Препаратор кафедры нормальной анатомии, сухопарая и педантичная старушенция, по прозвищу «Костяная нога» поздним осенним вечером сидела, нахохлившись, в вестибюле анатомического корпуса рядом с сонной вахтёршей и, как утюгом, скользила намётанным глазом по карманам студентов, спускающихся по ярко освещённой лестнице.
– А ну-ка, студент, вас предупреждали, что кости с анатомических столов брать запрещено? Давайте выкладывайте каменистую кость лошади, а то пожалуюсь профессору Седлову. Костей на вас не напасёшься! А вы знаете, как трудно готовить препараты по остеологии, поработайте с моё, господа, на препараторском месте…
Старушка, зябко поводя острыми плечиками, говорила усталым монотонным голосом, в котором, однако, угадывалась непреклонная воля. Глаза пожилой препараторши, не в пример вялому голосу, живо искрились.
Первокурсник Константин Кострецов, остановленный с поличным проницательной службисткой, со вздохом расстался с белой миниатюрной костяной пирамидкой, малюсенькой, если можно так сказать по отношению к биологическим объектам, деталью лошадиного черепа – это была в самом деле Os petrosum – так по латыни называется каменистая кость. Под стригущим взглядом чёрных глаз препараторши он положил своё ворованное сокровище в картонную коробку, лежащую под столом вахтёра. Коробка уже была наполовину заполнена конфискованными разнокалиберными костями домашних животных. Были там сероватые, с острыми отростками грудные позвонки и похожий на развернутые крылья бабочки, первый шейный позвонок с красивым названием атлант. Выглядывали из коробки треугольные лопатки с извилистым гребнем, тонкие локтевые и малоберцовые кости, куполообразные надколенные чашечки, не было только рёбер, потому что особенности их строения запомнить не представляло особого труда даже для тугодумных студентов.
Константин знал, что пожилая сотрудница кафедры нормальной анатомии тридцать с лишком лет работала в этой должности и по своим анатомическим познаниям вряд ли уступала самому профессору Седлову. Студент нёс эту злополучную косточку к себе в общежитие, чтобы за обычным ужином (полбатона хлеба и треугольный пакет молока) повертеть её в руках на сон грядущий; запомнить к завтрашнему зачёту по остеологии все части костяной пирамидки: сосцевидную, барабанную и скалистую, с многочисленными суставными бугорками, отростками и ямками, повторить лишний раз их названия по латыни. Въедливая старушенция расстроила все его планы.
По всему третьему этажу анатомического корпуса ветеринарного факультета пронесся слух: «Костяная нога» отбирает кости, да ещё грозится накапать на студентов самому профессору Эпистрофеичу! И студенты в заношенных белых халатах, торопившиеся в этот час спать в своё общежитие, снова поднимались по истёртой широкой лестнице: возвращались в зал анатомички. Там они садились за длинные столы с крышками из толстенного стекла, клали на них все похищенные ценности, не успевшие уложиться в коробку у ног препараторши: позвонки, отдельные кости черепов всех видов домашних животных. Один студент, обладатель диплома ветеринарного фельдшера, приехавший по целевому назначению из агрофирмы соседней области, не зная, что дежурит «Костяная нога», хотел вынести из анатомички овечий череп целиком, положив его в целлофановый пакет. Шутка ли, только от одного черепа животного голова может закружиться! В нем содержится шесть парных и тринадцать непарных костей, а каждая косточка имеет уйму отростков, гребней, отверстий, мыщелков – причем надо было запоминать их русские и латинские названия.
Кострецов задумчиво потёр лоб. Пока он ещё на первом семестре имеет дело только с костями животных. До чего же сложно устроено их тело! Помимо двухсот с лишним крупных и мелких костей скелета у животного около шестисот мышц, уйма сухожилий и связок, многочисленные переплетения кровеносных сосудов и белых нитей нервов! Найдётся ли столько деталей даже в совершеннейших образцах человеческих изделий, например, у автомобиля, напичканного электроникой, или у самого мощного компьютера? По количеству страниц учебники как нормальной так и патологической анатомии в сто крат превышают количество страниц даже подробной спецификации деталей самых умных приборов.
