Валентин Барышников проснулся от неслабого тычка в бок и хотел было вскочить и наорать на посмевшего тронуть его в столь ранний час, но тяжесть в голове, руках и ногах не дала ему вскочить, а проекционные часы на стене напротив показывали, что уже поздний вечер, торопливо склоняющийся к ночи.

Барышников моргнул и обнаружил, что даже это легкое мимолетное движение причиняет боль. Голова гудела, тело затекло, но он попытался приподняться и тут же рухнул назад, ощутив потрясающее по своему размаху головокружение. Снова медленно моргнув, он вспомнил, что его кто-то разбудил и, подняв слегка расфокусированный взгляд на этого человека, обнаружил, что это был его отец собственной персоной – Евгений Барышников, Барышников-старший. Он стоял, сложив руки на груди и глядя на сына со смесью презрения и жалости. Еще никогда похмелье Барышникова-младшего не сопровождалось визитом отца, но задуматься об этом ему было трудно, поскольку мозг упрямо отказывался пробуждаться и тянул все тело за собой. Самым неприятным во всем было то, что от раннего дня до пробуждения Барышников-младший находил в памяти только огромное черное бесформенное пятно.

– Ну, как ощущения? – наконец раздался голос Барышникова-старшего.

Голос пустил эхо в голове Валентина, и каждое отражение сопровождалось дикой пульсирующей болью.

– Хер’в… – едва раскрывая иссохшие губы, ответил Барышников-младший.

– Неслабо ты накосячил, сынуля, – спокойно и надменно продолжал отец. – Как ты вообще умудрился так накуролесить среди белого дня?

Барышников-младший снова посмотрел на отца, обратив внимание на то. Что он упомянул его звание – сын – а это происходило крайнее редко и всегда несло некий подтекст, облизнул губы и попытался ответить, но голосовые связки не слушались и вместо речи раздалось сипение. Он кашлянули попытался снова.

– Если б я помнил еще…

– Ну, разумеется – как говорится, пусть все плохое забудется, – ухмыльнулся Барышников-старший. – И даже не помнишь, как въехал в витрину кондитерского магазина в качестве подарка Северной столице?

– У-у, – Барышников-младший закрыл лицо рукой, кончиками пальцев ощутив пульсацию на висках и на лбу.

– Ага. Все, кто только мог, снимали на мобильники, как ты протаранил витрину, попытался развернуться прямо в торговом зале, обломался, выехал задним ходом и под вопли продавцов и покупателей, несмотря на наличие стола на капоте, уехал дальше, как ни в чем не бывало. Так что можешь искать себя в интернете, – со сдержанной улыбкой рассказал отец.

– Да, – прохрипел Валентин. – Хреново вышло.

– Ага. Ты в курсе, на какой счет ты меня поставил?

– Блин, а у тебя все совсем хреново с деньгами? Есть недостаток? – взмахнул руками и упал обратно в лежачее положение Барышников-младший.

Отец постарался отодвинуть позыв злости на наглый тон сына, вместо жесткого нравоучения с элементами матершины просто слегка вскинув брови.

– Ну, я, наверное, не для того их зарабатываю, чтобы оплачивать твои регулярные покатушки. Впрочем, ладно – самое интересное во всем этом – не разгром в лавке с пирожными, а то, что ты убил человека, сукин ты сын, – Барышников-старший вскинул руки и взгляд к потолку, символизируя этим обращение к небу. – Не при матери твое будет сказано.

Валентин не мог определиться, что именно ударило его сильнее – слово «убил» или очередное упоминание ответственной должности «сына», или упоминание матери. Тем не менее, что-то из этого заставило его вскочить и снова сесть на кровати.

– Как?

– Погонял по Питерскому Кольцу, спустился без снижения скорости и сбил на переходе – уже в городе – девочку, – объяснил отец и добавил более серьезным тоном. – Довольно молодую. Да, сразу насмерть.

– …б тв’ю мать… – ошарашено пробормотал Барышников-младший, и сдержанность в ругательствах была, конечно, не результатом уважения к отцу, а просто следствием некорректной работы заплетающегося с похмелья языка.

– Не ты мою, а я твою, и вот теперь, благодаря этому, мучаюсь, – цинично заметил Барышников-старший.

– Че теперь делать? – вяло, с апатичным безразличием спросил Барышников-младший.

– Снимать трусы и бегать, – отец устал стоять и, грубо развернув к себе кожаное кресло на колесиках, рухнул в него. – Будем решать со следственными органами. Придется дать показания и так далее. Ты бы лучше спросил, как ты здесь оказался, а не в «обезьяннике» после такой тусовки.

– У меня батя – миллиардер и правит половиной страны, че тут непонятного? – усмехнулся Барышников-младший, рассчитывая, что отцу понравится такой смазливый подход.

– Ну да, – покивал Барышников-старший. – Что-что, а первое, что пришло тебе на ум, ты сделал правильно – позвонил папочке, и когда Кондратьев прилетел прямо отсюда, из Москвы, будучи поднятым по тревоге, за час, чтобы разобраться, ты молча стоял там с лицом три дня не сравшей антилопы и тупо ждал, пока тебя заберут. Только еще надо было к мамочке проситься, тогда «дэпээсники» тебя пожалели бы и угостили чаем с печеньками вместо протокола об административном.

Барышников снова замер, хотя хотел ответить какой-то колкостью, но уронил и разбил ее на пути к языку – все-таки упоминание матери, которую он никогда не знал, воздействовало на него и по сей день довольно сильно. Мать умерла еще при родах. По большому счету, из-за врачебной ошибки – технологии времени позволяли провести даже казавшиеся еще лет пятьдесят назад настолько безнадежными роды без вреда для здоровья ребенка и матери, но недосмотр в показаниях приборов вызвал слишком сильные искусственные схватки, и человеческий организм не смог справиться – остановилось сердце, но это обнаружили спустя лишь несколько смертоносных секунд, в течении которых также следовало не продолжать процесс родов, а восстанавливать сердечную активность. Врачи долго приносили извинения и соболезнования, предлагали огромные по меркам их зарплат компенсации, но кому-кому, а Евгению Барышникову – человеку, поставившему на колени практически всю страну, – никакие компенсации были не нужны, ему нужна была живая жена, в которой он души не чаял. И потом, в течение нескольких месяцев, все врачи частного роддома, имевшие прямое или косвенное отношение к этим родам и не успевшие в панике уехать подальше за границу, каким-то неожиданным образом попадали в странные дорожные аварии, неудачно переходили дорогу, пили просроченное молоко и так далее – изобретательность своих «особых» служб Барышников никогда не ставил под вопрос. И, несмотря на отсутствие прибыльности в таких операциях, он не пожадничал на качественное прикрытие смертей заслуживших того, по его мнению, врачей. В чем-то он даже ощутил схожесть своих действий с действиями противоборствовавшей ему все эти годы в той или иной степени Организации Порядка, но это было лишь мимолетным заблуждением.

– С тобой, кажись, ехали двое твоих дружков, так вот, надо снять с них правильные показания. Надеюсь, они никуда не свалят, эти твои, – Барышников-старший добавил в голос щепотку презрения, – коммунисты – вдруг за трудовой народ пойдут показания давать?

– Хех, – усмехнулся Барышников-младший. – Они коммунисты, когда надо организовать быдло на митинг. Когда надо бухать и кататься, они внезапно становятся капиталистами.

Кондратьев изрядно устал за этот день – его партнер и начальник в одном лице захотел, чтобы он лично занимался делом, связанным с сыном миллиардера, дабы кто-нибудь из нижестоящих служащих не допустил фатального промаха. И сейчас, в начале ночи, завершив все дела в Северной столице, он вернулся в столицу основную и снова сидел в шикарно – высокомерно и технологично – обставленном кабинете Барышникова-старшего в его загородной резиденции.

Они обсудили с Барышниковым некоторые нюансы, касающиеся грядущих разборок по делу о сбитой сыном Барышникова девушки и договорились в течение разговора больше об этом не вспоминать – Барышников прекрасно видел, что его престарелый, но все еще верный и надежный адъютант чертовски утомлен общением с правоохранительными органами, страх которых перед власть и деньги имущими спонтанно колебался по самой широкой амплитуде в диапазоне от беспрекословного повиновения до полного, демонстративного безразличия. Как бы то ни было, наиболее важные решения принимались не на уровне постовых и патрульных правоохранителей, а потому большого значения их колебания для таких людей, как Кондратьев и Барышников не имели – они играли роль эдакой надоедливой мухи, физический ущерб от которой исключен и судьба которой довольно предсказуема, но раздражение от которой гарантировано.

Они в очередной раз говорили об актуальных делах огромной финансово-производственной империи, благополучно отстроенной Барышниковым и его верной командой управленцев и солдат за прошедшие двадцать с лишним лет, иногда вспоминали былые времена, от души смеялись над тем, что многих рядовых людей заставляло плакать – странные решения оплаченных в своей свободе действий политиков, представителей следственных органов, безумные операции по захвату чужих деловых активов и прочие «приятные мелочи» большого пути к большим деньгам и большой власти. Многое забылось и перестало играть важную роль – например, Организация Порядка, изначально с безумным рвением противостоявшая Барышникову, а теперь игравшая роль чего-то вроде чудовища из детской сказки, которую можно было бы рассказать сыну Барышникова, если бы тот не был уже восемнадцати лет от роду.

Когда тема отношений Барышникова-младшего с его девушкой – Ануш Абгарян – или Анечкой, как ее называли любители русифицировать армянские имена –  вновь всплыла в ходе разговора, Барышников несколько ожесточился и стал менее словоохотливым.

– Не знаю, как к этому пришло, – задумчиво всмотрелся Барышников в кубики льда, плававшие в широком стакане с виски. – И не знаю, когда он одумается.

– Слушай, – Кондратьев аккуратно отложил сигарету на черный квадрат стола, дважды щелкнул по нему ногтем, и автоматика переворотом панели заставила окурок исчезнуть – на его месте снова был только чистый черный матовый квадрат. – Ты мыслишь странными категориями в отношении этого его увлечения. Ты сломал рынок, перестроил всю бизнес-сферу, можно сказать, горы свернул. А теперь печалишься из-за какой-то временной связи с этой нерусской особой? Это все проходящее, и это не твоя вина, что он так косячит.

– Не моя вина? – Барышников озлобленно обернулся в сторону Кондратьева. – да с чего ты, мать твою, решил, что здесь есть чья-то в чем-то вина, будто совершается какое-то преступление? И чья тут и в чем вина?

Кондратьев поморщился – то. Как барышников повысил голос, ему совершенно не понравилось, и с годам он стал реагировать на такие вещи более остро. Он встал и начал уходить, по дороге к двери объясняясь.

– В таком тоне я с тобой не буду говорить. Ты слишком увлекся баловством твоего отпрыска и слишком сильно его опекаешь. Я отдыхать.

Барышников не смотрел в его сторону – он снова обратил взгляд к тающим кубкам льда в стакане.

– Погоди, – уже когда перед Кондратьевым открылась дверь, подал голос Барышников, и Кондратьев замер. – Ты не серчай на меня – сам знаешь, я злой, но отходчивый. Ты ни при чем.

– Я знаю, какой ты, – ухмыльнулся Кондратьев. – И все равно, я домой и спать, – и вышел из кабинета.

Двери почти бесшумно закрылись, и Барышников ощутил себя в пустоте резко ворвавшегося в картину ночи одиночества. Все-таки, годы, рост оборотов и числа важных дел, смерть жены, попытки хотя бы временами выделять внимание среди массы дел на воспитание сына – все эти кажущиеся вполне безболезненно переживаемыми таким прожженным циником, как Барышников, моменты сделали свое дело и размягчили его. Годы шли, он старел – как и полагалось, раньше, чем мог бы, поскольку не пользовался новомодными и вполне безвредными средствами для продления внешней и внутренней молодости, а дел только прибавлялось, но теперь уже ими занимались только специально обученные люди. Он всегда был готов к тому, что когда-нибудь его поздний ребенок выкинет что-нибудь эдакое, заставит его попереживать немного, но всегда предполагал, что это будет нечто, легко исправимое парой нотаций и предупреждением о возможности изменения доли наследства сына в направлении нуля. Однако здесь ситуация была совершенно неожиданной – его беспокоило даже не столько то, что его сын вполне серьезно увлекся армянкой, являвшейся дочерью довольно крупного и нечистого на руку даже в масштабах времен бизнесмена Мхитара Абгаряна, по совместительству главы одной из крупнейших армянских диаспор Москвы, хотя в целом это давало свой повод для беспокойства. Националистические настроения в обществе расплылись еще пару десятков лет тому назад под гнетом повсеместно насаждаемой с начала века толерантности вкупе с регулярным завозом партий трудовых мигрантов с целью оздоровления кошельков толстосумов, питавших властные структуры оборотами, создававшими своего рода «внешний контур» экономики – «внутренним контуром» всегда были природные ресурсы. Но в бизнес-сфере национализм стал своего рода бичом эпохи, хотя и с оговорками – совершать сделки и подписывать выгодные соглашения с иноземцами и уроженцами стран давным-давно почившего СНГ не считалось за большую честь, но и ни в коей мере не возбранялось, однако привносить какую-либо часть одной из диаспор в личную жизнь считалось табу нынешнего времени, хотя в общественной среде ассимиляция и прошла настолько успешно, насколько могла. В принципе, националистические притязания и были своего рода знаком отличия крупных, значимых в масштабах страны фигур и из родных и близких от прочей серой массы – зажиточных мещан, середнячков и кромешной нищеты. И тот факт, что сын одного из наиболее ярких бизнесменов и олигархов нового времени серьезно  планировал связать свою дальнейшую жизнь с армянкой, и это стало достоянием СМИ, а от родителей обоих сторон вовсе не поступало никаких комментариев на тему личной жизни взрослеющих детей, мог серьезно осложнить отношения будущего владельца империи Барышникова с прочими серьезными людьми – партнерами, которых Барышников-старший с течением лет оказался вынужден уважать и к словам которых вынужден был прислушиваться – разумеется, ради своей только выгоды.

