Увидев его, Шельга сразу понял, как изменился этот человек. Потухли бешенные искры за стеклами очков, поникло самодовольство, бьющее через край. Не режет глаз наглая самоуверенность. Десятилетие скитаний в вынужденной эмиграции, повседневный страх за свою жизнь, насильственная смерть детей и близких превратили бездушного вершителя чужих судеб в скучноватого калеку мировой революции, доживающего свой тревожных век на ее обочине. «Бородка, пожалуй, осталась прежней», – заключил Василий Витальевич.
– Я получил уведомление из Парижа о вашем возможном визите. Мы, кажется, встречались. Когда это было? В 26-м, верно?
– Точно, Лев Давидович.
– Все ли ладно на Руси Советской?
– Я еду не из СССР. В Париже[1] я докладывал товарищу Гоцу о своем положении.
Троцкий снял очки, пошарил по столу рукой, беспомощность близорукого остро выпуклила его уязвимость, надел другие.
– Да, я читал отчет. Вы что-то рассказывали ему про Китай.
– Пять лет назад по заданию Коминтерна меня направили в Поднебесную[2],
занять положение Бородина в ЦИК Гоминьдана[3].
– Вы смогли выполнить то, что удалось Грузенбергу[4]? – в интонации Троцкого беззастенчиво проступала насмешка.
– После кантонского восстания[5] отношения с Чан Кайши[6] прочно испорчены, он не доверяет ни Коминтерну, ни Сталину. Моя миссия носила глубоко засекреченный характер. Я прибыл в Китай не как посланник Коминтерна, а как западный журналист, представитель финансовых кругов. На практике все свелось к чисто разведывательной операции, ситуация изменилась радикально к лучшему с началом военных действий против Японии[7]. Нам удалось повернуть так, что Гоминьдану и коммунистам пришлось объединить усилия в борьбе с внешним противником. После заключения в августе 37-го года договора о ненападении между Советским Союзом и Китаем, Нанкинское правительство[8] обратилось к СССР с просьбой о военной помощи[9].
– Не было бы счастья, да несчастье помогает нашему другу Иосифу. Как, по-вашему, каковы виды на усиление коммунистического влияния в Китае?
– Сталин теперь имеет возможности оказывать давление на Чан Кайши и на Мао Цзэдуна[10], но когда отпадет внешний фактор, вражда между националистами и местными коммунистами разгорится с новой силой. Может сложиться весьма неоднозначная ситуация. Я вспоминаю, как в декабре 36-го Чан Кайши прибыл в Сиань к молодому маршалу Чжан Сюэляню, ему поручили покончить с коммунистами, засевшими в провинции Шэньси. Неожиданно маршал стал уговаривать Чан Кайши, своего начальника, прекратить кампанию, де его войска предпочли бы сражаться с японцами, а не с братьями-китайцами. Чан Кайши заартачился, его поместили под «домашний арест». Далее происходит совсем загадочная история. Для переговоров между генералиссимусом[11] и его подчиненным пригласили коммуниста Чжоу Эньлая. В результате, достигли такой договоренности: военные операции против красных прекращаются, Чан Кайши выходит на свободу, а Чжан Сюэлян передается ему в качестве пленника.
– Вы полагаете, что национальный элемент одержит верх над коммунизмом в Китае?
– Скорее не над коммунизмом, а над интернационализмом. Китайцы готовы предложить миру свою, национальную модель коммунизма. Фигура уклончивого Мао Цзедуна в этом смысле показательна. Советская страна оказывает прямую помощь Гоминьдану в войне с Японией, китайским товарищам во главе с Мао, вроде бы, нужно активно подключаться к делу, угодному Москве, но Мао Цзедун в сложившихся условиях так сформулировал позицию КПК: политика партии состоит в том, чтобы семьдесят процентов усилий тратить на собственный рост, двадцать процентов на поддержание сотрудничества и десять процентов на борьбу с Японией. Думаю, Сталин не дооценивает скрытность и азиатскую хитрость Мао.
– Коммунизм без интернационализма, это никуда не годится. Коммунизм – идея построения рая на земле, берет свое начало в иудаизме, что же могут понимать в этом китайцы без нашего руководства? Абсурд! Нонсенс!
От такого откровения вождя Шельга прикусил язык. Троцкий стремительным движением пролистнул пару страниц в ежедневнике, сделал краткую пометку.
– Коммунизм с желто-китайским лицом! Совершенно замечательно! Нужно высказаться в печати. Хорошо. Вас, что привело к всепролетарскому изгою?
– Лев Давидович, рабочие и крестьяне во многих странах по-прежнему видят в вас символ мирового освобождения из-под ига капитала.
– Особенно крестьяне, отлично подмечено. Шельга, давайте ближе к делу.
– Кхм. В феврале я получил указание Коминтерна вернуться в Москву, но я осведомлен о том, что происходит в стране после вашего отъезда. Сталин методично расправляется со старыми партийными кадрами. Димитров[12], его пособник в Коминтерне, сам санкционировал аресты своих соратников по болгарской компартии. Бела Кун[13] объявлен румынским шпионом, Фриц Платтен[14] в лагере. Большая группа немецких коммунистов выдана гестапо.
– Мне это известно.
– В таких условиях я не счел возможным для себя возвратиться на родину[15].
– Допустим, вы невозвращенец, но зачем вам я?
– Лев Давидович, я твердо убежден, что под вашим руководством мы смогли бы продолжить дело мировой революции в Мексике. Эта страна в политическом, экономическом, социальном отношении слабейшее звено на северо-американском континенте, она удобно находится в подбрюшье Соединенных Штатов. Установить здесь диктатуру пролетариата, как сделали вы с Ильичом в 17 году в России, моя сокровенная мечта. Я проделал долгий путь к вам, лелея эту мысль. Я готов взять на себя всю черновую часть работы.
«Ба, какой пассаж. Если бы он склонял меня возглавить подполье в России, я счел его агентом Сталина и выгнал, но теперь необходимо понять, кто он, просто глупец или каверзный оборотень».
– Какие материальные ресурсы вы планируете привлечь для успешного захвата и удержания власти?
– Основное условие – ваш талант революционера, ваш опыт, положенный на научный марксизм. У меня сохранились связи с американскими друзьями, если будет затеваться что-то серьезное, я смогу рассчитывать на их прямое участие и финансовую поддержку.
– Конкретно, кого вы подразумеваете?
– Товарищ Истмен[16], семейство Хаммеров, товарищ Симон[17]. Есть выходы на благотворительные организации типа «Джойнта»[18].
Троцкий отошел к растворенному окну. Барабаня костяшками пальцев по раме, виртуально обласкал премилую Фриду, хозяйку дома, хлопотавшую среди цветов. Шельга оценил его взгляд.
– Такими крохами не свалить государство. Пролетарская революция дорогое удовольствие, как война. Марксизм без денег – мертвый груз. Идею нужно напитать живительным соком мировой экономики. Оживить ее в состоянии те, кто имеет реальные силы – финансовые магнаты. Они решают, применить идею на практике или нет, в зависимости от своих представлений, увязанных с экономической целесообразностью. Банковское сообщество менее всего хочет свободной экономики, предпочитая иметь дело с централизованным государством. Если в результате революции установится более четкая власть, рынок страны становится удобноуправляемым. В начале века в Штатах, в среде крупных финансистов созрел план «Марбург». Базировался он на прочном фундаменте капитала Карнеги. Мировые банкиры намеревались вложиться в социализацию стран для контроля и принудительного установления порядка, который способствовал усилению власти международной финансовой корпорации. Все кричат о чуде совершенным Сталиным в России, якобы, опираясь на голый энтузиазм раздетых неграмотных масс, он в сжатые сроки превратил эту страну в индустриальную державу, но скромно помалкивают, что империя Моргана-Рокфеллера материально поддерживала коллективистические мероприятия в СССР. Когда их спонсорство стало чересчур бросаться в глаза, то на слушаньях в Сенате[19] они вывернулись, утверждая, что специально способствовали массовому уничтожению индивидуальных прав в России с тем расчетом, что это погубит Совдепию и у Америки не появится в перспективе промышленного конкурента.
Шельга внимал, затаив дыхание.
– Вот что, пойдемте-ка лучше обедать, – внезапно оборвал тему Троцкий. – Я познакомлю вас с хозяевами, они оригинальные местные живописцы.
* * *
Шельга час томился на солнцепеке в скверике у памятника Революции[20], ожидая своего начальника. Филлипе нахально опаздывал.
Василий Витальевич еще дважды посетил Троцкого в доме художника-коммуниста Диего Риверо и его жены Фриды Кало, где обосновался Лев Давидович, его супруга, внук и охрана. Вождь не откликался на предложение продолжить мировую революцию из Мексики. Шельге это было на руку, он мог свободно навещать изгнанника в убежище, делать фактические наблюдения за ним, его образом жизни, окружением.
Объявился запыхавшийся Филиппе.
– Пришел позже, крутил по городу, проверял, нет ли хвоста. За собой слежки не заметили?
Шельгу чуть не стошнило от показной смехоконспирации: «Наверняка дрых где-нибудь в теньке». Василий Витальевич совсем не доверял своему шефу, но Тарашкин инструктировал вполне определенно, что Шельга в Мексике переходит в оперативное подчинение товарища Филиппе. Если командование так решило, стало быть, нужно исполнять.
Шельга не предполагал той сложности и взаимосвязанности комбинации людей, мотивов, действий, в которые его вовлекли силы, прекословить коим не полагалось. Задача ликвидировать Троцкого ставилась Сталиным еще Ежову[21]. В Европе организовать покушение на Льва Давидовича не удалось, в январе 37-го он уехал в Новый свет. Нарком карликового роста установил за жертвой общее наблюдение, дальше дело не двигалось. Кое-кто болтал, что одной из причин падения кровавого Ежова была неспособность его службы вычеркнуть из списка живых товарища Троцкого. После долгих раздумий группа сотрудников иностранного отдела ГУГБ[22] НКВД вымучила идею. Советовали подослать кого-либо, лично знакомого Троцкому, кто не вызовет у него подозрений. Рассчитывали, что такой суперагент сможет подготовить покушение на месте. В смертельном страхе того времени, царившем в органах, вспомнили про Шельгу. Работу с Василием Витальевичем поручили его старому приятелю майору Тарашкину, ожидавшему очереди на очистительный эшафот диктатуры пролетариата. Но дни самого Ежова были сочтены. В начале декабря 1938 года наступила развязка, как всегда по-сталински, с человеческими жертвами. На место, пока действующего наркома Ежова, который подковровыми методами пытался бороться, Сталин выбирал между Чкаловым[23] и Берией. В результате закулисной грызни, Чкалов разбился на неисправном самолете, Ежова заключили в тюремную камеру. На советский Олимп вознесся Лаврентий Павлович.