Константин утомился от многочасового бдения в анатомическом зале. Он начал поглядывать на двух подружек, сидевших за два стола позади него. Почему у многих женщин, особенно у девушек, такие большие выразительные глаза? Ещё три часа назад перед началом самостоятельных занятий в анатомичке, освещённые верхним светом глаза девушек блестели, как у газели, когда они мимолетно водили ими по стенам анатомического зала. Теперь после долгих часов занятий взгляды девушек потускнели, с вымученной улыбкой они передавали из рук в руки тяжелую бедренную кость крупного рогатого скота, уже не вдаваясь в детальное рассматривание её многочисленных гребней и суставных поверхностей.
Кострецов уставился на своё отражение в прозрачном стекле стола. Глаза у него были почти придавлены нависающими надбровными дугами, снизу они были подпёрты скулами, глазам было тесно в костной клетке глазницы. Трудно свету выставить их на показ, они терялись на широком лице. Но ведь известно, что для того, чтобы хорошо видеть, глазу достаточно одного зрачка!
Константин подумал, что у таких домашних животных, как кошка и кролик показатель отношения объёма их органа зрения к объёму их тела, является максимальным, и, наоборот, у таких диких животных как бегемот и слон, не говоря уж о таком гиганте, как кит, этот показатель будет минимальным.
И всё-таки почему, глаза у девушек, особенно у красавиц, впечатляют, если не красотой, для анатома этот вопрос вне его науки, то своей величиной.
Какие большие, чуть ли не навыкате красивые глаза у коров-ярославок, окружённые тёмными кольцами гладкой шерсти! Не в пример заросшим кудрявой шерстью маленьким настороженным глазам быков той же породы.
Но не может же быть такого, чтобы глаза у особей мужского пола были меньше, чем у женского. С биологической точки зрения так не должно быть. Это противоречит законам анатомии. Константину хотелось посидеть рядом с девушками, пока ещё почти незнакомым ему, первокурснику, объяснить им хотя бы своим, не книжным языком, особенности строения суставных мыщелков. Да не ту бы тему разговора предложить им! Природная застенчивость всегда мешала ему сближаться с загадочной для него женской частью студенческой молодёжи.
И всё-таки его заинтересовал вопрос о женских глазах. Поделиться бы с девчонками, что сидят позади его стола, мыслью о том, что у них глаза, по придуманному им показателю, ближе к кошачьим, да, пожалуй, не оберёшься скандала! Не поймут, что этот вопрос, допустим, интересовал Кострецова, как возможного в будущем учёного-анатома.
Он подошел к стене, где стояли на полированных деревянных подставках скелеты коровы и быка. Сунул пальцы в теснину бычьего черепа, ощупал глазницу. Какие-то шутники положили туда несколько мелких монет. Усмехнувшись, Константин ощупал глазницу у коровьего черепа. Она, в самом деле, оказалась меньше, чем гладкое вместилище бычьего глаза.
Подружки, отодвинув от себя костяную дубинку, заинтересованно вращая глазищами, проследили за забавными для них манипуляциями Константина.
– Ребята, смотрите! – послышался у окна смеющийся голосок маленькой курносой студентки, которая держала в одной руке лопатку коровы, а в другой – надкушенный бутерброд с сыром. – Гляньте-ка в окно! Второкурсники умнее нас оказались: минуя контроль они заднюю ногу лошади с третьего этажа на верёвке спускают. Сейчас в общежитии будут пить свой кефир и повторять нервы и сосуды тазовой конечности.
Гомерический хохот потряс неподвижный, с запахом формалина, воздух анатомического зала. Казалось, что даже белые скелеты коров и лошадей, чинно стоявшие вдоль стен на своих деревянных подставках, весело закивали вытянутыми зубастыми черепами, а тонкокостный скелет гуся чуть ли не замахал куцыми остовами крыльев.
