Глубоко-глубоко в его сознании прозвучали голоса совести, гуманизма  и сострадания. Они были взращены обществом и общество же их убивало. Они орали наперебой, требуя прекратить всю эту вакханалию, прекратить эту болезненную ночь, уйти, упасть на колени перед иконой общественного признания, стать достойным понятия «человечность» в тривиальном смысле этого слова – в том смысле, который считается незыблемым и универсальным, но, в то же время, корректируется каждым на свой лад.

Он свой вариант уже откорректировал. Он должен был все сделать  на совесть, гуманно – только милостивым огнестрельным оружием с глушителем и не теряя сострадания к жертвам реалий этого сурового мира.

Он не заметил, как вошел внутрь небольшого загородного дома – слишком знакомой казалась отработанная заранее комбинация действий. Он прошел, как ему казалось, беззвучно, весь длинный и терзающий ожиданием путь до заветной комнаты и открыл ее. И обнаружил, что там никого.

На этот раз было так. Он ощутил, как паника подбирается из глубин души, как страх, который он залил спиртным за час до выезда, вновь одолевает его. Он вышел из комнаты в коридор и, как ему показалось, увидел ЕЕ, первую жертву. Он выстрелил практически наобум раз, второй, но тут же осекся – никого не было, ему просто показалось. Здесь не было ровным счетом никого. В окнах дома стало светло, словно со всех сторон его окружили прожекторы.

Неужто поймали?!

Он ведь не успел выполнить свою миссию. Он начал метаться по резко посветлевшим комнатам дома, забежал в ванную, туалет, кухню, но там не было никого. Снова вернулся в коридор, который светлел все сильнее, словно бы прожекторы поднесли к самым окнам, и, когда он обернулся…

Господи помилуй!

Перед ним стояли три тени – высокая и две пониже рядом с ней. Безликие. Пустые.

Он попытался закричать, что есть сил, но крик утонул еще в гортани; попытался бросить пистолет, но тот словно приклеился к онемевшей ладони.

Свет охватил все вокруг, кроме трех неподвижных теней, раздался безумный, адски высокой частоты звон…

И наступила тишина.

 

Тело, подвешенное за ноги на рычаге с помощью небольшой, но мощной автомобильной лебедки, медленно опускалось в воду, начиная с обширной лысины, все еще конвульсируя. Пленка, которой оно было обернуто, надежно сжимала кровоточащую рану, как и рот, из которого уже доносилось даже не мычание, а шипение, оставшееся от сдавленного крика из последних сил. Химическое соединение, которым был обработан каждый миллиметр запеленатого тела, при контакте с водой становилось крайне агрессивным, и кислота разъедала и пленку, и само тело – тщательно, вместе со скелетом – следов этой казни никто не должен был обнаружить, поскольку демонстрировать таким же больным маньякам-педофилам и убийцам в одном флаконе результат деятельности их коллеги было бессмысленно, необходимым и достаточным считалось в Организации истреблять таких личностей, организуя бесследное исчезновение.

Семена устраивал этот процесс. Двое парней из Организации работали на машине – один водителем, в готовности в любой момент рвануть с места казни, другой – с лебедкой, на которую они вместе с Семеном подвесили маньяка, ловко пытавшегося уйти от заслуженного наказания согласно уголовного кодекса, но так и не ушедшего от наказания стихийного, коим можно было считать каждый Акт Организации.

А вот кого следовало демонстрировать в качестве получивших свое за проступки «высокой пробы», так это крупных деятелей. И Семен был крайне доволен тем, что в списке Актов Организации фигурировал номер 78, да и предшествовавшие 75, 76 и 77 также, будучи связанными с ним, вносили особый шарм в дело Организации. Главным в этом для Семена был своеобразный переход Организации после реализации Акта номер 78 на некий новый уровень, на котором она могла стать весомым аргументом против коррупционного беспредела, извечной раковой опухоли экономики, политики и социальной структуры этой страны.

 

«Лихие девяностые заново или просто произвол организованной преступности? Сегодня утром в своих квартирах были обнаружены мертвыми Олеся Мельниченко и Виктор Беззлобин, проходившие фигурантами по громкому делу о значительных хищениях из бюджета страны в связи с работой по «Оборонэкспорту». Обе жертвы были отпущены под подписку о невыезде, и вопрос их вины был судом до конца не изучен. Также – и это шокировало общественность еще  сильнее – был обнаружен убитым в своей загородной резиденции бывший министр обороны Владислав Прутков, проходивший свидетелем по тому же делу. Вместе с бывшим политиком найдены мертвыми  девушка – как сообщило следствие, это была пресс-секретарь Пруткова, а также – трое представителей личной охраны экс-министра. По заявлению пресс-секретаря Президента, виновные в столь дерзком посягательстве на принципы законности и жизни ни в чем не повинных людей, будут найдены и получат, цитирую, «сполна, по максимальной строгости закона». 

 

Впрочем, придавать широкую огласку деятельности конкретных персон и, соответственно, Организации в целом пока было слишком опасно, да и бесполезно – раскрытие Организации как таковой могло принести только гибель всем и каждому, кто принимал в ней участие. Семен отчетливо вспоминал на таких выездах, как этот, с чего все началось и что важного произошло за эти месяцы работы. Он помнил, как собрал прямо на улице, казалось бы, случайную небольшую компанию взрослых мужчин и обозначил им – первый и последний раз – суть своего предложения. Каждый из них получил обязательные сутки на размышление – включая тех, кто рвался в бой чуть ли не прямо с места, и уже через сутки на том же месте они молча покивали Семену Баркову, признав его, так или иначе, моральным лидером движения.

Семен не боялся за себя и был уверен в тех, кто все эти месяцы поддерживал дело Организации – поддерживал материальную сторону за свой счет, поддерживал конспирацию и децентрализацию связи, помог устроить коммуникационную схему «заявка-исполнение». Но он жутко боялся за своих родных и близких, и поэтому любой потенциальный прорех в системе конспирации связи и исполнения Актов Организации, даже самый микроскопический, на первый взгляд, позволял Семену, как моральному лидеру Организации, воспользоваться правом свернуть операцию и дальше на выбор – отложить на другой срок, либо отменить вовсе, в зависимости от характера базового плана и возможности переноса сроков. Семен старался не терять голову и прекрасно понимал, что быть героем в условиях реалий окружающего мира не было смысла даже волку-одиночке, какими были, по меньшей мере, пятеро парней из актуального строя Организации, и поэтому жестко ограничивал количество проводимых операций, не позволяя эмоциям многих участников брать верх над разумом.

Материалы для подготовки очередной операции, примерные первичные схемы и мотивационную схему, которые отражали, кого надо проучить, либо убить, за что и кому от этого станет легче, а также как примерно это предполагается сделать, доставлялись в ячейку, доступ к которой далее оказывался только у Семена и он в удобное для себя время, которое никто не знал, проверял, что подготовили его соратники на этот раз. На обдумывание разумности и потенциальной результативности операции он брал сутки и потом уведомлял подателя прошения по телефону – сообщением с одного временного номера на другой – о своем решении. Если операция одобрялась, он ждал конкретных планов и, удостоверившись, что они адекватны реальности, а не предполагают убийство американского президента с помощью лазерной установки на спутнике во время лунного затмения, одобрял и их реализацию, а дальше – дело техники. В зависимости от характера операции, подбирались оружие и методы воздействия, а средства связи и любые иные возможные источники информации о личностях и местонахождении проводивших операцию, устранялись или заведомо обрабатывались – исключались отпечатки пальцев, демонстрация лица и иных внешних черт, исключалось попадание даже в камуфляже под рабочие видеокамеры наблюдения; уничтожалась обувь с протектором, который могли обнаружить криминалисты; переставали действовать номера телефонов, с которых осуществлялась даже шифрованная связь – ну, и разумеется, изначально номера телефонов не были записаны на участников операции. До сего момента каждый такой Акт проходил безупречно, хладнокровие и четкость действий участников Организации поначалу даже пугали Семена – он боялся, что дело выйдет из-под контроля и готовил в уме планы отступления, подразумевавшие пусть даже не спасение его самого, но гарантированно – неприкосновенность его жены и ребенка – Натальи и Алисы, двух красивых светловолосых девочек, ради которых он из кожи вон лез, работая уже на двух работах и успевая, помимо этого, и побыть беззаботно любящим отцом семейства дома, и безжалостным лидером Организации во время исполнения Актов. Впрочем, представляться последним кому-либо, кроме внутреннего круга, он точно не горел желанием. Именно поэтому проводить Акты и даже посещать внешне безобидную ячейку обмена документами он предпочитал в добротной, отлично имитирующей чужое лицо театральной маске, да и внутри Организации изначально отдал приказ – либо пользоваться чужими лицами масок, либо, если бюджет не позволял, одевать обычные черные лыжные – Семену была жизненно важно страховка от случайностей.

Семен был доволен процессом, который, тем временем, подошел к концу. Двое парней в лыжных масках дождались, пока трос, немного смоченный той же жидкостью, что и тело, лопнет под действием кислоты, и, смотав остаток троса обратно на лебедку, доложили Семену о готовности. Спустя пару минут, кроме нескольких пузырей на поверхности воды в месте, где спускали уже растворившееся тело, никаких следов присутствия троицы не было.

 

Наталья Баркова могла бы сойти за идеальную жену, если таковая вообще могла бы существовать в природе. Она по несколько часов в день подрабатывала по специальности – помогала подготавливать мелким конторам различные документы к проверкам, оказывала нотариальные услуги в рамках маленькой нотариальной конторы старой подруги, и при этом максимум времени отдавала дому, мужу и пятилетней дочери. Чаще всего рабочий стрессдля нее вытесняли  приятные заботы – о перспективе ребенка пойти в школу – а это подготовительные курсы, покупка заранее всего необходимого, психологическая подготовка; о качестве ужина; о чистоте и порядке дома. Она не была домашней серой мышью или пустоголовой кухаркой – красота и жизненная сила были ее постоянными спутниками, и многие знакомые удивлялись тому, как такая энергичная женщина умудряется не пойти во все тяжкие делать карьеру, а, спокойно отработав три-четыре часа, едет забирать Алису с курсов и заниматься домашними делами. Могло показаться, что она сдерживает себя, свой темперамент, свои амбиции, но на самом деле вся ее самая мощная конструктивная энергия уходила на Алису, Семена и домашний очаг. А Семен всегда считал своим долгом уделять максимум внимания и заботы своим родным. Он знал, что наташины родители погибли в автокатастрофе, когда ей только исполнилось 18, и тот факт, что депрессия, на тот момент захлестнувшая ее, оказалась повержена, и состоявшаяся два года спустя свадьба сделала ее жизнь только красочнее, она сама относила к заслугам мужа, хотя, на самом деле, все решила ее внутренняя сила. Конечно, иногда напряжение будней делало свое дело, и между ними пробегали искры недовольства, но найти консенсус в каждом конкретном случае никогда не составляло труда. Семен выслушал немало упреков со стороны друзей на тему свадьбы – казалось, всем хотелось оставить его свободным от уз брака и, наверное, более перспективным молодым человеком, но он сделал свой выбор и никогда о нем не жалел. Когда уже через пару лет после свадьбы родилась Алиса, в его отношении к браку поменялось не так много – он был готов к этому, готов материально и морально, а потому его не тяготила семейная жизнь, бывшая для многих в этом возрасте, хомутом на шее – конечно, в первую очередь это казалось семейных пар, состоявшихся «по залету».

Семен тихо зашел в комнату и лег в постель уже около трех часов ночи. Наташа была в курсе, что он задержится «по важным делам», и смело улеглась, как и Алиса.

Он не удержался и нежно, легко прикоснулся губами к обнаженному плечу жены. Наташа вздрогнула и открыла глаза – все-таки, она спала более беспокойно, чем могло показаться.

– Сделал свои дела? – прошептала она.

Семен молча покивал и обнял ее. До определенной поры она ничего не знала об Организации Порядка, да и сейчас ее знания были весьма скудны. Муж не планировал посвящать ее в суть дел Организации, но в какой-то момент поздние возвращения домой, ночные смены неопределенного характера и прочие подозрительные нюансы поведения Семена привели ее к тому, чтобы начать серьезный разговор. Она могла предположить многое, и. когда Семен вкратце сообщил ей о том, какого рода делами он занимается, помимо работы – конечно, без подробностей механики и работы и без каких-либо персоналий, только обрисовав общую суть – казалось, с ее плеч упала гора – по крайней мере, так это выглядело снаружи – мысль о возможных изменах была для нее, как ни крути, главенствующей в списке самых неприятных сюрпризов, но было заметно, что другая гора беспокойства уже понемногу растет – она лишь со временем начала обдумывать, во что ввязался Семен. Безусловно, он говорил ей – и это было единственным, о чем он говорил подробно – об уровне конспирации и полной безопасности для нее и Алисы, это было первым и единственным. Как ей показалось, о чем он беспокоился, и это же было для нее доказательством того, что ее муж не просто свихнулся на почве мнимого героизма, а прекрасно осознает, к чему может привести такая деятельность. Она спрашивала его о том, осознает ли он сам серьезность того, что построил за эти месяцы, и получала утвердительный развернутый ответ, но этого все равно было мало, хотя внешне она проявляла спокойствие и понимание.

Как ни крути, но очевидная мысль, то добром это не кончится, ведь это не кино, где все постреляют и разойдутся, а жизнь, в которой есть только один шанс совершить или не совершить ошибку, терзала ее постоянно.

 

Обычное утро настало в обычные семь-ноль-ноль. Семен бодро вскочил с кровати, выключил оравший на всю квартиру будильник, быстро размялся и пошел готовить кофе. Полежать на минуту дольше сигнала могло означать срыв в графиках работы и прочей занятости, а допустить это значило сорвать возможные планы Организации, либо провести на минуту меньше с любимыми – сегодня Семен планировал успеть и там, и там.

Вся семья позавтракала, и настало время Семену на его «бмв» поехать на основную работу, а Наташе повезти на ее маленьком дамском «пежо» Алису на курсы, а затем отправиться в контору. Пользуясь моментом, пока Алиса ушла собираться, Наташа закрыла дверь на кухню и серьезным выражением лица дала понять Семену, что есть разговор.

