Людмила Толич. Психотроника любви (роман, глава 10, Тени богатых предков)

За спиной Масалитинова, казалось, остановился некто, видимый одному хозяину, потому что, обернувшись, Андрей ничего подозрительного не обнаружил и решил, что звуки, должно быть, донеслись от соседей. Разумеется, в этом, если принять во внимание замечательную акустику старых домов, ничего настораживающего не было. Не выказывая больше особого интереса к шорохам за дверями, он принялся утолять разыгравшийся аппетит, отдавая должное вкусному угощению.

Наконец, Сергей Юрьевич произнес:

– Что же ты, Афанасий? Иди к себе, я потом скажу, что мне нужно. Да ступай же, не видишь: у меня гость, – нетерпеливо повторил он.

 

От неожиданности Андрей поперхнулся. Он не предполагал, что в квартире есть кто-то еще. Запивая очередной порцией сока предательский кашель, он сказал:

 

–          Что же вы не представили меня своему дальнему родственнику? Как-никак, если я надумаю и впрямь погостить у вас, мне придется общаться с ним. Или я прежде вас как-то неправильно понял?

 

– Нет, нет, все так, – поспешил заверить Сергей Юрьевич, – только в каждом монастыре свой устав. Я предпочитаю субординацию. Панибратство с прислугой, а из числа бедных родственников особо, – подчеркнул он, – не к добру. Общество, знаете ли, слишком стремительно расслоилось, и многим трудно вписаться в нынешний социум. Не буду оригинален, если замечу и то, что чем беднее, тем они наглее, только опусти вожжи…

 

– Что-то я не встречал скромников из богатых, – усмехнулся Андрей.

– Естественно: панство-то из хамов. Генетический код, друг мой, тоже не пустой звук: гены пальцем не раздавишь. Да и образовательный ценз у большинства из этой «крутой элиты» на уровне плинтуса, – заметил Свириденко и брезгливо поморщился, – я оставлю вас на пару минут, извините, – добавил он, легко поднявшись из-за стола.

 

Едва только писатель попытался собраться с мыслями и определить, так сказать, свои позиции, как в ту же минуту черный кот вспрыгнул шипя на стул и уставился на него сверкающими глазами. «Тьфу, черт, – вздрогнул Андрей, – ну и наглая тварь!» Кот, словно прочтя его ругательные мысли, угрожающе фыркнул и выгнул спину. Его желтые злющие глаза вспыхивали, как сигнальные лампочки. Затем он стал приседать, готовясь к прыжку.

 

– Но-но! Не вздумай. Придушу, – пообещал Масалитинов, на всякий случай загораживаясь рукой.

– Ий-яа!… – завопил котище, взвился над столом, перевернулся в воздухе и в мгновение ока исчез за дверью.

– Рики, – раскатился по коридору бархатный бас хозяина, – чего разорался, шалопай. Ну и ревнивец же ты, ну и дурак. Поди, Рики, на кухню, Афанасий тебя мяском покормит… Поди, поди, паршивец…

 

Читайте журнал «Новая Литература»

Свириденко, быстро переодевшись, возвратился в столовую. Теперь он был в элегантном летнем костюме цвета болотной зелени с неизвестным Андрею значком, довольно крупным и искусно выполненным в виде восьмиконечного креста, прикрепленного к воротничку слева. Восстанавливая в памяти свои скудные познания в геральдике, Андрей смутно припомнил, что это гербовый знак какого-то дворянского отличия.

 

– У меня, к сожалению, затеялось небольшое, но срочное дельце, – с извинительными интонациями прогудел Свириденко, – отдыхайте, располагайтесь поудобнее – в своей комнате, в гостиной или библиотеке, – где угодно. Отдых вам просто необходим. Я долго не задержусь, вот увидите.

 

С этими словами он вальяжно выплыл в коридор. Едва слышно щелкнул английский замок. Масалитинов невольно ощутил себя заложником мерзкого кота Рики и невидимки Афанасия в лиловом царстве наследника бессмертного Жозефа Свира.

Он пересел в кресло, вытянул ноги и прикрыл глаза. Ничто не нарушало вокруг глубокую устоявшуюся тишину. Вероятно, дом притаился в каком-то заповедном оазисе старой части громадного города. Почти метровой толщины стены, сухие и прохладные на ощупь, тяжелые шторы фиолетового оттенка, глухие жалюзи и компактные бесшумные кондиционеры создавали атмосферу уединения и даже больше – подобия мнимой изоляции от бренных забот и прочей суеты.

