Ярким августовским утром Муся, выйдя на кухню поставить кофе, как всегда поздно, – по утрам она спала обычно крепким ребячьим сном, – нашла на столе деньги под чашкой и записку от мужа: «Муся, это на восемнадцатилетие Виточки. Прощай! У меня другая семья. Котик.»

Трижды прочтя записку, Муся все равно ничего не поняла. Какая семья? Почему другая? Откуда? Господи! Она бегом в спальню и распахнула шифоньер. Та половина, где висели вещи мужа – парадный военный китель, два костюма, спортивный костюм, десятка два рубашек, три свитера – оказалась пустой, на перекладине болтались лишь вешалки. Ботинок его и верхней одежды в прихожей тоже не оказалось. Муся села на диван в гостиной и постаралась собраться с мыслями. Ей никак не удавалось осознать случившееся. Получалось, муж ее бросил. Ее, которой он ни разу в жизни не изменил, ее, которая прожила за ним, как за каменной стеной, почти двадцать лет, ее, которая родила горячо любимую им дочку! Да, дочка, обожаемая Виточка. Ее-то он бросить не может никак. Муся еще раз прочла записку и поняла все окончательно. «Деньги на восемнадцатилетие Виточки». Через неделю Виточка будет совершеннолетней. Ледяной ужас окатил Мусю всю, до самых пят. Вот оно что! Он давно задумал уйти, бросить их, но не хотел платить алименты, а теперь получается, что свободен. Она стала быстро собираться, чтобы поехать к мужу в академию, где он преподавал.

 

 

Ветер налетал порывами, по -осеннему вздыхая, но солнце пекло вовсю, и только рдеющая на газонах рябина среди ярко-зеленой еще листвы напоминала о том, что лето уходит. Муся медленно брела по аллее сквера. Новость, которую она узнала от секретарши Вали – на кафедре никого, кроме Вали, Муся не застала, а заместитель начальника академии принял ее сухо и сказал, что полковник Беляков Константин Петрович уволился в запас по выслуге лет – так вот, новость, которую ей сообщала Валя, Муся переварить никак не могла. Оказывается, Котик, то есть Константин Петрович, давно был в связи с буфетчицей Нинкой Дрыгиной, и так давно, что та успела родить ему двух сыновей – близнецов, которым было уже по восемь лет. Год назад умерла Нинкина мать и Нинке достался дом в наследство в Воронежской области, куда теперь она и укатила вместе с Котиком на постоянное жительство. Все это Валя сообщила в двух словах, присовокупив при этом, что больше «ничего, ну абсолютно ничего» не знает, только то, что «краем уха слышала». «Ничего себе, краем уха», – думала совершенно раздавленная случившимся Муся. Выходит, муж открыто имел вторую семью, и никто никогда ни разу даже не намекнул ей об этом. Муся села в изнеможении на скамейку. Что сказать Виточке, которая послезавтра возвращается из Гагры? Как скрыть от нее весь этот кошмар?

 

 

 

…Новость, что в воинскую часть, расположенную в нескольких километрах от села Прибытково, пришло пополнение из новобранцев и молодых лейтенантов, привела в состояние ажиотажа всех сельских девчат, в курсе были даже пятиклассницы. Предстоящие танцы в субботу вечером на открытой веранде обещали быть чрезвычайно интересными. Село Прибытково располагалось в глубинке одной из северных областей. Молодежь старалась покинуть родное гнездо, как только оканчивала школу. Парни – в армию или в институт, кто хорошо учился и мог рассчитывать выдержать вступительные экзамены., а девчата, в основном, спешили замуж, но не за своих, а за приезжих. Соседняя воинская часть была поставщиком женихов. С двенадцати лет девчонки начинали бегать на танцы и бредить прекрасным принцем. И хотя танцевать их никто не приглашал – малявки еще – они с интересом подпирали стенку весь вечер, наблюдая, кто с кем ушел провожаться.

