Зачем ты пьешь? Я знать желаю!
(из Гафиза)

 По-своему правильно считать опьянением действие алкоголя на человека; практика, во всяком случае, подтверждает эту истину. Однако в ряду разнообразных действий алкоголя опьянение представляет для человека совершенно особенный интерес. Риск алкоголизма только подчеркивает таинственную ценность этого состояния; потому что без эффекта опьянения алкоголизма, очевидно, не было бы. Почему же «пьют» и почему «спиваются»?

Одна из последних теорий — культурологическая — дает на эти вопросы ответы прямо противоположные: пьют, потому что учатся пить; спиваются, потому что не учатся пить. Установлено, в частности, что иудеи пьют, но не спиваются — они учатся пить, а баптисты не пьют, но если начинают пить, то легко и спиваются[1]. Тогда следует не учить пить, чтобы не пили, и учить пить, чтобы не спивались. Учить или не учить, что перевешивает в конечном счете?

Различные страны придерживаются в этом вопросе различной политики[2]. Однако если бы определенный ответ на этот вопрос вообще существовал, его можно было бы легко извлечь из биографий алкоголиков: кто они, чему и как их учили. Но здесь обнаруживается удивительный факт, провозглашенный в свое время Диктумом Общества анонимных алкоголиков: «алкоголизм не указатель личностей». Иначе говоря, из того, что человек стал алкоголиком, ничего ровным счетом нельзя заключить о его прошлом воспитании, положении или характере. Это — очень сильное утверждение, Тем более удивительно, что оно подтверждается при эмпирическом изучении вопроса.

В частности, установлено, что доля сильно пьющих среди пьющих почти постоянна для каждой этнической группы[3]. Затем — что для любой этнической группы от 48% до 55% сильно пьющих становятся алкоголиками[4]. К подобным же отрицательным результатам при поиске корреляций приводит и изучение социального положения алкоголиков[5].

Можно ли, тем не менее, утверждать, что перед алкоголем все равны, как перед Богом? Пожалуй, да, если учесть, что и Бог учитывает профессионально-трудовые различия людей: «Нет эллина, нет иудея, мужчины и женщины…», но есть трудящийся и бездельник, герой и раб. Обнаружены, действительно, довольно устойчивые корреляции винопития и алкоголизма с родом занятий и отношением к своему делу: больше пьющих среди занятых тяжелой и нестандартной работой — добычей ископаемых, журналистикой, мореходством, сезонной работой и др., а также среди профессий, связанных с заключением сделок,— бизнесмены, торговцы, проститутки[6]; сравнительно часто алкоголики в свое время были добросовестными и болевшими за дело работниками.

Приведенные данные свидетельствуют о том, что алкоголизм — указатель труда и отношения к труду. Но поскольку личность — не указатель труда (труд — указатель личностей), то первоначальное положение остается в силе: алкоголизм — не указатель личностей.

Данное положение, как можно заметить, напоминает известный правовой принцип, связанный с презумпцией невиновности: преступление — не указатель личностей. И точно так же близкое по духу положение сформулировано применительно к творческой деятельности человека: «То, что составляет произведение, не есть тот, кто ставит на нем свое имя. То, что составляет произведение, не имеет имени» (П. Валери). Все три случая объединяет, очевидно, один и тот же предмет — деятельность человека как личности, не выходящая за пределы свободы воли и производимая под личную ответственность.

«Легче было отрешить генерал-губернатора,
нежели указать ему почтительно законный путь,
от коего он уклонился».
Г. С. Батеньков.
«Обозрение государственного строя»

Поразившие нас факты мы сводим в теории; люди в древности придавали им форму мифа. Согласно одному из таких мифов, человек по имени Сизиф вкатывал на гору камень, а камень оттуда скатывался. Сизиф продолжал вкатывать, а камень продолжал скатываться. Здесь важно подчеркнуть две вещи. Во-первых, Сизиф не был глуп: когда камень скатывался, он уже знал, что дело этим кончится. Во-вторых, Сизиф работал добросовестно, и камень скатывался не по его небрежности. Камень скатывался САМ. А потому древнегреческий поэт Гомер справедливо назвал Сизифов камень – бессовестным.

Сизифу от бессовестного камня было нестерпимо тяжело. Не в том дело, что камень был тяжел,— у Сизифа было достаточно сил, чтобы продолжать трудиться. Страдал же Сизиф оттого, что он был добросовестный, а с тем же успехом и с меньшими затратами он мог бы трудиться и недобросовестно. Как человек умный он это понимал. Мучила его, таким образом, не тяжесть бессовестного камня, а такового бессовестность, в сочетании с собственной добросовестностью. Умный человек Сизиф страдал, иначе говоря, от своего НРАВСТВЕННОГО ОДИНОЧЕСТВА[7].