 

«Славная обстановочка, разве только немного сонная», – подумал реставратор, невольно сравнивая окружавший его комфорт с духотой своей московской берлоги. Но вдруг тоска по домашним запахам или еще что-то, невыраженное или невыразимое, вытолкнуло его из кресла. Он встал и прошелся по комнате с чувством внезапного беспокойства.

 

Стол оставался неприбранным после обеда, и он, сложив в стопку посуду и столовые приборы, решил отнести все на кухню. Кликнуть Афанасия ему не пришло в голову. Однако никаких признаков присутствия человека, исполнявшего обязанности «домового хозяина» на кухне не обнаружилось. Кота с повадками пантеры тоже не было видно. Не придавая значения странному поведению здешних обитателей, Андрей решил самостоятельно осмотреть библиотеку, в которой ему так любезно предложил поработать Сергей Юрьевич.

 

Только сейчас, направляясь по коридору в противоположную от кухни сторону, Масалитинов заметил, что холл у преддверия был совершенно круглой формы и освещался через выпуклый синий плафон, размером с иллюминатор, размещенный в центре ребристого потолка. Вогнутые грани невысокого купола украшала бронзовая лепка в виде мохнатых лап, опиравшихся на гипсовый обруч карниза. Ансамбль, без сомнения, изображал гигантского паука с сапфировым брюхом.

 

Более того, от карниза до плинтусов стены были оклеены тонкой крученой сеткой, имитирующей настоящую паутину. Оригинальный интерьер, несмотря на свой мрачный замысел, развеселил Андрея, он даже осторожно поскоблил штукатурку ногтем, восхищаясь своеобразным вкусом хозяина и мастерством неизвестного маляра. Затем, вспомнив о своем намерении, он пересек холл, слегка нажал на бронзовую ручку, и дубовая, идеально подогнанная дверь бесшумно отворилась.

 

Полумрак, царивший в книгохранилище, теперь не казался ему таким таинственным, а пыльные маски и экзотические сувениры скорее походили на театральный реквизит, чем на аксессуары шаманских камланий. Однако на всем здесь лежал отпечаток интересов личности творческой и наверняка незаурядных способностей. Старинная рукописная книга с красными печатями по углам пергаментных страниц была убрана со стола.

 

Внимательно оглядевшись по сторонам, Андрей заметил и другие изменения. Беспорядок, такой пленительный и романтичный, больше не оживлял воображения и не будоражил фантазию. Книги стояли скучными рядами, лестница была убрана, а картины над столом скрывала непрозрачная штора, должно быть для того, чтобы внимание понапрасну не отвлекалось.

 

Масалитинов вдруг вздрогнул и бросился в глубину комнаты – туда, где висел поразивший его портрет. Здесь все оказалось на месте, и писатель, сраженный колдовской красотой баронессы, без сил опустился на пол.

 

Снизу, в новом ракурсе, портрет смотрелся по-особенному, фигура женщины как бы выступала из рамы, освещенная слабым рассеянным светом. Печальный взгляд из-под полуопущенных пушистых ресниц больше не изливал неземную скорбь, скорее, в нем угадывался затаенный огонь вполне земной человеческой страсти. Теперь золотоволосая жена художника из скорбного ангела превратилась в чувственную вакханку.

 

Но эта метаморфоза пришлась писателю не по вкусу. Завораживающий флер рассеялся без следа, и портрет почти перестал его интересовать. Он поднялся, еще некоторое время постоял на месте, изучая автограф Жозефа Свира, затем, разом потеряв интерес ко всему, что здесь его окружало, направился к дверям. Внезапно чья-то тень, мелькнувшая на стене, остановила его.

– Кто здесь? – громко спросил Андрей.

 

Тишину кабинета не нарушил ни один звук. Заинтригованный гость обошел все стеллажи, заглянул даже в низкие тумбы и под письменный стол, но ничего подозрительного не обнаружил. Между тем, в комнате явно кто-то присутствовал. Масалитинов мучительно ощущал, как чей-то недобрый взгляд натирает ему затылок. Он обратил внимание на штору, почти полностью прикрывавшую узкое, как бойница, единственное окно, и, подкравшись на цыпочках, резко отдернул плюшевый полог.