Однако была масса вариантов решения этого вопроса, хотя на данном этапе Барышников предпочитал только словесные рекомендации и легкое моральное давление, от которых, впрочем, проку не было. Гораздо неприятнее межнациональной связи сына было то, что Барышников-младший совершенно не горел желанием наследовать бизнес отца, тогда как отец его не представлял иного варианта продолжения своего дела. Он понимал, что многие – не только полные олухи, читающие новости в интернете и газетах, но и серьезные, образованные ребята, занимающиеся делом – хотели бы оказаться на месте его сына, да и среди своих управленцев он гипотетически мог бы подобрать кого-то, достойного занять этот пост, но никакие варианты перехода бизнеса, гордо нареченного хозяином «авторитарией», кроме передачи по наследству, Барышников-старший не рассматривал. Еще в юношестве Барышников-младший проявлял хоть какой-то интерес к делу отца, к бизнес-стратегии, к планированию – тогда он ходил на прогрессивные дорогостоящие курсы к лучшим стратегическим менеджерам мира, упоенно беседовал с отцом на тему возможностей, которые открывает переход в его руки всей многомиллиардной империи Барышникова, но с годами пыл угас, интерес к всевластию путем грамотного управления огромными  человеческими, природными и машинными ресурсами иссяк, и теперь Барышников-старший не представлял, как возродить этот интерес. Но он видел довольно отчетливую взаимосвязь между увлечением сына в виде Анечки Абгарян и окончательным исчезновением интереса Барышникова-младшего к серьезным делам, и эта взаимосвязь засело в мозгу стареющего миллиардера, как глубокая заноза, извлечь которую он пока не мог, но воспаление от которой уже начинало приводить его к неоднозначным мыслям о будущем сына.

 

Они не отказывали друг другу в сексуальном разнообразии – последние консерваторы, предпочитавшие превращению секса в игрища сухой скучный половой акт в одной позе при выключенном свете понемногу отмирали, и нормальным уже давно считалось полностью раскрываться перед партнером в своих желаниях, будь это партнер на всю жизнь или на один раз. Многие месяцы, проведенные вместе, научили их понимать друг друга с полуслова не только в ходе обычных разговоров, но и в процессе интимной близости, и сейчас они в очередной раз занимались сексом так, как хотелось им обеим больше всего.

Поза «шестьдесят девять» оказалась предпочтительной для каждого из них, и после относительно недолгих ласк они кончили почти одновременно – он на несколько секунд позже. Волна оргазма уже прокатилась по ее телу, заставила ее тонко застонать, закрыв глаза, но уже через несколько секунд она ловила ртом его горячую сперму, стараясь не упустить ни капли. Только когда волна его оргазма наконец разошлась по всем частям его тела и заставила испытать блаженный покой, он отпустил ее упругие, украшенные монохромной замысловатой татуировкой ягодицы расположившиеся прямо над его лицом, раскинул руки в стороны и замер.

Ануш некоторое время сидела у него на груди, тяжело дыша, затем слезла и легла рядом, положив руку ему на живот.

– Ты ешь много сладкого, – хихикнула она.

Барышников несколько секунд никак не реагировал на этот шутливый намек, потом открыл глаза и, посмотрев в казавшийся бесконечно далеким белый потолок, ответил.

– Тогда я съем заодно и тебя, чтобы не менять рацион.

– А кто тогда тебе скажет, сработало ли это? Какая-нибудь продажная шалава? –шутливо возмутилась Ануш.

Барышников приподнялся и посмотрел на ее лицо. Ее нос с горбинкой, густые черные волосы, немного более светлое, нежели у представителей ее нации лицо, нежная улыбка – все это стало для него настолько родным, что он уже не представлял, как раньше мог пользоваться услугами каких-то проституток или одноразовых девочек «для погулять», к которым он относился примерно одинаково. Сейчас с ней он получал удовлетворение от всего – от секса, от долгих, пусть и не всегда осмысленных разговоров, от ее веселого, доброжелательного характера – по сравнению с ним она казалась ангелом во плоти, невинным и непорочным, но только до момента, когда они оставались наедине и было время на то, чтобы насладиться телами друг друга.

Он поцеловал ее в губы, не обращая внимания на все также бытовавшее в массах предубеждение, согласно которого считалось недозволительным целовать девушку, во рту которой только что было семя мужчины, и снова откинул голову на подушку, глядя в потолок.

Он вспомнил этот Новый год который они встретили вместе в Амстердаме – это было, пожалуй, не самым крупным событием или выездом за время их отношений, но оставило наибольший набор ярких эмоций и впечатлений и засело в памяти Барышникова крепче поездок в Париж, Милан, Кейптаун, Рио-де-Жанейро и прочие города, которые они посетили вместе за счет щедрого обеспечения со стороны Барышникова-старшего. Радостные лица людей вокруг, гигинтские лазерные цифры «два»-«ноль»-«шесть»-«шесть» в небе ровно в полночь, крупномасштабные фейерверки – все это могло показаться дешевым представлением в масштабах состояния, которое было в распоряжении семьи Барывшниковых, но именно в такие моменты Барышников-младший не мог и не хотел вообще думать о деньгах, прибыли, власти, и со временем он понял, что все эти категории значат для него не так уж много – он предполагал, что сможет, получив образование, и сам заработать на все, что нужно будет ему и Ануш – свое будущее он давно видел только с ней, и она была совершенно не против этого.

Против был только отец, и именно оглядываясь на него, Барышников-младший не торопился делать предложение Ануш – откровенно говоря, он боялся последствий такого шага, поскольку слишком хорошо знал своего отца.

 

Старший следователь созданного около пятнадцати лет назад и реформированного вдоль и поперек уже спустя десять лет Центрального Управления Координации Следственных Действий Санкт-Петербурга Виктор Климович был убеленным сединами и весьма уважаемым в своей среде человеком. И он не терялся в присутствии столь значимой фигуры, как Евгений Барышников. Несмотря на то, что Климович, как и практически все его коллеги и подчиненные, время от времени принимал «подарки» от заинтересованных лиц, он не склонялся к мнению, что под богатым клиентом надо вертеться изо всех сил – он всегда был готов плюнуть в лицо в ответ на шантаж на тему старых оплаченных дел, и за это его уважали даже самые авторитетные предприниматели города. А Барышников, к тому же, был не местным, и в глазах Климовича – рьяного, фанатичного приверженца теории заговора зубами удерживающих власть и экономический контроль москвичей против Северной столицы, это спускало его еще на несколько пунктов, а потому разговор между двумя взрослыми и уже стареющими мужчинами шел легко и непринужденно.

– Да, дело-то выходит непростое, как видишь, – когда они обсудили наиболее важные моменты в сложившейся ситуации, Климович сцепил пухлые ладони в замок и с легким, но заметным ударом по матовой поверхности поставил их на стол перед собой. – Девочка молодая, в самом расцвете сил, у нее мама, папа, жених – не невесть, кто, но они буду сильно беспокоиться.

– В некотором смысле я могу побеспокоиться об их беспокойстве, – задумчиво потирая щеку, произнес Барышников.

– В каком таком некотором смысле? – с нотами растущего возмущения протянул Климович.

– Явно не в том, о котором ты подумал, – попытался ухмыльнулся, получив на выходе гримасу, ответил Барышников. –  Помочь им материально, и все в этом духе. Вообще, я не имею намерений создавать здесь, на твоей территории, проблемы.

– А когда-то имел, – с некоторым самодовольством выдал Климович и зачем-то вытер ладонью совершенно сухую нижнюю губу. – И создавал.

– И рассчитывался, просто не с тобой, – уверенно парировал Барышников. – Короче, давай попроще, ты сможешь безболезненно закрыть дело, если я заткну – по-хорошему, конечно – «родных-близких»?

Климович решил для солидности подержать паузу – снова залез через сенсорный экран, встроенный в стол, в файл, содержавший информацию о деле Барышникова-младшего, полистал изображенные на экране страницы грубыми прикосновениями пальцев-сосисок, затем закрыл файл и поднял взгляд на Барышникова.

– В принципе, смогу. Все материалы переведены на меня. Полномочия у местного дознавателя я уже забрал по сигналу твоего товарища – только не потому, что он такой страшный, а потому, что знаю тебя.

– Леха страшный, как плюшевый медведь с вибратором, – усмехнулся Барышников – на этот  раз более доброкачественно. – В общем, я решаю свое, ты свое. По расчетам решим завтра, через моего человека, ключ по безналу он тебе даст, договорились?

– Допустим. Только ты возьми-ка своего сынулю за яйца – я, конечно, понимаю, он тебе дорог и все такое прочее, но чем больше геморрой, тем труднее тем, сверху, – Климович многозначительно показал пальцем куда-то в угол кабинета, – решать, оставить мне руки свободными или связать и надавать по заднице.

Барышников тяжело вздохнул.

– Постараюсь. У него переходный период.

– Смотри. Как бы он из него не перешел в колонию строгого режима.

После нескольких дежурных фраз они пожали друг другу руки и разошлись, в общем-то, на мажорной ноте, хотя Барышников старательно скрывал недовольство даже не столько от этого комментария на тему «сынули», сколько от всех в совокупности  подобных реплик в адрес потенциального преемника, услышанных за последнее время. Барышников не хотел начинать скандал из-за каждого такого высказывания –  он и так жалел о том, что наорал тогда на Кондратьева, – однако его сильно коробило то, что наихудшая перспектива, которую он представляет в связи с романом сына и армянки, и без того приближается семимильными шагами. Старость все сильнее мотивировала его готовить наследство, но презрительное, недоверчивое и не лишенное в этих моментах здравого смысла отношение нужных в будущем его сыну людей было своего рода провалом авторитете Барышникова-младшего в миниатюре и предвещало более значительный провал во всем его величии.

Аэрокар подлетел буквально минуту назад и терпеливо ждал пассажира на маленькой выделенной парковке для воздушного транспорта. Индивидуальный воздушный транспорт нового образца – компактный, не очень шумный и чрезвычайно быстрый по сравнению с автомобильным – был новинкой для городских территорий. И пока им пользовались только те, кто был готов оплатить воздушный коридор, либо те, за кого его оплачивало государство. Персоны не высшего сорта – включая министров и президента, когда дело было не слишком срочным – все также пользовались наземным транспортом – благо, перекрыть при необходимости дороги труда не составляло, хотя транспортный коллапс в метрополиях давно перешел некий психологический барьер и порождал уже не ненависть и желание обывателя, стоящего в пробке, сжечь половину машин вокруг, а отчаяние и апатию – перенаселенность метрополий делала даже альтернативу в виде общественного транспорта в «часы пик» столь же нестерпимой и даже не всегда более быстрой, чем пользование личным транспортом. А потому, обывателю, лишенному обширных финансовых возможностей, а потому и привилегий, оставалось на дороге лишь ждать и надеяться на лучшее.

Барышников неторопливо уселся на добротный кожаный диван, служивший пассажирским местом в аэрокаре и молча кивнул водителю (или, что более уместно – пилоту). Дверь закрылась, и машина плавно поднялась в воздух. На экране, элегантно встроенном в спинку переднего пассажирского сиденья, уже были включены новости, которые периодически просматривал в полете Барышников – это был особый канал, на котором передаваемая информация имела чисто деловой и непредвзятый характер и была лишена рекламы и лоббирования интересов, поэтому за его просмотр приходилось выкладывать немалую сумму. Но на этот раз Барышников несколько напряженным прикосновением к краю дисплея вызвал меню и переключил дисплей на зеркальный  режим. Он сам не совсем понял, почему это сделал, но на этот вопрос ответ был уже необязателен, а для ответа, который он получил в зеркале, вопроса еще не было. Он увидел лицо уставшего человека, иссеченное глубокими морщинами, которые были не так заметны, когда черты лица напрягались в ходе беседы с кем-нибудь, дабы продемонстрировать свое отношение к субъекту. Сейчас, наедине с самим собой, он видел себя истинного – того, от которого невозможно было убежать, даже если сделать пластическую и гормональную корректировку возраста. Он быстро пролистал в памяти основные, наиболее важные события прошедших лет и был поражен тому, как много успело измениться в нем самом после всего этого. Он знал, что перелом наступил ровно тогда, когда врачи дали умереть Алине, и после этого вся его жизнь пошла иначе. Нет, он не бросил себя как бизнесмена, деловая стратегия его не изменилась. Но он совершенно иначе взглянул на всю жизнь – на то, что было ценно, важно для него – и понял, что кроме нее, маленькой хрупкой женщины, в этом прошлом ничего ценного не осталось. Все обратилось в пыль под его ногами, в ничтожные крупицы богатства, общественного признания, влиятельности, важности в жизни страны. Он испытал боль, которая показалась ему несовместимой с дальнейшей жизнью, но умудрился плюнуть в лицо самому себе, назвать самого себя тряпкой и этим мотивировать ту слабую часть себя, которая решила уйти от суровой реальности, на новый подъем. Он смотрел на растущего сына и боялся. До безумия боялся слабости в себе, а потому не переставал жестко и напряженно работать, реформировать системы контроля за предприятиями, вносить коррективы в стратегии развития, вызывать на ковер каждого, чьи результаты работы его не устраивали и увольнять, если тревожный звоночек повторялся, но главное – он совершенствовал систему обеспечения безопасности всей отстроенной им империи. Он признавал – но только для себя же самого, – что озабоченность проблемами безопасности была отчасти проявлением его страха перед любой нестыковкой между его планами и реальным развитием событий, но ни на йоту не уступал ни одному внутреннему призыву успокоиться и подумать о душе, о вечном, о близкой старости, которую он сознательно решил не отодвигать искусственным путем, хотя все возможности у него имелись. Он дышал отравленным воздухом городов, и только в последние лет пять практически переехал в загородную резиденцию. Он изрыгал тонны ругательств при чтении нотаций подчиненным и тратил неслабые душевные и физические силы, облетая на личном самолете практически всю страну – от метрополий до Урала и от Урала до дальнего Востока – с целью убедиться в практическом исполнении его стратегических указаний. Зачастую Кондратьев оказывался прямо-таки гласом здравого смысла, когда недвузначно намекал своему шефу припустить вожжи и отдохнуть, и за это Барышников мог быть благодарен помощнику, больше двадцати лет верой и правдой служившему ему.