Когда Экклезиаст говорил: «Много мудрости — много печали», то это было, как можно теперь предположить, чрезмерным обобщением умного человека, для которого нравственное одиночество являлось непреложной очевидностью («Все тщета и тщета тщет»). Оно же возникает в действительности при работе тяжелой и нестандартной, из которой неустраним риск безрезультатности. Тогда в древнем мифе обнаруживается глубокая теория: умный человек страдает от нравственного одиночества. Как же решается эта задача, потому что страдание — это задача?

Первый признак ума, по Пушкину,— это меткость. Разбирая комедию Грибоедова, он писал, что в этой комедии единственное умное лицо — это сам Грибоедов. Почему? Да потому что Чацкий своими репликами промахивается, высказанные мысли не воспринимаются теми, кому адресуются, но сам Грибоедов — посредством Чацкого — как раз попадает в читателя, задевает его. Добросовестность, вообще говоря, требует ума. Ведь чтобы сохранить верность обстоятельствам, не только испытывать, но и соблюдать уважение к материалу, не только желать, но и преследовать цели (а в этом существо добросовестности), требуется та самая меткость, которая означает ум.

Когда сами обстоятельства неверны, когда добросовестность лишь обнаруживает их полное безучастие, безразличие и.даже подвох (мы бы теперь могли сказать, что Сизифов камень просто не уважал чужой труд), тогда возникает один выход — ИЗМЕНА ОБСТОЯТЕЛЬСТВАМ, «отвращение».

Отвращение не требует еще утраты ни ума, ни добросовестности, оно требует только их размыкания, отделения друг от друга, утраты объединяющей их нацеленности на обстоятельства, называемой также – разумностью. Измена обстоятельствам — это проявление не безумия или недобросовестности; это — неразумность.

Чтобы неразумность проявить, ее прежде всего нужно достичь. Насколько людям известно, существует только одно материальное, т.е. общедоступное средство довольно надежного и точного снятия разумности. И это средство — алкоголь.

Здесь, таким образом, проблема алкоголизма пересекается с проблемой нравственного одиночества: опьянение — это измена обстоятельствам, измена обстоятельствам — это опьянение.

В таком случае, желая понять, каким образом алкоголизм является указателем труда и отношения к труду, мы вправе обратиться к ситуации и логике нравственного одиночества. С другой же стороны, потребление алкоголя, сознание и деятельность в состоянии опьянения выступают, вслед за характером труда, ценными указателями нравственного одиночества, и дают материал для его дальнейшего анализа.

Поведению «пьяных», т.е. людей в состоянии опьянения, присущ ряд общеизвестных черт, характеризующих его как поведение иррациональное и бескультурное. Откровенность, бесцеремонность и оживленность пьяных прямо противоположны сдержанности и тактичности поведения «культурного» человека. А с другой стороны, предметные скачки и шатания, беспричинные (без видимых причин) перепады веселости и мрачности, агрессивности и сентиментальности, подозрительности и теплоты – столь же противоположны целеустремленности и последовательности рационального поведения[8].

Собственная культурность и рациональность не должны также помешать нам заметить, что единственный устойчивый интерес пьяных, зафиксированный в сакраментальной фразе – «Ты меня уважаешь?», – находится, по-видимому, за пределами культурной вежливости и рациональной поддержки — он ими не удовлетворяется.

Что же это все значит? С точки зрения культуры и рациональности, мы видим лишь отрицание и безумие. Только достаточна ли сама эта точка зрения? Не требуется особой проницательности, чтобы заметить, что в этом безумии есть система, и что-то стоит за отрицанием. Чтобы ее понять, вопрос следует рассмотреть изнутри[9].

Актуализация личности

Но опьянение в меня вселило бога:
Расплавив мир в огне души моей,
Оно открыло мне, как плоско и убого
О счастье мыслил я в обычной смене дней.
Э. В е р х а р н.
Опьянение.

Отключившись от обстоятельств, человек прежде всего утрачивает в них опору и ориентир, чем они, впрочем, перестали служить еще ранее, но теперь он уже на этот счет не обманывается и не считается с ними. Как причина и мотив поведения, обстоятельства отпадают, обесцениваются, и это создает для человека совершенно новую ситуацию. Он ничем не мотивирован, а что-то делает. Что, почему, в силу чего? Поскольку человек не является больше выразителем, представителем или защитником чего бы то ни было, ничто за ним не стоит, и он ни с чем не сообразуется, то ответ может быть только один — он действует ни для чего, не почему, беспричинно и бесцельно, он действует ОТ СЕБЯ. Это — открытие, открытие личности-мотива, личности как мотива поведения.