 

В самом деле, за ним стоял коренастый человек средних лет с обритой наголо головой. Слегка обвислые крупные мышцы и невероятной ширины плечи красноречиво свидетельствовали о былой, возможно еще не до конца растраченной, недюжинной силе.

 

Человек спокойно, с достоинством, посмотрел в глаза бесцеремонному гостю и указал рукой на широкий карниз за окном. По нему разгуливал старый ворон, волоча растопыренные черно-сизые крылья с седой опушкой на концах.

 

– Вы, надо полагать, Афанасий, – мельком взглянув на несимпатичную птицу, раздраженно произнес Андрей, – вам что: не разрешили разговаривать со мной? Но ваш хозяин ушел, можно было хоть как-то дать знать… Это ведь не очень приятно, когда в чужом доме кто-то сидит за шторой… Я уж было решил, что вы следите за мной.

 

Мужчина в ответ широко раскрыл рот, обнажив крепкие зубы, и, к ужасу Масалитинова, указательным пальцем ткнул в обрубок языка. Он был немым.

 

Пробормотав маловразумительные, ненужные извинения, Масалитинов удалился в свою комнату, лег ничком на постель, но тут же перевернулся на спину, сраженный сладким ароматом французских бельевых духов и, по неведенью, перепутав его с запахом дезодоранта «от летающих насекомых». «Комаров они травят, что ли, – рассердился он не на шутку, – уеду с утренней электричкой».

Решение это несколько успокаивало, хотя и не избавляло от множества проблем. Рукопись, как кара небесная, ждала своего часа, а с нею и неизбежное общение с колоритным хозяином лиловой обители и его немым домочадцем.

 

Между тем, запах больше не раздражал и постепенно стал казаться даже приятным; все происшедшее уже не выглядело так трагично, а скорее наоборот: нелепость собственных поступков и чрезмерная подозрительность сильно смахивали на комикс с кадрами из фильма ужасов. Расслабившись наконец-то, Андрей незаметно задремал.

 

Довольно поздно – солнце за окном уже припекало вовсю – Масалитинов проснулся, бодро соскочил с постели, принял душ, умылся и возвратился к себе. В квартире по-прежнему царило безлюдье. Он сел в качалку у окна, невольно залюбовавшись почти картинной панорамой. Пространственная невесомость над контрастным, свойственным только югу, пожаром красок придавала пейзажу сказочную ирреальность.

 

Вдруг воздух стал как бы сгущаться и закипать сонмищем прозрачных крошечных пузырьков. Писатель зажмурился, ослепленный огненной вспышкой, казалось, возникшей в самом мозгу. Он снова раскрыл глаза и увидел белое облако в форме раскручивающегося кокона. Облако приближалось, и в нем… отчетливо вырисовывался силуэт мужчины со связанными руками. Это был тот самый, уже однажды виденный им Пленник, с мольбой протягивающий обвитые веревкой кисти рук. И как бы от взрыва шаровой молнии, видение исчезло.

 

«Что это? Кто?… – импульсивно бились в мозгу лихорадочные мысли. – О, Господи! Да я сам, как этот загадочный Пленник, неволен и связан…»

Ему захотелось бежать отсюда немедленно, он оставил качалку, быстро прошел к дверям и, едва переступив порог комнаты, почти столкнулся с Сергеем Юрьевичем.

 

– С добрым утром, дорогой мой, – добродушно приветствовал тот своего гостя, подхватывая под локоть и провожая к завтраку. – Как вам спалось после первых впечатлений? Ах, садовая голова! Ума не приложу, отчего я не предупредил вас об уродстве Афанасия? Уж не сердитесь, дружочек. Он, как и почти вся наша немногочисленная родня, много ездил по свету.

 

И вот, в Занзибаре, на острове Пемба с ним приключилось несчастье: какая-то неизвестная болезнь буквально сжирала его на глазах. Из опасения заразы, товарищи оставили его в одном негритянском поселке, а местный эскулап не знал другого лечения, кроме как отрезать и сжечь пораженный орган. Афанасий был спасен, хотя остался без языка.

 

Не думаю, правда, чтобы он сильно страдал от этого, поскольку по природе своей сей грозный муж философ и созерцатель, да к тому же и повар отменный, в чем вы еще убедитесь, – сделав небольшую паузу, Свириденко неожиданно закончил: – только уж чересчур горд, каналья…

 

За завтраком, неторопливым и приятным, разговор вернулся к вчерашней теме.

