Неприятно, когда ты не можешь вспомнить прошлую ночь, потому что напился. Или у тебя просто плохая память и ты не можешь вспомнить, что ты делал месяц назад. Но, все-таки, с этим можно жить.  Но как бы вы себя почувствовали, если бы не могли вспомнить имен своих родителей, если бы вы не помнили вообще ничего из своей прошлой жизни?

Это вот мой случай. Однажды я начал терять память, и теперь я не могу ничего вспомнить, только если ни запишу это в дневник. Страшно. Это очень страшно. Вот почему моя спальня забита листочками бумаги и всякими блокнотами. Я записываю все события моей жизни, которых, надо сказать, немного. Но самое странное во всей этой ситуации то, что я легко запоминаю книги и фильмы, которые я прочитал или посмотрел, но понятия не имею, что делал вчера.

Доктора говорят, что это ментальное или психологическое заболевание, потому что мой организм достаточно здоров. Говорят, это не склероз. Но они не знают, как точно меня лечить. Вот поэтому я и стал студентом медицинского факультета местного университета. Легко заниматься, когда предмет твоих исследований – ты сам.

У меня нет друзей. Потому что действительно трудно поддерживать какие-то отношения, когда ты на утро уже не можешь вспомнить лица человека, с которым общался за день до этого. Так что я проводил свои дни, занимаясь, а по вечерам читал. Я люблю читать о звездах, и Земле, и кораблях, и цветах, и индейцах, и вообще, обо всем на свете. И о людях я тоже люблю читать. Но, к сожалению, у меня есть только теория, и никакой практики.

Мой руководитель, профессор университета, хороший человек. Наверное, ему меня жаль, и он очень помогает мне в моих исследованиях. У него хранятся копии всех моих записей и он помогает мне вспоминать детали, хотя я хорошо помню общую линию. Это смешно и странно.

И я просто не могу понять, как вообще можно терпеть это годами? Я просто хочу быть нормальным, хочу смеяться, гулять, иметь друзей. Хочу помнить счастливые моменты. Но все, что я помню, проснувшись – это то, что я болен.

Меня поселили в старом крыле общежития, в квартиру с тремя комнатами, и я попросил моего руководителя поспрашивать среди студентов, может кто-то хотел бы жить со мной. Вообще-то, я был в легком отчаянии, когда просил о таком. Правда, уже на следующее утро, конечно, забыл об этом.

А потом, совершенно неожиданно, моя жизнь круто изменилась. Оказалось, найти кого-то было достаточно легко. Настолько легко, что я поначалу даже не мог в это поверить. Дверь моей квартиры открылась, и на пороге стоял молодой человек с широкой улыбкой на лице, огромным рюкзаком, коробкой книг и гитарой. Я был удивлен, но любопытство победило.

– Привет, – сказал он, маша мне рукой, – можно войти?

– К… конечно.

Он бросил вещи на пол и вздохнул с облегчением.

– Это было долгое, очень долгое путешествие. Наверное, самое долгое, которое у меня было. А все из-за книг! Я уже почти ненавижу их!

Он протянул мне письмо. Оно было от моего шефа. Он написал мне записку, как удобно! Он написал, что этот парень – студент по обмену и будет заниматься в нашем университете ближайший учебный год, и ему нужна комната. А, ну, тогда хорошо. А еще он написал, что он сможет помочь мне. Помочь мне? Каким, интересно мне, образом? Я никогда ни с кем близко не сходился, не умею быть в компании. А еще я не привык высказывать свои проблемы вслух. Я вообще не знаю, что надо делать и как разговаривать со сверстниками!

Парень улыбнулся мне.

– Ну, так, ты искал соседа, правда?

Отличный вопрос! Еще бы я помнил…

– А… вероятно.

– Отлично! А я ищу, куда кинуть вещи. Ты не против? О, кстати, я Патрик.

– А, да… да… а я… я Мэтью.

– Приятно познакомиться, дружище! Нет, серьезно! Всегда немного трудно быть новичком. Даже мне.

Мы прошли на кухню, и я сделал нам обоим чай. Он взял чашку из моих рук и понюхал напиток перед тем, как сделать первый глоток. На его лице было странное выражение, которое мне, увы, не с чем сравнить. Судя по книгам, так выглядят люди, пробующее что-то непривычное для себя.

– Итак, что ты изучаешь?

– Мозг. Ну, это… психиатрию, в общем.

– Только не говори мне, что тебе приятно возиться с психами!

Нет, вообще-то, только с одним психом. Я должен его предупредить.

– А ты? Твой предмет?

– Душа.

– Прошу прощения?

– Я психолог. Я очень люблю помогать людям, говорят, у меня получается решать чужие проблемы, – он слегка улыбнулся, а его густо-зеленые глаза застыли на мне.

О, понятно. В любом случае, я просто обязан его предупредить.

– Патрик… слушай, мне нужно тебе сказать. Я чувствую, что должен. Понимаешь, у меня какое-то психическое заболевание, оно, нет, оно не страшное, просто я…

Он вдруг ласково улыбнулся и кивнул.

