Глупо, подумали мы с Томсиком, глупо 20 лет прожить на узенькой части сушки, соединяющей Азию с Африкой, и  позиционировать себя в качестве Европы. Ведь и правда, всё время: Европа, Европа, Европа, Европа, Европа, Европа… и только в последние годы немножко: Азия, Азия, Азия, Азия… Были, правда, попытки. Однажды подсматривали на северные очертания Чёрного Континента со стороны Гибралтара, но это в счёт не идёт. В другой раз посетили Египет, и это, конечно, Нил, Пирамиды, это, конечно, засчиталось, но… всё-таки мало, непростительно мало. В то время, как путешествуем мы много. Так получилось – отпуск четыре раза в году. И не то, чтобы деньги девать некуда, а просто не на что их больше тратить. Зачем покупать новую пару обуви, если старая ещё держит ногу? Для чего ремонтировать квартиру, если в новую всё равно придут муравьи? С какой целию покупать новые книгу, если то, что в них написано, в общем-то, известно и так?.. Как видите, выбирать практически не из чего – остаётся только путешествовать, и на этот раз – в самое сердце Африки, в Кению, в деревню, к тётке, в глушь, на экватор!

Вылетаем вночи, Эфиопскими Авиалиниями, прямо до Аддис Абебы, которая на самом деле оказывается Аддис Абабой (Новым Цветком, по амхарским понятиям), в нашем простонародии именуемой Аддис (ударение на первом). Выясняется, что Эфиопия – родина кофе (возможно, эфиопского же), но мы не опускаемся до частностей и тут же обнаруживаем кофейный уголок, где красунья-эфиопка варит тот, первородный кофий, коий мы с удовольствием выпиваем, закусывая  бесплатно прилагающимся поп-корном, с дымящейся сигаретой в руке, ибо какой же кофий без сигареты, а курить в аддисовском аэропорту можно всюду и везде. Пять часов проводим, глазея на посетителей аэропорта, в ожидании нашего рейса до Найроби, куда и попадaем ровно через два часа после вылета. Время в Найроби (и в Аддисе), по сравнению с нашим, спешит на час. На севере от нас – Эфиопия, на северо-западе – Судан, на западе – Уганда, на юге – Танзания, на востоке – Сомалия, со всеми её пиратами и прочими преступными элементами. Мы – внутри коробочки, крышка захлопнулась. Кирдык! 

В Найроби нас встречают два ниссановских минивэна с открывающимися крышами, без которых настоящее сафари, как мы понимаем (и вы понимаете), невозможно. В нашей группе 12 человек плюс гид, итого 13, по числу Иисуса из Назарета и его апостолов. Рассаживаемся по шесть человек в каждый минивэн, гид периодически едет то с нами, то с другой шестёркой. Наш драйвер – главный из двух, зовут его Тони, он из племени «кикую». У всех кенийцев есть, конечно, их собственно кенийские имена, но для удобства общения с интуристами каждому присваивается общеупотребимое  название, поэтому впоследствии нас окружали Томы, Чарлзы, Джорджи, Джессики и т.п. Был, правда, один Ибрагим.

Дорога нам предстоит долгая, и не только потому, что дальняя, но и оттого, что проехать быстро по Найроби не удаётся никак:  дикие пробки, при этом автодвижение – броуновское, непредсказуемое, почти как в Дели, но в Делях населения поболе будет – значит, можно считать, что нам повезло. Кроме разрухи, символизирующей страну третьего мира, встречаем по пути и вполне цивилизованные уголки: газоны, скверики, парки. Вдалеке видим жирафа, потом оказывается, что в Найроби есть один из нацпарков, а в нацпарках, как известно, водятся животные. За время нашего путешествия мы должны, кстати, посетить 5 национальных парков, некоторые из которых – заповедники, но в чём здесь разница и подвох, осталось для нас загадкой… Пока стоим в пробках, успеваем хорошенько рассмотреть деревия, обсиженные птицами-марабу – это такие мощные, типа, аисты, полутораметровые, с размахом крыл вдвое больше их роста, с огромными клювами и розовыми галстуками, падальщики. Хотя где они берут падаль в Найроби, мы так и не поняли. Ну, что ж, на то она и Африка – умом не понять, аршином не измерить… Вырываемся, наконец, из Найробей и чешем на запад по бескрайним кенийским просторам в сторону нашего первого лоджа. Лоджи – это такие гостиниицы в нацпарках или заповедниках, которые состоят из коттеджей и располагаются в окружении дикой природы. Телевизоров в номерах нет, телефонов, как правило, тоже. Будят тебя местные сотрудники стуком в дверь. Зато – широченная кровать, зашторенная со всех пяти сторон пологом от москитов и других их сродственников. И всё выполнено исключительно из натуральных материалов, никакого пластика: камень, дерево, тростник ( не путать с «камень, ножницы, бумага»)…

 

 По дороге останавливаемся у католической церквушки – самой маленькой в мире. Внутри почти ничего нет, но здесь, говорят, был Папа и занёс её в свои реестры. Дорога не очень интересная, стад диких животных не видать нигде, поэтому мы пока что знакомимся с попутчиками и выспрашиваем у нашего гида Асафа и драйвера Тони, какие-то самые распространённые слова на суахили. Очень быстро выучиваем, что «Джамбо» – это «Привет», «Сава-Сава» – типа, «Всё ОК», «Асанти Сана» – «Большое Спасибо», «Симба» – «Лев» и, наконец, главное, «Акуна Матата» – «No Problem». «Мумба-Юмба», вероятно, из какого-то другого языка.

Приезжаем к месту назначения ближе к вечеру, то есть к ужину. Хотя во всех справочниках написано, что от Найробей до Найваши – час езды, поскольку отдалено последнее от первого (и наоборот) на 80 км. Мы же этот час езды преодолеваем минут за 180. Заповедник, как уже стало понятно, называется Найваша, по имени озера, на брегу коего он и располагается. Название происходит от «Найроша», то есть «Неспокойная Вода» – такую характеристику дало озеру племя масаев за то, что после полудня оно, ни с того, ни с сего (типа, «найрошно»), вдруг может пойти волнами… Когда мы приехали, озеро, однако, было тихим – это тебе не выдь на Волгу – чей стон раздаётся?.. Благодать, тишь да водная гладь, на столбиках причала несколько корморанов (бакланы, вроде, по-нашему), на берегу в отдалении – пеликаны, а в самом озере – тёмные бугорки пошевеливающиеся: гиппопотамы делают последние телодвижения, позёвывают, ко сну, должно быть, готовятся. Полюбовались мы на красу эту неписаную, сделали фотографические снимки, полюбовались ещё раз, да и отправились спать.

Утром подъём в 5.30 (мы с Томсиком, скорые на утреннюю помывку, вставали в 6.00), в 6.30 – завтрак, в 7.15 – первое сафари. Вначале – водное, озёрное. «Сейчас мы сядем в лодку и поедем по Найваше, посмотрим, кто здесь живёт,» – сказал Асаф, чем вызвал в рядах туристов сильное замешательство.«Как это – на лодке? – спросили мы. – А ежели какому гиппо вдруг вздумается приподняться как раз в то время, когда мы будем проплывать рядом с ним или, не приведи, господь, над ним? И где мы тогда все окажемся?» . Асаф успокоил: лодка будет большая, не лодка, а корабль, никакой бегемот вреда нам не причинит. И вот мы – снова у озера. На столбиках причала важно восседают кормораны – недвижные, застывшие, как бы уже переселившиеся в вечность. Мне такую пенсию, предательски промелькнуло в голове. Лодка действительно оказывается приличным катером, даже корабликом, вполне гиппобезопасным. Начинается вояж по периметру Найваши. Гиппо лежат, поплёскиваясь, невдалеке от них расположился внушительный пеликаний лагерь, периодически возникают то цапля, то журавль,  ещё какие-то белые птицы небольших размеров, названий которых, наверное, я уже не узнаю никогда. То там, то сям на глаза попадаются водяные кобусы (козлы, чтоб было понятнее) – такие довольно крупные олени (то есть, вероятно, из семейства антилоп), которые любят возиться в воде. Капитан корабля обращает наше внимание на белых красивых птиц, сидящих на вершинах деревьев. Это ястребы или соколы, питающиеся рыбой. Капитан демонстрирует следующий трюк. Когда замечает  вдалеке ястреба, он свистит, и хищник, не двигаясь, поворачивает голову в сторону свиста (это мы видим в специально припасённые бинокли). Тогда капитан показывает ему рыбу (не живую уже) и подбрасывает её в воздух. Подчиняясь закону всемирного тяготения, трупик падает в воду. Ястреб продолжает сидеть не шелохнувшись ещё несколько секунд. Как объясняет нам Асаф, он высчитывает, в соответствии с преломлением солнечных лучей, местонахождение пищи. Затем срывается с дерева и, раскинув крыла, выполняет скоростное планирование точно туда, где находится приманка, безошибочно выхватывает её из воды и, не задержавшись ни на секунду, плавно возвращается к себе на верхушку. Этот номер капитан проделывает несколько раз с разными ястребами, и ни одной осечки с птичьей стороны. Пару раз осекается сам капитан. Когда пытается приманить того ястреба, который только что выполнил трюк. Ястреб даже пером на ухе не ведёт: типа, чё, я тебе – клоун в цирке?  поел, и будя, стану, блин,  зазря твоих туристов

развлекать…

Кораблик причаливает у таблички «Остров Кресент»,  мы, придерживаемые поджидавшим нас местным проводником, перелезаем через борт и ступаем на заповедную землю острова. Который, конечно же, никакой не остров, а, скорее, полуостров в смысле географическом, но если мыслить глубже и метафорически, то, разумеется, остров, где, в отрыве от хищной цивилизации, в мире и довольствии живут разнообразные травоядные, не опасаясь за свой завтрашний день, не трепеща пред внезапной жестокой кончиной. Короче, мы вступаем на территорию заповедника – единственного в Кении, где сафари производится пешком. Здесь нет ни длиннохвостых ягуаров, ни саблезубых тигров (тигры и ягуары вообще в Африке не водятся), ни других каких монстров – гуляй-не-хочу! Правда, если попадёшься на пути бегущего стада, от тебя мало что останется, но… стада здесь мирные, толпами не бегают, на зевак не нападают, а наоборот, держат дистанцию, хотя и не слишком далёкую: вполне позволяют приблизиться к себе, пофотографировать, рассмотреть. В основном, гуляют стада гну и зебр (здешняя зебра зовётся Бурчелловой, или, попросту, бурчелль). Гну – антилопа весьма необычная; говорят, у неё голова лошади, тело быка, а хвост льва. Я бы ещё добавил: чистые руки, горячее сердце и холодный ум, но это было бы совсем уже  несправедливо по отношению к сим странным созданиям. Когда бегут, они машут головами и туловами, как гиперактивные дети ( по меткому, как всегда, выражению Томсика)… Зебры же – это.. Это совершенно отдельная песня: чётко расчерченные красотки, глаз не оторвать. Особенно сексуальны бурчелли – сзади… Асаф объясняет нам, что яркая чёрно-белая фактура на самом деле служит им хорошей маскировкой. Глаз животного устроен как-то иначе, чем наш: лев, например, с расстояния 20-30 метров, из-за этих полос зебру вообще не видит – если зебра, конечно, неподвижна. Ну, и зебра, видимо, знает себе цену, неподвижной… В общем, гуляем по Африке, в свитерах (Африка же!), с биноклями и фотографическими аппаратами, рассматриваем, любопытствуем – одним словом, балдеем, или, как сказали бы в старину, тащимся. Встречаем небольших антилопок с белыми пузиками и чёрными полосками по бокам – называются антилопами Томсона, в честь, видимо, открывшего сей вид знаменитого писателя анималиста. Томсоны постоянно вращают своими коротенькими кроличьими хвостиками.  Пасущееся их стадо сильно напоминает какую-нибудь выставку-продажу вентиляторов, где всё так живенько и быстренько круть-верть, круть-верть.  Кстати, томсоны тоже весьма привлекательны сзади, но не так, как бурчелли. Если уходить в шаткий мир сравнений, то бурчелля есть зрелая молодица, а томсон – наивная нимфеточка.  В общем, если доведётся попасть на такой необитаемый остров – не заскучаешь… Другие антилопки, чуть поболе томсонов и без чёрных полос, именуются антилопами Гранта, у них прямые рога, в отличие от антилопы импалы, у которой рога изящно изогнуты, да и габариты посерьёзнее. В отношении импалы до сих пор в учёном мире кипят неугасающие страсти: часть антилоповедов именует импaлу газелью, часть считает, что газель – ближайший родственник импалы, а самые радикально настроенные утвержадют, будто импала и газель никогда даже рядом не лежали.  Импала, говорит Асаф, прыгает на высоту до 2-х метров и в прыжке преодолевает расстояние метра в 4. При виде летящей импалы дух захватывается сам собою. Восторг – полный. И, уже ближе к завершению нашего пешеходного сафари, мы встречаем махонькую серенькую антилопку с рожками величиной в мизинец. Имя ей – дик-дик, потому что, когда бежит, копытки её цокают: дик-дик, дик-дик. Высоты в ней 40 сантиметров, от силы, а в фас очень напоминает зайчика (зайчика, которому, понятное дело, наставили рожки). После трёх часов гуляния, экскурсия заканчивается, мы на кораблике переправляемся  к нашему лоджу, засаживаемся в минивэны и выезжаем в сторону юга, в страну знаменитого племени масаев.

