Сверх-волдыри крепко засели в голове молодого лидера коршунов – Полыни. Он понимал, что решительно ничто не объединяет волдырей нынешних – неповоротливых, толстозадых, ленивых и бестолковых – с героями далекого прошлого. Нет, не на рядовых волдырей походили их предки – скорее, это были вольные коршуны, только в более возвышенном исполнении; гордые демоны, да и всё… Вольные сыны этого самого… – тут Полыня маленько сомневался, нужное слово ускользало из сознания; ну а когда вспомнилось, неясно было, что оно значит: сыны э ф и р а ! Возможно, э ф и р есть не что иное, как в ы с о т а, вышняя сфера? То есть не менее четвертого этажа, на наш пересчет… Так или иначе, Полыня с удовольствием предавался красивым размышлениям о высшем предназначении вольных коршунов; и о лично его, Полыни, миссии: вернуть ускользнувшие идеалы красавцев сверх-волдырей в Волдырь нынешний. Уж это непременно, как хотите… Потому что, если высокие идеалы отсутствуют… – тут Полыня опять начинал хмуриться и даже раздражительно кряхтеть; понимал, однако, что без идеалов дело именно не сдвинется с мертвой точки, никакое усердие не поможет.
Что же касается молодых и пока не организованных коршунов, тут дело обстояло следующим образом: эти дурные с виду ребята натурально путались у всех под ногами. Конечно, у них была примечательная походка (в этом им никто не отказывал); походка, стать, шнурованные ботинки. Но когда этакий зашнурованный коршун вертится нескончаемо у тебя под носом, то тут уж никакая походка не поможет; по-любому этот активист заставляет добрых людей отшатнуться либо молча высморкаться в дорожную пыль. А иначе просто невозможно стерпеть!
Итак, молодые коршуны толкались тут и там, стукаясь плечами друг о друга и обступая друг другу же ноги. В тяжелом сознании некоторых наблюдателей (к примеру, в сознании чиновника Крысоева) вяло шевелились конструктивные, хотя и сомнительные идеи: так, Владимир Николаевич всерьез подумывал вызвать строительную технику, да и очистить городской бульвар от вольных детей эфира.
«Техника, конечно, не последнего поколения, – вяло думал администратор. – Ну да ведь и не картонная же… Может пригодиться для конструктивного решения».
И Крысоев принимался лихорадочно решать, как все же очистить городской бульвар? При этом руководитель безостановочно твердил слово «конструктивный», так что, в конце концов, перестал понимать его смысл. Конструктивный, конструктивного, конструктивным… Что, спрашивается, к чему?
Полыня тоже приметил, что его подопечные маленько расслабляются. Это можно было понять: сколько километров отстучали парни ботинками по битым городским тротуарам – и вот теперь, запыленные, взмыленные, смотрели хмуро, как воины после длительной осады непокорной крепости.
«Ребятам нужно реальное дело, – угрюмо думал Полыня. – А отец Сойка, вместо ясной перспективы, твердит о том, что всему свой час. Посмотрел бы я на него, как он это скажет парням».
Думая таким образом, Полыня, между прочим, и сам верил, что его коршуны – усталые воины, затупившие свое оружие в борьбе с кривдой…
Вообще (если вернуться к теоретическим исканиям Полыни) путь к идеалу – дело длинное и утомительное. Об этом уже говорилось выше, но приходится повторить: трудное и утомительное дело. Потому не следует удивляться, что искания Полыни привели его однажды в темный подвал заброшенного дома, что стоял на окраине Волдыря (хотя, применительно к Волдырю, говорить «окраина» – большая роскошь. Ибо Волдырь, очень возможно, в переводе с какого-нибудь языка, и означает «окраина». Задняя часть мира…).
Набрел на покинутый дом Полыня, в самом деле, случайно; его гнали беспорядочные и безотрадные раздумья. Однако, наткнувшись взглядом на старые стены, по которым неохотно полз серый мох, Полыня остановился; какая-то смутная мысль вторглась в усталую голову. Поколебавшись еще немного, Полыня твердо двинулся ко входу и уже через пять минут осторожно пробирался среди поваленной рухляди, перевернутых кверху ножками табуреток, какого-то вонючего тряпья и прочих признаков мертвого жилища. А еще через минуту взору Полыни открылся полуприкрытый досками подвал. Теперь уже не случайно, а ведомый конкретной идеей, Полыня спустился по ветхим ступеням и оказался в довольно просторном помещении, темном, вонючем, но вполне годном. Для чего годном? Теперь Полыня точно знал ответ. В старом полуразрушенном доме они устроят штаб-квартиру. Там, наверху, наведут порядок, установят столы, стулья, может быть, даже разложат газеты… Но это так, более для вида. Потому что главным местом сделается подвал – будущая кузница вольных коршунов! Там они будут качать свои пока недоразвитые мускулы; там будут укреплять тела, совершенствоваться физически, и, быть может, – кто знает! – в самом деле, приобретут сходство со своими свирепыми предками? То есть не свирепыми, конечно, а дерзкими, дерзновенными…
Жадно оглядывая темный подвал, Полыня дрожал от нетерпения: звуки невидимых маршей, гортанные слова команды, знамена, трепещущие на холодном ветру, и сияющая дорога к славе – вот какие видения разрывали маленькую голову вольного коршуна Полыни.
