Людмила Толич. Психотроника любви (роман, глава 4, Усадьба над озером)

В семье профессора Грязнова царило явное замешательство, впрочем, вполне объяснимое в силу неординарности ситуации. Дело в том, что, во-первых, его единственная племянница, фактически удочеренная им из-за раннего сиротства, увлеклась идеями некого Свириденко, вечного кандидата, так и не сумевшего защититься, несмотря на интерес к его версиям в научном мире и авторитетные рекомендации самого Грязнова. Ни одна из его оригинальных идей, которыми он был напичкан сверх меры и умел интересно подавать, особенно таким восприимчивым барышням, как Ируська, не была достаточно состоятельной для серьезной разработки. И все же, если бы это был обычный роман на фоне, так сказать, кабинетной науки, вряд ли стоило беспокоиться, однако именно область сомнительных изысканий бывшего любознательного ученика тревожила профессора не меньше, чем чувства племянницы. Но об этом после.

Во-вторых же, его дражайшая супруга Леонида Архиповна тайно (в полном смысле этого слова!) продала дореволюционную ветхую дачу, обустроенную чуть ли ни в центре города, точнее, в курортной зоне, примыкающей к самому престижному району, куда можно было дойти пешком из их городской квартиры максимум за пятьдесят минут, да и то, если не очень спешить.

 

Погруженный в свои аналитические занятия, профессор вряд ли хватился бы сразу недостающей недвижимости, тем паче, что не бывал на даче уже несколько лет, но расстроенная родня, выдворенная из провисших гамаков в самом начале купального сезона, поспешила бурно выразить ему лицемерные соболезнования по поводу утраченного эдема.

 

Топая яростно ногами, обутыми в мягкие тапочки, профессор наступал на супругу. Его руки судорожно рассекали накаленный страстями воздух столовой, а голос недопустимо вибрировал:

– Как ты посмела самолично распорядиться имуществом… нашим общим имуществом, не посоветовавшись… ни словом не обмолвившись! Вся семья потрясена потерей шале…

 

– Кадик, прошу тебя, не называй швейцарской виллой кирпичный сарай с гнилым балконом на двух подпорах, – спокойно отвечала профессорша, разглаживая крошечным утюжком гипюровый воротник, – все равно эти графские развалины определили под снос.

– Ничего не хочу слышать, – продолжал топать ногами ученый муж, преждевременно отвергая разумные доводы, – я объявляю голодовку. Все.

 

Между тем, повод для такого кардинального решения у Леониды Архиповны конечно же был. Целый год армия накрахмаленных чиновников из местной мэрии хладнокровно и профессионально атаковала хозяйку упомянутой дачки. Но как раз в драматический момент контрольного обмера участка, после чего неминуемо последовало бы вручение извещения на выселение и оскорбительная компенсация «остаточной стоимости», в дом явился купец кавказской национальности (судя по заметному акценту и характерному профилю). Он представился агентом какой-то торговой фирмы, загадочно улыбнулся в ответ на предупреждение о сносе и предложил за предмет отчуждения… такую сумму! Одним словом, Леонида Архиповна согласилась.

 

– Аркадий! – негромко, но настойчиво стучалась она в кабинет к обиженному супругу. – Открой немедленно. Ты за всю свою жизнь до самой этой чертовой перестройки не заработал таких денег. Даже если сложить вместе все зарплаты и совминовские пайки. А что теперь? Куда я пойду с тремя нищими миллионами? Аркадий, открой, не выводи меня из себя…

 

– Ты ругаешься как… крестьянка! – выпалил Аркадий Львович, появляясь в дверях.

– А я и есть крестьянка, – с достоинством парировала Леонида Архиповна, – и если бы мой отец не был наркомом просвещения и не отправил тебя в Казахстан морить саранчу, тебя бы самого уморили… – она разрыдалась.

– Ну хватит, хватит, Лелечка… зачем это, ни к чему…

 

Читайте журнал «Новая Литература»

Профессор топтался вокруг жены, неуклюже поглаживая ее по сутулой спине, он уже сожалел о своей строптивости. В конце концов, эта дача – сущий ад: летом вертеп, зимой обворовывают регулярно, что ни оставь, даже старое трюмо украли, без зеркала. Зеркало давно разбилось.

