Выпейте со мной!

1.

Наш огромный воздушный шар целиком слеплен из неведомого мне материала. Все в корабле одеты в белое. Нас здесь трое.
На Джеймсе надет белый светящийся в темноте галстук. На мне – белое короткое платье, на Уильяме – белая футболка с надписью «Siouxsie and the banshees».
Все мы часто путаем слова. Но и счастливы, что наконец-то летим домой. Туда, где еще ни один из нас не был. Мы не знали, куда толком летим. Но тем не менее, мы поднимались высоко в небо, так высоко, пока не достигли космоса с его неисчислимым количеством звезд и планет. Иногда нависала опасность быть задетым пролетающей мимо кометой.
Если в шаре появлялась маленькая дыра, и он начинал ослабевать и спускаться, Джеймс заклеивал его подмороженным жиром животного, о котором отказывался говорить.
В нем, в этом шаре, необычайно тепло, как в лоне матери. Он теплый, как мягкий кусок моего любимого пирога.
Я прокручивала в голове кадры, которые увидела несколькими часами ранее.
В том самом привычном месте. Где происходили мои самые волшебные сны.
В бассейне чистой воды, неглубоком и кристалльно чистом, плавали манты и скаты. Меня терзало желание выпустить их, манта не могла развернуться без препятствий, да и вообще, передвигаться спокойно. Мы выкрали одну из небольших мант и увезли ее с собой.
Иногда я вставляю в наши разговоры разные глупости, и каждый раз Уилл умиляется, смеется и говорит Джеймсу «Ну какое еще создание на этой чертовой планете такое еще сможет сказать?». Это довольно трогательно. Но того, казалось, вовсе это не занимало и он только и думал, что о безопасности на корабле. Оно было верно, ведь в любой момент в нас мог проделать огромную дырку даже небольшой метеорит.
На заднем плане все время играет музыка к «Кошмару на улице вязов», той части, которая, кажется, называется «The Dream master».
Я знаю, что мы только что улетели с пятой планеты. Без понятия, откуда, но…