– Я знаю, Мэтт. О твоей проблеме мне уже рассказали. Ничего страшного, по крайней мере, для меня.

Итак, он хочет жить со мной, даже зная, что я псих? Отлично. Да он еще безумнее, чем я!

Он отставил чашку и встал.

– Спасибо. Ты не мог бы помочь мне с моими вещами? В основном с книгами. Ты не против?

– Да. Конечно, я согласен.

Мы зашли в его комнату, которая была до этого заперта. Она ничем не отличалась от моей, только была абсолютно пустой. Патрик распахнул окно, и прохладный вечерний воздух стал заполнять спальню. Парень принюхался и улыбнулся.

– Совсем другой запах, не как у меня. Но мне нравится! А у вас солнечно?

Я уставился на него со смесью ужаса и отчаяния во взгляде. Я не знал, что ему ответить. Я не помнил, какая у нас погода!

– Сегодня… сегодня пасмурно было.

Он озадачено наклонил голову, а потом медленно и отвлеченно кивнул.

Он занялся рюкзаком с вещами, а мне пододвинул коробку с книгами. У Патрика была отличная коллекция медицинской литературы, в основном по психологии, а еще несколько томов Стендаля, Оруэлла, О’Генри, Лондона, Достоевского. Что ж, мы любим одних и тех же авторов, по крайней мере. Мне нравятся книги. Мне они нравятся, потому что я их помню. Вообще я мало чего запоминаю, но с книгами именно так. Я понятия не имею, почему так получается.

Я отвлекся от книг и взглянул на гитару.

– Ты играешь на ней? – спросил я.

– Да, играю, и вообще музыку люблю. А ты?

– Да…

Музыку я тоже люблю, потому что помню ее. Не так много ее, в основном классику, но кое-что я помню просто отлично. И то, что помню, мне нравится.

Из очередной книги, которую я решил поставить на полку этажерки, выпали какие-то фотографии. Я поднял их и замер, рассматривая. На одной из них была компания каких-то молодых людей, парней и девушек, в теплых куртках и разноцветных шапках на фоне какого-то огромного здания с куполом. Все люди на фотографии улыбались и дурачились, махали руками в кадр. На другом фото были мужчина и женщина лет пятидесяти и паренек-подросток. Они сидели за праздничным столом, обнявшись и улыбаясь. Я так погрузился в изучение их счастливых лиц, что не заметил, как ко мне подошел Патрик.

– Это моя семья, – сказал он, и я вздрогнул.

– Прости! – я быстро подобрал все фотографии и отдал ему.

– Ерунда! Рассказать тебе немножко?

– А…, – слова застыли у меня в горле ледяным комом, – а если я все… забуду?

Он рассмеялся.

– Запиши то, что тебе будет действительно интересно, и все! Ты ведь ведешь какие-то записи?

Я помчался в спальню за своим дневником и за моей «важной книгой». «Важная книга» – это ежедневник, в котором у меня записаны важные и неизменные данные, вроде имен, дат и основных моментов моей биографии, основных мыслей и прочего. Это моя долговременная память, если так можно сказать. По дороге я захватил из холодильника бутылку рома и колу.

– О, отлично! – обрадовался Патрик, забирая у меня стаканы.

Мы сидели на полу в его комнате, пили коктейль, и он рассказывал мне о своей семье, о друзьях, об университете, а я делал пометки в ежедневниках. Он наклонил голову.

– А почему ты пишешь все в ежедневниках? Не проще ли печатать в компьютер?

– У меня нет компьютера, я не очень люблю технику… я боюсь забыть, как им пользоваться…

Он улыбнулся, а потом протянул снова ту фотографию, на которой были его друзья. Я снова внимательно пробежался глазами по счастливым веселым лицам. Я завидую им. Как у них получается быть такими радостными? Наверное, потому что они помнят все хорошее. Я перевернул фотографию и прочитал надпись на ней: «Трик! Возвращайся скорее, мы будем скучать!», а дальше шли подписи, какие-то рожицы и сердечки.

– «Трик»?

– А, это меня так друзья зовут. Кстати, ты тоже можешь так звать. Мы, я уверен, подружимся. А ты мне покажешь какие-нибудь фотки?

Я сглотнул.

– У меня нет фотографий.

– Совсем? – в его голосе было удивление и даже легкий испуг, – даже нет семейного фото?

Я покрепче сжал в руках свою «важную книгу» и поежился. Только сегодня утром звонила мама, и я в очередной раз понял, почему уехал из дома.