– Ну, в чем дело? – Семен подошел к жене и осторожно обнял ее за талию.

– Послушай, может, тебе как-то приостановить все это? Я в последнее время…

Она запнулась, потеряв слово, которое могло обозначить суть ее вопроса.

– Ты опять переживаешь без повода. Я же все объяснял, и не раз. Это все слишком глубоко запрятано.

– А бывший министр? Тоже глубоко? – скривилась Наташа.

– А кто сказал, что это мы? Я лично не в курсе, что там и как.

– Но ты понимаешь, что могут найти тех, кто в курсе. Я не верю, что у тебя там такие все брюсы-уиллисы, которых невозможно вычислить и заставить сдать своих. Но я не беспокоюсь ни за кого из них. Это их выбор. Я беспокоюсь даже не за нас с Алиской – тут я все понимаю, и не надо мне опять повторять. Я беспокоюсь за тебя. Мне кажется, ты уходишь далеко…

– Я стал уделять тебе меньше внимания? Или я что-то делаю не так? Скажи, и я все смогу исправить, это не проблема.

– Да нет же, – Наташа положила голову на грудь Семену. – Ты не понимаешь. Не хочешь понимать. Я не знаю, как тебе это объяснить. Я боюсь, что ты заиграешься. Я боюсь, что именно с тобой что-то случится, я не боюсь последствий, мне нужно, чтобы мой муж был цел и невредим…

– А я еще хочу, чтобы наша дочь росла в более чистом мире. Чтобы получали по заслугам те, кто считает себя неприкасаемыми. Знаешь, этой ночью утонул педофил, изнасиловавший и зарезавший двух сестер четырех и семи лет. Его оправдали, не найдя существенных доказательств вины – и он снова был готов к действию. Мы не можем защититься иначе, до нас никому нет дела там, во власти. Это наша самооборона – и моя, и твоя, и алискина.

– Я не могу с этим спорить. Ты давишь на больное место. Но я все равно тебя люблю. Будь осторожен, пожалуйста. Я бы хотела сказать – не ввязывайся ни во что, но куда там мне тебе советовать, – Наташа плавно отстранилась и вышла из кухни.

Семен отвернулся, подошел к столу и допил успевший остыть кофе из большой прозрачной чашки. Он впервые ощутил на себе такое давление Наташи. Она могла говорить мягко и нежно, могла соглашаться вслух, могла делать вид, что ей безразлично что-то, но годы вместе дали о себе знать, и он прекрасно видел, когда ее игра в безразличие становилась дырявой и беспомощной. Он оставил эти мысли до вечера. Когда можно будет что-то обсудить более спокойно. Если только она сама захочет это обсуждать.

 

Семен ушел с первой работы пораньше, оставив себя, правда, без обеда – он планировал успеть зайти за документами в ячейку и заехать, чтобы забрать и отвезти клиенту заказ на вторую работу, где его график был довольно свободным и подразумевал только плату за сделку, впрочем, довольно солидную – затраты времени и бензина окупались многократно. Дома он был к семи вечера, и обнаружил там уже готовый ужин  и Наташу, помогающую дочери делать очередное задание для курсов. Ужин плавно перетек в просмотр какой-то новой американской комедии, на котором настояла Наташа, и каждый раз в течении вечера когда Семен пытался в паузах между разговорами, едой и телевизором подвести Наташу к теме, затронутой утром, она аккуратно уходила от нее. В конечном итоге, он сдался – она явно не желала об этом говорить, и даже думать, а насильно прививать интерес к этой области знаний Семен не планировал. Он предпочел просто порадоваться тому, что Наташа не переживает из-за Организации достаточно сильно, чтобы постоянно обсуждать его деятельность в ней, и забыть об утреннем разговоре, предпочтя напряженным спорам мирный семейный вечер, нежный секс и спокойный сон. Это лечило его от сомнений в правильности всего происходящего быстрее и надежнее всего.

 

Заказ был одобрен довольно быстро – тема была слишком близка самому Семену, и он был не прочь дать волю парням Организации в том, чтобы поглумиться над очередными любителями попортить жизнь окружающим. На этот раз это была троица автоугонщиков, двое откуда-то с Кавказа, один приезжий из Тюмени. Их неплохо знали люди, находившиеся в теме – по наводке из этого направления была вычислена очередная мишень угонщиков, оставалось только непосредственно взять их в оборот, что тоже было делом не последним – люди с опытом, они знали, как проверять местность на отсутствие свидетелей и работали по-крупному, конечно, ночью – но последнее только давало преимущество четырем парням Организации.

Около двух ночи троица приняла традиционное боевое построение – один тщательно следит за местностью, двое вскрывают «лансер» – дело рядовое, но требовавшее внимания и четкого порядка действий, а в одиночку можно было допустить ошибку, да и выключать сигнализацию на автомобиле для «чистого» угона было проще и надежнее вдвоем. Конвейер этой троицы унес из рук владельцев за три месяца сорок иномарок, отправив их на разборки, переварку кузовных номеров, перегон в другие регионы, пока владельцы спали  и ни о чем не подозревали.

Парни Организации оказались проворнее следившего за местностью угонщика. Не успев вскрикнуть, он оказался оглушенным ударом биты по голове и упал наземь. Двое подельников-кавказцев, довольно быстро отреагировав на звук удара, бросили машину и начали отход в обратную сторону, через дворы, но дорогу им перегородил, едва не сбив, синий универсал «фольксваген» девяностых годов выпуска. Парочка воров оказалась буквально заперта между подбегавшими сзади из дворовой арки двумя активистами с битами и выпрыгнувшими из «фольксвагена» их товарищами.

– Э, ребята, ну вы че, это ж не ваш район, вы че творите? – жестикулируя, начал объясняться с оказавшимися напротив него с невесть откуда взявшимися пистолетами ТТ парнями из машины, кавказец.

– Бывает, – хмыкнул сзади один из подоспевших сзади и огрел переговорщика по спине битой так, что он, не успев и вякнуть, не устоял на подогнувшихся ногах и рухнул на асфальт.

– Погоди, брат, погоди, хочешь денег дам, только не надо этого, что ты! – отступил в сторону, выставив перед собой руки, коллега рухнувшего угонщика – более молодой кавказец.

– Давай и его. Быстрее, а то наберем лишних глаз, – быстро дал указания водитель «фольксвагена» и спешно вернулся в машину.

– Что.. – только и успел вымолвить  стоявший на ногах вор, прежде чем мощный заряд электрошокера вонзился ему в шею и опустил прямо на сипящее тело его товарища.

Пришли в себя все трое от падения на лица нескольких литров ледяной воды уже в связанном лежачем состоянии. Совершенно безлюдная площадка пустыря не сулила ничего доброго, и кавказец, оказавшийся парализованным последним, снова взмолился.

– Ребята, ну что вам надо?! Кто вы такие?

– Да вы попутали, черти, – в пику ему прорычал терзаемый жуткой головной болью бывший наблюдатель. – Вы знаете, что за эту точку уплачено было? Знаете кому?

– Веришь, нет – мне насрать! – к троице подошел парень в белой пластмассовой маске, натянутой на двух резинках и изображавшей ухмыляющуюся физиономию. – Тащи камеру.

– Че вам надо? Кто вы такие? – не унимался угонщик с разбитой головой, дергаясь на бетонной плите, на которую его с товарищами заботливо уложили, и тщетно пытаясь освободиться от металлической цепи, опоясывавшей его и двух подельников так, что ни руками, ни ногами им было не пошевелить.

Тем временем, еще один из организаторов мероприятия – в черной лыжной маске – подошел с маленькой цифровой камерой и начал снимать лежащих жертв.

– Камеру убери, да? Че вам надо? Кто вы за черти, я вашу маму ебал! – наконец разговорился и второй кавказец.

– Итак, вы лишали людей возможности свободно передвигаться, – невозмутимо начал речь парень в пластиковой маске. – Вы, ублюдки, лишали людей их собственности, причем брали на то, что подороже, дабы не насолить большим дядькам и не возвращать им транспорт через ментов, а то, что популярнее – то, что чаще всего покупается за заработанные, а не за краденные. Сейчас вы ощущаете на себе ограничение свободы передвижения. Надеюсь, вам это понятно?

– Слышь, ты больной, что ли? – вор с пробитой головой приподнялся, как смог, чтобы взглянуть в лицо – точнее маску – рассказчика. – Че ты хочешь, клоун? Хочешь убрать нас?

– Хотел бы – убрал бы, – ухмыльнулся парень в пластиковой маске. – Сейчас вы дадите на камеру чистосердечное признание – каждый – а утром вас найдут журналисты и менты – причем именно в таком порядке – и записи тоже. Вы сядете, поскольку не афишировать такое дело уже не получится, и это ваш единственный реальный выход.

– Ха-ха, – нарочито медленно, нагло произнес тюменский грабитель. – раз уж вы парни бодрые, то базара нет – говори, сколько вам отбашлять надо, найдем вам бабок, с района уйдем – это край. Ишь че захотел, посадить нас. Не с теми связался. Мужичок.

– Допустим, – пожал плечами парень в пластиковой маске и махнул рукой куда-то вправо.

Справа, метрах в пятидесяти от импровизированной сцены, уже готовой к съемкам чистосердечного признания, появился дальний свет широких фар «фольксвагена» и послышался грозный, бескомпромиссный звук то повышающего, то сбрасывающего обороты двигателя.

– Точно не хотите по-хорошему?

– Эй, Максим, давай нормально поговорим с ними, че ты… – начал было кавказец помоложе убеждать коллегу с пробитой головой.

– Заткнись, на хер! – рявкнул Максим. – Ниче вы нам не сделаете. Хочешь бабок – заказывай, но сначала развяжи. А так – идите в жопу, в кино играть вздумали, сопляки! Да я таких…

– Все, все, – пнув говорившего прямо в лицо, прекратил поток гневных фраз парень в пластиковой маске и еще раз махнул рукой в сторону машины.

«Фольксваген» тронулся и начал набирать скорость прямо в направлении бетонной плиты, на которой, извиваясь как дождевые черви, лежали связанные угонщики.

– Хорошо, хорошо! Стой! Я скажу! Я скажу! – завопил кавказец постарше, когда «фольксваген» оказался уже метрах в десяти от плит.

Парень в пластиковой маске резко поднял руку, и водитель вдавил педали сцепления и тормоза, в результате чего «фольксваген» прокатился юзом последние десять метров и замер, нависнув бампером прямо над крайним из пленников.

– Ну попробуй. Включай, – кивнул парень в пластиковой маске оператору, и цифровой глаз камеры впился в лежащих пленников.

– Че ты сопли пускаешь, Ахмед?! – зарычал Максим.

– Я жить хочу, у меня семья, я все, что надо, скажу. Скажу, где деньги общие лежат, где отстойники, только развяжите, а?

– Ты по теме говори, – скрестив руки на груди, произнес парень в пластиковой маске. – Я, такой-то такой-то, занимался тем-то и тем-то. И поподробнее. И в темпе, нам еще спать надо перед рабочим днем.

– Ну зачем вам это, а? Ребята! – завопил взрослый кавказец. – Деньги-шменьги, машины, район – что вам надо, все возьмите, ну не надо все это делать, а?!

– Невменяемые, – ухмыльнулся оператор и прекратил съемку.

Парень в пластиковой маске кивнул водителю, и «фольксваген» снова начал движение, злобно зарычав мотором. Под никому, кроме самих жертв и их палачей не слышные крики, переднее колесо рывком наехало на ноги первого угонщика в районе колена. Характер его крика изменился, боль захлестнула все его тело, а неспособность даже двинуться под массой автомобиля и гнетом цепи вводила в безумие.

Колеса прошлись по ногам первой жертвы и поспешили ко второй, снова резко провернувшись на въезде. Когда «фольксваген» пересек всех троих, он развернулся и приготовился к новому заезду.

– Сука…сука… что ж ты… сука… – только и мог сипеть еще только что голосистый Максим.

– Последний шанс сказать все на камеру, – хладнокровно изрек парень в пластиковой маске, на что оператор только покачал головой – он уже убрал камеру в карман и был готов поспорить, что доставать не понадобиться – угонщики оказались на редкость твердолобыми. – Мы для вас же стараемся, кстати.

– Пошел ты в жопу, скотина, – снова прорезался голос у молодого кавказца. – Я твой весь род ебал. Я своих братьев вызову, они тебя найдут, ниче тебе не поможет. Ты один на один не смог выйти, шакал, ты только так смог выйти…

– Завязывай, – крикнул парень в маске водителю, смотревшего на все происходящее, высунувшись из машины.

Водитель кивнул и снова включил первую передачу. Теперь он проехал немного левее, колеса прошлись по животам жертв, вызвав заглушенные стоны и переломав по дороге тазобедренные кости. Но все трое остались при этом живы и в сознании.

– Вообще, – когда экзекуция закончилась, парень в пластиковой маске взял у оператора другую карту памяти и подложил аккурат под левый угол бетонной плиты, – запись вашей работы у нас и так есть. И за вами в любом случае приедут. Только у вас был шанс оформить чистосердечное, а так – кто из вас до утра не сдохнет – тому повезет остаться инвалидом. Остальные – c’est la vie. Счастливо.

И, несмотря на сипы и стоны призывающих освободить их жертв, парни сели в машину и уехали. Через десять минут, выбравшись из старой, заброшенной промзоны, они сняли с машины легко отклеиваемый тонкий чехол, скрывающий истинный цвет и сменили номера на реальные. Остальные детали, закрывающие это дело, они отработали позже, и уже после этого ни одного из них ничто не могло связать с криминальной разборкой, в которой были замучены до смерти трое автоугонщиков, работа которых стало совершенно внезапно давно известной органам правопорядка и достойной розыска ими уже в течении нескольких месяцев.

