Первое марта 1881 года. Санкт-Петербург.
Екатерининский канал.
— Булочки! Кому сдобные булочки? Есть с маком, есть с таком, есть с изюмом. Имеем и с заморским арахисом. Налетай народ, с пылу, с жару, нет вкусней товару! — горластый лоточник в белом фартуке стоит у чугунной ограды канала, зазывая клиентов. На лотке горка парующих хлебцев.
— Мама, мамочка, я хочу булочку, — просит четырехлетний карапуз.
— Хорошо, Ванечка. Пойдем, я куплю.
— А можно я сам?
— Иди сынок. Только осторожно, не поскользнись.
Сжимая в кулаке монетку, ребенок подходит к торговцу. Мать с умилением смотрит вслед: «Подрастает помощник, а думала, без мужа не подниму». Взволнованно сопя, малыш получает теплую булочку. Не ест, бережно несет поделиться с матерью. Идет радостно и гордо — он сам купил! Маленький косолапый мужичок.
Мимо по набережной проезжает кортеж. Черно-синяя карета с золотым императорским вензелем, шесть терских казаков охраны в белых папахах и алых башлыках уже поворачивают на Певческий мост. Пережив шесть покушений, Александр II совсем не бережется — верит предсказанию. Одетая рыбной торговкой Перовская достает белый платок и машет им, подавая условный знак.
Ослепительная вспышка взрыва. Столб дыма, снега, мусора, осколков. Летит на мостовую терец конвоя. С жалобным ржанием бьется в постромках кареты залитая кровью лошадь. Из разорванного живота животного вываливаются дымящиеся на морозе внутренности. Падают смертельно раненные прохожие (самодельная бомба начинена зазубренными кусками железа и резаными гвоздями). Оторванная голова лоточника в картузе (не сорвало взрывной волной) катится по брусчатке тротуара.
Маленькое изорванное тельце ребенка бьется в конвульсиях. Снег под ним становится мокрым от крови. «А-а!» — жутко, словно простреленная навылет олениха, кричит мать. Кидается к сыну, падает (она тоже ранена).
Царь выскакивает из кареты. Распахнутая дверца стучит на ветру. Флигель-адъютант, повиснув на Александре, пытается увести его в экипаж. Монарх отталкивает поручика со словами: «Там же раненые, им нужна помощь!» «Ваше Величество, скорее во дворец!» — умоляет начальник охраны. Не обращая внимания, Александр Николаевич подбегает к мальчику. Наклоняется, желая помочь. Опаленное личико ребенка присыпано пеплом. В огромных голубых глазах боль и непонимание: «За что? В чем я провинился?»
Кричать не может, лишь тянет ручонки. «Нелюди, зверье!» — хрипит сжатым горлом самодержец, пытаясь взять малыша на руки.
От решетки канала отделяется фигура человека. Стеганка, косоворотка, деревянный чемоданчик. Ничего примечательного, вроде обычный рабочий, возвращающийся со смены. Это бомбист-метальщик Гриневецкий. Почти вплотную подойдя к императору, с криком «Держи!» он бросает вторую бомбу под ноги Александра. Снова взрыв. Царь с ребенком на руках падает. Осколки разорвали шинель. Обожжены ноги, одна еле держится. Фонтаном бьет кровь, заливая труп мальчонки. Потрясенный видом случившегося, третий метальщик, Емельянов, засовывает сверток со своей неиспользованной бомбой под мышку и помогает нести умирающего царя. «Во дворец, быстрее!» — истерично визжит адъютант. Тяжело раненного, с раздробленными ногами, императора увозят на санях.
Гигант идет, рассекая толпу ко входу в Зимний дворец. На руках Александра III окровавленное тело умирающего отца. Неяркое мартовское солнце горит на пиках казачьей сотни. «Ваше Высочество, Александр Александрович, скажи, кого рубить?!» — рычит сквозь слезы полковой есаул.
С первым ударом колокола Исаакиевского собора, созывающего на вечернюю молитву, к многотысячной безмолвной толпе перед Зимним дворцом выходит князь Суворов (внук великого полководца). Бледный как мел старик сообщает: «Государь скончался ». Не стало Александра Николаевича Романова — монарха, освободившего двадцать миллионов российских крестьян от крепостного права и миллионы славян от турецкого угнетения.
Руководители «Народной воли» — организаторы покушения: Софья Перовская, Андрей Желябов, Михаил Тригони, Тимофей Михайлов и «ангел-хранитель» народовольцев, работавший в третьем отделении жандармского управления (политический сыск) Николай Клеточников. Были ли они героями? Решайте сами.