Вообще был момент, когда от сверкающих перспектив сознание Полыни слегка помутилось. Отшвыривая ногой подвальный мусор, лидер коршунов почти маршировал по вонючему помещению; он расправил плечи и неожиданно для себя наградил пинком старую железную кровать, вышедшую из употребления в незапамятные времена. В глазах юноши потемнело; большой палец в ботинке, кажется, распух (распух, надо сказать, с неправдоподобной быстротой. А все проклятое воодушевление! Все азарт да неугомонная натура!); но это не остудило Полыню. Хотя – оглушенный внутренними маршами, кривясь от боли и заметно приволакивая пострадавшую ногу, – коршун все-таки покинул подвал, а потом и дом, перекрыв вход тяжелой доской. Отныне (решил Полыня) дом больше не будет заброшен, а вольные коршуны перестанут попусту слоняться по Волдырю, ожидая распоряжений отца Сойки. Теперь у них появится (уже появилось!) дело. И, несмотря на то, что нога саднила, а короткое пальто покрылось подвальной пылью, Полыня торжествующе улыбался.
Молодые волдыри – это преимущественно плечистые, но довольно вялые дебилы, которые, встретившись на узкой дорожке, будут долго сопеть, переминаться и отталкивать друг друга плечами. Вообще слово «дебил» на языке волдырей ничуть не оскорбительно; «дебил», в переводе с этого наречья, означает «недоросль», а больше ничего. Никак не человек со слаборазвитыми способностями… Тем более, способностей у волдырей нету вовсе, такова их природа. Вместо способностей они наделены отличными челюстями, вообще – перерабатывающей, так сказать, составляющей…
Конечно, молодые волдыри несколько живее волдырей-ветеранов. Сбиваясь в небольшие стада, они производят довольно бойкие эволюции по улицам родного Волдыря; их топот, ржание, молодое сопение разносятся над городом – не в период спячки, само собой, а в часы активной, полноценной жизни.
С учетом нежного возраста волдыри-недоросли ничем особо не занимаются; преимущественно знакомятся с окружающей природой и с возможностями собственных организмов. Все их радует, это факт; если, к примеру, юный волдырь скребет молодую свою грудь, то, будьте покойны, он сопровождает это простое действие оглушительным гоготом, тяжелым, как камнепад.
Народ, однако, юные волдыри смирный; точь-в-точь, как и их родители. Ну, топот; ну, ржание… Большой-то беды тут нет, верно?
Ветераны, глядя на эти неуклюжие забавы, только усмехались: сами, мол, были таковы – за что же бранить юнцов? А верно, бранить было не за что; до поры до времени.
По Волдырю полетела молва: красивые ребята коршуны окопались в подвале, отделанном под спортивный зал; оснастили этот зал всяким подходящим железом, ломаной арматурой, что ли – и всерьез занялись делом. Качают, засранцы, свои мускулы, так что молодые волдыри застревают среди улицы с отворенными ртами, нарушая движение… таращат толстозадые юнцы очи на вольных коршунов, и не то чтобы завидуют – просто оглушительно сопят. Вон, мол, каковы мускулы; как дыни. Но притом – не пищевой продукт…
Совиных в своей школе вынуждена была отметить: стада юных дебилов все чаще останавливали молодой беспечный бег и обменивались смутными впечатлениями.
– Полыня, – сообщал, облизываясь, один молодой дебил другому молодому дебилу, – кулаком может проломить амбар.
– Пиздишь, – равнодушно отвечал второй молодой дебил. – Нету никакого амбара…
– С одного удара, – настаивал прежний дебил. – Хряснет – и привет.
– Пиздишь, – реагировал товарищ, после чего принимался с шумом расчесывать грудь. То есть сомнения все же посещали недоверчивого юношу… А ну как рассказчик не врет?