Муся собиралась на танцы с особой тщательностью. Накануне выкрасила хной свои темно-каштановые вьющиеся волосы и купила новую заколку для прически. Этим летом она окончила десять классов и твердо решила сразу выйти замуж. Муся знала, что со сплошными тройками в аттестате сможет осилить лишь какое-нибудь областное профессионально-техническое училище. Но какие там женихи? Все те же самые, деревенские. А она хотела сделать карьеру в браке. Уж падать – так с вороного коня. Так обычно говорила ее мать, Анна Ивановна, кассирша из сельского универмага. Сама Анна Ивановна с вороного коня падала дважды. Первый раз, когда на картошку в село пригнали из областного центра аспирантов. Аня влюбилась в чернобрового грузина, но он уехал, не оставив даже адреса, и потом родилась Муся – вся в него. Танька, младшая, вышла тоже вся в отца: рыжая, с белой кожей и синими глазами. Ее отец жил в Иркутске. С ним Анна Ивановна познакомилась на черноморском курорте. Роман был головокружительный и только в конце она узнала, что у ее избранника жена и две дочки и что рассчитывать ей абсолютно не на что. Поскольку Анна чуралась местных парней, то, после того, как у нее родились Муся и Таня, к ней никто и не посватался, кроме сторожа универмага, пьяницы и драчуна.

Муся была уверена в своих силах – равных ей не было среди подруг. Взрослеть она начала рано – южная кровь сказывалась – и уже в тринадцать выглядела совершенной девушкой: широкие бедра, высокая грудь, – а мать, имея возможность попридержать дефицит, который временами появлялся в сельпо – то финский кримпленовый костюм, то югославские трикотажные кофточки, то чешские босоножки – неплохо одевала старшую дочь-невесту. Вот только со вкусом что у матери, что у дочери было неважно, да кому в деревне было разбираться-то в этом! Во всяком случае, Муся выделялась среди подруг, и даже дочка директора школы, которую одевали куда лучше, не могла соперничать с ней, потому что мордашкой не вышла.

Серьезная конкуренция могла быть только со стороны городских девчат, которые наведывались в Прибытково на танцы. Вот это была просто беда: каждую осень и весну, когда в воинскую часть прибывали новобранцы и выпускники военных училищ, городские невесты устраивали опустошительные набеги на сельский клуб. Девчоночий десант появлялся в селе в пятницу вечером, с последним автобусом из райцентра. Поскольку областной город был довольно далеко, и добираться до Прибытково нужно было сначала автобусом, который шел до райцентра, а потом пересаживаться на местный рейс, то на дорогу уходило больше чем полдня. И чтобы не терять драгоценного времени, невесты, особенно бывалые, которые ездили на танцы в Прибытково уже не по одному году, приезжали в пятницу вечером ( оформив на работе отгул или за свой счет) и снимали у какой-нибудь одинокой бабки угол (в дома, где были свои невесты, городских ночевать не пускали), чтобы танцевать два дня подряд – в субботу и в воскресенье – и чтобы, если удалось подцепить хорошего парня, закрепить знакомство, застолбить, так сказать, за собой жениха.

В областном городе был Дом офицеров, где тоже устраивались танцы три раза в неделю, но там, во-первых, конкуренция была больше, во-вторых, в Прибытково служили летчики, и девчата отлично знали, где счастье зарыто: летчики – военная элита и если повезет, мужа могут направить служить не в тайгу, а за границу. Те, кто был не слишком честолюбив, выскакивали замуж за какого-нибудь солдата-первогодка, маменькиного сынка, а те, кто стремился сделать карьеру в браке, как Муся, метили только за лейтенанта. Но были еще и такие, кто выходил за старших офицеров, майоров и подполковников, отбивая их у жен. Это были, в основном, одинокие или уже разведенные молодые женщины. Немало скандалов случалось по такому поводу. Офицеры теряли честь, иногда и должность, получали партвзыскания за моральную неустойчивость, а невесты нередко вынуждены были ретироваться ни с чем.

