Лето казалось странной, бесконечно затянувшейся осенью…

Он шел в одиночестве, прямо через аллею пустынного парка, не сильно торопясь. Лимит времени не был определен, времени постоянно то не хватало, но, казалось, было в избытке, а сейчас его было всегда ровно столько, сколько должно было.

Он осмелился поднять взгляд от вытоптанной дорожки, но не стал оглядываться вокруг, а взглянул лишь на небо. Он приостановился и несколько секунд всматривался туда, словно бы ища ответа, поддержки, совета в том, что ему делать дальше. Но кроме очевидного ответа – двигаться в том же направлении – так ничего и не увидел. И продолжил путь. Визит, который он должен был осуществить, был слишком важен, чтобы передумать.

Времени было ровно столько, сколько нужно. И поэтому Он решил попытаться ещё раз восстановить картину происходившего за последнее время, чтобы осознать, как все пришло к этим часам, минутам, секундам пути к Ней.

Они познакомились примерно год назад, весной, в самый период цветения эмоций, и, казалось, весь мир рукоплескал их союзу. Первые пару месяцев они любовались друг другом постоянно, не чая души друг в друге, ловя каждое слово, каждый намек друг друга, стараясь не расставаться более чем на час. Благо, средства связи позволяли это, и, стараниями мобильных операторов, им было легче всегда быть уверенными в том, что с другим, с той второй половинкой все в порядке. Глупо, наивно – возможно. Но они купались в этих чувствах, даже понимая, что миллионы и миллиарды до них могли испытывать то же самое, даже понимая, что окружающие могут подхихикивать над ними, даже понимая, что все в этом мире недолговечно и мимолетно, и эти чувства тоже когда-то могут иссякнуть. Они ловили моменты счастья и наслаждались ими.

Она приехала в Город учиться, заодно подрабатывала то там, то сям – Студенческий Трудовой Отряд, который уже перестал быть студенческим, а стал просто-напросто кадровым агентством, Ей быстро надоел избыточной суровостью графиков, подработка на частного предпринимателя в торговле тоже перестала быть интересной, и Она устроилась на почасовую подработку в небольшую маркетинговую фирму, коих развелось по стране сотни тысяч – с момента прихода свободного рынка маркетинг, реклама, промоушн и мерчандайзинг стали играть роли гораздо более важные, нежели принято было считать в широком обывательском круге, и пока ещё неквалифицированной студентке проще всего было найти работу в этом направлении.

Он работал, вернувшись из армии, у старого великовозрастного друга в автосервисе, совмещенном с разборкой иномарок. На вопросы – почему, мол, не идешь учиться, голова же на плечах есть, отвечал невнятно и в ключе «когда жареный петух на горе раком перекрестится», что отбивало охоту интересоваться дальше. Он и сам не знал, почему, но пока желания расти дальше по карьерной лестнице не было, тем паче, что трудолюбие и готовность перерабатывать приносили свои материальные плоды, ощутимые им уже сегодня, а потому о завтрашнем дне думать было чаще всего лень. Он принципиально пользовался такси и общественным транспортом и не покупал машину, хотя мог купить и уверенно обслуживать приличную подержанную иномарку – права пылились дома на полке, как, впрочем, и многое другое в его однокомнатной квартирке,  оставленной на него щедрыми родителями, переехавшими вскоре после третьего замужества матери («Ну, уж на этот раз я не прогадала – первый настоящий мужик встретился» – дубль третий, как видел это Он) в уютный коттедж новоиспеченного супруга недалеко от удобного въезда Кольцевую.

Она приехала из Архангельска, плюнув на возможность учиться и жить под крылышком у матери – предпринимательницы нижней планки среднего класса, взяв денег только на первое время и со скромным расчетом, даже не предположив риска, что может не поступить, и все пройдет напрасно. А к следующему году процесс будет безбожно запущен. Но кто не рискует, тот не пьет шампанского, решила Она и не прогадала, поступив ровно туда, куда хотелось, на бюджетное место с первой попытки. Как это было называть правильнее – чудом или сном – первый месяц Она понять не могла, но потом все пошло своей чередой – пары, новые подружки, необходимость обеспечивать себя и упорно отказываться от сладких, как пышный торт для рабыни диет после 11 вечера, денежных переводов от матери. Уверенность, что все следует зарабатывать самой Ей привила дальняя родственница, науськивавшая с малых лет двоюродную племянницу быть независимой от всех, в первую очередь – от мужиков, которые «готовы купить тебя как кухарку и наложницу, а сами кроме как материально и удовлетворить не могут, и все время ноют, как они устали на своей секретарше…простите, высокооплачиваемой работе». Мать смотрела на это сквозь призму того факта, что её муж, которого в самое неподходящее время убил быстротечный рак, горячо поддерживал мысль о жизни дочери в самом эпицентре экономических свершений, и только из этих соображений материнский инстинкт пришлось ударить ногой, в лицо. Но не добить насмерть, а позволить ему отговорить дочурку от идеи залезть «по уши в Москву», предложив в качестве альтернативы второй по значимости город страны. Это была своего рода золотая середина между отправкой ребенка – а  для матери отпрыск и в пятьдесят еще ребенок, что уж говорить о зеленых восемнадцати – в самое пекло и приковыванием его цепью на родной земле, где и так было, куда податься работать и учиться.