 

– И потом, – глотая слезы, оправдывалась Леонида Архиповна, – мне предложили другую дачу, ни в какое сравнение… просто замечательная усадьба…

– Что?!

 

Немая сцена продолжалась недолго. Недаром победившая Леонида Архиповна, дочь наследницы обанкротившегося киевского банкира, до самой смерти скрывавшая свое классовое происхождение, отличалась истинно врожденной крестьянской практичностью отца.

 

Мудро рассудив, что пачка заграничной «капусты», которую она из патриотических принципов за нормальные деньги не признавала, – всего лишь раскрашенная кучка высококачественной бумаги, годная, при определенных обстоятельствах, только для растопки (а такие обстоятельства были на памяти ее покойной матушки, не говоря уж о ее собственной коллекции с двумя сотнями отечественных денежных знаков), Леонида Архиповна согласилась на осмотр предложенной для продажи усадьбы, весьма удаленной от города, но и это имело свои положительные стороны. Аркадий Львович больше не служил, как ему нравилось выражаться, работал у себя в кабинете, а значит, на лето все необходимое можно было перевезти в дом у озера, осмотром которого хозяйка осталась очень довольна.

 

Неожиданно сама местность и архаичное строение с частями уцелевшей лепки на фасаде, плохо оштукатуренное и с косметической побелкой, сквозь которую проступали в разных местах довоенные трафареты, пришлись профессору по душе. Он вроде помолодел, взбодрился и даже потребовал переехать туда незамедлительно. Весна стояла ранняя, следовательно, никаких препонов в осуществлении давнишней мечты супругов – уединиться в собственном доме среди природы, не изгаженной отрыжками цивилизации, – больше не существовало.

 

Словом, в начале июня профессорская чета отбыла в усадьбу у озера.

Ирина Александровна, или просто Ируська, как ее звал любимый дядечка, переехала на дачу вместе с родственниками, заменившими ей родителей, погибших в геологической экспедиции на Таймыре. Окончив университет, она отстранилась от научной работы, которая, кстати, повсеместно сворачивалась как недопустимая блажь для смутных времен и увлеклась самостоятельными разработками в области биоэнергетики. Профессор Грязнов считал с уверенностью, что племянница следует его системе многолетних исследований, но оказалось, что он, мягко говоря, несколько заблуждался.

 

– Что это значит? – возмутился Аркадий Львович, обнаружив на письменном столе Ирины астрологические справочники, безграмотные эзотерические трактаты и всякую оккультную чушь.

– Ну, дусик, не сердись, нельзя же смотреть на все так серьезно, – Ирина повисла на шее у дядечки, прижавшись щекой к его безупречно подстриженной бороде.

 

Он просто не в состоянии был проявлять строгость к этому очаровательному созданию. Но, как никто другой, профессор живо представлял губительное влияние псевдонаук на молодой, пытливый ум и невольно ужаснулся тому, что стояло за невинным, на взгляд осведомленных поверхностно, увлечением девушки.

 

– Радость моя, не стоит себя обманывать. Ты же не суеверная простушка и уж, тем более, не станешь составлять надувательские астрологические прогнозы. Весь этот бред не достоин внимания образованного человека. Какие-то кукольные науки!

Господин Свириденко во сне и наяву видит тебя в роли Дианы Воген. Надеюсь, ты помнишь этот курьез, когда маклершу по продаже пишущих машинок, на которых она строчила романы своего шефа-мистификатора Лео Таксиля, непревзойденного ренегата, блефовавшего с самим Папой, выдали сначала замуж за Асмодея, а потом «очистили» святой водой из Лурдского источника и чуть ли не канонизировали. Поразительно, как люди любят сами себя одурачивать! Уж не задумал ли твой кумир перещеголять несравненного Лео и выдать на гора своего «Дьявола»? Момент очень даже подходящий – кончина века, хаос, бедлам Марии Вифлеемской.

 

– Ты категоричен и несправедлив ко мне, – возражала Ирина, – ты поссорился с Сергеем Юрьевичем, а еще недавно ставил его всем в пример.

– Оставь в покое Сергея Юрьевича, у меня с ним сложные отношения. До недавнего времени ты, кстати, ему явно не симпатизировала, что же переменилось?