Громкий хлопок над правым ухом в ужасе разбудил меня.
По-моему, самое противное и просто гадкое – это когда тебя будят с агрессией. Мне вообще не нравится, когда меня кто-либо будит. Но когда этот кто-то еще и проявляет агрессию или издевается, или делает что-либо, что может расстроить или испортить настроение, я готов убить этого человека.
Готов поклясться, что этот сон имел бы продолжение, не разбудив меня мой сожитель Стаб. Да, зовут его именно так.
У его родителей явно было хорошее чувство юмора, большая любовь ко всему экзотическому и, видимо, плохое знание английского языка….Да хотя, и мальчик по имени Колотая Рана тоже звучит странновато. Если он, конечно, не индеец.
Всегда интересовало, какое у него полное имя… Стабургер, Стабулатур, Стабринтер, Стабрэри, Стабун…
В моем сне я определенно был женщиной. Да, я определенно был женщиной. Я помню эти руки, эти волосы, этих двух людей…
– Ты засранец, Стаб.
– Поднимайся с кровати, уже бог знает, который час. Когда я встал, в половину седьмого, было еще темно. А солнце уже высоко, посмотри.
– К чему ты это?
– Что именно?
– Про половину седьмого.
– В смысле? – Он изобразил на лице удивление.
– Это было ни к чему, и так ясно, что зимой в половину седьмого утра, черт подери, на улице темно, как в аду.
Он замолчал.
Я понимаю, что из-за какого-то психа, живущего со мной в одной квартире, и то, временно, я не должен все ненавидеть и психовать по малейшему поводу. Я знаю, что когда я начинаю психовать, то я начинаю сносить все на своем пути.
Но сегодня я плохой и кретинистый.
Я испортился в один момент.
Я сгнил в одно прекрасное утро.
Я ненавижу себя. И ненавижу то, что я себя ненавижу, это ведь как-то…Как-то гнусно все это…
И этот подлец Стаб, вечно ворующий мою лакрицу из моего холодильника и убеждающий меня в том, что нет совершенно никакой необходимости в кодовом замке на двери в мою комнату.
Плевать, что этот замок.. Да и моя комната существуют только у меня в фантазиях. Я бы с удовольствием приобрел его, будь на то деньги и,… черт подери, да что я вообще тут делаю с этим мозголишенным шкафом?
Стаб все время обижается на мои шуточки, которые постоянно вылетают из меня, даже если я того не хочу. Честное слово, вот просто сижу на диване, тут приходит он… И при всем желании держать рот закрытым и в очередной раз не портить итак испорченные отношения, все равно вырвется какая-нибудь пакость.
В основном, что-нибудь, связанное с его голубизной.
Ну, то есть, я не хочу сказать, что он голубой…
Виноват я, что он ведет себя, как…
Самое смешное то, что обижается он сильнее всего именно на это, и это уже правда начинает казаться странным.
Иногда мои поддевки на него неплохо влияют, и иногда мне даже кажется, что он всерьез подумывает над тем, чтобы сесть на шею кому-нибудь другому.
– Стаб, почему бы тебе наконец-то не съехать? Мне кажется, наши отношения исчерпали себя. Я уже давно подумываю над тем, чтобы разорвать до конца то, что и так висит на волоске.. – Я театрально опустил голову и изобразил скорбь… или что-то вроде того.
– Неплохое начало дня. – Сказал он это с отвратительным писком в конце.
– Крошка, не злись, я не хотел тебя расстроить…
– Ты вроде взрослый мужик. А ведешь себя как пятнадцатилетний кретин.
Сейчас я готов был убить свою сестру, которая подсунула мне вот ЭТО. А я со своей вселенской любовью ко всему живому, конечно, согласился.
Плевать на этого жалкого огрызка.
Мне правда пятнадцать лет…в каком-то смысле. И я правда кретин. И от меня воняет, да. Но я – это я, и никакая сволочь вроде Стаба меня не изменит!
Мое плохое настроение вроде бы как, улетучивалось, но одновременно с этим, приобретало более яркую окраску.
Собака. Мне нужна собака. Собака. Стаб ненавидит собак, и вообще, всех существующих животных, кроме себя.
А для меня собаки – священные животные. Гораздно священнее людей.
Если накормить или приютить собаку, она будет тебе преданна до конца своих дней, а если накормить человека, как это я сделал с моим соседом, то он повиснет на тебе и все время будет требовать жратвы.
Конечно, я не прав. Во всем виновато мое черное пятно, которое зовут Стаб. Бог видит, так бы и выставил его на лестничную клетку. Да совесть не позволяет. И слово перед сестрой.
И где сейчас эта сестра…
Под своей кроватью только что я нашел странную рекламку, в которой говорится нечто, вроде: «Обследование тела, уход за собой и бескаркасное кресло».Ну какого черта в этом списке забыло бескаркасное кресло? Прочитав брошюру, выяснилось, что это кресло представляет собой обыкновенный пуф. Но какое чудесное к нему описание. Только посмотрите. «Пуф принимает форму только вашего тела. Его полюбят все: взрослые, дети, домашние животные и даже старомодная бабушка».
Все.
Теперь мне уж точно, определенно, нужно выйти на улицу.

Так вот, к чему я все это.
Меня зовут Костя, сколько мне лет не скажу, учусь на каком-то курсе какого-то университета. На факультете режиссуры кино и телевидения.

Вообще-то, нет.
Нигде я не учусь.
Конечно, бесспорно, хотелось бы, но нет. Я нигде не учусь.
И мне почти девятнадцать. Армия мне не грозит, у меня серьезные проблемы с сердцем, так что, я в любой момент могу оказаться вместе с моей бабушкой. Это одно из немногого того, что является по-настоящему живой правдой обо мне.
Где я взял квартиру? Квартира не моя. Но я в ней живу. Квартира моей покойной бабушки.
Моя история? Нет никакой истории. Я только и делаю, что хожу целыми днями по улицам, знакомлюсь со всеми подряд, зависаю в одном отличном месте. В одном из многих отличных мест этого города. И рассказываю всем вымышленные истории, про то, как я спасал знаменитостей из лап смерти, про то, как чуть не погиб, когда пробирался на секретную базу одного секретного общества…
И все мне верят.
Я перечеркиваю все свои слова.
То, что меня интересует, не интересует никого, кроме меня. В этом я абсолютно уверен.
Меня интересует форма человеческих глаз, то, как долго может не падать пепел с сигареты при условии, что ни она, ни ветер не шелохнутся. Меня интересуют знаки, которые я нахожу на асфальте и около любимого кинотеатра. Их мне оставляют те, кого я никогда не видел и не смогу увидеть. Но они оставляют, и я знаю, что не зря.
Меня интересуют те, кого интересует то, что интересует меня.
На самом деле, не очень-то сильно.
Я люблю стричь и красить самого себя. Почти все время получается что-то удивительное. Не подумайте ничего такого… Просто, по-моему, это потрясающе – изменить свои волосы… То есть, что может быть приятнее… Это такая мелочь – перекраситься в красный или зеленый. Или сделать ирокез. Или отрастить длинные волосы, а потом их отрезать. Это такая мелочь, но эта мелочь настолько приятна…
Я люблю ходить по секонд-хэндам. На самом деле, не люблю, а вынужден. У меня есть деньги, не знаю, откуда, но есть. Но их я трачу только на тех, кто мне дорог.
Я не дорог самому себе. Я считаю себя отбросом общества, глистом.
Честно говоря, не считаю. Я люблю себя и люблю свои глаза. И люблю свои волосы. Но я не не люблю то, что я иногда из себя представляю. Я не люблю то, что я из себя представляю в комнате, где нахожусь не я один.
Я люблю закаты и рассветы. И то, что любят все. Я такой же, как все.
Черт знает, зачем я все это пишу. Просто так.
Да и нет, и это неправда.
Все ложь. Не читайте меня, я пафосная скотина. Я пишу то, что еще никто не говорил и то, что говорят все и всегда. Но я преподношу это так пафосно, что гореть мне и моим крольчатам в аду. Гореть. Крольчатам.
Никогда я не думал о мемуарах. Я даже дневник не могу вести нормально. Но здесь, слава Богу, я могу написать то, что думаю.
Я буду стараться не лгать. Простите. Простите за ложь.