У каждого – и у Него и у Нее – было по маленькой истории жизни за плечами, и теперь они считали, что их истории станут одной единой. Совместные походы в развлекательные заведения, посиделки с друзьями, ночные прогулки в теплые ласковые ночи, наполненные влажным дыханием городской реки и романтизмом разделения города в период разведения мостов – все это и многое другое стало необходимо, как воздух, и казалось, что так было всегда. Его родителям было абсолютно безразлично, что там с личной жизнью и сына-пасынка, Её мать знала, что у дочки появился кто-то, в кого она всерьез влюбилась, а ведь по жизни дома такого не бывало, и это вызывало у матери смешанные чувства – от недоверия к радости за удачное стечение обстоятельств в Её жизни.

Все шло своим чередом. Вероятно, своим чередом шли и мелкие размолвки, которые стали проявляться уже где-то на третий месяц их романа. Она частенько ночевала у Него, и это в какой-то мере разгружало её соседок по комнату в общежитии – снимать жилье, пусть даже самое скромное, она категорически отказалась, несмотря на материальные гарантии матери. И Он со временем стал предлагать вовсе переехать к нему, со всеми вещами, но что-то Её останавливало, заставляло сказать «нет», и Он не спорил, по крайней мере, не пытался давить на нее в этом направлении, полагая, что все придет само собой. Она же понимала, что, в должной мере, это страх заставляет ее отказываться – иррациональный, глупый, порождающий странные, несвязные сомнения. И если первое время Она относилась к этому как к норме для девушки столь юного возраста, то со временем эти смешанные чувства стали пугать Её саму и вносить еще больше сумятицы в отношения с Ним. Когда эти сомнения и страхи – мелкие, но злобные, как комары в июльский полдень – вновь посещали ее при общении с Ним, это находило выход в эмоциональных всплесках, кратковременных вспышках гнева, но Он предпочитал думать, что это вполне естественно в контексте каждого конкретного разговора, и закрывал на это глаза.

Тем не менее, время меняло отношение ко многим вещам, как для Него, так и для Нее. Не то, чтобы они охладевали друг к другу – скорее наоборот, взаимная привязанность все усиливалась, и, наверное, каждый из них ощущал растущую меру ответственности за другого в этом ключе, а это также давало свои плоды. Мелкие червоточинки в виде мыслей, настроений, домыслов всегда копятся в каждом из нас, выстраивая замысловатые цепочки и выдавая зачастую ошеломляющие результаты по отношению к близким. В какой-то момент начал срываться и Он.  Каждый конкретный повод казался обоснованным, как и для Нее самой – поводы для ее срывов, но едва ли не сразу после эдакого микроскопического скандала они оба жалели о высказанном «фи» и просили прощения друг у друга. Они не стеснялись выражения чувств в ласках, и секс – разнообразный, многогранный, чувственный, без намека на автоматизм – всегда приносил удовлетворение и ощущение максимальной, стихийной привязанности, и это укрепляло их в вере друг в друга.

Безусловно, каждый из них понимал, что и на солнце бывают пятна, а потому без негативных эмоций, прорывающихся сквозь их общение, не может быть и всех тех теплых и нежных чувств, которые не угасали ни у Него, ни у Нее.

Но поводы для конфликтов, конечно же, находились.

Она могла жить у него по несколько дней, и за эти дни обязательно два или три раза должно было вспыхнуть ее недовольство по тому или иному поводу. Что-то не так сделал дома, как-то не так сказал что-то Ей – все абстрактно, каждый раз новый повод, только с течением времени то-то повторялось и начинало закостеневать – в такие моменты Он серьезно задумывался о том, что будет с такими поводами для ссор, если они начнут жить вместе постоянно, но старался отгонять такие мысли, считая, что сможет решить любые проблемы твердой хозяйской рукой.

Однажды вечером Он не смог дозвониться до нее, хотя они договорились созвониться часам к семи и решить, как будут проводить пятничный вечер. Поиски через подруг результата не дали, поездка в женское общежитие университета кроме истерического припадка вахтерши в ответ на достаточно мирные вопросы, также не принесла никакого результата. Отчаявшись, Он вернулся домой, чтобы, наконец, впервые с утра съесть что-нибудь большее, чем чашка чая с бутербродом, и уже потом продолжать поиски. В районе девяти вечера она позвонила в домофон.

– М’лый, ‘ткрвй!

Забавный акцент достаточно однозначно раскрывал примерную картину её вечернего времяпрепровождения.

– Н’ чт’? – она захлопнула тяжелую металлическую дверь и оперлась на неё спиной, с глупой улыбкой нацелив плавающий взгляд на Него. – Ты н’ мня смтришь, к’к н’ врага народа.

– Да не то, чтобы, – он оперся о  стену плечом, скрестив руки на груди. – Как прошло?

Она была довольно восприимчива к алкоголю, вплоть до серьезного отравления от сравнительно небольших порций, и некогда они договорились, что без его ведома никаких возлияний не будет. Впрочем, с учетом уровня нравственности контингента ее подруг, надежд было мало. И они рухнули в этот момент.

– Ой, тьф..хх…на тебя, – она лениво махнула на Него рукой и, с трудом проведя отстыковку от двери в квартиру, встала на курс в направлении кухни. – Был’ б о чем всп..вспмин’ть…

Она грохнулась на стул, не обращая внимания на его сверлящий насквозь взгляд сверху вниз.

– Ну, у н’шей девочки, Сабины, рож… тьфу, бля, д’нь ‘ждения. А я забыла, меня и взяли стройно в оборот… А ты ждал, да?

– Да как сказать – ждал, – Он пожал плечами, – уже планировал морги-больницы-ментовки объезжать. А просто-напросто позвонить уже по факту вашего замеса, видимо, было не судьба? И вообще, с какого хера ты решила нажраться, с твоим-то здоровьем?