– Можно предположить, – продолжал Сергей Юрьевич, – что Роше фон Фогельзанг был не просто влюблен в госпожу Свир, он был болен ею. Повсюду, куда бы ни следовала супружеская пара, являлся граф, как бы незаметно и естественно сделавшись преданнейшим другом семьи художника.

 

Он устраивал пышные вернисажи в столицах, изображал из себя мецената и поклонника яркого таланта Жозефа Свира и, оттеснив на второй план всех других его почитателей, наконец, открыл во Флоренции художественную академию, присвоив Свиру звание почетного академика и учредив стипендиальный фонд его имени. Художник души не чаял в своем покровителе и упоенно творил, не догадываясь об истинных причинах благородных порывов графа.

 

Однажды за дружеским ленчем Роше обмолвился о старинном ливонском замке, доставшемся ему среди прочей недвижимости в громадном наследстве. Отрезанный от дорог заболоченными лесами в глухой обнищавшей Подолии, замок и прилегающие к нему земли много веков был предметом кровавых распрей между литовцами, поляками и германцами, пока, наконец, не оказался на приграничных землях Австрийской империи, протянувшейся до Черного озера, а точнее – почти до Каменец-Подольска. Кстати, неподалеку от тех мест сейчас отдыхает на даче моя чудная Ирина, та девушка, с которой я вас вчера познакомил.

 

– Как? – округлил глаза застигнутый врасплох Масалитинов. – Но это же…

– Всего в нескольких часах отсюда на комфортабельном междугороднем автобусе класса «Люкс-экспресс». Зато вдали от шума городского… Не так ли?

 

В который раз проклиная себя за простодушие и твердо настроившись не пошевелить больше ни единым мускулом, чего бы там ни пришлось услышать, Андрей кивнул и попросил продолжить рассказ.

 

– Прекрасная Анастасия так живо заинтересовалась сообщением графа, что ни о чем другом больше не хотела слушать и заставила его пересказать свою историю в мельчайших подробностях. Как оказалось, замок Рош был назван по имени одного из первых своих владельцев, гроссмейстера Роше Ливена, потомка легендарных тевтонцев. Воинственные ливонские рыцари, однако, погребли свою государственность под спудом истории, и после Ливонской войны, в середине XVI-го века, орден окончательно распался. Заброшенный и обветшавший замок разрушался в течение трех веков, не привлекая потомков ни ценностью земель, ни трагичной хроникой предательств и поражений.

 

Впрочем, живучесть легенд и традиций в кланах аристократической знати потомков норманнов не редкость. И потому не удивительно, что дед Фогельзанга, унаследовавший от своей матери горячую ливонскую кровь, отличился при дворе Иосифа II, последнего императора Священной Римской империи германской нации, и был наделен маркграфством с местной курией при замке Рош и прилегающими к нему землями, раза в два превышающими по площади известное княжество Лихтенштейн. К тому же Франц Амадей Фогельзанг получил наследный титул курфюрста и стал князем-избирателем. А следовательно, как сам мог быть избран императором, так и его наследники.

 

Очарованная авантюрным повествованием графа, Анастасия немедленно пожелала осмотреть наследованный им замок. И хотя Жозеф Свир страшно воспротивился этому, особенно после того, как, судя по местоположению, некоторым подробностям, да и названию самого замка, узнал в нем то самое роковое место, вблизи которого едва не погибла и затем получила свое второе рождение его возлюбленная супруга. Но никакие уговоры, ни даже ссылки самого графа на некоторую неуютность и полное отсутствие приятных соседей, не смогли ее убедить.

 

Анастасия настаивала, умоляла и даже плакала, чего уж вовсе не стерпели мужчины. И конечно же вскоре компания отправилась в замок Рош. Как я уже упоминал, маркграфство располагалось с австрийской стороны и входило в Германский союз, но, то ли из-за беспечности владетельных князей, то ли по каким-то иным соображениям, не обзавелось собственным флагом и не выделялось ничем. Очевидно, жизнь в замке пришлась друзьям по вкусу. Жозеф упоенно рисовал. Выписанная из Франции прислуга исполняла малейшие прихоти хозяина и его друзей, а богатство графа позволило в короткий срок так изменить замок, что убранством и роскошью он мог теперь соперничать с самим Версалем.