Я снова виновен.

2.

Сегодня цвета все так необычайно ярки, а вкусы и запахи сложны, но прекрасны до потери сознания. Я готов вкушать все это бесконечно.
Сегодня мне снилось, что мы с моей девушкой теперь вместе научились летать. Раньше во всех моих снах я летал в одиночку. Теперь мои крылья разделены на двоих. Я люблю ее больше жизни. Я всегда знал, что найду кого-то, с кем буду целым.
Но это был страшный сон. В конце она раскричалась из-за моей шапки, ей не понравилась моя шапка, а потом она умерла у меня на руках.
Я знаю, что не очень-то хорошо придавать большое значение снам. Наверное, это мои страхи.
Вот моя первая мечта.
Научиться отличать страхи от предвидений. Сколько мне снилось страшных снов, и я всегда путал то, что меня предупреждало и то, что меня просто пугало.
Из-за этого мне часто становилось очень больно и печально.
Я не хочу, чтобы она это увидела. Я бы предпочел смять этот листок, не будь он таким твердым.
Ну да ладно.

Альтернативная реальность, черт ее подери. Мои сигареты кончаются, черт подери.
Черт подери, как отделаться от этой гнусной привычки?
Я чувствую себя полным кретином. В который раз, снова и снова. Розы, розы, шипы, шипы, шипы, шипы, розы, шипы, розы, шипы, шипы, розы…
Без уточнений. Самый лучший выход – без уточнений. Самый лучший выход – рассмеяться до слез, а потом застрелиться. Нет, нет. Нет никаких мыслей о суицидах и мести.
Я растворяюсь в океане бесконечной любви.

Помнишь, помнишь тот рассказ, который ты написал на обрывке плотной бумаги, про то, про что намеками писал до того? Я бы хотел его увидеть.

Однажды я уже писал нечто подобное. Нет, не совсем. Это было похоже на сие, но не совсем. Я писал уже рассказ однажды. Про кофе и снег. Я мечтаю написать настоящую сказку. Какие у меня глупые мысли… какой глупый порядок мыслей… Какой беспорядок.
Зачем мне каждый раз наступать в дерьмо, когда я иду по этой поляне?
Так вот. Однажды я уже писал нечто подобное. Моей теплой овечке.

– На моем месте было бы вполне жестоко и несправедливо оставлять тебя в этой дыре после того, что ты мне поведал, сынок.
Я очнулся в знакомом месте. Рядом со мной сидел седовласый старик в круглых очках и курил здоровенную папиросу.
– Простите? – Переспросил я, не успев до конца сфокусироваться на человеке, как тот встал и ушел.
Из кухни запахло чем-то маслянистым, то ли сырниками, то ли блинами. Мне захотелось маминых блинов. И почему я так редко помню разговор с кем-либо, особенно когда отключаюсь… Это несправедливо, особенно, если разговор обещал был интересным.
Я позвал официантку.
– Милая, не подскажите ли, что за господин сейчас сидел со мной за одни столиком?
– Не имею понятия.
Я помолчал и подумал над вопросом. Мне сейчас хотелось разговора, пусть и глупого, пустого, но все же, разговора.
– Девушка, а какие у вас тут блины?
– Самые свежие, их сейчас как раз на кухне готовят.
– Ах, это блины. А я думал, сырники.
– Так многие думают. Что будете заказывать?
– Скажите, барышня.
– Что?
– Это у вас тут лампочки в подсвечниках или настоящие свечи?
Она повернулась назад, присмотрелась к ярко горящим неоновым светилам по периметру комнаты.
– Лампочки. Вроде бы.
– Да, они синие. Свечи не бывают синими.
– Правда, не бывают. А что? Это как-то связано с блинами?
– Нет. Спасибо, сударыня, можете идти.
– А ваши блинчики? – удивилась та.
– Мои? Нет-нет, они того приятного господина на кухне, что их готовит.
Официантка фыркнула, резко развернулась, покачивая грузными бедрами, и удалилась.
Лампочки приятно пощелкивали, а некоторые подмигивали мне. Они создавали очень красивую атмосферу в помещении. Казалось, что находишься в зачарованном лесу.