Дорога, ведущая нас к масаям, по сообщению Асафа, первый и последний раз асфальтировалась в начале прошлого века англичанами. Поэтому она вся в глубоких дырах, так что проехать по ней, не сломав автоматизированного транспортного средства напрочь,  не представляется никакой возможности. Ввиду вышеизложенного, едут так: левые колёса – по краю дороги, правые – по обочине (или наоборот). Поскольку обочина находится ниже дороги, то едешь всё время под уклоном. То уклон справа, то, соответственно, слева. То кажется, что перевернёмся налево, то – направо. Но – не переворачиваемся, и быстро привыкаем к новому стилю передвижения. В Кении на машинах руль (спасибо англичанам,  недолго выступавшим там в роли колонизаторов) находится справа, но даже если ты привык к левому рулю, спокойно можешь вести автомобиль, потому как правил движения всё равно соблюсти невозможно, ибо едешь не по той стороне,  где положено, а там, где можешь проехать вообще. Люди посостоятельнее  предпочитают передвигаться от лоджа к лоджу на геликоптерах, но тогда теряется ощущение Африки. Всё-таки быть в Африке и не ездить по её дорогам – нонсенс. Довольно часто на трассе ведутся дорожные работы. Следующим образом. Возле какой-нибудь мелкой асфальтовой пробоины стоят два-три парубка, рядом с ними – кучка песка. Один из рабочих кидает лопатой песок в пробоину и выравнивает его. Затем показывает приближающемуся драйверу: мол, проезжай здесь – это безопасно. И протягивает руку – за чаевыми. Драйвер благодарит трудягу мелкой монетой,  движение продолжается.  Время от времени по обе стороны трассы появляется архитектура – одноэтажные бараки, отличающиеся друг от друга только надписями: «Hotel», «Pub»,  «Church». Должны же люди где-то отдыхать, веселиться, думать о вечном. Когда асфальт заканчивается, начинается грунтовая дорога, и это совсем уже Африка как она есть: езда называется «африканский массаж» – когда прибываешь в пункт назначения, понимаешь, что все косточки и мышцы размяты как следует, и ты готов к дальнейшим оздоровительным процедурам.

После 6-ти – 7-мичасового перегона въезжаем, наконец в  Масаи Мару – саванна, плиисс!

Масаи Мара – самый большой кенийский заповедник, продолжение знаменитого танзанийского национального парка Серенгети. По паркам этим животные кочуют постоянно: то из Танзании в Кению, то наоборот. Во дни нашего там пребывания заканчивался Великий Исход в Танзанию.

Въезд в заповедник от непосредственно нашего лоджа отделяли километров 20, которые совершенно не поскупились на представителей местной фауны. Первым нас встретило семейство жирафов, вкушавшее трапезу рядом с дорогой. Как раз в это время наш драйвер Тони остановил авто и пошёл проверять колесо, которое после бурного дорожного путешествия, видимо, вело себя не как следует. Мы, восприняв остановку как жест доброй воли с его стороны, высыпали в саваннку с священной целью пофотографировать диковинных млекопитающих. Жирафы, обалдев от такой наглости, кинулись врассыпную, представив нашим взорам незабываемое зрелище. Ибо бегущий жираф – явление особенное. Он бежит плавно, как в замедленной киносъёмке – этакое дас ист фантастишь… Возможно, происходит сие оттого, что жирафы ходят не как все обыкновенные звери – сперва одна нога, потом другая, третья и так далее, а – синхронно передвигает вначале две правые ноги, потом – две левые (или наоборот). Я даже успел заснять этот бег на видео, но после случайно стёр, о чём терзаюсь до сих пор, ибо впоследствии жирафы пред нами уже не бегали… стояли – да, сколько угодно; ходили – запросто, но бегать – ни-ни; как сговорилися. От беспрестанного фотографирования нас отвлекли дикие нечеловеческие крики. То кричал драйвер Тони, который увидел, что мы вышли из машины. Нет, надрывался он, стоп, сейчас же зайдите внутрь! Вы можете представить себе бледного негра? А я видел это!!! Позже выяснилось, что выходить из машины во время сафари категорически запрещено: это и небезопасно,  и штраф можно хапнуть приличный. Драйвер Тони, думаю, всё же больше испугался за нас, чем за штраф – сам-то он вышел, а ему ведь тоже не положено…

Потом ещё проезжали мимо слонов – такие вряд ли побегут, да и бог с ними, пусть лучше стоят или медленно расхаживают – причём, как можно медленнее и от нас подале. Слон, кстати, был  первым из Бигфайва, которого мы встретили на пути. Big Five – это пятёрка самых опасных для человека животных; по крайней мере, так считали первые охотники, которые в незапамятные времена начинали здешние свои сафари. Итак, в Big Five входят: Лев, Леопард, Слон, Носорог и Баффало. Гиппо почему-то – нет; Крокодилу, в силу каких-то неизвестных нам причин, тоже в почёте было отказано…

После были ещё жирафы, ещё слоны, парочка грифов-стервятников и, наконец, львица – вторая представительница Бигфайва. Она лежала совсем к нам близко и не проявляла в нашу сторону, ну, совершенно никакого любопытства. Царрыца – штё ти хошш?

В лодже – обед, короткий отдых и – выезжаем на сафари. Уже с поднятой крышей минивэна – совсем по-взрослому. Я всё время провожу стоя – крепко держась за что придётся (дорога в саванне без удобств; как, впрочем, и вне её) и зорко озирая из-под крыши окрестные бескрайности, пытаясь первым обнаружить дичь. Инстинкт охотника во мне, однако, не просыпается, зато выясняется, что у Томсика взор орла, она видит всё, что движется (даже задолго до того, как оно начинает двигаться) – ну, просто Винннетувождьапачей: видать, сказывается кочевое её, татарское прошлое. Я же не вижу, даже когда Томсик пытается мне показать цель; но – постепенно привыкаю, глаз обретает уверенность, первобытные атавизмы и рудименты побеждают врождённые интеллигентские замашки, и, забегая вперёд, скажу, что в конце наших странствий, в африканской пустыне я – даже раньше нашего драйвера Тони, да что там Тони, даже раньше Томсика! – ПЕРВЫМ обнаружил внушительного размера черепаху, которую, из-за её пятнистой окраски,  Асаф назвал ЛЕОПАРДОВОЙ (а ведь Лео, как вы помните, тоже один из Бигфайва)…

Но пока что мы едем, смотрим; каждый, кто кого заприметит, немедленно кричит: «12 часов» или «5 часов» или ещё какой-то другой час, в том смысле, что мы в машине как бы внутри циферблата, и если животное – прямо по курсу передвижения, то это «12», если чуть правее – «час», ещё правее – «2» и так далее. И все начинают судорожно, как гиперактивные гну, мотать головами в поисках объекта внимания. В итоге мы встречаем всех, кого можно и нужно увидеть,  иначе – зачем забираться в Африку? – езжай куда-нибудь в Мюнхен и жри там свои сосиски с пивом!.. В общем, видим старых знакомых – антилоп разных видов, опять – слонов, снова – жирафов, каких-то удивительных птиц, больших и маленьких, включая одиноко бродящего, словно не замечающего вызывающей обнажённости своей шеи и ног,  самого огромного в мире, африканского страуса…  А вот ещё птица – не страус, конечно, но и не воробей (в смысле размера; кстати, воробушки африканские – удивительные создания: сине-зелёненькие, с коричневой пузикой, с беленьким подхвостием – ну, лялька, а не птичка, у неё оказался самый большой рейтинг в моём фотоаппарате). Птица большая, хохлатая, причёска типа ирокез, красавица длинноногая. Называется почему-то Секретарь, а ходит как Балерина. Причём так брезгливо, будто боится запачкаться. Чистоплюйка. Хищница, между прочим – как и все красотки её типа. А ещё два красавца ходили – тоже на длинных ножках, тоже с хохолочками, но аккуратненькими такими (в отличие от Секретаря), с белыми щёчками, друг за дружкою, и клевали синхронно, как на конкурс какой готовились – просто заглядение. Королевские Журавли им имя – но это и так сразу видать, что кровя не плебейские…

Едем, высматриваем – сафари-гейм, мля! Все драйверы радиофицированы: передают, значится, информацию друг другу: кто кого из фауны видит,  и где она, эта фауна, в данный момент пребывает. Информация передаётся также из уст в уста, при непосредственной встрече минивэнов. Зорко глядим по сторонам: ежли где несколько машин остановилось, стало быть, и мы  туда мчимся, уж наверняка что-то интересненькое наметилося. Замечаем целую очередь машин. Подъезжаем. Выясняется: вот оно, редкое, там, на дереве. Все разглядывают в бинокли издаля, а после, машина за машиной, поодиночке подъезжает поближе, задерживается для более подробного осмотра. Очередь длинная, ждать-не дождаться. Драйвер Тони выполняет объездной маневр, и мы, минуя чинную очередь, нагло прём к древу. На нём, в излюбленном состоянии дневного сна, свесив пятнистый хвост, возлежит Леопард, третий из Бигфайва. Тело сливается с ветками, но нам всё же удаётся кое-как разглядеть кое-что, и мы уже довольны; доволен и Асаф: не так-то просто встретить Лео в саванне; даже в таком, полуразличимом виде это уже – удача. Ваше благородие, так сказать!..

Затем получаем информацию о симбах и отправляемся по указанному адресу. Львов оказывается штук шесть. Лежат. Большие и маленькие. Фамилия-с! Дон КорЛЕОНе с супругою, положив ей лапу на плечо. Смотрит на нас. Лениво поднимается. Пристраивается к матери своих детей сзади. Ждёт. Не торопится. Говорит: «Ну!».  Задремавшая супруга слегка вздрагивает, открывает глаза, замечает у своего хвоста Хозяина. «Ах, ты ж ёшкин кот!» – сквозит недовольно в её сонном взоре. Продолжая лежать на боку, откидывает, однако, верхнюю заднюю лапу, открывая таким образом доступ к своему вожделенному отверстию: супружеский долг есть супружеский долг, даже в саванне его никто не отменял. «На, – говорит симбица симбе, позёвывая – с места встану: лень, давай так, если скоро некогда.» Дон КорЛЕОНе опускает гриву, обнюхивает прелести матроны. Презрительно морщится. «Не хочешь, и пошла на хер,» – мотает головой и гордо, не принимая подачки, отходит в сторону. «Ты у меня, бля, ещё получишь,» – недвусмысленно читается в его недобро полупотухшем зрачке. Нам становится неудобно, и мы отправляемся восвояси, не испытывая ни малейшего желания участвовать в семейной разборке. Частная жизнь, частное мнение и частная собственность неприкосновенны – вот три основополагающих принципа еврейской житейской мудрости. На том и стоим. Тем и живы. Так и сохраняемся.

