Стояла черная, будто пальцами ослепленная, ночь, и Г. В. Кругло, бывший инженер, мчался по пустой улице. Рюкзак болтался у него за плечами на одной петле, в сапоге между пальцами чавкал опарыш – Кругло примчался с дачи.
Сейчас была ночь на понедельник, а на дачу он выехал в пятницу, чтобы порыбачить, как давно собирался и все откладывал. И уже в пятницу у него были дурные предчувствия. “Ненадолго”, говорил он себе, притворяясь, будто выбирает удочку, “проверю дом хоть. Ну что тут может случиться?”
На самом деле это было не чувство, а тоненькое пение внизу живота. Запевал будто школьный хор страха. Как только Кругло с удочками и в кепке сделал шаг в сторону от прямой, последние пять лет соединявшие контору, остановку троллейбуса и дом, кишки его взвизгнули. Сразу стало чего-то не хватать; он все-таки сел на другую, чужую линию, а на вокзале в ларьке быстро схватил и выхлебал бутыль молока, белую, как кость, с крышечкой ярко-красной,будто медаль за омерзительные большевистские дела. Он хотел даже взять в карман эту крышечку, но переборол себя и накупил газет. В поезде отвыкшие от бумаги глаза елозили невыносимые неактуальные статейки про ЖКХ, про какие-то городские делишки, слезились. Но лучше такая информация, чем никакой, и Кругло запихивал ее в себя статеищами.
Слава богу, хоть окрестности были нулевые. Квадратные серые домишки с девять и семь этажей, которые можно было не видеть, и везде провода, провода. Его успокоили эти провода. Телефонные или телеграфные, но тут же задумался он. И что по ним передают, пока он едет? И снова ему стало тревожно. Голова сама вздернулась к потолку так, что даже позвонок хрястнул, и цветные романтические мечты поднялись с глазного дна. Неважно, какие, – он мечтал про то, что видел, а не что сам делал, и его мысль растягивалась, выставляя разные оценки – там повыше, тут пониже. Это уже было калорийно, Кругло повеселел и стал звонить с мобильника, отправлять “маячки”, заказывать погоду и анекдоты. Но его все-таки тошнило, и когда он вылез с удочками на перрон, как вылупившийся из чужого яйца буро-зеленый кузнечик, то понял – два дня снаружи ему не протянуть.
До дома он всю дорогу бежал, хотя не так быстро, как сейчас. Сейчас его волокла физическая сила. Тогда ему еще просто было страшно из-за этих негеометрических деревьев, которые вылазят на тропу и выдавливают из себя оранжевые наросты, травы, какие-то к нему требования. На острых ветках, под синим небом ему полагалось повесить много своего времени. Кругло чувствовал, что расплатиться ему нечем, и живот крутило все оживленнее, с подсветкой.
Дача стояла, как когда он был там последний раз, с тех пор в ней однажды-дважды прибирались. Ничего себе дом, с чужого плеча. Кругло побродил по дворику, заглянул в будку, где раньше жил пес. В глазах у него периодически рябило от одиночества. Надо сказать, что Кругло занимался очень тонкими строительными дизайнами, тонкими и точными, из самых прогрессивных, какие то есть уже совсем никому не нужны, и ему это нравилось – там, в городе. Конечно, дизайны были нужны ему, раз он их чертил, а он – дизайнам, вот и семейка. Когда он заканчивал какую-нибудь порцию, то отсылал по электронной почте или, еще лучше, загружал в специальную онлайн-базу, с паролем и логином… Но об этом было лучше не думать, а то можно было прямо тут, на дедовском диване, сдохнуть. Да что говорить, человек просто был энтузиастом своего дела!
Утром он заставил себя пойти на рыбалку и добросовестно делал это три часа. Весь улов, каких-то лещей, он выпустил обратно (в пруд), когда понял, что сейчас, смотав удочку, напрочь забудет, как просидел на гнутой скамейке. Единственным выходом было сделать яркий жест. Он даже будто увидел оранжевый цвет этого жеста – или жилета. Кругло скользнул на мысли о жилетах строителей на дорогах, на магистралях, и вдруг понял, что не знает, с кем ехал вчера в электричке и даже толпы не разглядел. А была ли толпа? Ему стало стыдно, что отпустил лещей, он чуть не вернулся к пруду, и ему захотелось, чтобы можно было их как-то оптимизировать – и отпустить, и не отпускать. Растянуть, что ли? Он завернул в сельпо. Как раз пошел дождь, и Кругло тихо пробухал все субботу.