– Чего гогочете! – недовольно поднял голову от учебника анатомии Климова большеголовый студент с лысиной, блестевшей от верхнего света ламп. – Скоро Эпистрофеич поддаст вам третьей ногой…
При упоминании прозвища профессора и его знаменитой трости (третья задняя конечность) у студентов разом пожухли лица. Все старательно уткнулись в потрёпанные учебники с многочисленными сероватыми пятнами на страницах.
Константину Кострецову, недавно демобилизованному из армии, это полуночное бдение студентов за анатомическими столами, напомнило, часто ходившее среди солдат четверостишье, приписываемое полководцу Суворову:
О воин, службою живущий,
Читай устав на сон грядущий,
А ото сна опять восстав
Читай усиленно Устав.
Сейчас в роли армейского Устава у первокурсников выступала анатомия домашних животных.
Константину Кострецову вспомнилась их первая встреча с чудаковатым профессором кафедры нормальной анатомии, носившего лошадиную фамилию Седлов. Это было в начале первого семестра. Невысокий сухонький старичок с нежными белыми усами и такого же цвета воздушными волосами над морщинистым лбом схватил почти не глядя с переднего стола анатомического зала компактную белую кость с гладкими отворотами и радостно выпалил, приседая:
– Эпистрофеус!
При этом он зорко оглядывал первокурсников из-под таких же, как его усы, белых мягких бровей, как бы готовясь к отпору, если услышит какие-либо возражения.
Обычно этот старичок ходил по коридорам главного корпуса ветеринарной академии сильно ссутулившись, нелюдимо глядя только перед собой. Он всегда спешил и требовательно постукивал узорчатой тростью по доскам паркета. Перед ним уважительно расступались и невольно глядели ему вслед. Но в анатомическом зале, особенно когда в руке профессора оказывалась выбеленная кость, он преображался: распрямлял спину, на всех присутствующих смотрел коршуном.
– Итак, повторяю, кто не слышал: Epistropheus – так по латыни называется второй шейный позвонок, по-русски, эпистрофей! – заставляя себя успокаиваться, пояснял профессор, разглаживая узкой ладонью морщины на своём вдохновенном лбу.
Тогда за широкими окнами анатомического зала, с частыми переплётами рам чуть ли не вековой давности, качались от ветра верхушки тополей с пожелтевшими листьями; по синему холодному небу шустро двигались в южную сторону похожие на растрепанные гусиные перья редкие облака. Всех студентов неудержимо тянуло следить за ними, а седой ершистый профессор, показывал студентам очередную, обожаемую им, костяшку и сыпал латынью из-под шевелящихся усов:
– Vertebra! — торжествующий взмах руки с лошадиным позвонком над головой.
– Mandibula! – руки профессора, державшие массивную кость, усеянную бугристыми зубами, протянулись к слушателям, словно он предлагал им подержать блюдо с драгоценной жидкостью.
– Os femoris! – профессор поднял над своей белой головой длинную кость с широкими суставными мыщелками.
Его тонкий, похожий на женский, голос звучал с благоговейным придыханием.
Первокурсники на первой же перемене прозвали профессора Седлова Эпистрофеичем. О нем ходили слухи, что он на зачётах и экзаменах прятал какую-нибудь косточку под полу халата, давал ее ощупать студенту и, выжидательно распушив усы и полусомкнув веки, предлагал назвать, что это за кость и какому животному она принадлежит.
