Иван Плахов. Поездка в ни-куда (повесть). Глава вторая.

…для того, чтобы обрести свободу. Арсений рано понял, что именно деньги делают человека свободным, т.к. позволяют ему быть независимым от окружающих его людей. А легко заработать деньги можно только там, где люди жертвуют в надежде обрести взамен что-либо. Большинство, если не все приходящие в церковь, верят не в бога, а в ритуалы, гарантирующие им спасение в будущем. Стать частью этой системы, эксплуатирующей слабости человеческой души, идеальный способ быстро и без труда обогатиться. Но, чтобы стать частью системы, нужно, чтобы система тебя приняла. Пройти экзамен на опознание «свой-чужой».

Все это в русском обществе происходит на интуитивном, животном уровне; природная совместимость всегда превалирует в русских над личностными качествами договаривающихся субъектов. Тебе просто говорят: «Ты нам подходишь» или просто «Нет», без каких-либо дальнейших объяснений. Арсений Куваев подходил.

Его приметил куратор курса, майор КГБ Жлоб Захар Семенович, рекомендовав партийному руководству философского факультета использовать его для внедрения в органы РПЦ. Его познакомили со знаменитым профессором Солевым и его женой Палладой Алибековной Тахо-Браге, филологом и его ближайшим помощником: профессор был практически слеп, потеряв зрение в советских лагерях. Могучий старик с римским профилем и в скуфье на голове; он тайно постригся в монахи у афонских старцев еще в 29 году, – он открыто проповедовал идеализм и не боялся говорить, что верит в бога.

Вокруг профессора был обширный круг учеников и приспешников, – тех, кто спешил после встречи с ним рассказать всем, что они с ним знакомы и приняты в его доме, – они собирались по четвергам на знаменитые Солевские чтения. И КГБ и руководство кафедры отлично знали, что у Солева читались и разбирались богословские тексты, но сознательно на это закрывали глаза, т.к. само существование профессора на кафедре являлось для режима символом его, режима, могущества.

Солева на кафедре держали как экспонат духовного динозавра, как последнего низвергнутого титана самостоятельной русской мысли, гением марксизма-ленинизма и приговоренного к вечной ссылке на кафедру теории и истории научного атеизма. Старик, утративший способность смеяться еще лет 20 назад и выплакавший глаза от горя еще в сталинских лагерях, любил шутить о себе:

– Я ничего не вижу, но это даже и хорошо, т.к. не созерцаю ежедневно той мерзости запустения, что царствует в этом мире. Я могу различать только свет и тьму. А это не мало: это все равно, что разделять добро и зло, плевелы и зерна, жемчуг и свиней. Славьте Господа, ибо он благ, ибо вовек милость его. Но только не для нас, русских, ибо рабы не могут восставать на своих господ. Ибо раб никогда не сможет стать свободным. Такова его судьба: раб есть раб, а господин есть господин. Будем же господами для самих себя, презрев всех остальных, ибо они еще не готовы стать свободными. Будем проповедовать имя Божье среди них, как среди язычников, ибо Бог не есть имя, но Имя – Бог.

Ученики его, – известные ученые, философы и деятели искусства, – с каким-то нежным трепетом относились к старику; для них он был примером идеального человека, живущего не по лжи, а по убеждениям, в стране тотальной лжи и пропаганды. На этих вечерах Арсений познакомился с молодым и очень энергичным иеромонахом Урием, настоятелем маленького храма где-то в Замоскворечье. Он был одновременно редактором «Вестника Патриархии», где курировал отдел Святоотеческой литературы.

С Солевым он вел многочасовые диспуты на тему имяславия и антроподеции, – оправдании человека, – Павла Флоренского, Ямвлиха и Плотина, обсуждал подлинность трудов Дионисия Ареопагита и его «Небесную Иерархию», интересовался его мнением о взглядах Льва Карсавина и Сергея Булгакова.

Беседы эти постепенно раскрыли перед молодым Арсением всю широту философской мысли, с неоспоримой достоверностью доказывающей, что античная философия закончилась в христианской вере. Красота логических построений и мыслеформ завораживала юного неофита, очнувшегося от интеллектуальной спячки советского атеизма.

Он захотел стать христианином, чем ввергнул своих родителей в совершенную панику: поступок сына отбрасывал тень неблагонадежности на репутацию отца как убежденного коммуниста. Единственное, чего добились от него родители, это сохранить в тайне акт его обращения в христианство и тайно креститься. Через год, в ноябре 1982 года, он крестился у отца Урия: его крестным отцом и матерью стала чета Кучерявых, архитекторов-реставраторов, имевших самую одиозную репутацию православных мракобесов, – и был введен в столичный круг искусствоведов и художественной богемы.