Роковые красавицы, а их на всю область находилось не более двух -трех, представляли особую опасность как для офицеров, так и для всех остальных искательниц семейного счастья. Эти шли по головам, и им все уступали дорогу. Некоторые делали блестящую партию. Была одна такая – Оля Кругловская, славившаяся своей красотой на всю округу, и даже в соседних областях о ней слыхали. На танцы она стала ходить с шестого класса. Школу почти бросила. Парни дрались из-за нее до крови. К семнадцати годам Оля превратилась в писаную красавицу. Пепельно-белокурые волосы, подстриженные «по-французски» и взбитые начесом, большие серые миндалевидные глаза в густых длинных ресницах и сложена божественно: небольшого роста, с очень тонкой талией, а руки и ноги будто выточены из слоновой кости. Обычно, придя на танцы в городской Дом офицеров, Оля становилась у стены возле оркестра, у всех на виду. И стояла так долго, вздернув круглый с ямочкой подбородок и притушив ресницами взгляд, всем отказывая. А потом шла танцевать с каким-нибудь самым невзрачным мальчишкой, младше себя, зля до исступления своих обожателей. Из-за нее потерял голову главный врач областной больницы, когда Оля попала туда с аппендицитом. Даже в линялом байковом больничном халате она была умопомрачительно хороша. Сорокалетний отец семейства ушел из дома, снял комнату и стал жить с Ольгой на глазах у всех горожан. Через год она его бросила и вышла замуж за майора, только что прибывшего в летную часть из Политической академии, и, между прочим, еще не женатого. А главному врачу пришлось искать место в другом городе – его репутация среди местного населения была навек погублена.

На танцах в Прибытково Оля Кругловская появилась зимой, внезапно, в белой шубке из искусственного меха и навела там панику. Уже через месяц она вышла замуж и вскоре уехала с мужем в Германию. Больше ее никто никогда не видел, даже мать, работавшая уборщицей в школе, которую с трудом окончила Оля. А в городе и в селе Прибытково все вздохнули с облегчением: роковая красавица уже никому не могла перейти дорогу, а ее пример так вдохновлял!

 

 

… В субботу с рассвета лил проливной дождь. Танцы на открытой веранде были под угрозой срыва. Муся весь день не находила себе места, огрызалась матери и ничего не хотела делать по дому. В пять часов она была уже причесана и потом долго красила ресницы, сидя за обеденным столом и поставив перед собой туалетное увеличительное зеркало в круглой оправе. Четырнадцатилетняя Танька сидела напротив, подперев кулаками щеки и не сводя с сестры завороженных глаз. Таньке мать не разрешала краситься ни под каким видом, и девочка усваивала на будущее искусство быть неотразимой. А искусство это заключалось в довольно сложных манипуляциях. Разложив на столе все необходимое – вазелин, коробочку с прессованной тушью под названием «Ленинградская», круглую картонную коробочку с рассыпчатой пудрой, Муся приступила к делу. Густо намазав ресницы вазелином, она так же густо их припудрила, макнув палец в пудру, а затем, хорошенько смочив полиэтиленовую щеточку в блюдце с теплой кипяченой водой, растерла ею кубик туши и начала красить ресницы. Прессованный кубик плохо красил, и Муся, хорошенько поплевав в него, добилась, чтобы черная вакса размяла. Танька при этом легла грудью на стол, чтобы быть еще ближе, и замерла, наблюдая, как с каждым мазком Мусины ресницы становились длиннее, гуще и чернее, пока глаза ее не сделались как два пушистых шмеля. Разглядев себя хорошенько в зеркале, Муся осталась довольна собой. В семь тридцать небо вдруг разъяснелось, выскочило июньское солнце, запахло травой и гвоздиками в палисаднике, и в открытые окна донеслись звуки радиолы с танцплощадки, игравшей фокстрот. Мусю сразу как ветром сдуло.

Слухи о новом пополнении оказались сильно преувеличенными. Девчат ждало жуткое разочарование. На танцы пришли в основном, те, кого они уже знали. Из новеньких был один подполковник – маленький, лысый, с животиком, – да солдат – срочник, деревенский веснушчатый паренек. Таких, как он, и в Прибытково хоть отбавляй. С подполковником ушла потом Вера, и ей никто не позавидовал. Все давно знали Веру – она уже четвертый год ездила в Прибытково и все никак не могла выйти замуж. Ей было тридцать лет, у нее был внебрачный ребенок пяти лет, из-за которого родители от нее отреклись, и все знали, что Вера готова хоть в омут головой, лишь бы уйти из родительского дома. Ей даже искренне сочувствовали.

Муся была сильно раздосадована: если этим летом она не встретит хорошего парня – придется еще год торчать в селе. Мать, чего доброго, учиться заставит в педагогическом техникуме и застрянешь тут навсегда. Этот техникум, равно как и педагогический областной институт, девчонки избегали, как могли. Там был все сплошь женский контингент и поступали туда только те, кто либо не хотел никуда уезжать, либо боялся пробовать свои силы в столичных вузах. «Ума нет – иди в пед» – гласила местная поговорка. И Муся для себя решила: осенью у нее обязательно должна быть свадьба.