– Мы… не очень близки. Вернее, мы друг другу чужие. Родители звонят мне раз в месяц, чтобы удостовериться, что я жив, а я совсем им не звоню. Потому что забываю, что они у меня вообще есть, – я вдруг почувствовал необходимость все рассказать кому-то живому, понимающему, а не холодным белым страницам, – когда я начал терять память, они решили, что я так неудачно шучу. Когда я стал забывать о своих обещаниях, они начали обижаться. А когда я проснулся утром и не узнал их, они закричали на меня. Они не верили мне, что я просто не помню ничего, что я не издеваюсь над ними. Потом они все-таки отвели меня ко врачу, к психиатру сразу, и он сказал, что я болен. Мне тогда было шестнадцать. Еще полгода после этого я жил в постоянном стрессе. Я этого не помню, зато организм помнит. Есть ведь не только память мозга, но и память тела… наверное, поэтому я не забываю, как говорить, есть или чистить зубы… в общем, я уехал… а они были рады, что избавились от обузы. Даже все то, что я только что тебе рассказал, я прочитал сегодня утром в своем дневнике…

Я замолчал, в комнате было тихо-тихо, только был слышен ветер за окном. Мне было непривычно слышать себя со стороны. Насколько я понимаю, я никогда не рассказывал никому о своих проблемах. Патрик коротко выдохнул.

– Это ужасно, Мэтью.

– Нет, это нормально…

– Родители должны поддерживать своих детей в трудные времена, а не относиться к ним, как к еще одной своей проблеме. Это неправильно.

Его зеленые глаза застыли на мне, а я смотрел в исписанные страницы ежедневника. Патрик налил мне еще рома с колой, и мы выпили.

– Лучше ты покажи мне еще фотографии, – тихо попросил я, – у меня их никогда не было.

Он кивнул и полез в карман рюкзака.

Он показывал мне свой родной город, красивый, старый, большой. Показывал университет, самый старый в Шотландии. Он явно любил свой город, потому что рассказывал о нем с очень умиротворенным выражением лица и любовью в глазах. Наверное, его просто многое связывает с этим местом. Не то, что меня с моим городом.

– А ты почти без акцента говоришь…

– Ну, в Эдинбурге не такой уж и сильный акцент. По крайней мере, среди молодежи. Нас воспитывает телевидение и музыка! Хотя, я телек не смотрю, не люблю, когда у меня плохое настроение. А ты?

– У меня нет телевизора…

– А, да, точно. Техника. Плохие отношения с техникой. Я это запомню.

Он вдруг вскинул на меня глаза.

– Прости. Я не хотел тебя задевать, я…

– А? – я недоуменно посмотрел на него.

Воцарилось молчание. Он снова заулыбался.

– Нет, ничего, просто я думал, что ты болезненно относишься к разным высказываниям, касательно памяти, вот и…

У меня аж челюсть отпала. Никто раньше не думал о моих чувствах, всем было радостно наплевать на то, что чувствую я. Ну, наверное, кроме профессора, он мне как отец. И вот, что странно. Когда я почти каждое утро вижу его, его лицо кажется мне чем-то знакомым. Это очень странное чувство, когда что-то кажется знакомым, но ты не можешь вспомнить.

– Не беспокойся, все в порядке!

Я убрал стаканы и ром, мы пожелали друг другу спокойной ночи, и я ушел в свою спальню. Еще где-то час я потратил на то, чтобы подробно записать все события вечера и мои ощущения и чувства. А в свой главный дневник я записал все, что касалось Патрика.

Я лег на кровать и подложил руки под голову. На стене прямо над постелью висел большой календарь, составленный мною лично. На нем были большие клетки, в которые я вписывал, что и когда я должен сделать. А еще там были даты сдачи экзаменов и день рождения моего руководителя. Никаких других близких людей у меня все равно не было. Теперь, наверное, надо будет узнать у Патрика, когда он родился. Рядом с календарем висел лист с надписью: «Твой ежедневник в верхнем ящике тумбочки. Мэтт». На самом деле, я находил его рефлекторно, но на всякий случай памятку не снимал.

Я стащил одежду и забрался под одеяло, наслаждаясь тем, что могу вспомнить то, что ел на завтрак, как разговаривал с профессором, в каком кафе пил чай и как приехал Патрик. Но потом я почувствовал, что усталость захлестывает меня. Мне хотелось кричать от отчаяния, потому что я знал наверняка, что назавтра я ничего уже не буду помнить.

Утро, как по команде, началось с будильника. Я вышел в гостиную и вскрикнул от неожиданности. Потому что посредине комнаты стоял раздетый по пояс незнакомый мне парень.

– А, Мэтью, доброе утро! – дружелюбно улыбнулся он, взяв со стойки кухни кружку вкусно пахнущего кофе, – помнишь меня?

Я подождал, пока успокоится сердце и выдохнул. Так, раз он знает мое имя, значит, он не совсем чужой.

– Нет, – честно признался я.

– Ничего страшного, – сказал он, помотав головой, – меня зовут Патрик, для тебя – Трик. Ты вчера все записал в свой дневник, пролистай его!

Точно, дневник. Я вернулся в комнату, вытащил ежедневник и зашел на кухню. Он налил мне кофе и пододвинул тарелку с яичницей. Я удивленно посмотрел на него.

– Мне кажется, будет здорово, если мы будем завтракать вместе, готовить по очереди. Все лучше, чем одному, правда?