Первого марта террористы убили еще одного человека. О том не писали тогдашние газеты, не любят распространяться и нынешние историки.
1834 год. Молодого цесаревича Александра Романова и юную княжну Ирину Ланскую весенний Неаполь встретил пронизанной солнцем бездной итальянского неба, лазурью теплого Средиземного моря, изумрудной зеленью оливковых рощ и сиреневой на закате громадой Везувия. Поросший виноградниками вулкан казался тихим и мирным, будто не он уничтожил лавой и пеплом цветущие Геркуланум с Помпеей.
Белоснежный город раскинулся амфитеатром по берегу Неаполитанского залива, между холмами Флегрейских полей и конусом Везувия. Разноцветные воздушные шары парили в небе над солнечными бликами на воде залива. Замок Святого Антония — бывшая резиденция грозного вождя норманнов герцога Роббера Гвискара и его любимая Башня Часов повернулись к большой лагуне, где стоящие на якоре парусные шхуны перемигивались солнечными зайчиками иллюминаторов со стрельчатыми окнами соборов. И суровые святые на витражах со сценами из Евангелия щурились. Звон колоколов храмов заглушали крики ликующей толпы, грохот тамбуринов, гитарные переливы, звон мандолин и песенные рулады. Знаменитый Неаполитанский песенный фестиваль был в разгаре. Да и почему бы не веселиться, когда даже в «Урби эт орби» (лат. «Граду и миру») — послании его преосвященства папы Климента IV — звучал призыв к радости.
Главные магистрали столицы Королевства Обеих Сицилий — беломраморные Виа Ромма и Корсо Умберто, — днем заполненные народом, отплясывающим огненную тарантеллу, ночью принимали костюмированные балы в стиле императора Нерона. Мужчины в римских тогах с золотыми венками на головах. Женщины, которые посмелее, в прозрачной кисее. Мужики с лютнями и голыми ногами косили под Орфея. А вот субтильные подростки, с ног до головы выкрашенные серебрянкой, с бутафорскими луками и колчанами в руках, недаром изображали амуров. Неаполь очаровывал и влюблял, и даже голуби на его площадях ворковали о чувствах.
Неаполитанцы — гремучая смесь греческой, римской и корсиканской крови. Эмоциональные, импульсивные, крикливые — вулкан страстей. Если ненавидеть — до могилы, любить — так теряя рассудок. После обеда сеньоры самозабвенно храпели за закрытыми ставнями. К вечеру кипящий итальянский темперамент всех поголовно тянул на подвиги. Жены, лишь бы удержать мужей дома, вечером тайно подсыпали в еду отраву, а к ночи — противоядие. Если не ночует дома, то пусть мучается ночь напролет и не будет счастлив, как бык после случки с Европой*. Только без толку. Здесь любили и любились. Недаром шевалье де Сенгаль (Джакомо Казанова) родился в Неаполе.
«Неаполь — город счастья и веселья, тут трудно остаться безгрешным», — писал лорд Байрон. Тем более когда вы молоды, порой достаточно искры в глазах — и между вами уже нет ни сомнений, ни одежд.
Не мудрено, что Александр и Ирина полюбили друг друга. Словно невидимая нить протянулась от одного сердца к другому, заставляя биться в унисон. Точно страсть, растворенная в дыхании одного, вдыхалась другим. И вот на закате майского дня — когда небо пылало алым, а парящие вдали альбатросы на его фоне казались тоненькими черными пунктирами и даже по матовым плавникам ныряющих в заливе дельфинов скользили розовые отсветы — по зеленому склону холма, утопая по колено в цветах, они бежали, взявшись за руки. Потом на прибрежном плесе, у края апельсиновой рощи, под тихий шепот волн Александр рассыпал по мокрому песку черные локоны Ирины. Деревья роняли цвет. Белые лепестки падали на волосы и губы девушки. Александр целовал их не в силах остановиться. Сливались тела, и души уносились к звездам.
Они сидели обнявшись. Его волосы пахли морем. Перед ними в матовом зеркале Неаполитанского залива отражались огни дворцов, гостиниц, стоящих на рейде судов. Из-за тучи вынырнула луна. Водная гладь засветилась. Казалось, можно зачерпнуть полную ладонь расплавленного серебра. Их осенял Южный Крест, где-то пела щемящими сердце переборами гавайская гитара. «Я люблю вас», — прошептали его губы. Вдохнув полной грудью напоенный ароматом цветущих деревьев воздух, Александр резко встал, запрокинув голову и подняв руки, бросил в небо крик: «Я люблю!» Словно повинуясь магии его чувства, в небе над лагуной с шипением начали распускаться бутоны фейерверков. Их разноцветные отблески падали на лицо будущего императора.