 

– Ровным счетом ничего. Ты зря кипятишься и ревнуешь. Да, да, ревнуешь, у тебя на лице все написано, – и она со смехом стала обнимать дядечку, – просто я хочу твоего Свириденко положить на обе лопатки.

– Ой-ой-ой, – сморщился Аркадий Львович, – по Сеньке ли шапка?

 

Но Ирина уже не слушала его и, быстренько переменив щекотливую тему разговора, увлекла в столовую, откуда доносился аппетитный запах пирогов с капустой.

 

За обедом все обменивались восторженными впечатлениями от прелестного дома и окрестностей, его окружавших. Были и гости: Иван Лукич с Аграфеной Петровной, коренные жители здешних мест, соседствующие с усадьбой много лет. Собственно они-то и сберегли дом от полного разрушения.

 

– Тут стены в три локтя, то ж не дом, а Брестская крепость. При любой власти оборону держать будет… – с видимой гордостью сообщил сосед.

– Ваня, – толкнула его под столом коленкой Аграфена Петровна, – лучше расскажи, как тебе война через три года аукнулась.

 

– Ну да, – старик не сразу сообразил, почему его прервали, но затем сосредоточился и повел обстоятельный рассказ, – при самом конце войны здесь склад оружейный поставили. Потом, после всего, еще на несколько зим он так и оставался покинутым. Наш председатель мотался туды-сюды. «Взорвется, – говорил, – язви его в корень, – извиняюсь за ругательное выражение, только, как говорится, из песни слов не выкинешь, а он, бывало, еще круче загибал, – тогда ваш министр в штаны навалит. Я к ему третий год бумаги пишу. Вот отправлю все копии в Кремль – пускай дурака такого за вредительство самого эти бомбы таскать заставят. Они ж под открытым небом лежат, рыжие от ржавчины, как китайские дыни».

 

Испугались, видать, крысы штабные и пригнали сюда целый батальон молоденьких солдатиков. А я всю войну в саперах пропахал, ну и крутился тут, за ними приглядывал. Неделю бомбы и снаряды возили на старый карьер, откуда глину раньше выбирали. Все вывезли, только один для меня, видать, и оставили… Вынес я его во двор, нежно-нежно держу, к сердцу смертушку прижимаю… Тут он – ей-ей, прямо в моих руках – и взорвался. По саперным меркам меня от пяток до макушки на горох разнести полагалось…

 

Ан, нет! Будто сила нечистая боевую головку снесла и как шарахнет… Все левое крыло с библиотекой ухнуло. Там сперва еще барскую сберегали, а потом старые книжки сожгли, мода была такая – буржуйские книжки жечь. Так, аккурат, в библиотеку прыгучий снаряд и угодил, чуть не полдома в подвал провалилось. Под домом, сказывают, ход был аж до самой Германии, и фашисты через его, наверно, много нашего добра поутаскивали.

 

– Ой, на что ж ты пустое мелешь? – снова заволновалась Аграфена Петровна. – Места тут тихие, привольные, лиходеи за три версты не забредали. Моя бабуся, царство ей Небесное, тоже страсти любила сказывать: и привидения, и утопленники, и чорты ей всюду мерещились; а мы, девки, марлевые юбки по два слоя, крашеные лебедой, напялим, красные косынки повяжем и ну плясать в барских хоромах, аж подметки отлетали и штукатурка сыпалась, – смеялась старушка, озорно блестя глазами. – Хуже оккупантов проклятых никаких чортов не было. А теперь мы к им сами в оккупацию просимся. Родной внучек на работу ездил наниматься к германцам, конюшни ихние вычищать, тьфу.

 

– Может, он выход на той стороне искал из нашего подземелья? – философски пошутил Аркадий Львович. – Жаль, я не спелеолог, вот разве Ируськиных друзей поспрошать? – подмигнул он племяннице.

– Ничего не выйдет, – серьезно ответил Иван Лукич. – Там грохнулась вся катакомба до самого озера, аж овраг образовался и протока вровень с озером. Идемте-ка вместе, я покажу.