Я рассеяно кивнул. Пока мы завтракали, я пробежался по вчерашним записям. Я поднял на него глаза и обреченно вздохнул.

– Ох… ты… прости меня, я все снова забыл…

– Ничего, приятель, не бери в голову! Тебе сегодня когда в университет?

– А… к десяти.

– Тогда можно не спешить. Мне к одиннадцати, но я с тобой пойду, осмотрюсь немного. Не возражаешь?

– Нет, конечно.

Вы не представляете себе, каким ничтожеством я чувствую себя, когда понимаю, что не могу вспомнить имя своего соседа по комнате! А еще большим ничтожеством я чувствую себя, когда понимаю, что я понятия не имею, как починить себя. Что такого могло произойти с моей памятью, с моим сознанием, с моей личностью в тот злополучный год, когда мне стукнуло шестнадцать? Иногда по утрам мне хочется кричать, а иногда я просыпаюсь с желанием вскрыть себе вены. День проходит в каких-то делах, а потом я просто забываю, что хотел умереть. И так и продолжаю жить. Замкнутый в своем беспамятстве и одиночестве. Никто не проникает в мой мир, я сам туда никого не пускаю. Глупо привязываться к кому-то на один день, это так похоже на проституцию. Да, моральную, но суть-то одна.

В моем городе всегда одинаковая погода, пасмурная и прохладная. Наверное, наши острова обречены жить в такой сырости. Но меня не волнует погода, потому что это всего лишь погода, из-за которой не стоит переживать. По вечерам на улицах зажигаются огни, гуляет молодежь. Я люблю смотреть на людей из своего окна и думать, какие они? Кто они по профессии и по призванию, есть ли у них семья, друзья, любимые? Чем они увлекаются? Какую музыку слушают и какие книги читают? Было бы мне с ними интересно? Фантазировать и придумывать им судьбы – вот в какую игру я играю почти каждый день.

Но я не могу придумать никакой судьбы для себя. Это так глупо!

Несколько недель прошло одинаково. Я просыпался с осознанием своей беспомощности, потом пугался Трика, а потом чувствовал себя ничтожеством весь день. Отлично, Мэтт, именно то, что тебе больше всего нужно!

Однажды я зашел к своему руководителю, и он встретил меня ласковой улыбкой.

– А, здравствуй, Мэтью!

– Здравствуйте, доктор Кэндал.

Мы поговорили про мои исследования. Я расшифровывал уровень работы своих мозговых волн в разное время суток, но пока это не дало никаких результатов. Больше всего, конечно, меня интересовала фаза быстрого сна, но и там не было существенных отклонений. Хотя, конечно, надо было провести повторное исследование, для верности. Когда мы все обговорили, профессор коснулся моей руки.

– Сегодня утром заходил Патрик, он спрашивал о тебе.

– Что?

– Он просто спрашивал, какой ты, ну, на мой взгляд. Мне кажется, он хочет тебе помочь, и у него появилась какая-то идея, хотя со мной он не захотел ею поделиться. Думаю, с тобой поделится. Ты не отталкивай его, он кажется мне хорошим человеком.

– Да, хорошо…

Мы попрощались, и, после лекции, я пошел домой. На диване в гостиной сидел Патрик и что-то дописывал на листе белой бумаги. Он обрадовано улыбнулся мне.

– Привет, Мэтт! Давай поиграем?

Я застыл на месте, наклонив голову и решительно не понимая, что он от меня хочет. Он рассмеялся.

– Выглядишь озадаченным. Расслабься! Сначала ужин, потом сыграем в игру. Узнаем друг друга получше, ну как?

Я снял пальто и ботинки и рассеяно кивнул.

– Да, сыграем…

На столе лежала коробка с горячей пиццей и стояла наша бесконечная бутылка рома. Там еще было на два пальца прозрачной жидкости. Трик вытащил из холодильника пиво.

– Ты пьешь пиво?

– Понятия не имею, – честно ответил я, – а пиццу, вроде, люблю…

После ужина мы сели на пол, и Трик довольно уткнулся носом в листок.

– Правила простые: я называю тебе альтернативу, а ты выбираешь что-то одно, потом ты придумываешь вопрос, а я называю то, что сам подумал. Понятно?

– Вполне… слушай… это часть твоего плана? Ты что-то придумал?

– Возможно, – он улыбнулся, – просто у меня родилась одна мысль… все-таки, мы уже три недели вместе живем, я же не слепой… но об этом позже! Давай начнем? Итак, черное или белое?

– А… ох… я не знаю…

– Как ты чувствуешь, тут не надо знать!

– Тогда… черное. М… день или ночь?

– Ночь, конечно! Так, сладкое или соленое?

– Сладкое. Вода или огонь?

– Огонь! Гитара или пианино?

– Пианино.

– Я так и знал…, – тихо сказал Трик.

– Что?

– Нет, ничего, все хорошо! Задавай вопрос.

– Ладно. Много знать или многое уметь?

