Андрей Устинов. XIII. Рай.

 

И в этот миг – взоры их притянулись. Будто сомкнулись… искрящая дуга метнулась розовыми фотонами прямо через стекло. Цифры на электронном градуснике обнулились, перепрыгнули край, и магический сапфир разбрызнулся мириадом живоблистающих осколков, – в каждом тая частицу них. Большой взрыв… И заколоворожилось все вокруг, будто они внутри Божьего какого-то калейдоскопа, и опомнились оба… на Боговой какой-то делянке… в Раю?

 

Дымка какая-то. Полянка в теплой росной росыпи и туманный путь. И потом, за кустками белых с розовой середкой азалий, – сразу солнце! А вон и древо яблони в цвету! И пчелы натруженно зудят. И в ветках – знатно чистит перышки Шагаловский Алконост… так ведь, Мэтти?.. Ах – с Мэтти тут так хорошо! Ах, и радуга – назади, откуда вышли! Где облачка, проснувшиеся над горизонтом, – как розовые бутоны из детских сказок. Видела такую яркую давным-давно – над Елисейскими полями!!! Мэтти?

 

Да – улыбается, шепчет завороженно. – Слушай, слушай!

 

Да, да! – и она по-птичьи наклонила голову, вслушиваясь. Налетел жаркий ветерок. Запахло резко озерцом с кувшинками. И из-за бугорка, укрытого элегантными каллизиями, сплошь усыпанными белыми трекрылыми бабочками цветков, ей так прожурчал невидный ручей – наивно и нежно:

 

Ce soir mon coeur fait chanter

 

des anges qui se souviennent…

 

Une voix, presque mienne,

 

par trop de silence tentée,

 

monte et se décide

 

à ne plus revenir;

Читайте журнал «Новая Литература»

 

tendre et intrépide,

 

à quoi va-t-elle s’unir?

 

Стой, стой! – Мэтти задержал ее за поясок, приобнял. Ева, я же все понимаю! Весь их язык! Вот что… Видишь?!

 

И взмахивая свободной рукою, будто в сгустившемся перед ним эфире рисуя с листа что-то прозрачное, перевел медливо, вслушиваясь в жалобы ручья, впрямь вдруг потекшего перекатами:

 

По струнам сердце рвется,

 

Сонм ангелов смутив…

 

Жжет крылья их

 

Той музыки щепотца:

 

Можно ль мне отседне

 

не быть – и в Райский Сад

 

тропкою Господней

 

взвышаясь… не рыдать?

 

Точно учитель ученице! Ах, смешик! И по-русски почему?

 

Но это страшно, Мэтти!

 

Нет, Евочка, нет! Как не понимаешь – это о прошлом. А мы – уже здесь.

 

И еще, целуя-лобзая сладко: – Ева, ты… Ты моя!.. И все тут, как обещано! Как и было обещано мне! Как прекрасно просто говорить стихами!

 

Смешик!

 

 

 

И как было ей наобещано тем томиком Рильке! И – да-да-да! – она тоже слышала невинно-наивную песнеголосицу – на всех языках мира! – и она все понимала! Вот и еще, млея на ветру, прямо потянулись к ней ветви яблони, бросив белым лепестом аж в лицо:

 

Nicht so sehr der neue Schimmer tats,

 

daß wir meinen, Frühling mitzuwissen,

 

als ein Spiel von sanften Schattenrissen

 

auf der Klärung eines Gartenpfads.

 

Schatten eignet uns den Garten an.

 

Blätterschatten lindert unsern Schrecken,

 

wenn wir in der Wandlung, die begann,

 

uns schon vorverwandelter entdecken.

 

Мэтти, любимый! Да не в Раю ли они и правда?

 

И, спеша опередить, уклюже поцеловала его – ой, влюбилась! – клюнула в щечку. Ух, щеколючка!

 

Что?! Не смейся над словом! Лучше переведи!

 

И ткнула его в бок – совсем как столетняя верная жена – давай, поэтик ты мой! И ветку встряхнула над ним – осыпала перлами.

 

Милый!

 

Покосился, повзмаргивал смешно. Облизнул со щеки ее упавшую яблоневую каплю, попробовал, блаженно жмурясь… И встеребил ей пальчики. И перецеловал все-все: Что за красочный нотный стан!