Сталин первым делом потребовал от Берии разделаться с ненавистным Троцким. Новый нарком привлек к практической разработке операции «Утка»[24] Судоплатова[25] и позже Эйтингона[26]. Непосредственное убийство возлагалось на мексиканского художника, члена мексиканской компартии, Альфаро Сикейроса Хосе Давида. Как запасной вариант, готовилось семейство Каридат Меркадер[27]. В такой композиции деятельность Филиппе и его подопечного Шельги, державшим связь с Берией через Тарашкина, помимо Судоплатова, носила вспомогательный характер информационного канала.
– Прошу прощения, Иосиф, почему так неприлично оттопыривается ваш брючный карман? – спросил Шельга Филиппе.
– У меня там наготове кольт сорок пятого калибра, – шепотом ответил разведчик.
– Зачем он вам? – так же шепотом изумился Василий Витальевич.
– На что детский вопрос, коллега? Кругом могут быть засады, буду отстреливаться.
– Последний патрон приберегите.
– Однако, зачем?
– Для себя, чтоб не достаться им живым.
– Спасибо, такая интересная мысль. Об этом я не подумал.
– Лучше всего, перестаньте таскать эту игрушку с собой, прострелит еще ненароком вам лишнюю дырочку в паху.
– Что такое, неужели это бывает?
– А, то.
– Вы меня убедили. Достану себе яду на крайний случай.
– Одобряю.
– Докладывайте обстановку, – перешел на официоз начальник.
– Товарищ Троцкий разместился в «голубом корпусе»[28]. На крыше снайперы. В помещениях и во дворе охранники, хорошо вооружены, есть автоматы, защита надежная. Отношения с хозяевами самые задушевные, Риверо обеспечивает Троцкому поддержку Карденаса[29]. Но Лев Давидович все-таки боится.
– Все?
– Почти. Есть одно… наблюдение.
– Излагайте.
– Я замечаю, что наш Иудушка[30] не прочь поволочиться за сеньорой Кало.
Выслушав сообщение, Филиппе, как бы отстранился от Шельги, не отвлекаясь на его присутствие.
– Себастьян[31], говорю вам, ситуацию требуется взорвать изнутри. Загнать Троцкого в угол, лишить благосклонности президента и общества, оставить в одиночестве.
– Вы знаете способ?
– Не перебивайте. Первое, охрана. У меня есть на примете тип, который в нужный момент, фигурально выражаясь, отопрет запоры.
– Троцкий не возьмет караульным неизвестного.
– Тю, а вы что такое? Придется вам умертвить одного или двух телохранителей в неудобное для объекта время, а потом сосватать нашего человека.
– Для этого Троцкий должен доверять мне.
– А о чем мы тут толкуем? Вас подослали в логово заделаться своим или примелькаться настолько, чтобы вас уже не замечали. Не мешайте мне пустяками. Прикинем, как разрушить всеобщую идиллию. Вы сможете воздействовать на Кало в том смысле, чтобы она легла в постель с Троцким?
– Если только самому стать ее любовником.
– Богатая идея. Попробуйте.
– Смысл?
– В дальнейшем, вашей задачей станет раскрыть связь жены Риверо с мастадонтом революции. Какой скандал грянет в благородных семействах Троцкого и Седовой, Риверо и Кало. Объект будет вынужден покинуть гостеприимный дом и жить изолированно. Он лишится сердечности Риверо, а значит, и Карденаса, такой оборот подмочит его образ у местной публики. Слушайте меня, я точно знаю.
– Что ж мне делать в первую очередь?
– Займитесь Фридой, счастливчик, она лакомый кусочек.
Василий Витальевич кусал ногти, острые глаза его сузились в щелки:
– Товарищ Филиппе, передайте в Москву, что в конце лета в Европу на отдых выезжает Сильвия Огилоф, сотрудница секретариата Троцкого. Девица внешности безобразной, но на выданье.
– Мне это нравится, женская линия кругом просматривается. Сгубим Леву на половом интерэсе. Имеете ко мне вопрос? Нет? Тогда пора незаметно рассредоточиться. Следующая встреча в оговоренное время в музее антропологии, помните: я приму облик папуаса.
Филиппе замер у намытой витрины магазина, долго выискивая шпиков за спиной.
«Как оперативник, он полная дрянь, но как варит голова!» – признал Василий Витальевич.
* * *
Цветовые пятна, играя гранями, подчиняясь декоративному ритму, определяли образные формулы геометризированных тел. Пластически мощные фигуры, выполненные в технике миксографии[32], объединялись плоскостной симфонией. Сочетание местной аскетической манеры рисунка характерным изяществом линий, с поиском свежих импульсов в примитивистском письме, смешение древнеиндейских мотивов и приемов со стилем, взрощенным Возрождением, подчиняло композицию, тяготевшую к абстрактно-символическим эффектам, внутренней динамике, демонстрируя снаружи статичность.
Гамма непонятных впечатлений придавила Шельгу. Василий Витальевич потряс светлой головой:
– Фрида, почему на всех картинах человеческий образ раздвоен, один более насыщен тонами, другой бледный?
– Тамайо изображает человека и его дух, такова старинная мексиканская традиция.
– Ты, Руфино, талантлив, даже талантливее меня, но никогда не будешь первым. Твое искусство аполитично, оно не несет революционного пафоса, нет прямого обращения к массам, – Риверо оглядывал полотна конкурента отточенным взглядом профессионала.
– Революция наша трагедия, она свидетельствует о необустроенности в умах. Славить трагедию я не хочу, это глупо, хотя наш народ умеет посмеяться над своими несчастьями.
– Ты считаешь мои фрески[33] смешными?
– Когда страсти улягутся, мировоззрение изменится, боюсь, они будут выглядеть забавно.
– Диего, правда, что на стене Нью-Йоркского Рокфеллер-Центра вы нарисовали Ленина, как связующее звено разрозненных сцен? – спросила Седова.
– Чистая правда. Только Ленин вышел случайно, я писал образ рабочего, а непроизвольно получился Ильич, смахивающий на мексиканца.
Шельга не верил своим ушам:
– Рокфеллер смирился с Ильичом, намалеванным на стене своего дома?
– Нет, конечно. Фреску срубили отбойными молотками вместе со штукатуркой.
– Репутация моего Диего после этого случая навсегда испорчена в США, – добавила Фрида.
Одутловатый Сикейрос, сотоварищи окружили Руфино Тамайо.
– Поздравляю, Руфино, прекрасные работы. А-а, господа меньшевики тоже тут, – сказал он беззлобно, обращаясь к Риверо.
– Проявим учтивость, камрад, со мной наши гости.
– Заочно мы знакомы.
Троцкий и Сикейрос обменялись рукопожатием.
Компании, объединившись, слонялись по галерее живописи Сан-Карлос, наслаждаясь персональной выставкой работ Тамайо. И только одному было невыносимо противно. В кружке, пришедших с Сикейросом, изнывал Некий каталонец. Худоба тела заставляла обращать на него внимание. Особенно несуразными казались пропорции между туловищем и длинными ломкими конечностями, напоминающие лапки насекомого. Благовидность лица возмущали усищи, похожие на антенны омара. Он, озабоченный эстетическими страданиями, мучился метеофизмом.
– Cristu[34]! – воскликнул каталонец. – Попытка осовременить африканское, лапландское или индейское искусство – форма кретинизма.
– Вам не нравится живопись? – срезонировал Тамайо.
– Такая нет. Для начала потрудитесь писать как старые мастера. Если вы отказываетесь изучать анатомию, искусство рисунка и перспективы, математические законы эстетики и колористику, то позвольте вам заметить, что, скорее, это признак лени. Освоив азы, действуйте по своему усмотрению. Я сторонник того, что писать надо на лету, прямо не сходя с места, дожидаясь, пока в очередных промежутках смешаются спорящие между собой тона, закрасятся светлые места.
– Кто сей? – остановился на каталонце Риверо.
– Его имя Желанное Спасение или Спасительное Желание, он сам еще не решил, – отрекомендовал Некоего Сикейрос.
– Мы вас заждались, сиятельнейший, – Риверо словно обрадовался. – Вы критик или наш брат, художник?
– Критика, вещь возвышенная. Одного принимаются ругать, другого превозносить до небес. И то и другое, глупейшее вранье. Заниматься критикой должны только гении.
– Тогда нам повезло, здесь их сразу несколько.
– Какой самообман! Истинный гений отличается от авторов ленивых шедевров тем, что способен удержать интерес мира к себе больше, чем полчаса подряд.
– Кого вы пророчите в избранные? – встрепенулся Троцкий.
Каталонца обдало невероятно смрадным запахом изо рта вопрошающего. Он отвернул пострадавший нос в сторону светловолосого мускулистого мужичка, слепок идиотской сосредоточенности застыл на его землистом лице.
– Плохое состояние пищеварения противопоказано той высшей эйфории, которая способна психологически предварять любой умственный акт, в том числе, столь задушевную беседу.
– Я понял ваш намек, господин Спаситель. Друзья, в честь нашего Руфино Революционный синдикат работников техники и искусств[35] устраивает скандальный вечер. Можно ссориться, обольщать чужих жен, веселиться на всю катушку. Обещаю настоящую потеху. Приглашаем всех, кто готов разделить радость творческого экстаза. – Сикейрос увлек восторженную толпу, демонстрирующую отменный энтузиазм в обширный банкетный зал галереи.
– Балы дают для тех, кого не приглашают, – испражнившийся пять минут назад каталонец, принялся за угощение.