Сова Андреевна с тревогой прислушивалась к тяжелому сопению и разговорам. Хотела было особым распоряжением объявить и тренировочный подвал, и вольных коршунов, и самого Полыню несуществующими – да остереглась. К тому же сидел еще в памяти окаянный вечер встречи, так что тот же Полыня – как его отменишь? Не объявлять же бестолковым видением? В общем, Сова сомневалась. Разговоры о тренировках вольных коршунов, о их растущей мощи, многочисленные свидетельства безусловной популярности оперившихся юнцов больно ранили педагога. И хотя совсем недавно она радовалась бы таким свидетельствам – сейчас что-то мешало испытывать удовлетворение… Быть может, растущее подозрение, что ей в этой отрадной картине не сыщется места? Вон какие мускулы накачали! Малолетние девицы в дневниках описывают это зрелище таким образом, что совестно читать… Позабыв про девичью честь описывают – если вы понимаете, о чем речь…
Самым неприятным, однако, открытием Совиных сделались попытки молодых волдырей самоорганизоваться. Иначе говоря, сбиться в стаи – причем сбиться не на случайной основе, а осмысленно; допустим, напирая на какую-то общую примету или свойство. Собраться, скажем, толпой, в которой у каждого члена имеется длинный нестриженый ноготь на мизинце правой руки. Либо – задней левой ноги, это абсолютно несущественно! Важно, чтобы имелся опознавательный знак, символ касты, отличительная – пусть и бессмысленная – примета. Ноготь ли, подбритая бровь либо левая рука, сложенная в увесистую фигу, которая, в свою очередь, укрыта в левом же кармане. Пароль, так сказать; признак изолированности сообщества от прочих сообществ.
Конечно, молодые волдыри до таких обобщений не подымались. Все было куда проще: соберутся недоросли, скажем, на школьном дворе, посопят, побранятся, поплюют на желтую траву; ну а потом, в шуме, гаме, сдержанном ржании – придут, в конце концов, к соглашению. Всем не стричь один ноготь. Либо – не мыть рыло. Либо – что-нибудь еще… Договорятся этак – и ходят довольные… Чувствуют, что теперь не отстают от других. От тех же вольных коршунов – хвастунов с начищенными клювами! Эко дело – начищенный клюв. Вот вырастет у нас клюв – и мы его начистим не хуже…
Во всем перечисленном, однако, имеется интересная деталь: и молодые коршуны, которые толкались в ожидании настоящего дела, и юные бестолковые волдыри – со своим простодушным ржанием да нестрижеными ногтями, и даже лидеры, отец Сойка и Полыня, оказались будто схвачены одинаковой болезнью. И тем и другим неизвестно для каких целей грезился вождь. Безусловно, такие фигуры, как тот же Полыня либо отец Сойка мыслили на эту роль себя (чего не скажешь о рядовых волдырях или даже вольных коршунах); но, так или иначе, призрак вождя отчетливо маячил в сознании довольно большого числа людей…
К каким конкретно последствиям это привело? Об этом будет сказано позже; а пока – то немногое, что может породить глупое мечтание.
Г Р Ё З А О В О Ж Д Е
Откуда обыкновенно берутся вожди? Никак не из яйца, будь оно хоть яйцо птицы Рух. Это не цыплята, чтобы по осени радовать хозяек. Вождь, взлелеянный народной грёзой, совсем другое дело. Он вообще выскакивает н и о т к у д а, как беспечный лыжник. Еще вчера, кажется, ничего этакого было не видать, одна усеянная плевками городская площадь – и вдруг на тебе! Мертвое выражение на постной физиономии; с виду – обычнейший крокодил-недоросль, вялый, ленивый и мстительный. За каждую бородавку отомстит, сука; за каждый природный нарост… Притом морда пренеприятная, даже если ты в девической поре и еще мало соображаешь – все равно отшатнешься. Небольшие накачанные бицепсы под зеленоватой кожей; бородавки, о которых уже говорилось, и сладостная улыбка полузрелого крокодила – что тут добавить? Однако, это не полный перечень, отдельно придется сказать о качествах вождя. Острые, как бритва, зубы – безусловно. Плюс гормональный дисбаланс: ничего, в принципе, особенного, исключая мелкую сыпь. Группируются прыщи преимущественно в области рожи, типа звездной россыпи случайной конфигурации; и вот парадокс: ничто эти прыщи не берет – ни одеколон, ни всемогущий свет дневной. Горят прыщи, как предупредительные знаки; ну, дисбаланс, что поделаешь…