 

 

 

 

 

Предпоследняя неделя июля выдалась на редкость жаркой, и Муся пропадала на речке. Она уже дважды пропускала танцы, но от девчат знала, что ничего нового там за это время не произошло. И вдруг, в воскресенье, возвращаясь домой к обеду, она на противоположной стороне улицы увидала Таньку. Та шла в своем белом сарафане в красный горох, загребая босыми ногами густую придорожную пыль, а рядом шел коренастый чернобровый лейтенант и нес в руках довольно большую бандероль. Танька что-то говорила лейтенанту, жестикулируя, как обычно она это делала, когда увлекалась рассказом, а тот довольно внимательно слушал, временами поглядывая на нее сбоку. Муся просто обмерла от удивления. Откуда у малолетней Таньки может быть такое знакомство? Она прошмыгнула в калитку и вошла в дом, никем не замеченной.

• Мам, – делано – безразлично сказала Муся, как только сестра через несколько минут явилась домой, – а у нашей Таньки кавалер завелся. И не просто кавалер, а целый лейтенант!

Дело в том, что в глазах общественного мнения негоже было школьницам гулять с солдатами или молодыми офицерами, и девочек, из так называемых «приличных семей», родители тщательно оберегали от подобных контактов. У Анны Ивановны не было никаких причин не относить свою семью к числу приличных. Как никак, служа кассиршей в универмаге, она была, в некотором роде, сельской интеллигенцией, а значит, принадлежала к цвету общества. Естественно, она сразу набросилась на младшую дочь и потребовала полного отчета о ее поведении. Удивленная и испуганная Танька сказала, что только сегодня случайно познакомилась с этим парнем. Он спросил, где находится почта, а Танька как раз шла туда, чтобы купить свежий номер журнала «Советский экран» (она просто бредила кино). На почте народу не было, лейтенант получил свою бандероль, и они вместе пошли обратно. На остановке он остался ждать автобус, чтобы ехать в свою часть, а Танька пошла домой. Убедившись, что дочь не собирается на свидание, Анна Ивановна хоть и успокоилась, все равно усадила Таньку за внеклассное чтение, от которого та и так отлынивала все лето. А Муся стала торопливо готовиться к предстоящему вечеру. Танька сидела в углу дивана под торшером с развернутым на коленях томом «Война и мир» Толстого и исподтишка враждебно наблюдала за старшей сестрой, как та утюжит накрахмаленные до хруста оборки своей сатиновой юбки.

Муся явилась на танцы в клуб чуть раньше, чтобы не пропустить лейтенанта, которого, как она выведала у Таньки, звали Костей. Народу было немного. Часть молодежи оставалась еще на пляже, ловя последние теплые деньки, а некоторые уже уехали поступать в институты. «Меньше народу – больше кислороду», – с удовлетворением отметила про себя Муся и тут же испугалась: а вдруг из-за того, что народу мало, танцы отменят или Костя вовсе не придет? Сегодня Муся выглядела на редкость хорошо. Прохаживаясь в фойе возле большого, в полный рост, зеркала, она отметила, что юбка сидит на ней отлично и темно-синий цвет выгодно оттеняет ее стройные загорелые ноги в белых босоножках. И глаза накрашены в этот раз особенно удачно. Но что это с носом? Слегка обгоревший на солнце, он блестел, словно начищенный пятак, и краснота проступила даже сквозь пудру. Муся немедленно скрылась в туалете, чтобы подправить макияж, а когда вышла на танц – веранду, сразу увидела Костю, уже вальсирующего с одной девушкой. У Муси сердце упало. Если эта успела его подцепить, все пойдет насмарку. Но она решила не сдаваться и, выбрав самую выгодную позицию, встала так, чтобы Костя непременно ее увидел. Когда музыка кончилась, партнерша Кости сразу отошла к подружкам, и у Муси отлегло: значит, Костя ее не интересует и можно идти ва-банк. Муся двинулась через танцплощадку по диагонали, как бы рассеянно, как бы без цели, чтобы Костя, двигавшийся навстречу, наткнулся прямо на нее. Так и произошло. Муся сделала удивленное лицо, Костя хотел извиниться и посторониться, но тут начался быстрый танец, и они мгновенно оказались друг против друга среди танцующих.

• У вас очень красивые глаза, – сказал Костя, меняясь с ней в танце местами. «Еще бы!» – наградила его торжествующим взглядом Муся.