– Да пр’крати ты! – Она вскочила со стула, покачнулась, передумала и плюхнулась обратно. – Что вы, что вы, литр ш… шу… м’ть моя…шампуня залила в бак, уже преступление. Ты с др’жками и больше выжирал на ваших пирушках.

– Я в больницу не попадал с двух бокалов вина, – серьезно ответил Он и сел на стул напротив нее.

– Да знаешь чт’? – Она смотрела ему прямо в глаза мутным взглядом. – П’шел ты в жопу, милый. Я тебе не роб… не раба, чтобыты мн’й мапин… манеп… манипулировал. Я устала. Я спать. Х’чешь выгнать м’ня?

– Иди, – тихо процедил он.

– Давай, – она вновь вскочила, теперь для контроля опершись на кухонный стол, – давай, покажи, что ты мужик, ууу… – она схватилась за голову, но тут же опустила руку.

– Иди спать, – уже явно повысив тон, ответил Он.

Она ничего больше не сказала и, неуверенно прошагав в комнату, завалилась прямо на недавно приобретенную в ИКЕЯ широкую кровать, где и проспала до утра. Поутру, приняв душ, она не сказала ни слова. Ему говорить тоже не хотелось. Необходимо было разобраться в самих себе, своем отношении к произошедшему. А потом уже разбираться между собой.

Время шло, и неурядицы такого рода забывались, по крайней мере, внешне. Безусловно, глубоко внутри каждый из них носил шрамы от былых ран, и воспоминания о каждом случае, ставшем причиной появления своего, индивидуального шрама, сквозили через рассудок, заставляя его слегка отступать в моменты, когда очередное упоминание о том времени, о той погоде, о тех днях недели поднимало на свет горечь, которую они хотели основательно залить сладким сиропом нежности, раз уж избавиться от неё окончательно было невозможно. Безусловно, они жили в надежде на лучшее, и когда очередной вечер сводил их в теплых объятьях, а утро радовало близостью самого нужного в жизни человека, ни Он, ни Она не могли поверить, что очередная ссора снова выведет их из равновесия. Они не забывали беспокоиться друг о друге, хотя, конечно, и не переписывались почти безостановочно, как это бывало в первые месяцы.

Тем не менее, обстоятельства были сильнее слепого стремления к очевидному благополучию. Вечером очередной пятницы, уже зимой, которая в Городе проходила достаточно жестоко, с глубокими, затяжными морозами, Он заканчивал работу и собирался домой, зная, что Она уже дома – Она собиралась готовить свою фирменную пасту «болоньезе» и специально съездила в винный магазинчик за бутылочкой безалкогольного «Клаус Лангхофф», которое в пьющей напропалую стране считалось редкостной экзотикой. Буквально за час до конца рабочего дня, который более не предвещал заказов, Он уже собрался уйти пораньше, как обнаружилось, что один из собирающихся в отпуск механиков разросшейся мастерской дяди Васи (в миру Василия Сорокина) решил проставиться весьма оригинальным способом – посредством «травы». Робкие попытки отказаться оказались погребены под шумом доброжелательных товарищей, и ворота мастерской закрылись изнутри.

Он не курил табак, однако к марихуане, гашишу и тому подобным легким наркотикам относился куда как более благосклонно, и отношение к самому процессу курения менялось в зависимости от поглощаемого вещества.

Совершенно внезапно, словно из-под полы спекулянта времен торговли продуктами по карточкам, в кругу приятелей появился ящик слабоалкогольного пива, и процесс неторопливой беседы со смехом, анекдотами и байками затянулся. Уже на третьем часу веселья все понемногу начали осознавать, что пора расходиться, и Он был одним из первых, кто вспомнил о возвращении к жизни за пределами гаража, где ждала Она. Но отдаленность, словно бы затуманенность Её образа позволяли ему легче относиться к внезапно посетившему его чувству вины за то, что он уже давно должен был приехать домой или, по крайней мере, позвонить и сообщить о задержке.

Её радости при встрече все ещё крайне расслабленного субъекта, хлопком закрывшего за собой дверь и направившегося сразу на кровать в комнату, не было предела. Скрестив руки на груди и ощущая прилив ярости, Она зашла вслед за ним.

– И как это называется? У тебя часы сломались?

– У меня? Блин, – Он хлопнул себя ладонью по голове, но продолжил все также сидеть на кровати, лишь скинув ботинки. – Знаешь, я ведь начисто потерял счет времени. Мы с ребятами…

– С ребятами – это замечательно, это великолепно, – она заметно повысила голос. – Тем не менее, мы же договорились, я затрахалась тебя ждать, а телефон уже расплавился от вызовов. И почему? На что ты на этот раз меня променял?

– На этот раз? – Он изобразил искреннее удивление. – Мне явно послышалось. Ну, да, я задержался, у нас был повод…

– Охрененный повод забить на меня, плюнуть и растереть! – Она сдерживала злость, как могла, хотя внутренне ей уже хотелось как следует поколотить его, и тогда, возможно, стало бы гораздо легче – словами выразить то, что кипело внутри нее, было невозможно.

Он отрешенно хмыкнул.

– Бревно ты легко выдернула, а про соринку свою забыла.

– Вот оно что, – она покивала. – Пожрешь, что найдешь.

Она собралась и ушла. Точнее – уехала, поскольку Он уговорил её взять такси, вызвал, обозначил маршрут и проводил до машины. Все это в отсутствие каких-либо проявлений эмоций с Ее стороны. Ее несло по инерции в море слез и обид, которые росли самопроизвольно, вне зависимости от статичности и неизменности внешних обстоятельств. Несмотря на бодрящий холод, преследовавший Его до самой двери в квартиру, Он ощутил себя безумно усталым, когда вернулся.