– Кого же вы все-таки относите к гениям? – Шельга никак не мог расшифровать, что на уме у этого жука.
– Откровенно?
– Насколько возможно.
– Получайте. В данный момент меня больше увлекает органолептический анализ моих экскрементов, которые мой пищеварительный тракт только что произвел, но разум найдет способ вновь отдаться изнурительным, возбуждающим похоть излишествам идеологических дебатов и страстей.
– Политические споры возбуждают вас сексуально?
– Еще как! Приливает невероятное влечение. Чаще всего мое воображение проматывает кадры физического соития с кипарисом.
– Что!?
– С вечнозеленым деревом, распространенным в странах средиземноморья. Стройный ствол, древесина легкая, мягкая. Мелкие листочки с выпуклой железкой, истекающей нежнейшей смолой. Половозрелые разбухшие шишки – чешуйки раздвинуты в нетерпеливом ожидании истомы, мысль обладать ими приводит меня в состояние непрерывной эрекции…
– Погодите, но дерево, оно не животный объект!
– Нелюбезно с вашей стороны прерывать меня в миг перед наступлением блаженства. Я освобождаю свою судьбу от антропоцентрической оболочки. К тому же, я не одинок, в Вене я знал женщину, испытывавшую плотское вожделение к фортепьяно…
– Довольно об этом, вернемся, пока не поздно, к гениям.
– Я знаю только одного – Зигмунда Фрейда.
– Художник?
– Он врач, гигиенист души. Человеческая природа, в которой плохо увязаны между собой здоровье, талант и нравственность, предмет его исследований. Разум является нам радужным туманом, окрашенным во всевозможные оттенки скептицизма, в том числе, по отношению к себе. Не следует спешить исправлять ошибки, их нужно рационализировать, обобщать, после чего, станет возможным сублемировать их. Фрейд нарушил умолчание о жизни тела, доказал, что подавление интимных сфер психики ведет к болезням. Важно освободиться от зажатости, чтобы жар фантазии разгорелся без всяких помех. Нужно исключить мораль и разум из основ жизнедеятельности, это элементы надстройки, безусловна бессознательная жизнь со своими особыми законами, сложившимися за миллионы лет до того, как появились понятия о добре и зле.
– Разве такое может быть? – разбавил монолог Тамайо. – Как ни назови два полюса мироздания, они необходимое объективное противоречие существования единого, это истина. Ваш доктор ошибся.
– Нет, – категорически отмел Некий. – Великий Фрейд начал поиски бессознательных факторов с творчества Леонардо да Винчи. Его выводы: праведник подсознательно равнодушен к моральным заповедям, а лучшему мыслителю разум не помогает, а мешает.
– «Логика всегда не права», «Манифест дада»[36], тысяча девятьсот восемнадцатый год, – процитировал Тамайо. – Фрейдизм, как ни крути, имеет свою логику развития, порождая, походя, сюрреалистов и Дали.
– Фрейд перевернул философию восприятия мира, художники зафиксировали эту революцию ума на холстах. Ах, как пишет Дали, просто какое-то чудо! – Каталонец захлебнулся слюной в пылу иберийского неистовства. – В его полотнах рвется наружу рвение истинного фрейдиста, уверенного в том, что все запреты, сдерживающие нормы поведения опасны и патогенны. Галлюцинации внушают мастеру мистический трепет.
– Я видел в Нью-Йорке в 36 году на выставке «Фантастическое искусство, дада и сюрреализм» работы Дали. Он провокатор. Он намеренно пытается обидеть и рассердить зрителя патетическим самовозвеличиванием, своей гипертрофированной психопатией, – высказал мнение Сикейрос.
– Дали мне понятен, – поддержала Некого Фрида. – Новатор ищет в живописи «квант действия», управляющий микрофизическими структурами материи.
– Из уст благородной сеньоры вылетели волшебные слова, – со смешком подхватил каталонец. – Притязания Дали в области живописи состоят в том, чтобы материализовать образы конкретной иррациональности. Достигает он этого при помощи фосфен – зрелищных ощущений цветовых пятен, возникающих при различных раздражениях сетчатки, регистрируемых соответствующими участками мозга. В наш мерзкий век материалистической декоративности и любительского экзистенциализма он кистью изображает самую удивительную мечту. Его ведет вдохновение космического свойства!
– Скорее горячечное воображение параноика, – нашелся Сикейрос. – Для сюрреалистов нет ни политики, ни эстетики, ни истории, ни техники. Они ни во что не верят и, соответственно, изображают «ничто».
– Вера, есть милость Господня, – произнес Томайо.
– Взглянуть на «Ничто», из которого соткана материя, заполняющая пространство и время, не является ли это сверхзадачей для современного поколения художников? – Не унимался Некий каталонец.
– Проще пареной репы, – брякнул Шельга. – Замажьте квадрат белого холста черной краской, вот вам и «Ничто».
Спаситель смачно рыгнул. Кровь отливала от воспаленного мозга к наполненному желудку, умоизвержение прерывалось.
– Извиняюсь, я не совсем понял про врача, чем же славен сей экскулап? – Василий Витальевич пытливо смотрел на сложнейшего Некоего, он честно пытался осмыслить разговор, отделить зерна от плевел.
«Прав Монтень, утверждая, что между двумя представителями рода человеческого сходства меньше, чем между двумя различными животными», – подумал испанец.
– Фрейд доказал, что Моисей был египтянином, – нанес оглушительный удар в голову Шельги Некий.
– Чепуха, – отравил воздух Троцкий, – не слушайте его, Василий Витальевич, наш оракул под мухой. Разве вы не видите?
И все прозрели[37].
Кругом под пение фламенко гремело балаганное веселье. Обильный стол выглядел так, будто по нему прогромыхал гусеничный трактор. Текила пилась ведрами. Во всеобщем завихрении Фрида сидела, как неживая, только что Диего ушел с ее сестрой: «Скот, как он посмел поступить так в моем присутствии!» – корки гневного румянца проступили на скулах.
Фрида скакнула на плоскость стола с полной бутылью текилы.
– Тот, кто за один раз больше отопьет, получит право танцевать со мной весь вечер! – запальчиво возвестила она.
– Оле¢[38]! – издал возглас перезрелый юноша, подпиравший лбом наехавшую на него стену.
Троцкий беспокойно поерзал, но остался на месте.
Вызвались Шельга и Сикейрос.
Состязание открыл живописец. Он круто запрокинул голову, зажмурился. Играющий кадык отмерил четыре больших глотка.
Подошла очередь Шельги. Фрида сорвала красный бант с головы. Василий Витальевич сосредоточился на восхитительно растрепанной женщине. Пока он вдумчиво пил, ореол неземной красоты обволакивал ее отважное лицо, лебединую шею, соблазнительные плечи, волнующуюся грудь, тонкую талию, сексапильные ноги.
Шельга отнял сосуд от немеющих губ, плавно перевернул его вверх дном, демонстрируя притихшим зрителям, что тот пуст.
– Изысканный труп будет пить молодое вино[39], – нарушил паузу Некий каталонец.
Бурные овации взорвались под сводом банкетного зала, надрывно заныли гитарные струны, расточая страстную истому. Шельга плясать не умел, разве что камаринского мог сбацать. В танце он неуклюже поворачивал Фриду то туда, то сюда. Временами они вовсе не двигались, стояли на месте, греясь своей близостью. Текила, размешивая чарующее воздействие музыки, парализовала сдерживающие центры Василия Витальевича, он понял, как нетрудно влюбиться в эту смазливую мексиканочку.
Посрамленный Сикейрос не мог принять поражения. Мысль о том, что он обмишурился в присутствии соратников, все больше кружила ему голову, порождая яростную злобу.
– Не лапай наших девочек, троцкистая морда! – тявкнул Сикейрос, хватая графин.
Шельга увернулся, отмахнув кастетом в челюсть нападавшему. Лидер Мексиканской коммунистической партии кубарем закатился в угол, издав истошный вопль. Его товарищи повскакали, кто мог, найдя выход классовому негодованию в секундном порыве к насилию. Опьяневший Шельга бил наудачу, отражая неумелые наскоки драчунов.
– Смело мы в бой пойдем за власть Советов, и как один помрем в борьбе за это, – распевал он на русском.
Мужчины некоммунисты тоже примкнули к забаве, потасовка становилась всеобщей. Над головами мелькали стулья вперемежку с распотрошенными тушками высших приматов, переворачивалась мебель. Некий каталонец виртуозно запускал вилки в возможных противников. Гитары не умолкали, певцы надрывались с удвоенным подъемом. Троцкий с супругой схоронились в буфетной. Кутерьму прервали выстрелами в потолок охранники Льва Давидовича.
Фрида привезла кое-где подбитого Василия Витальевича к себе.
– Где я?
– В моей мастерской, – Фрида включила освещение.
Шельга свалил мольберт с укрепленной на нем картиной.
– Прости-те, я не хотел.
– Можешь говорить мне ты.
Фрида прислонила работу к высокому табурету. Шельга вгляделся:
– Ты нарисовала только ступни в ванной, почему не вывести всю ногу целиком? Было бы значительно лучше.
– Ступня – единственный участок моего тела, который я могла изучать почти год, все остальное было погребено в гипсе. Поднаторела изображать ее.
– Болела?
– Попала в аварию на городском автобусе. У меня переломан весь позвоночник, ключица, голень. Металлический поручень насквозь раздробил таз, выйдя наружу с другой стороны из влагалища, так я лишилась девственности. Умора, да?
Шельга прижал Фриду к подоконнику, не отрываясь от ее дерзкого взгляда, уводящего в темные дали. Они с жадностью набросились друг на друга. Одежды с отрывающимися пуговицами полетели в стороны. Искаженные похотью лица с отверзшимися влажными ртами вжимались в выгибающееся тело партнера, чтобы клыками урвать радость сладостного забытья. Фрида, достигнув исступленного наслаждения, закричала – эякуляция ослепила Василия Витальевича. Усталые человеки благодарно затихли в разводах краски на полу, посреди начатых и законченных картин Кало.
– Ты щедрый любовник, в любовном акте с тобой находишь творческое начало. – Ее немного смущало, что она может ощутить столь ярко восторг одержимости от секса с чужим мужчиной.