 

Волнение заставляло желудок сжиматься, она не хотела звонить до тех пор, пока этот приступ беспокойства не уляжется. Одновременно с тем, она понимала, что так может длиться вечно, и пора брать быка за рога, но игра в сильную, волевую тореадоршу ей была чужда, и сомнения оставались. Главным было то, что один звонок мог привести в действие механизм с обратным отсчетом времени, который она будет не в силах остановить, и, пожалуй, именно это ощущение безысходности, неспособности сопротивляться судьбе в случае принятия одного маленького решения сделать один маленький звонок заставляло ее тупо смотреть сквозь экран мобильника и ничего не предпринимать. Она водила холодными пальцами по кнопкам старомодного мобильника, не нажимая ни одной клавиши, но ощущая, как маленькие пластиковые полоски сами тянутся за нажатием, которое могло иметь слишком большое значение, чтобы сделать его вот так просто. В эпоху засилья сенсорной платформы классический моноблок Наташи смотрелся несколько топорно, хотя и по цене, и по функционалу ничем существенно не уступал бюджетным андроид-устройствам.

Наташа отвлеклась на эту глупую, не имевшую никакого отношения к делу мысль и все-таки выбрала требуемый пункт в телефонной книжке и нажала на кнопку посыла вызова. В глубине души она не хотела, чтобы Денис Гритчин – старый знакомый, которому она надумала звонить – взял трубку – это отодвинуло бы тяжесть потенциально судьбоносного решения в район неопределенного будущего, а такая рокировка всегда давала шанс попросту отказаться от самой затеи – тогда можно было сказать «привет», поболтать за жизнь, не уточняя повода для звонка, и до следующего раза совесть была бы чиста. Но следующий раз не имел шанса пройти мимо – она слишком часто задумывалась об этом и слишком часто отказывалась от каких-либо действий. Говорить по душам с Семеном она смысла уже не видела – его заботы слишком глубоко утянули на себя ту его часть, которую она могла мять, как скульптор глину – бережно, создавая желаемую форму и давая ей прийти в нужную кондицию настойчивым ожиданием действия произвольных сил, и теперь рычаги воздействия, доступные ей самой, были слишком ограничены. В то же время, она даже подумать не могла о том, чтобы причинить ему какой-либо вред – ребенок, семья, привычный жизненный уклад – все это стоило слишком дорого, и потеря хотя бы части  этого сделала бы ее жизнь пустой и бессмысленной, просто потому, что она видела все сложившееся жизненное устройство исключительно как нечто цельное, нерушимое и достойное самой лучшей защиты – ребенок не должен был расти без отца, а отец не должен был лишаться ребенка. В то же время, она не должна была лишаться мужа, а муж имел право полагаться на нее там, где самому ему было не справиться. Но капля камень точит, и частое сокращение времени пребывания дома, ставший обыденным, редким и неоригинальным секс, да и сам факт опасности. Которой подвергал себя Семен – все это принуждало к хоть сколько-нибудь активным действиям, хотя бы превентивным мерам.

Черт, все слишком складно… – Наташа пожалела о том, что набрала номер, ощутила, как горячая струя ударила в грудь, когда в трубке вместо монотонных гудков появился знакомый голос бывшего однокашника.

Но бросить трубку – означало совершить неимоверную глупость, которую она, будучи не самой глупой женщиной, не могла себе позволить – это попросту ударило бы по ее самолюбию – укрощенному годами, но живому и здравствующему.

– Алле, привет… Да, я… Нежданно-негаданно, правда?.. – она театрально хихикнула. – Да, почти все хорошо, вот готовлю помаленьку свою красавицу в школу – нынче лучше заранее собраться, чем потом разгребать всякие там… Знаешь, а я по делу, есть один вопрос… Ну, извини, я же… Ах, шутник, блин, я уж думала, ты серьезно обиделся, помянул старое, так сказать, – она старалась все также театрально улыбаться, словно это могло быть видно через трубку. – Ну, на самом деле, разговор нетелефонный, есть серьезная проблема, и кроме как к тебе обратиться мне не к кому… Ага, когда тебе удобно?.. Да, у меня гибкий график… Хорошо, договорились, я буду…Отлично. Пока

Она спешно повесила трубку и швырнула телефон на кровать так, что он влетел ровно между двух белых массивных подушек и ударился об лакированное белым лаком дерево за ними.

Закрыв лицо руками, Наташа несколько секунд сидела неподвижно и пыталась построить хотя бы одну связную мысль – сам факт разговора сработал на нее как фактор шока, и в голове царил бедлам. Медленно опустив руки и посмотрев в окно, где солнечный день наполнял мир гостеприимным уютом, она решила, что если это и ошибка, то нужно хотя бы ее довести до логического завершения. А дальше все решится. Ранним вечером завтрашнего дня ее ожидала встреча с Гритчиным.

 

В кабинете было потрясающе тихо, и когда из телефон полилась мелодия в стиле «блэк метал», Гритчин резко вздрогнул. Он увлекся перечитыванием одного крайне замысловатого отчета, и реальность вне этого текста больно ударила его напоминанием о себе.

Это был крайне редкий случай, когда Дениса Гритчина можно было застать врасплох на его рабочем месте, да и вообще при исполнении. Неожиданности часто пытались вывести его из равновесия, но на каждую болезнь находилось свое лекарство. Так и теперь, когда в отчете фигурировал один из хороших знакомых Гритчина, он уже на втором заходе чтения нашел способ грамотно отвести от этого гражданина интерес готового вот-вот начаться следствия. За те годы, что он «крышевал» два подпольных игровых клуба «для своих», точку распространения легких и тяжелых наркотиков и один небольшой бордель, фигурировавший в объявлениях как апартаменты, хотя даже принадлежность к жилью его комнат трудно было установить, кроме как по вторичным признакам, многие вещи стали слишком очевидными, чтобы на них заострять внимание, хотя с точки зрения буквы закона каждая такая «мелочь» могла караться лишением свободы на тот или иной срок. Работа в органах правопорядка была изначально верным выбором для него, и осознание этого крепло в нем с каждым прожитым днем. Он не страдал от недостатка денег, а это было главным, ведь за счет этого он не страдал от недостатка женщин, развлечений, личного транспорта, да еще и пользовался целым рядом скидок и привилегий, хотя, конечно, всегда были и те, кто могли его назвать «продажным мусором» и открыто презирать, но такие люди либо имели право так говорить по негласному статусу, и делать им замечания редко кто осмеливался, либо попросту попадали со временем в крайне неприятные ситуации, выхода из которых было два – либо в места не столь отдаленные, либо в карман к Гритчину, и неизвестно, где оброк был выше.

Неожиданностью для Гритчина оказалась и личность абонента на том конце линии. Бывшая одногруппница с  юрфака, тогда еще Наташа Ливнева, запомнилась ему, в первую очередь, тем, что дала от ворот поворот после нескольких попыток начать с ней близкое общение, и это при том, что он был, пусть и не первым парнем на деревне, но и далеко не «омегой». Впрочем, она сделал ему традиционное в таких случаях предложение остаться друзьями, и он с честью принял его, не став наводить панику и кидаться оскорблениями, либо резать вены от несчастной любви, а попросту начав общаться с ней на уровне хороших приятелей. На тот момент он успел заметить, что такая смена позиций – с настойчивого любовника на доброго друга – порядком удивила ее, но удивила приятно, и они расстались по завершению учебы, на мажорной ноте. После этого они встречались буквально раз-другой, в каких-то компаниях, и она была уже занята, а брак зачеркнул какой-либо подход к ней, поскольку своеобразный неписанный кодекс чести не позволял Гритчину в то время «подкатывать» к замужним женщинам. Сейчас его нравственные устои это позволили бы, но нужды не было – даже в отсутствие девушки он мог получать по крайне низким ценам от «крышуемого» заведения венерически чистых проституток с отличными внешними данными и способностью, при необходимости, поддерживать разговоры «за жизнь».

Разговор удался довольно короткий, и, уже услышав короткий гудок сброшенной линии, Гритчин некоторое время держал телефон рядом с ухом, тупо глядя в потолок и пытаясь анализировать услышанное – интонации, манеру речи, скрытый смысл, но ничего не находил.

-Да…О, Наташка!…Как жизнь молодая? Как семья?.. Угу… А, как по делу, так сразу вспомнила, а так и в «контакте» не напишешь!.. Шучу, шучу, нормально все… Ну, рассказывай уже, че к чему… Ну, тогда можем элементарно встретиться и обсудить с глазу на глаз, скажем так…Да хоть завтра, а у тебя-то как со временем, свободна?.. Давай тогда завтра, часиков в пять вечера, в «Марчеллиз» на Ленинском, заведение скромное, люди, в основном, простые, никто подслушивать не будет…Отлично, давай, до вечера.

Ровным счетом ничего. Но для такой встречи должно было быть достаточно веское основание – вероятнее всего, подумал Гритчин, чьи-то проблемы с законом – либо муж, либо кто-то из родственников. Он выполнял такого рода просьбы знакомых, но со стороны Наташи почему-то не ожидал столь неожиданного запроса – муж ее был обычным автомехаником, нигде не подвязан, родственников у нее в городе раз-два и обчелся, и те, в основном, женщины, а проблемы «подставного» характера чаще всего возникали у мужчин молодого и среднего возраста.

К чертовой матери. Пойду кофе выпью, – Гритчин потянулся, встал из-за стола и машинально погладив уже начавшее формироваться пузо – «трудовой мозоль», как его называли в народе – пошел отдыхать после долгой работы над отчетом.

 

Последний заказ был отпущен задолго после полуночи, и теперь, уже полноправной ночью, Семен ехал домой, ровно держа во втором ряду «газель», приспособленную для перевозки среднегабаритных грузов, не влезающих в седан «бмв». Опустевший участок Кольцевой от Кронштадта в сторону Ломоносова в это время не предвещал никаких неприятностей, и Семен не планировал их наживать. Монотонное бренчание гитары и ударных и кажущееся чертовски заунывным пение Кобейна из динамиков «газели» прервал резкий и громкий звук телефонного звонка, и Семен тут же поднял трубку, едва разглядев на экране неизвестный номер. Звонки в такое время с неопознанных номеров в последние месяцы могли исходить на его номер только от вполне определенных абонентов.

– На линии.

– Отзыв – «стрела», – быстро проговорил звонивший, подтвердив мысли Семена о характере звонка. – У нас инцидент. Стрелок в процессе исполнения. Неопознан, не пойман, риск заражения не определен.

Заражением в Организации Порядка было принято называть любое распространение информации об Организации вне проверенного круга. Семен вспомнил, как пару месяцев назад в Организацию пытался проникнуть лазутчик, очевидно, из спецслужб или чей-то частной охранки. Достаточно достоверных данных на него не было, и Семен дал команду пока игнорировать все наводящие вопросы от новичка при сессиях связи – никаких отзывов, никаких мест, никаких действий. Через какое-то время безмерное любопытство новичка, обещавшего танцевать на врагах общества чечетку, иссякло, и он плавно исчез из поля зрения Организации. Был ли эксцесс, о котором сейчас сообщил Семену Игорь Дерюгин – старый участник Организации – связан с тем лазутчиком, Семен понятия не имел, но ему хотелось бы, чтобы взаимосвязи не было, иначе пришлось бы заблокировать все шлюзы связи и полностью лишить Организацию связующих звеньев, что было равносильно полному прекращению любой организованной деятельности, но не исключало самостоятельных акций активистов Организации, ответственность за которые они могли понести сольно, и в полном объеме, а этого Семену тем более не хотелось – он слишком долго и слишком тонкими и деликатными, на первый взгляд, методами собирал костяк Организации. Потеря связи и координации сейчас могло означать гибель всего дела, ибо никто не смог бы точно сказать, когда можно было бы снова поднять голову движения, не рискуя подставить ее под меткий топоры незримых, но безжалостных палачей – правоохранителей и правозащитников.

– Была самоидентификация? Акт сорван?

– Нет, никаких вскрытий, процесс прошел. Но есть риск видеосъемки. Есть риск дальнейших проблем. Какая директива?

– Пока двое суток тишины, – Семен не хотел произносить эту фразу, но другого выхода не было. – Общее оповещение через Коммуникатор. Под ответственность Коммуникатора.

– Принято. Конец связи.

Семен положил телефон на сиденье справа и постарался снова сосредоточиться на однообразном течении дороги и мелодиях, воспроизводимых с старого, поцарапанного, но совершенно чудесным образом не заедающего эмпитри-диска, давненько жившего в магнитоле «газели». Тем не менее, его начали терзать острые, как бритва, мысли о судьбе Организации.

Достаточно ли будет этих двух суток, чтобы внести хоть какую-то ясность? Не поторопился ли он с этим приказом, который не все смогут понять так, как хотелось бы ему? Впрочем, что тут понимать – люди не дураки, и в любом случае приказ «тишина» будет понят как команда держать хвост между лап, а нос по ветру, и так – до отмашки, поскольку, если спустя двое суток не поступит команды «пение», «тишина» будет властвовать и дальше – эту условность Семен ввел на тот случай, если с ним что-либо случится, либо обстоятельства заставят его на время уехать по делам, и уверенности в правильности отмены «тишины» не будет лично у него. Теперь важно было найти причины для этой уверенности, а это было, в существующих обстоятельствах, ох как непросто – вряд ли наблюдатель – «стрелок», вовремя оказавшийся на месте разворачивания Акта, оказался там случайно, его появление могло означать слежку с неопределенного времени. Впрочем, могло оно быть и результатом стечения обстоятельств, среди которых было и отсутствие у активистов должной наблюдательности – в рамках одобренных планов они были обязаны следить за обстановкой и исключать появления случайных свидетелей даже с учетом не обсуждаемой маскировки.

Мысли об Организации затянули Семена, и он только спустя некоторое время заметил, что сзади, в полосе слева, захватывая правыми колесами еще и часть второй, несется с огромной скоростью желтый «ламборгини», и, судя по всему, из-за чрезмерной трезвости водителя не планирует менять текущего курса, ведущего прямо в левый задний угол кузова «газели». Поняв, что до столкновения, в котором скорости сделают свое дело, и живых может остаться немного, Семен, уже не успевая плавно сместиться вправо, резко дернул руль в сторону отбойника, одновременно сбивая скорость быстрыми короткими нажатиями на педаль тормоза, и «ламборгини» пронесся в паре десятков сантиметров от «газели», не сбавив скорость, а только набрав ее еще немного.