– Да, надо пожрать холодных макарон. И лечь в холодную постель, – Он обозначил сам себе цели, выполнил их и ушел в глубины сна, чтобы уже завтра разобраться со всем этим нагромождением абсурда.

 

Утро для него наступило в районе половины второго дня. Тяжелые бессмысленные сновидения перед самым пробуждением изматывали душу и заставляли ощущать то страх, то отчаяние, то ненависть.

Он позвонил Ей трижды, и трижды она сбрасывала, недолго думая. Потом решил подождать – сходить в душ и посредством ванных процедур малость прийти в себя.

Когда он вернулся в комнату, на верхней строке экрана смартфона скромно висел белый смайлик. Он открыл сообщение и прочитал – сначала бегло, с целью уловить общую суть, потом по словам, чтобы лучше уяснить суть написанного.

«Знаешь, мне кажется, нам нужно расстаться»

Он скрипнул зубами, уселся на кровать, несколько секунд быстро думал, потом ответил.

«А ты готова?»

Прошло не меньше трех минут. Он тупо уставился в погасший экран смартфона и ждал ответа. Ответ пришел.

«Нет. А ты?»

Он догадывался, что это не просто два простых слова и предлог, но не знал, что на другом конце линии Она, не спавшая полночи, и проснувшаяся утром, снова заплакала перед тем как написать эти слова.

«Я приеду за тобой?»

«Нет. Буду семь вечера»

И Она действительно сама приехала почти ровно в семь. На этот раз Он приготовил ужин и ждал Ее, надеясь, что мести за вчерашнее она не устроит.

Она вошла, открыв дверь своим ключом, когда он ещё заканчивал дела на кухне. Прошла в комнату и встала у окна, глядя с высоты десятого этажа на раскинувшийся внизу кусочек города, упорно не желающего замерзать и останавливаться, несмотря на раннюю тьму и пронизывающий и тело, и душу ледяной ветер во всех уголках всех районов.

Он подошел сзади и нежно обнял её, а Она прижалась сильнее и ощущала потрясающее, невыразимое желание сейчас и всегда быть только с ним, ощущать в такой интимной близости только его тело и делить всю свою теплоту только с ним. Он ощущал возбуждение в каждой клеточке ее и своего тела. Ужин пришлось немного отложить.

Лето казалось странной, бесконечно затянувшейся осенью…

А дорога к необходимой автобусной остановке казалась бесконечной. Он прошел мимо цветочной лавки, но заходить не стал – он помнил, что Она никогда не любила цветы и не радовалась (если не считать радостью формальное и неизбежное «спасибо») даже при виде шикарных букетов, которые он поначалу дарил Ей. Ей нужны были другие знаки внимания, еще более доступные, более естественные, но только те, в которых Она не могла усмотреть фальши, и такие всегда находились. Да и Он частенько изобретал способы порадовать Ее – от самых простых и всем известных до самых изобретательных.

В одну из ночей Ей пришлось остаться у подруги – нужно было подготовиться к какому-то важному экзамену и выспаться заодно, и Он смиренно согласился с таким раскладом. Он ехал с выездной работы в вечернем метро и ощущал себя несколько подавленным от мысли об одинокой ночи – привычка быть в постели с Ней была уже слишком сильна. Еще более удрученным его делала толпа, все еще растекающаяся по станциям, поездам, переходам городской подземки. Толпа вызывала, преимущественно, омерзение, иногда опасения насчет возможных эксцессов – по крайней мере, молодые и не очень молодые люди с пивом и алкогольными коктейлями доверия не вызывали. Общество Города в целом было давно пропитано ненавистью, зловонием, предубежденностью и поразительной стадной тупостью. Алкоголики, которых не признавали за наркоманов в полном смысле слова несли угрозу насилия и попросту убийств в частых конфликтах на почве возлияния. Иммигранты, в большинстве своем являющиеся отребьем своих стран, прибывали все больше, и преступная деятельность с их стороны носила настолько разномастный характер, что можно было только догадываться, чем именно – воровством, торговлей наркотиками или мошенничеством занимается очередной вроде бы безобидно смотрящийся индивидуум из регионов и ближнего зарубежья. Наиболее симпатичные и привлекательно одетые девушки в абсолютном большинстве были прокурены и употребляли спиртное на зависть деревенским алкоголикам и при этом требовали к себе уважительного отношения как к представительницам слабого пола. Общество покрывало и обихаживало каждого, кто сеял внутри него деструктив, и именно поэтому с каждым днем становилось все опаснее выходить на улицу в поздние часы. Обусловленное демократическим подходом и свято оберегаемое право каждого гнить изнутри и понемногу изливать этот гной на окружающих делало жизнь в мегаполисе, где толкучка была обязательным атрибутом каждого дня, и с этим невозможно было бороться – ненависть к каждому и к самому себе в той или иной мере распространялась на всех и каждого как следствие человеческой природы и национального менталитета, и иметь свой островок покоя и нежности в этом бардаке было бесценным.

Длительное время они не ссорились и старались обсуждать все, что им было непонятно в отношении друг к другу – вплоть до сущих мелочей. Разбираясь в каждой конкретной проблеме, они находили очередной ключ к очередной двери на пути к постоянной межличностной гармонии; или, по крайней мере, им так казалось. Но тем временем зима понемногу заходила в последнюю стадию, и нервозность ожидания весны сделала свое дело – они снова затеяли конфликт всего лишь из-за того, что не поняли друг друга. Она хотела встретить День всех влюбленных с ним одним, а Он подписался на поездку с их общими друзьями за город с пакетом зимних развлечений, но сообщил ей об этом не вовремя. Отменять участие в мероприятии было попросту некрасиво, и Она согласилась, несмотря на то, что от Него в последний момент исходили гарантии того, что альтернативу можно быстро и без проблем организовать. И с 15 числа по выходные вокруг и внутри них пылали огненные фонтаны спеси, язвительности, упреков. Улеглось все, однако, уже к следующей неделе – достаточно самостийно, словно бы ничего и не было. И снова пошел процесс сокрытия от самих себя своих же духовных шрамов.