Он хотел даже бросить учебу в университете и поступить в семинарию, но отец Урий ему запретил, велев закончить учебу на философском факультете. Духовным отцом на долгие три года для Арсения становится отец Урий, у которого он исповедывается не менее двух раз в неделю.

После смерти Брежнева в стране началась чехарда перемен, затронувшая и церковь: неожиданно отца Урия рукоположили в епископы и выслали из Москвы служить в отдаленную епархию. К этому моменту Арсений учился в аспирантуре Института философии АН СССР. Он ее тут же бросает и устраивается на работу в Московскую духовную академию: место секретаря ему выхлопотал его тогдашний куратор по линии КГБ капитан А. Чалый. Затем поступает в Московскую семинарию, которую оканчивает через три года.

В стране самый разгар «перестройки», отменена цензура. Он начинает активно публиковать свои статьи в самиздатовском журнале «Ковчег», который вместе с друзьями распространяет среди своих знакомых, начинает активно сотрудничать с газетой «Московские новости». Тогда же его приглашают на диспут в Коломенский педагогический институт, где он довольно убедительно доказывает студентам несостоятельность атеизма как мировоззренческой позиции. Разразился целый скандал в областном партийном комитете.

Чтобы как-то нейтрализовать эффект от публичной проповеди Куваева, его рекомендуют Патриархии срочно отправить на учебу за границу. Московская академия отправляет его учиться в Бухарестский богословский институт на целых два года, после окончания которого его рукополагают в дьяконы в Патриаршем соборе Бухареста.

Возвратившись в Москву, новоявленный дьякон начинает служить в только что возвращенном Церкви N-ском монастыре и одновременно устраивается на работу на центральное телевидение, ведя еженедельную программу «ПОП-пропаганда». Единственное, что омрачало настроение отца Арсения, это отсутствие у него священнического сана: ему многие завидовали в Церкви как публичной и медийной фигуре, и под всевозможными предлогами отказывали в рукоположении.

Наконец, в Москву вернулся старый покровитель Куваева Урий, заняв в результате хитроумных интриг и публичных разоблачений старых епископов, как тайных агентов КГБ, довольно видное место в Финансово-хозяйственном управлении. Возвращение опального епископа было триумфальным, но не очень публичным: он курировал беспошлинные поставки табака и алкоголя в страну в виде широко жеста, предоставленные первым президентом России РПЦ в обмен на выдачу ему индульгенции на все его будущие политические безумства.

В новой России жизнь была жесткой и такой же лживой, как и в Советской России, только теперь население грабили и мучили под сериалы «Рабыня Изаура» и «Санта-Барбара», а на голубых экранах круглые сутки рекламировали водку и пиво, которые теперь символизировали новую национальную идею – пьянство, как особенности национального характера.

Наступило время великого чеса по всей стране, и отец Арсений отчаянно мучился от мысли, что оно пройдет мимо него, что он будет всего лишь наблюдателем, а не участником великого обогащения: у него был пригнанный из Германии старенький «Opel» за 700 марок, а отец-настоятель уже ездил на шестисотом мерседесе, подаренным ему солнцевскими авторитетами за то, что он их крестил и отпевал каждые два месяца.

Единственным, кто ему в этом мог помочь, был его духовный отец епископ Урий и к нему он устремился с настоятельной просьбой его рукоположить из дьяконов в священники.

– О великой просьбе просишь, сын мой, – лукаво улыбнулся ему епископ, – отпускать грехи другим дело нелегкое. Что ты знаешь о грехе?

– Как что, владыко, – опешил от его вопроса Куваев, – грех есть зло, нарушение Закона Божия.

Читайте журнал «Новая Литература»

– Нет, сын мой, в позитивном смысле этого слова?

– Как это?

– Каком кверху, сын мой, каком сверху, как говорят уголовники. Если хочешь помогать падшим, то и сам должен пасть, чтобы понять, каково это – быть грешным. Ты все еще хочешь быть рукоположен?

– Очень, владыко, любую цену готов заплатить, лишь бы иметь право отпускать грехи и связывать на земле все, что связано на небесах.

– К Богу люди на земле приходят не по любви, а по необходимости, ибо природа человеческая толкает раба в руки его Господина. А ты готов по любви, чего бы тебе это ни стоило?

– Да.

Если бы отец Арсений знал, что стояло за словами владыки, он бы еще хорошенько подумал, прежде чем просить его рукоположить, но все случившееся с ним позднее старался не вспоминать.

После рукоположения он с покаянием отправился в О….ну пустынь, где исповедался в своем грехе старцу Онуфрию. Тот ему грех отпустил и напутствовал:

– Не суди, да не судим будешь. Отныне ты божий воин и участвуешь в духовной брани, где в плен не берут. Не сомневайся и так победишь. Ступай и в кассу заплати игумену все, что при себе сейчас имеешь, и десятину нам присылай от всех твоих доходов следующие 10 лет. Грех твой прощен, отныне ты чист, как белый лист бумаги. Напиши на нем что-нибудь стоящее, ради чего стоило жить.