Я не заплатил по счету, подумав, что если бы заказывал что-либо, то ощущал бы это сейчас в своем животе.
У меня женские черты лица, я только что это понял.

Я бы хотел добавить еще пару вещей перед тем, как заснуть. Каждый раз перед тем, как заснуть я прошу всех богинь и богов, если такие существуют, помочь мне пережить ночь. Иногда я вовсе не сплю. Возможно, сегодня так и будет. Возможно, сегодня я снова пойду гулять в ночь.
Потому что каждый раз, когда я засыпаю, я чувствую свое сердце, я чувствую его, как отдельного от меня человека. Каждый раз я вижу сны, которые путают мою реальность. Мне становится по-настоящему жутко.
О всемогущие! Перестаньте зависать на своих персонажах. Не висите в теле того, кто не является вами, о всемогущие, о чудесные..

Меня раздражает мой создатель, который вертит моим разумом, как марионеткой. Меня раздражает он из-за того, что уже не проживает жизнь тех, о ком пишет. Даже не перечитывает написанное. Он оставляет меня на самого себя, мне не с кем разделить свою боль. Жестокий кукольник…
Я знаю, что все мы написаны. Я давно все это понял. Что каждый момент – это чье-то слово. Поэтому мне уже плевать на то, чо было или будет. Или есть. Я персонаж, который уже никого никогда не заинтересует. Разве, что только помешанных любителей всякой сумасшедшей фигни. Знаете, такие. Которые смотрят и тем более, снимают фильмы, показывающие самые жуткие людские страхи в самой извращенной форме. Которые читают подобные буквы, которые следят за своими соседями в бинокль.
Все это не важно для вас.
Я снова смущен.

Я снова в замешательстве и снова не знаю, как себя вести. Мне нравится изображать из себя сумасшедшего и ходить по улицам в странной одежде, со странными выражениями лица, странной походкой. Честно говоря, для меня это даже наполовину не является чем-то похожим на сумасшедствие, но я – не они.

Для меня любимая арка – храм.
Для меня любимая гитара – крест.
Для меня любимые губы – жизнь.

Жить не так уж и скучно, как может показаться. Особенно, когда понимаешь закономерности и прелести. Когда, знаете, просекаешь фишку. Когда дождь кажется снегом. Или когда снег – это то, что дарит жизнь.
Быть живым. Быть мертвым. Мертвым быть намного скучнее.
Страница все никак не хочет кончится. Мы уже сами высоко, посмотри! Солнце за тучами!
Мы похотливые и жадные. Мы желающие чего-то нереально зашибительного. Мы – отбросы изящества. Но это чудесно.
Я твердо решил, что сего дня нет. И что сегодня я не сплю. Что сегодня я на копне сена волос земли около красного музея.
Что сегодня я коверкаю прекрасные слова. Что сегодня я граблю ваши дома. Что сегодня я разъезжаю по скользким улицам босыми ногами.
Сегодня я нарисован.
Сегодня я не могу спать.
Я обещал звездам сопровождать
Их.

3.

Сколько дней я не мылся. Сколько раз я повторяю слово «небо». И сколько букв я уже напутал.
Не припомню, чо именно я хотел купить в этом месте, но сейчас я хочу только желтого мармелада. Вернее, мармелада в форме динозавриков. Таких, с белыми брюшками.
Попробуйте здесь разглядеть упадок или метафору, засранцы!

Меня зовут вовсе не Костя.
И я даже не Иисус.