С этого дня жизнь студентов сосредоточилась на нормальной анатомии – самого важного и трудного предмета у первокурсников ветеринарного факультета, или как его сокращенно именовали, ветфак. Шли в столовую по окончании занятий – брали с собой объёмистый первый том учебника покойного профессора Климова и там за обедом часто возникали споры по поводу того, часть какой кости поймали в тарелке супа студенты Шерстнёв или Глазов. В комнатах общежитий, в тумбочках, рядом с хлебом и пачками чая белели лошадиные лопатки и дуги свиных челюстей. Костей в кабинетах анатомички стало катастрофически не хватать. Деятельная препараторша «Костяная нога» вместе с молчаливым взлохмаченным аспирантом, одетые в синие халаты, делали внезапные набеги на общежитие, хлопали дверцами тумбочек и шкафов, заглядывали под койки и под подушки. Жизнь научила препараторшу быть, как она говорила, в вечном конфликте с «ворами-студентами». Припадая на одну ногу она без стеснения совала свои жгучие глаза даже в кабинки мужского туалета. Аспирант начинал вполголоса чертыхаться и торопился увезти ворованное казённое костное имущество на ручной тележке обратно в анатомичку.
В назначенный день Эпистрофеич сам принимал зачёт по остеологии (науки о костях) в одном из кабинетов полуподвального этажа анатомического корпуса. В холодном, по-казарменному неуютном коридоре, со стенами от пола до потолка выложенными белым кафелем, столпились первокурсники в застиранных халатиках. Один студент, длинноногий и большерукий, шмыгая кроссовками, ходил по коридору с раскрытым учебником анатомии в руках и невольно натыкаясь на своих сокурсников зубрил:
– Ротовая полость образуется костями: клиновидной, подъязычной, верхнечелюстной, нёбной… Ротовая полость образуется…
Кострецову стало весело.
– Повторение – мать учения, – забавляясь, он ткнул пальцем в страницу учебника почти у самого носа длинного студента.
– А пошёл ты…– страдальчески сморщился тот и продолжал: – Ротовая полость состоит из…
Открылась дверь. Медленно передвигая ноги, из кабинета вышла девчушка с круглым пунцовым лицом. Она оглядывалась назад, как будто что-то важное оставила за дверью.
– Да разве этому сухарю Эпистрофеичу с первого захода сдашь!? – с натянутой улыбкой махнула рукой девчушка и поправила, сбившийся набок, белый колпачок.
Константин, следуя недавно установленным им для себя правилу: преодолевать свою застенчивость, решил, подойти было, к смешливой девчушке, хотя бы под тем предлогом, чтобы расспросить, как проходит зачет…
– Следующий! – послышался из-за двери уже не звонкий певучий голос Эпистрофеича, с каким он вёл занятия, а брюзгливый старческий голос.
Не было пока смельчаков грудью бросаться на амбразуру первого в жизни студентов-первокурсников зачёта.
Константину показалось стыдно проявлять малодушие перед перепуганными студентами его группы.
– А, это вы, Кострецов! – гостеприимно вздёрнул мягкие шёлковые брови Эпистрофеич, увидев вошедшего Константина. – Я с некоторых пор приметил вас на практических занятиях, прилежность ваша похвальна!
Профессору Седлову, заведующему кафедрой нормальной анатомии домашних животных, по-видимому, не хватало трёх просторных залов в анатомическом корпусе ветеринарной академии и даже богатому на экспонаты зала анатомического музея. В кабинете Эпистрофеича в полуподвальном этаже на многочисленных полках и стеллажах белели тщательно отпрепарированные кости, а вдоль стен, также как и в коридоре, выложенных до потолка белым кафелем, стояли четвероногие скелеты телёнка, свиньи, овцы, и собаки. Было отведено место и для скелетов кур, уток и гусей с длинным, словно бусы, набором шейных позвонков. Наверное, для разнообразия в кабинете у Эпистрофеича у полуподвального окошка стоял, склонив зубастый череп вниз и вбок, человеческий скелет с чёрными провалами носа и глазниц. Как слышал Кострецов, раньше в этой комнате теснил все экспонаты весьма габаритный скелет лошади, но, скрипя сердцем, профессор расстался с ним, согласившись передислоцировать его в анатомический зал к таким же мастерски скомпонованным костям некогда ходивших крупных животных.
Оглядев синими коршунячими глазами вошедшего студента, профессор, не вставая с кресла, выдернул из розетки шнур никелированного чайника, налил дымящийся чай в два стакана, один – протянул Константину.