– Много знать, как ни странно. Проехать по всем странам или переплыть все моря?

– Переплыть все моря, – я задумался, – потерять ногу или глаз?

– Глаз. Мужчины или женщины?

Я уставился на него с легким непониманием на лице. Он усмехнулся, буравя меня зелеными глазами.

– Я… я не знаю…

– Никогда ни в кого не влюблялся?

– Не помню…

– Такое ты бы не забыл! Так что? На самом деле, это не важно, женщина или мужчина. Если любишь кого-то, то все равно, какого этот человек пола, возраста, этнической и религиозной принадлежности и расы. Все едино. Любовь никогда не ошибается. Ладно, пока опустим этот вопрос. Твоя очередь.

Мы сидели на полу друг напротив друга со стаканами в руках и задавали дурацкие вопросы, придумывали самые невероятные альтернативы, смеялись. Я никогда так не смеялся, я специально пролистал очень много страниц, чтобы вообще найти хоть один день, когда я смеялся. Так и не нашел.

Когда кончились фантазия и выпивка, мы остановились, довольно глядя друг на друга. Вдруг мне стало грустно. Видимо, это так резко отразилось на моем лице, что Трик взволнованно посмотрел на меня.

– Что с тобой?

– Я забуду все это… я не вспомню завтра, как смеялся сегодня… я не вспомню, что ты любишь огонь, кофе, бананы, старые фильмы, пабы и немецкий язык… я даже тебя не вспомню! – я почувствовал, что углы моих глаз стало щипать от слез.

Он улыбнулся.

– Всегда можешь снова спросить у меня.

Конечно, я ничего не вспомнил на следующий день. Хорошо, что кое-что я записал в свой ежедневник. То, как я смеялся, и что любимый цвет Патрика – красный, но даже чтение этих записей не могло вернуть мне те чувства, которые я испытывал тогда. Я потерял их навсегда. Я упал лицом в подушку и вцепился в нее зубами, чтобы подавить желание заплакать. О, я бы все отдал за то, чтобы вернуть вчерашний вечер!

Через пару дней Трик вернулся домой с огромной белой доской. Она была таких размеров, что нам вдвоем еле удалось протащить ее в дверь.

– Трик, что это? – изумленно спросил я, глядя на глянцевую поверхность.

– Это твоя новая напоминалка! Повесим ее вон на ту стену, – он указал на пустое место над диваном, – и будем писать на ней все самое важное. Я одолжил ее в университете. А это, – он вытащил из рюкзака пакет с разноцветными магнитами в форме всего, что есть на свете, – я купил в детском магазине!

Я улыбнулся, представив себе, как Патрик покупает детские магнитики.

Мы потратили полчаса на то, чтобы водрузить доску на стену и развесить по ее краям магниты. А потом, довольные собой и работой, пошли ужинать.

– И еще, – вдруг сказал Трик, прожевывая картошку, – не мог бы ты одолжить мне свои дневники? Ну, те, которые ты уже не ведешь.

– Мои ежедневники? Зачем?

Зачем ему это нужно? Зачем ему мои записи? В них нет ничего интересного, мне кажется. Вряд ли в моей жизни могло произойти что-то интересное. Тем более, что в них записаны не только все события, но и мои бредовые пессимистичные мысли. Он улыбнулся мне и пожал плечами.

– Мне просто кажется, что я начинаю понимать тебя. Ну, в смысле, в чем твоя проблема. Хочу копнуть немного глубже, чтобы знать наверняка. Можно?

– О… да, конечно. Вероятно, мне нечего скрывать…

– Спасибо! – его лицо засветилось от радости, – я верну все в целости и сохранности, обещаю! И я никому ничего не скажу, идет?

– Спасибо… только учти – дневников много.

Мы зашли в мою комнату, и он огляделся.

– Вау… мне нравится! А что это? – спросил он, указывая на календарь.

– Это мой специальный календарь, я в нем отмечаю все самое важное. Кстати, пока не забыл! Когда у тебя день рождения?

– Второго августа.

Я взял фломастер и сделал пометку. Он усмехнулся. Я вытащил из-под кровати коробку, в которой лежали мои дневники. Он забрал ее к себе, еще раз поблагодарив. Через несколько минут он снова заглянул ко мне.

– Слушай… дай я тебя сфотографирую?

– А это зачем?

– Ну… чтобы у меня была твоя фотография!

Я не до конца понял, зачем ему это нужно, но сопротивляться не стал. Он сфокусировал фотоаппарат на моем лице.

– Улыбнись, приятель!

Я улыбнулся. Судя по тому, что у меня нет ни одной моей фотографии, меня никогда не фотографировали. Сомневаюсь, что хоть одно мое фото есть у моих родителей.

Утром я вышел в гостиную и застыл, уставившись на стену. На ней висела белая доска с магнитами, и она была исписана. На самом верху были прикреплены две фотографии, моя и другого парня, а снизу красовалась надпись: «Мэтт + Трик = Друзья». Еще ниже были какие-то хаотичные рисунки, изображавшие еду, музыкальные инструменты, а еще разные надписи, словно напоминания. Я заулыбался.