– Наша близость, это твоя месть Диего?
– Я делаю, что хочу, – ощетинилась женщина.
– Не правда. Твой муж обидел тебя прилюдно, и ты решилась отдаться мне, хотя этот факт может остаться для него неизвестным. Мелкий блошиный укус. А по мне, воевать так с размахом, чтобы супостата проняло до печенок.
– Можешь научить?
– Лев Давидович засматривается на тебя. Наставь рога Диего с его кумиром, унизишь его как мужа, как революционера и как человека. Такое либо заставит его ценить тебя, либо ненавидеть, что есть иная форма любви.
* * *
В головной машине ехали: двое охранников, Риверо, Кало, Борман[40]. Охранники, пересидевшие накануне за пулькой, скучно зевали. Диего дремал, одолеваемый мухами. Фрида мечтала об очередном свидании с неутомимым Васечкой. Борман/Висборн напряженно думал о Кальтенбрунере. И, какой подлец генерал Вольф! Срочно его в кандалы, пытать в каптерке Бункера[41].
В следующем автомобиле устроились: еще двое охранников, Троцкий, Седова, Шельга. Привязанный к багажнику на крыше снайпер держал под прицелом унылую песчаную равнину, разноображенную ввинченными кактусами.
– Вам нравятся работы Кало? – интервьюировала Шельгу Седова.
– Не силен я в художествах, – сознался Василий Витальевич.
– Судя по картинам у нее шизоидный тип, – подал голос Троцкий.
Пассажиров в герметично закупоренном салоне донимала оглушительная жара.
– Лейба Давидович, вам удобно? – поинтересовался один из телохранителей, придав лицу озабоченное выражение.
– Все прекрасно, Альбертик, съешь лучше грушку, – отозвался Бронштейн.
На колени Альберта больно давила тяжело нагруженная корзина для пикников.
– Спасибо, – просветлел молодой человек.
Сам Троцкий лежал на полу легковушки под задним сиденьем, завернутый в ковер. В области лица защиту прорезали, наружу торчала бородка Льва. Поначалу Шельга испытывал неудобство, ставя ноги на запертого в рулоне Троцкого, но после смирился, да и нижние конечности затекли навесу[42].
– Я обмозговал ваше предложение, Василий Витальевич, – снизу пробивался приглушенный голос Троцкого.
Шельга прилег вдоль свертка, приблизив ухо к прорези. Проводя дни с Троцким, он ждал продолжения их первого разговора, но не представлял, что он произойдет в горизонтальном положении.
– И пришел к заключению, что попытка продолжить мировую революцию отсюда, из Мексики, невозможна, во всяком случае, на современном этапе пролетарского движения. Нас, революционеров, извлекают на свет те, в чьих руках материальная власть над миром. Наивно полагать, что судьба большевизма в России решалась в Кремле или в неразберихе Гражданской усобицы. Быть или не быть Красной России определяли сначала в Берлине и Нью-Йорке, после ноября 18-го[43] только за океаном. Эксперимент с социализацией Европы дал странные результаты. На востоке кошмарный Сталин, в центре континента национал-социализм немцев. Я не думаю, что в такой неопределенной обстановке серьезные люди захотят иметь еще один источник напряжения, причем у себя под боком. Косвенные признаки дают возможность предполагать, что в предстоящей схватке в Европе, мировое финансовое сообщество может склониться в пользу Советского Союза. Созданный мной IV Интернационал пользуется меньшей поддержкой на Западе, чем сталинский Коминтерн, следовательно, наше выступление здесь, как антикоминтерновское будет, скорее, осуждено, чем приветствуемо, не только потенциальными спонсорами, но даже в коммунистической среде. Наконец, представим, что какая-то часть экономических институтов, преимущественно из США, нацеленных на кратковременную сиюминутную прибыль, все же клюнет на мое обращение, но по долгам придется расплачиваться и сразу и много, а Мексика, это не Россия, где можно было взять очень много уже на второй день после Седьмого ноября. Драгоценности, художественные богатства, а главное, золото, золото, очень много золота – все лежало бесхозное, под руками[44]. Тогда мы скоро оправдали надежды этой категории инвесторов. В Мексике есть нефть, другие полезные ископаемые, но они уже вовлечены через транснациональные компании на контролируемый рынок, так что, под наши планы ничего не ссудят.
– Лев Давидович, как же рабочий класс?
– Ну, что рабочий класс, он должен продолжать свою естественную борьбу за экономические и политические интересы угнетенных. Полезнее всего этим заниматься в форме демонстраций где-нибудь в парках, это так натурально и свежий воздух благотворен для организма. Не хотите черкнуть статейку по этому вопросу? Озаглавить ее можно так: «Выступления пролетариата на открытых пространствах. Санитарно-гигиенические преимущества».
– Я?
– Вы нуждаетесь, наверное, в средствах, как все неприкаянные?
– Стыдно сказать, товарищ Троцкий, но я не бедствую. За срок работы в Китае какие-то крохи случайно прилипли. Знаете, как бывает в разведке, суммы на подкуп без расписок, внезапная смерть осведомителей и прочее. Не в печку доллары-то кидать[45].
– Вам не зачем оправдываться перед профессиональным революционером, я сам проходил эту кухню. Не дадите ли вы мне взаймы?
– Сколько?
– Тысячу.
– Наличными или чеком?
– Предпочитаю кэш. Знаете, просто витальная потребность осязать дензнаки живьем, а не рассматривать бухгалтерские эрзацы, такая вот особенность. Как там с погодкой?
– По-прежнему.
– Василий Витальевич, – позвал Троцкий. – Вас не затруднит подержать вон ту книгу перед моими глазами?
– Вам будет темно.
– Ничего, вы включите фонарик. Люблю французские романы. Когда я был в вашем возрасте, носился по России на персональном бронепоезде от станции к станции. Везде митинги, расстрелы, потом банкеты, изматывался нечеловечески: до чего тупой, некультурный народ – быдло. Спасался чтением о славной гальской жизни, а выглянешь в прорезь бойницы, и плюнуть хочется на отвратительную унавоженную россейскую почву.
– Товарищ Шельга, прошу вас, отодвиньте свои ноги подальше от меня и так дышать нечем! – взмолилась Седова.
За экипажем Троцкого шел крытый грузовик, под тенью тента прятались коммунисты из США, Мексики, Гваделупы, Занзибара, Англии, Франции, Австрии, Латвии. Был даже потомок янычар, турецко-подданый Ибрагим Бендер.
– Сынок мой строит социализм в СССР, – радовался старик. – Обещал вселить меня в Дом для пожилых коммунистов в Одессе, он там за управдома.
Марксисты одобрительно цокали языками.
Замыкал кортеж джип со станковым пулеметом. На окрестных холмах гарцевала запыленная иррегулярная легкая кавалерия. В стратосфере, прикрывая район с воздуха, барражировал дирижабль последней модели мексиканских военно-воздушных сил[46]. Тщательно оберегаемая колонна направлялась на загородную прогулку в местность Тенаюка, что севернее Мехико, здесь сохранилась пирамида ацтеков. Профинансировал увеселение Исполком IV Интернационала.
– Без кактусов для меня и лето не лето. Я люблю, когда везде растут кактусы, – сочно вещал освобожденный от ковра Троцкий, когда туристы достигли места отдыха.
Расстелив скатерти у подножья памятника истории, начали закусывать.
– Как там у вас наш физик-ядерщик Рунге? – любовно обгладывая куриное бедрышко, любопытсвовал Троцкий у Бормана.
– Держится.
– Передавайте ему от меня коммунистический привет!
– Спасибо.
– Пора сверить часы. У меня без минуты полдень.
– На моих полторы минуты первого пополудни.
– Шельга! – окликнул Троцкий. – Сколько сейчас времени по вашим «Командирским»?
– Двенадцать ноль-ноль.
Троцкий и Борман подвели механизмы.
– Двадцать второго июня, ровно в четыре часа утра? – уточнил Борман[47].
– Ровно. Не забудьте напомнить Адольфу, это архиважно, – Лев Давидович строго поднял вверх указующий перст.
«Ловкий бес. Он связан с верхушкой Рейха, – понял Василий Витальевич. – Насколько прозорлив товарищ Сталин, как удачно распознал в Троцком пособника Гитлера, немедленно доложить в центр!»
Забавлял тусовку, предварительно подкрепившись, популярный коста-риканский шпагоглотатель. Шпаг с собой не захватили в суматохе сборов, ему пришлось выполнять номер с авторучками добровольцев. Проглотив с десяток пишущих принадлежностей, он покрылся чернильными пятнами, сделался грустен и уединился в колючем кустарнике. Некоторые недавние обладатели золотых перьев обиделись.
– Какая красота! Оторопь берет, – умилялся пейзажем Троцкий.- Товарищи, предлагаю совершить массовое восхождение на культовый объект древних американцев.
После трапезы, по жаре лезть наверх желающих не находилось. Василий Витальевич незаметно для других толкнул Фриду в спину.
– Пойдемте, товарищ Троцкий. Цель ваша высока, и для меня, человека незначительного, нет ничего приятнее, чем отозваться на ваш клич.
– Браво, Фрида Кало! Покажем неженкам, что есть еще порох в пороховницах.
– И я поднимусь, – очнулась Седова.
– Как угодно, дорогая, – Лев Давидович снял пиджак, шляпу, отставил в сторону палочку, ослабил короткий галстук. – Ну-с, я готов.
Седова добралась до пятого уровня, остановилась, мучаясь одышкой. Парочка, избавившись от обременительного присутствия третьего лица, одолевала крутые неровные ступени, то с усилием, то летя. На верхней площадке пирамиды, над открывшейся обширной панорамой тянуло на романтику.
– Засыпая, часто думаю о том, что по-настоящему жизнь моя должна начаться завтра или послезавтра, – Троцкий обошел Фриду вокруг, так поступает голубок, ухаживая за голубицей.
– Такой важный человек, вы производите впечатление удовлетворенного своей работой мессии.
