«Милая Тильда! Пишу тебе из ледяных снегов варварской России. Уже полтора года я, в числе многих доблестных солдат вермахта, громлю восточных варваров-недочеловеков. Мы все время победоносно наступали, и писать часто тебе я не мог. Но, сейчас наше наступление приостановилось. Не потому, что мы не справляемся с ордами этих нелюдей, а потому, что наш горячо любимый фюрер решил дать нам отдохнуть. Находимся мы неподалеку от города, который варвары называют Сталинградом. Точнее, милая Тильда, сказать не могу.
У меня все хорошо. В день нам выдают по фунту хлеба и по банке тушенки. По вечерам нам наливают шнапса, для согрева, ибо в этой дикой стране страшный холод – минус десять по Цельсию. Сегодня нас обстреляли тысячи русских орудий. А потом бомбили сотни самолетов. И мы стремительно двигались на восток, в сторону Сталинграда. А за нами, так же быстро неслись двадцать русских дивизий. Но, так как и они, и мы движемся на восток, а Германия находится на западе – значит, мы продолжаем наступать, а русские вновь отступают. Так нам объяснил наш лейтенант Отто Сранце. А он умный. Он, как и наш фюрер отучился в начальной школе. Только, нашему горячо любимому фюреру (прости меня Тильда, за то, что я его люблю больше тебя) евреи не дали ее закончить. А лейтенант Отто Сранце школу закончил и смог объяснить нам боевую обстановку на сегодняшний день.
Прости, больше писать не могу. Начался новый русский артобстрел. А это значит, что скоро мы вновь побеж… двинемся в наступление.
Твой любящий муж, рядовой вермахта Ганс Шнауцер.
19 ноября, 1942 года, где то под Сталинградом»

«Здравствуй, милая Тильда! Прости, что не писал тебе почти целый месяц. Да и последнее письмо не смог тебе отправить. Теперь наша славная шестая армия выстроила у Сталинграда крепость, со всех сторон окруженную врагами. Это такой гениальный план нашего любимого фюрера. Измотать этих недочеловеков оборонительными боями, а потом перйти в наступление и разгромить врага раз и навсегда. А это значит, что уже весной я тебя увижу, дорогая Тильда! А пока письма могут отправлять только офицеры, ибо их вывозят на Большую землю самолеты, которых становится все меньше и меньше. Но это даже к лучшему – ты получишь все письма сразу и начитаешься вдоволь.
Наша рота стоит у деревни Жирноклеевка, точнее, около того, что от нее осталось. У меня все хорошо. Нам выдают по 100 г хлеба в день. А тушенка и шнапс давно кончились. Но чувствую я себя хорошо, только голова кружится. И еще отморозил пальцы на правой руке – они примерзли к пулемету, да так там и остались. Не пойму, как это произошло. Ведь мороз не так уж и силен, для этих мест. Всего 25 градусов по Цельсию. Но ты не переживай. Лейтенант Отто Сранце сказал, что после победы мне пришьют пальцы, взятые, у какого ни будь русского, прежде чем его отправят в концлагерь. И еще лейтенант сказал, что после войны каждому храброму солдату дадут по огромной ферме на берегах Волги. И по десятку славян-рабов. Вот тогда мы с тобой и заживем, милая Тильда!
А пока я пишу левой рукой и все у меня хорошо. А вот у Фрица Шмуделя дела плохи. Ты помнишь Шмуделя? Того самого, что владел бывшей еврейской овощной лавкой на Швайнештрассе? Так вот, он от своей глупой и жадной головы вслух возмущался, почему у солдат паек втрое меньше, чем у офицеров. Его речи услышал оберштурмбанфюрер Труппер и расстрелял дурака на месте – в деревянном сортире, построенном в воронке от русской бомбы.