 

На носу был отпуск – лето, в которое они решили как следует покататься по стране и Европе – благо, теперь и Он сделал себе «визу». Холода ранней весны остались позади, и от снега и льда, покрывавших Город, не осталось и следа. Ощущение счастья все нарастало в каждом из них, словно бы и не было тех мелких, незначительных раздоров, каждый из которых так и оставался незавершенным, не потребовавшим, на их взгляд, обсуждения. Тем больнее было осознавать, что одна из разновидностей весеннего помешательства все-таки сработала на ком-то из них.

Он и по сей день не мог четко вспомнить эти дни – словно бы туман в глубинах памяти аккуратно навис именно над ними, и уходить в ближайшее время никуда не собирался. Возможно, это подсознание удерживало его от чего-то – то ли от осознания тяжести своей вины, то ли от бессмысленного излияния вины на Нее. Он помнил, что безобидно, на Его взгляд, подколол Ее, она почему-то сильно оскорбилась, и обычное извинение не помогло. Через какое-то время Он пытался обсудить это с Ней, но Она хотела, чтобы все было, как обычно – эксцесс исчерпан сам собой, и проблемы, вроде бы, и не было в помине. Но Он на этот раз решил не отступать и разобраться, что же именно Ее так поразило в безобидной, вроде бы, шутке. За что и получил порцию пожеланий «добра и благополучия» в свой адрес. Что-то надломилось внутри Него, и он высказался в ответ. Два потока взаимных оскорблений разразились совершенно внезапно как для Него, так и для Нее. Несмотря на то, что она сама начала этот процесс, подав ему повод для беспокойства, уже на середине ссоры она ошарашено смотрела сквозь него, потерявшись в потоке мыслей, словно бы запутавшись сама в себе.

– Пусти, – она смотрела сквозь Него, несмотря на то, что Он подошел и попытался обнять Ее, по Ее бессмысленному взгляду поняв, что процесс перешел черту, и пора усмирить самих себя.

– Ты не можешь…

– Пусти! – Она крикнула, со странным акцентом, который Он никогда еще не слышал в Ее голосе. – Не звони мне. Пожалуйста. И ни слова больше. Ни слова, – она перешла на шепот, уже медленно уходя из его комнаты. – Ни слова.

– Постой, прости… – Он прервался, когда титанический хлопок металлической двери оглушил его вместе со всей мгновенно опустевшей квартирой.

Он не хотел Ее искать сразу. Ему нужно было время. Хотя бы день. Правда, в глубине души гнездилось нетерпение, порожденное волнением за Нее – он еще никогда не видел Ее в таком состоянии, и оно казалось Ему чреватым последствиями непреодолимой силы. Он взял несколько выходных за свой счет, чтобы разобраться без спешки во всей сложившейся ситуации и расставить точки над «i» в разразившемся фарсе. Который, возможно, готовился уже почти год – за несколько минут ссоры они успели вспомнить немало друг о друге, и каждая претензия одного ударяла своим, свежим хлыстом по душе другого.

Она выключила телефон, а соседка по общежитию лишь раз подняла трубку, проболталась-таки, что с Ней все в порядке, но лучше Ему не пытаться сейчас беспокоить Ее, как бы чего не вышло. Этого было достаточно на первое время, и день Он провел в гулянии по городу и паре визитов к хорошим знакомым – разумеется, мужского пола. Следующий день, задуманный как аналогичный прогулочный (благо, он получил еще и приглашение на небольшую пирушку вечером от школьного друга), стал днем скитаний.

Он прошелся по Центру, заглянул в магазины, но ничего подходящего не нашел, хотя и деньги, и возможность купить то, что нужно, у него всегда были.

Проехался по последним из открытых станций метро из чистого безделья – раньше по жизни не было необходимости туда ездить; кроме отвратительного запаха дешевого пластика никаких эстетических впечатлений.

Прогулялся по огромному старинному музею, полному произведений искусства различных эпох с потолками и полами, украшенными свастическими узорами. Не впечатлило.

Глупо и бездарно прожигал время, как маленький мальчик. По крайней мере, это понимание растраты времени появилось у него ближе к вечеру. Пойти на чей-то праздник жизни он не смог, ощутив в этом преступление против самого себя, и ближе к вечеру, когда уже стемнело, но ночь еще не вошла во власть, разочаровавшись в попытках дозвониться на все номера – Ее и ее подруг, решился на отчаянный шаг. Ведомый отчаянием и усталостью, он позвонил в дверь Марины – той самой подруги, у которой она  оставалась ночевать в феврале.

Марина демонстративно прокашлялась и открыла дверь. Он выглядел несколько жалко, но, вместе с тем, агрессивно. Легкий аромат спиртного тонкий нюх Марины уловил сразу, даже пока Он еще молчал.

– Значит так, – Он вытащил из-за спины полную литровую бутылку «мартини» и предельно серьезно – насколько позволяло состояние опьянения – посмотрел прямо в лицо хозяйки квартиры. – Либо ты мне помогаешь с этим справиться, либо я догоняюсь прямо здесь и начинаю себя  неадекватно вести и гадить на дверь.