В полшестого саванна начинает вечереть, видимость заметно ухудшается, мы поворачиваем колёса в сторону лоджа, где часа через полтора нас начнёт поджидать уже последняя на сегодня кормёжка. Возвращаемся неспеша. Обдуваемый лёгким ветром,  из-под открытой крыши минивэна вглядываюсь в окружающий простор, пытаясь заполнить остатки свободных мега – а может, уже и кило – байтов мозговой памяти картинами природы свободной зоны проживания. Чтобы помочь вспоминательной функции мозга, фотографирую, не переставая. Всё-таки я поторопился, сказав, что среди моих снимков самый большой рейтинг у африканских воробьёв. Конечно, это не так, Самый большой – у африканских пейзажей: саванна, пустыня, etc. Африканские облака – отдельная песня. Может быть даже – Песнь Песней. Закат солнца в саванне –  фотография не передаст – просто туши свет! Так оно в результате и случилось. Светило с трудом, но всё-таки успешно утрамбовалось в саванновую твердь – и свет погас. А мы прибыли в наш райский уголок-лодж.

Ещё собираясь в поездку, Томсик где-то вычитала о замечательной аттракции, в которой мы хотели поучаствовать уже давно: на Ниагаре, помнится, в Стокгольме, где-то ещё – короче всюду, где мы видели в небе воздушные шары, мы кивали друг другу: мол, а давай и мы, а? Но – как-то не получалось. Не находилось как-то то место, откуда эти шары поднимались вверх, становясь воздушными. И, видимо, не зря. Судьба всегда лучше человека знает: что, где и когда… Короче, мы спросили Асафа, не слышал ли он что-нибудь о полётах на воздушном шаре в Кении.  Асаф ответил, что не только слышал, но и лично участвовал. И забыть ощущение от этого участия уже не сможет никогда. Мы поинтересовались о цене мероприятия. По сведениям Томсика (ей рассказала сослуживица, жившая в Кении), сумма была в пределах 250 – 300, если измерять её в американской основной валюте. Асаф о цене осведомлён не был: ему в своё время это досталось бесплатно. Но -пообещал узнать. И заповедник  Масаи Мара, по его словам, был как раз правильным местом для такого узнавания. После сафари мы напомнили нашему предводителю о его обещании. «Акуна матата,» – сказал Асаф и направился к девушке на reception. Предварительно мы провели опрос среди нашей группы, и один, Авнер, 70-летний живчик, любитель параплановых полётов, выразил согласие, но стоимость смущала его. Впрочем, даже на 350 $ он, кажется, был готов. И вот мы, втроём, сидим, ждём, когда вернётся Асаф и вынесет свой приговор.  Приговор оказался суровее, чем мы предполагали в самых сокровенных расчетах. 450 долларов с носа, но, возможно, скинут до 420. Авнер сказал: «Я – пас» и ушёл готовиться к ужину. Мы тоже ушли, но пришли к совершенно противоположному решению. «Сколько живём?» – сказала Томсик, и я ответил: «Согласен».

После ужина мы подошли к reception, и я выложил 840 зелёных как одну копеечку. Так круто мы с Томсиком ещё ни разу не выступали. Подписались под каким-то договором, после чего нам было велено явиться в лобби лоджа завтра, в 5 утра. С мыслью: «Господи, пронеси!» мы забылись тревожным сном.

В 4.30 стук в дверь разбудил нас. В лобби тусовались несколько чернокожих людей – подозрительного, как нам показалось, вида. «Наверное, это за нами». – мелькнуло в голове. Вспомнился 1937-й. «Кто мы? Откуда? Куда идём?» – философски, совсем по-гогеновски, подумал я. Вот возьмут нас сейчас и увезут хрен знает куда, а там либо съедят, либо выдадут местной Хизбалле, и – ищи-свищи… Пока что взяли по чашечке кофе и паре кусочков бисквита. Не полегчало. Решил напоследок сходить в туалет, попытался вернуться в коттедж, но чёрная африканская ночь не позволила найти номер нашей обители. Так и вернулся – ни с чем. Вскоре появилась вчерашняя девушка, с которой мы подписали договор, я спросил, как наша группа найдёт нас потом, после полёта. Не волнуйся, ответила она, я передам координаты вашего драйвера кому надо. Подозрительные типы, тусовавшиеся в лобби, куда-то запропали, а к нам подошёл небольшой чёрненький человечек. Белоснежно улыбнулся. «Май нэйм из Харрисон. – сказал он. – Следуйте за мной.». Распахнул дверцу минивэна- лэнд крузера: «Через 45 минут будем на месте.». Такая точность слегка успокоила. И мы поколесили по чёрной саванне в чёрную неизвестность. По пути встретили пару страдающих бессонницей (или уже проснувшихся) импал и прибыли к месту назначения через полчаса, то есть быстрее, чем пообещал Харрисон, что насторожило. Два дня езды с драйвером Тони приучили нас к тому, что африканская минута значительно длиннее общепринятой. Когда в дороге мы спрашивали Тони, сколько нам осталось ехать и он называл какое-то число, на деле выходило, что число это гораздо меньше того времени, которое мы действительно затрачивали на передвижение. В общем, быстрота Харрисона показалась нам странной, и только потом мы поняли, что дело не в длительности минут, а в размере оплаты. За 420 $ с человека нам полагались и услуги соответствующие. И Африка может позволить  себе быть пунктуальной, когда у неё имеются веские стимулы.

Харрисон снова распахнул дверцу лэнд крузера, выпустив нас на открытое саванновое чёрное пространство.  Не успели  оглядеться, а его уж и след простыл. Совместно с лэнд крузером. Опять заподозрилось худшее. Но – рядом стояли другие лэнд крузеры, и в них сидели другие белые люди, что успокаивало. Потом эти люди, видимо, сочтя наш пример положительным, последовали ему, и саванна наполнилась негромкою английскою речью. Мы окончательно поняли, что находимся среди своих, и стали созерцать окружающее пространство. Недалеко от нас копошились местные сотрудники. Работали. Расстилали нечто большое и плоское, чему суждено было вскорости стать шаром. Нашим воздушным шаром. Совсем уже вдалеке работали аналогичные группы других людей. Стало быть, будет не единичный взлёт, а целая эскадрилья. Потом вспыхнул огонь. Специальный агрегат начал свой труд по превращению плоскости в объёмную фигуру. Защёлкали фотоаппараты, зажужжали видеокамеры. Подошёл какой-то человек, сверил наши фамилии с имевшимся у него списком и объяснил, что когда шар будет готов, мы должны будем загрузиться в корзину. «Да неужели?» – подумалось нам. В саванну приходил рассвет. Шар воспарил над корзиной, которую со всех четырёх сторон удерживали, напрягаясь,  чёрные люди в чёрном. Зрелище было восхитительным, и мы с Томсиком от души им восхищались. Пока, наконец, тот же человек не подошёл к нам и не сказал чуть-чуть раздражённо: «Ну?». Мы смекнули, что время «Ч» пришло и ринулись к корзине. Вскарабкались по высоким бортам, попадали внутрь, разобрались, что к чему, поднялись. Чёрные люди в чёрном отбежали в стороны. Раздалась какая-то команда по-английски, и вдруг в центре корзины я обнаружил лётчика –  блондина с голубыми глазами в белой лётной форме. Был он похож на какого-то голливудского актёра, и, как выяснилось позже, звали его Эндрю. Несколько технических деталей: корзина – большая, разделена на 5 отсеков. Центральный прямоугольник предназначался для пилота, четыре остальных – для пассажиров. В каждом отсеке может поместиться трое людей, итого 12, но нас было 10. Мы с Томсиком в нашем отсеке – одни. В отсеке, соседствующем с нашим – молодая пара из Норвегии и очень большой по размерам человек – бизнесмен из ЮАР (это именно от него, кстати, мы и узнали впоследствии, что передвигаться по Кении не обязательно на автотранспорте – можно и на геликоптерах, что он, собственно, и предпочитает). Корабль приподнялся, пролетел несколько метров, уткнулся в землю. Командор Эндрю оглядел экипаж и весело сообщил: «We are free now!”. Затем врубил огонь. Всё. Начинается воздушное сафари. Мы – летим! Ощущение это совершенно удивительное и, я бы сказал, ирреальное. Полная тишина, и ты плывёшь в воздухе. Только сейчас понимаешь – вернее, прочувствываешь – сокровенный смысл факта, что человек рождён для счастия, как для птица для полёта  А ту всё вместе: и полёт, и счастие. Когда Эндрю подаёт огонь, становится жарковато и шумновато, но без этого с шаром не управиться, зато потом – снова тишина и благодать. Высота полёта, как нам сказали,  должна была равняться 70 метрам, но Эндрю периодически спускался пониже, чтобы мы могли лучше рассмотреть животный саванновый мир. Иногда мы скользили на высоте деревьев, рост которых в саванне невелик. Итак – летим; внизу – стада тараканов-гну, тараканов-бурчеллей, таракашечков-томсонов. Их перемещения завораживают, это можно наблюдать бесконечно, но полёт длится всего полтора часа. Мы спускаемся ниже, дабы различить подробности. Вот жирафы, слоны, опять бурчелли с томсонами, гну, мотающие при скачке головами. Появляются и новые персонажи.  Кабанчики-бородавочники – морда клыкастая, угрожающая: мол, вырасту – носорогом стану! А пока что они, как потом пояснит Асаф, самые трусливые из травоядных: только завидят человека – утекают со всех ног (то ли уже знают о горькой участи их ближайших одомашненных родственников, то ли хотят поскорее стать носорогами; хотя одно не противоречит другому). Видим, наконец, и четвёртого представителя Бигфайва – баффало. Эти, наоборот – лежат. Недвижные, уверенные в себе. Не боятся ничего. Сами себе – носороги. Видим зайца, видим, разумеется, птиц, да мы и сами птицы; внизу, по саванне плавно движется наша тень, а сзади, слева, справа – тени других воздухоплавательных аппаратов; в небе, соответственно – разноцветные  летящие точки: красные, жёлтые, фиолетовые, оранжевые. Летим! Перед полётом Эндрю укрепляет фотоаппарат на специальном тросике, ведущем от корзины в сторону и соединённым с самим шаром. То есть получается, что фотоаппарат летит вместе с нами и постоянно снимает нас, летящих вместе с ним. Полтора часа проходят незаметно, но очень насыщенно, и вот уже близок финиш, Командор Эндрю велит всем сесть в своих отсеках, начинает приземление. Мы чувствуем толчок (соприкосновение с землёй), затем краткий миг полёта; снова толчок, снова полёт, ещё толчок, ещё и ещё, и – корзина медленно заваливается на бок. Ещё чуть-чуть, и она перевернётся совсем, и тогда – крышка, хана, слово из шести букв, «п» первая, «ц» последняя. Однако пока что корзина не переворачивается, мы лежим, от страха молчим, готовимся к худшему. Вдруг видим Командора, который, весел и спокоен, стоит возле нас, с любопытством наблюдая за нашими реакциями. Потом достаёт фотоаппарат и начинает снимать нас для истории – для нашей истории, разумеется. Мы понимаем, что трюк запланирован, паниковать не стоит, корзина не перевернётся, и охотно позируем, приветственно вздымая ручки, типа: «We did it!». Потом набегают чёрные люди с белыми улыбками, помогают нам выбраться из западни. Полёт окончен, но праздник продолжается. 420 долларов ещё не окуплены. Нас уже ждут минивэны. Мы идём к Харрисону, привычно распахнувшему дверцу, и теперь уже рассматриваем наш лэнд крузер со вниманием. С ниссаном, конечно, не сравнить: тёмно-зелёного цвета (удобен для маскировки в саванне), внутри обшит деревом, крыша не поднимается, как у нас, а раздвигается вперёд и назад, так что когда ты стоишь, ощущаешь себя совершенно свободным, настоящим охотником, отважным и где-то даже бесстрашным! Удивительно, но Харрисон за руль не садится, а наоборот:  водительскую дверцу открывает Командор Эндрю и продолжает наше сафари, на этот раз – по земле. Он подвозит нас к реке, где отдыхает семейство гиппо. Мы как раз застаём тот момент, когда, наскучив водными процедурами, фамилия решает погреться на утреннем солнышке (видимо, не хотят злых пересудов: мол, вот они, зажралися, весь день не просыхают). Затем замечаем крокодила, ещё одного – огромные брёвна: лежат себе и лежат. Тупо так лежат. Должно, воображают, что они – баффало. Врёшь, зубатая ящерица – не бывать тебе в Бигфайве ни-ког-да!!! Проезжаем мимо городка обезьян. Бабуины заняты делом: матери очищают детей от блох, взрослые особи важно расхаживают или просто сидят, занимаясь созерцательным видом деятельности. Ещё по пути замечаем гиеновидную, или дикую африканскую собаку – найдя останки какого-то покойника, она пытается урвать себе кусок на завтрак, у неё не получается, она уходит, но после задумывается и возвращается: уз оцень, видно, кусять хосисса.  Через какое-то время натыкаемся на сходку , или, вернее, слётку стервятников. Подано главное блюдо – гну. Почивший был, верно, неплохим малым и стал ныне приятным лакомством. Грифы, урча и вскрикивая от удовольствия , рвут мощное тело. «И мне кусочек! – кричат они – А ну, подвинься, дай и другим пожрать!». Бал у Сатаны. А вот он и сам – высокий, статный, с розовым галстуком – Марабу. Стоит среди копошащейся чавкающей братии, наблюдает. «Н-да, ничего не меняется.» – читается в его презрительном взоре. Кстати, во время наших сафарей мы неоднократно встречали скелеты, по тем или иным причинам, отошедших от дел животных. Скелеты чистенькие, аккуратные – здесь мяса не остаётся, всё подъедается вчистую. Известный слоган дикого мира:  умер сам – дай пожить другим!