Конечно, он пошел ее провожать, рискуя опоздать из увольнения. В березовой роще задержались, посидели на мягкой траве, поговорили о том, о сем. Муся еще раньше незаметным движением расстегнула верхнюю пуговку на блузке, и ее пышная грудь, когда ворот блузки распахивался, слегка виднелась в глубоком вырезе белого бюстгальтера, но ровно настолько, чтобы нельзя было подумать, что она сделала это нарочно. Она позволила ему поцеловать себя только раз, уже возле своего дома, и быстро шмыгнула в палисадник, притворив за собой калитку. Специально сбежала, не простившись и не назначив свидания, чтобы Костя мечтал о ней все последующие дни. Потом было еще два свидания, после чего Муся решила расставить все точки над i.

 

 

 

 

Лето кончалось. Августовские вечера становились все прохладнее. Как только стемнело, а в августе темнело уже рано, Муся запросилась домой и шла очень грустная, не отвечая на Костины расспросы. Она узнала, что Костю переводят в другую часть, и им предстоит разлука, если не полное расставание, поэтому нужно было принимать решительные меры. Костя ни о чем таком не подозревал, полагая, что Муся будет писать ему письма на новое место службы. Две других девушки уже писали ему целый год. Чувствуя, что нужно поговорить о чем-то важном, Костя постарался задержать Мусю, не отпустить домой. Она до предела раздразнила его любопытство своим молчаливым упрямством. Муся вошла в калитку, Костя за ней. Она прошла мимо крыльца и свернула за дом, туда, где был двор. По лестнице, приставленной к стене, стала карабкаться на сеновал, и Костя полез следом, стараясь не смотреть на ее ноги, высоко обнаженные очень короткой узкой юбкой. Но все равно маленький треугольник ее белых трусиков два раза мелькнул у него перед глазами, и у Кости закружилась голова. Муся влезла в окно сеновала и пропала в темноте. Костя, ничего не видя перед собой, шагнул в черный проем – ноги сразу провалились в мягком сене. Теряя равновесие и шаря вокруг себя руками, он наткнулся на лежащую Мусю и упал прямо на нее, почувствовав, как ее упругая, словно накачанный мячик, грудь подалась ему навстречу вместе с губами. «Не надо, не надо», – шептала Муся, одновременно обнимая и отталкивая его и извиваясь всем телом так, чтобы ему легко и удобно было снимать с нее кофточку. Затем каким-то бессознательным движением она освободилась и от трусиков. И сразу, как только все случилось, Муся разрыдалась так горько и так громко, что на насесте за стеной проснулись и закудахтали куры. Костю всего трясло от ужаса непоправимости случившегося, а Муся, кажется, решила устроить всемирный потоп из своих слез… И Костя сразу сделал ей предложение.

 

 

 

 

К новому месту службы лейтенант Беляков прибыл с молодой женой. Свадьба была хоть и внезапная, но очень веселая и многолюдная. Успели даже приехать из Ярославля Костины родители. Единственное, о чем жалела Муся, что не было на свадьбе ее лучшей подруги Зои, которая уехала в Ленинград поступать в медицинский. Уж так хотелось пустить подружке пыль в глаза своим замужеством. Но перед отъездом Муся забежала к Зоиной маме и оставила пару своих свадебных фотографий «на память».

«Может ли брак по расчету быть удачным? Да, если расчет верный», – придумал кто-то из остряков. Мусин расчет оказался верным. Прослужив пять лет на Севере, капитан Беляков с женой и маленькой дочкой отправился для прохождения дальнейшей службы в Германию. Костя звезд с неба не хватал. По характеру был довольно труслив, никогда никого не осуждал, хотя в глубине души завидовал некоторым сослуживцам, но не сплетничал и товарищи принимали это за порядочность и надежность, поэтому врагов Костя не имел и по службе продвигался без помех. За эти годы Муся ни разу не приехала домой. Писала редко, в основном слала поздравительные открытки к праздникам и короткие сообщения о том, как они с мужем отдыхают на Черном море, с вложенными в конверт фотографиями, где смеющаяся Муся всегда в обнимку с мужем, а рядом приникшая к ней Виточка с бантом-пропеллером на голове. Работать и учиться Муся не стала – немножко поработала в гарнизонном красном уголке, но рассорилась с офицерскими женами и села дома. В Германии купили для Виточки пианино, а еще Муся водила дочку в танцевальный кружок при Доме офицеров. Она хотела, чтобы Вита во всем походила на городскую девочку, поэтому и в деревню к матери ее не отправляла, как ни просила Анна Ивановна привезти на лето внучку, и по три раза на дню меняла на Виточке платья и банты в волосах.