– Кхм, – Марина глупо улыбнулась, но выбора у нее было немного. Она понимала, что может просто послать Его, и Он пойдет на улицу, а что будет там, при его душевном состоянии, корни которого были ей прекрасно известны, предугадать трудно. – Ну, заходи тогда.

– Ладно. Только я с приятелем, – оскалился Он и поднял с пола аккуратно припрятанную вне зоны видимости бутылку красного вина. – Не против?

– О горе мне,- театрально всплеснула руками Марина, впустила его и закрыла дверь.

Они говорили и пили совершенно свободно и без какой-либо цензуры. Были ругательства, были пошлости, были глупости. Смех сквозь слезы, как обязательный атрибут своеобразного пира во время чумы. Когда дело подошло ко второй бутылке, Марина почувствовала, что стало дьявольски жарко и без задней мысли скинула с себя все, кроме лифчика и стринг. Он едва не поперхнулся  очередным глотком, но постарался держать себя в рамках приличия. Марина заметила это легкое недоумение, но кроме короткой улыбки ничем его не отметила и уселась обратно на пол, который заменял им стол и стулья. Хотя, не заметить эрекцию, явно дававшую о себе знать под тонкими летними штанами, в которых он гулял, она не могла.

Окончание второй бутылки, просмотр урывками каких-то фильмов из коллекции на ноутбуке Марины, аромат палочек «наг-чампа», которые совершенно неожиданно оказались в хозяйстве одинокой, но чертовски привлекательной (по крайней мере, на Его взгляд) девушки, слабость и тяга ко сну привели их на разложенный общими силами диван уже напару в одном нижнем белье и в полном отсутствии признаков беспокойства о насущных проблемах. Если бы Он не был столь пьян, как решил Он для себя перед тем, как уснуть, он однозначно стал бы домогаться до лежащей почти голой, с почти ничего не прикрывающими трусиками и расстегнутым, но элегантно лежащим на месте лифчиком, прикрывавшим упругую грудь третьего размера, стройной брюнетки Марины – по крайней мере, в шутку. Впрочем, в этой шутке была бы лишь малая доля шутки. Он ощущал себя готовым к безумству до края, к поступкам, достойным сожаления в дальнейшем – лишь бы избавиться от мирно дремавшего внутри чувства вины, лишь бы убить его окончательно.

 

Посреди ночи раздался раздражающе-писклявый звук домофона. Нехотя проснувшаяся Марина поначалу решила, что это сон. Потом ей жутко захотелось, чтобы это был сон. Потом она признала, что это явь, но вставать не хотела. Но в домофон все также настойчиво звонили, и ей пришлось встать, по крайней мере, чтобы отослать назойливого гостя куда подальше, ибо на часах было уже около трех ночи.

Она встала, как лежала, лифчик сполз с груди и болтался, ухватившись бретельками за сцепленные руки Марины.

Тем временем, Он приподнял голову, нехотя приоткрыл глаза и увидел покачивающийся сексуальный силуэт Марины, покидающий комнату. Он давно не обнаруживал в себе такого потрясающего каламбура из чувств и ощущений – от самых ненавистных до самых приятных. Мысль о Марине порождала возбуждение мгновенно, захлестывала, как горный поток и поднимала из паутины бессознательности. А мысли о размолвке с Ней порождала только горечь, ненависть, непримиримость. Он терялся в себе и в своих мотивациях. Он не хотел верить, что наступит завтра, которое уже не будет таким – пьяным и безрассудным, как эта ночь.

– Да, – низким, выражающим искреннее презрением голосом отозвалась в трубку Марина.

– Маринка, ты прости, пожалуйста, я знаю, что ты в такие дни не спишь допоздна…

Марина ощутила холодный прилив, прокатившийся по спине.

Она…

– Да я уже дрыхла вовсю…

– Да я вот сорвалась, мне прямо очень-очень срочно надо забрать…Ну, пусти, пожалуйста, я у тебя кое-что забыла, помнишь, в последний раз, когда заходила, я…

– А, – Марина поняла, о чем идет речь и решила не противиться судьбе и не задерживать неизбежное.

Она нажала на кнопку и плавно опустила трубку на панель домофона, хотя ей хотелось бы разбить ее на осколки и никого не впускать в пропитанный запахом благовоний, спиртного и неудовлетворенного вожделения маленький мирок ее квартиры. Но она часто была склонна к фатализму, а потому считала, что таким совпадениям не следует противиться – что-то они да значат.

Она сняла надоевший бюстгальтер и накинула тонкий халатик.

– Кто там? – донеслось до нее со стороны казавшегося безжизненным Его тела.

– Пф, – Марина плюхнулась на кровать. – Твоя.

Он резко открыл глаза, уставившись в потолок, но спустя пару секунд закрыл их снова.

– Мать твою. Так не бывает. А?

– Я тоже так считала. В последние секунд тридцать мое мировоззрение рухнуло на хер. Разберетесь?

– Вряд ли. Вообще, грубо говоря, мне насрать, – он присел прямо на импровизированную подушку из марининой мягкой игрушки. – Я не заказывал разборки посреди ночи. Только если с тобой.

– Хм, – Марина прищурившись посмотрела на него. – То есть ты был бы не прочь со мной разобраться?

– Внезапно, правда? – ухмыльнулся Он. – Скажем так, даже если бы я этого не сказал, эффекта неожиданности не получилось бы.

Еще бы, подумала Марина, но ничего больше не сказала. Она знала, что оставила в последний раз Она и заранее приготовила маленький пакет с нужными вещами. Открытая заранее дверь распахнулась, и в квартиру вошла Она.