 

Удивленные и заинтригованные, все более влюбляясь в свое приобретение и место, окружавшее загадочный дом, профессорское семейство отправилось на экскурсию. Однако полуденный зной, редкостный в этих местах в такое раннее время, заставил их отказаться от дальнего маршрута, пришлось ограничиться чудной панорамой, открывавшейся с пологого холма над протокой, где решено было устроить беседку.

 

Вообще-то хозяйственных построек возле дома практически не было никаких. Аграфена Петровна, непостижимым образом учуяв в пожилой городской даме крестьянскую жилку, в два счета сошлась с ней накоротко и, повязав профессоршу по-свойски клетчатым штапельным платком, принесенным в подарок, увлекла на свой двор, показывать хозяйство.

 

– Я так понимаю, Архиповна, здесь надо жить по-нашему, по-деревенски. Пускай скотинку тебе еще непривычно заводить, ну а курочек или гусяток в самый раз. И с мяском на Рождество будете, и девке твоей к свадьбе перинку соберем, пушинка к пушинке.

 

Леонида Архиповна, казалось, не слушала говорливую старушку, а только согласно кивала, раскрасневшись от жаркого солнца и свежего воздуха, улыбалась чему-то своему простой доброй улыбкой и было ей спокойно и хорошо так, как никогда прежде за многие-многие годы…

 

А Иван Лукич толковал профессору про рыбацкую снасть и озерный клев, немного даже погорячившись и заспорив, поскольку ученый оказался знатоком по части мотыля и другой наживки. Словом, дружба, завязавшись волею обстоятельств, обещала в скором времени укрепиться и послужить на пользу обеим семьям.

 

Не чувствовала себя одиноко и Ирина Александровна. Никогда еще не видела она такими счастливыми и жизнерадостными своих близких, как в этот замечательный летний день. Разительная перемена обстановки благотворно подействовала на всех. Душа, утомленная нервозностью городского ритма, жаждала передышки, и трудно было представить что-либо более подходящее, чем этот дом, словно преподнесенный в подарок расщедрившейся судьбой семейству профессора.

 

Вечером, за чаепитием в светлой квадратной комнате с видом на озеро в два окна, еще не определившейся по назначению (а уместно заметить, что комнат в доме было всего три, не считая веранды и погреба, вернее, подвала, довольно большого по площади, с кирпичными арочными простенками), Леонида Архиповна сказала:

 

– Моя мать, – она всегда упоминала родительницу подчеркнуто строгим обращением, – в детстве своем, возможно, не раз коротала вечера именно за таким столом.

 

Большой круглый стол и несколько венских стульев, чудом уцелевших на чердаке, были извлечены оттуда Иваном Лукичом к приезду хозяев и очень кстати приведены в божеский вид.

– Кажется, у них была дача под Киевом, где им пришлось жить довольно долго, – подхватил Аркадий Львович.

– Да, если помнишь, она рассказала об этом незадолго до смерти, уже после того, как папы не стало.

 

Ирина с интересом прислушалась. До недавнего времени семейная история присутствовала в застольных беседах в виде засушенных хроник. Полувековой инстинкт самосохранения засекретил в тайниках памяти ее родственников многие любопытные факты, из которых при случае выуживались дежурные эпизоды.

 

Например, как дед прославил пивоварню Зроля, или совершил со своим семейством героическое путешествие на Кавказ. Но эти красочные жизнеописания касались детства Аркадия Львовича, который приходился родным братом ее матери, а что до тети Лели, то здесь все как-то расплывалось и стиралось в воображении еще и оттого, что почти все ее родственники умерли в кои-то чересчур давние времена.

 

– На даче они оказались вынужденно, – продолжала Леонида Архиповна, – смерть моего деда сопровождалась колоссальным скандалом. Он, оказывается, застрелился. Банкротство, затем опись имущества, полное разорение. Моей матери тогда не исполнилось и пяти лет, она была младшей в семье. Трагедия разразилась так внезапно, что бабушка Зоя Иосифовна слегла в тяжелой горячке, и если бы не Надя, старшая сестра мамы, неизвестно чем бы все закончилось.

 

– Ты никогда не говорила об этом, – взволнованно прервал жену профессор, – то есть о самоубийстве и банкротстве…

– Об этом нельзя было говорить, по крайней мере пока жив был мой папа. Потом тем более нельзя, ну а после войны было не до воспоминаний. Последние двадцать лет я вообще ничего тебе не рассказывала. Семинары, лекции, обработка твоих научных дневников…

 

– Прости, Лелечка, – смущенно пробормотал профессор.