 

 

 

… У Муси затек затылок, но повернуться и сменить позу не было сил. Вернувшись домой из академии совершенно разбитой, она сделала себе кофе и прилегла в гостиной на диване да так и осталась лежать, всю ночь не сомкнув глаз. В спальню не хотелось идти, чтобы быть там одной. В гостиной было как-то легче. Казалось, она просто заждалась мужа, который еще не вернулся с партийного собрания. У Муси предательство Котика совершенно не укладывалось в голове. Он никогда ни в чем ее не упрекал. Они не ссорились. А если и случались какие-то недоразумения, то Муся всегда выходила победительницей из всех семейных неурядиц. Как только Котик хотел настоять на чем – нибудь своем и повышал голос, так Муся немедленно умолкала, приняв оскорбленный вид, а затем бежала в спальню и с размаху бросалась навзничь на кровать, изображая обморок ( падать в обморок на пол Муся побаивалась). А Котик начинал суетиться по всей квартире, открывать форточки. И как-то так утвердилось мнение, что у Муси слабое сердце и ей нельзя нервничать, хотя здоровье у нее было отменное, и к врачам она не обращалась вовсе. Этот свой прием Муся использовала не часто, но всегда в критический момент. Деньгами мужа она распоряжалась, как хотела: не умела и не любила копить, зато умела тратить. Она считала, что дома должен быть вкусный обед, а у Виточки должно быть все необходимое, поэтому ребенку ни в какой просьбе не отказывала. Мужа стала звать Котиком, чтобы подчеркнуть свою душевную близость с ним. Сначала он сопротивлялся, потом привык.

После Германии Котика направили служить в Москву, и Муся сразу приобрела для новой трехкомнатной квартиры румынскую мягкую мебель, которая только- только стала входить в моду. Она тащила в дом все дефицитное и дорогое: ковры, хрусталь, меха, золото. Дочку определила в английскую спецшколу. Надо сказать, Котик был самым замечательным папой на свете. Именно поэтому Муся и не думала никогда, что он может уйти. Она не любила мужа, но если бы кто-нибудь ей об этом сказал, она очень бы удивилась, потому что несчастливой вовсе себя не ощущала.

В Москве Муся была совершенно одинока, подруг не имела, а свою одноклассницу Зою отшила давно. Та, окончив медицинский, осталась в Ленинграде по распределению. И это все, что Муся о ней знала. Первые года два Зоя пыталась ей писать, но Муся ни разу не ответила. Она раскинула умом, что теперь, когда у нее семья, подруги ей ни к чему. Все-таки Муся усваивала уроки своей матери, которая любила время от времени изрекать непреложные истины. Например: «Любимая подруженька до черного лишь дня», – намекая на то, что в женских делах настоящей дружбы быть не может. Сама Анна Ивановна сильно обожглась на подружке, с которой делила в техникуме и кров и еду и все секреты, и которая увела у нее из-под носа жениха. С тех пор Анна Ивановна ни с кем дружбу не водила и не очень-то привечала в доме сверстниц своих дочерей. У Кости было много приятелей, но он предпочитал встречаться с ними вне дома. Получалось, что у Муси нет никого рядом, кроме маникюрши, парикмахера и портнихи. Но ведь к тем, кому ты всю жизнь давала чаевые, не пойдешь со своим горем. А о том, чтобы съездить домой, и речи быть не могло. Как показаться в родном селе после такого краха? К тому же Муся из редких писем матери знала, что дома не все ладно. С тех пор, как она вышла замуж за Костю, между ней и сестрой пробежала черная кошка, и Танька начала куролесить. Сначала бросила школу, оставшись с восьмилетним образованием. А как только исполнилось восемнадцать, вышла замуж на соседского Эдика, недавно вернувшегося из армии. Кутилу и гуляку Эдика родители не знали, как остепенить и мечтали женить поскорее. Но плохая молва всегда бежит впереди, и репутация жениха была сильно подмочена. Завидные невесты не хотел идти замуж за пьяницу. А Танька пошла.