– Привет, – Она подошла к Марине и чмокнула в щеку, не ответить тем же было бы попросту неприлично, хотя Марина не сильно скрывала, что чувствует себя не в своей тарелке. – Ну как, нашла?

– Да, конечно. – Марина подняла с пола аккуратно приставленный к стене пакетик и протянула Ей.

– Ой, как здорово. А я-то уже решила, что растеряла все на свете… Эм… – Она случайно взглянула на зеркало в прихожей, в котором отражалась комната и увидела знакомое лицо. – А это…?

– Ага. Прошу-с, – Марина отстраненно мазнула рукой в сторону комнаты и спокойно ушла на кухню, заварить своего любимого зеленого чая с жасмином, пока суть да дело.

– Любопытно, – Она медленно вошла в комнату, не выпуская из рук пакета и не снимая маленькой дамской сумочки. – И каким ветром?

– Да попутным, все попутным, – Он продолжал сидеть на кровати, и теперь пристально смотрел Ей в лицо.

– Вот оно значит как. Весело, наверное?

– Уже не очень, – съязвил Он и заметил. Как дернулась у Нее рука с пакетом – при лучших обстоятельствах маленький, но увесистый пакет полушутливо полетел бы в него и полушутливо поставил бы ему несерьезный синяк. Но сейчас в Ее поведении не было и доли шутки. Она могла надумать многое, впрочем, многое из этого легко было опровергнуть.

– Ну, разумеется. А хозяйка, видимо, приняла  хлебом-солью…

– Если что, мы даже не трахались, хотя очень хотелось, – громко продекламировал Он. – По крайней мере, мне!

– Бывает. Какой же ты козел, все-таки. Год жизни, целый год просто разрушен. Ты просто-напросто мудак. – Она собралась развернуться и уйти, но тут Он решил ответить, и голос Его стал не только громче, но и плотнее, грубее, сильнее.

– Да ты что! Да ты ни хера про меня не знаешь. За этот год. Ты только и делала, что любовалась собой. А я мудак разве что в том плане, что все это терпел. Да мне вообще насрать, какие у тебя дела, если что. Я даже рад, что, наконец, все складывается так. Как надо, как надо мне, а не тебе. Понятно?! А?! Съела?!

– Понятно, – почти бесшумно прошелестела губами Она и бросилась прочь из марининой квартиры, громко хлопнув дверью.

– Отлично херакнула. Очень эффектно. С каждым разом удается все лучше. Твою же мать… – Он рухнул плашмя на спальное место и закрыл лицо руками.

В комнату тихо вошла Марина и с серьезно озадаченным видом уселась на кресло рядом с диваном.

– И что теперь? Как считаешь, поняла ситуацию?

– Все она поняла. Просто она всегда хочет…мать ее… я даже не знаю, чего она хочет, – Он тяжело вздохнул. – Может, нам следовало бы…

– Не следовало бы. Завтра ты наверняка все поймешь, – Марина аккуратно отхлебнула некрепкого чая. – Завтра мы все всё поймем…

– Не знаю. Не знаю, что завтра. Я не знаю даже сегодня, – он переполз на другую сторону дивана и грохнулся лицом прямо в несчастного медведя-подушку.

Марина молча допила чай и легла, сняв халат, положив руку на Его спину и прижавшись к Нему грудью. Ночь устремилась к своему завершению.

 

Утро принесло боль и разочарование в ночи. Сравнительно ранее – одиннадцать часов – оно показалось Ему апофеозом всей картины ада на земле.

Мысли путались, и их клубок становилось все больнее разматывать. Марина спала крепко и выглядела, несмотря на общий упадок обстановки, все также очаровательно в одних символических трусиках.

Он встал, умыл лицо холодной водой и начал ощущать, как с приходом более активных фаз сознания усиливается головная боль. Он слишком редко и неграмотно пил, чтобы не мучиться от похмелья.

Он с трудом нашел и включил свой коммуникатор. Необходимость позвонить кому-либо, чтобы узнать о том, где Она и что с Ней, пришла сама собой, словно бы подождав самого болезненного и неподходящего момента этого утра. Он набрал оба Ее номера – тишина.

Он попытался набрать соседку по комнате – та игнорировала два прозвона и от нетерпения сбросила третий. В припадке злобы он отправил ей сообщение:

«Сука, прекрати меня динамить, ноги переломаю. Бери трубку»

Через минуту метод убеждения сработал, и Ее соседка все-таки пошла на контакт.

– Что ты хочешь?

– Где она?

– Не знаю. По делам ушла. Мне ничего не рассказала.

– Могла бы так и сказать сразу! – он обложил ее матом про себя, но вслух сдержался. Или есть еще кое-что?

– Ну… – собеседница замялась. – Она взяла с собой сумку побольше. Не знаю, что там и зачем…

Остальные слова он не слышал. Он сопоставил факты, и через секунду его мозг пронзила острая и жестокая, как отравленная стрела, мысль.

Он вспомнил, как в одном из припадков ярости она высказывала ему, что, если Он продолжит себя вести так, Она вместо отпуска с ним соберется и улетит к маме, чтобы отдохнуть от всего апокалипсического бреда, который ей приходится переживать из-за Него. И она это явно собиралась сделать. Вариантов не было. Впрочем…

Он быстро собрался, дружески (или почти дружески) поцеловал в щеку все также мирно спящую Марину и ушел, защелкнув за собой дверь на замок. Времени могло быть море, либо в обрез. Она явно собирала вещи для поездки – необходимое для себя, сувениры для знакомых и родственников и прочую ерунду. В этом состояла Ее альтернатива пребыванию на отдыхе с Ним. А Он ловко подстегнул Ее самолюбие и ненависть к Нему.