 

Кроме того, довольно скоро произошло событие, которое неожиданным образом изменило жизнь всей счастливой троицы. Анастасия объявила Жозефу, что ожидает ребенка… Художник едва не помешался от счастья и чуть было не опустошил вместе с графом один из его винных погребов. Он хотел немедленно отбыть с женой на воды в Италию или куда-нибудь на южный курорт, но Фогельзанг образумил его, пригласил к Анастасии известнейшего лейпцигского специалиста по акушерству, а тот сделал предписание не покидать замка и вообще не предпринимать никаких длительных путешествий без особой на то надобности.

 

Граф Роше, придя в себя после потрясающего известия, неожиданно сделал госпоже Свир поистине императорский подарок: используя свои наследные права курфюрста и маркграфа, он пожаловал ей замок Рош и наследный титул баронессы, а также титул барона ее супругу. Потрясенный свалившимся на голову дворянством, Жозеф внезапно запил и в несколько месяцев буквально на глазах переменился: стал раздражительным и капризным, устраивал беспричинные сцены своей жене, забросил письмо и рисование, словом, сделался источником всякого рода скандалов и неблагополучия в доме.

 

Тем временем срок родов подходил. Баронесса чувствовала себя превосходно, но внутреннее беспокойство все же нет-нет да проявлялось мучительным выражением страха на ее прелестном лице. С определенного времени при ней неотлучно находился знаменитый акушер с опытной помощницей. Граф сопровождал ее в неутомительных и коротких прогулках, даже Жозеф, казалось, протрезвел и стал уделять прежнее внимание жене, окружая ее нежной заботой и безграничной любовью. И все же тревога поселилась в замке. Баронесса становилась все печальнее с каждым днем, словно предчувствуя недоброе.

 

Наконец, таинство свершилось, и в положенный срок наступили роды. Конечно, возраст Анастасии предполагал определенные трудности, но неожиданно истаявшая в ней за последний месяц жизненная сила осложнила дело настолько, что врач высказал свои опасения за ее жизнь. Не выдержав напряжения, Жозеф спустился в винный подвал. Роше оставался подле баронессы и поддерживал ее, сколько было возможно. Подошло время, когда акушер попросил всех удалиться и приступил к роженице вместе со своей помощницей.

 

Еще несколько часов Роше простоял, окаменев, под дверью со скрещенными на груди руками. Крики роженицы перешли в слабые стоны и вскоре затихли. И вот в тревожной тишине замка раздался писк новорожденного. В дверях спальни появился акушер в окровавленном фартуке и произнес:

 

– Мальчик. Ребенок убил ее. Позовите мужа, пусть попрощается с нею. И вы тоже, если хотите…

 

Фогельзанг вяло подошел к постели умирающей, рухнул на колени и припал губами

к ее прекрасной холодеющей руке.

 

Новорожденный, принесший с собой страшное несчастье, орал во весь голос на руках заранее приглашенной кормилицы. Его отца разыскивали по всему замку, но ни в погребах, ни в каком другом месте его не оказалось. Опомнившись и приступив к печальным обязанностям, граф сделал нужные распоряжения и лично обошел все места, в которых мог схорониться убитый горем художник. Но никаких следов его присутствия не обнаружил. Ни в день похорон, ни в другие последующие дни Жозеф не объявился.

 

Между тем граф, оставив свои многочисленные дела, поднял на поиски Свира местное население и пригласил опытных сыщиков, увы, – все напрасно. К тому же обстановка вокруг замка не благоприятствовала поискам. В преддверии известных событий назревали крупные крестьянские бунты.

 

Мужественно пережив постигший его страшный удар, Роше фон Фогельзанг отправился в Летичевский кафедральный собор, где окрестил младенца, в память матери назвав Анастасом. Далее он обратился к судье за признанием за собой прав усыновителя, с последующим наследованием усыновленным младенцем титула курфюрста Священной Римской империи германской нации.

 

Оформив все бумаги надлежащим образом, Роше фон Фогельзанг в присутствии крестных родителей, одним из которых был его управляющий, совершил в том же кафедральном соборе миропомазание младенца Анастаса на курфюрстовство. Обряд и службу служил сам Летичевский епископ в окружении иеромонахов и священников высшего сана. В довершение ко всему, граф тут же, в Летичеве, у нотариуса составил завещание, по которому отписал на случай своей преждевременной кончины все движимое и недвижимое имущество, имеющее громадный перечень, младенцу Анастасу Жозефу фон Свир-Фогельзангу, назначив ему в опекуны до полного совершеннолетия его крестного.