Сколько слез пролила Анна Ивановна из-за отбившейся от рук младшей дочери – и говорить нечего, поэтому Муся не могла свалить на голову матери еще и собственное горе. Родители Танькиного жениха, обрадованные, что нашлась пара их сыну, подарили на свадьбу цветной телевизор «Рекорд». Однако Эдик пить не бросил и «по бабам» ходил почти открыто. Его часто видели на танцах в клубе, где он вел себя как неженатый, а бывало, и дома не ночевал, и тогда до Таньки долетали сплетни, что его видели в райцентре под ручку с очередной гидропиритной блондинкой. Легкомысленный и никогда неунывающий Эдик пользовался успехом у женщин и считал себя первым парнем на деревне. На этот счет у Анны Ивановны, как всегда, было готовое резюме: «Первый парень на деревне – да в деревне один дом». Танька бешено ревновала мужа, устраивала сцены со слезами и мордобоем. Когда страсти накалялись до предела, Эдик, чтобы урезонить супругу, поскольку виновным себя вовсе не считал, хватал в пылу гнева чистую наволочку, запихивал в нее телевизор, обматывал бельевой веревкой и, перекинув ношу через плечо, уходил через дорогу к родителям. Ценный свадебный подарок он оставлять не хотел, так как всякий раз уходил «навсегда». Затем следовало примирение, и Эдик возвращался к жене тем же манером, с телевизором в наволочке. Так они потешали соседей года два. За это время у них народилась дочка. Отец неоднократно разговаривал с Эдиком «по- мужски», но толку было мало. Эдик клялся и божился, что переменится, и все продолжалось по-прежнему. А однажды, припертый к стене родителями, женой и тещей, заявил: «Жену не брошу, а гулять буду, хоть зарежьте!» Тут уж у всех опустились руки.

Брак распался, когда Эдик в один прекрасный день привел в дом  девицу и сказал, что она будет тут жить. Танька рвала на себе волосы от отчаяния. Девицу эту Эдик снял с поезда на вокзале в городе, сделав ей предложение. А та, ехав на Север за длинным рублем, поверила ветренику и сошла на полпути. Незваная гостья застряла в Танькиной семье на целых полгода, пока мать с отцом не хватились ее и не забрали домой в Липецк. Танька подала на развод. Эдик мало огорчился этим обстоятельством и с телевизором на спине вернулся к родителям.

После этого Таньку словно сглазили. Она сошлась с разведенным шофером рейсового автобуса Гогой, очень красивым, похожим на цыгана мужчиной, гораздо старше себя. Он был алкоголик со стажем, и Танька, чтобы удержать его возле себя, стала выпивать вместе с ним. «Так ему меньше достанется!» – объясняла она матери. Соседи с сожалением смотрели, как красавица Танька – точеный профиль, синие глаза и лавина рыжих кудрей – спивается с круга.

Вины своей в сломанной судьбе сестры Муся вовсе не ощущала, хотя не забыла тот вечер, когда после сеновала она привела Костю за руку домой и объявила матери, что выходит замуж, и как Танька стояла у окна, вся взъерошенная, закусив губу, в упор глядя на жениха и невесту. А потом сорвалась с места и так шарахнула входной дверью, что жалобно звякнули чашки в серванте, и чуть не слетело со стены зеркало в прихожей. Ревнивую и глупую сестру Мусе было совсем не жаль. Однако Танька, видимо, всерьез затаила обиду, и с тех пор между сестрами прекратились всяческие отношения.

 

 

 

 