Знаете, какая бывает разная музыка? Знаете, какие все темы одинакомые? Знаете, как много для меня значат песни, которые не значат ничего для других?
Конечно, черт возьми, знаете. Эти дети города, дети цивилизации все знают. Знают столько, что все их знания перевешивают изначальный объем ума. А души светлой не хватает.
Не хватает воздуха.
И я тоже дитя города.
Плевать, меня достало постоянное начинание.
У нас специальные способы.
Вообще, знаете… Скоро перестанет использоваться чистая любовь, как перестает употребляться чистый алкоголь, или спирт, или что там у вас, я в этом ничего не смыслю…
Останутся только те, кому это нужно. А всем остальным от любви нужно совсем иное. Как бы забавно или абсурдно это не звучало. И они будут звать нас божьими ошибками и насмехаться над прическами.
У меня есть своя собственная гитара, она и сейчас со мной, за моей спиной, она – тот человек, которому я могу рассказать все. Она – тот, кто меня выравнивает.
Мой образ собран не из осколков.
Я обожаю тепло и люблю холод.

Не желаю перечитывать все то, что написал. Я тоже никогда не перечитываю, как и он. Я яблоко, то, что от яблони.

Мне нравится смотреть, мне нравится говорить, мне нравится молчать, мне нравится слушать, слышать, трогать, целовать, закрывать глаза, нюхать, прислоняться, ненавидеть, любить, облизывать, возжигать и взрывать.

Мне это все нравится. Мне правда все это нравится. Мне нравится моя промокшая коробка под кронами снежных деревьев. Мне нравится моя шерсть. Хотя, как я, немытый и небритый британско-советский выродок, могу что-либо говорить?

Я лучше пойду в ночь.
Мне сейчас так тепло.
Я лучше пойду помолчу и поцелую ночь. Пойду я разведу костер в ночи. Пойду я лягу на снег ночи. Пойду я в ночь. Пойду к своей любви, в ночь. В темную, зимнюю ночь фонарей.
Фонарей и следов наших лап на снегу.

4.
Я так и думал, что это было то самое растение, и я бы выиграл эту игру, если бы я мог отправить своих мартышек приспешников в прошлое, чтобы они изменили реальность… Я бы был девушкой, как в том сне и разбирался в растениях.
Похоже, мне суждено провести это Рождество одному. Жаль, что в этой стране никто не празднует этого волшебного праздника.
Домой сегодня я не вернусь.
Я давно хотел кого-нибудь погрузить в эту атмосферу. Знаете, такую, чудесную атмосферу, которую довольно трудно передать.
Атмосферу иногда накуренной кухни с грязными стенами, иногда – заглохней машины с несколькими друзьями, застрявшими в какой-нибудь глуши. И с ними только пачка сигарет, только единственная пачка сигарет или фляжка виски.
Это было очень здорово.
Похоже, сегодня день воспоминаний.
Это было ровно год назад, похоже, что примерно в такой же день. Такой же вечер. Такой же снежный и тихий вечер.
Мы ехали в Питер к друзьям, но машина встала на половине пути и не желала двигаться дальше. Ревели ветра, бушевала метель, машин почти не было, мы ночевали в Тойоте моего близкого друга, грелись друг о друга и пели песни без гитары. Никто не знал ни одной из тех песен, что я исполнил, но моя душа все равно была переполнена умиротворением и спокойствием. Не совсем всегда, только тогда, когда все начинали засыпать друг на друге.
А вообще, я часто выходил курить – не мог тогда отлипнуть от сигарет, мне было тяжело и трудно, были странные времена, странные дни. А потом появилась она.
Я не бросил курить. Потому что и не начинал. Хочется – курю. Не хочется – не курю.
Это, в любом случае, в прошлом.
Мы рассказывали страшные истории. В какой-то момент я думал, что не смогу заснуть. Но заснул.

Сейчас я держу в руках, облаченных в перчатки с изуверски отрезанными пальцами, маленького желтого заводного цыпленка. Я всегда ношу его в кармане вместе с сигаретами.
Этого цыпленка я достал в палатке одного сказочника на маленькой площади своего старого района. Он долго предлагал мне купить нескольких разноцветных дракончиков, но мой взгляд остановился на цыпленке, и я не сдержался…
Я чихнул прямо на его тонкие пушистые крылышки.
Тот взлетел высоко в небо, а когда упал, приземлился прямо в лужу с грязью. Продавец жутко разозлился, взял с меня деньги и заставил забрать цыпленка.
Я был не против.
Нет, вообще, тот сказочник никогда не был в плохом расположении духа. Он был милым и добрым господином, и всегда носил фрак и очки в изящной оправе. Но в тот день, если верить слухам, я застал его не в самый благоприятный период, когда его бедная тетушка Катерина отошла в мир иной.
Бедняга был так молод, а кроме тетушки у него никого и не было вовсе.