– А, больше делаю вид. Что это за радость – жизнь частного человека с охраной. Страшная, невыносимая пытка горьким ожиданием насильственного финала – вот мой удел. Каждому хочется найти то, что невозможно потерять, химера из химер, смерть отнимет все, если знать это заранее – не к чему стремиться, мир нуждается в иллюзионистах, поэтому обман – утешение для многих и профессия для мудрецов.
Привороженная руладами Троцкого, Фрида позволила ему прикоснуться к себе. В настороженных глазах мужчины читался откровенный немой вопрос.
– Единственный способ понять, на что ты способна, подчиниться неконтролируемому, внеразумному внутреннему импульсу.
– Когда?
– Сегодня.
* * *
От ветра, нагнавшего песчаные тучи, наступил вечер.
– Оставь меня, Кабах, нужно побыть одному, – попросил Гарин.
Лапидарный индеец, покрытый иссиня-черными волосами, зачесанными назад, исполнил просьбу. В его движениях не замечалось и тени подобострастия или суетливости, все, что он делал, он делал только по своей воле. Гарину невольно захотелось подражать повадкам отшельника.
Петр Петрович просто сыскал пристанище бывшего сотрудника профессора Джонса в окрестностях Чичен-Ицы. Кабах встретил его без удивления, даже не особенно прислушиваясь к объяснениям. Весь его облик, поза обуславливали нечто метафизическое, недоступное обычному восприятию. И это вызывающее спокойствие, словно, произрастающее из самих недр души. Если бы Земля завертелась в другую сторону, он бы не смутился, подумал, что это не он сходит с ума, а Земля.
Гарин присел у заветных скрижалей, с усердием выписывая каждый знак, перенес текст к себе в блокнот, ниже следовал перевод, сделанный Кабахом. Мысли червями копошились в жидком мозгу, постигая смысл открытого. Сегодня он надел новые башмаки, грубая кожа местной выделки наждаком обнимала израненные ноги, после подъема на пирамиду боль стала запредельной, но Петр Петрович не спешил устранить пыточную муку. Острое физическое страдание каким-то образом стимулировало добиваться сжатой концентрированной истины. Когда из обобщений проклюнулись выводы, Гарин разрешил себе опуститься на холодный пол, расшнуровал обувь, бережно высвободил кровоточащие ступни: «Инженер по профессии, идиот по жизни. Ядерная мистика».
– Самокритика, первый знак, что не все потеряно. Мистика и мистификация, вещи разные – от стены отделился креол.
– Я предвидел, что вы не оставите меня в покое, пока окончательно не изнасилуете мою натуру.
– Не страшись совершенства, оно тебе не грозит. Все, что происходит с тобой, только подтверждает, что время немыслимо без пространства.
– Вам доставляет радость напоминать, что я нахожусь в когтях времени?
– Ты склонен преувеличивать внимание к своей персоне, тебе кажется, что ты способен вызывать в каждом сложные эмоции. По-правде говоря, ты совсем не занимаешь меня. Я готовлю тебя к великому свиданию, пойдем.
Они покинули ритуальную комнату майя.
– Небо, что-то сделали с небом, оно кажется удивительно маленьким; уменьшилась Вселенная или я поднялся к звездам?
– Я здесь!
На фоне просветлевшего востока отчетливо выделялась белая рубашка в крупную клетку. Рукава тянулись к Гарину, как бы приглашая к объятиям, вместо головы, ладоней – черные пятна.
Инженер познал, как выглядит покровительственная любовь.
– Не всегда, друг мой. Иногда я являюсь в образе Мона Лизы, другой раз – Филиппом Теофрастом[48] или в облике «сверхчеловека», не признающего мораль.
– Milagros[49]!
– Чтобы вызвать цепную реакцию деления ядер нужно выделить минимальную массу делящихся веществ, находящихся в системе размеров активной зоны деления. Для создания такой критической массы я бы предложил этот способ, – Учитель прутом начертал схему на песке. – Не переписывай ее, запомни.
– Подобное устройство, если его создать, вызовет мощный взрыв!
– Верно.
– Есть ли возможность управлять цепной реакцией?
– Поднимемся…
В кадре пусто. Креол поежился, ему холодно или нет? Когда холодно, рушатся стены. Он справится, он обязательно выдержит. Он лучший креол, у него с избытком сжатых зубов.
Обозначился контур инженера Гарина. Вернулся на место. Действие продолжается.
Гарин проснулся перед рассветом. Кабах бодрствовал, он кушал на завтрак эскабече[50].
– Куда так торопишься, достославный?
– Кто рано встает, тому Бог подает.
На Гарина повеяло тонкой издевкой, этого как раз и не хватало, чтобы ускорить его пробуждение:
– Как добраться до Мехико?
* * *
Вышла помятая от послеобеденного сна Седова.
– Добрый день, – Шельга культурно привстал со стула.
– Василий Витальевич.
– Лев Давидович велел показать набросок моей статьи.
– Пишите? Хорошо. Опыт нужно оставлять молодым.
– Он теперь занят, давайте прогуляемся. Я знаю, Кало выращивает дивные розы на своей половине.
– Пойдем без приглашения?
– Нас не осудят.
Шельга завел жену Троцкого в цветник ближе к окнам спальни Фриды. О стекла бились пронзительные любовные стоны. Дремучая женская интуиция толкнула Седову к окошку, она заглянула. Василий Витальевич тоже одним глазком удостоверился, мол, что там творится?
Полураздетая Фрида валялась на кушетке, не скрывая срама, около голышом прыгал товарищ Троцкий, бросался в глаза половой член его, по виду гнусен, но со следами недавнего удовлетворения. Седова зажала рот ладонью, стукнулась лбом о непрочную преграду. Стекло треснуло. Лев Давидович мертвецки побелел.
К вечеру разразилась буря.
– Я отдала тебе лучшие годы, а ты липнешь к первой потаскушке! – швырнула Седова мужу. Это все, что удалось услышать Шельге, дверь в их комнату захлопнулась.
Спустя время укрывшийся газеткой Василий Витальевич наблюдал, как распаленная Седова ворвалась в мастерскую Риверо. Затем туда поодиночке подтянулись Троцкий и Фрида.
За ужином никто из них не показался. Шельга случайно столкнулся с Диего в местной пивнушке.
– Я, конечно, не оратор, как кое-кто, но скажу. – Риверо выкатил бычьи глазища на Василия Витальевича. – Художник к друзьям относится с симпатией, без оговорок, но пользоваться его законной женой, плетя исполненные гадким лицемерием кружева в его доме, это как? Вонючий копрофаг[51]! Завтра же вычищу свой дом!
Наутро Шельга навестил Кало за работой:
– Что рисуешь?
– Бабочек. Пытаюсь зарисовать сновидения сразу после пробуждения, пока разум не исказил их. Сон освобождает сознание от рациональных связей.
Она уверенно водила кистью, не задерживаясь для осмысления сделанного.
– Лев Давидович покидает вас?
– Не люблю сентиментального угасания чувств, пусть катится. И ты тоже зря здесь трешься. Надоел!
Спазм большевистской гордости застрял в бронхах, Василий Витальевич смолчал.
У ворот Шельга нашел грузовой фургон, туда складывали скарб русских революционеров. Седова деятельно руководила процессом.
– Собираетесь в новое жилище? – между делом поинтересовался Шельга у жены вождя, помогая мордастому парню закинуть «ундервуд».
– Да. Подвернулся удобный вариант. Правда, придется срочно продавать архив товарища Троцкого, благо есть покупатель[52], нужны средства погасить кредит за дом.
– Может быть не так удобно обсуждать мои дела в моем присутствии? – Лев Давидович выдвинулся из сумерек дверного проема. – В наше время пролетарскому вождю лучше быть богатым, чем бедным.
– Самый простой способ избежать проблем из-за золота, это иметь его самому. – В центре двора, со стуком встало плетеное кресло, в нем по-хозяйски утвердился Риверо. В руке бутылка. Взор его не сулил расположения.
Троцкий понимал, что сочувствие не на его стороне, но не допускал мысли, что виноват.
– Чем нелепее ситуация, тем она более вероятна, – громогласно заявил Лев Давидович.
– Мы не на партийном собрании, говорите тише. Моя жена еще спит. – Риверо приложился к вину.
Соперники сверкнули друг на друга глазами.
Фрида через занавески смотрела, как длился безмолвный поединок из-за нее между мужчинами.
Через час гостей выпроводили без особых хлопот. Клаксон машины сопровождения покрякал где-то за поворотом, все стихло.
Риверо допил. Поковырял в носу. Крикнул дворника:
– Подмети здесь, как следует.
Удалился в мастерскую.
Фрида, находясь в состоянии близком к трансу, интенсивно растирала краски по холсту, вызывая из источников зрительного воображения фантастические, абстрактнейшие образы.
Шельга Василий Витальевич уехал помогать Льву Давидовичу и его супруге обустраиваться на новом месте.
¶
Троцкий, Седова, их оставшийся в живых внук Сева Волков поселились в глуховатом пригороде мексиканской столицы Койоакан на улице Вены. По- соседству жили простые скотоводы и свинопасы. Двухэтажный дом, отставленный особняком от прочих участков, обнесли высокой каменной стеной, по углам возвели башни с амбразурами. Шельга с удовольствием отметил уменьшение количества охраны экс-вождя. Когда Бронштейны наслаждались жизнью на вилле Риверо-Кало, полиция контролировала весь прилегающий район, теперь наружный периметр стены стерегли десять полицейских. Дворик, маленький палисадник с подсобным хозяйством, дом оберегали еще восемь хорошо вооруженных троцкистов, двое из них с автоматами наперевес постоянно дежурили на крыше за бруствером.
Шельгу резануло внезапное сужение интеллектуальных горизонтов четы. Тесное пространство, из которого они боялись выбраться и где постоянно обращались, уродовало движения обитателей дома-крепости, обрекая на однообразие и скуку. Утихла бравурная откровенность, прекратились прогулки с шумным хороводом местных и заезжих деятелей. Появилось новое развлечение. В целях экономии средств затворники устроили подсобное хозяйство с кроликами и курами. Лев Давидович лично ежедневно в семь утра кормил живность. После завтрака со всеми членами семьи, телохранителями, секретарями, хозяин запирался у себя в кабинете до двух часов дня. Шельга знал: Троцкий сочиняет книгу о Сталине. В четырнадцать часов обед, небольшой отдых. Опять закрывается за Львом Давидовичем кабинетная дверь, до семнадцати часов. В семнадцать новый сеанс общения с милыми кроликами. Они заметно прибавляют в весе. Седова радуется, подсчитывая в уме, сколько семья выгадает на мясе.