Из соседней комнаты вышел парень с фотографии и подмигнул мне.

– Привет, Мэтт! Помнишь меня?

– Нет, но ты – Трик, и мы – друзья, – радостно сообщил ему я.

Он рассмеялся.

– Видишь, какая хорошая вещь эта доска! Я молодец! Найди свой дневник, пока я кофе сделаю. Ты кофе будешь или чай? Памятка: я готовлю самый лучший в мире кофе!

– Тогда кофе, – улыбнулся я, хотя я прекрасно знал, что люблю чай.

Несколько минут спустя я сидел в кухне на стуле, подтянув к себе колени, читал дневник и пил действительно очень вкусный кофе.

– Послушай, Патрик, – сказал я, прочитав очередной абзац вчерашних приключений, – а что у тебя за теория относительно моей болезни? Мне очень интересно.

– А, – он заулыбался поверх кружки, – сейчас расскажу. Видишь ли, прочитав бегло твои записи, я понял, что у тебя в жизни очень мало событий. В ней никогда не было сильных положительных эмоций, с самого твоего детства. Ну, вернее, с отрочества, потому что мы уже никак не восстановим, каким ты был в детстве. Родители к тебе относились холодно, друзей не было, никаких интересов тоже, ты все время сидел дома! Зато были книги, была музыка. И это стало тем спасительным лучиком, который я нашел. Тебе нравятся книги. И нравится музыка. Знаешь почему?

– Потому что я помню их…

– Нет! Ты путаешь причину и следствие! Ты помнишь их, потому что они тебе нравятся! А нравятся они тебе, потому что ты испытываешь сильные положительные эмоции от них! Помнишь, ты называл мне свои любимые книги? В твоих записях я обнаружил много отзывов и на другие произведения, но я уверен, ты даже не вспомнишь, что читал их, потому что они тебе не понравились.

Я с интересом смотрел на Патрика. Странно, я никогда не думал об этом с такой стороны. Хотя, это объяснило бы кое-что.

– Мэтт, – сказал он серьезно, но потом спокойная улыбка появилась на его лице, – это не болезнь, это дар. У тебя правильно устроенная память – она готова хранить в себе только самое хорошее, светлое и доброе. Ты не помнишь плохого, твоя душа не может ничего ненавидеть. Это дар. И я тебе это докажу, обязательно.

Я долго смотрел на него, его зеленые глаза застыли на мне.

– Зачем тебе это?

Он пожал плечами.

– Я очень люблю помогать людям.

– Нужен подопытный кролик, на ком тренироваться? – я сказал это спокойно, беззлобно, почти в шутку, но мне вдруг стало больно.

– Нет, – спокойно сказал он, качая головой, – ты мой друг. Вот зачем.

Он заулыбался, забрал у меня пустую чашку и отошел к раковине. Я сомкнул руки на коленях и опустил на них подбородок. У меня никогда не было положительных эмоций. Я не умею отдыхать. У меня нет друзей. Я никогда не влюблялся. Наверное, он прав. Я закрыл глаза и закусил губу. Только не это ужасное чувство.

– Что ты чувствуешь? – спросил он прямо у меня над ухом.

– Опустошенность. Отчаяние. Хочу от них избавиться.

Он потрепал меня по волосам, и это неожиданное проявление теплоты показалось мне почти нереальным. Я не уверен в этом, но, судя по моей жизни, меня редко касались руки других людей.

– Мне приснился такой забавный сон! – вдруг сказал Патрик, и я вскинул на него глаза.

– Сон?

– Ага, сон! Там и ты был, только почему-то на тебе был костюм кролика, и ты работал проводником в поезде!

Я уставился на него, а потом вдруг неожиданно даже для себя расхохотался. Я дрожал от смеха, раскачиваясь на стуле, и в какой-то момент все-таки свалился с него, что вызвало новую волну истерики.

Когда мы оба успокоились и вытерли слезы, я озадаченно наклонил голову.

– А мне не снятся сны. Вернее, я не знаю, снятся ли мне сны… вот проведу повторные исследования, и тогда понятно будет.

– Сны – это здорово. Они делают тебя немножко счастливее.

Да, наверное. Хотелось бы мне увидеть какой-нибудь глупый смешной сон, чтобы проснуться улыбаясь, а не желая покончить с собой. Наверное, я трус, и только поэтому до сих пор жив.

На следующий день я проснулся и посмотрел на будильник. Шесть тридцать, так, хорошо… кто-то вошел в мою комнату, и я почти закричал от испуга.

– Тссс, Мэтью, это я, Трик, твой друг. Помнишь меня?

– Нет, – прошептал я, чувствуя, как слезы обжигают глаза.

Все, так больше быть не должно. Я вскочил и ударил кулаком стену.

– Черт, черт! Идиот! Кретин, урод! Черт!