И отец Арсений написал на нем «Азм воздам», активно проповедуя духовную брань и борьбу с ересями. Теперь и у него как священника была большая и красивая машина, богатый приход в центре города и право отпускать грехи всем, кого он считал для этого достойным.

«Не покаешься – не спасешься», – любил он постоянно повторять, перебирая рубиновые четки и радуясь тому, что вовремя сделал правильный выбор в своей жизни, – где еще так заработаешь в стране, которая ничего не производит, кроме проблем».

Маленький округлый животик, который он называл про себя «мое пузико», служил отличной подставкой под наперсный крест, который он гордо нес впереди своего лица. Он так себе нравился, особенно когда просматривал свои передачи в записи, что готов был сам себя физически любить, если бы это было возможно.

Однажды он пришел домой раньше времени, без предупреждения, и увидел сцену, потрясшую весь его уютный мир до самого основания. То, что он видел, ошеломило его и ввергло в полный ступор: он не понимал, что это такое – ночной кошмар или галлюцинация. Его жена лежала на кровати в их спальне, задрав высоко вверх ноги, отчего ее голые розовые пятки раскачивались из стороны в сторону, словно следуя движениям невидимого маятника. Между ее ног примостилась чья-то кудлатая голова самца, жадно вылизывающая ее гениталии. Она тихо подвывала, повторяя одно и то же:

– О, дорогой, как хорошо, спасибо тебе, спасибо, – тонкими белыми пальцами своих холеных рук сжимая и разжимая в судорогах оргазма космы своего любовника.

«Как это возможно, я же ее любил», – ужаснулся он, наблюдая, как та, которую он любил, ему изменяет. Он отступил тихо в коридор и, осторожно прикрыв за собой входную дверь, устремился на улицу, не в силах сдержать обильные слезы обиды.

«Не может быть, не может быть», – твердил он про себя, словно молитву, эти три слова, но сам не верил в то, что пытался сейчас себе внушить…

Гроссман перестал писать и задумался над последними строчками, выведенными им на бумаге. «А вправе ли я описывать его мотивацию и чувства, если я сам никогда подобного не испытывал?» – спросил он себя, но никакого ясного ответа внутри себя не увидел.

«Адюльтер жены для попа наверняка есть вещь невероятная, но вполне возможная. Ведь ему совершенно невозможно развестись, а как жить с женщиной, сексуальные предпочтения которой расходятся с его представлениями о том, что можно себе позволять в постели, а что нет – вот это настоящий камень преткновения. По логике вещей, он должен начать избегать ее, а она или принуждать его к сексу, – вплоть до насилия, до избиения и подчинения себе, – или же искать адекватных своим предпочтениям на стороне. Самая смешная ситуация, если, например, они тайно посещают свинг-вечеринки, где он наблюдает, как другие удовлетворяют его жену. Или приглашают к себе секс-раба или секс-рабыню и занимаются любовью на троих. Возможно ли предположить, что отец Арсений страдал вуйаризмом? А почему нет, вполне можно предположить, что многие священники смотрят порнофильмы. Ведь они же обыкновенные люди, которым свойственны те же слабости, что и другим мужчинам. Но если все же садомазохистские формы общения отца Арсения с женой – сильная натяжка, то сепаратная сексуальная жизнь – вполне логично. Итак, он избегает своей жены, вполне возможно, что начинает с ней жить раздельно. Как всякий поп, он делает ставку на женщин, чтобы таким образом вовлекать всю семью в церковь: женщина – хранительница семейного очага, уверует она и всех за собой приведет. Среди своей паствы он пользуется популярностью: он богат, известен, умен и обходителен. Что дальше?..»

Гроссман нервно заламывает пальцы, сцепив ладони вместе, и рассеянно оглядывается по сторонам. В углу он замечает одинокий холст, стоящий лицевой стороной к стене.

«Вот бы посмотреть, что там нарисовано, – интересно ему, но лень вставать, – ну что там может быть, как не второсортная мазня. А может и вообще пустой холст, даже без подмалевка. Я же на квартире у демиурга, а что у него здесь нарисовано, определяю я, ведь я же его придумал. Вот интересно, как бы он изобразил ту картину, что пришла мне в голову, когда я был в Праге. Нет, правда, правда, было бы здорово взглянуть. А может, то какой рыцарь в полном вооружении, на голове шлем с опущенным забралом, а в руках у него собственная голова. Идея – долг превыше здравого смысла, должность, форма (пышное убранство шлема и вооружений превалирует над сознанием; испуганный взгляд его глаз, может быть, мучительный или с ужасом смотрящий вперед, на плоды деятельности своего тела без головы. Интересно, возможно, он все-таки написал эту картину: ведь ее я задумал давно, еще до написания «Адрастеи». Может взглянуть?»