Томсик утверждает, что, взлетев в Кении, мы приземлились в Танзании, я плохо ориентируюсь в пространствах, но ничего против этой версии не имею: ещё одной страной можно пополнить список наших путешествий. Итак, мы сафаримся то ли по Танзании, то ли уже по Кении и, наконец, останавливаемся. Посреди поля – прилавки с едой, а ля шведский стол и, в стороне от них, столы с белыми скатертями. Завтрак в открытой саванне, сэр! Чёрные официанты в белых перчатках разливают в бокалы шампанское. Имеются и другие напитки, более крепкие, но мы пьём только шампань (в итоге, по подсчётам Томсика, выпиваем бутылок 8 – вдесятером). Набираем еду, рассаживаемся за столами, прислушиваемся к светским беседам;  сами не участвуем, ввиду небольшого словарного запаса из школьного английского, но понимаем почти всё. Да и как можно не понять человека, с которым бок-о-бок летал над саванной, наблюдал те же самые, что и он, виды, жил теми же чувствами. Это как спать в одном окопе и есть одной ложкой из одного котелка… Но – времена другие,  вместо котелка – столы с белыми скатертями,  закуски, салаты, мяса, шампань. Поодаль мирно прогуливаются слоны, чуть поближе сидит бабуин, в двух шагах выжидает остатков пиршества гриф. Совсем возле столов прыгают неугомонные сине-зелёно-бело-коричневые знаменитые африканские воробушки. Бизнесмен из ЮАР поднимает очередной бокал и в качестве тоста: «This is a life!» – говорит он. Теперь это любимый томсикин тост. А раньше был: «Так выпьем же за нашу дольчую виту!». Смысл, впрочем, не изменился.

Но вот – съедено и выпито всё, что можно; вернее всё, что мы смогли; завтрак закончен, за дополнительные 30 $ мы получаем диск с фотографиями, сделанными тем самым фотоаппаратом, который снимал нас во время полёта, мы снова заполняем наши лэнд крузеры и продолжаем сафари. Вдруг – остановка. Что-то случилось. Командор объясняет причину задержки. Кого-то ждём. Внезапно Томсик догадывается, что это из-за нас. Ждём драйвера Тони, к которому мы должны пересесть, дабы присоединиться к уже забытой нами группе. Показывается ниссановский минивэн. Останавливается на почтительном расстоянии от лэнд крузера. Мы прощаемся с друзьями и медленно, не теряя достоинства, идём к своим. Как Банионис-Абель в сцене его обмена на фашистского лётчика Пауэрса.

Конечно, это был крайне болезненный переход. Глубокая моральная травма. Сильный психологический удар. Чем выше взлетаешь, тем больнее падать – закон природы. За всё надо платить. Даже за то,  за что уже заплатил.  840 зелёными. Если бы не саванна, нами бы, несомненно, овладело серьёзное депрессивное состояние, но – Африка лечит всё, а человек привыкает ко всему, и постепенно, мы возвращаемся в свой привычный мир, снова привыкаем к нему, и в общем-то он оказывается не так уж и плох, хотя, конечно, с тем, где мы провели сегодняшнее утро, не сравнить. Нет, не сравнить. Нет, нет и нет…

Тони везёт нас к семейству  купающихся и сушащихся гиппо, к недвижным крокодилам, к трусливо убегающим бородавочникам, к слонам и жирафам, к обезьяньему-бабуиньему  городку, к грифам-стервятникам, терзающим покойную гну – всё это мы уже лицезрели и потому с известной долей снисходительности выслушиваем восторженные возгласы попутчиков по поводу тех картин, которые они видят впервые. Рождённый ползать… эх, что там говорить…

 Интерес к жизни возвращает нам Асаф. «Смотрите!» – говорит он, показывая в направлении «11-ти часов». Вдоль саванны длинной, бесконечной полосой движутся гну. Идут мерно, один за другим, строго след в след. Покидают Кению. Выполняют миграцию в Танзанию. Зрелище высокое и мощное. Посильнее «Фауста» Гёте. Достойное увековечения. Заслуживающее либо памятника, либо мемориальной доски. На худой конец,  хотя бы присуждения Нобелевской премии Мира. Они далеко от нас, но отлично различимы в бинокль. Являясь из бесконечности справа, они пересекают саванну и пропадают в бесконечности слева. Так из точек рождается прямая, и только здесь, наконец, понимаешь наглядно, почему эта прямая бесконечна. «Через четыре дня они будут у себя на родине.» – мечтательно говорит Асаф. Имея, скорее всего, в виду, что где хорошо, там и родина.

Ещё из запомнившихся аттракций того полдня было посещение невысокой каменной стелки, на одной стороне которой значилась большая буква «Т», а на противоположной – «К». То есть с одной стороны – Танзания, с другой – Кения. Пограничников нет ни там, ни там. Мир без границ. Мы с Томсиком зашли в Танзанию и в ней сфотографировались. Страна нам понравилась.

Потом пришло время обеда, и мы вернулись в лодж. После принятия пищи и непродолжительного отдыха, нас ожидало послеобеденное сафари, с посещением посёлка масаев, которые непосредственно на территории заповедника не проживают, но представляют собой, тем не менее, безусловный заповедный интерес и высокую историческую значимость.

В четыре часа выехали к масаям, но по пути были задержаны важной информацией, перехваченной драйвером Тони из радиоэфира. Авто разворачивается и мчится в неизвестном (нам) направлении. В воздухе зависает слово «чита». Что оно означает – ни на английском, ни на иврите мы не знаем. Остальные попутчики явно понимают о чём речь. Для меня, получившего образование в СССР, Чита (с ударением на первом слоге) есть светлый образ обезьянки из «Доктора Айболита», и потому мне совершенно непонятно, зачем мы бросаем на произвол судьбы масаев ради очередной читы и что же это за мартышка такая, важность лицезрения которой затмевает собою целый народ, древнее, легендарное племя?

Мчимся по саванне, не разбирая дорог, пока не утыкаемся в шеренгу застывших автомобилей. Драйвер Тони, как всегда, умудряется протиснуться ближе всех к объекту наблюдения. Под раскидистым древом, в тени его, возлегают двое пятнистых из семейства кошачьих. Какая, на хрен, Чита?.. Непонятка разъяснилася только после возвращения домой, в лоно родного компутера. И то не сразу. Потому что прежде всего всемирная паутинка, в её русском варианте, выдала на гора город-герой Читу. Поиск в английской версии получился более плодотворным. Там про город-герой было неизвестно никому, зато стало понятно, откуда растут ноги у докторайболитовской Читы. Тот мир, который, к своему глубокому несчастию, Чуковского не читал (по незнанию языка или какому иному недоразумению), знал Читу из других источников. Она была шимпанзою-подружкою (а может, и другом!) знаменитого Тарзана, африканского Маугли. Это уже теплее,  гораздо ближе к животному черноконтинентальному  миру, но не горячо:  по-прежнему никак не раскрывало таинственной связи между этим человекообразным и теми кошкообразными, которые нежились в тени раскидистого саваннового древа. Однако, упорства мне не занимать и, продравшись сквозь джунгли, повествующие о Чите тарзановской, самом Тарзане, всех его друзьях-подельниках, идеологических противниках и единомышленниках, я наткнулся на читу, которую искал, которую видел и чей светлый образ, надеюсь, навсегда запечатлился в моей зрительной памяти. «Cheeta», или «Cheetah» – была действительно дикою кошкою, и звали её – ГЕПАРД. Самое быстрое, сцуко, наземное существо! В Бигфайв, однако, включено не было. Возможно, оттого, что бегает быстро, но недолго. Без фанатизма: получится – ОК, нет – поищем другую антилопку. Нет в нём истинного звериного упорства. Не то, что у терпеливого рассчётливого крокодила: тот выпрыгивает из воды только, когда уверен – клац своими мерзкими челюстями, и – прощай, молодость! Но и крокодил, как известно, тоже не член Бигфайва, об этом я уже сообщал, но с удовольствием повторю ещё и ещё раз – хоть где-то справедливость да восторжествовала!.. Итак, снова переносимся в масаи-маровскую саванну, где нам счастливится наблюдать гепардовскую парочку. Чувствуя некоторую ответственность перед зрителями (чтобы люди, проделавшие столько километров, хоть какую-то сатисфакцию получили), читы меняют позы, как бы невзначай показывая себя со всех сторон. Глядите, любуйтесь – нам не жалко. Чита очень похожа на Лео, но в размерах помене, а еще на скулах – две гибкие черные полосы, подчеркивающие врожденные утонченность и благородство. Наверное, вы усомнитесь в том, что убивающий других может быть благороден. Не сомневайтесь: он ведь  убивает не из садизма или другого извращения, не из-за денег или чистого любопытства; исключительно для собственного удовольствия – ничего личного… Асаф даёт отмашку: «Пора, масаи ждут нас, они тоже достойны внимания!», и драйвер Тони жмёт на газ. По пути Асаф просвящает нас по поводу тех, к кому мы едем в гости. На наших дорогах мы уже неоднократно встречали местных жителей, облачённых в клетчатые пледы. Это традиционная национальная одежда масаев, пользуемая ими издревле. Так, по крайней мере, утверждают сами масаи. Асаф считает, что здесь присутствует некоторая доля преувеличения. Клетчатые пледы, по его мнению, это всё же изобретение шотландцев, и, скорее всего, оно перекочевало из их северных краёв в здешние пару столетий назад. Что, на мой взгляд, однако, никак не умаляет достоинства древних масаев – просто подчёркивает изысканность и утончённость их современного вкуса. Масаи, продолжает Асаф, племя действительно древнее, богатое традициями и морально-этическими принципами. Масаи – действующее племя, а не какие-нибудь там пионэры, живущие в потёмкинских резервациях. Юг Кении – их вотчина, и ежли случается там какой-нибудь конфликт, правительство страны не вмешивается – масаи решают всё сами, своими силами. У них стопроцентный патриархат. Незамужней женщиной может пользоваться любой масай, причём обязан выполнять это пользование исключительно без контрацептивов, ибо масай ответственен за рост своей популяции. В связи с вышеизложенным, СПИД там гуляет без преград. Жён у масая может быть неограниченное количество, но для этого надо быть очень богатым масаем: жена – не та, с кем спишь, а за которую коровами платишь. Масай прежде всего – воин. В его жизни есть несколько важных этапов: детство, юность, в людях, или мои университеты, проч. Лет в 15 он становится мужчиной: проходит обряд обрезания, а также обряд проделывания дырки в мочке уха. Чем больше дыра, тем уважительнее и красившее. Если мочка доходит до плеча – такой масай может смело рассчитывать на первое место на конкурсе «Мистер Масай такого-то года». Ну, и ещё, конечно, ему выбивают два нижних передних зуба. Во-первых, потому, что это – эстетически безупречно, а во-вторых, дабы продемонстрировать миролюбивость помыслов племени: дескать, вот он я, не бойтеся, не укушу. Миролюбивость масаев не входит в противоречие с тем, что истинный масай прежде всего – воин. Ибо он должен знать защитить свою частную собственность от посягательств злых сил, будь то какое враждебное племя или, допустим, лев. Воины-масаи выпасают огромные стада коров, коз и овец, и если лев задерёт масаеву корову, хоть одну – для масая это есть грех смертный. Масай предпочтёт погибнуть  в неравном бою, чем, по возвращении домой, сказать отцу, что его стадо уменьшилось на одну особь. Масай всегда имеет при себе палку  с большим тяжёлым набалдашником, и им он способен, если представится случай и необходимость,  забить льва до смерти. Лев знает это, и потому, едва завидев красный клетчатый масайский плед (а он хорошо заметен издали), сразу же бросается наутёк врассыпную и либо прячется где-нибудь в кустах, пережидая опасность, либо просто зарывается в песок. Масаи любят свою родину, они настоящие (а не псевдо, как некоторые) патриоты, и именно по этой причине никогда не были угоняемы в рабство. Ибо масай скорее умрёт, чем поедет на ПМЖ в Америку. Лучше умереть стоя, считает масай, чем жить на коленях…