– Оставь, Кадик, всему свой час, вот такой, как сегодня, – и Леонида Архиповна как-то радостно, облегченно вздохнула.

– Тетечка, ну так что же сделала Надя? Ради Бога, не отвлекайся, рассказывай. Ты даже не представляешь, как мне все интересно, – сказала Ирина.

 

– Надя, собственно, заменила сестре мать. Она была старше Ольги намного. Не помню точно ее возраста, однако в семье она считалась уже взрослой. Дача стала их домом, почти что чудом удалось ее сохранить. Из этого скромного рая вскоре ее увез некий Мишель Масалитинов. В детстве моя мать подслушала какой-то жуткий рассказ про этого Мишеля, якобы он был околдован очень богатой женщиной, дочерью чуть ли ни потомка нового Калиостро, совершавшего не меньшие чудеса.

 

Мишель сначала ухаживал за Надей, а потом неожиданно женился на таинственной инородке, воспитанной во Франции. Вдобавок ко всему, женщина эта оказалась сумасшедшей и в припадке безумства задушила своего ребенка и утопилась. Впрочем, тела ее так и не нашли. Мишель же серьезно заболел, но поправился и по окончании траура вернулся к Наде, сумел ее разжалобить, выпросить прощение, и через некоторое время они обвенчались.

Молодые выехали во Францию и там прожили около десяти лет. У них был сын, названный в честь отца Мишенькой. Перед самой войной, в 14-ом году, они возвратились на родину, затем революция…

 

– Да-да… какая, все же, у них была интересная жизнь, – задумчиво произнесла Ирина.

– Она была трагичной, полной всяких неожиданностей, лишений и унижений, – возразила Леонида Архиповна. – Ведь многоимущий в любой миг может потерять все, что имеет, и превратиться в последнего бедняка. А такие метаморфозы увлекательны только в романах. На самом же деле человек хрупок, а богатый и избалованный – почти обречен. Моя мать чудом осталась жива, да и то благодаря встрече с отцом. Я часто думаю об этом…

 

– В молодости, Лелечка, переоценка ценностей не так болезненна, молодой человек воспринимает мир через призму своего эго. Оно превыше и главней всего. К счастью, войны и революции начинаются и… заканчиваются, – улыбнулся Аркадий Львович.

– Ну, ты просто гениальный афоризм выдал, дядечка, – подсела к нему Ирина, – ладно, про бабушку Олю нам все известно: голод, тиф, Крым, Врангель… А вот Надя, что же все-таки с ней? Ты сказала, что у нее был сын. Он же, как это? Твой двоюродный брат, кузен?

 

Леонида Архиповна задумалась, а потом просто сказала:

– Надя умерла. Старший Масалитинов был офицером-монархистом, да еще громкой фамилии. Его расстреляли под Иркутском. Мне ничего, ровным счетом ничего не известно… Мы не смогли найти мальчика. Детский приют, в который его определили, расформировали, детей отправили в разные детдома.

 

Мать искала его вплоть до самой войны. Ездила в Белую Церковь, потом в Пермь, Алапаевск… Дважды ей показывали другого ребенка, убеждали, что фамилия мальчика изменена. Но она очень любила племянника, к тому же до самой разлуки, то есть все время, пока Масалитинов еще надеялся попасть в Крым и Надю с Мишенькой отправить в эмиграцию, до этого кошмарного ада и тифозной больницы, она с племянником не разлучалась. А мальчику на то время минуло девять, он не мог измениться до неузнаваемости и позабыть тетю, к которой был сильно привязан. Словом, до самой смерти мать преследовали муки неизвестности и то, что она не сдержала данное Наде обещание и не сберегла Мишеньку.

 

– Это грустная история. Пожалуй, тетя, ты всех нас расстроила, да и на тебе самой лица нет, – Ирина обняла Леониду Архиповну. – Сегодня полнолуние, пойдемте смотреть луну над озером, – предложила она с напускной веселостью.

Профессор охотно согласился, и все отправились любоваться ночным пейзажем.

Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.