С любовью, Ганс Шнауцер
12 января, 1943»

«Дорогая Тильда! Пишу тебе из руин деревни Стародубовка. Здесь мы оказались после того, как еще больше уплотнили оборону. Это план нашего доблестного командования – превратиться в сжатую пружину, а потом выстрелить. Так говорит лейтенант Отто Сранце.
У меня все хорошо. Правда, отморозил ступню правой ноги, и доктор Капут мне ее отрезал. Лейтенант говорит, что мне пришьют ступню от славянина, прежде чем… ну ты понимаешь. Еды хватает – наш любимый фюрер присылает нам по 100 г хлеба на человека. Так же, как и раньше. Несмотря на то, что самолетов с Большой земли стало вдвое меньше. Голова кружится все сильнее, но это головокружение от наших успехов. Или от запаха испражнений, устилающих дно траншеи. Ибо до воронки теперь добежать не получается – кругом русские мины и снайперы.
Твой Ганс Шнауцер
16 января 1943»

«Здравствуй, Тильда! Пишет тебе твой Ганс, прямо из развалин южного Сталинграда. У меня все хорошо. Правда, отморозил левую ступню, и доктор Капут… ну, ты понимаешь.
Лейтенант Отто Сранце говорит… он ничего уже не говорит. Он погиб геройской смертью пару дней назад – поскользнулся на замерзших испражнениях, упал и ударился головой о неразорвавшийся русский снаряд.
Хлеба нам дают уже по 50г. Но, это даже лучше – меньше сил уходит на то, что бы его съесть. Мы теперь укрепились еще лучше – разделившись сразу на две крепости по правому берегу Волги. Я со своим пулеметом занял позицию в разрушенном универмаге. Стрелять левой рукой не так удобно, но я давно приноровился. В развалинах лучше, чем в траншеях – здесь можно гадить сколько угодно, не боясь поскользнутся и не нюхая. Правда, гадить что то не хочется, по причине пустого желудка. Но, это к лучшему – не пропущу врага, отлучившись в сортир.
Русские забрасывают нас листовками, в которых говорится, что столь желанный нами Сталинград станет нам могилой. Но я то знаю, что наш любимый фюрер не даст нам здесь подохнуть, и что ни будь, придумает. Но узнать, что именно придумает фюрер, невозможно. Самолеты к нам больше не летают. Судя по всему, мы уже близки к победе и скоро увидимся с тобой, милая Тильда!
Твой Шнауцер
25 января 1943»

«Здравствуй, любимая Тильда!
Вчера и сегодня произошла куча разных вещей. Например – миной мне оторвало ноги. Ну и не жалко – они все равно были без ступней. Жаль только, в голенище левого сапога был хороший нож. Вчера нашего славного командующего генерала Паулюса фюрер произвел в фельдмаршалы. А сегодня он стал первым фельдмаршалом, сдавшимся в русский плен. Меня распирает от гордости, что я стал причастен к этому эпохальному событию. Еще я полностью отморозил правую руку, и русский врач ее отрезал. И не жалко – все равно была без пальцев. Теперь у меня нет ног и только одна рука.
Увидимся с тобой теперь нескоро. Из Сталинграда меня повезут не на запад, а на восток – в страну, еще более холодную, чем Россия. Местные варвары оказались не такими уж зверями. Даже накормили меня горячей похлебкой. Но голова, тем не менее, кружится все сильней. Поэтому писать больше не могу.
Твой Ганс.
31 января 1943. Лагерь для
военнопленных под Сталинградом»

Письма эти у мертвого Ганса Шнауцера достал, на следующий день, красноармеец Забубулько. Он истово перекрестился двуперстным старообрядческим знаменем и стал шептать над трупом молитву.
– Что, Богомол, басурманина отпеваешь? – лыбясь спросил подошедший сержант Зацепин.
– Преставился, бесконечный, – пояснил Забубулько.
– Почему бесконечный? Вон же – кончился! – продолжал зубоскалить сержант.
– А потому, божий человек, – пояснил Забубулько, – что конечностей у нёго нет! Окромя одной руки. Вот и бесконечный!