И теперь в этом искусственном, созданном работой видеокамеры и дисплея зеркале, Барышников видел благодарность за все эти годы напряженной работы. Седина в черных, уже не столь безупречных волосах, уже не столь точеные, далеко не молодецкие черты лица. По стандартам пятидесятилетней давности, ему можно было дать все семьдесят. Он закрыл глаза, открыл их снова, словно бы надеясь увидеть нечто иное, словно рассчитывая, что только что перед ним была оптическая иллюзия, но ничего не изменилось. Он горько усмехнулся, понял, что правильно поступает, редко пользуясь зеркалом, и переключил с зеркального режима на обзор с нижней камеры, укрепленной прямо под пассажирской дверью, на высоком пороге аэрокара. Вид внизу менялся довольно стремительно, с учетом скорости летящей машины, но общие черты были все теми же, что и всегда – гудящий, постоянно копошащийся муравейник метрополии, наполненный миллионами живых тел и душ – от самых нищих голодранцев, не желающих ничего добиваться в этой жизни и до успешных бизнесменов, от только что рожденных детей и до уходящих понемногу из этого мира стариков. Огромные толпы постоянно устремленных к сомнительным целям торопыг, постоянно выстраивающиеся сами собой взаимосвязи – знакомства, расставания, браки, убийства, обвинения…

Море душ, среди которых нет ни одной нужной – это зрелище удручало Барышникова еще больше, и он отказался от просмотра еще чего-либо на дисплее. Вплоть до приземления в точке, где уже поджидал этого неформального делового визита старый приятель и большой должник Барышникова по старым временам – Антон Игнашевич. В сущности, Барышников мог только намекнуть Игнашевичу на то, что ему неплохо бы приехать на беседу к старому другу, и этот не шибко удачливый, но целеустремленный бизнесмен сорвался бы в тот же час, но на этот раз они договорились встретиться в Северной столице.

Игнашевич был не сильно моложе Барышникова, и также не пользовался новомодными средствами омоложения, а потому очаги раннего старения также были разбросаны по его внешнему облику. Но сам по себе Игнашевич и в молодости не выглядел столь же солидно, сколь Барышников, а потому для его внешнего вида старение было еще более губительным. Тем не менее, жена любила его таким, каким он был, а мнение прочих на этот счет его мало беспокоило – он не был крайне популярной публичной персоной, а потому поддержание имиджа в его случае сводилось к ношению строгих костюмов и проявлению довольно изысканных манер в высоком обществе.

Они прошли в кабинет Игнашевича в его петербургском представительстве – кабинет, смотревшийся довольно скромно по сравнению со всеми, которыми когда-либо пользовался Барышников, обсудили актуальные вопросы по стратегии развития в регионе, и плавно перешли на болтовню о насущном личном.

– Как там дела у твоего мальца? – как бы невзначай, после перебора тем, поинтересовался Игнашевич.

– Не особо, – махнул рукой Барышников. – Раздолбал тут один магазин своим выездным «мерином», вот прилетал поговорить кое с кем по поводу этого эксцесса.

– Хм, – Игнашевич пару секунд подумал, задавать ли могущий оказаться неудобным вопрос. – И ты сам прилетел разбираться из-за такой мелочи?

– Мелочи ли, – Барышников не стал применять к вопросу Игнашевича какие-либо эмоции и остался все также апатично спокоен. – Он косячит, а я подчищаю – это нормально для родителей. Вот только времена, знаешь ли, меняются.

– В каком плане? – не понял Игнашевич. – Ты о том, что нравы в последнее время стали еще те?

– Это тоже, но я несколько о другом, – Барышников с легким прищуром посмотрел на Игнашевича, потом отвел взгляд на его письменный стол, стоявший в другом конце кабинета. – Я устаю понемногу, а потому хочу передать дела ему. Вот только готовности не ощущаю.

– Ты бы не торопился… – начал было высказывать свои соображения Игнашевич, но был грубо прерван.

– Сам знаю, поэтому и не принимаю мер. Я сам должен его подготовить. А ты, Антоша, должен быть готов ему во всем помогать, в особенности по этому долбанному региону шизанутых лесбиянок и художников, сечешь?

– Примерно, – покивал Игнашевич.

– Как только он войдет в управление, ты будешь иметь с ним такие же дела, как и со мной – с учетом всего, что было между нами во времена Маскевича и Клювина, понимаешь?

Игнашевич немного замялся, попытался было сформулировать вопрос, но мысли спутались в клубок, и ничего не вышло.

– То есть, ты передаешь ему все дебеты, – бесцветным голосом вымолвил он.

– И кредиты тоже, не переживай. Есть еще те, кому я должен на этом свете, – с довольной ухмылкой ответил Барышников

– Странно, мне казалось, все они уже должны были быть на том, – беззлобно пошутил Игнашевич, и больше всего порадовался тому, что шутка не была воспринята несколько напряженным Барышниковым в штыки – это могло означать, что понимание между ними все еще присутствует.

Они расстались на этой дружеской ноте, и Барышников улетел на место очередной встречи, на этот раз – ближе к дому. Дисплей, обычно развлекавший его в пути, он так и оставил выключенным.

 

Барышников-младший несколько сожалел о том, что здорово повредил свой любимый седан «мерседес» и был вынужден поехать на другой машине из личного гаража – «хонде» с трехлитровым двигателем, который выдавал всего-то триста сорок лошадиных сил в сравнении с мерседесовскими пятьюстами с гаком.

Настроение ему, тем не менее, подняли – сначала – пара таблеток определенного назначения, заставивших его ощущать все вокруг более остро и интенсивно, а уж потом – встреча с Ануш. Он любезно открыл ей дверь, с неким презрением взглянул на ее съемный дом, в котором ей пару лет назад любезно разрешили жить отдельно родители, и, эффектно захлопнув дверь, снова уселся за руль.

Он уже начал движение, но все равно обнял ее, притянул к себе и крепко поцеловал, не обращая внимания на то, что скорость понемногу приближалась к сотне километров в час.

– Мы разобьемся и умрем, – с глупой улыбкой заявила Ануш, когда он, наконец, отпустил ее губы, но смотрел на ее, кажущееся ему прекрасным и неповторимым лицо.

– У меня «круиз» включен, я могу ездить, не глядя на дорогу, только когда ты в безопасности, – заявил Барышников.

– Ну, наверное, я должна быть счастлива, но давай доедем хотя бы до ребят, а потом ты положишь ноги на руль и будешь хвастаться своим «круизом», – с уже более сдержанной улыбкой парировала Ануш, и Барышников сдался – легким прикосновением к сенсору отключил автопилот – здорово усовершенствованный «круиз-контроль» – и стал управлять машиной сам.

– Как дела после той прогулки? – спросила Ануш, и Барышников мысленно присвоил себе звание пророка – он меньше всего хотел. Чтобы она об этом упомянула, но точно предвидел, что она спросит, хотя еще вчера это ее практически не интересовало.

– Да, пока что все ровно, идут разборки. А ты уже видела записи в интернете?

– Ну, есть кое-что на «Ютубе», конечно, – осторожно, заметив сквозившее через внешнюю невозмутимость Барышникова недовольство, ответила Ануш. – Но интерес относительный, они ведь не снимали главное…

– Да путь снимают, че хотят, – уже с открытым раздражением прервал ее Барышников и, не вовремя заметив красный свет и поняв, что при существующей обстановке лихачить смысла нет, резко ударил по тормозам. – Я не считаю себя в чем-то виноватым, кроме как в том, что раздолбал лавку каким-то… – он осекся, потому что хотел применить термин «чурбанам», и вовремя вспомнил о национальной принадлежности своей любимой, – …мелким мудакам.

– Валь, – Ануш осторожно положила украшенную ярким маникюром ладонь на плечо Барышникову. – Я в любом случае ни в чем тебя не виню, глупый – чтобы ты ни сотворил, я буду за тебя и с тобой, так что прекрати психовать, мы едем отдыхать.

Барышников посмотрел на все еще красный светофор, затем на приборную панель, затем в глаза Ануш. Негативные мысли, которые так и подбивали его в укор самому себе заявить, что он еще не заработал отдых, а просто живет, постоянно отдыхая, тут же испарились, он снова поцеловал ее, затем заметил, что загорелся желтый и приготовился первым пересечь перекресток.

Он пообещал захватить из дома еще троицу друзей – тоже не из бедных семей, но далеко не того же уровня, что и семья Барышниковых – Артема Ловкова, Дениса Марцевича и девушку Дениса – Машу Белову, которую все называли не иначе как Масянькой – видимо, за своеобразную, вызывающую улыбку, но далеко не уродливую форму лица. И Артем, и Денис почему-то отказались от личного транспорта в пользу совместной поездки в клуб «Лиана» – довольно приличное заведение исключительно для молодежного контингента со всеми вытекающими последствиями – море алкоголя, тонны таблеток, современная музыка и абсолютное отсутствие четких рамок морали поведения, хотя ее субъективная граница все-таки присутствовала в виде фейс-контроля как внутри, так и снаружи.

Барышникова и его друзей здесь, как и в большинстве мест по столице, были рады видеть всегда и не задавали лишних вопросов – вроде возраста, отсутствия приводов в полицию за последний месяц и прочее. Для более приземленных посетителей – коих, в прочем, было абсолютное меньшинство – ценовая политика сказывалась – действовала проверка на входе по Индивидуальному Идентификационному Коду, который выставлялся на руку каждому жителю страны уже с пятнадцати лет. Официально, частные структуры не имели права считывать данные с трехмерных кодов граждан, но имели право не пропускать на свою территорию и не принимать на работу без объяснения причин, а потому возражения получали довольно редко. Изначально, сутью идеи было дублирование паспорта в виде рисунка, который наносился единожды и оставался на теле всю жизнь – кроме как в случае, если часть кожи, им украшенная, вырезалась или сжигалась. В период, когда фальсификация документов, по большей части, связанных с миграционной политикой, стала уже не столько источником прибыли, сколько головной болью для чиновников, было принято решение ввести маркировку граждан и проверять данные по ИИК – это казалось более надежным, ведь даже проверка данных, внесенных на штрих-кодах в паспорте, могла дать некорректный результат, измененный в базе данных заинтересованными лицами – а на глаз определить, не поддельный ли код указан на паспорте, тогда как сертифицированная татуировка ИИК, по задумке законодателей, не давала шанса на ошибку и всегда давала возможность идентифицировать личность, даже с фальшивым полимерным «лицом» маски. Более того, если проверка через сканер выдавала результат «находится в розыске», система автоматически подавала тревожный сигнал, и это как бы должно было психологически стимулировать правоохранителей на неотложное задержание преступника – нарушителя уголовного, административного или миграционного законодательства. Но забыли в этой суете реформирования разве что о том, что полицейскому ничто не мешало сознательно отбить код «задержание» и, быстренько склепав оправдывающую его версию событий, получить взятку и отпустить с богом неудачливого гражданина. А потому, гениальный по интеллектуальным меркам правительства Федерации и, безусловно, инновационный план борьбы с коррупцией провалился еще на стадии начала претворения в жизнь.

Барышников постарался расслабиться по максимуму и влил в себя около полулитра  спирта в составе разных коктейлей и чистых напитков. С учетом роста акцизов на алкоголь, это было недешевым удовольствием, но его отца мало волновало, куда сынок спускает карманные деньги, объема которых за месяц могло бы хватить, чтобы неплохо жить год, имея неплохую машину, дом и обеспечивая небольшую семью и кошку с собакой. Барышников-старший не жалел эти деньги, хотя знал, что даже в том же возрасте, что и сын, он мог бы потратить их куда как продуктивнее.

Барышников все напивался, танцевал, принял кое-что для улучшения метаболизма и усиления ощущения эйфории, но именно сегодня некий душевный груз и странное ощущение неудовлетворенности не покидали его. Ему казалось, что он делает что-то не так, хотя все было вполне обычно, и он принимал эту небольшую прогулку скорее как отдых после напряженного ожидания ответа по делу об убитой им случайно девушке. Ответ был удовлетворительным, по крайней мере, для него и его отца – а потому беспокоиться было не о чем. Но что-то странное гнездилось в его душе с того самого пробуждения, что-то непривычное… Скорбь? Чувство стыда? Жалость? Примерно через три часа после прихода в клуб, после нескольких разговоров со знакомыми, танцев и употреблений, он отмахнулся от этих мыслей и, поняв, что устал от танцев под наполнявшую обширный танцпол современную клубную электронную музыку – некое смешение «ай-ди-эм» и «хаус» с примесью новомодных, проникающих вглубь сознания и пульсирующих там синтезаторов, – схватил ритмично двигавшуюся Ануш и прижал к себе, тут же крепко поцеловав.

– Надо передохнуть, стар я стал для такого! – прокричал он, стараясь переорать высокочастотный звук психоделического синтезатора в логической яме звучавшей композиции.

– Да, пойдем на пенсию, – рассмеялась в ответ Ануш, и они направились в более спокойный, удивительно мощно звукоизолированный и живущий на своей волне бар.

Они встали у стойки, заказали пару легких безалкогольных коктейлей – для разнообразия – и завели спокойную, лишенную напряжения беседу, которая понемногу свелась к теме значения былых ошибок в жизни каждого.

– Все-таки, мы всегда вынуждены платить за то, что совершили – так говорят те, кто верит в карму и все такое прочее, – с улыбкой резюмировала последние пару минут разговора Ануш.

– Не знаю, я лично не верю во всю эту хрень, – Барышников сделал приличный глоток коктейля, по вкусу и цвету напоминавшего «мохито», и ощутил, как остающаяся все также холодной влага протаранила путь через пары алкоголя прямо в желудок. – Мы всегда можем забить на прошлое, я считаю – вот я, например, накосячил вагон и маленькую тележку за последний год – но это не значит, что мне всю жизнь за это расплачиваться.

– А ну тебя, – игриво махнула рукой Ануш и тоже отпила из своего стакана. – Вообще, если ты помнишь свои косяки, ты будешь пользоваться тем опытом, который с помощью них приобрел. Это даже здорово – потому что, если не совершать ошибок, то и опыта не получишь.

– Наверное, – лениво согласила Барышников и снова ощутил, как маленькая гиря того странного чувства внутри него опустилась прямо на грудь.

– Вот, например, твой отец, – несколько неожиданно продолжила Ануш, заставив своего жениха самим упоминанием слова «отец» вздрогнуть. – Ведь он наверняка использует свой предыдущий опыт. И пользуется успехом. Ну, хотя про него и говорят немало такого… – она замялась. – Ну, говорят немало плохих вещей.