Увлекательный рассказ Асафа заканчивается как раз перед нашим прибытием в племенной посёлок. Визит этот оплачен Асафом, поэтому нам разрешено фотографировать всё и вся – all included. Гостей у масаев принято встречать плясками и пением. Дело это – сугубо мужское, воинское. И вот – 10–15 воинов, в своих знаменитых пледах, с своими знаменитыми смертоносными палками, копьями, щитами и прочей воинской утварью, прыгая и исторгая угрожающие боевые напевы, приближаются к нам. Но нам не страшно ничуть, потому что мы знаем: а). масаи миролюбивы и б). им заплачено не за бой с нами, а за демонстрацию национального масайского духа. Затем они выстраиваются в шеренгу и – по одному иль по двое – начинают подпрыгивать. Прыгают они высоко, прямо с места, без разбега. Видимо, таковое умение необходимо им для того, чтобы, оказавшись высоко над львом, поразить его копьём или обрушить на голову животному убийственный свой набалдашник. Масаи-воины  –  вытянутые, продолговатые, вертикальные. Ножки тоненькие, длинные. Фиолетово блестящие.Не ножки – заглядение. Не подумайте ничего плохого – просто констатирую факт..Затем осуществляется экскурсия в один из масайский домов (дом тоже настоящий, действующий – не музей; в нём проживает один из сыновей вождя, который и проводит экскурсию). Дом стационарный, небольшой. Войти в дверь, не согнувшись, невозможно. На площади примерно в 12 квадратных метров помещается целая семья, и немаленькая. Совместно с некоторыми животными. Мух – лови, не хочу, даже не надо быть Oбамой. После показа хижины масаи демонстрируют свое древнее владение мастерством добывания огня путём быстрого вращения деревянной палочки, вставленной в специальное полуотверстие на деревянном же бруске. Каких-нибудь десять минут усиленного трения, и вот он – огнь долгожданный: позвольте мне быть вашим Прометеем! Асаф говорит, что не уверен, будто масаи в каждодневной жизни добывают огонь именно этим способом (ведь в ближайшей лавке запросто продаются и спички, и зажигалки), но уже сам факт того, что они владеют сим древним мастерством, вызывает респект и уважуху. Затем  идём на рынок. Масаи продают продукты собственного изготовления: фигурки животных, украшения и др., которые можно приобрести и в других сувенирных магазинах, но за более неумеренную плату. К женщинам масаи обращаются: «Мама», к мужчинам – «Папа». Я заинтересовываюсь фигуркой буйвола. Возле меня тут же вырастает масай. «Сколько?»- спрашиваю я. «Две тысячи,» – отвечает он (валюта у них – кенийские шиллинги, 1 американский доллар равняется  примерно 100 шиллингам). Я говорю: «Нет, это для меня вери экспенсив.». «Назови свою цену,» – предлагает масай.  Я говорю: «250». Он говорит: «1000». Я говорю: «Ну, тогда извини» и отхожу от прилавка. Воин не отстаёт. «Так нельзя, папа, – объясняет он. – Надо торговаться. Ты называешь низкую цену, я – высокую, ты повышаешь цену, я понижаю.».  У него в руке палка с набалдашником. «Ладно, 300,» – уступаю я. «600,» – говорит масай.

– 300!

– 400!!

– Нет!!!, – я применяю строгий тон, который обычно позволяю себе в беседе с нерадивым учеником.

– Папа, – говорит воин, – Не торопись. Подумай.

Я вспоминаю слова Асафа, что те деньги, которые мы заплатим, если захотим, масаям, пойдут не каким-нибудь там посредникам,  а прямо в казну племени. То есть даже небольшие наши вложения помогут им жить и,  быть может, даже выжить, сохранить свой род, а ведь если масаи канут в вечность, мир, безусловно обеднеет.

– Согласен, – говорю я и приобретаю буйвола. Масай счастлив – он  предлагает мне также купить слона. Тут я проявляю твёрдость характера, и воин теряет к гостю всякий интерес.

Наконец, торги заканчиваются, мы сердечно прощаемся с великим народом и загружаемся в минивэны. Машины отъезжают, мы лихорадочно вытираем руки влажными салфетками. Угораздило же нас не масаями родиться!..

Путь в лодж лежит через заповедник.  Перед нами – чистота и простор саванны, знаменитые африканские мощные облака, солнце, втискивающееся в твердь земли – свобода, бля, свобода, бля, свобода!

День четвёртый наших скитаний по чужбине начинается как обычно: в 5.30 подъём, в 6.30 завтрак, в 7.15 выезд на север, в сторону озера и заповедника Накуру. За время нашего пребывания в Масаи Мара, дороги Кении не претерпели большого изменения, и нам снова удаётся насладиться сполна африканским дорожным массажем. В пути нас застаёт дождь, и когда до пункта назначения остаётся, по словам Тони, минут 30, не больше, на одной из просёлочных дорог второй наш минивэн (не мы – драйвер Тони – ас!) с размаху въезжает в огромную лужу, где и застревает навечно. По сравнению с теми дорожными приключениями, в которых нам прошлым летом посчастливилось проучаствовать в Гималаях,  эта загвоздка была пустяк, крохотное недоразумение, смех несмышлёного младенца. Вначале мы толкаем машину вперёд, но выталкиваться она не хочет. Потом какой-то проезжавший сердобольный доброхот прицепляет нашего утопленника к себе сомнительного вида верёвкой и пытается вытащить его из беды. Верёвка, чтоб вы не сомневались, на третьей секунде лопает, и предполагаемый спаситель уезжает своей дорогой. За время описанных выше экзерсисов подле нас образовывается довольно приличная толпа любопытствующих – она-то, в конце концов, и выталкивает  минивэн-неудачник на твёрдую поверхность, но выталкивает не вперёд, как пытались раньше мы, а назад. Ну, какая разница, куда – главное, что мы оказываемся снова мобильны и можем продолжить своё движение по бездорожью и разгильдяйству.

Заповедник Накуру, по сравнению с Масаей Марой, был невелик зело, но устроен удобно. Там существовал (надеюсь,  существует и до сих пор) всего один маршрут, проложенный по самым главным местам, где можно встретить местную фауну, что сделало наше тамошнее сафари продуктивным весьма. Саванну сменили лесистые местности, в которых расхаживали, бегали, лазили по веткам и просто отдыхали многочисленные бабуины, или, если кому-то так понятнее, павианы. На нас они реагировали не слишком –  мало ли кто тут ездит! – а занимались своим привычным бытом. Вот идёт бабуиниха с маленьким бабуинчиком на спине,  в сопровождении мужа, господина и повелителя; вот два пацанёнка гоняются друг за другом по деревам; ну, и, конечно, выискивание блох – святое дело, как же без этого! Обезьяний народ чистоплотен и склонен к играм – Асаф говорит, что стремление к чистоте и умение проводить досуг в играх являются общепринятыми показателями высокой степени интеллектуального развития любого (включая человеческое) животного сообщества. Игры у бабуинов разные, но очень нам близкие и понятные. Вот бегает дворовый мальчик, в салазки Жучку посадив, себя в коня преобразив… Другой шалун вдруг подбегает к стоящей бабуинихе, пристаривается сзади и начинает исполнять возвратно-поступательные движения. Раз-два-три-четыре и, только мы хватаемся за фотоаппараты, а его уж и след простыл. «И это всё?»- разочарованно выдыхает жена Авнера, Эстер. Авнер смущённо усмехается. А шалун со стороны с интересом посматривает на нас: ну, как, мол, на горяченькое хотели посмотреть? вот и посмотрели… Затем выезжаем к озеру. Пеликаны, размахивая крыльями, показывают друг другу, кто  какого размера рыбу заглотил; марабу важно расхаживают, тыкая носами в воду, журавлики гуляют, уточки семенят, переваливаясь, и,  стильно выдерживая застывшие позы, гордые стоят фламинго. Белые. Ну, может быть, чуточку розоватые. «Почему же они не розовые? – с отчаянием вскрикивает Шошанна, –  Я читала, что здесь должны быть миллионы розовых фламинго!». Асаф терпеливо объясняет, что о миллионах в это время года здесь и речи быть не может, разве что только о сотнях, а цвет фламинго зависит не от их вида или подвида, а от пищи, которую они потребляют… Хорошо всё-таки, что мы устроены иначе. Представьте себе, поел огурцов – ходишь зелёный, закусил помидорчиком – покраснел, выпил водочки – попрозрачнел весь, откушал чёрной икорки – и вот ты уже настоящий кениец, ни дать, ни взять!

