О чем я думал, стоя у окна?
Был январский день, самый обыкновенный. Мороз слегка ослаб, ветер – едва ощутим в своей ненавязчивости. Серые лучи, протискиваясь сквозь плотный пепел по-зимнему равнодушных туч, стекали на предвечерний наш город и застывали в своей серости, от чего казалось, что серо все: крутые стены домов, залежалый снег, сутулые спины прохожих и даже мои собственные глаза, видимые в оконном отражении.
Мать курила свою привычную ментоловую сигарету сзади, за столом, и ее лицо застыло в задумчивости. Еще пять минут назад мы пили кофе, и она весело болтала о своих рабочих буднях. Я, находя разговоры о работе самыми скучными из всех скучных, вежливо поставил чашку в раковину, кивнул в ответ на что-то и встал к окну.
Я смотрел из окна на безразмерные гусеницы машин, что проезжают перекресток. Поток все не желал исчерпываться: новые, новые машины нетерпеливо притормаживали у светофора. Мне казалось, что я слышу этот звук, с каким большие пальцы нервно стучат по рулю. Время – деньги, и машины это понимают. Каждый день, каждая минута их существования сколько-то стоит, поэтому эти тридцать жалких секунд проходят с громких скрипом зубов. А еще – сволочь-начальник; стерва-жена; любопытные дети, не понимающие и не осознающие их огромную занятость. Машины стоят у светофора, и в их фарах ничего, кроме жалкой бессмыслицы не читается, – и даже так желаемый зеленый свет не убивает эту жалкую бессмыслицу.
Я обвел безучастным взглядом панораму города. Стены, дороги, дома, дома, дома; трубы заводов, курящие что-то едкое; подъемные краны, указывающие своими пальцами в небо, будто желающие сказать, указать на то, что они – железные подъемные верзилы – знают больше, чем я, обыкновенный живой мальчишка. А что в этом небе? Ничего, кроме все той же бесконечной серости, серости 21-го века.
Дороги – реки. Несвежий снег близ дорог покрылся хрустящей нежно-серой коркой цвета халвы. С трудом сдерживая улыбку, я вспомнил, как погружал в такой снег ноги, воображая себя на огромном куске халвы. Движение ногой – хруст, и затвердевшие снежные комки крошились, как крошится халва, когда ее режешь или откусываешь.
Почему я об этом вдруг вспомнил?
Мое внимание привлек парень, стоящий в сквере. Сквер наш – место популярное: нет ничего проще друзьям, влюбленным парам, врагам или просто знакомым устроить здесь встречу. Парочки, вечно целующиеся, – наиболее частые гости сквера особенно в летнее время.
Парень стоял, постукивая ботинок о ботинок, спасаясь то ли от холода, то ли от волнения, то ли, вспомнив с утра заевший мотив, отбивал таким образом такт. Он часто оглядывался назад, явно ожидая кого-то.
В нем не было ни нервозности, ни суеты, и мне казалось, что даже отсюда, с девятого этажа, виден здоровый, лоснящийся румянец его щек и разместившаяся между ними – полуулыбка. О чем он думал? Сказать невозможно. Но вряд ли в его мыслях было что-то серое, скучное, вялое…
Кошка, внезапно очнувшаяся от своей беспробудной лени, запрыгнула на подоконник и, отчаянно мурлыча, начала тереться головой о мою щеку. Коварное желтоглазое существо пыталось донести до меня свой абсолютный голод, вышагивая по подоконнику грациозно и пушисто. Она была пестра: в эту минуту мне показалось, что некий художник, изрядно выпив и внезапно поймав вдохновенье, решил изобразить на ее обильной шерсти что-то, что-то понятное только ему. Рыжее пятно символично делило ее нос на две части; такие же рыжие пятна на лапках создавали ощущение порванных носков. Кошка, внезапно забыв про свой голод, уставилась в окно, на пролетающего мимо голубя.
Голубь! Он летел сквозь надсаженный воздух, и его красный глаз разрывал тяжелую серую гущу. Интересно, было ли у него в мыслях что-нибудь, кроме высот, полетов? Сомневаюсь. Зачем думать, когда у тебя есть крылья? Когда можешь просто взять – и взлететь, прячась от суеты, прорывая воздух, парить, парить, парить в тех местах, где только ветер тебе хозяин. Голубь, я тебе завидую. Голубь, где мои крылья?
Я прислонился ухом к чуть прибеленной кошачьей грудке.Переставшая мурчать, она была спокойна: только сердце, бьющееся по-кошачьи часто-часто, и ровное дыхание. Дыхание! Мы – живые, мы – дышим. А дышит ли планета? Есть ли у нее такая потребность – вдоха и выдоха?
Я попытался почувствовать, глядя сквозь это пресловутое окно, дыхание планеты. Но виделся только выдох: суета, машины, люди, серость, серость, зимняя серость умирающей от отсутствия воздуха Земли. Вдох, вдох!
Вдох случился внезапно – застыло все. Застыло и начало меняться: нет этого протухшего снега, грязи, унылости – весна пришла! Деревья распустились, птицы, вдохновленные долгим перелетом, весело щебетали под окнами, рассказывали о далеких странах, заморских, неясных… вдали нет этих длинных подъемных кранов – только цветущий лес, а вместо дороги – полноводная чистая река…
Парень приметил девушку и кинулся к ней. Его лицо лучилось радостью, предвестием скорого поцелуя. Он бежал, а точнее летел: словно голубь среди облаков, размахивая своими большими белыми крыльями. Вот и девушка: яркая, пышная, словно эта весна. Они оба застыли в долгом поцелуе – и целый мир застыл, глядя на эту чистую родниковую любовь.
Вдох прошел так же быстро, как и начался. Я, взяв кошку в руки, отвернулся от окна, не в силах смотреть на вновь умирающую планету.
О чем я думал, стоя у окна?!
– Что ты там увидел? – безучастно поинтересовалась мать, подперев подбородок большим пальцем.
– Ничего, – я поморщился, – только бесконечный, непрекращающийся холод.