Я ступаю по чьим-то следам и бросаю крохи сухаря птицам и маленьким людям, которые появляются только в эту ночь, ночь кануна Рождества.
Я растянул за собой длинный красный след теплого глинтвейна, а сам допил последний глоток.
За спиной послышались тонюсенькие голоса, какие бывают только у духов ночи, леса, рек… И еще озерных жителей.
Я не стал поворачиваться. Нельзя поворачиваться. Иначе они разбегутся по разным сторонам этой крошечной планеты.
Под словом «крошечной» я имею в виду именно то самое, о чем многие не подумали сразу.
Я слышу шевеление чьих-то ушей и бормотание за спиной. Но не поворачиваюсь. Нельзя поворачиваться. Как нельзя прикасаться к единорогу.

О Небеса, сегодня вы точь-в-точь такие же, как в те прекрасные дни. О небеса! Вы источаете тот же прекрасный и неповторимый запах снега, как в те дни. И эти дни. Особенные дни.
Навстречу мне медленно, как тень, ползет чья-то темная фигура. Сейчас я сижу на абсолютно пустой скамейке в абсолютно пустом парке. На землю неслышно оседают белые и, как я люблю, огромные пушистые мухи.
Я чувствую все запахи, окружающие меня, хотя во рту и остается вкус дыма. Я чувствую себя пряничным человечком, я чувствую себя рыцарем средних веков, я чувствую себя всем и сразу.

Фигура все приближается, с каждым шагом наполняется все новыми пробелами и пустотами.
Ее странная наполненность ничуть не пугает.
Его страннае движения кажутся мне родными и пахнущими любовью.
Во мне не возникает ни единой ноты интереса, ни единого покалывания в животе, никакого желания, никаких мыслей. Я просто смотрю, как эти ноги в трепещущих на ветру штанах двигаются ко мне, опираясь на тонкую черную трость.
Фонарь бросает темно желтый свет, почему-то иногда кажущийся мне кроваво-красным. Как пряди моих срезанных где-то когда-то волос.