Но вставать почему-то лень, он отводит взгляд в сторону и замечает вчерашнюю тетрадь с дневниковыми записями хозяина квартиры.

«Почитать, что ли, еще раз его дневник, авось, что еще интересное обнаружу, что мне о нем нужно знать. Еще неизвестно, кто кого выдумал».

Он берет тетрадь и начинает ее листать, ища записей, которые он вчера пропустил в спешке. Теперь он начинает читать записи все подряд, с самого  начала.

«6 апреля. Приехали из Совка снова. На таможне нам снова впарили штамп в паспорт, будто у нас обычная выездная туристическая виза. Весь самолет был забит «немцами», выезжающими на воссоединение. Тихий ужас, кто едет в Германию. Но в целом все прошло довольно благополучно. Уже в 9 часов вечера были в Дармштадте. Поели и сразу легли спать. 7 апреля – 30 апреля. Ситуация развивалась следующим темпом. Мы сильно озаботились поисками квартиры, но все было крайне неудачно. В конце концов мы нашли одну квартиру в Ханау, у одного поляка, но за совершенно бешеные деньги – 1200-1300 DM в месяц и только за стены. В общем, мы сильно огорчились, но в школе обещали помочь, оплачивать часть ренты. Мы уже снова воспряли духом, но нам снова обрубили крылья. Выяснилось, что школа сейчас не имеет денег и не может оплачивать квартиру. Мы снова оказались брошены на произвол судьбы. Тогда мы пошли к ректору школы с требованием объяснить, почему он не хочет платить. На его аргументы мы привели довод, что японский студент живет один со своей подружкой в двухкомнатной квартире в центре Франкфурта. Это послужило толчком к тому, что ректор нажал на проректора и тот всего лишь одним телефонным звонком нашел для нас 2 варианта квартир во Франкфурте. Мы выбрали самый дешевый, но для нас лучший, за 500 DM в месяц в центре Франкфурта, но без душа. На этом деле мы, правда, потеряли 650 DM залоговой стоимости за квартиру в Ханау. Так же мы сумели-таки поменять себе визу, и нам ее открыли на 2 года. Вместе со всей школой ездили в Данию, в Орхус, где будем делать учебный проект и одновременно конкурс. Призовой фонд – 25.000 DM, но это на всех. Нам в Дании не понравилось. Холодно было, шел дождь, добирались в Данию на машине, да и ко всему еще и жутко дорогая страна. Невыгодная вышла поездка. С 28 апреля начали снова работать у Крамма, над очередным конкурсом. 1 мая – 10 мая. Делали конкурс у Крамма. В этот раз было значительно хуже работать, так как Крамм сильно давил . При этом полное отсутствие идей и чувства вкуса. Но, как говорится, деньги не пахнут: работай и калькулируй «мани». После всего этого, покончив с Краммом, перебрались во Франкфурт, нам переехать помог Уве».

Дальше шли какие-то записи о ремонте, о приезде какого-то Оксаниного папы и прочей чепухе. Гроссман пропустил их и остановился на записи от 5 июня.

«Ездили в Дармштадт. Перевели почти все деньги на счет во Франкфурт. Теперь необходимо сообщить об этом в ККН (медицинскую страховку). Купили билет в Бонн, чтоб поставить совковую выездную визу. Этот билет съел остаток наших денег. Подумываю о том, чтобы продолжить работу над трактатом о Боге. Жалко терять такое хорошее время, как сейчас.

Когда можно писать, писать и не думать о деньгах и о том, что тебя ждет завтра. И в полной тишине, потому что вокруг иностранная речь и ты ее не понимаешь, не отвлекаешься на ненужное второстепенное. В России совершенно невозможно работать, т.к. невозможно сидеть и писать философский труд в доме, потолок которого рушится тебе на голову, падают стены и стоит страшный грохот вокруг. В России я абсолютно физически ощущаю страшный хаос в ее атмосфере, буквально рев и грохот, «скрежет зубовный и тьму», сатанинскую вакханалию. Бедная Россия, она кончилась как страна. Что будет дальше, я не знаю, но я не хочу быть перегноем для грядущих «светлых» поколений. Кто знает наше будущее? Кто знает…»

Вдруг он почувствовал чье-то присутствие в комнате: за его спиной кто-то стоял. Гроссману стало страшно, и он резко обернулся. Посреди комнаты стоял хозяин, демиург Колосов, и с нескрываемой злостью смотрел на сидящего за его столом персонажа. От внезапного приступа страха Гроссман непроизвольно обделался в штаны.

Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.