– Чушь собачья все это, – постарался изобразить уверенность Барышников, но алкоголь вкупе с ощущением непривычного внутреннего груза не позволил ему сделать это на уровне.

– Все ли? Ну, то есть, я не хочу сказать, что в чем-то его подозреваю, и так далее… – ощутив некоторую смущенность Барышникова, начала понемногу отступать Ануш.

Она прервалась, когда, разрядив обстановку, к стойке справа от них пришвартовался с трудом удерживающий равновесие Артем Ловков. Его светящаяся под лазерными лучами белая рубашка явно пострадала от небольшого, но заметного количества вылитого на нее спиртного с каким-то едким красителем, но ее обладатель был уже слишком доволен жизнью и собой, чтобы обращать внимание на такие нюансы. Ему казалось, что он безупречен и так.

– С добрым утром, голубки! – добродушно кинул он Ануш и Барышникову, вызвав на лицах обеих неподдельные улыбки – не было ни единого совместного гуляния, на котором Ловков не напился бы до зеленых чертей – ему льстило то, что либо он, либо его дружище Барышников всегда готовы оплатить весь тот потрясающе дорогой, по сравнению с таблетками, алкоголь, который он приговорит. – «Бешеную звезду», пожалуйста, – собрав остатки вежливости, сделал он заказ у бармена, апатично протиравшего в традиционном, архаичном стиле обычным полотенцем стаканы.

– Ты еще не готов? – беззлобно подколол приятеля Барышников.

– Я на финишной прямой, – наотмашь заявил Ловков и уселся на свободный барный стул. В сидячем состоянии он казался более трезвым, да и ощущал себя более приемлемо, а потому начал методично осматривать совмещенный с баром крупномасштабный «лаундж» клуба – столики, диваны, кресла – от мест, зарезервированных для персон «ви-ай-пи» и до обычных, доступных любому, кто их занял. – Вы знаете, мне кажется, я влюбился.

Театрально серьезный тон Ловкова рассмешил и Барышникова, и Ануш.

– Женишься? – уточнила, прекратив смеяться, девушка.

– Не уверен, но посмотри, Вальтер, – Ловков небрежно махнул рукой куда-то в сторону нескольких столиков, вероятно, полагая, что этот  жест максимально информативен для Барышникова. – В чем я уверен, так это в том, что мой член просится в рот этой белокурой девки, и это не просто так.

– Боюсь, ты разочаруешься, – отрицательно покачал головой Барышников. – Это девка одного местного щеголя, сына главы одной крупной газеты, примерно месяц, как он ее трахает, помимо еще парочки таких же шалав приличного вида. Не слишком грубо, солнышко? – спохватился он, повернувшись к Ануш.

– Прощаю, – хихикнула Ануш и отпила еще коктейля.

Пока Ловков обдумывал следующую реплику, обязанную быть полной сомнительного пьяного юмора Барышников поцеловал Ануш в лоб и снова повернулся к приятелю.

– Ну, а тут уж, как говорится, «не возжелай жены ближнего своего» и все в этом духе.

– Возжелать можно, – ворвался в их беседу незаметно, под шумок подошедший вместе со своей спутницей к стойке Марцевич, – главное, не трахнуть ненароком.

– Ну, я все-таки попытаюсь, – опять же, театрально пригладив волосы и оправившись, встал со стула Ловков .

Благополучно забыв про заказанный и уже ждавший его на стойке коктейль, он выдвинулся в направлении намеченной цели, совершенно серьезно намереваясь ее поразить – в первую очередь, конечно, своими природными красотой и остроумием.

– Так вот, – проводив взглядом Ловкова, продолжил Барышников, – здесь все просто, я тебя уверяю. Многие завидуют моему отцу, реально черной завистью – только лишь потому, что в свое время не пошли на риск и не смогли сделать деньги на упадке экономики. Всех состоятельных людей, когда-то сделавших деньги на распаде Советского Союза в девяностые того века, тоже в глубине душе ненавидели все те, кто не успел урвать кусок пирога и превратить его в кондитерскую фабрику. А мой отец еще и сделал все вполне легально. Да, он пользовался и пользуется поддержкой политиков – но это нормально. Да, его кто-то обвиняет в убийствах с целью получения выгоды, но и это нормально – надо же как-то оправдать его успех и свою слабость.

– Ну да, – поморщился Марцевич, – вот только бабки он в свое время на старт откуда достал?

Барышников слегка нахмурился, но понял, что в тоне неудобного вопроса Марцевича нет атаки – только чистое рассуждение, и поэтому атаковать в ответ было бы глупо.

– Он не постеснялся взять приличный кредит, хотя знал, что риск есть всегда, – пожал плечами Барышников и кинул взгляд на Ануш, которая теперь уже с любопытством наблюдала за начавшей развиваться беседой между двумя друзьями.

– А как бы ему дали кредит без обеспечения, Валь? – V-образная улыбка Марцевича была беззлобной, но здорово раздражала сейчас Барышникова. – Ты не подумай, что я с каким наездом, но факт – у него не было официальных доходов до периода кредитования, и ни один банк бы ему не дал эти бабки. Всем ведь все ясно – где он их нашел. А его служба безопасности? Это же долбанные головорезы, мать их…

– Ну все, все, прекрати, Денис! – тонким, возмущенным голоском оборвала его Белова. – Ты уже нажрался и болтаешь невесть что!

– Да нет, – это распространенная информация, – Барышников выглядел растерянно и ощущал себя также. – Но это слухи – все худшее, что говорят о моем отце – именно слухи. А службы безопасности нынче есть у всех – и у всех они занимаются нечистыми делами.  Мало ли.

Дальше аргументировать ему не хотелось, да и с помощью жизнерадостной Масяньки тему благополучно сменили на более позитивную и актуальную.

Сам Барышников пребывал в растерянности. Он впервые столкнулся с таким глухим тупиком – его аргументы действительно иссякли, но он принципиально не хотел сдавать позиции – ни для кого с его слов его отец не мог быть преступником, это было негласным правилом, которого он придерживался, исходя из жизненного опыта. Но по факту, он прекрасно знал, что большая часть негативных слухов о его отце – правда. Барышников-старший стал своего рода криминальным королем метрополии, при этом стоя под тенью древа законности и чистоты помыслов, известных СМИ. Он легализовывал каждую свою инициативу, никогда не упуская опасных мелочей и исключал утечки информации. Он организовывал, при необходимости, слежку и защиту телохранителей для сына, и тот об этом знал, хотя редко узнавал об этом из уст отца. Евгений Барышников проделал весь длинный путь от чрезвычайно успешного наркоторговца до одного из людей, из-за кулис правивших страной, в то время, как на сцене отплясывали крупные политики, мелкие чиновники и бизнесмены разных мастей, значившиеся лишь пешками в исполнении стратегических линий реальных владельцев страны. Власть в принципе стала, несмотря на регулярные заявления в СМИ о необходимости пресечения коррупции и лоббирования интересов во власти, лишь инструментом легализации тех или иных инициатив финансовой олигархии, и Барышников-старший, со всей своей жестокостью и со всей своей расчетливостью оказался практически на вершине той, закулисной власти. Хотя и платил за это довольно высокую цену, часто одалживая чужие жизни для оплаты счетов.

Но Барышников-младший не мог себе позволить открыто говорить об этом. И даже старался об этом не думать. Несмотря на довольно жесткий тон общения, он не испытывал к отцу явной антипатии. Скорее, он был вынужден уважать его – это натянутое отношение было порождением не столько осознания некоего величия отца. Как крупного человека в жизни страны, сколько результатом работы элементарной совести – он прекрасно понимал, что отец действительно вытягивал его из неслабых передряг, и не мог не быть благодарным за это. Наверное, это было вторым из чувств, способных заставить Барышникова соблюдать некие правила и порядки. Первым была любовь к Ануш, ради которой он был готов пойти на что угодно.

– А я, кстати, на следующей неделе уже сдаю последний экзамен на ускоренных курсах. И становлюсь дипломированным специалистом, – в ходу разговора решил похвастать Ануш.

– О-о, ну все, следующая неделя за твой счет, – рассмеялась Масянька.

– Если сдам, – неуверенно покачала головой Ануш.

– Сдашь. Ты у меня умница. Не то, что я. – отчеканил с улыбкой Барышников.

– И если не сдашь, все равно с горя напьемся, – заявила Масянька. Заставив всех расхохотаться снова.

Вот только Барышников снова потерялся в своих мыслях – его образование сводилось к элитной школе и так называемым ускоренным курсам – своего рода первому среднему образованию, которое могли себе позволить своим детям все более или менее состоятельные родители. Результатом прохождения этих курсов было получение диплома и соответствующей специальности, уже позволявшей устроиться на работу – в случае Барышникова это был «маркетолог-аналитик». Все, что он получил от этих курсов, состоящих отчасти из монотонных лекций об экономике, отчасти из вялых диалогов «преподаватель – ученики», отчасти из гипнопедических циклов – это понимание того, что для определенных людей необходимо делать хорошую мину даже при провальной игре – и на этих людей это наверняка окажет воздействие. Психология масс все размягчалась – обыватель, уставший от  роста цен и погони за благосостоянием; бизнесмен, уставший от откатов и жесткой, на грани криминала, а иногда и за его гранью, конкуренции; политик, вынужденный в каждом своем решении проходить между Сциллой и Харибдой конкурирующих влиятельных организаций – все они поддавались на жесткий, уверенный прессинг с годами все лучше, и, полагал Барышников, такие люди, как его отец пользовались, помимо прямых мер воздействия, еще и этим моментом массовой психологии.

Теперь Барышников был в состоянии паузы между прошлым в виде минимума необходимого образования и будущим, которое упрямо не вырисовывалось так четко, как хотелось бы. Он предполагал найти работу по специальности и продолжить образование – вероятно, не без помощи отца, но сам расчет на получение своей жизни в самостоятельное пользование и отказ от обеспечения и опеки со стороны отца подразумевали конфликт с Барышниковым-старшим. За последнее время прошло немало разговоров на тему дальнейшей судьбы Барышникова-сына, и все эти разговоры были короткими и не успевали надоесть – Барышников-старший подходил издалека и не хотел применять открытое давление на сына. Тем не менее, даже такой подход раздражал последнего. Ему совершенно не хотелось идти на попятную и принимать те условия игры, которые были приготовлены для него, пожалуй, еще до его рождения. Он был готов признать любые оскорбления со стороны отца – признать, что он разгильдяй, что он неблагодарное отродье или еще что-нибудь в этом духе, готов был услышать стандартное «ты мне не сын», но ничего из этого и рядом не лежало – отец был жёсток, но справедлив, вот только его понятия о справедливости включали отказ от многого, о чем мечтал Барышников-младший.

Он рассеянно улыбнулся в ответ на очередную невнятную шуту Масяньки, которая окончательно взяла инициативу в этой дружеской болтовне, и взглянул на лицо Ануш – молодое, нежное, столь близкое для него. Он вспомнил. Как познакомился с ней – чрезвычайно старомодным способом – через интернет, точнее – клиент для стереосессий – своего рода мессенджер, с помощью голографического проектора генерировавший стереоизображение в воздухе и формировавший передачу звука высокого качества – то есть  создававший эффект полнейшего присутствия человека рядом за столом, на диване или еще где-нибудь. В положении молодого Барышникова, которого окружали вьющиеся, как плющ, девицы, ощущающие перспективу в отношениях с богатеньким сынком олигарха, было немного странным искать себе знакомство через интернет, но он не ждал от непосредственного контакта с очередной смотрящей ему в карман потаскухой ничего хорошего, а искал некоей духовной связи, и опосредованное общение помогло ему сделать выбор на Ануш. Когда он узнал, откуда она сама и кто ее отец, он несколько опешил, но, к счастью, эпоха консервативных кавказских традиций была уже далеко, и никаких нравственных преград для полноценных, в том числе и сексуальных отношений семнадцатилетнего парня и шестнадцатилетней девушки, вне зависимости от национальной принадлежности, не было. Она оказалась совершенно неопытной в плане секса, но раскрыла с ним свою страстную природу довольно быстро, и это только помогло им сблизиться.

Господи, сколько всего поменялось с тех пор…

Через пару часов, после спонтанно состоявшегося визита в еще один, также довольно недешевый клуб, был принят ряд решений. Ловков с девушкой, которую он все-таки, несмотря на подтверждение информации Барышникова, пристроил к себе на эту ночь, решил ехать домой на такси. Пара – Андрей и Масянька – решила пойти гулять пешком. А Ануш простонала, что она жутко устала, и Барышников принял волевое решение доставить ее домой. Разумеется, он не мог просто довезти ее за двадцать минут домой, не сделав пару кругов вокруг города для поддержания духа, под ритмичную музыку из десяти динамиков и сабвуфера на борту «хонды».

– Может, все-таки надо было попробовать поехать на метро? – с улыбкой предположила Ануш, намекая на то, что серьезное подпитие Барышникова уже не компенсировали стимуляторы метаболизма, и его действия уже были не столь четкими и слаженными. А включать «круиз-контроль» он, похоже, не собирался.

Барышников поморщился. Он когда-то, лет пять назад, шутки ради пару раз прокатился в городской подземке. С тех пор он зарекся даже пытаться туда проходить. Странного вида старики с безумными взглядами, вонючие бомжи, плотные стаи иммигрантов из недалеких стран, уродливые низкобюджетно одетые молодые и не очень парочки – все это едва не вызвало у него рвоту, и закончил вторую поездку побегом по короткому эскалатору вверх, на свободу, где-то в районе Южного Бутово. Более того, на улице он видел – не из машины, а вживую, в метрах от него – курящих и хлещущих сомнительные алкогольные коктейли беременных женщин с уже огромными животами, валяющихся прямо на асфальте и требующих подать им милостыню бомжей и слабоумных старух, угрожающего вида молодых парней в обносках – все это отбило у него дальнейшее желание когда-либо гулять по Москве в таком, свободном пешеходном формате – благо, личный водитель, до тех пор, пока отец не устроил раннее получение прав, для него всегда находился.

– Все лучше, чем в этой помойке.

– Там бывает интересно, правда, – помахала пальцем Ануш. – Ты просто не умеешь его готовить.

– Кого? – не понял Барышников.