«Газель» понесло в отбойник. Все происходило в течении считанных секунд, но профессионализм Семена как водителя, начавший формироваться еще в детстве, когда дед учил его ездить в деревне на старенькой «копейке», делал свое дело, и расчет в управлении ставшей нестабильной и накренившейся «газелью» присутствовал. Семен выровнял машину, поставив ее снова на четыре колеса, и, мысленно сославшись на пустоту на дороге, решил не рисковать вернуться в правую полосу – это было чревато новым креном и переворотом все еще достаточно быстро движущейся газели. Вместо этого он пересек дорогу по диагонали, толчками тормоза сбивая скорость, и остановился у самого левого отбойника. Мимо проехал еще один элитный автомобиль – Семен не заметил его марки, но сделал вывод, что второй водитель, возможно, немного менее пьяный, чем первый, оказался благоразумнее и немного сбавил скорость, увидев выписывающую пируэты «газель». Возможно, это и спасло Семена и его «рабочую лошадку».

Поймав себя на мысли, что уже минуты две тупо смотрит в лобовое. Осознавая, как легко мог окончить жизненный путь прямо на дороге, Семен вздрогнул, осмотрелся, вывел «газель» на прежний курс и, стараясь поймать былое спокойствие, продолжил путь домой.

 

Евгений Базарин поднял трубку без особого энтузиазма – такие ночные звонки частенько выводили его из себя и заставали то за сном, то за запуском в ноздри очередной дорожки кокаина, то за впихиванием члена в глотку очередной азиатке, которых он так обожал. На этот раз он хотел банально выспаться после двух суток безумной смеси утомительной работы, разборок с проблемными личностями, приема различных веществ и секса.

– Алло. Че те надо? – дружелюбно и с безмерным уважением в голосе начал разговор Базарин.

– Есть примерная ориентировка на работу Организации. Это точно они. Заинтересован?

– Вот ты баран, бля! – Базарин нехотя поднялся с кровати, быстро закурил и нервно почесал бедро. – А с утра нельзя было?

– Мне лишняя информация ни к чему, сам знаешь. Либо сейчас берешь запись, либо – извините, что заказано – то и получено.

– Хм, – Базарин быстро, но энергично и глубоко затянулся. – А эта информация еще кого-то интересует, кроме моего шефа?

– Пока нет, но… – начал было разъяснять собеседник.

– Вот и не пизди тогда! – грубо оборвал его Базарин. – На «луне», как обычно, через… – он лениво посмотрел на настенные часы, – …через двадцать минут. Не опаздывай.

Собеседник кротко кашлянул и повесил трубку, не прощаясь. Базарин не любил информаторов, но работать с ними ему, как руководителю службы безопасности особо важной персоны, приходилось регулярно – держать своих лазутчиков у его шефа элементарно уже не было денег, тогда как платить от случая к случаю он еще мог. Впрочем, все это Базарину уже виделось довольно жалким карточным домиком, и он с нетерпением ждал разрушения  этой структуры и успокоения, наконец, души его шефа от какой-нибудь нелепицы, ибо только это позволило бы ему с чистой совестью найти новую работу того же плана, не попортив неписанную историю его карьеры.

Он проматерился в воздух и начал одеваться – до проспекта Луначарского действительно было не более двадцати минут, но он давно воспитал в себе пунктуальность и планировал оказаться там немного раньше.

 

Это был конец рабочего дня, и он оставил машину дома. Он давно не ездил в метро, и сейчас, в столь поздний час, обезлюдевший перрон пугал его, как никогда раньше – в те времена, когда он еще пользовался общественным транспортом. Он не мог припомнить точно, когда это было в последний раз, но определенно мог сказать, что воды с тех пор утекло не меряно.

Часы над туннелем показывали какие-то значения времени – вроде, простое время и время от последней отправки, но они ускользали от его внимания – он слишком устал и с нетерпением ждал поезда, чтобы единолично – перрон все также оставался пуст – сесть в него и поехать в сторону юга города.

Поезд подоспел. Семену показалось, что светящая ярким фонарем синяя махина никогда не остановится, но рев двигателя стих, и двери вагонов открылись. Не глядя, Семен зашел в поезд и рухнул на первое попавшееся место. Поезд немного постоял на месте, словно предлагаю выбор – поехать или дождаться следующего, двери захлопнулись, и Семен ощутил рывок, а затем плавное ускорение по направлению к бездонной мрачной пасти туннеля.

Поезд ехал минуту, две, три – Семен не считал время, но в какой-то момент он понял, что оно затянулось – до ближайшей станции было не более трех минут, это он помнил еще со школьных времен, и осознание этого заставило его подняться с занимаемого места, обратив взор в сторону окна вагона, где тянущиеся вдоль стен туннеля трубы казались бесконечно длинными, а редкие вспышки света мерцали и тут же гасли в оставляемой далеко позади тьме.

Поезд ехал достаточно быстро и достаточно долго, чтобы уже проехать даже пару станций, и Семен ощутил, как комок подступил к горлу, а по спине побежали мурашки. В вагоне, куда он зашел, не было ни души, в вагонах спереди и сзади – тоже. Более того, сквозь стекла можно было увидеть, что и в соседних вагонах никого не было, сильно дальше Семен разглядеть не мог, но и этой картины в данных обстоятельствах хватило, чтобы повергнуть его в ужас.

Он начал судорожно колотить по кнопке связи с машинистом, но в ответ слышал только «белый шум» – вероятно, связь попросту была неисправна. Он пробежался по вагону в один конец, оттуда в другой, поймал себя на мысли, что действует без какого-либо смысла и что не понимает, как выбраться из поезда, который все также невозмутимо прорезал темноту бездонного туннеля, однообразно украшенного трубами и редкими фонарями.

Семен заколотил ногами в двери, словно мог открыть их, закричал что есть сил, но понял, что никто не услышит, бил руками и ногами по плотному стеклу и стенам вагона, но все было впустую, и теперь поезд все ускорялся. С каждым ударом рев снаружи становился все сильнее, и Семен ощутил потрясающую слабость, понял, что ничего не может поменять, и что поезд несет его вне зависимости от его воли, ударил еще раз в двери, они резко открылись, и потрясающе сильный поток воздуха вырвал Семена из вагона…

Он проснулся в холодном поту, крепко сжимая зубы. Понимание того, что он не выпал из поезда, а лежит в своей кровати, и уже глубокая ночь, заставило его расслабить челюсти и облегченно вздохнуть. Кошмары частенько навещали его в ночи, когда он ложился слишком поздно – в ночи, когда он не могу полноценно ощутить тепла домашнего очага, когда он ощущал себя отброшенным от той, наиболее важной составляющей жизни, которую он столь ревностно оберегал и которой же зачастую сам себя лишал ради улучшения ее же качества существования. Замкнутый круг. Но выбраться из него пока не представлялось возможным. Он задумывался о том, чтобы открыть бизнес и ослабить режим, выделить этим больше времени на любимых людей, но пока ни материальных, ни идейных предпосылок к этому не видел, и все оставалось на уровне перспективных задумок.

Он осторожно приподнялся и нежно обнял лежавшую к нему спиной Наташу, после чего с некоторым удивлением обнаружил, что она не спит, а просто лежит, глядя в пустоту.

– Кто тут не спит? – прошептал Семен и нежно поцеловал жену в щеку.

– Ага, – тихо вздохнула Наташа, никак не ответив на короткий поцелуй.

– Ты все нервничаешь из-за моих дел?

– Есть немного, – сразу призналась Наташа – такой подход не вызвал бы никаких подозрений, а она серьезно переживала, что Семен может заметить что-то подозрительное в ее манерах и речи, и именно поэтому не могла уснуть, все перемусоливая возможный ход завтрашнего разговора с Гритчиным.

– Я уже устал тебе объяснять, – уже не шепотом, но очень тихо продолжил Семен. – Все безопасно, я никого из вас не дам в обиду, а о прочих можешь и не думать.

– С твоей стороны всегда легко говорить. А я просто жду, и все. И каждый раз не знаю, что еще…

Семен резко прервал ее, не постеснявшись слегка повысить голос, несмотря на спящего в соседней комнате ребенка.

– Ничего еще. Меня сегодня чуть не подвел под ДТП один придурок на «ламбе», скорее всего, пьяный, просто чуть не снес с дороги на скорости далеко за сотню, и еще там было около сотни моей – и все могло закончиться за несколько секунд – просто и ясно. И ему бы за это ничего не было, я тебя уверяю – ну, это подразумевает, что он остался бы живой, что наиболее вероятно. В этом мире у каждого каждый денб масса шансов умереть, остаться калекой, попасть на деньги при совершенно обыденных обстоятельствах. А ты беспокоишься о том, что продумано и просчитано по сто раз, о том, что делается в условиях строжайшей конспирации, и от чего есть только польза обществу.

– А тебе самому? – пролепетала Наташа, уже пожалевшая, что завела этот разговор в такое русло.

– А что мне? – уже тише произнес Семен, снова укладываясь для продолжения сна. – Я даже не наказал пашкиного убийцу. Впрочем, жизнь это сделала сама.

Наташа вздохнула.

– Ладно, давай поспим, скоро уже утро.

Семен согласно кивнул – больше самому себе, чем жене, и закрыл глаза. Он не хотел, чтобы она когда-нибудь узнала о том, чьими руками жизнь наказала виновника самоубийства Павла Минаева. Не хотел. Чтобы она знала, как была разрушена жизнь человека, который сам разрушил жизнь друга Семена и, по сути, сделал его самого носителем ноши, тяжесть которой увеличивалась с каждым таким разговором с Наташей. Он не хотел чтобы даже мысли об этом слишком долго присутствовали рядом с Наташей, а потому прогнал их прочь из головы и постарался уснуть.

 

Игорь зевнул и неторопливо втянул оставшееся в бокале шампанское. Корпоративная вечеринка перевалила за экватор, и люди понемногу собирались по домам, однако большая часть присутствовавших в этом ресторане менеджеров, бухгалтеров, секретарей и прочих представителей офисного штата компании, в которой уже третий год подряд работал Игорь Дерюгин, все еще пила, поглощала закуски и весело болтала – каждая маленькая компания о своем. На фоне всеобщей расслабленности тридцатидвухлетняя Нина – секретарь отдела, в котором числился Игорь – ничем не выделялась для мимо проходящего обывателя, но здорово обращала на себя внимание самого Дерюгина, сама того не желая. Она уныло смотрела на окружающих, не пила алкогольные напитки, но меланхолично потягивала апельсиновый сок, и в целом ее внешняя отрешенность от окружающего мира говорила о чем-то, что сжимало ее изнутри и о чем она ни с кем не хотела бы говорить, а других поводов не находила.

Он наблюдал за ней уже минут двадцать, но только сейчас разглядел на ее лице тщательно замазанные тональным кремом пятна – по крайней мере, ей казалось, что она их замазала достаточно тщательно, чтобы никто не заметил ее маленький секрет.

Игорь знал, что зарплата у этой секретарши крайне скромная – в этой части их конторы мало кто мог похвастаться обширными финансовыми возможностями, а о солидном «белом» окладе не было и речи. Доход Нины как младшего помощника по разгребанию бумажек и распределению звонков составлял около семнадцати тысяч, раз или два в год к этой сумме добавляли скромную премию, но для женщины зрелого возраста с ребенком это был однозначно крайне скромный доход. Что привело ее на это место и почему она на нем держалось, практически никто не знал, но она справлялась со своими нехитрыми обязанностями и никогда не жаловалась на бедность. В большинстве случаев, объяснение для окружающих находилось в том, казалось бы, элементарном факте, что Нина жила с мужем, и, как полагали многие, его доход должен был позволять всей семье жить безбедно, а заработок Нины фигурировал исключительно как мелочь на косметику. Но информации, подтверждающей это, не было, а теперь Игорь понемногу начал ловить информацию, говорящую об обратном, и это его начало смущать.

В тот самый момент, когда он решился-таки подойти к ней и поговорить по душам, она поставила стакан на столик, встала и пошла в сторону гардероба – для нее праздник закончился, так и не начавшись, и никто не побеспокоился бы о таком уходе по-английски такой серой мышки, какой представлялась коллективу Нина.

Игорь быстро отставил бокал, встал и проследовал за ней, успев догнать уже в гардеробе. Она успела забрать плащ и, поставив на гостевой диванчик сумку и небольшой полиэтиленовый пакет, начала одеваться. Увидев рядом Игоря, она едва не вскрикнула – он чересчур резко свалился в ее маленький мирок, готовый нестись со всех ног с этого праздника жизни, на котором она определенно была чужой.

– Напугал? – улыбнулся Игорь, чем заставил Нину несколько смутиться – предательский румянец выскочил на ее щеках, как бы ей ни хотелось изобразить равнодушие – высокий темноволосый и всегда кажущийся полным сил Игорь не оставлял равнодушными многих девушек и женщин в офисе, хотя ни с кем в коллективе никогда принципиально не заводил романов.

– Да нет, просто задумалась… – пожала плечами Нина. – Потерялась немного. Да и поздно уже.

– Могу подбросить, я тоже не сильно веселюсь, в прошлом году было как-то качественнее.

– Ага, – широко улыбнулась Нина, ощутив легкость собственных слов, какой не ощущала давно, а в рамках этой вечеринки и вовсе не могла ощутить. – «Сколько раз сюда ходил»…

– Да-да-да, – рассмеялся Игорь, – «было гораздо лучше». Но музыка мне тоже не очень понравилась. Так что – подкинуть тебя?

– Ну, можно… – неуверенно покачала головой Нина. К своему удивлению, она обнаружила на своих глазах неожиданную влагу и нетерпеливо смахнула ее пальцем. – Если не трудно, конечно…

– Если б было трудно, я бы не предложил. Тогда жду в машине.

– М-м… – прищурилась Нина. – Белое «вольво»?

– Ага, оно самое, – Игорь вышел из ресторана и направился к машине.

Говорить о чем-либо здесь она нес тала бы – она играла радость и позитивное удивление, а, следовательно, сделала бы вид, что все отлично. Странным показалось и наличие в маленьком пакете, который был у нее с собой, небольшого уоличества фруктов, очевидно, взятых с вечеринки – необходимо было быть форменным идиотом, чтобы не понять, что в семье с полноценным доходом женщина не станет брать с собой что-либо из ресторана «нахаляву» и тащить через город домой, словно в период дефицита, нищеты и товаров по карточкам – докатиться до такого уровня убогости она могло разве что, содержа на свою зарплату себя, ребенка, мужа и собаку с кошкой в придачу.