В воскресенье он прибрался в доме. Сначала было, впрочем, опохмеление, но это недостаточно сложный процесс. Рельфность банки с огурцами разозлила его. Почему он сидит здесь, опять на дедовском диване, в грязных тапках, с этой банкой, как будто родил ее? Точно, банка обсчитывалась как матка, координаты обещания что-то родить в пространстве. Круглову захотелось стать плоским, одномерным, как графен, чтобы не платить по чужим долгам, а заниматься все время делом, делом. Он потянулся к бутылке, но понял, что смыть это состояние, то есть это противоречие, можно только таким количеством водки, что сотрет заодно его самого. А он хотел жить, и жить ярко.
Прежде чем вернуться в город, он решил еще назло порыбачить. Но рыбалки не получилось – он потерялся в лесу. Его ошеломила тишина в этом борке, какая-то населенная и неразговорчивая тишина, вроде как с обратной стены общежития. Если есть ангелы и они живут на облаке, то под облаком слышно примерно такое же молчание. Оно звучало как секрет, который ты не отгадал когда-то и постарался забыть, а теперь тебе напомнили, но ты уже отмел все детские загадки, и теперь это не трагедия, а просто вопль, белый шум, которые прыгает к тебе на коня, садится сзади, обхватывает руками и никогда не отстает. Кругло показалось, что в лесу ему стало все равно, что он может снять некоторые части тела, уши или нос, например. Никто не видел, но он сплюнул и быстрым шагом направился к станции. Была середина мая.
Мусор собрался в капюшоне. Он сел на последнюю электричку или, во всяком случае, вернулся на последней. В городе ночь зачернела и все вошло в свою колею. Воздух здесь имел понятие о дисциплине: ветер дул горизонтально, касался лица вертикально и был его отражением. Отсюда было недалеко до стремления в лучшую жизнь. И Круглов побежал. Его финские сапоги со шнурочками загрохали по тротуару. Удочки сломались об кого-то, может быть, проткнув. Он бежал с одной мыслью – что целых три дня ни с кем не общался. Ему не перезвонили. Даже в сельпо он молча указал на водку и расстегнул кошелек. И сейчас эта нужда, большая стыдная нужда, снова вышла у него из кишок. Он тянулся, наматываясь на одну черную нитку, выходившую из запястья. Все остальные мысли складывались, как ножички. Периодически он делал вид, будто бежит трусцой, не спеша, обзорно, и город подыгрывал и раскрывался. Шире стали улицы, засверкал вместе с черным еще какой-то бриллиантовый свет. Заострели углы. Киоски, автобусы обесценились, наконец.
Он бежал один, но иногда казалось, что на соседних улицах тоже мелькают фигуры. Какой-то растрепанный старик, вроде короля Лира, пересекся с ним на бульваре, уже недалеко от микрорайона, потом молодой парень в кроссовках скакнул через скамейку и бросился в такси. Кругло подумал, что их целый марафон, спешащих, но это марафон во все стороны, каждый к своей точке. Жаль, что нельзя зайти к ним в квартиры. Уже совсем на месте он споткнулся, полетел на асфальт и вроде бы услышал “бом, бом” часов – но курантов в городе никогда не было. Он приподнялся на руку, сел и увидел мутными глазами, как на нижний этаж парковки через дорогу влетает, раскачиваясь на осях, гигантская огненно-желтая тыква, будто с факелом внутри, в упряжке из четырех серых в яблоках, с султанчиками, жеребцов. “Бом”, ударили часы, и как раз когда с конями начало происходить что-то, на что совсем нельзя смотреть, Кругло хладнокровно повел головой, встал и вошел в парадную.
Он поднялся к себе на этаж, открыл дверь, запер, не стал зажигать света, а постоял на цыпочках. Тьма была как перед рассветом. Он повесил куртку на гвоздик, тщательно разулся, вытряхнул личинок из сапога в унитаз, вымыл руки и только тогда сел к компьютеру. Он нажал кнопку, открыл пустой мозг и рот. Внутри него что-то сдвинулось, как будто вернулась на место левая половина тела. А потом из монитора хлынули молнии, прохладные жгучие лучи букв, новостей и цветов. Они жалили его во всю ДНК, расстреливая и вдохновляя каждую клетку. Кругло раздвинул под столом ноги. Он быстро просматривал сайты, впервые понимая, во что превращается и как кружится. Съездить на природу было очень полезно. Весь он переплавлялся в этом мерцании. Он знал, что становится опухолью. Да, он становился раком.
