«Жизнь – это то, что происходит с тобой,

пока ты строишь свои планы»

 

Джон Леннон

 

Странно, но на высоте тридцатого этажа начинаешь мыслить совсем по-другому, правда, только поначалу. Потом просто моешь стекла и гадаешь, с каким счетом продует наша сборная, или перекрикиваешься с напарником, таким же, как ты, промышленным альпинистом. И еще, у городских скалолазов особое отношение к голубям – хорошая работа их пищеварительной системы способствует увеличению заработка. Поэтому я  подкармливал сизарей, не знаю как другие, но сам частенько.

Я был альпинистом совсем недолго – три месяца и двадцать четыре дня. Вышло, что только зря снаряжение покупал и курсы заканчивал. Ну да черт с ним – пригодилось же, в конце концов.

В первые дни на высоте я думал о бабушке. Я о ней, когда она жива была, столько не думал. Это она заботилась обо мне. Водила в парк, покупала пломбир, который я, к слову сказать, не любил, а потому старался съесть как можно быстрее, отчего добрых десять минут ломило зубы. Каждые полгода бабушка фотографировала меня в белом матросском костюмчике. Я подрастал – она шила новый, на размер больше. Я на всех детских фотографиях в этих кошмарных костюмах, видимо, она питала скрытую страсть к морю. А может быть, в молодости мечтала о каком-нибудь бравом капитане. Впрочем, важно не это, а то, что бабушка была строгой и тяжелой на руку, поэтому я не противился и послушно улыбался. Вообще бабуля отличалась особенным характером. Например, у церкви подавала всем нищим милостыню, а после, крестясь, материла этих же побирушек, называя алкашами и бездельниками, а еще чуть позже выгребала из кошелька остатки мелочи и бросала в их шапки. Иногда она забывала оставить на проезд, и тогда мы шли пешком через весь город.

Однажды, когда поднялся сильный ветер, и люлька начала раскачиваться с охренительной амплитудой, я вспомнил об ангелах, про которых рассказывала бабушка. По ее заверению у меня за каждым плечом стоял ангел с блокнотом в руках. Не ангел и бес, а именно два ангела. Первый старательно записывал хорошие поступки, второй плохие. За очередную пару бабуля порола меня ремнем и говорила: «Записывай, товарищ ангел, энтому прохиндею двойку по математике». Как-то, после экзекуции, я решил дать имена этим небожителям, один виделся мне обидчиком, другой защитником. «Плохой» позаимствовал неблагозвучное сочетание – Аджебай Бадахшахович – у учителя математики, «хороший» стал Эдмоном Дантесом – любимым книжным героем.  Ближе к выпускным классам Аджебаю Бадахшаховичу пришлось начать новый блокнот, Эдмон же не использовал и половину листов.

А потом, через неделю-другую, я настолько привык к высоте, что стал думать о всякой ерунде или просто разглядывать офисы, окна которых мы драили. Знаете, смешно наблюдать за десятком дядек, сидящих за большим столом, с такими серьезными лицами, будто это не я, а они телепаются между небом и землей.

Вообще, просто помыть окна – это плевое дело, сложнее отскоблить окалину от сварки со стекол, когда сдается новое здание, вот это настоящая морока. Большинство альпинистов – мастера на все руки. К примеру, мой напарник здорово заделывает межпанельные швы, а я только мыть научился, поэтому зимой такие, как я, сидят без работы.

Больше всего раздражал шлем. Но без него нельзя, вдруг с пятидесятого этажа что-нибудь тяжелое выкинут, а тут ты – на сорок четвертом – с непокрытой головой, да и у Аджебая Бадахшаховича всегда блокнот наготове.

С Машей я познакомился на двадцать девятом этаже. Она видно о чем-то сильно задумалась – меня совсем не заметила. Открыла окно и выплеснула остатки чая мне прямо в морду. Представляю, что Аджебай Бадахшахович в этот момент сказал. Она, конечно, долго извинялась. А я не слушал и все смотрел на нее, а после спросил, зачем она нарисовала губы поверх настоящих.

– Да это модно сейчас, – ответила Маша и улыбнулась.

Она сначала не хотела говорить, как ее зовут, только не понятно почему. Все равно я сразу узнал, а поинтересовался просто из вежливости. У нее имя на бейджике написано, только не Маша, а Мария. И еще «секретарь-референт». Я ее окно больше часа мыл, так понравилась.

– А пойдемте сегодня вечером гулять, – предложил я.

Вообще-то, на высоте смелее становишься, намного смелее. Она засмущалась и говорит:

– Вы меня на свидание приглашаете?

– Нет, что вы. Просто погулять.

– А-а-а, ну это другое дело. Возле «Пушкина» в семь, пойдет?

– Очень даже.

Я так размечтался: представил как поцелую ее и что даже домой приведу. «Только надо фотографии в матросском костюме спрятать, а то она смеяться будет», – напомнил я себе. – «И цветов купить. Белых. Ей такие понравятся».

Потом наша бригада на следующий объект отправилась. Ко мне на улице цыганка пристала, такого нагадала. Вообще-то я в их болтовню никогда не верил, но тут самому захотелось, чтобы это правдой оказалось. Кому же прославиться не охота?!

– О тебе скоро по телевизору расскажут, – пообещала она. – Дай десять рублей.

У меня десятки не было, поэтому я полтинник сунул.

– Точно, – переспросил, – по телевизору? Не по радио?

Она заверила, что сто процентов.

 

 

*  *  *

 

 

Маша меня не дождалась. Ну не смог я прийти. Жаль, конечно, что так вышло. Видно ангелы мои подвели. То ли Эдмон слишком плотно позавтракал, то ли Аджебай  плохо узлы завязал, теперь разве разберешь. Но что самое смешное, цыганка не ошиблась – про меня  действительно в новостях рассказали. Мол, произошел несчастный случай, в результате которого погиб промышленный альпинист, и фамилию мою назвали.

Маша ждала до половины девятого, а потом там же, у «Пушкина», познакомилась с каким-то высоким типом. Он ей цветы подарил, скорее всего, возле памятника эти три гвоздички потихоньку взял, а потом вручил с гордым видом. Мои бы лучше были. Белые.