Белое купе приветливо моргнуло Игорю, но он не стал заходить в машину, а решил дождаться пассажирку, допуская, что она просто сбежит куда-нибудь, дабы не сидеть рядом с ним и не демонстрировать теперь уже более заметные синяки. Прошло около двух минут, и Игорь уже собрался вернуться в здание, однако не успел – из него уже вышла и торопливо посеменила в его сторону Нина.

– Ой, извини, пожалуйста, мне надо было припудрить носик. Поехали?

– Ниче страшного, – Игорь галантно открыл ей дверь и аккуратно закрыл, когда она удобно уселась на комфортное кресло иномарки, затем сел сам и завел машину.

Она явно неуютно чувствовала себя в дорогой по ее меркам машине, а еще один слой грима, который она второпях нанесла на лицо, уже не уберег от внимания Игоря синяки.

– Художников… – начала было она называть адрес, но Игорь прервал ее.

– …дом двадцать, корпус три, квартира сорок пять, – он с улыбкой посмотрел на нее – Внезапно, правда?

– Ой, да, – искренне удивилась Нина. – И не подумала бы, что ты знаешь все адреса офиса.

– Ну, а почему я должен знать все адреса? Может, я только твой и знаю?

– Ну, до моего-то дело должно было дойти в последнюю очередь, – вздохнула Нина.

Игорь не совсем понял – театральный это был вздох или естественный – говорила она это в шутку или всерьез, да и что это могло означать всерьез – что она замужем, и нечего ему интересоваться ее личной информацией или что она слишком большое ничтожество, чтобы кто-то интересовался этой информацией. Да, она была немного глуповата и явно не умела скрывать чувства, когда они рвались наружу – возможно, именно с этим и было связано ее ранее замужество, относительно ранее материнство, и теперь – домашние проблемы. Она выглядела явно старше своего возраста – стресс делал свое дело, как бы она это ни скрывала. И даже при достаточно миловидной внешности, качественный уход за которой мог сделать из нее очаровательную рыжеволосую бестию с чарующим взглядом и нежной улыбкой, проблемы отпечатывались на ее внешнем виде более чем заметно.

– Нин, что у тебя происходит? – не стал ходить вокруг да около Игорь.

– Ты о чем? Все в порядке… – изобразила смущение Нина.

– Ага. И поэтому ты тащишь с собой что-то с «корпоратива», а на лице носишь синяки явно не от детской руки. Извини за прямолинейность, но я вижу, как всем вокруг насрать, а лично мне – нет, и поэтому я хочу знать – кто это делает, как часто и почему.

Нина направила взгляд в окно. Смятение и стыд переплелись в ее сознании и задавили попытку изобразить непонимание вопроса. Фитиль, пристроенный к динамиту ее концентрированного стресса, был слишком короток и сух, и Игорь поджег его без особых усилий.

– Муж, – пролепетала она.

– Ну, можно было догадаться. Кстати, пристегнись, меня эта «напоминалка» уже достала.

– Ой, прости… – Нина спешно пристегнула ремень безопасности.

– А теперь подробнее – как и что. И не бойся меня, я не кусаюсь, и не буду заниматься разборками, просто мне важно понимать, насколько все серьезно.

– Да я и сама не знаю, – осознание тяжести всего того о чем она была готова поведать, заставило слезы вновь появиться на е глазах. – Все началось как-то плавно, плавно перетекло в проблемы, потом – в это, – она показала на лицо – туда, где, как помнил Игорь, красовались синяки. – А на теле их, к счастью, не видно. Он работал, когда еще родился Мишенька, и первые годы, а потом ушел в депрессию, когда контора разорилась. Потом запил. Первое время я понимала, как ему тяжело…

– …что и было ошибкой, – машинально вставил Игорь, не отвлекаясь от ночной дороги. – Извини. Продолжай.

– Да, наверное, ты прав. Потом я начала напоминать. Что одна не справлюсь, что еще год-два назад моя зарплата что-то стоила, а теперь гораздо тяжелее. Он сначала обещал, что все будет хорошо, потом сказал, что это я должна больше зарабатывать, а не сидеть по выходным дома, когда и он сам может заняться ребенком. И все это время он пил – днем, вечером, с утра – перегар дома стоит и по сей день, постоянно… Я уже даже привыкла к этому. Но в последние пару месяцев он начал бить. Я уезжала с ребенком к родне, когда возвращалась, пару дней он не трогал, не приставал, потом начиналось – то пьяный лез «сиськи помять», – Нина скривилась при этих словах, – то просто начинал предъявлять какие-то претензии, и, когда я не выдерживала и отчитывала его, опять начинал рукоприкладство… понемногу, но с каждым разом все сильнее…

Слезы застилали ее взор, и она накрыла лицо руками.

– А почему в ментовку не писала? Или хотя бы кому из знакомых?

– Я.. знаю… – еле слышно пролепетала Нина.

– Что?! – громко вопросил Игорь, испытав прилив раздражения.

– Я не знаю. Просто казалось, что все пройдет, что он выздоровеет от этого… алкоглизма…

– От него не выздоравливают, – твердо произнес Игорь. – Либо приходят к точке, либо тупо перестают бухать и берутся за ум. Первое чаще, но бывает и второе. Догадываюсь, на призыв прекратить пить он реагировал соответственно.

– Ага, – Нина задрала рукава плаща и тонкого свитера и продемонстрировала огромный синяк на руке. – Примерно так. Когда я пыталась забрать очередную бутылку. Но он не трогал ребенка, и никогда просто так, без повода…

– Чушь, – отмахнулся Игорь. – Дерьмо собачье. Он сознательно третирует и тебя, и ребенка. Ему не нужны врачи, клиники, понимание, реабилитация – ему нужен… урок вежливости по обращению с дамами. Ты красивая молодая женщина, и ни один мудак не имеет право поднимать на тебя руку – в особенности, если ты не сделала ничего, что опустило бы тебя до уровня шалавы или подстилки.

– Но… – Нина запнулась и вновь вперила взгляд в окно, на ночной город. – Я ведь любила его, такого, каким он был раньше… Очень любила. Я была готова за ним хоть на край света. Он ведь хороший, просто… просто это алкоголь сделал его таким. Он просто слабый…

– Ха. Мой батя был алкашом. Он сдох от цирроза в какой-то сточной канаве уже спустя два года после того, как мать вышвырнула его пинком под зад и развелась в одностороннем порядке, после чего вышла замуж за отчима, который меня и вырастил, и поднял. Все говорят, что водка – зло, что героин – зло, но реальное зло – это человек, который поддается силе вещества, зло только в нас самих – если мы не одолеваем его, оно одолевает нас. И если человек скатился в сраное говно с помощью веществ, не надо обвинять вещества – они просто существуют. Надо обвинять человека.

Остаток пути они провели в тишине. Нина не могла определиться – стало ей легче от того, что она излила душу, или просто стыдно от того, какой дуррой она себя при этом ощутила. Игорь же просто понимал, что от него требуется в данной ситуации. Все было очень просто, но крайне необходимо. Она могла быть глупа и наивна, но это не было поводом дальше страдать от скотства некой сомнительной личности, тем более – не должен был от этого страдать ребенок. Это было той мерой справедливости, которую считал единственно верной сам Игорь.

– Ну все, вроде добрались, – бодро оповестил пассажирку Игорь, когда  припарковал «вольво» у нужного подъезда.

– Ах, уже, – встрепенулась Нина и быстро отстегнула ремень безопасности. – Спасибо тебе большое.

– Да не за что. Нин, подумай над тем, что я сказал. Жизнь одна, и она дорогого стоит.

Она посмотрела на него заплаканными глазами с какой-то невыразимой нежностью, и неуверенно прильнула к нему, положив голову на грудь. Так они сидели несколько секунд, потом она плавно отпрянула и, забрав свой скромный багаж, вышла из машины, лишь помахав рукой уже на входе в подъезд. Он махнул рукой в ответ и начал отъезжать задним ходом.

Спустя пару дней Нина пришла на работу в совершенно новом облике. Очарование ее лица и фигуры подчеркивали элегантная одежда и аккуратно сделанные макияж и маникюр. Во взгляде уже не было той тоски, которая гостила там все последние месяцы. В обеденный перерыв за столиком ближайшего кафе она с радостью поведала Игорю о тех внезапных переменах, которые произошли в ее жизни. Они ей казались чудом, по крайней мере, если только он сам не приложил к этому руки, но Игорь всячески от этого открещивался, да и алиби на этот счет у него было железное – дела, работа и прочая занятость в эти дни попросту не позволили бы ему даже элементарно поговорить с ее супругом.

А супруг тем временем преобразился на глазах. В очередной вечер она пришла с работы, по дороге захватив в магазине тяжелый пакет с продуктами и обнаружила, что в квартире чисто, как в хирургическом отделении, проветрено от каких-либо алкогольно-табачных запахов, а муж – гладко выбритый, помытый и свежий – подхватил у нее из рук пакет, расцеловал ее и сообщил, что уже записался на добрый десяток собеседований на завтра, и теперь они начнут новую жизнь, ну, а в спальне ее ждал огромный букет роз, купленный неизвестно за какие деньги. Аргументировал супруг все это тем, что причинил им – ей и ребенку – так много боли, что теперь ему придется всю оставшуюся жизнь отрабатывать этот грех. Она была счастлива.

Счастливым было и ее неведение на счет того, что в действительности так резко поменяло мышление ее благоверного. Да и немудрено, ведь признаться, что включил сознательность и осознал цену своей жизни и всего самого важного в ней он не посредством принятия буддизма или просмотра психологического кино, а стараниями трех молодцев, достаточно популярно объяснивших ему, что он либо меняет кое-что в своей жизни, либо в такой же позе, в какой он стоял на момент получения инструкций – лежа на полу с прижатой тяжелым ботинком к паркету головой – он закончит свои дни уже спустя трое суток после визита. Задачи найти работу и вернуть жене счастье семейной жизни ставились принципиально срочно, остальное допускалось с некоторыми отклонениями.

Лечение от алкоголизма успешно прошло примерно за восемь минут.

 

День выдался ветреным и беспокойным, но это не было поводом для Семена сменить маршрут. День рождения матери всегда был ознаменован походом на кладбище, где она покоилась уже семь лет, и Семен никогда никого не брал с собой – это было своего рода таинством, а около года тому назад стало иметь еще более глубокое значение – когда на этом же кладбище, по настоянию Семена, похоронили Павла Минаева.

Пашку, веселого парня на «гольфе»…

Пашку, который ушел по своей инициативе, но которого подтолкнули чужие руки…

Кто-то сказал тогда, на поминках, что у него был выбор, и Семен с укором посмотрел на этого человека, но ничего не решился возразить ему. Ведь он и сам искренне верил, что каждый в этой жизни волен выбирать, как поступать – уходить или оставаться, убивать или прощать, жить или умирать. Он был уверен, что каждый может сделать за себя выбор, и никто не сможет его переубедить в его же правоте, если только он сам искренне убежден в ней. Впрочем, жизнь подкидывала странные примеры, к которым не всегда можно было применить этот принцип.

Семен вспоминал иногда одного старика, бродившего в метро, о котором рассказывали странные вещи. Будто бы он был каким-то ученым, чуть ли не академиком, и был довольно известен в свое время – писал труды, получал патенты на изобретения, но, когда он получил известие о гибели обоих сыновей в горячей точки, что-то внутри него надломилось, словно бы он потерял себя. Он стал отшельником, перестал контактировать с научным сообществом, о нем как-то болтали СМИ, но недолго, и, со временем, он стал известен только как сошедший с ума старик, о котором толком даже никто из его соседей ничего не знал. Он долго жил затворником, но со временем, видимо, былое трудолюбие взяло свое, и он вышел из подполья, хотя разум его уже был не в состоянии работать, как раньше, и общаться с людьми, уж тем более – заниматься научной работой. Он стал одним из тех, кого зовут «питерскими сумасшедшими», ходил по вагонам метро и предлагал обывателям черт те откуда собираемые им старые номера газет и журналов – от развлекательно-анекдотно-кроссвордных до тех, что поприличнее – в том числе старые дорогие научные журналы из своих запасов. Денег он практически не брал – продажа была условной – за рубль. Многие называли это просто сбором подаяния с символическим элементом торговли, отплевывались от него, другие – в первую очередь, почему-то, молодые девушки и добротно воспитанные парни – проявляли искреннюю жалость и даже пытались давать больше за его журналы – кто-то давал сто рублей, кто-то пятьсот, но, в большинстве случаев, если только податель не сбегал из вагона, впихнув банкноту в карман бедного старика, тот упирался и ни в какую не хотел брать больше, чем рубль. Мало кто знал, что у него копилась приличная пенсия, и что днем. В свободное от прогулок по метро с журналами время он пытался, как раньше, сидеть за своими записями и что-то корректировать, додумывать, но у него ровным счетом ничего не клеилось, и зачастую он просто плакал в отчаянии по несколько часов подряд.

Все это Семен узнал уже пост-фактум, когда знавшие старика ближайшие соседи распустили информацию, известную им, то ли чтобы пресечь дальнейшее распространение небылиц, то ли чтобы похвастаться ценным, на их взгляд, знанием о старике, который тихо умер в своей квартире, никем так и не посещенный за все эти годы страданий. Был ли у него выбор – как оценить свою жизнь после смерти самых ценных людей – жены от рака и двух сыновей в горячей точке? На этот вопрос Семен не мог дать ответа. С одной стороны, выход есть всегда, и можно сделать множество предположений, как могла сложиться жизнь старика, не помутись его рассудок. С другой – мало кто может – и хочет, что самое важное – представить себе ситуацию, когда все родные и самые близкие люди покидают его навсегда, и остается только одна – своя жизнь, наполнение которой теряет цену с каждым днем, ведь тех, ради кого в ней делалось так много, уже нет.

После первой выполненной Организацией задачи, Семен пришел домой, еле сдерживая лихорадку, распространившуюся по всему телу. Он едва не столкнулся со встречным грузовиком, выехав за двойную сплошную по дороге домой – столь сильно было его потрясение от собственного поступка, и столь огромные моральные силы ему пришлось  приложить, чтобы удержать внутри вопль ужаса, который мог натворить немало бед, вырвись он наружу. Семен прекрасно понял тогда – он встретился с своим самым сильным, всепоглощающим страхом лицом к лицу, и уже на следующий день, поняв, что перешагнул через него, понял, что назад пути нет, что после этого шага границы размыты, и любое зло во благо, как он мог охарактеризовать всю работу Организации, будет оправдано – по крайней мере, им самим точно.