 

– И как вы думаете, чем закончилась вся эта история? – спросил вдруг Свириденко своего гостя.

 

Масалитинов пожал плечами и даже слегка потянулся в кресле, от долгого сидения в одной позе и напряженного внимания у него онемела шея. Он покрутил головой и неуверенно заметил:

 

– Должно быть, малыш благополучно вырос, иначе как бы вы узнали о том, про что сейчас рассказали.

 

– Логично, – расхохотался Сергей Юрьевич своим раскатистым басом, – но только уверяю вас, что самые смелые ваши фантазии ни на йоту не приблизят к действительности.

 

Фатальный финал сей печальной повести, очевидно, граф Роше фон Фогельзанг, наследный курфюрст и влюбленный рыцарь, предчувствовал загодя, и предчувствие не обмануло его. По возвращении в замок, его карету настигли взбунтовавшиеся крестьяне и, опьяненные множеством погромов, совершенных практически безнаказанно, растерзали потомственного аристократа на части, распяв несчастного на воротах собственной крепости. В мгновение ока замок Рош оказался разграбленным и сожженным. Не многим удалось избежать жуткой расправы. Некоторые из слуг пытались защищать добро хозяина, а другие, наоборот, бессовестно все разграбляли, но, удирая, были настигнуты бунтарями и на месте прикончены.

 

Среди тех, кого минула страшная участь, оказалась и семья управляющего. Задержавшись в Летичеве из-за болезни кормилицы, которую пришлось срочно заменить, верный помощник следовал за графом с опозданием на несколько часов. Ребенок сладко спал в его карете на руках кормилицы, когда шум побоища донесся до утомленных путников. Зная о крестьянских волнениях, управляющий спрятал карету в лесу, где оставалась кормилица с венценосным младенцем, а сам с сопровождавшей прислугой отправился пеше по короткой лесной дороге.

 

То, что увидели несчастные на крепостных воротах, привело их в неописуемый ужас. Однако управляющий сумел правильно оценить ситуацию, проник ночью в разоренный замок, вывел оттуда уцелевших слуг и, благодарение Богу, оказавшуюся невредимой, собственную жену. Затем они вместе с ребенком спешно покинули злосчастные места, пересекли границу и оказались на российской стороне, где нашли приют и сочувствие. Скоро супруги, распрощавшись с кормилицей, отправились с ребенком на родину в Новороссийский край, из которого были увезены за границу еще в детстве.

 

– Но какова же судьба ребенка? – спросил Масалитинов.

– Не торопитесь, мой друг. Подумайте о том, что в те времена, о которых идет речь, разразилась Первая мировая, затем красный октябрь и, наконец, гражданская… Уж не знаю, к счастью или нет, но помощник графа не имел от своей жены потомства много лет, поэтому ребенка, волею Провидения оставленного им на руки, оба с радостью признали своим.

 

Воспользовавшись неразберихой во время бегства, они заручились свидетельством какого-то фельдшера-пропойцы, вторично окрестили младенца и записали об этом в церковной книге одного из сел Подольской губернии. До поры до времени припрятав подлинные документы, супруги прилюдно объявили его своим сыном, что и подтвердили подложными бумагами. Теперь сын прелестной Анастасии стал зваться Юрием…

 

– А фамилия?! – выкрикнул Масалитинов, едва не выскочив из кресла. – Откуда эта фамилия? Свирский… потом Жозеф Свир, барон фон Свир… откуда фамилия Свириденко?! – допрашивал он усмехающегося потомка воскресших из небытия героев.

 

– Вы не поверите, – сказал Сергей Юрьевич, сделав несколько маленьких глоточков минеральной воды, – но у судьбы-насмешницы свои причуды. Свириденко – это настоящая, подлинная фамилия управляющего замком Рош, подаренного моей бабушке, баронессе фон Свир или прекрасной Анастасии, чей портрет так восхитил вас недавно…

 

Сделав такое заявление, наследник приемного сына графа Роше фон Фогельзанга предложил своему гостю прогуляться хотя бы в оранжерее, расположенной в застекленной галерее на крыше. Масалитинов, разумеется, согласился, ему самому хотелось переменить обстановку и отвлечься хоть ненадолго.

Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.