Философы вообще замечали, что человек способен «отключаться» от обстоятельств не засыпая— созерцать, задумываться, решаться, чтобы затем вновь вернуться к ним. Но здесь речь идет о чем-то гораздо менее условном — ни созерцательности, ни задумчивости, ни выбора, ни возврата. Не временное отрешение, а абсолютный отрыв. Обнаруживающаяся личность — это непосредственная и одновременно окончательная причина деятельности, человек, за которым ничто не стоит, и перед которым ничто не стоит.

Обнаруживаясь как действующая причина в определенной ситуации, личность приобретает все её определения, ситуацией формируется определенное понятие личности. К чему оно сводится?

По самому своему обнаружению, «личный» — это значит необусловленный и непосредственный, затем — активный (причина деятельности). Все эти признаки связаны вполне определенным происхождением — измена обстоятельствам. Поэтому сущность личности — это измена. Но не любая измена вообще, что было бы как раз отрицанием любой сущности, а измена обстоятельствам, то есть противостояние обстоятельствам, постоянство независимости от них. Это не дух сопротивления, а абсолютное безразличие — все многообразие обстоятельств сокращается для личности в одно определение — безличное[10].

Из того, что за личностью ничего нет, она ничего не представляет, можно понять, что в личность можно только верить, то есть знать непосредственно и безусловно — лично. У личности нет познаваемой глубины; существование и сущность в ней совпадают. Всякое «проникновение» в личность означало бы именно обезличивание, что для личности чревато изменой. И точно так же невозможно никакое внешнее «опознание» личности. Минимальная дистанция, необходимая для опознания, создается указанием, но «указать на личность» значило бы уже ее отчасти обезличить. Для понимания личности действителен скорее обратный прием, изъятие указаний. Указывают органы чувств. Если изъявить их указательную, приборную функцию, то останется как раз их личный характер. Если же, напротив, отвлечься от их личного характера, то они тогда уже ничем не будут отличаться от измерительных приборов[11].

Нетрудно заметить, что те черты поведения пьяных, которые позволяют охарактеризовать его как бескультурное, позволяют также увидеть в нем актуализацию личности. В самом деле, откровенность, бесцеремонность и оживленность — это, очевидно, и есть безусловность, непосредственность и активность в поведении. Таким образом, измена обстоятельствам — это только первое определение опьянения; второе его определение – это актуализация личности. Если обратить внимание на их внутреннюю связь, то опьянение можно сравнить с тем приемом, к которому прибегает и природа, когда она не в силах больше возиться с куколкой и рождает из нее бабочку[12].

Обновление ума

И не сообразуйтеся веку сему,
но преобразуйтесь обновлением ума вашего. 
(Римл.ХП)

Измена обстоятельствам и актуализация личности снимают проблему нравственного одиночества, но не решают ее. Опьянение проходит, человек возвращается в прежнюю ситуацию, и вновь нуждается в опьянении, а неистощимая нуждаемость — это и есть психологическая зависимость и, что за этим следует – деградация личности, отравление организма, алкоголизм. Жизненно важна поэтому стабилизация личности вне зависимости от обстоятельств, то есть и при возвращении, а точнее – обращении к таковым. Только в этом случае опьянение вообще обесценивается и не нужно. Фигурально выражаясь, нравственное одиночество реально преодолевается — одолевается не за счет прилагательного «нравственное», а за счет существительного «одиночество» — в МОРАЛЬНОМ УДОВЛЕТВОРЕНИИ, при котором и самое прилагательное претерпевает существенные изменения. Опьянение морального удовлетворения не дает. Но конечная фаза опьянения, его последнее определение, связана с поиском новой нравственности — нравственного удовлетворения личности.

Нельзя указать на личность, но не столь трудно опознать ее отсутствие. Личность требует личности, то есть непосредственности восприятия и реакции. Любая задержка реакции выдает отсутствие непосредственности, указывает на рефлексию, рассудок, глубину, задние мысли и т. п. Тем самым личность не получает свое. Она равнодушна к вообще безличному, но любая опосредственная активность — враг личности, это — ранее отставленные, а теперь проявляющие назойливость обстоятельства. Таким образом, очевидно, и объясняется пресловутая пьяная подозрительность и агрессивность — это просто реакция личности на «личину». Агрессивность или теплота — это определяется именно известным вопросом, смысл которого, однако, должен быть воспринят со всей серьезностью: «Ты меня уважаешь?» Это — требование. Его осуществление, характеризующее личность, зависящее от нее, заключается в новой адресации добросовестности – в посвящении таковой не обстоятельствам, а личности, в верности личности. Так открывается смысл неразумности; он не в ней самой, он в ОБНОВЛЕНИИ УМА. Проблема алкоголизма, проблема нравственного одиночества, проблема морального удовлетворения — это все ступени одной проблемы, имеющей одно общее решение — ВЕРНОСТЬ ЛИЧНОСТИ.