– Метро, – Ануш рассмеялась. – А, забей, это такая крылатая фраза, не помню, откуда, но очень старая.

– Допустим, понятно, – стараясь смотреть на дорогу, а не на вырез кофточки, из которой кокетливо выглядывала часть груди Ануш, ответил Барышников.

Летучая камера дорожных служб аккуратно проследила около ста метров пути «хонды» и подала срочный сигнал на ближайший по ходу движения оперативный пост дорожной инспекции – так было принято гордо называть обычный патрульный автомобиль, оборудованный необходимыми средствами для быстрого оформления практически любых нарушений правил движения. Ближайшая машина, в которой сидели двое постовых – тучный старший сержант и пока еще не успевший поправить свое физическое состояние в этом ключе младший сержант.

Патрульная машина взвыла и начала преследовать «хонду», на ходу скидывая как звуковое предупреждение – малоэффективное на столь высокой скорости – более ста тридцати километров в час по городской      территории, – так и сигнал для бортового компьютера, распознаваемый большинством современных автомобильных систем.

Барышников увидел предупреждение и требование остановиться на дисплее и решил этой ночью не устраивать проблем отцу, Кондратьеву или еще кому-нибудь из тех, кто приехал бы его вызволять. Тем паче, что методы общения с обычными постовыми были ему, в большинстве случаев, знакомы.

«Хонда» и полицейская «тойота» замерли справа у тротуара, и водитель – младший сержант – вышел и направился к Барышникову, любезно нажавшему на кнопку опускания стеклоподъемников. Ануш сидела молча, но весь вид ее отражал искренне сожаление о том, что что-то идет не так.

– Здравствуйте, младший сержант Еремин, оперативный мобильный пост номер триста сорок семь. Обзорной камерой было зафиксировано превышение Вами скорости в двойном размере от разрешенной в данной зоне.

– Ага, – кивнул Барышников и достал из кармана висевшей сзади на сиденье куртки маленькую пластиковую карточку водительского удостоверения. – Ну, раз ты мне представился, я тоже буду так любезен представиться. Иди, проверь, – он протянул права несколько ошеломленному инспектору, и тот уже успел забыть, что пару секунд назад хотел повторить содержание нарушения и предусмотренные правилами санкции.

Младший сержант пошел в патрульную машину, а Барышников стал наблюдать за его действиями в зеркало заднего вида.

– Решишь эту проблему? – с надеждой спросила Ануш.

– Да, мне и решать, скорее всего, не понадобится, – с довольной ухмылкой ответил Барышников. – Ща, погоди минутку.

Стекла патрульной машины были слегка приспущены, и Барышников не смог услышать всего словесного потока, обрушившегося  со стороны старшего сержанта на бедную голову младшего. Барышников только мельком услышал, как младшего назвали «долбо» кем-то там и дали ценное указание, которое следовало выполнить «бегом», зато он четко увидел, как младший сержант вышел из машины с несколько озадаченным видом, стараясь не терять лицо, но ощущая, что провал уже обеспечен.

– Все в порядке, счастливого пути, будьте осторожны на дороге, – с этими словами он передал права Барышникову.

– Всегда осторожен, – с натянутой доброжелательной улыбкой заявил Барышников и, импульсивно переключив на «драйв»,  утопил педаль акселератора в пол, заставив взреветь не только мощный двигатель, но и не ожидавшую такого подвоха автоматическую коробку передач.

Ануш никак не стала комментировать произошедшее, а только рассмеялась вместе с Барышниковым. Когда их мимолетной веселье улеглось, она несколько внезапно посерьезнела, и это вызвало беспокойство у Барышникова.

– Что-то ты загрустила, солнышко, – он внимательно посмотрел на любимую. – В чем дело?

– Да, я вот все думаю о твоем отце, – начала Ануш и тут же прервалась.

Твою мать, ну почему она не может оставить эту тему в покое… – про себя возмутился Барышников, но поймал себя на мысли, что вопрос был слишком актуален и для него самого, чтобы отказаться его обсуждать.

– В том плане, что он ведь не хочет, чтобы я была с тобой, мешала тебе…

– Господи, это же чушь – мало ли, чего хочет мой отец! – воскликнул Барышников. – Я сам могу за себя решать, несмотря ни на что. Если он будет против тебя, я напомню ему, что он – мое прошлое, а ты – мое будущее, а он сам как-то мне говорил, что быть в услужении своего прошлого – самоубийство, быть конструктором своего будущего – счастье.

– Хорошо, зайчонок, я тебе верю, – Ануш прижалась лицом к его плечу, и им больше не было нужды о чем-то говорить – им и так было хорошо друг с другом в этом уединенном месте, мчащемся с огромной скоростью по кольцевой автодороге.

 

Барышников не любил Кремль. И не любил Кремлевскую площадь. Это место вызывало у него ассоциации с теми днями, когда его привели сюда хорошие знакомые, и он был вынужден – если пользоваться его тогдашней терминологией – «лизать задницы» нужным людям, дабы иметь определенное безопасное поле для развития своего дела. Он не любил приезжать сюда с деловыми визитами – практически всегда были альтернативные места встречи, но были и те, кто принципиально не хотел встречаться в неформальной обстановке. Владимир Демьянов – нынешний президент Федерации – был одной из таким проблемных личностей. Демьянов не нравился Барышникову примерно также, как и Кремль, и Кремлевская площадь, и весь Санкт-Петербург вместе взятые. Но Демьянов успел застолбить себе местечко через поддержку определенных государственных служб, и от него не было возможности избавиться, когда его выставили к власти, а теперь с ним просто приходилось иметь дело. Демьянов пользовался служебным положением, чтобы не отдавать старые долги, а их мелкий масштаб не позволял Барышникову начинать склоки по столь незначительному поводу. Он знал, что может устроить Демьянову сладкую жизнь посредством некоторых внутренних операций, но не хотел даже тратить на это свое время и рабочее время сотрудников – он слишком сильно презирал этого человека и оставлял на него некоторое снисхождение.

Они начали разговор все с тех же деловых тем – Барышников уже подустал от обсуждения с разных углов одних и тех же вопросов, но необходимость в этом была. И поэтому он машинально отвечал Демьянову и столь же машинально задавал ему встречные вопросы. И снова, по истечению отведенного на деловые проблемы времени, очередной советчик – или критик – решил влезть в отношения между ним и его сыном. Барышников проклял Демьянова именем господа уже после первой же его фразы на эту тему.

– Я слышал, у тебя есть некоторые проблемы с твоим наследником, не так ли?

Барышников аккуратно оттолкнул с языка фразу «это у тебя проблемы с эрекцией, старое обвисшее чудовище» и постарался не демонстрировать негативного отношения вовсе.

– Смотря, что считать проблемами. Я пока не вижу ничего серьезного – детские болезни проходят.

– Ну, я надеюсь, поскольку болезни – болезнями, а твой парень должен будет понимать, как мы работаем, и с кем надо иметь дело. Мне кажется, сейчас он совсем безбашенный, а ведь в наше время восемнадцать лет – это уже срок осознания, это тебе не начало века, когда можно было до двадцати пять дать раздолбаю погулять.

– Вот чего я не могу понять, – все же начал вскипать Барышников, – так это того,  почему сейчас это так многих интересует, и тебя  – в частности. У тебя еще до выборов сколько лет? Правильно – много, а потому я бы на твоем месте не задавал таких странных вопросов именно мне – это как бы намекает на то, что меня хотят списать, а я еще не все зубы отрастил, не горя уже о том, чтобы их обломать.

– Однако же, – привстал и причмокнул в одновременном порыве восхищения и недовольства Демьянов. – Ладно, успокойся уже – я  ведь знаю, что с тобой проблем на выборах не бывает, я о перспективе думаю.

– Давай, ты о них подумаешь и скинешь мне на «электронку». Нет, лучше секретарю, – добил Демьянова Барышников, и на этом их беседа подошла к концу.

Вечером этого дня Барышников попросил зайти к нему весь день инспектировавшего продовольственное производство в области Кондратьева – его не удовлетворили отчеты директоров заводов, и. как оказалось, не напрасно – был обнаружен целый ряд нарушений в части санитарии и стратегического расхода ресурсов – никто не следил за чистотой, но пускать вторичное сырье – возвраты порченного перерабатываемого товара из магазинов – в производство нового почему-то частично отказались, хотя исключения были недопустимы даже для серьезной просрочки.

– Как меня, прости за грубость, заебали все эти вопросы о моем наследии, – заявил Барышников, когда уже около литра дорогого бренди исчезли в нем и Кондратьеве.

– Ну, а что ты хотел? Ты стареешь, сынок подрастает – все волнуются, это естественно, – беззаботно ответил Кондратьев.

– Мало ли, – пространно повел рукой Барышников. – Но вот что странно – они на полном серьезе хотят от парня, у которого только половое созревание закончилось, серьезного отношения к работе.

– Ну, ты в этом возрасте «колесами» барыжил, а он дурью мается – конечно, есть причины для беспокойства, – добродушно заявил Кондратьев.

– В задницу. Буду начинать серьезные разговоры. Иначе меня задушат. Нужно принимать решения, – отрывисто произнес Барышников.

– Главное не торопись с решениями – сломать жизнь можно двумя щелчками…

– А чтобы построить ее заново, есть море денег, – с потрясающим, титаническим презрением в голосе заявил Барышников.

– Тебе помогли? – спросил Кондратьев и тут же пожалел – это могло быть действительно чересчур, ведь намек на соотношение – «потеря Алины – богатство» мог быть даже слишком болезненным.

– Да, Лешь, помогли, – кивнул Барышников. – У меня не было выбора.

 

Валентин Барышников проснулся довольно поздно – часы оставили позади значение «четырнадцать-ноль-ноль» и устремились к «пятнадцати».  Ночь удалась на славу, и он уехал от Ануш где-то между четырьмя и пятью ночи, решивший еще немного развеяться  и поехать домой, поскольку вечером его лаконичным сообщением на мобильник попросил об этом отец, а Ануш – уставшую и сексуально удовлетворенную досыта – оставить спать в ее доме.

Приняв душ и пообедав приготовленным выездной служанкой Барышникова-старшего набором классических русских блюд, Барышников-младший решил навестить отца, предварительно справившись о его местоположении и  узнав, что он ждет его в своем кабинете. Отец знал, что он проснулся, знал, когда он пришел, вероятно, знал, где он был. Отец всегда все знал, но не мог принять столь очевидной вещи, как стремление личности к внутренней свободе – так видел сложившуюся ситуацию Барышников-младший. И он прекрасно понимал, что, раз отец попросил его прийти на разговор – этот разговор будет все на ту же старую тему. А ему самому уготована участь огромного уха, неподключенного к мозгу – он будет слушать, но не воспринимать ничего из того, что скажет отец. Ведь он готов к этому. Готов?

Да, всегда готов…

Он кашлянул и подошел к дверям кабинета. Они распахнулись, как только сенсор на входе узнал в Барышникове-младшем одного из лиц, допущенных к свободному посещению кабинета – долю секунды спустя.

– Доброе утро, – с иронией приветствовал его отец. – Присаживайся. Будем говорить.

– Без проблем, – с нескрываемым легкомыслием развел руки в стороны Барышников-младший и уселся в подходящее, на его взгляд, кресло белой кожи с бархатными вставками.

– Что ж, полагаю, что ты уже догадался, о чем я собираюсь с тобой говорить. Но на этот раз я хочу расставить все точки над «i», – начал Барышников-старший. Сделав паузу, он рассчитывал дать сыну возможность проработать эту простую фразу и заставить его вслушаться в дальнейшие, но взгляд Барышникова-младшего оставался непроницаемым, а поза и выражение лица отдавали лишь холодным, демонстративным вниманием. – Вообще, я до сих пор не мог понять – в чем проблема? Разъясни мне, почему ты настолько не заинтересован в том, чтобы иметь дела со мной, с мои делом? Ты мне, в конце концов, не доверяешь, мать твою?!

– Это глупо, отец, – покачал головой Барышников-млдаший. – Не бери на понт, пожалуйста. Я не могу тебе не доверять, иначе кому мне еще доверять. И я знаю, что ты желаешь мне типа как лучшего – по крайней мере, ты так считаешь…

– Вот это ты верно подметил, – тыкнул пальцем прямо в сторону лица сына Барышников-старший. – Да, я желаю тебе лучшего, а ты желаешь, чтобы я отъебался, не так ли?

– Жестко, пап, очень жестко. Я просто хочу, чтобы ты дал мне спокойно жить моим методом, если ты не против, – Барышников-младший старался занимать крайне дружелюбную позицию, хотя и понимал, что на отца это может действовать как красная тряпка – с учетом предыдущих опытов подобного рода.

– А я не уверен, что ты действительно разработал какой-то метод. Послушай, скажи мне прямо и однозначно – скажи мне, глядя прямо в лицо и не бойся, что обидишь меня или еще что-то в этом духе; скажи один раз – и  я больше никогда об этом не спрошу и не попрекну тебя, вне зависимости от результата; скажи – ты уважаешь меня? Как человека, как твоего отца, вообще хоть как-нибудь?

– Да, отец, я уважаю тебя и считаю тебя достойнейшим из людей, кого я знаю. И не потому, что ты оплачиваешь все мои счета, а потому что так и есть, и все прочее – брехня завистников, – без зазрения совести отчеканил Барышников-младший – благо, это было для него сущей правдой.

– Отлично, – Барышников-старший медленно, основательно облизал губы и продолжил. – Смотри, я всю свою жизнь отдал этому делу. Я строил, искал, договаривался, угрожал, копил, вкладывал – и так далее – мало ли чего еще я делал. И сейчас я понимаю – и не один я, кстати, – что моя жизнь подходит к концу. Я понимаю, что моя сравнительно ранняя старость – это большое спасибо за мое отношение к самому себе. Но я хочу, чтобы за эту цену я получил хоть что-то. Я хочу на последнем издыхании знать, что все это было не зря. А кому мне прикажешь доверить это?

Барышников-младший только пожал плечами в ответ на паузу, предназначенную для осознания этого риторического вопроса.