– Эх, Наташа, неизвестно для кого я их холю. Может и попробовать вкуса не доведется.
– Да, – вздыхает Седова. – Судьба подарила нам еще один день – «они» не пришли.
До девятнадцати часов у них свободное время. Троцкий встречается с единичными посетителями, балагурит с охраной, женой, Шельгой.
– Смотрите-ка, Василий Витальевич, как прижал меня Сталин.
– Где вы видите Сталина, Лев Давидович? Здесь далеко от него.
– Я знаю – его козни. Перессорил меня со всеми. До чего злонамеренный горец, тьфу.
В семь вечера скромный ужин.
День прошел, Троцкий жил, Кремль ждал.
Шельга приступал к реализации второго пункта программы, составленной Филиппе.
С некоторых пор телохранители пристрастились к картишкам. Жалованье небольшое, жизнь пустая, на досуге заняться нечем, а хромосомы хранят в генах память о гормональных радостях.
Как-то вечерком, направляясь по дорожке, ведущей к калитке, Василий Витальевич услышал знакомое шлепанье карт в караулке. Зашел. Альберт в одиночестве метал.
– Сам с собой дуешься?
– Кто на смене, кто спит. Тоска загрудинная.
– Любишь игру?
– Старый добрый преф, второй мой кумир после товарища Троцкого.
– Завтра выходной?
– Да.
– Хочешь, сведу тебя с людьми, банкуют красиво, по пять центов за очко.
– Вот, это да! Боюсь, не про меня честь, с деньгами не очень.
– Не дрейфь, если проиграешься, ссужу немножечко. Если выиграешь крупно, барыш поделим. Идет?
– Спасибо, Василий Витальевич. Как встречаемся?
– В пятнадцать часов у отеля «Прадо».
– Спасибо, благодетель, век не забуду.
– Раньше времени не благодари. Оденься чисто, наган с собой не бери.
¶
Пошел пятый час игры. Альберту здорово фартило, партнеры мрачно чадили сигаретами, не глядя на везунчика.
– Два паса, в прикупе чудеса, – декламировал Альберт. Ему пришел сотенный марьяж с прикрытием. Он снесся.
– Можно не тратить время попусту, все мое, – вистующий открыл карты.
У Филиппе и Роберта Харта вытянулись носы.
– Джентльмены, прошу закрыть игру, труба зовет на службу.
– Еще часок, успеешь к сроку, – канючил Роберт.
– Никак не возможно, давайте посчитаемся.
– Распишем пару-тройку конов, тогда получишь деньги.
– Что? Бабки на бочку, немедленно!
– Сыграем, – настаивал Харт.
– Василий Витальевич, что тут происходит?
Харт выстрелил. Томатное пятно проступило на свежей манишке, Альберт следил, как оно стремительно расползается по груди:
– Зачем так? Я же выиграл!
Харт снова дважды нажал на спусковой крючок, комнату заволокло пороховой гарью.
– Не надо, дорогой Роберт, мне больно в груди, а теперь ты попал мне в живот. Позовите лекаря! – Альберт, прорывая ногтями сукно стола, сползал вниз.
Рука Харта дрогнула, но четвертая пуля догнала своих сестер.
– Ты убиваешь меня. Глупо, ох, как глупо, Ро…
Шельга движением руки прервал земные муки троцкиста:
– Стрелять не научился? Телок.
Филиппе крепко вывернуло.
– Простите, товарищи. Нельзя так отупеть, чтобы сразу ко всему привыкнуть, – он протер губы носовым платком. – Курить я точно брошу, очень вредно для здоровья.
¶
– Потерялся Альберт. Ушел в город, не вернулся, – жаловался Шельге Троцкий. – Недокомплект охраны.
– Могу порекомендовать вам кандидата.
– Кто таков?
– Проверенный нами в деле американский коммунист Роберт Шелдон Харт.
Троцкий откусил очищенную морковку, огрызком угостил беременную крольчиху.
– Василий Витальевич, я вам денег должен…
– В самом деле? Не припоминаю.
«Человек он порядочный и негибкий», – окончательно определился Лев Давидович.
– Не одолжите еще тысячу?
– Не вопрос.
– Только не долларов, а фунтов стерлингов.
– Фунтов у меня нет. Завтра схожу в банк – обменяю.
– Возьму вашего протеже, но с бесплатным испытательным сроком. Как его фамилия?
– Харт. Робер Шелдон Харт.
* * *
– И небываемое бывает, говаривал самодержец Всероссийский Петр Алексеевич[53], – припомнил вслух Гарин, узнавая в крепкошеем курносеньком сеньоре Шельгу. – Подсчитали, что на земном шаре умещаются свыше двух миллиардов человеческих существ, и вопреки всем математическим вероятностям двое русских сычей встречаются спустя пятнадцать лет в Мексике.
– Совершенно живой Гарин, даже помолодел, – как-то разочарованно отозвался Василий Витальевич.
В самом деле, после возвращения Оттуда, инженер заметил, что в его организме бродят омолаживающие дрожжи. Зажил безобразивший бок рубец в форме пятиконечной звезды – память о радушном Уругвае.
– Как вас прикажете величать?
– Себастьян Оуэн.
– Товарищ или господин?
– Гражданин. Так убедительнее. А вы нынче кто?
– Макс.
– Просто Макс?
– Хорошо, пусть будет Макс Велентайн. Вы постарели, Шельга.
– Это нормально. Где вы обретались все это время, я слышал, вас искали?
– Значит плохо. Я вел разнообразную жизнь. Сподобился даже побывать на Небесах.
– А я прочувствовал Ад.
– Вы были такой стойкий моралист, а в награду угодили на сковородку. Вы видели там раскаленную, шипящую маслом сковороду? И как вас отпустили из Преисподней?
– Сковорода, говорите. Смешно. С юмором у вас, как и прежде, отменно. Из Преисподней выпускают на задание, выполнишь его и обратно на свое законное место.
– Да, вы действительно постарели.
Они стояли в операционном зале банка. Шельга менял доллары на фунты для Троцкого, Гарин собирался оформить перевод своего вклада в Чикаго.
Шельга покусал кожицу на губе:
– Гарин, нам нужно кое-что обсудить.
– Я всегда любил наши дискуссии. Только не финтите, помните уговор – играть в открытую. Запрещенный прием – убивать друг друга до смерти. Вы не соблюли условий, домогались моего живота, а я спасал вас от смерти просто так, бескорыстно, от любви к ближнему[54].
– Кто старое помянет – тому глаз вон.
– У этой поговорки есть продолжение: кто старое забудет – тому оба вон.
– Как вы думаете, Гарин, кто сейчас в более рискованном положении: вы или я?
– Угрожаете?
– На войне, как на войне.
– Подобно комику, я постоянно оказываюсь там, где мне не следует появляться. Ладно, излагайте, – челюсти инженера, словно мощные жернова, жаждали растереть все в порошок.
– Итак, хотите сохранить ваше инкогнито?
– Не занимайтесь тавтологией, далее.
– С этого мига вы становитесь моим агентом, будете выполнять мои директивы. Взамен никто не узнает, кто вы есть на самом деле. По рукам?
– Гарантии?
– Честное слово большевика-коммуниста.
– Маловато. Как долго вы намереваетесь держать меня за жабры?
– До окончания дела.
– Какого?
– В целях вашей безопасности, я не раскрою его.
– У меня такое чувство, Шельга, что я здорово продешевил.
– Стоит мне позвать первого полисмена, и он сразу станет обеспеченным человеком.
– Раз мы так нечаянно встретились, поговорим о старине, что ли, – смирился Гарин.
– Приведения прошлого не дают вам покоя? – обветренное лицо Шельги сдобрилось лукавством. – У меня для вас сюрприз. Манцев жив.
– Не может быть! Волшин[55] докладывал мне, что лично видел, как Николай Христофорович сорвался с дирижабля.
– Сорвался, не значит погиб. Он упал в глубокий овраг, занесенный снегом, рядом с выселком камчадалов. Они выкопали его, отходили.
– Откуда такие сведения?
– В 26-ом, возвращаясь из Штатов, я пересек на собаках всю Камчатку с севера на юг. В отдаленном стойбище я обнаружил вашего геолога.
– Мне сообщали, что он выжил из ума.
– Манцев произвел на меня впечатление эксцентричного, но вменяемого. Туземцы отпоили его медвежьей кровью, откормили олениной, женили на местной комсомолке. Но это не все, – Шельга специально прервался, чтобы полюбоваться терзаньями Гарина. – Я помню, Волшин доставил вам тогда какие-то бумаги Николая Христофоровича.
– Исследования минувших дней, теперь ничего интересного.
– У Манцева забрали не все. Самые ценные научные выводы он прятал на теле козла Машки[56]. Козел отыскал хозяина, вернул ему научные труды.
Инженер потрогал себя за уши. На месте.
– Он отдал вам бумаги?
– Ничего подобного. Манцев продолжает свои изыскания.
– Вы не забрали его в Москву?
– Нет, он не хотел возвращаться, но я подговорил его жену, когда старик уйдет в мир иной, она известит меня и перешлет его тетради. Сведение до сих пор не поступало[57].
– Манцев жив, Манцев жив, – повторял Гарин, раскачиваясь на носках.
– Может быть, вас интересует судьба другого вашего сподвижника?
– Кого?
– Барона Корфа[58]. Он доблестно сражался с нами, но недолго. Толпа разорвала его на Капитолийском холме[59].
– Вечная память герою. Лучше скажите, куда делся Золотой остров?
– Для меня, Гарин, это тоже загадка. Связь с ним внезапно оборвалась в первые дни восстания[60], никакой информации после не поступало. Теперь условимся о связи…
* * *
– Товарищ Оуэн, я еду в Москву, лично доложить Павлу[61] о нашем успехе с Хартом. – Филиппе, якобы поправляя кучерявый чубчик, взглянул в маленькое зеркальце, зажатое в кулаке. – Проверяю слежку, в Мехико очень хитрая полиция. На время моего отсутствия переходите в подчинение к Тому[62], он сам найдет вас, когда появится необходимость.