Передвигаемся дальше вдоль озера, выезжаем на открытое пространство и – вуаля, сильвупле, распишитесь в получении – вот оне, последние из Бигфайва, нами ещё не виденные – их величества носороги. Белые и чёрные. Но их цвет от качества еды не зависит. Это – порода, личностное самопозиционирование,  воспитание, в конце концов. На самом же деле, и чёрный носорог не так уж и чёрен, и белый не слишком бел. Цвета они примерно одинакового, но любят поваляться в близлежащей грязюке, и именно от того, где навалялись, и зависит цвет их кожи: беловатый, красноватый, черноватый… Носорог есть второе по крупности (после слона) сухопутное животное. Он, думаю, знает это и потому ведёт себя достойно, уверенно, с пониманием собственной значимости. Как английский лорд. И это ещё при том, что в грязи извалялся…. Нет, куда там до него лорду… Они стоят по-двое, по-трое – при определённом ракурсе кажется, что перед тобой сказочное двуглавое-трёхглавое чудище-юдище, с двумя рогами на каждой морде: верхний короток, зато нижний длинен и востр, яко сабля али меч-кладенец… Один из белых подходит к нам поближе и долго смотрит в упор. Драйвер Тони нажимает на газ – при беге скорость этого бигфайвовца достигает 50 км/час. А нас ещё ждёт ужин.

На обратном пути возникает неожиданная задержка. Неожиданная-нечаянная – как подарок судьбы. Несколько машин сгрудились у лесных зарослей. Тони вклинивается в самую серёдку. Тишина – как в Первый День Творения. Все всматриваются в зелёные насаждения. Нервы на пределе. Кого ждём, кого высматриваем? – неизвестно. Неизвестность – изматывает; хочется закричать и убежать напролом. Вдруг кусты еле заметно приходят в движение, из них выплывает мощное пятнистое тело. Леопард!  Уау, удача, мы видим, как Лео выходит на ночной промысел. Не висит где-то там на дереве, как плюшевый мешок, а по-настоящему, вот он, мягко передвигая лапу за лапой, скользит, раздвигая листву, в поисках свежего мяса. Мелькают вспышки фотоаппаратов. Шелестит восторженный шёпот. Лео скрывается в чаще. Финита ля. Напряжение спадает, но мы не двигаемся. Драйвер Тони не заводит авто – внимательно смотрит на Асафа. Асаф – на грани обморока. От счастия. «Сколько раз, – говорит он, – я был здесь и ни разу не видел Его в движении, это награда, это бонус, это…». Тони жмёт на газ.

Совсем уже перед ужином Асаф завозит нас на некую возвышенность, откуда открывается панорама озера Накуру. Застывшая вода, голоса невидимых птиц, солнце, опускающееся в водную гладь. На камнях шуршат горные зайчики, сидят на скале задумчивые, присмиревшие бабуины. Что нужно ещё человеку, чтобы достойно встретить старость!

Утром снова объезжаем Накуру, говорим последнее прости-прощай пеликанам, фламинго, бабуинам, носорогам – всем тем, с которыми уже виделись и кем впечатлились вчера. Кроме, разумеется, Господина Лео. Он попрощаться не выходит: то ли считает, что долгие проводы – лишние слёзы, то ли просто дрыхнет себе где-нибудь на дереве после ночной (надеюсь, для него удачной и сожалею, что для кого-то – нет) охоты.

Мы направляемся на север страны, туда, где начинается пустыня – в заповедник Самбуру. Въезжаем непосредственно в горную Кению. Природа резко меняется. Нас окружают зелёные поля с плантациями кукурузы, знаменитого кенийского чая и не менее знаменитого кенийского же кофе. Очень похоже на Европу. Слева – Альпы, справа – Альпы, и только дорога – грунтовая, жёлто-коричневая – Африка! Останавливаемся у одного из сувенирных магазинов: выполняем туалетные процедуры, закупаем изделия местной туристической промышленности, выпиваем по чашечке кофия. Готовы к продолжению пути. Ждём только команды к отправке, но Асаф разговаривает с кем-то по мобильной связи. Когда заканчивает, выясняется:  Африка полна неожиданностей. «Друзья, – слегка встревоженным голосом сообщает Асаф, – У нас – новости. Изменение маршрута.»

Причина тривиальна, но уважительна: в Самбуру началась война. Не в заповеднике, понятное дело, а возле него. Район Самбуру – многонационален (такой африканский, типа, Дагестан), в дружбе и взаимоуважении там проживают мирнососедствующие племена: самбуру, бурана, туркана – наверное, кто-то еще. Вместе они делят радость и беду, ходят в гости друг к другу, молятся своим богам, не унижая и не оскорбляя чужих. Но вот случается нехорошее. Неместное племя буранов, кочевавшее по просторам Сомалии, переходит границу с Кенией и приближается к району Самбуру. Привыкшие к сомалийской анархии, к жизни не только не по закону, но даже и не по понятиям, они крадут у мирных самбуру коровье стадо размером в 60 голов. Самбуры, как и масаи (а и самбуру, и масаи на самом деле есть различные ответвления одного и того же, когда-то цельного, племени) – народ хоть и мирный, но – воины. Убийство даже одной коровы они не прощают и льву – так что, они не ответят достойно проклятым буранам, затырившим у них 60 голов? Да неужели?..Проблема  заключалась в том, что воины-самбуруны (как и наши знакомцы масаи) привыкли к честным битвам: с копьями, луками-стрелами, палками. А бураны проклятые, из Сомалии пришедшие, не знают чести, беспредел творят, у их заместо копий, палок и луков со стрелами – калаши, слава миролюбивой политике Большого Брата! Короче, в 50 километрах от нашего заповедника – бой. Положение серьёзное. Правительственные войска, включая British Army, военная база которой расположена неподалёку,  в городке Наньоки (через него мы только что проехали и даже заправили там бензином наши минивэны) стягиваются к месту событий. Туристам, находящимся в нашем лодже, строжайше велено сидеть в своих коттеджах, наружу не высовываться. Въезд на театр военных действий категорически воспрещён. «Что будем делать?  – спрашивает Одед – Может, вернёмся в Накуру и там погуляем, пока не закончится война?». Я выступаю более радикально: предлагаю мужскому населению группы записаться добровольцами и воевать на стороне несправедливо обкраденных самбурунов. Асаф говорит, что сами мы предпринимать ничего не будем. Наш человек в Найроби следит за ходом событий, держит руку на пульсе, и, как только (и если) конфликт будет исчерпан, и мы получим разрешение от войск – только тогда, и ни секундой раньше, двинемся в Самбуру. А пока что человек из Найроби занимается организацией нашего обеда. Потому что война – войной, а кушать всё равно нужно. Тем более, что стоимость этого обеда (как и всех остальных приёмов пищи) включена в общую (и немалую) цену, коюю мы заплатили за всю кенийскую поездку целиком. Минут через десять Асаф получает по телефону указания от нашего человека в Найроби и даёт команду: «По машинам!».

Мы возвращаемся в Наньоки. Близость Армии Её Величества успокаивает (именно на базу в Наньоках прибывают британские и американские войска перед отправкой в Ирак). Нас привозят в закрытый офицерский кантри-клаб, с бассейнами, батутами, спокойствием и тишиной. Здесь мы вкушаем обеденную трапезу.  По окончании, загружаемся в машины, сытые, полные энергии и желания противостоять подлому врагу. Из  ресторации я утаскиваю вилку и гордо демонстрирую своё оружие нашим. Одед втыкает в кепочку  большое птичье перо. Теперь мы готовы вступить в бой.

Получив очередной звонок из Найроби, Асаф сообщает, что война, вроде бы, подошла к концу, и мы можем продолжать движение. Скажу заранее: кто победил в той войне, мы так и не узнали. Очень надеюсь, что справедливость.

В городке Исиоло нас останавливает заградотряд регулярных войск Кении. Асаф идёт прояснять ситуацию. В это время машины облепляет местное население. «Я – самбуру!» – кричат одни, «Я – бурана!» – кричат другие. И все хотят, чтоб мы у них что-нибудь купили. Люди как люди, думаем мы, чего им воевать друг с другом? Бураны, правда, мусульмане.

Продавцы прекрасно знают Асафа, знают, что мы из Израиля, приветствуют нас: «Шалом!». Суют в окна браслеты, бананы, амулеты на счастие. «Папа, купи.» – говорит один и протягивает мне серьёзный такой полукинжал-полумеч. Так война ж, типа того, что закончилась, думаю я, но на всякий случай держу мысли при себе – сглазишь ещё, расхлёбывай потом. Отвечаю: «Спасибо» и улыбаюсь широко: «У меня уже есть.» И похлопываю по рюкзаку, где спрятана заныканная из офицерской бритишь-армейской ресторации вилка.

Асаф возвращается. «Разрешение получено. – говорит он. – Едем!». В это время с той стороны, куда мы  должны, собственно, ехать, вырываются несколько минивэнов, эвакуирующие туристов, только что переживших войну. Их лица бледны, но счастливы. Мы приветственно машем им: «Не бойтесь, друзья! Мы отомстим за вас! Но пассаран!».

Поскольку в заповедных пустынях Самбуру британо-американские войска проводят учения перед заброской в Ирак, дорога туда из Исиоло ведёт преотличнейшая: асфальтированная-без единой трещинки, ровная-молниеносная, новенькая – будто только вчера сделанная. Проехать по ней, впрочем, не удаётся: через каждые метров 50 дорога перекрыта камнями – результат недавно завершившихся военных действий. Возле этих заграждений, по обеим сторонам дороги – толпы людей мужеского полу; смотрят пристально и, как нам кажется, без улыбки. Асаф говорит, что ещё час назад здесь валялись трупы погибших воинов. Он также добавляет, что, вроде, вовсе не самбуру воевали с буранами, а, наоборот – бураны с турканами. Кто из них пришёл из Сомалии с калашами и украл коров, остаётся неизвестным: Иван кивает на Петра, Пётр – на Ивана. Я лично думаю, что виноваты во всём турканы, но это, возможно, по ассоциации с Эрдоганом… В общем, едем, как обычно, по грунтовке, с завистию посматривая на асфальтированное полотно: близок локоть, да не укусишь. Наконец, каменные препоны и сгустки местного населения остаются позади, и нашим колёсам удаётся всё-таки прокатиться по эталону дорожностроительного искусства. «Неужели мы в Кении?» – шутит по этому поводу Авнер. Будучи слаб на ухо, он повторяет вопрос несколько раз, пока его супруга Эстер не сообщает ему, что все его отлично слышат, и всем очень смешно. Мы подъезжаем к долгожданному лоджу.

Время близится к четырём  – организм требует послеобеденного сафари. Мы быстро сгружаем пожитки и отправляемся на охоту. В парке Самбуру кенийскую пустыню пересекает Великая Река Уасо Нийро, на берегу которой, кстати, и располагается наш лодж. По берегам Великой Реки – оживлённая зелёная растительность, сразу за ней – пустыня. Когда въезжаем в пустыню – начинается дождь. Не знаю, насколько данное явление здесь часто встречается, но мы счастливы: дождь в пустыне – сказка! Дождь мелкий, густой и упорный, приходится сафариться с опущенной крышей, но мы не бежим трудностей. Вокруг ни души – начинаем поиски. Драйвер Тони ведёт напряжённые переговоры по рации – оттуда доносится знакомое слово «акуна», спрашивает немногочисленных встречающихся на пути коллег-драйверов – «акуна» отвечают они. Неужели местная фауна ещё не оповещена об окончании войны? Или это – влияние дождя? Наконец, капли перестают стучать по крыше, мы – уже обученные делать это самостоятельно –  поднимаем её и вот – замечаем пару машин, остановившихся у каких-то кустиков. «Симба,» – говорит Тони. Но мы ничего не видим. Машины стоят намертво, не двигаясь. Седая туристка с  детишками сверлят воздух застывшими взглядами. Здесь даже Тони бессилен: стоим, ждём-с. Наконец, машины нехотя отъезжают, мы занимаем их место. Успеваем разглядеть только двух львят, выскочивших из-под одного кустика и скрывшихся под другим. Всё!