– Может, какому-нибудь «манагеру» из питерских сутенеров-подработчиков или какому-нибудь хлыщу-пидорасу из регионов? Или, быть может, верному оруженосцу Кондратьеву, который лишь на пятерку меня моложе и стремительно рвется к тотальному старческому маразму? – Барышников-старший снова облизнул губы, поймав себя на том, что разнервничался, хотя свято клялся перед этим разговором держать себя в руках. – У меня нет вариантов, Валь, никаких,понимаешь?

– А чем я могу помочь? Я тоже не вариант, отец. Я не могу этим заниматься, я другой…

– Ты, мать твою за ногу, мой сын – кровь от крови, и все в этом духе, – непреднамеренно повысил голос Барышников-старший. – Ты все это можешь – получи полноценную вышку, чтобы иметь этот  сраный значок, познакомься с нужными людьми и прими штат идиотов, из которых можно выколотить уйму прибыли – все, остальное приложится. Здесь огромные объемы, но здесь и простые правила.

– А я не хочу по ним играть, отец! – вскинул руки Барышников-младший. – Меня задолбали эти твои нотации, ты прости, конечно, но реально задолбали! Я не маленький мальчик, чтобы меня учить элементарным вещам, но, конечно, и не взрослый дядька, чтобы послать тебя и жить своей жизнью – у меня элементарно не будет денег. Но я могу все сделать сам – я могу заработать, могу устроить жизнь, могу…

– Можешь пойти работать в «Макдональдс», – импульсивно откинувшись на застонавшую от этой неожиданности спинку кресла, выдал Барышников-старший. – Со своими курсами маркетинга, чтоб его черти драли – это самая бесполезная из наук, имеющих отношение к бизнесу.

– Херня! – хлопнул рукой по подлокотнику Барышников-младший и тут же запнулся – он сам был ошеломлен тем, что так легко и непринужденно вылетело из его рта.

– Допустим, – видя, что сын закипел, уже более спокойно произнес Барышников-старший. – Ну, а как насчет этой твоей девочки?

– А что с ней? – насторожился Барышников, ощутив, как щеки стали горячими, и пульс ускорился.

– Как она отнесется к тому, что ты, вместо имеющего огромную базу бизнесмена высшего разряда, будешь среднестатистическим работягой, причем, возможно, нищим поначалу – ты же планируешь напрочь избавиться от моего…эээ…, – Барышников-старший с пару секунд подбирал слово, – гнета.

– Я буду не против небольшой поддержки, – кисло улыбнулся Барышников-младший. – Но она нормально отнесется и к такому раскладу, да и потом – я могу…

– Хера с два она нормально к этому отнесется! – прервал его отец. – Это сейчас она может так говорить, но не забывай – ее отец – крупный торгаш, не терпящий конкуренции, и обеспечение у нее всегда было отличное. Сомневаюсь, что она мазнет куда-нибудь в двухкомнатную ветхую лачугу на окраине Москвы ради счастья в шалаше с милым.

– Да что Вы говорите! – жар залили все лицо, и Барышников-младший чувствовал, как начинает пересыхать в горле. – Она, между прочим, относиться с прещрением ко всему этому богатству, которое нажито сомнительными путями. Нет-нет, отец, я ни о чем таком не говорю прямо, ни в коем случае, как ты мог подумать! – он сделал паузу, сглотнул, и продолжил, глядя в лицо остолбеневшему от такого подхода отцу. – Я не хочу заниматься этим дерьмовым бизнесом, и она об этом давно знает. Никому из нас не нужны эти миллиарды, этот риск, эти связи с жирными импотентами, сидящими на ветвях власти и срущими на нижестоящих! Мы оба знаем, что нам нужно, и мы можем этого добиться, а ты уже нет –  вот тебя и бесит то, что я не хочу плясать под твою дудочку…

– Заткнись! – прошипел Барышниковх-старший, и интонация этого шипения поглотила, казалось, весь воздух вокруг, оставив только беззвучный вакуум. – Ты считаешь, что вам будет с ней здорово, а я и так, скину кому-то все, что построил ради ТЕБЯ и твоей матери, кстати – и будь что будет? Так?

– Ты строил это ради себя, отец! – продолжал захлебываться собственным голосом Барышников-младший. – Не неси чушь – ты просто боишься, что все твои грехи обернутся против тебя, и ты останешься ни с чем. Я понимаю тебя и сочувствую, ноя не буду жить также – мне не нужна твоя судьба, понимаешь?

– Да куда уж там! – едва не взревел Барышников-старший. – Конечно, тебе важнее судьба твоей носатой черномазой подружки, нежели родного отца!

Жар ударил в глаза, заставив потечь слезы. Барышников-младший вскочил с кресла, ударом откатил его в сторону, развернулся и молча выбежал из кабинета.

– Стой… – Барышникову-старшему хотелось закричать, но он смог только прошептать, глядя, как закрываются автоматические двери.

Он опешил. Он хотел как лучше. Он проиграл. Он думал минут 10, и решил, что пора начать принимать меры – последовательно и до упора. Нашел с помощью манипуляций на сенсорном экране в крышке стола нужный номер. Набрал. Стал терпеливо ждать ответа.

 

Барышников-младший прибежал в гараж и сразу вскочил в купе-кабриолет «субару», ждавший его уже несколько недель – он не очень любил эту машину, но сейчас она показалась ему самой подходящей. Система сверила отпечаток пальца и снимок сетчатки с эталонами, вежливо поздоровалась с ним нежным женским голосом и завела двигатель, заодно предложив выбрать маршрут для круиз-контроля. Он отказался от автопилота и принял ручное управление, после чего с воем неоправданно высоких оборотов мотора вылетел из гаража через автоматически открывшиеся для него ворота.

Он знал, что сейчас день, и сильно разгоняться на пути в город не стоит, но это не играло для него роли. Кровь кипела, и кипела основательно. Он знал. Что когда-то разговоры с отцом приведут в этот тупик – в тупик противостояния, из которого практически нет выхода – он без отца пока что никто и звать его никем, но отец без него – лишь миллиардер без самого ценного для него в этой жизни.

Он осознавал, что, будь отец строже к нему, вся его жизнь давно круто изменилась бы, но отец явно пытался выработать у него умение самостоятельно принимать верные решения, умение рассматривать ситуацию с того угла, который ему – отцу – кажется наиболее выгодным. И теперь это сыграло злую шутку – мальчик вырос, и игрушки стали не нужны. Теперь ему нужна настоящая жизнь, а ее в рамках дворца Барышникова быть не может.

Он основательно вылез на встречную полосу, и осознал это только тогда, когда грузовоз в панике начал сигналить ему метров за пятьдесят и уже приготовился сойти с дороги в овраг. Барышников  резко рванул руль вправо, и только система стабилизации устойчивости не позволила ему уйти в продолжительный занос на скорости и перевернуться, и он продолжил блуждать в своих мыслях, как будто ни в чем не бывало.

Именно на этот раз, в ходе перешедшего в откровенную ругань разговора с отцом, он понял, что приобрел четкую жизненную позицию, которую готов защищать. Раньше это было чем-то фантомным, существующим скорее в далекой теории, но сейчас к нему пришло осознание того, что пора реализовывать себя, как личность и гнуть свою линию. Или ему казалось, что пора – но это было не столь важно, важны были те эмоции, которые он испытал, то ощущение готовности защищаться и атаковать даже в противостоянии со столь могущественным противником, как его отец, ведь сейчас он окончательно понял, что для него свобода и независимость в однокомнатной халупе пятидесятилетней давности постройки гораздо ближе, чем постоянный контроль и угнетение личности в роскоши дворцов. Он понимал, что есть те, для кого условия золотой клетки вполне адекватны и даже желанны, понимал он и то, что еще сравнительно недавно сам был готов принимать такие условия каждый очередной день своей жизни, но теперь все изменилось. Теперь для него было нечто большее, чем стремление к финансовому обогащению и всевластию – нечто, эпицентром чего была Ануш Абгарян.

Он рассеянно отвел взгляд чуть выше, и увидел висящие в воздухе через каждый сто метров цветные проекции рекламы – они включались всякий раз, когда на определенном расстоянии от места установки проектора появлялся очередной автомобиль. На этот раз рекламные фразы представляли крупную автомобильную копанию.

«БОЛЕЕ СТА ПЯТИДЕСЯТИ ЛЕТ…»

Барышников продолжил ловить продолжения этой фразы, хотя они были ему чертовски хорошо знакомы – он внезапно потерял львиную долю внимания, и даже не обратил на предупреждение системы, которая была вынуждена корректировать избираемое им направление движения, дабы не дать ему вылететь с проезжей части.

«…МЫ СОЗДАЕМ АВТОМОБИЛИ, КОТОРЫЕ ОБЕРЕГАЮТ ВАС…»

Круиз-контроль включился автоматически, после очередной бессознательной попытки Барышникова свернуть правее, почти в ограничитель.

«…И ТЕХ, КОГО ВЫ ЛЮБИТЕ…»

Черт, оберегайте меня и Ануш, в чем же дело?

Абсурдная мысль заставила Барышникова машинально улыбнуться.

«…И ТЕПЕРЬ МЫ ГОТОВЫ ПРЕДЛОЖИТЬ НОВЫЙ УРОВЕНЬ БЕЗОПАСНОСТИ И КОНТРОЛЯ ДВИЖЕНИЯ…»

Обожаю вас, ребята!

«..НОВЫЙ «СИ-АЙ-ВОСЕМЬДЕСЯТ» – ДЛЯ ТЕХ, КТО НАМ ДОРОГ…»

Беру, ха!

«…ПОТОМУ ЧТО САМОЕ ЦЕННОЕ В НАШИХ АВТОМОБИЛЯХ – ЭТО ВЫ!»

Следующая проекция содержала только логотип компании и изображение рекламируемого смарт-кроссовера, и это уже было не так интересно, а потому Барышников вышел из забытья и даже несколько удивился тому, что круиз-контроль уже вовсю управлял машиной, не обращая внимания на его плавные, как ему казалось, подкручивания рулевого колеса. Он понял, что с ним происходит – это была обычная защитная реакция психики, он просто ушел в прострацию, перекипев после перебранки с отцом, и теперь его рассудок пытался прийти в себя после добротного залпа искренних эмоций – проявлений ненависти, злобы, отторжения и бессилия.

Он подумал было позвонить кому-нибудь из друзей или Ануш, но, рассеянно полистав телефонный справочник на дисплее бортового компьютера, понял, что просто хочет побыть один и, вместо того, чтобы продолжить путь в город, повернул направо, в другую сторону Московской области.

 

Мхитар Абгарян позволил себе опоздать в оговоренное место – шикарный клуюный ресторан – на пару минут, но это не вызвало у Барышникова-старшего ровным счетом никаких эмоций – теперь, после того, как инициативу проявил он сам, ему оставалось просто ждать логических следствий уже принятого решения. Он не мог просто поздороваться с Абгаряном, поболтать о погоде и улететь, как ни в чем не бывало.

Абгарян был одним из ярчайших представителей диаспоры и владельцем крупной торговой сет, а также ряда предприятий, о финансовом состоянии которых было известно только по слухам – они были засекречены столь грамотно, что никому попросту не хотелось туда соваться, особенно – имевшим с этого немалый откат чиновникам. Но что более важно – он отличался особой жестокостью по отношениям к тем, кто мешал ему жить и благоденствовать. Впрочем, по отношению к тем, кто вел с ним дела прозрачно и помогал в этих делах, он был крайне честен и не позволял себе таких приемов, которыми пользовался, например, в свое время Барышников.

У него с Барышниковым было немало общего – помимо прочего, он был отцом-одиночкой, вот только о судьбе его жены и о том, как эта судьба прервалась, было известно крайне мало – по крайней мере, наиболее распространенной была версия о том, что Наталья Абгарян – урожденная Викентьева – заскучала с темпераментным, но не очень благополучным в плане интима супругом, совершенно переставшим ей интересоваться после родов, и немного загуляла, а супругу это почему-то пришлось не по душе. Про крайней мере, Викентьева могла догадаться, что групповой секс с тремя мускулистыми стриптизерами, накачавшими ее спермой до отказа, может, при определенной утечке информации, привести к нежелательным последствиям, а потому ходили также и слухи о том, что она хотела забрать ребенка и по-тихому скрыться в глубинке, но этому уже было не суждено статься. Опять же, официально, как и в случае с операциями службы безопасности Барышникова, весь негатив списывался на работу злых языков. Но Барышников все равно не мог не признать, что самым последним человеком, с которым он хотел бы иметь дело, был даже не президент Демьянов, сколько бизнесмен Абгарян.

После кроткого приветствия и недлинного повествования, в которое барышников постарался как можно плотнее вложить всю суть своего обращения и которым надеялся замотивировать Абгаряна, воцарилась минутная тишина. Абгарян застывшим взглядом  смотрел на бокал с красным вином. Барышников изучал узор на вышитой золотыми нитями скатерти.

– А ты не считаешь, что нам не стоит вмешиваться в их жизнь? – внезапно, не отрывая взгляда от бокала, произнес Абгарян.

– Я могу дорого заплатить за невмешательство, – холодно ответил Барышников. – пойми, я ничего от тебя не скрываю. Ты сам понимаешь – я никогда не был нациком, и тогда, когда наши дела пересекались, я также был честен с тобой. Поэтому во мне нет неприязни, которая есть у них, – он многозначительно показал большим пальцем куда-то в сторону. – Но я теряю своего сына. И у меня больше нет надежды на будущее. Это больно, Мхитар, это очень больно.

– Мне тоже не очень приятно, когда моя дочь говорит, что плевала она на деньги, и что хочет быть счастлива, – Абгарян оторвал взгляд от бокала и посмотрел на собеседника. – Более того, я тоже пытался ей объяснять, чего стоит то, что я отстроил. Что дальше? Ничего! Каменная стена! – он медленно, выражая все свое благородство, поднял бокал и отпил из него. – Пусть она делает свой выбор сама. Она мне говорила, что хочет жить свободно – без проблем, и я ей помогу в этом.

– А ты планировал сделать из нее наследницу дела? – этот вопрос Барышникова вызвал на каменном темном лице Абгаряна неоднозначно смотревшуюся улыбку.

– Нет, конечно, только капитала. К чему ей это? Я понимаю, к чему ты клонишь. Но в моей ли Ануш дело? Ты точно знаешь, что что-то изменится к лучшему?