Ночь перешла в бирюзовый рассвет. Они ехали в экипаже по гулким улицам просыпаюшегося города. Цокот конских подков по булыжной мостовой разносился далеко. Летящий по ветру на паутинке маленький паучок коснулся щеки Ирины. Она улыбнулась отважному путешественнику. На углу в лавке продавались цветы — астры, пионы, персидские цикламены, разноцветные звезды георгин, алые гвоздики и, конечно, розы. Благоухающие, свежие, с капельками влаги на нежных лепестках. Александр купил для Ирины целый ворох белых. Он нес их, еле удерживая двумя руками, и улыбался, не обращая внимания на уколы колючек. Таким она запомнила счастье.
Но первыми в этой жизни заканчиваются праздники. В заснеженном Петербурге Ланская родила мертвого мальчика. Сухопарый немец акушер сказал, что больше она не сможет иметь детей. Визиты Александра становились все реже и короче. И однажды: «Нам надо расстаться, княжна. Интересы престолонаследия требуют моей женитьбы». А дальше…
Долгие мучительные годы.. Она не могла быть с ним, она не могла жить без него. Роковая любовь на расстоянии взгляда — что может быть трагичнее? Женщина с грустным голосом и горьким запахом духов, годы прибавляли ей лишь косых лучиков морщинок у глаз да седых волос в прическе. Так и не выйдя замуж, Ирина пережила пылкое увлечение Александра английской королевой Викторией, польской фрейлиной, католичкой Евой Домной и муку его страсти к Екатерине Долгоруковой. О, эти ночные кошмары, когда представляешь, как любимые руки ласкают молодое упругое тело соперницы. Утреннее зеркало, еще вчера отражавшее ослепительную сероглазую девушку, сегодня высвечивало усталое лицо немолодой дамы, безжалостно констатируя: «Тебе уже никогда не вернуть его». Ничто так не старит, как безнадежное чувство.
Бесконечный роман Александра Николаевича с Екатериной Долгоруковой закончился тайным венчанием. 6 июля 1880 года дворцовый священник отец Ксенофонт подписал их брачное свидетельство. Все годы их близости Долгорукову постоянно осуждали. При дворе сплетничали: «Любовью с ее стороны и не пахнет. Чистый прагматизм. Шутка ли, тридцать лет разницы. Княжна пользуется, что угасает неизлечимо больная императрица Мария Александровна. Вот и вознамерилась стать царицей — Екатериной III». Горько писать, но, похоже, светские болтуны оказались не столь уж не правы.
Екатерина Михайловна, красивая молодая женщина с каштановыми волосами и добрыми светлыми глазами, так ли уж бескорыстно вы любили? Если еще можно объяснить неприязнь к вам Александра III (к слову, всегда умевшего переступить через личное ради достойного человека), то отчего вам никогда не верили ни проницательный Шувалов, ни беспредельно преданный Александру герой двух турецких войн Лорис-Меликов да и иные весьма неглупые люди, окружавшие царя? Впрочем, стоит ли ворошить давно остывшие угли. Господь давно уж рассудил за нас.
После смерти императора Ирина Ивановна Ланская, ночью тайно покинув дворец, где простилась с телом, приехала на место покушения. Она не плакала, не билась в истерике. Казалась спокойной, вернее закаменевшей. Взяв в пригоршню грязно-бурого снега с его кровью, поднесла к губам. Поцеловала. Подойдя к промежутку изломанной взрывом ограды, остановилась над темной водой… и приняла яд. Наутро ее тело нашли в Екатерининском канале.
Две любовницы Александра II — Ирина Ланская и Екатерина Долгорукова. Ваши истинные чувства к Романову всегда вызывали вопросы. Мартовской ночью 1881-го одна из вас ответила на все. А молодая Долгорукова (ставшая светлевшей княгиней Юрьевской) уехала в Париж вместе с тремя миллионами золотых рублей, положенными в банк на ее имя покойным императором. Где спокойно и, пожалуй, счастливо прожила отмеренное ей Богом. Александр Николаевич, похоже, в погоне за иллюзией вы пробежали мимо настоящей Любви, которая бы уберегла и спасла.
Зайди, человек, в Храм Воскресения Христова (Спас на Крови), воздвигнутый на том месте. Помяни души погибших.