… Впервые в жизни Мусе пришлось пожалеть, что она жила бездумно, ни в чем себе не отказывая и не откладывая деньги на, так называемый, «черный день». И вот он наступил. У Муси не было ни образования, ни профессии, ни трудового стажа. Она обратилась в академию мужа по поводу какой-нибудь работы, но там ей, естественно, отказали, ведь муж уже не числился в рядах советской армии. Куда дальше обращаться, Муся не знала да и не привыкла она ходить по чужим кабинетам. Выручила соседка по площадке и устроила к себе в НИИ, в отдел патентов и изобретений. Должность была низкооплачиваемая, всего 65 рублей в месяц, а работа аховая: подшивать скоросшивателем документы в соответствующие папки. Документов было немного, и сделать всю работу можно было за полчаса. Муся являлась всякий день с опозданием, всегда не в духе и сразу начинала звонить Виточке, будить ее в институт. «Творожок в холодильнике нашла? Обязательно съешь. Сосиски я отварила, они в кастрюльке на плите. Деньги на обед под чашкой. Обязательно пообедай, слышишь?!» Сотрудницы прислушивались к ее разговору и, переглядываясь, незаметно усмехались. «Разве думала когда-нибудь, что буду так жить?» – кладя телефонную трубку, расстроенным голосом начинала Муся свой бесконечный рассказ о Котике и его вероломстве. Все в отделе уже знали эту историю наизусть: и что Котик любил поесть, и какие рубашки носил, и как Муся во всем ему угождала и что ни в каком кошмаре ей присниться не могло, чтобы муж в одночасье ее бросил. «Представьте, я знать ничего не знала!» – говорила Муся, округляя при этом глаза и прижимая руки к сердцу. Она очень изменилась. Постарела, опустилась. Поседевшие волосы были не прокрашены и линялыми прядями свисали вдоль щек ( Муся теперь осветлялась), а лицо и шея покрылись ранними морщинами, и вся стать как-то с нее сошла. Носила Муся одну и ту же темно-коричневую юбку и синюю вязаную кофту и совершенно перестала стесняться рваных чулок. «Вот, посмотрите, – почти с удовольствием показывала она очередную «стрелку», – снова капрон порвался!» А когда протерся рукав кофты, она не только всем в отделе показала дырку, но и в соседний сходила, в поисках сочувствия. И всегда оказывался кто-нибудь, кто задавал невинный вопрос, и Муся, обрадованная, что нашла нового слушателя, ставила свою заезженную пластинку.

Виточка училась на третьем курсе и, видимо, заваливала сессию. Муся часами мурыжила ее наставлениями по телефону. Из этих разговоров было ясно, что Виточка чрезвычайно ленива и легкомысленна, и что Мусе приходится очень туго, потому что дочь все время требует обновки: то сапожки, то водолазку, то свитер. Однажды практичная здравомыслящая Людочка, профорг отдела, не выдержала и сказала: «Почему бы вашей Виточке не перевестись на вечернее отделение и не устроиться на работу? Зачем учиться на дневном, когда вам жить не на что?» – «Вы соображаете, что говорите?! – возмутилась Муся, и лицо ее, обычно вялое и бледное, покрылось ярким нервным румянцем и почти слилось с красной помадой на губах .- Виточка, между прочим, окончила английскую спецшколу! Вам это о чем-нибудь говорит?» – «Ну и что?» – растерялась Людочка., не понимая подвоха. «А то! – огрызнулась Муся – Будто не знаете, какой на вечернем кон-тин-гент», – отчеканила она и, взяв сигареты, демонстративно вышла из комнаты.

Через минуту из курилки донесся ее хриплый голос: «Всю жизнь жила, как за каменной стеной. Посмотрите, до чего теперь дошла, во что превратилась. ..» И так проходил день за днем. Не увольняли Мусю просто из-за какой-то брезгливой жалости и из уважения к ее соседке, которая была на хорошем счету у начальства. Заручившись поддержкой соседки, Муся, между тем, не считала, что ей нужно как-то стараться работать, чтобы выдвинуться. Она судорожно цеплялась за свое прошлое и стала обузой всему коллективу.

На вакантную должность младшего научного сотрудника взяли аспирантку Леночку, очень хорошенькую модницу. Стояло лето. Леночка появилась в отделе в белых узких брючках, яркой футболке и в босоножках на шпильке. Муся жадно обрадовалась новенькой и на следующий день с утра уже караулила ее в курилке, чтобы пообщаться. «И что вы так смотрите? – гнусаво протянула Муся, когда Леночка при виде растрепанной женщины с неаккуратно накрашенным ртом и приставшей к нижней губе соринкой от сигареты немного оторопела. «Думаете, вот старая развалина, да?»  Муся переменила позу и села на опшарпанном стуле нога на ногу, чтобы Леночке был виден порванный чулок . «Сколько, думаете, мне лет?, – прищурилась Муся, предвкушая, как ошарашит новенькую своим откровением. – Всего сорок!»

И потом еще долго слышался из-за двери курилки ее надтреснутый голос: « …И не воображайте, что с вами такого не может произойти. Запросто может, не успеете даже и глазом моргнуть».