– Пойми, она имеет право так относиться к делам, а мой – не имеет, – твердо ответил Барышников. – Я костьми готов лечь, лишь бы сделать его хозяином того, что храню все эти годы. Ты знаешь, чего мне все это стоило.

– Я знаю, чего другим это стоило, – ухмыльнулся Абгарян, заставив Барышникова тяжело выдохнуть.

– Давай, не будем плевать друг другу в лицо, – Барышников отпил из своего бокала белое вино с тонизирующей добавкой из женьшеня. – Ты поможешь мне?

– Знаешь, – Абгарян снова сделал паузу на аккуратный глоток вина, и на этот раз терпеть манеры армянина Барышникову было несколько труднее, – я тебя понимаю, конечно. И я поговорю с моей малышкой. Но за результат не ручаюсь. Я прошу тебя о следующем – если это не принесет результатов, успокойся и дай им перегореть. Возможно, тогда они еще вернутся к тебе и ко мне и будут просить благословения.

– Обещаю, – кивнул Барышников, машинально скрипнув после этого зубами. – Только потому, что тоя помощь – мой единственный шанс.

 

Барышников-младший катался уже несколько часов подряд. Он периодически выходил из машины размяться, посидеть на каком-нибудь пустынном лугу, до которого могла с помощью регулируемой до состояния внедорожника подвески добраться его машина, пару раз даже едва не разговорился с кем-то из жителей поселка, который он проезжал.

Он устал. Зайдя в туалет при парковке, он с наслаждением опорожнил давно беспокоивший его мочевой пузырь, помыл руки, умыл ледяной водой лицо, несколько секунд посмотрел на свою мокрую физиономию зеркало и пошел обратно в машину.

Он чертовски устал от одиночества и глупых пустых перемещений этих часов. Он был готов вернуться и засесть в свою нору, лишь бы отец снова не начал свои причитания насчет наследия и прочих великолепных вещей, которые могли ждать его в случае отказа от тех идей, которыми он заболел.

Он понял, что потерялся и запросил у бортового компьютера данные по дороге домой. Дорога оказалась довольно длинной, и он, не теряя времени даром, сразу выехал в направлении, указанном системой. Теперь весь предстоящий ему путь был обозначен на электронной карте красной нитью, а система вежливо подсказывала ему, куда ехать, если ей казалось, что он сбивается с курса – включать круиз-контроль он не хотел, потому что ему казалось, что так он просто уснет. Несмотря на относительную безопасность такого перемещения, он хотел видеть, куда едет, и сверить чувства, которые он испытывал по дороге туда и те, которые испытает по дороге обратно.

Спустя минут двадцать дисплей системы раздвоился – на одной половине осталась карта, а на другой появилось уведомление о входящем вызове. Звонила Ануш, и Барышникову показалось, что это своего рода чудо – ее сейчас начинало здорово не хватать, и он подумывал о том, чтобы позвонить ей сам.

– Привет, маленькая. Что с тобой?! – он ужаснулся, увидев заплаканное лицо Ануш на дисплее, и резко, не дав шанса АБС, остановил машину, едва не оставив половину покрышек на асфальте.

– Привет. Я говорила с папой. Точнее – он со мной… – начала объяснять Ануш, всхлипывая.

– Погоди, – Барышников парой нажатий перевел вызов напрямую на мобильник, достал прикрепленную к приборной панели маленькую «блютуз»-гарнитуру с заушником, словно опасаясь, что это разговор подслушают, и продолжил. – И что такое?

– Он сказал… – Ануш всхлипнула , – ….сказал, что нам больше не нужно встречаться. Сказал, что будут серьезные проблемы…господи…

– Кто? – машинально спросил Барышников, сам прекрасно зная ответ.

– Да, он сказал, что мы создаем проблемы хорошему человек, что это недопустимо… – Ануш вытерла слезы с лица. – Это серьезно, понимаешь? Мой отец слов на ветер…

– На моей точке, через полчаса – сможешь? – резко прервал ее Барышников, снова начав движение по намеченному курсу.

– Хорошо, я буду. Солнышко… – Ануш вновь всхлипнула. – …я боюсь…

– Успокойся. Все будет в порядке. Обещаю. До встречи, – Барышников прервал связь и сорвал с уха наушник гарнитуры.

Подлая тварь…

Он поймал себя на мысли, что проклинает отца на чем свет стоит – и это, пожалуй, впервые за все годы жизни. Он пролистал записную книжку на второй половине дисплея и набрал нужный номер. Через несколько секунд на экране высветилось лицо отца.

– Да, сынок, – почти доброжелательно поздоровался Барышников-старший.

– Какого хрена? – беспардонно вопросил Барышников-младший.

– Знаешь, я никогда не предъявлял тебе претензий за грубости в разговорах со мной – я всегда это понимал, как должное – гены и все в этом роде, – довольно расслабленно продолжил Барышников-старший. –  Но тебе пора бы фильтровать базар, сынок – меня это малость беспокоит.

– Хорошо, извини, – кивнул Барышников-младший. – И, все же – какого хрена?!

– Если ты о том, о чем я подумал – то это только к добру, уверяю тебя. Заметь – если она все поймет верно и согласится – значит, не очень-то хотела…

– Отец, ты поступаешь, как мудак, ты в курсе?

– Может, тебе рога пообломать, сынок? – угрожающе повысил голос Барышников-старший.

– Себе пообломай, – ответил словесным плевком Барышников-младший, – не дай бог, с ней что-то пойдет не так твоими стараниями, – не слушая дальнейших слов отца, он отключился и включил его телефонные номера в список нежелательных для приема.

 

Ануш Абгарян было действительно страшно. Сейчас она ощущала себя совсем маленькой девочкой в мире больших сильных мужчин, постоянно что-то деливших и не готовых идти на компромисс в части своих интересов. И больше всего она боялась того, что ее любимый станет одним из таких мужчин.

Она ждала его в маленькой квартире, которую он снимал по свей инициативе на всякий случай – в качестве нейтральной территории для встреч – уже около десяти минут, и это время показалось ей вечностью. Она прекрасно понимала, что теперь все будет значительно тяжелее – их встречи больше не будут столь же легки и нежны, а контроль с двух сторон убьет их личную жизнь наповал. Она и раньше понимала, что Барышников-старший и ее отец гораздо скорее найдут общий язык, нежели ее возлюбленный окрепнет в достаточной мере, чтобы противостоять им обеим, но никогда угроза этого консенсуса двух акул бизнеса не была столь близка и ужасна.

Как только электронный замок входной двери тихо щелкнул, она бросилась в прихожую и уже спустя пару секунд оказалась в объятьях Барышникова.

– Ну все, все, маленькая, я здесь, все в порядке, – успокаивал ее, вновь зарыдавшую, Барышников, – пойдем в спальню, обсудим.

Включив свет в спальне, они сели на кровать.

– Я не знаю, что делать. Теперь они будут нас ломать… – начала Ануш.

– Я знаю. Поэтому от них нужно избавиться, – с кажущейся легкостью ответил Барышников, вызвав недоумение на лице Ануш.

– Что ты хочешь сказать?

– Хочу сказать, что нам нужно зажить своей жизнью, оставить позади все эти склоки.

– Но ведь твой отец всесилен, понимаешь? Там, где не сможет найти и наказать мой, найдет твой – я ведь понимаю, на что может пойти твой отец, – оживленно жестикулируя, пролепетала Ануш.

– И что? – скривился Барышников. – Меня он не тронет, а ты всегда будешь за моей спиной. Через мой труп он точно не перешагнет.

– Мне страшно, очень, Валечка, может, нам правда подождать?…

– Чего ждать? Ты не хочешь быть со мной?! – возмутился Барышников.

– Очень хочу. Я никогда не смогу представить свою жизнь без тебя… – начала расписывать свои чувства Ануш, но Барышникову было не до того – он ощущал себя  готовым к прыжку на длинную дистанцию.

– Тогда в чем проблема? Деньги у меня есть – у меня, как минимум, два счета – причем о втором мой отец пока не знает, он пробит через подставное лицо. Если он захочет взять меня за жабры и закроет один счет – а это наверняка – на втором останется пара миллионов, а этого достаточно, чтобы перекантоваться первое время – мы найдем место, где жить, найдем работу и так далее.

– Но где? Нас везде найдут, я только этого боюсь – что в один прекрасный день…

– Успокойся, – снова прервал поток ее слов барышников. – У меня под Питером стоит небольшое судно, с визами у нас все в порядке, и мы сможем без проблем уехать в финку – там нас будут искать гораздо дольше, а когда найдут – просто утрутся, поскольку я смогу устроить все, как надо – есть контакты.

– Но если нас перехватят? Прости, конечно, но я знаю, что твой отец…

– Да прекрати ты уже про отца – забудь про него, его больше нет, – положив ладони на залитые слезами щеки Ануш, произнес Барышников. – Теперь есть только мы. И сегодня мы это всем покажем. Ты готова? Только подумай, как следует.

– Прямо сегодня? – Ануш ощутила, как от волнения у нее закружилась голова.

– Прямо сегодня. А что мы теряем? Мы закончим твою учебу там, или ты начнешь новую, у нас на все хватит времени. У нас все будет. Ты готова перейти в другую жизнь со мной?

Ануш колебалась пару мгновений, потом обвила руками шею Барышникова и прижалась лбом к его лбу.

– Да, солнышко, я готова.

Барышников аккуратно приподнял ее лицо и жадно впился в ее губы своими, она прижалась к нему сильнее и ощутила, как его рука опустилась на ее маленькую, помещавшуюся в ладони грудь, мгновенно ставшую более напряженной.

– Сейчас мы поедем к тебе, – начал объяснять Барышников, когда они, наконец, прервали долгий поцелуй, – и ты соберешь все необходимые вещи – маленькую сумочку, не больше, остальное купим. До моей пристани по скоростной трассе недолго, ночью уже будем там, но надо спешить – боюсь, как бы меня не выследили.

– А могут? – немного испуганно спросила Ануш.

– Теоретически. – Барышниклв нервно покачал головой. –  Но я долго блуждал и ни разу не видел слежки, поэтому вряд ли. Все равно, давай торопиться.

– Поехали, – теперь уже твердо, без плача в голосе произнесла Ануш.

 

Информация дошла традиционно быстро, но на этот раз это даже несколько расстроило Барышникова-старшего. Он сел в кабинет и запер дверь для всех одним приказом системе. Он выкурил травяную сигарету, хотя отказался от этой смолистой дряни, как он ее называл, еще два года назад. Он выпил три стакана виски практически залпом. И все это в течении десяти минут. Он чувствовал себя потерянно. Он помнил былые времена – прекрасно помнил. И он помнил себя, легко принимавшего решения, ломавшие человеческие судьбы, уносившие человеческие жизни, но сейчас все было иначе. Он не мог ничего поделать с терзающими его сомнениями, он поднял на уши персонал, но теперь не знал, стоило ли оно того, не знал, какой приказ отдать и надо ли вообще отдавать хотя бы какой-то.

Надо – иначе он будет выглядеть полным идиотом перед теми, кто находится в его подчинении, а это гораздо хуже, чем выглядеть идиотом перед партнерами с многолетним стажем – те поймут и простят, потому что у них есть время, чтобы забыть неприятнее мелочи. Эти будут обсасывать, как уличная дворняга пустую кость, каждый промах руководителя – пусть даже верховного, а не прямого – ведь в данном случае, он сам становится прямым руководителем тех людей, которые сейчас ждут приказа. Именно он, а не местный руководитель филиала службы безопасности, должен отдать приказ.

Но он не знает, какой.

Все возможные решения для него слились в одну линию – плотную, без изъянов, – и в ней было не выделить ничего конкретного. Ему понадобился целый час, чтобы принять решение, и он мог бы поклясться, что не принимал решений тяжелее. Но он все же набрал номер исполнителя и продиктовал указания. Затем выключил коммуникатор и допил прямо из горла остаток виски.

 

Они приехали на причал уже ночью, и тьма вокруг меняла свои свойства в зависимости от местности, где они проезжали – где-то она казалась оберегающей их от чужих глаз, где-то таящей в своих глубинах потрясающие по своей силе опасности.

Барышников-младший остановил машину в двух десятках метров от швартовочной площадки, ведущей на двухмоторный катер, всегда готовый стараниями местной щедро оплачиваемой обслуги, принять хозяина – снабженный запасом провизии на сутки и топлива на многие километры пути.

– Осторожно, – Барышников взял Ануш за руку и повел к швартовочной площадке. В правой руке он держал ее небольшую сумку. – пожалуй, оставлю тачку в подарок местным – они отлично обслуживают частные суда.

– Оно твое или отца? – поинтересовалась Ануш.

– Мое. Один из подарков, -ухмыльнулся Барышников. – Надеюсь, последний.

– Наверное, так будет лучше, – кивнула Ануш.

Как прошли следующие несколько секунд, Барышников пост-фактум точно вспомнить не мог. Почти сразу после этой реплики Ануш сзади послышались два плевка, рука девушки импульсивно сжала его левую руку, и тут же ослабла, а на спине Ануш быстро образовались два кровавых пятна, от которых пошли такие же потеки.

Барышников не мог даже закричать – он отшвырнул сумку в сторону и схватил упавшую Ануш. болевой шок парализовал ее волю, она не могла дышать и только открывала рот в попытке что-то сказать, но ничего, кроме сипения, было не услышать. Спустя несколько секунд, она откинула голову, и ее взгляд стал остекленевшим и устремленным в никуда.

– Малышка… – Барышников качнулся, словно тоже собирался упасть, но вместо этого крепко прижал бездыханное тело Ануш к себе.

Он услышал, как сзади загудел двигатель, и, обернувшись, увидел, на небольшой площадки за стоянкой разворачивается, собираясь уехать, черный седан «мерседес». В приливе ярости он положил тело Ануш, рывком достиг своей машины, достал из бардачка прикрепленный в потайном отделении пистолет, которым изредка баловался в загородных выездах, снял с предохранителя и начал стрелять прямо в сторону «мерседеса», тем временем уже завершившего маневр и продолжившего свой путь с площадки.

Он стрелял прямо на бегу, слепо веря, что сможет попасть хотя бы раз и не обращая внимания на то, что в пистолете не было ни функции глушения, ни компенсатора отдачи, и его рука быстро отнялась от серии выстрелов. Когда патроны кончились, а «мерседеса» и след простыл, он отшвырнул пистолет в сторону и, заплакав, рухнул наземь.