Я тяжело дышал, рука болела, но я закусил губу и не позволил себе заплакать. Потом я повернулся к парню и увидел его спокойное лицо. Он подошел ко мне и обхватил руками мои плечи.

– Что… что ты…?

Он обнял меня.

– Это всего лишь объятья, приятель, – тихо сказал он, – расслабься.

Он аккуратно прижал мою голову к своему плечу. Я закрыл глаза. Я, наверное, никогда не чувствовал такого. Видимо, меня никогда не обнимали. Я боязливо положил руки на его спину и рефлекторно закусил его плечо, даже не заметив, что плачу не в подушку. Он не шелохнулся, только погладил по голове. Наконец-то слезы вырвались на свободу, и я задрожал, плача от страха, злости и отчаяния.

– Я ничего не помню…, – только и смог выдавить я.

– Все хорошо.

– Нет, не хорошо! – простонал я, всхлипывая и пряча слезы в его рубашку, – черт… я полное ничтожество…

– Даже не смей унижать себя, – серьезно сказал он, обнимая меня еще крепче, – не говори так. Ты ни в чем не виноват, тссс…

Он не выпускал меня из объятий до тех пор, пока я ни успокоился настолько, чтобы перестать всхлипывать. Наконец он отпустил меня и, к моему ужасу, я увидел кровь на его плече, там, где остался едва заметный отпечаток моих зубов.

– Прости! Черт, я тебя поранил!

– Нет, – он улыбнулся, – ты себя поранил. У тебя губа кровоточит.

Он облизнул палец и приложил к моей ранке. Мои глаза расширились, и я уставился на него. Он рассмеялся.

– Выглядишь ужасно удивленным. А еще ты покраснел. Мило! Ладно, – он убрал палец и посмотрел на часы, – пока я переодеваюсь и готовлю кофе, почитай дневник.

Патрик вышел, а я бросился к тумбочке. Я жадно читал страницу за страницей, пытаясь снова проникнуть в свою жизнь. Но ее словно заперли изнутри и оставили ключ в замке, и я теперь ничего не могу сделать, только бессильно стучаться и царапаться в дверь. Трик говорит, что я не должен унижать себя и отчаиваться. Но как я могу не делать этого?!

Мы сидели на кухне и молчали. Я прочитал вчерашние записи и просмотрел нашу доску, на которой периодически появлялись какие-то новые картинки и надписи, и теперь имел представление обо всем, что происходило в нашей жизни. Патрик поднял на меня глаза.

– Прости, я, наверное, напугал тебя, да?

– А… нет… я…

– Просто, понимаешь, я привык, что мы с моими друзьями всегда искренне дурачились, подшучивали друг над другом, беззлобно, конечно, обнимались, целовались… ну, проявляли свои чувства, в общем. Ты, наверное, к этому не привык…

Я вздохнул и улыбнулся.

– У тебя, наверное, очень хорошие друзья… хотел бы я, чтобы и у меня был хотя бы один друг…

– Мэтью! – вдруг закричал он, – я, я твой друг! Мне все равно, что ты не можешь вспомнить меня каждое новое утро, это вопрос времени!

Его зеленые глаза смотрели на меня с отчаянием. Мне вдруг снова захотелось плакать, но на этот раз не от одиночества.

– Прости меня, – тихо сказал я.

Он заулыбался, взлохмачивая волосы.

– Извинения приняты.

Я не запоминаю числа и дни недели, поэтому всегда смотрю на свой будильник по утрам. Там всегда высвечивается дата. Но сейчас, почему-то, я стал делать это реже. Я выхожу в гостиную и смотрю на нашу доску. Это поразительно, но я уже рефлекторно запомнил, что она там есть! Это как с моим дневником. Трик всегда просыпается на несколько минут раньше меня и пишет на ней число, день недели, месяц, год и какую-то совершенно не нужную информацию, вроде того, кто из знаменитых исторических личностей в этот день родился, а еще с помощью магнитов он указывает погоду.

Сегодня я уперся в доску взглядом с легким удивлением, потому что все пустое пространство между надписями и картинками было заполнено кривыми голубыми снежинками. Я даже не заметил, как наступила зима. Да, стало холоднее и еще темнее, чем обычно, и дожди, судя по моим записям, уже давно не прекращались, но чтобы так…

Была пятница, последний учебный день перед выходными. Я сидел на кухне один, потому что Патрик ушел раньше, и пил чай. Я быстро собрался, замотал шею шарфом и только тогда заметил в двери записку. Она была от Патрика: «Три месяца прошло, а мы не поубивали друг друга! Это надо отметить, и у меня есть план! Встретимся в 17:00 у ворот университета!»

В указанное время я был на месте. Лекции и встреча с доктором Кэндалом прошли хорошо. Профессор был доволен моими результатами, особенно тем фактом, что мне, все-таки, снятся сны. Это значит, что мозговая активность не снижается, а, значит, я вряд ли начну терять основную память, долговременную. Проще говоря, я не забуду, как говорить и не разучусь читать. Уже что-то. А еще он был просто счастлив узнать от меня, что мы с Патриком хорошо ладим. Я рассказал шефу о его теории.