Этот вождь крепкий орешек. Превосходно смонтированные челюсти придают ему обаяние, и хотя глумливая физиономия вызывает тошноту, к нему все равно тянутся. Да и как не тянуться к человеку, который, пару раз щелкнув зубами, приводит в порядок всякое сообщество? Неудивительно, что этот парень вторгается в отсутствующие сны волдырей; заглядывает в каждое рыло и лично – лично! – награждает рядового волдыря проницательной крокодиловой улыбкой! Ну а люди млеют, что ж… Можно ли их осуждать? Вряд ли; потому что простое человеческое внимание нам ох как необходимо… И вот уж пригрезившийся лидер начинает распоряжаться, как у себя дома: моложавый, подтянутый, глаза скрыты мутной пленкой… Фантом, любимая греза, придуманный народом вождь…
Вообще, надо заметить, мечта о вожде, лидере, идеальном герое как-то вдруг заняла в Волдыре свои довольно крепкие позиции. И это было тем удивительнее, что общая непритязательность рядовых волдырей натурально бросалась в глаза. Какой такой идеальный вождь, когда, грубо говоря, морды утереть не в состоянии, а, вместо красивых речей, булькаем либо рычим? И в целом все эти природные отправления более напоминают отрыжку, чем возвышенные речи?! Однако вопреки этим объективным обстоятельствам, Полыня ходил натурально сам не свой: из гордых уст вырывались соответственно гордые призывы – отчасти туманные, но, так сказать, в высоком градусе отчаянной какой-то веры. Что и говорить: отдельные фразы отдавали горячкой, обычно сопутствующей вирусному заболеванию средней тяжести. Так, Полыня бормотал нечто невразумительное об очистительном огне, о жертве, о каких-то несуществующих алтарях. Уж кого он там наметил на роль жертвы? И кто должен был стать хранителем священного огня? Туман, горячка и туман – то есть ровно те симптомы, без которых сроду не обходятся никакие великие свершения.
Впрочем, несмотря на чепуху и путаницу, на общую, так сказать, задымленность собственного сознания, Полыня кое до чего додумался. Коротко говоря, мятежный юноша задумал акцию, которая, как ему мерещилось, сплотит расшатавшиеся ряды вольных коршунов, а его, Полыню, в один момент выдвинет на вершину общественного движения.
Акция была довольно проста и, строго говоря, придумана задолго до Полыни; в незапамятные, можно сказать, времена, когда Волдыря, возможно, еще не существовало вовсе, ну а сильные и гордые п р а – в о л д ы р и уже вовсю бродили по диким окрестностям. Коротко говоря, Полыня придумал следующее: организовать огненные похороны их безвременно погибшего товарища – юного коршуна Витька; воздать должное этому мятежному герою и, быть может, поклясться – прямо на могиле – отомстить за учиненное злодейство. И вот удивительно: со дня смерти Витька прошло, казалось бы, не так много времени, – а Полыня искренно поверил, что его младший товарищ бесславно помер не от собственного Полыни клюва, а именно сделался жертвой происков врагов – того же злополучного Кабана, а может, и каких-нибудь его злонамеренных прихвостней! То есть этот факт указывает, до чего все же человек может сделаться жертвой самогипноза – в тех особенно случаях, когда его вдруг охватывает пламя туманных идеалов.
Ровно это сделалось с Полыней. Он, надо повторить, не только п о в е р и л, что Витек был жертвой злодеев, но и испытал истинные горечь, гнев, негодование и твердое намерение отмстить; вжился, иначе говоря, в новый образ, довольно сложный для исполнителя… но вот же оказавшийся молодому Полыне вполне по плечу!
Трудность, в общем, была одна-единственная. Она заключалась в том, что Витек помер, некоторым образом, уже давненько. И хотя тело пока не было в земле, а х р а н и л о с ь в полицейском морге – вплоть до выяснения обстоятельств смерти – это было примерно то же самое, что выкапывать покойника… Увы, ни для кого не секрет: этот полицейский МОРГ – всего-навсего зловонная яма, вырытая на окраине Волдыря и кое-как присыпанная землей. Страшноватое, короче, место это временное хранилище усопших… И даже не столько страшноватое, сколько смрадное, зловонное… Мухи там летают (между нами говоря) размером с воробьев; каждая муха – с кусок летающего дерьма… Ну да мы отвлеклись.
Мысли об обстоятельствах, которые могут затруднить задуманную акцию, не смутили Полыню. Наоборот – придали ему силы, что ли (ибо испытания для грозного мужа – ммм… Что-то особенно ценное, короче. А тут испытаний хватало… Одна вонь чего стоила…).