Но перешагнул ли он, в действительности этот страх – страх необратимой потери самых близких? Лучшим способом не сомневаться в своей правоте было просто оттеснение этого вопроса на максимальное расстояние от себя и своей семьи.

Он положил рядом с памятником букет из десяти лилий – любимых цветов матери при жизни, и присел на маленькую скамейку рядом с могилой. Он никогда не изображал диалога с мертвыми – считал это кощунственным, и, приходя на кладбище, просто молча сидел и смотрел на фотографию на памятнике, иногда вспоминая те последние годы жизни матери и то укоряя себя за то, что уделял ей, возможно, меньше внимания¸ чем следовало, то улыбаясь тем ее шуткам и личным крылатым выражениям, которые навсегда остались в его памяти вместе с самым добрым, самым светлым лицом, которое он знал с детства.

Но именно сегодня мысли его путались, и он не мог сосредоточиться на воспоминаниях. Он словно бы хотел что-то сказать – про себя, ни в коем случае, не в голос, – но мысль не могла сформироваться, какие-то сомнения каждый раз сводили построение заветной фразы на «нет». Он протер лицо рукой и посмотрел на небо, где куда-то неслись беспечные облака, а солнце тоскливо проглядывало сквозь них, предчувствуя скорую встречу с куда как  более суровыми тучами, надвигавшимися из-за горизонта. К вечеру синоптики обещали дождь, и это обещание имело все шансы сбыться, в отличие от предварительных прогнозов скорой весны в прошлом году, когда зима охватила почти все весенние месяцы. Погода тяготила сама по себе, но по-настоящему сильно его тяготило ощущение гибельности – только спустя достаточно длительное время он начал отдавать себе в этом отчет. Его чувства охватило странное, несколько пугающее ощущение близкой смерти, но смерти не своей, а абстрактной, витающей где-то в воздухе и ждущей своего часа, чтобы впиться в душу того, кому повезет меньше прочих.

Это странное чувство не давало Семену дышать полной грудью, и он не смог сидеть дальше. Встав и кротко поклонившись могиле матери, он развернулся и пошел прочь, но на полпути замер и решил подойти еще к одному месту на кладбище.

На пашкину могилу приходили нечасто – несмотря на обширный круг друзей и знакомых, за прошедший год здесь были не больше десятка раз, причем половину из этого составляли короткие визиты Семена. Мало кто видел смысл в том, чтобы поддерживать в идеальном порядке могилу самоубийцы, а родни, кроме давно отдалившегося от семьи отца, о котором давно было ничего не слышно, в городе у Пашки не осталось. Семен аккуратно протер с фотографии на памятнике налипшую грязь вытянутой из кармана бумажной салфеткой и присел на корточки – скамейки около этой могилы не было предусмотрено. Он долго всматривался в фотографию улыбающегося, вечно молодого Пашки, но не находил там ответа на свой вопрос – да и неудивительно – когда делали этот снимок, Пашка и сам не смог бы ничего ответить на этот счет. Смог бы он это сделать сегодня, останься он в живых, было уже несущественно.

Достоин ли смерти всяк смерть несущий?

Семен немного испугался контрастной четкости этой фразы, но именно такая формулировка вопроса беспокоила его сейчас. И он не знал, есть ли окончательный ответ на этот вопрос хоть у кого-то. Возможно, если бы он был, не было бы ни единой дискуссии на тему необходимости отмены, ограничения тили наоборот – введения в полную силу как регулярной санкции, смертной казни. «Око за око» – так говорили древние, но ни одну жизнь нельзя вернуть, в том числе – и отобрав другую жизнь. С другой стороны, единожды перешагнувший эту границу – границу между относительно законопослушным гражданином и убийцей – всегда был ближе к тому, чтобы лишить жизни еще кого-то – это Семен здорово ощутил на себе за последние месяцы. И в этом плане смертная казнь, безусловно, была эффективной мерой – риска рецидива после ее исполнения уже не было. Вот только в стране – да и в целом мире, где путем махинаций можно было ни в чем неповинного сделать юридически убийцей, всегда таилась порождающая безумный, животный страх условность – шанс быть лишенным сначала свободы, а потом – и жизни вместе со всеми на нее планами, идеями, со всеми чувствами и смыслами, которые уже приданы окружающим явлениям.

Семен отмахнулся от мыслей о смертной казни, но ощущение гибельности всего происходящего не покидало его. Он тяжело поднялся и зашагал прочь с кладбища – его дневная норма душевной боли была получена с избытком.

 

Наташа уже не нервничала, она просто смирилась с фактом встречи, до которой оставалось номинально три минуты.

Она несколько раз проиграла в голове возможные варианты ведения беседы, но каждый раз обрывала себя на том, что с таким подходом может сболтнуть лишнего, и до идеального варианта так и не добралась – за минуту до времени встречи в ресторан вошел Гритчин. Он удивительно быстро обнаружил скромно сидевшую в дальнем уголке Наташу и километровыми шагами подошел к столику.

– Здравствуй, Наташенька. Сколько лет… – широко улыбаясь, Гритчин снял и повесил на крючок куртку и уселся напротив. – Как сама-то?

И только тут в голову Наташи по-настоящему стукнуло осознание того, что процесс уже запущен, и она не сможет отступить. Они говорили около часа, за это время выпив только пару чашек кофе, и большая часть беседы представляла из себя многоступенчатые объяснения каждой мелочи, известной Наташе по поднятому ей вопросу. Где-то в районе начала рассказа о том, как усложнилась семейная жизнь Наташи, Гритчин несколько напрягся, но всем своим видом демонстрировал, что превратился в одно большое ухо, у которого априори не может быть задней мысли насчет того, что оно слышит. Где-то в середине рассказа, положа руку на сердце, он едва не поперхнулся от осознания того, какое сокровище он заполучил только что, но показать это Наташе было равносильно тому, чтобы снять рубашку, потоптаться ее в грязи и одеть снова. Он поддерживал статус хорошего знакомого и даже друга, коим столь крепко зарекомендовал себя в недалеком прошлом.

Рассказ Наташи и небольшими вкраплениями ничего не значащих вопросов-уточнений Гритчина подошел к концу, и следователь откинулся на стуле, тяжело вздохнув.

– В сущности, задача номер один – вырвать из порочного круга. Это то главное, без чего любые меры воздействия бесполезны. Нам необходимо дать понять ему, что все это чревато последствиями в любом случае…

– То-то и оно, – казалось, Наташа сейчас заплачет. – Он не хочет признавать серьезность положения, и вообще…

– Ему придется это признать, – твердо возразил Гритчин. –  По крайней мере, теперь, когда это известно мне.

– Ой, господи, – Наташа уперлась подбородком в ладонь, заставив локоть жестко упереться в крышку стола. – Я так боюсь, что он воспримет это, как предательство…

– Ни в коем случае так не думай, – эмоционально взмахнул рукой Гритчин. – Я же не собираюсь, на дай бог, делать каких-либо официальных отметок. Да, я могу призвать на помощь пару ребят чисто для закрепления серьезности вопроса, но это никак не будет связано с проблемами в адрес твоего мужа. Я гарантирую тебе, – он придвинулся и взял в свои руки свободную ладонь Наташи, ощутив охвативший ее жар, – что никаких проблем с законом у тебя и у него не будет. Я знаю, как и о чем нужно говорить, я поставлю условия. И мы плавно вернем его к нормальной жизни. Мне не важно, кто там и чем еще занимается – всех, кто совершает преступления, мы пересадим и без его помощи. Но ты точно уверена, что он сам никогда не совершал ничего такого?

– Да, – уверенно кивнула Наташа. – Он многое мне рассказывал, но никогда не говорил о своем участии в чем-либо. Он – вроде как наблюдатель, администратор что ли этого всего. Я не знаю, что это за люди, но мне кажется, что его просто используют, чтобы в один прекрасный момент подставить под те статьи. Которые сами заслужили. Как считаешь?

– Вот-вот, – вкинул брови Гритчин. – Это-то и есть самое опасное. Поэтому действовать надо сейчас или никогда. Давай так – организуем встречу у вас на дому, тебе и ребенку там быть необязательно…

– Нет, я обязана видеть все. Я не перенесу ожидания, – замахала головой Наташа. – Он должен понимать, что я делаю все для его блага.

– Мы можем все обставить так, будто ты вообще ни при чем, просто не могла нас не впустить, чтобы поговорить с ним.

– Я подумаю. Сколько еще у меня времени?

Напоследок они обсудили временные рамки для этой маленькой общей затеи и договорились о времени, когда лучше будет предварительно созвониться, дабы подтвердить намерения Наташи.

– Главное помни – ты можешь сделать только лучше. Но можешь и отказаться от всего, и я клянусь – по первому твоему приказу я забуду все, что ты мне рассказала – все до единого слова. Ты слишком дорогой для меня человек, чтобы причинить тебе незаслуженную боль. Правда.

Наташа мягко улыбнулась в ответ на эти слова, хотя они и казались ей несколько неуместными в данном случае. Они попрощались без особых церемоний, и Наташа решила уйти первой – дабы не вызвать, не дай боже, каких-либо подозрений, если кто-то знакомый случайно увидит их вместе. Гритчин счел это параноидальным бзиком, но предпочел мило улыбнуться и принять это предложение.

Посидев с минуту после е ухода, он достал телефон и вальяжно, неторопливо набрал требуемый номер.

– Здорово… Ага, он самый… Есть большой дорогой подарок для твоего хозяина… Выбирай место и время…

 

Незнакомый номер на экране мобильника заставил Семена слегка встрепенуться. Он внутренне обматерил себя за это проявление нервозности и поднял трубку.

– Да, слушаю.

– Это Семен?

– Да, кто это?

– Здравствуйте, меня зовут Татьяна, я двоюродная сестра Павла…

– Хм, – Семен замедлил скорость движения, чтобы  более внимательно вслушаться в речь собеседницы. – Очень приятно, и какими судьбами?

– Я прилетела из Германии позавчера, в отпуск, я живу просто там, ну, и я прилетала в прошлом году, вы, быть может, меня помните – такая рыжая девица, в очках, я стояла недалеко от вас на процессии…

– Не очень, но допустим. В чем Ваш вопрос?

– Я не располагала временем тогда, но сейчас, уже когда все утряслось, хотела бы поговорить с теми, кто общался с Пашей перед теми событиями, уже после аварии, но до… до конца… И я знаю, что вы один из таких людей. Что он достаточно близко с Вами общался…

– Странная у Вас информация, прямо скажем. Мы не так уж хорошо были знакомы.

– Тем не менее – Вы сможете мне уделить буквально час? С меня обед в хорошем ресторане, – Татьяна хихикнула, вызвав некоторое раздражение Семена.

– Допустим, но точно не сегодня и не завтра. Мне хотелось бы побыть с семьей в свободное время, да и дела обязывают. Давайте так – я завтра Вам позвоню на этот номер, и мы договоримся, хорошо?

– Да. конечно, запишите номер. Я буду ждать звонка.

– Всего доброго.

– До созвона.

Семен аккуратно поставил телефон в держатель и крепко задумался. Откуда у этой дамочки вообще информация о том. Что они с Пашкой, по крайней мере, общались? Не подсадная ли это утка со стороны спецслужб или обычных «ментов»? с другой стороны, отрицать любые контакты тоже было чревато – гораздо проще и эффективнее было встретиться с этой Татьяной и наплести бытовых небылиц на тему общения с Пашкой, чтобы отвести ее внимание от чего-либо серьезного. Это могло дать гораздо меньшую почву для подозрений, нежели просто молчание.

Семен немного нервно потер поясницу слева – инородный предмет, отменно закрепленный на его теле, пока еще беспокоил, но знаток, установивший его, обещал, что вскоре Семен привыкнет, а гидрофобная защита гарантировала отсутствие сбоев в работе маленького до неприличия, но потенциально полезного устройства.

Он отбросил до завтра мысли о звонившей незнакомке и решил прикинуть, что подарить Наташе на ее близившийся День рождения.

 

Эта ночь была странной и казалась Семену лорогой в неизвестном направлении через незнакомые и пугающие пещеры его собственного сознания. Страстный и продолжительный секс с Наташей имел все шансы вывести его из ступора, в котором он пребывал после визита на кладбище, но ничего такого он не ощутил. Его одолевала духота, и странное, мучительное промежуточное состояние между сном и реальностью заводило в те дебри рассудка, от которых он старался держаться подальше. Пара попыток уснуть закончились ощущением падения и страха, и он долго ворочался перед третьей. Стараясь не разбудить Наташу, он вышел на кухню и выпил таблетку травяного успокоительного, которым старался почти не баловаться. Руки тянулись к сигаретам, которые он забросил вот уже несколько месяцев, и которые, несмотря на это, все еще хранились на балконе в закутке, о котором Наташа понятия не имела. Тем не менее, здравый смысл уберегал его от новой курительной эпопеи и требовал вернуться в постель. Что он и сделал, и, несмотря на еще час мучительных мытарств между сном и реальностью, уснул и спал до утра без снов.

 

Всего лишь один звонок отделял ее от принятия решения. Так ей казалось. И эта иллюзия была вскормлена благими намерениями – дарами знатного данайца Гритчина. Тем не менее, даже этой иллюзией всевластия над ситуацией она не могла воспользоваться как следует – на то, в общем-то, и был расчет.

– Алло… Да, отступать некуда… Сегодня…

 

Семен припарковал машину как обычно – аккурат вдоль частично порушенного бордюра рядом с подъездом. Как обычно, он зашел в удивительно чистый для времени суток подъезд и далее – опять же, как и всегда, в лифт, который понес его на привычный пятый этаж.

Он не заметил в этом дне ничего экстраординарного и начал осознавать, что, вероятно, все его страхи и сомнения последних дней высосаны из пальца – Организация вскоре сможет продолжить работу, Наташа и Алиса в порядке, а он сам понемногу приближается к финансовым возможностям для вложения в небольшое, но перспективно прибыльное дело. И эти мысли уносили его прочь от осознания смертности всего мира вокруг – момент счастья и ощущения благополучия всегда вечен и не зависит от конкретного времени в минутах и часах, когда он имеет место быть.