Продолжаем сафари. Животных здесь несравненно меньше, чем в Масаи Мара, но всё ж таки они есть. Наши давние знакомцы импалы, томсоны, гранты. Вдруг – восхитительная картинка: стоя на задних ногах, длинная, не виданная ещё нами антилопа объедает листву с дерева. Асаф поясняет, что это – антилопа геренук, так называемая жирафовидная антилопа, она похожа на импалу, но крупнее, и шея – длинная, как у ламы (не далай-ламы, а млекопитающего семейства верблюдов). Ну, здравствуй, племя молодое, незнакомое! Затем встречаем и самого жирафа. Асаф обращает наше внимание на то, что этот жираф – другой.  Называется  сетчатым; он гораздо крупнее  масаи-маровского и имеет яркую окраску: пятна чёткие, аккуратные, словно вычерчены вручную. Замечаем, что у жирафа три уха. Недоразумение тут же проясняется, когда третье ухо вдруг отрывается от головы и затем снова опускается на неё. Это маленькая птичка – птичка-птичка-невеличка, которая выполняет работы по очистке жирафовой кожи от вредных паразитов (типа того). Постепенно темнеет, в пустыню приходит закат. Зрелище это не менее впечатляющее, чем аналогичное явление в саванне. Только и делаем, что клацаем фотографическими аппаратами – аж пальцы немеют. В лодж прибываем незадолго до семи и как раз вовремя. Сейчас, доводит до нашего сведения Асаф, здесь будет происходить кормёжка крокодилов.

Мы подходим к высокому забору, установленному прямо возле нашего ресторана. За заграждением, на песке,  лежат три твари – язык не поворачивается назвать их гордым именем пресмыкающихся. Через некоторое время откуда-то приползает четвёртая. Ровно в семь из ресторана выходит кормитель рептилий с огромным жбаном. Что в жбане – не знаю: то ли кости какие, то ли хрящи – в общем, не к столу будь сказано. Кормитель достаёт шмат жрачки, швыряет через забор, предлагает желающим проделать то же. За забором –  лязг зубов, скрежет, кряхтенье и надрывные стоны: твари хавают баланду. Уже темно, но площадка с гадами освещена. Залитые жёлтым светом, речные убийцы выглядят ещё более мерзопакостно, чем на самом деле. Каждый с хрустом размалывает доставшийся ему кусок. Иногда бегут наперегонки к не долетевшему до пасти. Иногда цапаются друг с другом, чтобы, не дай бог, не помереть с голодухи. Но, в принципе, ведут себя довольно прилично – конечно, на своём уровне. Хотя, с другой стороны, они же не виноваты, что папа и мама у них были крокодилы. Иное дело – родиться и быть воспитанным в семействе сетчатых жирафов или, к примеру, у четы королевских журавлей… но об этом можно только мечтать…

После вышеописанного зрелища наш собственный ужин мы поглощаем в несколько подавленном состоянии – правда, заказываем по бокалу красного вина, и ощущение подпорченного праздника проходит. В ресторане встречаем седую туристку с детишками, из-за которой нам не удалось рассмотреть львят. Выясняется, что она тоже из Израиля и, более того, знакомая Ципи, из нашей группы, которая тоже путешествует с внуками. Седая жалуется, что они здесь уже два дня, а львов повстречали только сегодня. Мужественная женщина, видать: пережила войну буранов с турканами и не уехала ведь; впрочем, почти все обитатели лоджа в тот вечер были нашими соотечественниками; очевидно, только им и разрешили военные проезд в опасную зону:  мол, израильтяне же, им к такому не привыкать.  День окончен, мы бредём в наш коттедж, который на этот раз находится хрен знает где – метрах в 600 от ресторана и главного здания, а вокруг хоть и работает подсветка, но всё ж таки дорожка идёт вдоль Великой Реки Уасо Нийро, а та кишмя кишит… даже не хочется вспоминать, кем.

Утро начинается с рассвета. Крокодилья площадка перед нашей едальней пуста, вокруг райское пенье каких-то птах, прыгают сине-зелёненькие знаменитые африканские воробушки, на мощном древе напротив ресторационной веранды прыткие жёлтогруденькие гнёздовьюшки строят дрожащие даже на лёком ветерке домики, а в глубине дерева, скрытый от нас ветками,  сидит в своих хоромах чёрный пернатый контур, который так ни разу и не показывает нам своего обличья. А ещё – полно обезьян. На деревьях, на крыше ресторана, просто на траве. Небольшие,  с светло-зеленоватыми животиками и нежно-голубым пахом. Зелёные гононы называются. Типичные такие бандерлоги. Бегают повсюду, запросто могут выхватить фотоаппарат или очки. Когда Томсик набрала тарелку еды, поставила на столик и пошла набирать вторую, один гонончик подскочил и слямзил кусочек ананаса. Авнер  заметил это и отдал всю нашу тарелку официанту. Пришлось Томсику набирать новую. Чтобы предотвратить подобные отвратительные явления, недопустимые в туристическом бизнесе, вдоль ресторана ходит специальный человек из племени сумбару, с рогаткой «земля-воздух». Завидев обезьянку, угрожающую комфорту посетителя, служащий пуляет в проказницу из своего орудия и гордится, если результат положителен. Однажды, когда я , сидя на веранде и созерцая, как Великая Река Уасо Нийро вольно и плавно мчит сквозь леса и горы мутные воды свои, ни зашелохнёт, ни прогремит – так таки прогремело! Приличный такой камушек, величиною с голубиное яйцо, вдарил прямо в мой столик, хорошо – не в висок. Я оглянулся: обезьяний отпугиватель приветливо улыбался мне, а в руке его дымилась рогатка. Видать, принял меня за гонона.

Завтрак завершён – пора на утреннее сафари. Здесь, в пустыне, находятся сразу три национальных парка: Самбуру, Баффало Спринг и Шеба. Каждый из них невелик, но вместе – уже территория! И мы ездим по ней, туда-сюда, из парка в парк, в поисках ускользающей добычи. Главные объекты поиска – лев и слон. И, конечно, Господин Лео Его Светлость. Чтобы не томить ожиданием, уведомлю сразу, что Лео мы нашли спящим, как всегда, на дереве, в той же позе; у меня даже возникло ощущение, что это был тот самый Лео, из Масаи Мары – скорее всего, его просто возят из парка в парка, дабы не оставить туристов разочарованными. Повстречали и львов – как две капли воды похожих на масаи-маровских, но Асаф предупредил нас, что это совсем другие львы: у них и грива поменьше и ещё что-то не так. Что же касается слонов, то, как говорится, слона-то я и не приметил. На утро третьего дня, когда мы уже покидали пустынный заповедник, местные егеря рассказали, что из-за засухи слоны ушли из этих мест в направлении горы Кении –  второй по высоте африканской горы, после Килиманджаро. Гора Кения, кстати, находится в пределах нашей зрительной достижимости, но скрыта низкими облаками. Драйвер Тони, однако, всё время начеку, и однажды наступает, наконец, момент,  когда, тыкая пальцем куда-то в никуда, он кричит: «Вот он, вот он!».  Асаф поясняет, что имеется в виду Пойнт Ленана – вершина горы Кения, высота 5200 метров. Бинокли помогают рассмотреть легендарный Пойнт. Он такой трапецевидной, горбатенькой формы. О’кей  – и эту волнительную аттракцию мы пережили.

Какие же новые животные встречаются на путях  нелёгких наших странствий? Например, зебра. «Х-ха!» – скажете вы. И будете не правы. Ибо зебра очень странная. Видим её издалека: голова полосатая, а тулово – нет. Вот вам и «Х-ха!». Асаф разъясняет ситуацию: зовут её зебра Гарви, и она полосатая вся, как и все предыдущие. Но если у бурчеллей полосы широкие,  яркие-чёткие, то у гарвей они тонки весьма, и живот бежев.  И вообще в пустыне на большом расстоянии она практически незаметна. Даже глазу человека – шо уже говорить за льва? Ясно видна, повторюсь, только голова,  но время  Руслана прошло  –  кто ж станет охотиться только за головой?..

А ещё знакомимся с ориксом. По вероисповеданию, он сернобык. Большая, цвета кофе с молоком саблерогая антилопа. Лицо белое, с яркими чёрными полосами – как у бойца спецназа. Чёрные полосы, отделяющие круп от белого живота. Рога – не позавидуешь. При виде опасности орикс не спасается бегством. Встречает врага лицом к лицу, низко наклонив главу: мол, может, вы, конечно, и выиграете бой, но кто-то из вас точно окажется с пропоротым брюхом. У нападающих – проблема: может, стоит поискать кого побезобиднее?..

Во время краткого послеобеденного отдыха обходим территорию лоджа. Вдоль Великой Реки Уасо Нийро.  Обнаруживаем какую-то новую птичищу, прогуливающуюся по травке; красненького, аж как будто просвечивающегося, жучка – довольно страшненького, пугающего, если присмотреться, вида; красно-синюю агамку средних размеров (ящерка такая); тоненькую изумрудную змейку, немного попозировавшую нам и скрывшуюся в траве, после чего на зелёные насаждения мы стараемся более не наступать. Недалеко от нашей веранды, прям посерёдке Великой Реки Уасо Нийро, лежит вчерашняя крокодилья четверка,  косточки на солнышке греет – я легко узнаю их по сытому довольству на физиономиях. На противоположном берегу, неподалеку от лежбища рептилий, семейство сетчатых (жирафов, разумеется) методично общипывает небольшую рощицу. Один из них направляется к Великой Реке – запить съеденное. «Не пей, Иванушка, козленочком станешь,» – телепатирую я. «Спасайся, несчастный, ты можешь пропасть!» – охает Томсик: она, как и я, на стороне длинношееего; если что – ей явно будет его не доставать. Жираф заходит по щиколотки в воду, широко расставляет передние ноги – иначе шею ему никак не опустить – начинает медленно склонять голову. Вдруг правая нога скользит вправо, он теряет равновесие, но всего лишь на мгновение. Однако, приобретя устойчивость, отказывается от первоначальной затеи: мол, ну его, уйду от греха подальше, не умираю же от жажды, в самом деле! Крокодилы весь этот инцидент оставляют без внимания: во-первых, далековато до предполагаемой добычи, а во-вторых, чего надрываться, если вечером, в семь, их все равно покормят.

После перерыва на обед продолжаем ведение поисковых работ. Ещё раз встречаем орикса – уже в непосредственной близи. Оторваться от этого лица невозможно, но подойти и погладить по головке желания не возникает.  Совсем вдали появляется чёрная тёмная точка. «Это сомалийский страус,» – сообщает Асаф. Он крупнее того, что мы уже видели в Масаи Маре, и у него голубоватые бёдра и шея. Птица стоит по пояс в высокой траве, так что ног не разглядеть. Шея в бинокль, конечно, видна, но на таком расстоянии голубизну оттенка не различить. Подъехать ближе,  не затоптав окружающей флоры, невозможно. Да и к тому же сам эпитет «сомалийский» не вызывает в нас никаких добрых воспоминаний. Живи себе, птичка, как знаешь, а мы поехали…

Продолжаем шарохаться по пустыне, слонов шукать. «Не подскажете, тут стадо слонов не пробегало?» – интересуется драйвер Тони у всех встречных-поперечных драйверов. «Акуна!» – ответствуют, как один, они. А пока что мы глядим на пустынные пейзажи: деревья, как бы растущие из термитовых теремков; деревья, увешанные гнёздами, будто ёлка – подарками; носатые туканеты на ветках; ещё какие-то соколы-ястребы. То дорогу перепрыгнет длинношеий геренук, то благородные ориксы вот уже в который раз привлекут наше внимание. Тут-то как раз и происходит моё личное сафарийское достижение, свидетельствующее о том, что я стал, наконец, охотником: я, первый из всех, замечаю черепаху. Но об этом я уже рассказывал раньше, так что сюжетного сюрприза, к сожалению,  не получилось. Машина останавливается, все вываливают наружу,  бросаются к черепахе. Наконец-то находится хоть одна живая душа, которую можно лично потрогать. Каждый берёт её на руки, делает фотографию на долгую память. Черепаха, хоть и леопардовая (в соответствии с раскраской панциря), но всё-таки – черепаха: она забивается внутрь домика, ждёт, когда  дяди-тёти отпустят её на волю. Я лично отношу  животное подальше от дороги, кладу на землю и даю лёгкого шлепка: мол, давай, вали отсюда, пока другие не понаехали. Возвращаясь к машине, обнаруживаю на земле длинного чёрного червя-сороконожку. Ни красоты в нём, ни экспрессии – так, одна мерзость. Но на всякий случай делаю фотографический снимок: никто не забыт, ничто не забыто.

