Приключилась эта история, когда я училась в институте торговли, пытаясь получить никому, даже мне самой, не нужный диплом менеджера. Сидя в дальнем углу, я увлеченно штудировала журналы мод, писала на последних страничках конспектов первые бездарные рассказики и абсолютно не слушала лекции. Признаюсь честно, меня тогда более интересовали проблемы, связанные с легализацией гомосексуализма, нежели большинство предметов. Особенно не складывались отношения с экономикой. Плывя по бескрайнему океану экономических понятий и терминов, я беспрестанно натыкалась на подводные камни в виде возвратного лизинга и делистинга, позорно оговаривалась в труднопроизносимой «антихрезе» и, уподобляясь рыбам, попадала в сети кейтеринга и бенчмаркинга.

Близился зачет. И если на других предметах появлялась призрачная надежда списать, то на уроках экономики мои мечты разбивались, ударяясь об очки внимательно взирающего на студентов Анатолия Глебовича – нашего преподавателя. Сложив руки на животе, соответствующем седьмому месяцу многоплодной беременности, сверкая черными глазками поверх толстых линз, он, подобно коршуну, высматривал, очередную жертву вроде меня. А уличив в бессовестном сдувании из учебника, с видом победителя размашисто клеймил «неудом» и выставлял из аудитории. Взяток, к сожалению, не брал, да и вообще отличался невероятной принципиальностью. Так что судьба моя была почти предрешена. Если бы не одно обстоятельство.

Дело в том, что зачет по экономике совпал с одним весьма значимым в жизни страны событием – Днем космонавтики. Уж не знаю, питал ли Анатолий Глебович сам теплые чувства к покорению человеком космоса, или это были издержки профессии, но ответственным за изготовление плаката подходящей тематики назначили именно его. С обреченным видом вглядывалась я в окно, за которым набирал силу апрель, и мысленно писала заявление об академическом отпуске, ибо знакомыми в вопросах предстоящего зачета для меня оказались только предлоги. С последней трелью звонка в кабинет уверенной походкой экономически-грамотного человека вошел Анатолий Глебович.

– Здравствуйте, граждане студенты. А есть ли среди вас художники?

Сокурсники, не обладающие нужными навыками, молчали.

– Что ж, жаль, – констатировал тишину преподаватель. – Неужели никто не сможет в обмен на «зачет» нарисовать простой плакат?

Какая-то сила студенческого самосохранения  заставила меня подняться и громко, не своим голосом выпалить:

– Почему же никто?! Я могу!

Пристально меряя взглядом, он видимо пытался вспомнить мои громкие экономические провалы на предыдущих зачетах, а может, просто ждал других кандидатов. Однако более никто не вызвался. Под завистливо-восхищенные взгляды однокурсников Анатолий Глебович поставил мне незаслуженный, но обещанный «зачет» и пригласил:

– Прошу.

Мы прошли в соседнюю аудиторию. На сдвинутых столах лежал распятый с четырех сторон книгами, словно приготовившийся к наказанию, белый лист ватмана. Рядом расположились баночки с тушью, кисти,  акварельные краски и простой карандаш. У меня по спине побежали мурашки.

– Что надо рисовать? – стараясь принять независимый вид, изрекла я.

– Что-то ко Дню космонавтики?

– Гагарина? – с ужасом спросила я.

– Нет, это слишком банально. Лучше Луну. С кораблем и астронавтом. Сможешь?

Я кивнула. По сравнению с портретом Юрия Гагарина это задание казалось почти простым. Почти, потому что рисовать я не умела вовсе. И если бы Анатолий Глебович имел способность видеть сквозь время, то он непременно бы заметил в моем школьном аттестате тройку напротив самого простого предмета, да и то, поставленную лишь из жалости.

Надо было уточнить детали, дабы хоть ненадолго выиграть время.

– А небо? – поинтересовалась я.

– Что «небо»?

– А небо каким изображать? – переспросила я, обнаруживая пробелы в астрономии.

– Соответствующим. Звездным, – и он как-то подозрительно посмотрел на меня. – У тебя два часа. Успеешь?

Я бодрым голосом заверила его – «конечно», и начала прикидывать, кого сейчас можно выдернуть с лекции, в помощники, так сказать. Однако Анатолий Глебович пресек на корню мои темные помыслы, предусмотрительно закрыв двери с той стороны на ключ. Минут пятнадцать я с нечеловеческим страхом осознавала то безвыходное положение, в которое попала благодаря своей же наглости. Аудитория находилась на четвертом этаже – о бегстве через окно не могло быть и речи. Делать нечего, пришлось рисовать.

Опираясь на скудный художественный опыт, я начала с карандашного наброска. Прибегая к ненормативной лексике, вслух сетовала об отсутствии циркуля. От руки лунная поверхность выходила чересчур неровной. Постепенно, заняв половину листа, из моего воображения выкатилось некое космическое тело.  Решив сделать рисунок максимально правдоподобным, я изобразила несколько кратеров, отчего луна стала смахивать на половинку картофелины с вырезанными глазками. Земля и звезды были на моем полотне второстепенными фигурами, а посему, не предавая им большого значения, я просто раскидала по свободному пространству с десяток пятиугольных, словно упавших с буденовок, звездочек и подвесила в левом углу родную планету.

С кораблем было несколько сложнее. Здесь требовались технические познания, коих у меня, естественно, не имелось.  Меня долго занимал вопрос, в каком месте «прилунить» мой, похожий на кубинскую сигару, корабль. В конце концов, боясь ошибиться с углом наклона, я воткнула его точно посередине лунного полукруга. Лучше всего у летательного аппарата получилась лестница  – точно такая же как на рисунках детей детсадовского возраста.

Наибольшей же отдачи потребовали астронавты. Я почему-то  подумала, что одинокому «лунатику» будет грустно в моем художественном ужасе, и решила дать ему в товарищи такого же, как он сам, несчастного космического скитальца.  Порыскав в самых укромных уголках памяти, в надежде зрительно представить скафандр покорителей спутника Земли и не обнаружив его там, я «нарядила» своих героев в грубые водолазные костюмы. Держа друг дружку за руки-веточки, они печально косились на меня через стекла шлемов, как будто умоляя скорее вернуть их домой.

Одним словом, эскиз удался. Дело было за малым, требовалось  «оживить» этот, созданный мною, мир. Тщательно подбирая цвета и смешивая акварельные краски, я водила широкой кистью то по лунной, то по земной поверхностям. Через полчаса по напоминающей теперь уже голландский сыр, скудной безжизненной почве смело топали огненно-красные астронавты, за спинами их серел далекий от идеала корабль, и медленно вращалась родная планета, которая, видимо от избытка нахлынувших на меня чувств, получилась ярко-синей, как фингал. В самый последний момент, приметив невероятную схожесть и невзрачность лиц отважных космонавтов и решив исправить этот недостаток, я нарисовала глаза одному зеленой, а второму синей тушью.

Желая оценить свое произведение на расстоянии, я прислонила ватман к стене и отступила на несколько шагов. Из широко распахнутых глаз «лунатиков» почти одновременно выкатились зеленые и синие слезы. В этот момент щелкнул замок, и в аудиторию вошел Анатолий Глебович.

– Ну, как успехи? – спросил он.

– Весьма, – обнаглела я и указала на плакат.

И, не теряя ни секунды, воспользовавшись его замешательством и прижимая к груди заветную зачетку, рванула на улицу. А там уже, словно догоняя меня, похожий на птицу, впервые вставшую на крыло, разрезая теплый апрельский воздух, бесславно парил мой двухчасовой труд.