– Рекомендую подкрепиться, коллега!
Пил Седлов молча, неспешно, дуя на чай из-под шевелящихся, мокрых снизу усов. Он брал морщинистыми, вероятно от формалина, как подумал Кострецов, пальцами, кусочек колотого сахара, формой похожего на пирамидку каменистой кости лошади, обмакивал сахар в чай и посасывал его, жмурясь.
– Никак не могу отвыкнуть от привычки военных лет, пью чай с сахаром только в прикуску. А вы не церемоньтесь! – он пододвинул к Константину надтреснутое блюдце с кусочками колотого сахара. – Молодёжи полезна сахароза, особенно во время зубрёжки!
Узкая, колесом согнутая, спина профессора затряслась в почти беззвучном смехе. Сделав крупный глоток, он поперхнулся, закашлялся, лицо его налилось краснотой. Сквозь приступы кашля он махнул рукой, как бы в некуда:
– Ну а теперь, будущий доктор, подойдите к тому столу, принесите оттуда височную кость крупного рогатого скота.
На стекле стола лежала груда мелких и плоских костей, похожих на камешки известняка.
Константин со стуком начал перебирать их сразу двумя руками.
– Не нашел! – хмуро буркнул он через минуту. – Лучше я в другой раз приду сдавать зачёт!
Озлившийся на себя, с подвёрнутыми вовнутрь губами, студент задом пятился к двери…
– Стойте, Кострецов! – вскинул голову Эпистрофич, – Куда ж вы?
Отступая Константин задел подставку, на которой стоял скелет свиньи. Кости с дробным стуканьем рассыпались по каменным плиткам пола. В наступившей тишине звякнула жалобно блестящая проволока, соединявшая прежде кости в суставах.
У Кострецова от ужаса содеянного распахнулись глаза и опустилась нижняя челюсть. Так осрамиться перед профессором, к которому он в последнее время относился всё с большим пониманием.
– Говорил же вам, стойте! – незлобно проговорил профессор, потирая уже побледневший лоб под снежно-белым переплетением волос. – Ведь я хотел отметку о зачёте поставить вам в книжке. Верно сказали, Os temporale там не лежит, поэтому и не могли её найти. А теперь вы учинили у меня такой погром, что отпустить вас не могу, пока не соберёте в целости skeleton.
– Следующий! – повернулся Эпистрофеич к двери.
В кабинет, шаркая по плиткам пола кроссовками, вошел высокорослый студент, зубривший недавно в коридоре описание костей ротовой полости. Эпистрофеич, не поворачивая головы, нащупал на столике справа от себя одну из длинных слегка изогнутых косточек и протянул её вошедшему.
Кострецов краем глаза посмотрел на кость, узнал её и тотчас озабоченно отвернулся к лежащей перед ним груде костей рассыпанного им скелета.
– Это, малоберцовая кость крупного рогатого скота… – не очень уверенно пробасил первокурсник и свободной рукой сделал движение, как бы намереваясь застегнуть халат, но увы – у коротенького для его роста халата не оказалось ни одной пуговицы. – Эта кость имеет…
«Велик телом, да мал делом!» – подумал Кострецов о говорившем..
Профессор, прикрыв ладонью глаза, терпеливо слушал.
– Всё, коллега, извольте идти!
Студент, сдерживая радость, с искристыми глазами протянул синенький картон зачётки Эпистрофеичу.
– Как! – глухо проговорил профессор, сдвинув войлок бровей. Он даже не взглянул на зачётку студента. – Как вы могли, Хлопушкин, перепутать большеберцовую кость свиньи с локтевой костью крупного рогатого скота? Вы держали раньше в руках эти препараты?
Кострецов никогда ещё не видел профессора-анатома таким разъяренным. У профессора опять побагровело лицо; его обычно мягкие белоснежные усы стали топорщиться.
– Но вот что… – было заметно, что профессор делал усилия, чтобы успокоиться.