Он спокойно открыл дверь и закрыл ее за собой. Ничего необычного, с кухни тянет свежеприготовленными супом, в своей комнате шебуршит Алиса, а Наташа…

Наташа вышла на середину комнаты так, чтобы он видел ее в дверном проеме со стороны прихожей. Ее лицо было мертвенно-бледным, губы ее плотно сжаты, поза напряженной.

– Что-то случилось? – озадаченно вопросил Семен и зашел в комнату.

Ответа на вопрос он не ждал. В комнате, кроме Наташа, стояли трое – лицо одного казалось знакомым, двое, державшиеся по бокам от очевидного лидера компании, не вызывали вообще никаких ассоциаций.

– Чем обязан? – обратился Семен к кажущемуся знакомым мужику посередине.

– Сем, ты послушай, это мой знакомый, очень хороший человек, я ему рассказала… ну, про это… – замялась Наташа.

Семена прошиб пот. Он лихорадочно соображал. Как мог упустить этот момент, но спустя пару секунд осознал, что времени для этого у Наташи было хоть отбавляй. Страх и смятение  вчерашнего дня встали перед ним в полный рост, и он сделал небольшой шаг назад.

– Давай поговорим, Семен, – начал полузнакомый мужик. – Меня Денис зовут. А это…

Грохот двери со стороны прихожей не дал Гритчину закончить вступительную речь – в комнату ворвались трое в черных одеждах – двое навели на Семена «калашниковы», третий просто остался стоять в проходе.

– Денис, ты же говорил, что все будет по-тихому! – пролепетала Наташа, ощущая, как ноги перестают держать ее в стоячем положении, а во рту пересыхает.

– А все и так будет тихо и спокойно – это просто группа поддержки, на случай, если…

– Да заткнись ты уже. Поехали, мужик… – стоявший в проходе здоровяк прикоснулся к плечу Семена, на что в ответ получил резкий  кулаком удар в лицо.

Семен присел и нанес еще один удар – на этот раз ногой влево, по животу одного из парней с автоматами. Но справа на него обрушился сокрушительный удар прикладом в ухо, и мир вокруг перевернулся. Едва не потеряв сознание, Семен попытался встать, но на этот раз получил по лицу ногой от первого здоровяка. Вокруг все поплыло – завопившая Наташа, схвативший и начавший ее успокаивать помощник Гритчина – помощник от органов правопорядка, сам Гритчин, спокойно наблюдавший за процессом со стороны и явно не планировавший вмешиваться.

– Нет! Прекратите это! Стойте! – бравый полицейский накрыл рот Наташи ладонью и с силой уложил ее на мягкое кресло.

Семен вспомнил о левой бедре и потянулся к нему, на что последовал парализующий удар по руке в район локтя, однако нажать требуемую кнопку на маленьком приборчике Семен успел. Он попытался вскочить, одновременно  силился придумать, как одолеть здоровяков, уже прессовавших его и пытающихся скрутить руки, но сил его хватил только на звериный крик и резкий выпад ногой в сторону все также безоружного участника этой команды. Еще один удар по голове лишил его инициативы, и последним, что он остро и четко услышал перед тем, как последний удар лишил его сознания, был пронзительный визг прибежавшей из своей комнаты Алисы. Мир погрузился в мрак.

 

Дерюгин листнул очередную страницу сводного отчета и быстро поморгал, давая глазам передохнуть. Он отмечал вызывавшие у него сомнение моменты на бумаге, дабы не сидеть после работы еще пару часов перед монитором ноутбука или планшета – он искренне верил, что работа с бумагой в этом плане гораздо безопаснее для здоровья.

Когда на экране появилось уведомление о входящем сигнале, он не сразу поверил своим глазам. Он точно знал, что никаких тестов устраивать не планировалось, и что джипиэс-маячок был предназначен исключительно для экстренных случаев. Первым его на себя решил примерить сам Семен, и несколько дней назад лучший техник в Организации установил ему этот почти микроскопический прибор,  самой большой частью которого была функциональная кнопка, которую требовалось нажать и чуть-чуть провернуть – сигнал передавался на совсем недавно организованный на страх и риск отдельных активистов Организации Коммутатор, и с момента активации и до полного опустошения маленького, но чертовски емкого аккумулятора, либо ручного отключения маячка, местонахождение его носителя было известно следящему за Коммутатором. Собственно, управление Коммутатором было сосредоточено на одном-единственном тонком планшетном компьютере, который было легко унести при необходимости.

Игорь отшвырнул отчет в сторону и быстро присмотрелся к сигналу, обозначенному на экране. Недолгое время красная точка местонахождения маячка стояла на месте, потом она начала передвигаться на малые расстояния, и это смутило Игоря. Он быстро набрал номер Семена, но аппарат был выключен. Игорь почувствовал, как по спине прошлось ведро кипятка и начал принимать меры по организации Тревоги. В принципе, сама идея Тревоги самим ее автором – то есть Семеном – воспринималась исключительно как элемент теории, на практике практически невыполнимый. Однако сейчас, при реальной проверке, положенные отзывы пришли с пятнадцати номеров из двадцати, на которые пришло уведомление об активации протокола Тревога.

Увидев мгновенно пришедшие отзывы, Игорь выдернул шнур питания от сети, заставив «планшетник» нервно брякнуть при переходе на аккумуляторное питание, и стремглав выбежал из квартиры, едва не забыв ее закрыть. За минимальное время ему требовалось сделать слишком многое – взять инструмент, сообщить всем адрес встречи и успеть до того момента, когда может быть уже поздно. Вряд ли Семен стал бы сигнализировать об аресте правоохранителями, либо просто решил поиграть с Тревогой. И именно этот факт взбудоражил Игоря – он боялся, что уже опоздал, только начав движение.

 

Когда в лицо ему ударила струя холодной воды, и он открыл глаза, мир плясал вокруг его головы в демоническом танце, и это вызывало безудержную тошноту. Он не мог точно сказать, сколько времени его ввезли в это место, но, исходя из того, что это был приличных размеров гараж, находиться он должен был где-то на окраине.

Семен с трудом поднялся на ноги и попытался сфокусировать зрение. То, что он увидел, едва не заставило его вновь рухнуть на холодный бетонный пол гаража. Прямо напротив него в инвалидном кресле гордо восседал никто иной, как Владислав Чуринов. Его наглое, мерзко оплывшее лицо немного похудело за последние годы, но тело стало только массивнее – удивительная метаморфоза, но она сделала Чуринова только уродливее.

Семен поймал первую четко сформировавшуюся мысль, и она больно уколола его изнутри.

Надо было давить мразь…

Болезненным, помутневшим рассудком он осознал, что некогда мог просто убить этого человека, и ровно также ничего за это не получил бы. Но он предпочел заставить его мучиться остаток дней, и сейчас эта ошибка вышла ему боком. После того, как Павел Минаев опубликовал в интернете записи его милой беседы с Чуриновым, общественность вспыхнула пламенем ярости в адрес депутата и заревела слезами горя в адрес ушедшего из жизни Минаева. Но связи, деньги и метод добывания улик сделали свое дело – Чуринова и тогда признали невиновным, а показания на видео не сочли существенными, ибо добыты они были не процессуальным путем, а под давлением огнестрельного оружия и страхом смерти. Более того, посмертно Минаева признали виновным в причинении тяжкого вреда здоровью Чуринова. И после этого, разумеется, никакой речи об общественной работе инвалида Чуринова не было. Тем не менее, он имел неплохие сбережения, да и поддерживал свое дело на стороне, а потому уход из политики ударил по нему не так сильно, как хотела бы публика. И все бы в его жизни устаканилось, Если бы не Организация. Теперь он точно знал, что именно Организация добила его жизнь, и он знал, под чью ответственность это все шло. Теперь знал – благодаря жене самого ответственного. Но не знал он еще кое-чего, и это заставило его не убивать Семена и даже не калечить, пока ответ не будет получен.

– Ну, здравствуй, друг прелестный, – причмокивая, произнес Чуринов. – Как самочувствие?

Голос экс-депутата с болью прокатился по мозгу Семена, и смысл его слов исчезла вникуда.

– Да заебись у него самочувствие, этот козел мне чуть глаз не выбил, бровь вон попортил, – возмущенно заявил тот самый, безоружный здоровяк, теперь стоявший рядом с Чуриновым и явно ощущавший себя на высоте. Несмотря на рассеченную бровь.

– Ну что ты, Женя, – тяжело махнул ладонью Чуринов. – Как бы ты поступил на его месте? Он пытался… кхе… защитить семью, да, Семен?

– Что с… что с ними? – шатаясь, заговорил Семен. – Не трогай их.

– Ха, – гаркнул Евгений Базарин – тот самый безоружный здоровяк – и подошел к Семену на расстояние метра. – Скоро узнаешь.

– С-сука, – Семен потянулся к Базарину, но удар в поясницу сзади заставил его упасть на четвереньки.

– Как-то так и заканчивают герои, – Базарин вытащил свою гордость – дорогущий, по сравнению с «макаровыми» и «глоками» большинства рядовых служак Чуринова и ему подобных блестящий «дезерт игл» и направил его на голову Семена. – Может, хватит с него, а, шеф?

– Отставить, Женя, еще далеко не все, – покачал головой Чуринов.

Семен поднял голову и попытался посмотреть прямо в лицо Чуринову, но взгляд предательски фокусировался на руках и ногах человека в инвалидном кресле. Ему пытались восстановить суставы – благо, средства позволяли провести отличные операции, но невезение Минаева, сделавшего его безнадежным инвалидом, видимо, передалось и Чуринову – искусственные суставы не прижились, одну ногу пришлось-таки ампутировать по колено, на второй отрезать ступню, и ходить теперь, даже с протезами, укрытыми сейчас широкими брюками, он не мог. Рукам повезло больше – он мог ими немного шевелить, но ни о каких нагрузках не могло быть речи. Он жил, пока жили счета, оформленные на людей, зависевших от него, даже находящегося в таком состоянии, но деньги понемногу иссякали, и сам факт, что момент истины наступил сейчас, а не месяцем или годом позже, не мог не радовать. Он решил поделиться этой радостью с Семеном, зная, что тот оценит юмор.

– Здорово твоя женушка нам помогла. А я долго платил за любую информацию про твою шайку. Знаешь, мне кажется, вас просто не ищут. Искали бы – вычислили бы всех, и поставили на поток вашу работу. Давно пора.

Семен смог встать и выпрямиться, но его все равно шатало. Кровь из раны в голове потекла на лицо, но это тепло было ему даже приятно – по крайней мере, оно означало. Что он еще жив, и шанс спасти Наташу и Алису от рук прислужников Чуринова и, возможно, Гритчина еще есть. Но почему активисты Организации так долго едут? Он не мог знать. Сколько времени прошло, но чувствовал, что помощь запаздывает. Либо маячок все-таки не сработал. Множество вероятностей. Множество путей к смерти, и только один – к успеху.

– Сука… Что у меня дома? Что ты хочешь?

– Немного информации от тебя – это все, что мне нужно, – нарочито серьезно ответил Чуринов. При этих словах Базарин коротко хохотнул и несильно ткнул попытавшегося посмотреть на него Семена в висок стволом «дезерт игла». – Итак, я знаю, кто сделал это с моей семьей.

Чуринов выдержал паузу. Семен ощутил, как к нему стала возвращаться ясность мышления, и дикая тошнота уже не обращала на себя вниманиею он думал, как задержать Чуринова с какими-либо действиями до прибытия ребят из Организации – по крайней мере, на случай, если они прибудут, он должен дожить до момента, когда сможет быть уверен, что с его девочками все в порядке. А дальше – хоть трава не расти.

Чуринов продолжил.

– Я знаю, что это твоя сраная Организация забрала у меня моих любимых…

-… от которых ты блядовал налево и направо… шутник, блин, – выдавил из себя Семен и уже ожидал очередного удара сзади от слуг Чуринова, либо сбоку – от веселившегося Базарина, но ударов не последовало.

– Мало ли, – скривился Чуринов, словно от жуткой зубной боли. – Мне нужен от тебя только один ответ – кто это сделал? Кто конкретно выполнял задачу?

– Любопытный, – растянул на лице гримасу вместо улыбки Семен, и тут же ощутил, как по кивку Чуринова рукоятка «дезерт игла» ударила его в шею.

Стараясь остаться в сознании, он лежал на полу несколько секунд, потом снова начал подниматься, опираясь на руки.

– Хорошо. Я повторю вопрос – кто это сделал?

– Я, – не до конца выпрямившись, но стараясь держаться как можно достойнее, четко ответил Семен. – Я и еще один паренек, зовут его Вася, но тебе это ни о чем не говорит, да?

– Хм, – Чуринов махнул головой Базарину, и тот, кивком подтвердив, что понял приказ, подошел к стоявшему рядом с инвалидным креслом Чуринова телевизору с проигрывателем, который показался Семену появившимся из воздуха, хотя стоял на этом месте с самого его появления в гараже. – Значит, я даже более справедлив, чем мне казалось. В любом случае – ты должен знать – ты лишил меня моей семьи. А я дал указания насчет твоей.

Семен ощутил, как тошнота усилилась, а пульс начал боксерскими ударами отбивать его мозг. Базарин включил телевизор и отошел в сторону, чтобы Семен мог полноценно наблюдать происходящее на экране.

А там веб-камера снимала комнату, из которой выволокли Семена – Гритчин стоял рядом с окном и безразлично смотрел на происходившее, двое его помощников уже отсутствовали, Базарина не было по понятной причине, а двое бугаев в таких же черных костюмах, как и те, с автоматами…

Семен не мог поверить в то, что видит, и не хотел в это верить. Он попытался закричать, чтобы шокировать стоявшего рядом холуя Чуринова и прорваться назад, к двери из гаража, но крик застрял в горле, а пинок армейским ботинком в живот и вовсе заставил его в судорогах упасть на бетонный пол. Слуга Чуринова одним рывком развернул его на полу и вздернул голову за волосы таким образом, чтобы он продолжал смотреть на экран.