На такси ехать до аэропорта было достаточно недолго, и он, поймав первого же попавшегося частника и пообещав ему приличную сумму в обмен на неприличную скорость, в скором времени подъехал к аэропорту. Он решил выйти немного раньше, чтобы, возможно, увидеть Ее, идущую от автобусной остановки в здание аэропорта и остановить – он еще смел верить, что случайность, которая привела Ее к марине в квартиру, могла привести за собой другую – более благоприятную. Впрочем, и та могла быть подарком для него, шансом закончить безумную ночь алкогольного буйства и ссор примирением, которое стоило бы гораздо дороже умалчивания причин очередных эксцессов. А какой она вернется обратно, с какими мыслями, суждениями, с каким решением, он не мог знать – если она смогла улететь и оставить его, то не факт, что процесс обратим…

Он боялся. Дико боялся, хотя толком и не знал, чего. Он шел быстро, но не забывал оглядываться по сторонам и все давил и давил на сенсорный экран в той точке, где была нарисована зеленая телефонная трубка. Но все это было напрасно. Уже в сотне метров до входа в здание аэропорта он получил СМС, и поначалу не хотел открывать, но потом увидел, что это уведомление о появлении в сети.

Она включила телефон.

В панике он начал набирать номер, словно бы, если он набрал его секундой позже, уже все пропало бы.

Она сбрасывала снова. Один звонок, два, три…

Он не знал, что было на том конце, но обязан был узнать – сейчас он ощущал это как никогда сильно. Шанс изменить все был ему необходим, как глоток воздуха, и он ощущал, что начинает задыхаться.

Пришло еще одно сообщение. От Нее.

«Я не могу остаться»

Он хотел закричать, но во рту слишком сильно пересохло. Он перевернул телефон боком и трясущимися пальцами, промахиваясь мимо маленьких кнопок экранной клавиатуры, набрал ответ.

«Прости меня, пожалуйста. Не улетай, умоляю. Я без тебя не могу»

Он знал, что эти слова слишком просты и шаблонны, но больше выдавить не мог. Он вошел в здание аэропорта и начал судорожно искать Ее в толпе.

«Я знаю. Но мне нужно время. Прости, я тоже не смогу без тебя»

Он паниковал – страх сжал живот, активировал животные инстинкты, заставил искать Ее лицо в каждом очередном женском, и все было напрасно. Он ответил

«Давай полетим вместе. Я куплю билет. Сейчас. Какой рейс?»

Долгие, бесконечно долгие десять секунд вымотали его окончательно. Но награда все-таки пришла.

«Не надо. Прилетай позже. Дай мне время. Я никуда не денусь. Я твоя. Я буду ждать тебя»

Он в очередной раз оторвался от экрана и прочесал очередной ряд шагавших людей, и тут его взгляд упал на информационное табло.

Самолет до Архангельска вылетел четыре минуты назад. Она писала уже на борту, вопреки всем правилам.

«Я прилечу. Любимая, я прилечу»

Он не знал, что еще написать. Ноги подкосились. И он, на радость охране, сел прямо на пол аэропорта и ощутил, как от прочтения в древе обмена сообщениями последнего сообщения от нее на Его глаза навернулись горячие, обжигающие слезы.

«…Я твоя. Я буду ждать тебя»

Охрана попросила его покинуть здание аэропорта, когда он смог коротко объясниться, в чем его проблема. Уже на улице он прикинул, что сейчас можно предпринять и попытался понять, почему его все также не покидает тревога за все, что произошло. Он не мог принять позитивное в том, что она полетела в родительский дом одна, а не осталась с ним. И решил позвонить и узнать мнение ее матери обо всем этом. Спонтанная, странная мысль, но почему-то первой пришла именно она.

Они немного, но были знакомы с Ее матерью. После обмена приветствиями и ничего не значащими серыми фразами он просто попросил совета – как маленький мальчик, который напортачил, и теперь не знает, что поделать.

– Мне кажется, все это правильно. Если вы ощутили тупик, вам нужно побыть на расстоянии. Хотя бы немного ощутить настоящую разлуку, и вы оба четко поймете, что хотите дальше.

Он только кивал и молчал в ответ.

– А как соберешься – милости просим, с меня хлеб-соль, все как положено. И не вешай нос, все образумится.

– Спасибо, –  после еще нескольких серых фраз он закончил этот разговор.

Действительно, на тот момент больше ничего не оставалось, кроме как выждать и полететь следом, когда Она будет готова принять Его и простить, как и Он Ее.

 

Потом были новости, и Он, узнав их, решил прилететь раньше, чем, видимо, хотелось бы Ей. Ее мать не хотела с ним что-либо обсуждать, потому что винить Его было, вроде бы, не в чем, но и по-дружески обсуждать уже было нечего. Она приняла эту позицию, и Он уважал ее, поскольку больше ничего не оставалось.

 

Наконец, он пришел. Тепло лета вокруг казалось ирреальным, и Ему не хватало воздуха, Он почти задыхался от волнения. Или от чего-то другого, что поселилось в глубине Его души с того самого дня.

Он сел прямо на землю рядом с памятником, на котором были четко выбиты качественной, дорогой гравировкой Её портрет, фамилия, имя, отчество, дата рождения и дата смерти. Короткие 22 года. И меньше всего именно сейчас Он хотел думать о том, что было бы, не пусти он её в тот самолет, разбившийся спустя полчаса после вылета и унесший жизни всех пассажиров.

Лето казалось странной, бесконечно затянувшейся осенью…