Спустя несколько секунд он понял, что неправ, вскочил на ноги и бросился к телу Ануш. Взяв ее на руки и не обращая внимания на то, что ее кровь обагрила его одежду, он аккуратно донес ее до машины, посадил на сиденье и тыкнул пальцем в сенсор машины.

– Давай же, сука! – заорал он, когда система попросила его дать на проверку сетчатку.

Спустя несколько секунд, он уже выехал, не обращая внимания на мигавшие невдалеке световые сигналы уже приехавшей полиции.

Он добрался до ближайшей больницы за десять минут. Ничего толком никому нпе объясняя, он занес Ануш в приемный покой и, наорав с применением потрясающего воображение обилия мата на врачей, дал тем понять, что этого человека надо оживить. Врачи побоялись порекомендовать ему, с учетом его озверевшего взгляда и в целом непотребного вида и поведения, самому прилечь на кушетку, а потому он оставил Ануш, а сам вышел и сел на ступеньках пешеходной лестницы, ведущей в приемный покой.

Он не верил в чудо. Он вообще не очень хорошо понимал, что он делал. Но когда врачи сообщили ему, что они ничего не смогли сделать, поскольку смерть наступила почти мгновенно, и восстановить работу органов можно было только в случае, если бы в нее стреляли прямо в больнице и прямо на операционном столе, он ничего не ответил, а просто покивал и заплакал. Никогда еще в жизни он не ощущал такого потрясающего бессилия. Перед его глазами постоянно стояло ее лицо в тот момент, когда он подхватил ее – потрясающе прекрасное, как ему казалось, потрясающе живое. Она хотела жить. Она верила ему. Он ее подвел.

Он устал. Очень сильно устал. Он обеспечил выполнение всех формальностей по организации транспортировки тела в город и по сообщению родным и близким о смерти, сел в машину и отъехал от больницы. Он не мог видеть ее мертвой. Теперь он не мог видеть ее вообще – только в своей памяти, и осознание этого лишало всяких шансов на то, чтобы жить дальше той же жизнью. Он не понимал, где он находится и что делает – он машинально остановил машину в какой-то пустоши между городом и заливом, и выключил зажигание. Ночь выдалась холодной, но ему это было безразлично. Он просто сидел и ждал чего-то. Но этого, наверное, просто не могло произойти.

Он хотел проснуться с НЕЙ. Он хотел уйти к НЕЙ. Он хотел, чтобы все было, как раньше.

Он ненавидел.

 

Утром Барышников-старший был готов к тому, что дверь в кабинет откроется, и кто-то войдет. Тем не менее, он оставил для себя момент интриги – он не знал, кто это будет – Кондратьев или его сын.

Второй вариант оказался верным. Дверь распахнулась, и в кабинет зашел, пошатываясь, Барышников-младший – с посеревшим лицом, испачканный кровью, помятый и не выспавшийся.

– Зачем это все? – без прелюдий начал он вопросом.

– О чем ты? – развел руками Барышников-старший?

– Хватит, отец, – покачал головой Барышников-младший. У негоне было сил снова орать и вступать в конфронтацию. – Скажи – зачем именно так? Почему нельзя было иначе?

– Если ты о своей возлюбленной, то мне очень жаль – ее убили конкуренты Абгаряна, твари еще те – он будет с ними разбираться, – Барышников-старший понимал, что спокойствие, с которым он объясняет все сыну, является само по себе подтверждением его суждения, и он был так спокоен сознательно – он знал, что сын никогда не сможет прямым текстом назвать отца убийцей. И если он не сможет это и на этот раз, значит, оно того стоило, и все срастется. – Я сожалею.

Барышников-младший запустил грязные пальцы в свою копну черных, мелированных белыми полосами волос и покачал головой из стороны в сторону, глядя широко раскрытыми глазами на отца.

Через несколько секунд он развернулся на носках и вышел из кабинета, поддав ногой двери, которая, как ему показалось, слишком медленно открылась.

 

Мхитар Абгарян набрал номер Серго Бахтадзе и ждал около минуты, прежде чем грузинский бизнесмен принял вызов.

– Что ты сделал? – с места в карьер начал Абгарян.

– Ничего из того, что могло бы тебе навредить. Давно, – спокойно ответил Бахтадзе.

– Ты станешь мне врать? Твой человек убил мою дочь, – прямым текстом, но несколько путаясь в русском, заявил Абгарян.

– Будь я проклят, если отдавал такой приказ, – все также спокойно ответил грузин. – Почему ты решил, что это мой?

– Камеры на причале выдали номера машины твоего человека. Я его знаю. И оружие его, – объяснил Абгарян. – Что мне теперь делать? Расскажи мне!

– Моя вина. Считай, убийцы твоего дочери больше нет. Ему будет тяжело умирать. Чем я еще могу помочь тебе?

– Мне никто не может помочь,- Абгарян почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы и отключил видеосигнал.

– Ни в одной нашей стычке никогда не должны страдать дети. Я проклинаю весь род того, кто это сделал. Прости меня, – Бахтадзе договорил и отключил связь.

В кабинете Абгаряна воцарилась кристальная, холодная тишина. Он не знал, как жить дальше. Дальше он мог только существовать.

И, конечно, ему не сильно помогло то, что утром следующего дня обугленное и разорванное на части еще при жизни тело ничего не подозревавшего и так ничего и не понявшего Виктора Иашвили нашли в обугленном виде в его же сожженном «мерседесе».

 

Месяц прошел для Барышникова-старшего незаметно. Он видел, что происходило с его сыном – его ломало, – но не принимал никакого участия, чтобы помочь ему. Он знал – все должно было войти в нормальное русло – он помнил этот короткий разговор поутру, и мучения сына – запои, долгие отъезды куда-то загород в одиночестве, наркотические марафоны – воспринимал как процесс очищения его личности от глупых навязчивых идей прошлой жизни.

В один прекрасный день все его теории на этот счет подтвердились.

Барышников-младший вошел в кабинет отца поздно вечером. Не доставая руки из карманов, он плюхнулся в кресло и уставился исподлобья прямо в лицо Барышникова-старшего. Так прошло около двух минут. Потом он словно бы заново обрел дар речи и чисто, словно выковывая каждое слово, произнес.

– Что ж, значит, пора учиться работать.

 

ЭПИЛОГ

 

– А ты, еще раз дернешься – тупо пристрелю, я это серьезно – да, да, именно тебе, чудовище. Сидеть!

Валентин Барышников развлекался на таких рейдах от всей души. Локальная финансовая отдача от таких рейдерских захватов была небольшой, но перспектива управления еще одним кусочком мозаики бизнес-структуры региона была весьма обширной в каждом конкретном случае. Захват начинали вечером, в конце рабочего дня, когда уставший за день персонал уже не имел сил и воли к сопротивлению грубой атаке извне. Местные правоохранители были прекрасно осведомлены о планирующихся операциях и не вмешивались в меру вложенных средств.

А Барышников-младший развлекался – он вовсе не обязан был присутствовать при исполнении операций, но он получал ни с чем не сравнимое удовольствие от процесса угнетения столь жалких при ближайшем рассмотрении людей захватываемой организации. Офис, потом производство, если таковое имелось, затем – филиалы – по этой схеме с его личным участием было отработано уже около десяти организаций, и это было чертовски весело. А его отец смотрел на это сквозь пальцы. Для него главным было то, что сын пошел в верном направлении по жизни, и его усилия трехлетней давности были вознаграждены сполна.

– От черт, – выругался Валентин Барышников, когда мобильник оповестил его о звонке отца. – Я весь внимание, отец.

– Все веселишься? – добродушно ухмыльнулся на экране Барышников-старший.

– Провожу стратегические операции по интеграции в бизнес-структуру региона, – с иронией отчеканил Барышников-младший.

– Отлично. Жду тебя во втором кабинете через… – предложил сыну продолжить Барышников-старший.

– Полчаса. У меня еще аэролиния не остыла, – оскалился Барышников-младший и прервал связь. – Так, ребятки, теперь работаете без меня. А ты, паскуда, – обратился он к трясущемуся сидя около своего стола заместителю директора подразделения, – чтоб сидел там, пока я не вернусь!

Он прилетел в Подмосковье даже раньше, чем планировал – аэрокар определенно стал для него наиболее оптимальным средством перемещения при проведении рейдов и просто контрольных проверок в Северо-Западном и прочих регионах.

Он знал, что, раз отец вызывает его именно во второй кабинет – изолированное напрочь рабочее пространство скорее для решения личных вопросов – значит, дело довольно серьезное. Его левая рука слегка зачесалась чуть выше запястья, но это было, скорее, проявлением нервозности – то, что было там припрятано, не должно было вызывать никакого дискомфорта.

– Как-то ты быстро, без проституток, что ли, летел? – довольно улыбаясь, приветствовал его отец.

– Я всегда стараюсь торопиться при решении важных вопросов, – без энтузиазма ответил Барышников-младший и встал напротив отца. – Так что случилось?

– Ничего серьезного, – многозначительно помахал ладонью Барышников-старший. – просто я дооформил все документы касаемо прав наследия, вот и решил тебе сообщить об этом без всяких линий передач.

– Хм, – Барышников-младший почесал голову и отошел немного в сторону, – то есть, теперь я окончательно и бесповоротно…

– …наследуешь все дело со всеми потрохами в любом случае, – закончил за него отец. – Надеюсь, тебя нынче это устраивает?

– Конечно, отец, – Барышников-младший снова потянулся к левой руке – теперь он уже стоял за спиной отца, но тот даже не оборачивался к нему – ему достаточно было понимания присутствия собеседника. – Есть, правда, один вопрос.

– Какой? – Барышников-старший потянулся за травяной сигаретой – он снова запустил эту пагубную привычку в последние месяцы.

И он совершенно не обратил внимание на то, как его сын приподнял рукав бадлона и, наклонившись сзади к отцу, аккуратно махнул левой рукой в районе его шеи. Барышников-старший только и успел, что ощутить легкий укол.

– Вопрос – как тебе пусковые установки с твоей дрянью и с монтажом в запястье, но ты на него уже не ответишь, – склонившись, нашептывал на ухо застывшему в токсическом параличе отцу. – А теперь, папочка, ты пойдешь в другой кабинет, достанешь свой легендарный «смит-вессон» и применишь его к себе, а перед этим напишешь записочку – мол, «я устал», и все в этом духе. Больше от тебя ничего не требуется.

Барышников-старший ничего не мог ответить – он просто ощущал себя в огромном пустом пространстве, в центре которого висело ядро его былого «я» – бессильного, беспомощного что-либо изменить, все осознающего, но подчиняющегося сигналам, поступающим извне.

– И вот еще что, – Барышников-младший еще сильнее приблизился к уху отца и едко прошептал. – Это тебе в память об Ануш.

 

После вступления в должность верховного руководителя авторитарии без времени скончавшегося в результате самоубийства отца, Валентин Барышников устроил большое собрание руководителей региональных подразделений и стратегических менеджеров метрополий. На нем он обозначил цели на ближайшие месяцы – планомерное расширение, устойчивость роста и удержание, при невозможности роста по конкретной отрасли, достигнутых позиций. Он отдал указания работать на качество и пообещал, что прилетит в гости без предупреждения в каждый регион и лично проверит, как там идут дела. В крайнем случае – натравит на регион Кондратьева, который, как верный пес, просто перешел по наследству из рук в руки, но теперь уже горел желанием только побыстрее уйти на пенсию, до которой, впрочем, мало надеялся дожить.

После собрания Барышников прокатился по филиалам  компании в Подмосковье и приехал в оставленную им на время в знак траура загородную резиденцию покойного Барышникова. После небольшого шествия по помещениям с шефом службы безопасности, Кондратьевым и еще парой подчиненных, он роздал некоторые указания касаемо обеспечения безопасности резиденции и отпустил всех по их делам.

Когда он зашел в большой зал резиденции, построенный для проведения, при необходимости, приемов значительных лиц, он обнаружил, что шеф службы безопасности – сорокавосьмилетний лысеющий мужчина по фамилии Эйнберг – все же остался и хочет перекинуться с ним парой словечек с глазу на глаз.

– Без проблем, рассказывайте, – пожал он плечами и, встал, скрестив руки на груди, напротив Эйнберга.

– Насчет замечаний по организации территорий – я бы счел это нерациональным, особенно в части… – начал было Эйнберг, но Барышников быстро махнул рукой и грубо оборвал его.

– Да мне плевать, что там было раньше и что было нерациональным. Устанавливается новый курс, в чем проблема?

Эйнберг нервно хохотнул, сглотнул и, положив руки в карманы, возможно, чтобы унять их дрожь, продолжил.

– Послушай, ты, щенок, всем прекрасно известно, от чего наш шеф откинул копыта. Я рекомендую тебе молиться, чтобы ничего такого странного не произошло с тобой – а ведь твое поведение и твой новый курс многих заставят об этом задуматься.

– Это все? – холодно уточнил Барышников.

– Нет, это не все! – заявил Эйнберг. – Если ты еще раз попытаешься обосрать Службу, я тебя накажу, имей в виду – наш потенциал гораздо больше, чем тебе кажется.

– Ну, это-то все? – уже с нетерпением вопросил Барышников.

– Пока да, – покивал Эйнберг, стараясь сохранить эффект нападения.

– Тогда – я Вас услышал, будьте так любезны продолжить свою работу.

Эйнберг  развернулся и ушел, оставив Барышникова одного в безлюдном, способном утопить в себе одного маленького человека зале. Эйнберг считал, что он был обязан поставить этого молодого отщепенца-прохвоста на место. Но Эйнберг не знал о том, что уже через сутки он попадет в удивительно глупую дорожную аварию, в которой его же признают виновным. Как не знал он и о том, что уже спустя десять минут после его ухода Барышников совершит один интересный звонок руководителю питерского филиала Сергею Степановичу, мимо которого когда-то прошло убийство Ануш Абгарян, в чем было, кстати, его счастье, хотя он об этом и не подозревал.

– Степанович, – произнес, глядя на экран коммуникатора, Валентин Барышников. – Считайте, я официально вызываю Вас в Москву в связи с ротацией кадров. Грядут большие перемены.

 

 

07.05.2013