Помолчав немного и шумно вздохнув, он добавил своим обычным тонким голосом:
– Помогите-ка Кострецову собрать в целости скелет.
Больше охотников сдавать зачет Эпистрофеичу не нашлось. Старик стянул со своего жилистого тела халат, взял с подоконника потрёпанный портфель, тупо посмотрел на свою трость, стоящую в углу, но почему-то раздумал брать её и всё ещё с насупленным выражением лица направился к выходу, сказав, делая между словами остановки:
– Когда будете уходить, сдайте ключ вахтёру.
После ухода Эпистрофеича долговязый парень в кроссовках присел на корточки рядом с Константином.
– Как же разобраться в этих дровах? – Подумать только – если не ошибаюсь, четверть тысячи костей в одном скелете! – присвистнул он. – Для меня все кости на одно лицо. Попробуй отличить костяшки пальца от хвостовых позвонков!
Константин пожал плечами. Он сам нетвёрдо знал особенности скелета свиньи. Вот скелет коровы или лошади он, пожалуй, смог бы собрать почти наощупь.
«Хорошо, что хоть череп этого покойного хряка не рассыпался, — подумал он. – В одном этом вместилище обитают двадцать пять костей, не считая зубов».
Повернувшись к напарнику, Кострецов на правах старшего по возрасту заметил деланно весёлым тоном:
– Если жалуешься на проблему, она удваивается, если смеёшься, она исчезает. Прежде всего, должна быть система!
Константин разложил на полу раскрытый учебник анатомии.
– Давай все кости расположим сначала в виде контура свиньи на полу, а потом будем их переставлять, чтобы подошли они суставными поверхностями друг к другу.
Хлопушкин взял в руки некогда принадлежащий породистому хряку матово-белый вытянутый череп, с загнутыми клыками на верхней челюсти,
– Надеюсь, ты знаешь, какая это часть скелета и куда её класть? – с подковыркой спросил Кострецов долговязого студента.
Тот не подал виду, что обиделся и проговорил обрадовано:
– Это вроде детской игры: сложить из кубиков картинку!
Он присел на корточки рядом с Константином и стал перебирать кости, тыча своей острой коленкой ему в бок.
– Самое нудное дело – это собрать кости запястья и заплюсны, они мелкие и почти похожи друг на друга… – бормотал Хлопушкин.
– Ты опять вставляешь лучевую кость на место большеберцовой! – упрекнул его Константин. – Смотри в учебник, читай и подбирай кость к кости. Есть пословица: кто слишком спешит, позже справляется с делом.
Прошло несколько часов.
– Пожалуй всё, надоело тут торчать и спина болит…– поморщился Хлопушкин, выпрямляясь во весь свой рост.
– Или не берись, или доводи дело до конца! – озлился на него Кострецов. Он в это время прикреплял проволокой раздвоенные свиные копытца к опорной подставке.
Поздно вечером Эпистрофеич, всё-таки не удержался, чтобы не заглянуть в свой любимый анатомический кабинет.
Он остановился на пороге, распрямил спину. Улыбнулся, распушив усы, потом нахмурился:
– Вы еще здесь? Марш по домам! Где тут моя палка? – тон его был угрожающим.
Ребята подумали, что взбалмошному профессору ничего не стоит отходить их тростью и, неловко посмеиваясь, на всякий случай отступили к окну, к скелету человека. Округлый череп с пустыми глазницами выжидающе уставился в угол кабинета, видимо, тоже был небезразличен к дальнейшему развитию событий.
Эпистрофеич остановился у подставки с собранным скелетом свиньи и концом трости стал медленно водить по позвонкам и заплюсневым косточкам, как бы пересчитывая их.
– Ну давайте, так и быть, ваши зачётные книжки! – надул свои снежные усы Эпистрофеич. – В следующем семестре зачёт и экзамен будет по миологии, науке о мускулатуре животных. Этот раздел анатомии я считаю одним из интересных.