…двое бугаев разорвали на Наташе и Алисе…

Господи, ребенка…

…одежду и, предварительно как следует оглушив, чтобы сбавить уровень визга и крика…

Ребенка…

…начали насиловать их прямо на большом письменном столе…

Господи боже, где же вы, люд?, Ну придите же туда, не ко мне, туда!…

…широко раздвигая ягодицы, натягивая волосы на головах молодой девушки и совсем маленькой, насмерть перепуганной девчушки. Они развлекались по указанию начальства. По указанию Чуринова.

Базарин выключил экран и снова подошел к Семену с «дезерт иглом».

– Вот и все, дорогой мой – вот твоя плата за дерзость. Мне жаль, что я сам не могу подойти и банально дать тебе в морду, но за меня справятся… – слова Чуринова прервал жесткий, внезапный удар взрыва со стороны входа в гараж.

Дверь вылетела, сбив с ног стоявшего слишком близко холуя Чуринова, остальные обернулись, направив оружие на зияющую в стене дыру, но их реакции не хватило, чтобы начать стрелять раньше, чем это сделали ворвавшиеся в гараж парни и мужчины с автоматами и дробовиками.

Пришли…

Семен собрал остаток сил и прыгнул в ноги ближайшего бугая с автоматом, пытавшегося отстреливаться из-за груженого кирпичом высотой в половину человеческого роста поддона. Здоровяк рухнул с криком, машинально продолжая стрелять в потолок. Семен наотмашь ударил его в лицо рукой, перебитой в локте, ощутив при этом безумный приступ боли, но это было напрасно – кто-то из атаковавших уже прострелил упавшему служаке голову из автомата, и кровавое пятно растеклось от удара только сильнее. Семен понял. Что брать автомат смысла нет и выдернул целой рукой из кобуры мертвого стрелка пистолет. Увидев напротив, в дальнем конце гаража еще пытающегося поразить кого-нибудь из атаковавших слугу Чуринов, он трижды выстрелил, и один из выстрелов разорвал стрелку глотку, заставив его упасть на бетонный пол с хрипом и брызгами крови из горла.

Семен махнул рукой с пистолетом Игорю, бегущему в его сторону, и, увидев, как коляска с Чуриновым, которую толкал Базарин, прошмыгнула в дверь, ведшую, очевидно, из гаража на улицу, хромая, побежал за этой компанией.

– Погодь! – крикнул ему в спину Дерюгин.

– Стоять всем, сам справлюсь! – уже выходя в дверь, прорычал Семен.

Дверь вела. Как оказалось, не на улицу, а в коридор, который вел налево, к маленькой пристройке, в которой были припаркованы машины местных обитателей, и, в частности – заметный издалека «гелленваген» самого Чуринова. Базарин бежал без оглядки, толкая коляску со своим шефом – он еще не получил те деньги, на которые рассчитывал, и поэтому не бросил его, а бегство от группы разъяренных мужиков с оружием считал высшим проявлением здравого смысла.

Семен даже не стал догонять парочку беглецов – он просто дважды выстрелил в спину Базарину, и тот, немного помедлив и прошептав что-то невнятное, рухнул спиной назад, унося за собой коляску, ручки которой он накрепко обхватил. Чуринов рухнул вместе с коляской, издав истошный визг.

Времени было мало, поэтому теперь Семен решил поторопиться. Он подошел к жалко барахтающемуся, подобно гигантскому таракану, Чуринову и наступил ему на горло.

– А теперь – последнее, что я тебе скажу, – Семен кашлянул и двумя быстрыми выстрелами прострелил Чуринову брюхо, заставив его издать нечто среднее между сипением и кашлем – горло было сдавлено слишком сильно. – Ты слишком много болтал.

Он наклонился и прижал пистолет к конвульсирующей вместе со всем лицом и телом левой щеке Чуринова. Тот попытался изобразить улыбку, но вышло нечто уродливое и кривое.

– А все равно… Все равно – тебе теперь легче не станет… Да… – Чуринов с сипением выдохнул. – Мне тоже.

Семен ощутил, как при этих словах его вновь затошнило сильнее – страх находил все новые способы самовыражения – и нажал на курок, прострелив насквозь обе щеки и разорвав выстрелом язык и челюсти Чуринова. Теперь из его глотки доносились лишь булькающие и хрипящие звуки. Но это еще было не все. Семен чувствовал, как безумие огромной темной волной накатывает на него, но не мог остановиться. Слишком много ярости он должен был выплеснуть за слишком короткий промежуток времени, и финал был почти известен, за исключением одной – самой важной – составляющей.

Он выбросил пистолет и потащил одной рукой, что было сил, уже слабеющего, но все еще активно булькающего кровью Чуринова к машине – благо, до нее оставалось метров пять. Ключи торчали внутри, а рядом валялось тело охранника небольшой стоянки – ребята постарались на славу.

Семен подтянул Чуринова так, чтобы его изуродованная голова оказалась прямо на пути следования заднего колеса полноприводного «гелленвагена», быстро включил зажигание и включил передачу, а затем дал побольше оборотов, чтобы провернуть, как следует, колеса. Уже наехав на череп Чуринова, колесо раздавило его, а провернувшись, оно разбросало содержимое черепной коробки и то. Что осталось от лица Чуринова, по грунту  и стене гаража. Поняв, что дело сделано, Семен выключил зажигание и вывалился из машины.

Сейчас, чуть отдохну, пару секунд, и пойду… Нет, вставай, сука, вставай!

Он побрел обратно в гараж, где его ждали бойцы Организации.

– Дома были? – сходу спросил он подскочившего поддержать еле стоящего на ногах лидера Организации Игоря.

– Ребята отзвонились…- начал отвечать Игорь. Но замолк, как только Семен дал отмашку и безумным взглядом вперился в чудом оставшийся целым телевизор.

Он включил экран – на нем все еще шел показ его комнаты, но это его не волновало. Он нажал на тонкую полоску «эсди»-карты, и та ловко выскочила прямо ему в руку. Изображение пропало. Он понял – его страх поглотил реальность и сделал ее такой, какой ему – страху – это было выгодно.

– Запись. Да, запись, – покивал Игорь. – Их перехватили, когда они упакованные тела собирались вывозить. Прости, мы сделали все, что могли.

– Я знаю, – твердо ответил Семен.

Его взгляд стал холодным, лицо окаменело, и он пошел на выход – в сторону пробитой взрывом дыры, не ощущая уже ни боли, ни тошноты, ни какого-либо волнения. Он уходил в пустоту.

 

В квартире было пусто и холодно. Участники Организации, имевшие соответствующие связи, быстро помогли оформить смерть Наташи и Алисы так, что Семен был вне подозрений, а разборку в гараже и вовсе списали на криминальные «висяки». Хороший знакомый медик помог Семену быстро прийти в себя физически, но морально помочь ему уже никто не мог. Многие беспокоились о том, не решится ли он на тот же шаг, на который в вое время пошел Минаев в своей безысходности, но контролировать себя Семен Барков никому не позволял, лишь благодарил тех, кто помог уладить все формальности и организовать похороны, пока он еле мог ходить. На работе он взял отпуск за свой счет, и сейчас, спустя четыре дня после всего того кошмара, который унес из его жизни самое ценное, он вспомнил о звонке, который получил в тот же день. Терять ему было нечего, как казалось уже на тот момент, и он перезвонил.

 

Татьяна Минько говорила с кем-то и по телефону, и Семен скромно присел напротив, стараясь не мешать ее разговору. Увидев его, она начала торопиться, в процессе разговора подергивая свой морально устаревший «айфон-пять» и, в конце концов, закончила беседу на «люблю-целую».

– Извините, муж жутко беспокоится, каждый час названивает. Он был принципиально против такой поездки, но получилось договориться, – она старалась как можно дружелюбнее улыбаться, тогда как внешний вид Семена вовсе не говорил о его благорасположении. Внутри, впрочем, он был сейчас гораздо теплее.

– Это хорошо, когда можно договориться, – ухмыльнулся он. Вместо ухмылки, правда,  получился оскал, но Таня все поняла правильно. – Только я предлагаю на «ты», благо, не дед с внучкой или наоборот.

Она улыбнулась и покивала в ответ. А Семен, посмотрев вокруг, ощутил потрясающую свободу – впервые за последние месяцы, наверное – это была свобода на уровне безумия, порожденная отчаянием и бессилием что-либо изменить, но в ней можно было найти пристанище для рассудка, и он решил поступить именно так. В течение часа он рассказывал несколько ошеломленной объемом информации Татьяне все – то, что таил внутри и с чем имел возможность делиться только в строго ограниченном круге, все то, что тяготило его сейчас и то, что сделало его жизнь такой, какой она стала за последние дни – вялым плаванием в темных, удушливых водах настоящего без надежд на будущее.

Уже перешагнув за психологическую отметку в час рассказов о гибели Пашки, Организации и судьбах своей семьи, он в очередной раз отхлебнул кока-колы из высокого стакана и замолк. Татьяне это показалось странным, несколько пугающим – она успела привыкнуть к красочному, кажущемуся потрясающе знакомым голосу Семена и когда он оборвался больше, чем на пять секунд, она вздрогнула.

– Мои соболезнования. Это глупо звучит, но больше мне сказать нечего. Насчет твоей семьи, – она откинулась на спинку стула и сплеснула руками. – И все же, это потрясающе – то, что вы делали – вы – в плане, все, кто участвует в этой Организации.

– А мне кажется, я собрал компашку маньяков и отщепенцев, использующих приличествующее социальное положение для прикрытия истинной натуры, – ухмыльнулся Семен.

– Не знаю. Многие могли бы именно так охарактеризовать такую… – Татьяна замялась, – …структуру. Не поверишь – мне стало понятно с первого раза, для чего это и к чему. Я вижу, сколько зла совершается здесь безнаказанно, из СМИ, из рассказов свидетелей…

– Зло относительно, – прервал ее Семен. –  То, что одни назовут злом, другие – способом получения выгоды, незначительным побочным эффектом случайности или еще как-нибудь. Просто мне не нравится, когда человек портит жизнь другому, а ему за это – честь и хвала, или просто безразличие. Но главное – ему дают карт-бланш на дальнейшие благодеяния. Вот это-то и есть самое важное. Я решил, что терпеть – значит попустительствовать. А этого я не хотел. Но, видит бог, и такого исхода не желал.

– Разумеется, – Татьяна вздрогнула от этой реплики. – Жаль, что все вышло так быстро и фатально – я могла бы помочь, например, увезти твою семью в Европу, у меня есть определенные возможности…

– Уже неважно, – отмахнулся Семен и допил кока-колу. –  Время для превентивных мер уже вышло. А у меня уже нет пути назад.

– Я понимаю, – покивала Татьяна. – Что ж, если, по твоим словам, Организация готова сотрудничать, я готова принять это предложение.

– Предложение? – вскинул брови Семен. – Скорее, это было предположение. Я лишь мельком упомянул об этом.

– И пусть. Знаешь, я ведь прекрасно понимаю, что Пашка или твои любимые были далеко не первыми и не последними жертвами произвола, который тут творится. Впрочем, творится он везде, только в разной мере – разные оценки жизни, разные степени заинтересованности. Но если кто-то начал войну с этим произволом, то почему бы его не поддержать? Хуже точно не будет. И если у Организации будут проблемы, я буду одной из тех, кто поможет их решить. Все, что будет в моих силах. Ты понимаешь?

– В принципе – да, – покачал головой Семен. – Тогда Организация будет помогать тебе в меру возможности, пока я жив. Впрочем, мы пока не открыли филиала в Дрездене.

Татьяна улыбнулась.

– Надеюсь, у вас все получится. В плане помощи тем, кто может пострадать и страдает от намерений других. Мне кажется, Организация сможет сделать немало добрых дел.

– Патетично, даже слишком, – ухмыльнулся Семен. Он рассказал многое, но не рассказал о том же, о чем не говорил и Наташе – о том, с чего начала работу Организация, о том, что привело, в итоге, Чуринова к такой мере воздействия, как уничтожение семьи исполнителя той ужасной казни женщины и двух ее детей в отместку за смерть Пашки и троих его пассажиров.  – Ты, мне кажется, слишком впечатлительна. Я не уверен, что Организация долго протянет теперь. Я вообще мало в чем уверен.

– Это понятно. Но знай – тебя нельзя осудить за твое дело. С точки зрения здравого смысла, конечно.

– Ты многого не знаешь, – глядя в окно, отстраненно произнес Семен.

– Так расскажи мне! – Татьяна стала несколько раздраженной от апатичного тона Семена.

– У тебя есть дети? – не отводя взгляда от окна, за которым кипела жизнь большого города, спросил Семен.

– Да, сын, скоро будет три года, – несколько удивленная неожиданным вопросом, ответила Татьяна.

– Так вот, расскажи ему когда-нибудь – когда он сможет тебя понимать всерьез, – что справедливость при применении – обоюдоострая штука. Здорово помогает по жизни.

– Обязательно, – Татьяна тоже отвела взгляд за окно и увидела там, помимо прочего, прогуливающуюся молодую пару с коляской, в которой мирно спала кроха. – Когда-нибудь я расскажу ему и о том, что есть люди, которые готовы ради справедливости получать и терпеть раны, в том числе – несовместимые с жизнью.

– Ради справедливости ли? – с все тем же сомнением произнес Семен. – Может, раны мы терпим от безысходности, от собственного бессилия, в которое загоняем себя борьбой за идеалы? Это только в кино герои теряют самое ценное, но живут после этого счастливо и совершают подвиги. В жизни никто не хочет терять смысл жизни и становиться несчастным героем, кроме психов. По поступкам и награда, а, значит, я – тот самый псих, поскольку допустил, чтобы все это произошло. И это мое проклятье, а не повод давать пример для подражания. Так что подумай, прежде чем сочувствовать Организации – это не сонм героев, это команда отчаянных психов, которые считают, что все продумали, но по факту творят невесть что.

Татьяна улыбнулась, как бы в пику тому тону, с которым Семен агитировал ее против самого себя.

– Я уже подумала. Если нельзя исправить прошлое, нужно исправлять будущее.

– А ты считаешь, мы справимся? – Семен внимательно посмотрел на нее, а она осторожно взяла его за руку.

– Обязательно справимся. Без вариантов.

 

13.04.2013