– Тебе нужны друзья, Мэтью. Он хороший парень. Прислушивайся к нему, ладно?

– Да…

Я взглянул на часы, и в этот момент на мое плечо упала чья-то рука. Я вздрогнул и обернулся. За моей спиной стоял Трик и тяжело дышал.

– Прости, чуть ни опоздал! Разговаривал с какими-то первокурсниками… идем?

– Д… да, а куда?

– Это сюрприз! Тебе понравится, я тебе обещаю.

Мы шли вниз по неширокой улице. Дождя не было, но воздух был холодный и неприятный. Хотелось нырнуть в тепло какого-нибудь уютного кафе и посидеть там с чашкой вкусного чая или можно даже кофе. Или пойти домой, взять какую-нибудь хорошую книгу и залезть с ногами на диван в гостиной. Я натянул шарф на нос и поежился. Трик взглянул на меня и усмехнулся.

– Что, не привык к холодам?

– Мне не нравится, когда холодно… в Эдинбурге холодно зимой?

– Да, и снег есть. Я люблю снег, мы в снежки играем с друзьями.

Через двадцать минут мы оказались на пороге кафе с простым названием «Кофемолка» и зашли в мягко освещенный зал. Вдоль окон стояли плетеные кресла и небольшие столики, и мы сели друг напротив друга. К нам подошла официантка с меню, такая стройная и хрупкая, что я испугался, что, если она упадет, то сломает позвоночник. Я снял пальто и повесил его на спинку кресла, но шарф не захотел разматывать. Трик снял куртку, а потом вдруг наклонил голову, глядя на меня.

– Только сейчас заметил, что ты такой худой.

– Я не знаю, в кого я. Вероятно, в маму…

– Совсем не помнишь родителей?

– Нет. Даже не узнаю их, если увижу.

Когда официантка пришла принимать наш заказ, я не был готов.

– А… м…

– Два латте, пожалуйста, – попросил Трик, и девушка кивнула.

– Латте?

– Ага, кофе. Здесь самый вкусный латте в городе!

Нам принесли по стакану теплого напитка. Я сделал глоток и закрыл глаза. В этот момент я понял, что я обожаю этот кофе. Я посмотрел на Патрика, он улыбался.

Вдруг я услышал музыку. Это была какая-то какофония звуков, я не мог выделить ни одной партии.

– Что это?

– А, это репетиция, наверное. Видишь ли, в соседнем здании – консерватория. И я…, – он залез в нагрудный карман рубашки и вытащил оттуда два билета, – купил билеты на сегодняшний концерт. Вот.

Он пододвинул ко мне билеты, и я стал читать, что было написано на них. Мои глаза расширились, а душа наполнилась невероятной радостью. Рахманинов, Лист, Вагнер, Чайковский. Мои любимые композиторы! Вечер фортепианной музыки!

– О, боже…

– Я знаю, – сказал Трик, делая глоток, – ты любишь музыку, но никогда не бывал здесь. Почему?

– Я… я просто боялся, что забуду… что схожу на концерт, а на следующий день не смогу вспомнить об этом…

– Но ты же запоминаешь музыку!

– Да, но не ощущения и чувства. Эта музыка казалась бы мне знакомой, но у меня бы не осталось никаких эмоций… так что я не рисковал…

– Самое время, по-моему.

Мы допили кофе, расплатились и пошли в соседнее здание. Я толкнул дверь и оказался в просторном зале фойе. Мои глаза жадно хватались за все, что могли увидеть и понять. Трик одобрительно толкнул меня плечом, и мы, сдав одежду в гардероб, прошли в малый зал. Ничего особенного, просто большая комната с высокими потолками и рядами мягких кресел, но у меня перехватило дыхание. Я восхищенно огляделся. На невысокой сцене стоял черный лакированный рояль с поднятой крышкой. Я протянул к нему руку, словно наивно надеялся, что с расстояния в несколько десятков метров смогу коснуться этого королевского инструмента.

– Нравится пианино?

– Это рояль, – механически поправил я и улыбнулся, – о, да, я очень люблю его звук. Он меня завораживает…

– Играешь?

– Нет, – тихо сказал я, двигаясь в сторону наших мест, – нет, я боюсь забыть…

– А, это как с техникой, да? У тебя нет компьютера, потому что ты боишься забыть, как на нем работать.

– Да, наверное…

– А как же память тела?

– Резонно…

Мы нашли свои кресла и сели. Это была левая сторона второго ряда, мне было хорошо видно, и я с замиранием сердца стал ждать начала концерта. Прозвенел третий звонок, и на сцену вышел конферансье и объявил исполнителя. Раздались аплодисменты, и за рояль сел мужчина средних лет во фраке. Трик посмотрел на меня и одобрительно кивнул. Я почувствовал, что мое сердце замерло в тот момент, когда на зал опустилась тишина, и заб%