Верность личности предполагает добросовестность и неразумность, личность и борьбу с личиной, но не совпадает с ними и не сводится к ним, как и вообще обновление ума не сводится ни к какому конечному определению. Потому что обновление ума не в уме, а в сопряжении ума: с сердцем и с деятельностью. Подтверждением будет очищение и утверждение: исповедальная деятельность.

Обновление ума означает также новое отношение к обстоятельствам, не укладывающееся в простую дихотомию верности (добросовестности) и отвращения. Борьба с личиной оборачивается применительно к обстоятельствам требованием их полной безличности — пассивности, прозрачности, обусловленности. Задача обезличивания приобретает затем определенное содержание в зависимости от характера, наличных свойств обстоятельств.

Мы пытались сделать бессовестный сизифов камень прозрачным: сквозь него просвечиваются нравственное одиночество, опьянение и распутье деградации и обновления.

[1]Surgent M. Alcoholism as a Social Problem. 1973. P. 123.
[2] О борьбе с наркоманией. ЮНЕСКО, 1973 г.
[3] Knupter G., Roem R. Drinking patterns and Attitudes. P. 684.
[4]Robins L., Bates W., O’ Neul P. Adult Drinking Patterns. P. 404.
[5] Даже в тех случаях, когда подобная корреляция устанавливалась, она оказывалась позднее ошибкой эксперимента. Был обнаружен, например, повышенный .процент бедных среди госпитализированных алкоголиков – что оказалось связанным исключительно с условиями госпитализации (Surgent M. Op. cit. P. 14).
[6] Op. cit. P. 21.
[7]Данная постановка задачи, как можно заметить, несколько отличается от той, что произведена на материале того же мифа. А. Камю. Для Камю, как и для Экклезиаста, проблема представляется носящей характер не нравственный, а экзистенциальный, и приводящей .вслед за тем к абсурдному мышлению: «Работать и творить «ни для чего», лепить из глины, знать, что у творчества нет будущего, что твое произведение рано или поздно будет разрушено, и считать в глубине души, что все это не менее важно, чем строительство на века, — такова нелегкая мудрость абсурдного мышления» (Камю Альбер. Бунтующий человек. М., 1990 с. 86).
[8]В более мягкой форме—не противошложности, a безразличности к «рацио» — находятся пение, танцы и другие виды «самоцельного» поведения, также, очевидно, облегчаемого опьянением.
[9]Это не значит, что мы последуем за сознанием пьяного – как правило, оно не рефлексирует и не систематизирует, хотя его проблески, безусловно, имеют отношение к делу и дополняют отчасти умозрительные построения .в качестве своеобразных свидетельских показаний. Но в конечном счете, итоги анализа должны совпадать с массовыми уроками опьянения — реальность едина.
[10] Защитником особого права человека на личность на самоопределение выступал Ш. Бодлер: «При перечислении многих «прав человека», которое мудрость XIX в. так часто и с таким удовольствием предпринимает — были забыты два достаточно важных права, а именно: право противоречить самому себе и право на уход» {Ш. Бодлер, Эдгар По, его жизнь и произведения). [11]Соответственно понятию личности можно указать три вида начальной деградации личности: агорафобия — страх открытого пространства (стремление к уюту, тоска по дому) — при утрате непосредственности; клаустрофобия — страх замкнутого пространства (угроза удушья, стремление к простору) — при утрате активности; мания преследования — в связи с утратой безусловности. После приведенных выше разъяснений вполне уместен упрек, что описанная «личность» — это реальность неуловимая, в лучшем случае — идеальная. На него можно ответить лишь в том смысле, что, во всяком случае деградация личности суть реальность сугубо эмпирическая и удовлетворяющая основным требованиям научного метода.
[12] Среди мыслителей, находивших вообще в опьянении нечто положительное, по-видимому, первым и одним из очень немногих был Платон. Как отмечает современный интерпретатор его творчества, «винопитие входит, по Платону, как весьма существенный момент и во всю его эстетику, и во всю его теорию художественного воспитания» (А.Ф- Лосев. История античной эстетики. Высокая классика. М., 1974, С. 216)-Сам Платон писал: «Остальные люди, по-видимому, считают, что вино дано людям в наказание, чтобы мы впадали в неистовство. Мы же теперь, наоборот, утверждаем, что вино дано как лекарство, для того, чтобы душа приобретала совестливость, а тело — здоровье и силу».