Первый этаж

Доброта урода –

Великие реки

С севера на юг.

Как люди

В воскресение входят.

“Опять, сволочь, пьяный слоняется. Только приехал, а уже пьяный слоняется. Ездит в свои командировки, а потом пьянющий… Да пил бы, гад, на то, что заработал, да ведь нет: займёт – и бегом до ближайшего, ещё и не вернёт никогда! Да уж, надо было так докатиться… Ни жены, ни детей, никому не нужен. Пьёт-то и то один, собутыльники и то не нужны, на два-три дня заявится, пропьётся и снова в калым. Вроде уж никто и не одалживает, а всё равно, гнида, напорется, иль всё же с заработков потихоньку урывает? Да нет, копит небось на что-нибудь…А потом – бац! Вот, мол, я какой, думали алкаш, вот вам! ”- во дворе Северюгина шло бурное обсуждение его персоны.
Сам он действительно день назад вернулся из очередной командировки, в которые ездил уже на протяжение нескольких лет. А что? Деньги как никак стабильно  платят, да и как обычная зарплата не расходятся, платят ведь по приезду. Да и кормят опять же не из своего кармана.
Из-за угла высунулась, именно высунулась его неопрятно одетая фигура. Он был немного выпив. Шёл через свой двор домой. Во дворе стояла группа людей: мужчина с собакой, две бабки, женщина с ребёнком и девушка. Все что-то живо обсуждали. Северюгин их знал – все жильцы из его двухподъездного дома.
Когда он приблизился, компания дружно перевела взгляд на него и замолчала. Дойдя до подъезда, открыв входную дверь и уже собираясь войти, до него долетели обрывки фраз: «А-а-а, явился…вспомнили…иждивенец». Не обращая на это внимания ”любимец ”двора стал подниматься в квартиру.
Квартира у Северюгина обставлена была чересчур скромно. Она вообще производила впечатление временной стоянки кочевников. В комнате (она была единственной) находился  стол, два стула и сложенная раскладушка. Пародия на сервант находилась в углу, в нём лежали кипой какие-то бумаги, рядом кастрюля, чашка. Сверху в раскрытом виде громоздилась похожая на энциклопедию книга. Пол был грязен настолько, что вряд ли бы кто решился снять ботинки, а ботинки бы решились пройти по нему.
Кухня представляла собой все, что угодно, но не кухню: стол, неработающий холодильник, ржавую раковину, в которой лежала тарелка, покрытая плесенью, и грязный абажур со скорей всего перегоревшей лампочкой.
Коридором было пространство между комнатой, кухней и ванной комнатой, то есть его не было.
“Вот я и дома”, – сказал сам себе Северюгин.
Пройдя на кухню, он сбросил куртку на стол и направился к окну. Через немытые стёкла третьего этажа виднелся весь двор и ранняя весна. Вон стоят его соседи. Александр Петрович с собакой, говорят в горсовете, ждёт квартиру в хорошем районе. Пенсионерки, не помню как их по имени, наверно, как и всех бабушек: Вали, Нади, Веры. Женщина-это Люба, Любовь Валерьевна – с сыном, младшим. Дома ещё два, старшего пришлось отдать в дом ребёнка – церебральный паралич, одной ни как не потянуть. Да и старшему-то лет двенадцать. Девушка с филологического в красных сапожках уже ушла.
Отойдя от окна Северюгин прошёл в комнату, в поднебесную, как сам называл он её, из-за цвета обоев, хотя были они скорей серые ,чем голубые. Достал из заднего кармана штанов пачку денег и бросил на стол. Взял в серванте конверт, взглянул на образок Николая Чудотворца, взял бумагу и коробку разноцветных карандашей, изрядно попользованных. ”Иждивенец, алкаш… – без всякой злобы повторил он. Да, вы правы. Да, они во всём правы, люблю немножко, нервы, ну  иногда перебираю, дык что, работа- не сахар, ползаю в грязи…Ну ладно, ничего”.
Какое-то время он что-то рисовал на листке, менял карандаши, улыбался, всматривался. Потом взяв и как бы отряхнув его посмотрел, что вышло.
А вышло небо, луг, где-то далеко деревья – сказочные звери наверняка были там, птицы и …всё.
Бережно сложив лист, он убрал его, как и деньги, в конверт и запечатал. Написав на нём в такой-то, такой-то детский дом, от кого пропустил…
Дальше рассказывать о нём, что он чувствовал, какие мысли питали его, было бы цинично и бестактно. Но вот знали бы его соседи, что этот человек плакал, когда надо было испортить лист бумаги ненужными буквами, плакал, видя весну, зная, что будет зима, плакал, видя нецелостность людей, плакал, так всех ему было жалко.
Надо было торопиться – отправить конверт, через день снова в командировку.