– Мускулюс лонгисимус дорзус! – по-петушиному нараспев протянул профессор. – Каждый из вас к зачету по миологии должен приготовить препарат мускулатуры собаки или кошки. Это будет потруднее, чем собрать скелет! Каждый «мускулюс» на препарате должен выглядеть обособлено, рельефно…
В коридоре студенты заглянули в свои зачётные книжки. Там корявой рукой наискосок была выведена отметка о зачёте.
– Это несправедливо! – растерянно пробормотал Хлопушкин.
Он ладонью с длинными белыми пальцами закрыл глаза и покрасневший лоб.
– Я не стою этого зачёта, провалиться бы мне под землю! Сейчас же пойду снова в зал трогать костяшки.
– Сладок мед, да не по две (ложки) в рот. Завтра сходишь! – снисходительно сказал Константин и похлопал напарника пониже спины. – А пока пойдём на воздух, проветримся. Хорошо бы по случаю скинутого зачёта раскошелиться на бутылочку столичной, но уже поздно, магазин закрыт…
Когда Константин со своим повеселевшим напарником вышли из анатомического корпуса, они увидели при свете редких фонарей двух студентов-второкурсников; один из них низенький, в куртке нараспашку, тянул на длинной верёвке по заснеженной тропинке институтского сквера упирающуюся дворняжку, рыжую, вислоухую, с белыми лапами и черно-белой головой. Второй студент, высокий, в длинном до щиколоток пальто, шёл сзади и время от времени подскакивал сзади к собаке и футболил её длинной ногой. Короткие челюсти бедолаги-дворняжки были профессионально зафиксированы марлевым бинтом, завязанный бантиком узел торчал за стоячими ушами дворняги.
– Кусалась, зверюга! – ухмыльнулся низенький студент и встряхнул своими длинными волосами, показывая обмотанную носовым платком руку.
Он так торжественно демонстрировал студентам – первокурсникам кисть руки с проступившими через платок тёмными пятнами крови, словно он гордился полученной раной.
Кострецова прежде всего поразил необычный окрас шерсти собаки – живописное сочетание аж трёх цветов: жёлтого, черного и белого, причём, белый цвет кольцом охватывал один глаз и узкой полосой тянулся по чёрному носу.
– Куда ж вы её? – нарочито равнодушным голосом, позёвывая спросил студентов Кострецов.
– Пока привяжем в подъезде вестибюля общежития на ночь, а завтра дадим ей понюхать эфира и в анатомичку, – ленивым голосом прояснил ситуацию высокий второкурсник недогадливым «салажатам». – Нам сказали, что препаратов нервной системы собак в формалиновых ваннах маловато…
Константину пришел на ум эпизод, прочитанный в одной книжке, как двое студентов–медиков в незапамятные годы ночью откопали на кладбище полусгнивший гроб с человеческими костями, чтобы потом, отскоблив и отбелив их, продать скелет в анатомический театр…
Конечно, с препаратами анатомической науки остеологии особых проблем нет, тем более, что кости сохраняются тысячелетиями. Что касается препаратов для остальных разделов анатомии, то тут дело идёт о трупе, обязательно «свежем».
А сейчас Кострецов видел только блестевшие при свете фонаря слезящиеся глаза многоцветной беспородной бедолаги. Он протянул руку к её голове, намереваясь погладить собаку. Как-то само собой получилось, что марлевая петля сползла с её пёстрого, поросшего шерстью носа. Пёс два раза тявкнул на двух своих мучителей, потом лизнул руку Константина и, перемахнув через сугроб, затерялся в ближайших кустах.
Долговязый напарник Кострецова загоготал, удовлетворённо похлопывая себя по ляжкам.
– Неправда, что нехватает препаратов кровеносной и нервной системы животных, – нашёлся, что сказать Константин в ответ на грозную жестикуляцию второкурсников и их отборный мат, такой необычный в устах представителей будущей сельской интеллигенции.
– Сам видел: формалиновая ванна в подвале анатомички заполнена обесшкуренными телами собак. Не беспокойтесь, у «Костяной ноги» есть тройной запас!