Растаял весенний месяц. Шельга коротал часы тем, что из спортивного интереса наблюдал за Гариным. Инженер вел себя тихо. Василий Витальевич не раскрыл Филиппе своего нового агента. О Томе Шельга слышал от компетентных товарищей еще в начале 30-х. В его понимании этот чекист заслуживал доверия, чтобы поведать ему об «Ибикусе», такую кличку Василий Витальевич присвоил Гарину.
В форточку комнаты, где мирно посапывл Шельга влетел камень, с привязанным к нему посланием. «Мой дядя самых лучших правил. Не в шутку занемог, заставил уважать себя. Будет проездом в Акапулько 3-го – 5-го. Том». На шпионском языке это означало, что его вызывает на контакт Леонид Александрович Эйтингон.
– В Центре приняли решение: увязать Харта с боевой группой «Конь»[63]. – Резидент занял такой пункт, что мог удобно обозревать окрестности, сам оставаясь безвидным. – Вам надлежит передать Роберту окончательные установки насчет его действий в акции.
– Товарищ Том, разрешите обратиться, – Василий Витальевич неожиданно порывисто взял Эйтингона за ладонь, вроде убеждаясь, есть ли тот на самом деле.
– Себастьян, держите себя в руках! Слушаю вас.
– Виноват. Нервы. Докладываю: недавно завербовал агента «Ибикус». Проживает под именем Макса Велентайна на проспекте Хуареса в пансионате для холостяков. Годен для выполнения любого задания. Мгновенная реакция, в критическую минуту хладнокровен. Стрессы для него являются допингом. Остро чувствует опасность, с уважением относится к сильному противнику, решителен, хитроумен. Прекрасный конспиратор, обладает гипнотическими способностями, отважен.
– Похвальная характеристика для разведчика. Поставлю его в резерв.
¶
Филиппе вернулся в Мехико 25 мая 1940 года. Иосиф развернул утреннюю «ElNacional». На первой полосе аршинный заголовок: «Злодейское покушение на Троцкого». В статье говорилось: «Вчера вечером к резиденции бывшего вождя мирового пролетариата на двух автомобилях подъехал отряд боевиков, двадцать человек, переодетых в полицейскую форму под водительством художника Альфаро Сикейроса Хосе Давида. Злоумышленники разоружили охрану. Через своего сообщника, из числа телохранителей жертвы, прорвались к опочивальне Троцкого и его жены Седовой, открыли ураганный огонь из автоматов системы «томпсон» по кровати супругов. В спальне следственными чинами выявлено 200 пулевых следов, но цель не была поражена! Чета, чудом, даже не ранена! Уходя, налетчики бросили бутыль с зажигательной смесью, начался пожар. Бандиты скрылись, угнав, заодно, личный лимузин г-на Троцкого. Полиция объявила в розыск г-на Сикейроса». Ниже статьи экстренное сообщение: «Полиция Мехико на рассвете, в квартире члена преступного сообщества, чье имя не разглашается в интересах расследования, обнаружила тело охранника Л.Д.Троцкого, Р.Ш.Харта. Харт убит спящим выстрелом в затылок с близкого расстояния. Дело продолжается, следите за нашими публикациями».
«Братцы – тикать!» – Филиппе нарядился арлекино. В дурацком колпаке он растворился на пляжах Калифорнии[64].
«Павел шлет вам привет». «Значит, у меня есть еще шанс, – Эйтингон понюхал шифровку из Москвы. – Подлинная. Время пускать в дело пылкого влюбленного»[65].
Рамон Иванович[66] послюнявил конверт, подписанный «Жан Марнар». На случай, если он не вернется с задания, в этом конверте содержались объяснения мотивов его поступка: 1) Троцкий запрещал Огилоф выходить за него замуж; 2) его склоняли поехать в СССР устранить Сталина.
Двадцатое августа выдалось теплым, несмотря на это, Рамон прихватил плащ, напялил на брови фетровую шляпу. Никто не подозревал, что в плаще завернуты пистолет, нож, альпеншток. Фрэнк частый гость в доме, охранник беспрепятственно пропускает его. Меркадер зашел в кабинет Троцкого. Лейба Давидович увлеченно работал, склонившись над столом. Рамон встал слева за спиной сидящего. Троцкий отрывается от писанины, поворачивает голову… Меркадер бьет ледорубом по башке. Инструмент пробивает череп, войдя в мозг на семь сантиметров, Бронштейн не умирает, он орет и кусает руку убийцы. Влетает охрана. Множество кулаков и каблуков свирепствуют на сбитым с ног Меркадере.
– Только не убейте его, он должен сказать, кто это организовал! – визжит сочащийся кровью Троцкий.
– Больше не могу, перестаньте, – умоляет избиваемый. – Я вынужден был попробовать вас обезвредить, они держат в заложницах мою маму[67].
Воя сиренами, примчалась полиция. Изрядно отметеленного Рамона вырывают из лап разбушевавшихся троцкистов, увозят в участок[68]. Троцкого на скорой доставляют в госпиталь. Он в сознании.
¶
– На этой улице есть лавка часовщика?
– Только аптека.
Обменялись паролями Гарин и Эйтингон. Леонид Александрович устроил наблюдательный пост на заднем дворе больницы, куда поместили Троцкого.
– Ибикус, в окне горит свет, видите?
– Определенно.
– В палате лежит раненный в голову, его нужно добить.
По карнизу Петр Петрович просочился в лечебницу. Сестра милосердия, дежурившая возле одра пострадавшего, дремала, уронив голову на руки под настольной лампой, томик Бодлера растрепался на коленях. В кровати спал перебинтованный человек, только бородка торчком. Слева на марле точка кровавого следа.
Гарин на цыпочках подошел к больному, достал из широкого брючного кармана крюк от блесны, зацепивший его в Карибском море, проткнул повязку, завел крюк в мозг через отверстие, выдолбленное ледорубом, и провернул свое оружие в голове четыре раза, разрушая на семисантиметровую глубину все извилины. Троцкий отошел не просыпаясь.
– Каково?
– Кончился.
– Расходимся.
¶
В день, когда Сталину объявили о смерти своего извечного оппонента [69], Гарин пересек границу Мексики со штатом Техас.
Здравствуй, Америка, страна бухгалтеров, страна букмекеров, страна юристов!
[1] Чтобы попасть к Троцкому более «естественно», Шельга снесся в Париже с деятелями IV Интернационала, его старыми приятелями по Нью-Йорку, бывшими на связи с Бронштейном.
[2] Согласно легенде, разработанной для Шельги чекистами, в 1934 году он оказался не в лагерях, а в Китае.
[3] Партия Гоминьдана имела характер национальной китайской политической организации.
[4] М.М.Грузенберг. В июле 1918 года примчался в Москву из США помогать совершать революцию. С 1919 года на дипломатической службе (генеральный консул РСФСР в Мексике). Затем карьера разведчика и политического интригана. В начале 20-х становится главным политсоветчиком ЦИК Гоминьдана под именем «Бородин». Одновременно он продвигал к власти Мао Цзедуна и Чжоу Эньлая. Чан Кайши раскусил его двурушничество, и в июле 1927 года этот помощник выслан из Китая. Расстрелян Сталиным в 1951 году.
[5] В декабре 1927 года в Кантоне происходит неудачное коммунистическое антигоминьдановское выступление, подготовленное советским вице-консулом Абрамом Хассимом, который был убит правительственными солдатами в ходе подавления беспорядков.
[6] Чан Кайши – национальный лидер Китая в 20-е – 40-е годы.
[7] С июля 1937 года на территории Китая разразилась полномасштабная война между Китаем и Японией. Некоторые современные исследователи склонны трактовать этот факт как подлинное начало Второй Мировой войны.
[8] Центральное правительство Китая находилось тогда в городе Нанкине.
[9] С октября 1937 года по сентябрь 1939 года СССР поставил Китаю 985 самолетов, 82 танка, 1300 орудий, 14000 пулеметов, боеприпасы, снаряжение. В боевых столкновениях приняло участие 3665 советских военных специалистов.
[10] Мао Цзэдун – один из основателей Коммунистической Партии Китая (КПК) и ее многолетний лидер.
[11] Чан Кайши носил звание генералиссимуса.
[12] Георгий Димитров, основатель болгарской компартии. В 30-е годы председатель исполкома Коминтерна.
[13] Бела Кун, руководитель Венгерской Советской республики. После ее ликвидации в 1919 году возвратился в РСФСР. Участник Гражданской войны, отличился массовыми зверствами в Крыму в 20-ом.
[14] Фриц Платтен, создал компартию Швейцарии. Организовал транспортировку потайного вагона с Лениным в Петроград весной 17-го.
[15] За время репрессий 30-х годов было осуждено 180300 членов Коминтерна. 95854 человека расстреляно. Среди них не только граждане СССР, но многих стран мира.
[16] Истмен, видный деятель компартии США.
[17] Т.Симон, американский коммерсант, приезжал в конце 20-х в Совдепию.
[18] «Джойнт» – благотворительная организация помощи евреям.
[19] Сенат США, верхняя палата парламента страны.
[20] Памятник Революции установлен в Мехико в ознаменование событий бесконечной мексиканской революции 1910-1917гг.
[21] Ежов, нарком внутренних дел СССР с октября 1936 по декабрь 1938г. Расстрелян.
[22] Главное Управление Государственной Безопасности.
[23] Валерий Чкалов, легендарный советский летчик. Сталин очень ему симпатизировал, толкал в номеклатуру.
[24] Кодовое название операции по уничтожению Льва Давидовича.
[25] Судоплатов Павел Анатольевич, в 30-е годы специалист по борьбе с украинскими националистами. После утверждения плана «Утка» заместитель внешней разведки.
[26] Эйтингон Леонид Александрович (на самом деле, Наум Исаакович) – крупный советский разведчик. Прославился в Испании в 1936-39гг.