– Добрый вечер, молодой человек. Не затрудню ли я вас просьбой протянуть бедному старику калеке сигарету и спичку?
Я достал из кармана коробку сигарет, вытащил одну, вытащил спичку из коробка, и протянул все это дело старику. Ему вовсе не обязательно было вставлять фрагмент про старика и калеку.
– Если вас не затруднит, то мне был бы полезел еще коробок, чтобы я смог зажечь спичку.
Об этом я совсем не подумал. Я поспешно протянул ему коробок.
Какой же я полнейший кретин. Я кретин. Я стал кретином этим утром, когда проснулся в своей картонной коробке под кронами снежных деревьев.
– Простите. Я кретин.
– Бросьте, вы совсем не похожи на кретина.
– Спасибо. – Я замолчал и наконец увидел то, что меня привлекло. – У вас красивая лампочка.
Старик провел рукой по светящейся голубым светом, лампочке, подвешенной коричневой веревкой на его шею. На этой веревке были нанизаны серебряные бусины с красивыми узорами, а лампочка явно работала не от обычного источника энергии.
– Значит, и ты ее видишь. Хорошо, что вы все еще есть.
– Да, и нас много.
– Не хочешь глотнуть, мальчик мой? – Старик протянул мне флягу. Я кивнул и принял ее. Открутив крышку, я почувствовал зимний запах чего-то спиртного. Чего-то, что я явно уже пил, но совсем позабыл.
Я отпил.
Ах да, точно, джин. Самый настоящий джин.
– Отличное пойло, благодарю.
– Хах. – Фыркнул он. – Пойло. Это не пойло, сынок. Это напиток неба. Это – есть испарения моей души. Это не просто алкоголь. Хотя, что это я, старый пьяница разглагольствую…
В свете фонаря и синей лампочки я заметил, что это вовсе и не старик. А просто мужчина в возрасте, с очень длинными черными вьющимися волосами. У него добрые глаза и добрая походка, хоть он и хромает на ногу. Он вовсе не кажется мне похожим на пьяницу, хоть чуть-чуть, хоть чем-то. Похоже, это и есть то самое.
– Как твои кролики, мальчик? – Спросил он, видимо, увидав несколько пар ушей, торчащих из моего кармана.
– Гниют и подыхают на трассах. – Вздыхаю я.
– Понимаю. Мои уже все разбежались. Кто – в лес, кто в выхлопную трубу, кто в чью-нибудь зависимость.
– У меня тоже пара в лесу живет. Недавно их встречал. Красивые. Белые.
– Мои рыжие.
– Скажите ваше имя.
– Скажите мне свое.
Мы оба замолчали, передавая друг другу фляжку и отпивая по глотку.
У него очень красивое лицо, длинные черные ресницы и потрескавшиеся губы. Он чем-то похож на меня. Думаю, увидев нас сейчас кто-нибудь вместе, точно решил бы, что мы отец и сын.
Я заметил его глаза. Его невероятные глаза. Странные, увлажненные в уголках, со смотрящими вниз ресницами и все время выглядящие так, словно он вот-вот заплчет. Печальные глаза счастливого человека.
А я всего лишь лежу на замерзшем пруду с моей душой и смотрю на иссиня-черное небо.
– У тебя есть дом, мой мальчик?
– Наверное, есть. Но сегодня я не сплю. Сегодня я в ночи.
-Понимаю тебя. У меня такая же ситуация. Мне только что показалось, что мы отражения, вот такие… – Он достал из кармана длинный узкий сверток и быстро развернул. В его руке блестнула настоящая опасная бритва, мечта маленького мальчика, живущего во мне. – Я люблю эту бритву, каждый раз она напоминает мне о том, что все в наших руках, что все уже прошло, но ни на минуту и ни на шаг не ушло. Что все здесь, в кармане, что в этом мире все можно. Особенно нам, тем, кто это понимает.
– Очень красивая.
Он повертел ее в руках, кашлянул и очень широко улыбнулся.
– Вот скажи мне. Скажи мне, сколько у тебя на самом деле раз в час меняется настроение и крылья.
Я задумался. Проблема крыльев меня уже не занимала, меня перестали беспокоить их постоянные капризы, перемены цветов вместе с моей душой, количеством перьев, ощущениями в затылке.
– Не знаю. Может, около нескольких сотен…
– Вот-вот. А я недавно посчитал… – Печальным голосом пробормотал он и фыркнул. – Сто сорок восемь.
– Неплохо для начала.
– Покажи цыпленка.
– Вы же и так видите.
– Воистину.
Он снова передал хмельную флягу мне, и вот сейчас я уже начинал чувствовать действие спиртовых елочек. Они начинали пускать корни в моем мозгу.
Госпожа Луна сегодня была необычайно прелестна. Ее светлое тело предстало во всей красе, она была наполнена, переполнена самой собой.
– Послушайте, ваше сердце, оно.. оно, как пирог.
– Вкусное?
– Теплое и мягкое.
Его губы были так бледны, а нос так красив. Я не мог не заметить красоты этого человека. В нем искрилось чудо, и мне ни за что не хотелось его отпускать. Но он сказал мне то, зачем сел на эту скамейку.
– С Рождеством. – Он призакрыл глаза и улыбнулся уголками рта.
– С Рождеством. Передавайте привет.
– Передам. Послушай, малый, я бы хотел отметить это Рождество с тобой, у тебя холодные руки и теплое сердце.
– Тогда пойдемте.

5.

Я не уходил с места, куда попал несколькими минутами позже вместе с моим безымянным другом. Я чувствовал ее дыхание, ее прикосновение, я чувствовал красное тепло, скользящее по моему телу.
Он сидел на деревянной лестнице и жевал что-то красное.
Я не отрываю глаз от неба, на возведении куполов которого творится невероятное.
Как много разного света парит в одном бесконечном пространстве. Мне уже нравится писать сюда все, что во мне. Я и не подозревал…
Знаешь, ты сейчас со мной здесь. И мне все равно, что я не совсем могу потрогать твои волосы, что не до конца могу прижать тебя к себя так сильно, до остановки дыхания, ты знаешь, прости мои слова, но я даже жалею, что ты не можешь сейчас заплакать, пусть и от счастья. А может, ты плачешь, только там. На крыше, любуясь звездами. Может, даже видишь меня, может… Может, когда-нибудь…

У меня была прекрасная виноградная гроздь.
Однажды перед отъездом она попросила отнести гроздь к пруду, к этому пруду… Окунуть ее в прорубь и положить на деревянную лестницу. Я без всяких мыслей сделал то. Что она просила ровно в двадцать шесть часов этого времени.
Эта гроздь до сих пор лежит здесь, напротив меня, на неразмерзавшем пруду, уже много лет, много сотен лет.
Лежит и блестит своими вечно живыми, вечно теплыми и красными плодами.
Вот бы вспомнить свое имя… Вот бы вспомнить имя всех живых… Вот бы вспомнить имя, имя…
На толщу льда падают миллионы оранжевых, желтых, красных, зеленых огней, трепещут своими прозрачными крылышками, зовут нас в путь.
Господин, как ты жесток. Как ты жесток и милостив лишь к тем, кто делает тебя в своем уме и сердце. Какой ты, никто не знает тебя, никто не знает.
Но сегодня ночь любви, черного неба, костра и снега. Ночь огней, тусклых и я рких огней, огней фонарей, ночь теплоты в берлоге льда. Ночь кожи, глаз, поцелуев, веток вечных растений и пряностей. Сегодня ночь домашнего костра! Сегодня ночь желтых динозавриков с белыми животами. Сегодня наша ночь.
И никто
Никогда
Этого у нас не отнимет и не изменит.