 

Ева, ах, что сложилось! Скажу теперь как истый горожанин, настоящих садов не нюхавший:

 

Дождем грибным опоена земля

 

В карнизных кадках – до благоуханья.

 

И на язык нам – брызжут тополя

 

Садов небесных капелечетанья.

 

И жизни этой пресная среда

 

Рябит в глазах и, вопреки условью,

 

Взлетаем мы за солнцедождь. Туда,

 

Где радуга нам кажется любовью.

 

И пока перешептывала, пока перепускала через душу, – будто подставляла горсти под волшебный солнцедождь, чтобы наполнить и напиться! – глупчик сразу разбаловался-разобиделся: А теперь скажу шутливо, в духе мученика-Катулла! И, очень живо, изобразил в лицах нежного стихотворца и его чувственную (да!) возлюбленную:

 

– Как дождь грибной…

 

– Преглупое сравненье! Да и мужчинам нюни не к лицу!..

 

– Да я не плачу. Так… стихотворенье. Поэты склонны просыпать сольцу себе на хвост.

 

– Такого чудака!.. Аххх!!!

 

(Лоция клонится к изголовью…)

 

Так радуга целует облака…

 

Поэзия становится любовью.

 

 

 

Глупчик! Или мало целовала сегодня? Ахх… Но как сердиться, если стихи его – подпись к новейшей картинке Шагала! Ее картине.

 

Ну что еще делать с ним? Значит – надо картинно поцеловать покрепче! И отдаться, и раствориться в нем – и раскислиться, и расщелочиться – на печаль и на радость. Согласен?

 

Цо-цо-цо-цо-цо! – кузнечик-подстрекатель выпрыгнул из-под ноги, и стрелиции – райские птицы – важно закачали клювами из полукруга кустов… Ах!

 

И, охая, – Мэтти! Ах, Мэтти! Люблю-люблю-люблю! Глупыш! Мой-мой-мой! Иди же… – мужчины, даже лучшие, любят сей вздор! – падая в пахучую, парную мураву, под  всколыхнувшиеся сиреневые воланы астр (тех, ромашковых, но да что тут гадать!), под стайку розовых лилий-фламинго, встрепотнувших клювами, под возжегшиеся торжественно “золотые свечи”… замирая послушно под его негой, в ту одну минуту перед тем как вспыхнет сама и поглянем, кто кого залюбит! – успела еще увидеть на яблоневой ветке в просвете большеголовую пичугу – голубо-зеленые крылышки, рыжая грудка и белое горлышко завзятого насмешника! Скосил на них глазок (или кузнечика ища?) и подарил щебетливую трель…

 

Малыш-глупыш! Так хочешь овладеть Поэзией?! Бери же меня – грубо и нежно, как хочешь, как поставишь меня – так и бери. Как хочешь меня – так и зови. Ибо я – глина всего сущего, но растекаюсь в твоих руках. И буду – всем этим миром, дудочкой и камнем, радугой и рекой, песнью и криком… И покуда цвет плывет в глазах, покуда звезды смеются – познай меня, цветик-поэтик!

 

Мэтти, ДА!

 

 

 

Ахх!!! И когда очнулись – она уже была его.

 

И прочиркал им Алконост – почти по-человечески, только со смешным картавым присвистом, – значит, правда, Рай? Правда ли мы умерли?

 

И помнишь ты, как розы молодые,

 

когда их видишь утром раньше всех,

 

все наше близко, дали голубые,

 

и никому не нужно грех.

 

Вот первый день, и мы вставали

 

из руки Божья, где мы спали –

 

как долго – не могу сказать;

 

Все былое былина стало,

 

и то что было очень мало, –

 

и мы теперь должны начать.

 

Что будет? Ты не беспокойся,

 

да от погибели не бойся,

 

ведь даже смерть только предлог;

 

что еще хочешь за ответа?

 

да будут ночи полны света,

 

и будем мы – и будет Бог.

 

 

 

Вот и все.

 

А как же остальные – спросите вы? А никаких остальных более не зналось в этом дивном цветущем мире. Господь, конечно, был прав: должны быть только Адам и Ева – и никаких посторонних…

 

Но завтра – все будет сначала.

 

 


Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.