[27] Каридат Меркадер. Из аристократической испанской семьи, примкнула к коммунизму. Мать четверых детей. Вместе с сыновьями принимала деятельное участие в Гражданской войне в Испании. Подготовила своего сына Рамона к выполнению священной миссии, связанной с судьбой Троцкого.
[28] Дом Диего Риверо представлял собой два отдельных строения, соединенных переходом с крыши на крышу. В «голубой» половине до нашествия Троцкого с домочадцами жила жена художника Фрида Кало.
[29] Карденас-и-дель-Рио, президент Мексики 1934-40гг. Риверо дружил с ним.
[30] Иудушка, так Троцкого за глаза, в узком кругу называл Ильич.
[31] Филиппе знал Шельгу под именем Себастьян Оуэн.
[32] Миксография – выпуклая живопись, изобретение мексиканского художника Руфино Тамайо.
[33] Д.Риверо расписывал здания «Двореца труда», министерства просвещения, министерства здравоохранения в Мехико, институт искусств в Детройте (США) и другие.
[34] Cristu – по-каталонски равносильно ругательству, выражающему высшую степень восхищения и крайнее смятение чувств вместе.
[35] Общественная организация создана в Мексике в 1922 году по инициативе Сикейроса.
[36] Дадаизм, направление в интеллектуальных кругах Европы в начале ХХ века. Дадаизм отвергал любую позитивную эстетическую программу, предлагая «антиэстетику», породившую абсурдированное зрелище, «перформанс», «хепенинг».
[37] Раз в год Пикассо получал открытку, подписанную текстом: «В июле – ни женщин, ни улиток. Сальвадор Дали».
[38] Так зрители на корриде поддерживают матадора после удачно выполненного «пассе».
[39] Эта фраза была получена в 1925 году сюрреалистами, игравшими в словесную игру. Они записывали случайные бессознательные сочетания по очереди, составляя предложение, не зная о тех частях, которые пишут другие участники.
[40] Товарищ Мартин Борман, фамилия по деду Висборн, секретный швабский антифашист. Тайный вдохновитель «Красной капеллы», разведывательной сети в странах Европы, работавшей на СССР в годы Второй мировой войны.
[41] До сих пор мало кто догадывается, что «Красная капелла» создавалась для того, чтобы отвлечь гестапо от штандартенфюрера СС фон Штирлица из VI отдела РСХА. Его разоблачение могло поставить под удар Шеленберга, что скомпрометировало бы Гиммлера в глазах союзников СССР.
[42] Внутренние органы Мексики приняли сигнал от безвестного источника о том, что готовится крупное покушение на знаменитого гостя. В портах придирчиво досматривали грузы из Австралии, ожидали, что сталинские террористы прибудут убивать Троцкого кружным путем через Австралию, в опломбированном контейнере. Не исключалось, что в их распоряжении могут быть танки или танкетки.
[43] В ноябре 1918 года рухнула Германская Империя.
[44] По американским газетным публикациям начала 20-х русское золото вывозилось кораблями в Швецию, где переливалось, клеймилось печатью Шведского монетного двора, после чего прибывало в США. Полагают, что за 1921 год из России при пособничестве большевистских вождей украли более 70 тонн золота.
[45] По результатам проверки деятельности Коминтерна органами контроля за 1922 год выявлено: исчезновение 200000 золотых рублей в Корее; передано через частных лиц, значит, до адресата дошло далеко не все, 4000000 лир для итальянской компартии, 47000000 марок немецкой компартии (в предыдущем 1921 году ей же еще 62000000 марок в валюте и драгоценностях), 40000 франков французской компартии. Напомню, 1921-22гг небывалый голод в России, вызванный усилиями экономической политики военного коммунизма. Вымирали взрослые и дети коренного населения страны. Малыши, потерявшие родителей, оказывались в сиротских приютах, повзрослев, они не узнают ни места рождения, ни полных имен своих предков, так нарушалась связь времен, поколений, прервалась традиция. Появилась, удобная для социальных опытов общность людей, оторванных от корней, искаженно оценивающих в историческом плане народность, к которой причисляют себя, но о которой не имеют достоверной информации.
[46] По заказу мексиканцев, чертежи этого жесткого алюминиевого дирижабля выкрали из музея К.Э.Циолковского в Калуге боливийские шпионы. Пропажу хватились только в 1983 году по прямому указанию Юрия (Юлия?) Владимировича Андропова.
[47] Увлекательно сложилась послевоенная судьба товарища Бормана. Все прогрессивное человечество выискивало бывшего партайгеносца под каждой развесистой пальмой в Латинской Америке, а он спокойно сожительствовал со знатной дояркой в Эстонской республике на хуторе. В конце 60-х – начале 70-х сыграл роль самого себя под псевдонимом Юрий Визбор в двенадцатисерийном триллере про полковника ГРУ Исаева. Во времена горбачевской перестройки (1985-1991гг) Борман/Висборн, крепкий старец, эмигрировал вместе с золотом партии куда-то на Синайский полуостров. Другие утверждали, что встречали его в Голливуде в обществе сверхшикарной кинозвезды. Пресса сообщает, что теперь у нее на руках ребеночек от неизвестного.
[48] Филипп Ауреол Теофраст, Бомбаст фон Гогенгейм, иначе говоря, Парацельс (1493-1541гг.)
[49] Чудеса (исп.).
[50] Маринованная рыба.
[51] Копрофаги – животные, питающиеся экскриментами.
[52] Архив Троцкого приобрел Гарвардский университет.
[53] Реплика императора Петра I на захват сухопутным отрядом русской гвардии шведских военных кораблей в дельте Невы весной 1703 года.
[54] На яхте «Аризона» в открытом океане, во время сильнейшего шторма Шельгу смыло за борт. Гарин, рискуя головой, втащил Василия Витальевича обратно на судно (см. «Гиперболоид инженера Гарина»).
[55] Волшин Александр Иванович, бывший офицер русской армии, работавший на Гарина. В 1925 году инженер послал его на Камчатку для эвакуации Манцева и его научных работ (см. «Гиперболоид инженера Гарина»).
[56] Лесной козел Машка, прирученный Манцевым (см. «Гиперболоид инженера Гарина»).
[57] Вдова Манцева послала сообщение о факте смерти мужа в конце января 1942 года в Ленинград на адрес Ленинградского уголовного розыска. Полуторка, перевозившая почту по льду Ладожского озера в блокадный город, провалилась под лед вместе с грузом в марте того же года. Письмо до получателя не дошло.
[58] Барон Корф – последний двойник Гарина. Играл его роль, усмиряя беспорядки летом 1925 года в США (см. «Гиперболоид инженера Гарина».)
[59] На Капитолийском холме в Вашингтоне располагается здание Конгресса США.
[60] Восстание – события 1925 года в США (см. «Гипербрлоид инженера Гарина»).
[61] Оперативный псевдоним Л.П.Берия.
[62] Том – Л.А.Эйтингон.
[63] Основная действующая сила в операции «Утка», возглавлял ее лично Сикейрос.
[64] Шельга тоже покинул Мексику после провалившегося покушения Сикейроса. К ноябрьским 1940-го года празднествам в Большом зале Дома Советов Михал Иваныч Калинин, всесоюзный староста, украсил грудь Василия Витальевича орденом «Трудового Красного знамени». За одной из белоснежных колон прятался рябой грузин, в зубах потухшая трубка, запоминал физиономии и повадки награждаемых.
После церемонии орденоносца Шельгу В.В. откомандировали в Ленинградский уголовный розыск. Осенью 1941г. Василия Витальевича призвали в военную прокуратуру. В 1943 году в звании майора, его перевели в контрразведку «Смерш» Воронежского фронта. Пропал без вести летом 44-го в болотах Белоруссии, ликвидируя немецко-фашистских диверсантов.
[65] По весне 39-го года командование НКВД получило весточку Шельги-Фелиппе о вояже сотрудницы секретариата Троцкого Сильвии Огилоф в Европу. Ароматным августовским парижским деньком на нее «случайно» навели эффектного, во всех отнощениях, испанца Рамона Меркадера (действовал под прикрытием бельгийского бизнесмена Жана Марнара). Вспыхнули страсти, но послушная Сильвия в назначенный срок возвращается под родительский кров в Нью-Йорке. Для чувственного бельгийца Атлантика не препятствие, он уже ломится в дом ее предков, правда, под именем Фрэнка Джексона. Его напор свидетельствует о серьезности намерений. Весной 40-го Огилоф со своим женихом появляется на улице Вены в Мехико.
[66] Лопес Рамон Иванович, такое имя начертано на могильной плите героя Советского Союза Рамона Меркадера на престижном московском кладбище.
[67] Восхитительно, при подобных обстоятельствах Рамон Иванович ухитрялся умело изворачиваться. Каридат добровольно сотрудничала с Эйтингоном. После ликвидации объекта она вместе с Леонидом Александровичем пробиралась в Москву через Калифорнию-Шанхай. Живя в столице СССР, сильно страдала от русского климата. После войны ее направили во Францию курировать резидентуру. Похоронена в Париже.
[68] Р.Меркадер взял всю вину на себя, согласно версиям, изложенным в написанном, на всякий случай, письме. В мае 1944 года мексиканский суд приговорил его к 20-ти годам тюрьмы. Лет через десять отсидки ему смягчают режим содержания. Иногда вместе с начальником тюрьмы арестант посещает дорогие рестораны. В конце 50-х у него в одиночке появляется новинка техники – телевизор. Наши не забывали узника, он получал крупные денежные переводы. В 50-е советские спецслужбы переслали ему живую женщину. Там же, в тюрьме, они поженились. В мае 1960 года Меркадер вышел на свободу, прибыл с женой в Москву, получил гражданство, героя СССР, квартиру в столице, 400 рублей пенсии в месяц. В 1974 году уехал на теплую Кубу. Умер в 1978 году.
[69] Лаврентий Павлович в приподнятом настроении нырнул в кабинет Иосифа Виссарионовича.
– Троцкого больше не будет. Абсолютно летальный исход.
– Товарищ Троцкий никогда не понимал марксизма и никогда не был верным ленинцем. Смотрите, товарищ Берия, чтобы не раскопали доказательств участия Советской власти в этом мероприятии.
– Будет исполнено, дарагой товарищ Сталин.