Господин в пальто не отводит глаз от изумрудного леса за моей головой.

Я помню, как мы смотрели старые черно-белые фильмы о зиме на большом проекторе на заднем дворе и пекли пряники утром кануна. Мы хотели испечь пряничный домик. Моя бабушка делала все долго, красиво, аккуратно,… Она всегда все делала красивее и аккуратнее всех существующих людей. Даже самых красивых и аккуратных..Хотя, они тут не совсем при деле.
Так вот, а я ляпал и тяпал на наше творение. Так что мне достались окна. И это было отчестливо видно. В тот раз ко мне в первый раз пришла смерть.
Я увидел ее силуэт, сидя на кровати в бабушкиной спальне, она стояла в соседней комнате. Я не видел ее лица, сколько ни просил открыть, она молча стояла и так же молча говорила мне о своей простоте и печали. Она плакала, что ее никто не уважает, Что над ней все смеются, а остальные ее боятся, что не менее обидно.
Что никто не понимает, она – всего лишь помощник, помощник перевести через мост.
Второй раз я столкнулся со смертью, но не лицом к лицу несколькими месяцами или около года спустя.Когда умер.
Как и все события своего детства, я видел это со стороны. Я задыхался на полу в родительской спальне, но знал, что вода меня спасет. Вокруг меня бегала наша кошка и лизала пятки.
Я показывал, что мне нужна вода, но истерика матери переваливала ее разум и она меня не понимала. Я задохнулся, а мое лицо стало красным и покрылось черными хаотичными линиями, изображающими какой-то рисунок. Теперь уже не вспомню, какой.
Что самое интересное, мать утверждает, что ничего подобного со мной не случалось. Но я знаю, что это не был сон. Потому что эта картинка стоит передо мной точно также, как и все, происходящее со мной тогда.
Не подумайте, что у меня было детство с жестокими родителями и все такое… Я никогда не жил на помойке и не ел яблок с дуба, я никогда не плакал у магазина, никогда не ел жареных каштанов…
Я бы хотел попробовать жареных каштанов.
Так выпейте же всесте со мной, мои дети! Мои маленькие дети с разноцветыми, торчащими в разные стороны, волосами! Мои маленькие тролли и эльфы! Выпейте же со мной и закружитесь в безумном танце зимы. Вместе со мной.
Я люблю забираться в свою коробку под кронами снежных деревьев. Я люблю приходить к своим друзьям в их неизменную квартиру на дереве и есть сладкий теплый пирог с вишней.
Я так люблю… Я так люблю все это…
Я так невероятно и непередаваемо люблю то, что происходит каждый миг… Я так люблю этот мир…

Я сижу на подоконнике сырого и промозглого подъеда, ем пирог и и пью молочный кофе.
В моей груди сидит маленькое существо. Которое все время щекочет меня своей пушистой шерстью, царапает маленькими коготками и шершавым толстым языком. По-моему, это чудесно, когда у животного толстый язык.
И еще чудесно, когда человек находится настолько рядом, что кажется тобой самим.
Я лежу на этом пруду и глажу короткие, но теплые волосы своей души.
Я лежу на этом пруду, а вокруг меня летают тысячи и миллионов огней и запахов, пришедших сверху.
Я лежу на этом пруду и знаю, что этот момент происходит сейчас.
Я лежу на этом пруду и чувствую, как в спину мне толкаются рыбки и утки.
Я лежу на этом пруду и слышу дыхание леса в нескольких шагах.
Леса, зовущего меня.
Леса, к которому я направляюсь.

Молодой старик помахал мне рукой, но не встал с деревянных ступенек, сжимая в руке нечто красное.
Я ступаю по замерзшему пруду мелодий моей жизни.
Я закрываю глаза и в очередной раз убеждаюсь, что все это не просто так. Что это ночь волшебства, любви и прозы.
Я шлю всем существам, живущим на этой кошечной планете, воздушные поцелуи и теплые пожелания.
Снег обволакивает меня, я становлюсь похожим на молоко.
Я иду, ступаю по замерзшему пруду.
По замерзшим страницам тех дней,…
И я всегда рядом с тобой.