В виду того, что всех обитетелей пустыни, имеющихся на данный момент в наличии, мы уже имели счастие видеть, Асаф везёт нас в посёлок, где проживает племя самбуру. Как я уже сообщал, самбуру когда-то были масаями, поэтому быт и нравы их весьма схожи. Разве что у самбуру-воинов нет дырок в ушах и зубы целы, и выпасают они преимущественно не коров, как масаи, а овец и коз, более приспособленных к засушливому климату пустыни. Жилища самбуру не стационарны, как у масаев – видно, что племя не привыкло сидеть сиднем на одном месте. Вот, кстати, каркас будущей хижины: воткнутые в землю прутья тростника, переплетённые другими такими же прутьями. Потом, разъясняет Асаф,  самбуровские женщины рассядутся по периметру и залепят пустые межпрутьевые пространства стен коровьими каками: тогда дом будет уютен и тёпл длинными зимними вечерами и ночами. Самбуру, видимо, в отношении социального равноправия продвинуты более масаев: женщинам здесь отводится роль не только детопроизводительная и воспитательная, а и, вот, пожалуйста, хижиностроительная. Мужчины самбуру подобными мелочами не занимаются: они, как и масаи – воины. Когда воин-самбуру не воюет, он отдыхает стоя, зажав между ног тонкую вострую палку. С какой  целию – разъяснено нам не было. Возможно, так просто им удобнее. Ну, и, конечно же, красиво – ничего не скажешь. Женщины самбуру принимают также активное участие в культурной жизни своего народа. Во-первых, они хранят традиции: все обвешаны большим количеством разноцветных бус;  красные бусы говорят самбуру-воинам о том, что женщина замужняя, бусы любого иного цвета – подходи, не пожалеешь. Во-вторых, самбуру-женщины занимаются художественной самодеятельностью. Встречая нас, женский племенной хор исполняет приветственные песни, очень похожие на русские народные, типа «Пойду ль, выйду ль я…». А провожает прощальными и немножко грустными напевами, вроде «Не покидай меня, ты мой голубчик…». Самбуры-воины, демонстрируют свои воинские пляски, с вовлечением членов нашей группы. На женщин надевают бусы – в надежде на то, что те потом их – а как же! – прикупят. Затем – детский хор. Приводят штук 20 деток в возрасте от 5-ти до 7-ми, и они поют нам по-английски песенку со счётом: «one, two, three, for, etc». Детки чистенькие, хорошенькие. Нам сообщают, что все они – сироты, родители которых были съедены (ох, не зря я не люблю этих тварей!) крокодилами, и предлагают внести хоть какую-нибудь денежную лепту в племенную детско-сиротскую кассу. Какое сердце не дрогнет, останется равнодушным? – каждый из нас, ясен перец, делает свои вложения в подрастающее без родительской любви поколение самбурувского племени. Кстати, Фонд Билла и Мелинды Гейтсов ежегодно, говорят,  отчисляет порядка 3-х миллиардов долларов на нужды повышения благосостояния простых кенийцев – а мы, что ли, хуже?..  После концерта – традиционное раздувание огня (надо сказать, что в этом умении самбуру сильно проигрывают масаям, которые развели огонь сразу, а здесь искра божия как-то не высекалась: до тех пор, пока за дело не взялся «чиф» – один из старшин племени). Затем – рынок, торговля, мама-папа, купи. Наконец, визит подходит к концу, нам уже хочется назад, на волю, в пампасы.

Драйвер Тони вывозит нас на какую-то возвышенность, откуда открываются виды на бесконечные пустынные пространства. Мы разминаем ноги, прохаживаемся. Томсик садится на пенёк. Асаф рассказывает истории из жизни животных. От больших всегда меньше вреда, чем от маленьких, говорит он. Ну, сколько раз такое было, что лев задрал человека? Раз в сто лет? Да и то по случайности… Всякие мухи, комары – вот это настоящая опасность, вот где истинная собака зарыта.  Сколько народу здесь погибло от малярии!  (Недаром, кстати, перед отъездом в Кению нас обязали купить лекарство «Malarone» и пользовать его по таблетке каждый день и ещё целую неделю после возвращения на родину – цельных 570 шекелей заплатили, шутка ли…). Есть, к примеру, вот такие муравьи, продолжает Асаф и показывает пальцами, что муравьи достаточно велики для своего семейства, которые так кусают человека, что у него потом образуются на теле огромные вздутия,  человек теряет сознание и впадает в кому. Муравьи эти водятся в Кении, но, к счастию, не в здешних местах, а там, далеко – Асаф неопределённо машет рукой: мол, не об чем даже волноваться. В эту минуту пустыня оглашается диким, как бы последним, воплем. Должно быть, так кричит несчастная лань, схваченная в минуту водопоя ненасытным аллигатором. Но нет, то не лань кричит и даже не сам аллигатор. То кричит Томсик, вскакивая с пенька. «Они укусили меня! – в её глазах такой ужас, что как-то сразу начинаешь ей верить. – Прямо через джинсы!  Муравьи! Вот они!!!». Мы глядим: пенёк кишит повылазившими невесть откуда вот такими муравьями, которые по размерам соответствуют тем, о которых три минуты назад говорил Асаф. Причём муравьи не только на пеньке, но и на той части томсикинова тела, которым она восседала на злополучном пеньке. Я бросаюсь на помощь и отважно, не боясь последствий , начинаю стряхивать животных голыми руками. Туговатый на ухо Авнер, присоединяется ко мне (а может, даже и опережает), но сдержанное похмыкивание Эстер охлажадет его благородный порыв. Томсик в панике. Мы удаляемся за минивэн, где, вдали от посторонних глаз, проверяем сохранность томсикиной ноги в месте укуса. Не находим никаких следов, облегчённо вздыхаем. Солнце закатывается над пустыней, мы возвращаемся в лодж.

Перед ужином идём в наш коттедж, расположенный, как вы помните далеко от основного здания. Вдруг Томсик останавливается, потом бежит назад с криком: «Они там летают!».

– Кто?

– Они, они!

Я вглядываюсь в темноту, затем замечаю в рассеянном свете фонарей, что таки да, кто-то быстрокрылый пропархивает над дорожкою, ведущей к коттеджу. И даже не кто-то один, а кто-то много.

– Я туда не пойду! – заявляет Томсик, и я понимаю, что ночевать придётся на улице. Томсик решительно разворачивается и направляется в сторону местного  security. Улыбчивый чёрный человек поднимается  со своего дежурного поста: «Can I help you?”

– Йес, – говорит Томсик, – Ай хэв матата!

И, как может, на языке жестов объясняет, что там страшно, и она – ни за что!

Секьюрити берёт фонарь и выходит в дорогу. Мы следуем за ним. Быстрокрылые кто-то продолжают неистово порхать на на нашем пути. Секьюрити идёт, не обращая на них никакого внимания. Томсик останавливается опять: «Я никуда не пойду!».

– Смотри, – говорю я, – Он идёт, я иду, все живы-здоровы, иди посередине, если что – мы защитим тебя.    

Тут, видимо, начинают срабатывать последствия муравьиного укуса –  томсикина бдительность притупляется, и, как бросаются с головой в омут, она решается на невозможное: вогнув голову в плечи и прикрывая лицо рукой, как кинозвезда от папарацци, идёт по дороге, полной опасностей, до самого конца. Я благодарю секьюрити. «Кто это был?» – спрашиваю напоследок. «Бад,» – отвечает он, по-прежнему улыбаясь. Не в совершенстве я владею сразу несколькими языками. По-немецки «бад» – ванна, по английски «bath» – то же самое, а ещё бат, насколько я помню,  денежная единица Таиланда, у меня даже 20 батов осталось нерастраченными после посещения  Королевства – кто же это там махал крылами в рассеянном свете фонарей?!

На ужин возвращаемся в более спокойной обстановке: над дорожками полёт быстрокрылых прекратился, и Томсик смело шагает впереди;  я – конвоирую её, в целях безопасности. Вдруг вижу на дорожке Жука – именно с большой буквы «Ж»: габариты его точь-в—точь соответствуют размерам моей мобилки («Nokia» третьего поколения). Серый, с чёрными пятнами. Этакий насекомовый слон. В крайнем случае, носорог. Радуюсь, что Томсик не заметила его. Поскольку Жук недвижен,  прикидываю: а вдруг гигант собирается провести здесь всю ночь, и на обратном пути Томсик таки да заметит его – что будет? опять к секьюрити за подмогой бежать? Оглядываюсь – никого. Медленно поднимаю ногу  и резко опускаю её на мощную спину животного. Слышен хруст ломаемых костей, и с внутренним взвизгом я отскакиваю в сторону. Надеюсь, что не сильно покалечил его, и теперь-то наверняка он уйдёт залечивать раны в какой-нибудь укромный уголок. Путь назад, таким образом, должен быть свободен. Если, конечно, зверь не затаит на меня обиду и не решит отомстить,  набросившись из засады. Надеясь на лучшее, отправляюсь ужинать.

Перед ресторацией – вчерашний аттракцион: кормёжка рептилий. Понаехало много нового народу – всем интересно. Встречаю Ципи с внуками и задаю мучающий вопрос: «Что такое по-английски «бад»? или «бат»?». Ципи морщит лоб: «Что-то очень знакомое…-  и обращается к старшему из внуков, Ювалю (12-й класс) – Что такое «бат» по-английски?»  Юваль задумывается, но тут вступает Гиль, младший внук (4-й класс) и молниеносно выдаёт ответ. Ёлки, как же я раньше-то сам не догадался – Батмен! То есть «бат»  – летучая мышь;  те порхающие быстрокрылые были просто африканскими летучими мышками – непривычно маленькими, размером с крупную бабочку. Неизвестность прояснилась, от души отлегло. Летучек бояться нечего: на человека они не нападают – сами боятся.

За ужином до нас доходит новость, что седую туристку (подружку Ципи) увезли прошлой ночью в Найроби, с кровоизлиянием в мозг. Африка здесь ни при чём. Как же она, волнуемся мы, со здешним-то уровнем цивилизации, в том числе медицинской?.. Асаф успокаивает нас: мол, в Найроби сидят наши врачи, они знают лечить как надо, беспокоиться не об чем. Мы с Томсиком заказываем красного вина и плотно ужинаем. После такого напряжённого дня мы можем себе это позволить.

Возвращаемся в коттедж без происшествий, хотя я всё время исподтишка (чтоб Томсик не заметила) поглядываю по сторонам: вдруг где-то затаился коварно-мстительный Жучило. Но нет – всё спокойно, и только уже у самого коттеджа, в траве, в последний миг вдруг различаю два светящихся глаза и торчащие треугольные ушки. Быстро забегаем в дом, запираю  дверь. Ну, кажется, пронесло. Сгинь, нечистая, сгинь!

Утром – прощальный завтрак, прощальное сидение на веранде, под огромным, плетёным из тростника, конусом крыши, по-над мутным плавным потоком Великой Реки Уасо Нийро. Посередине, как небольшие островки, возлежат наши знакомые рептилии. Ниже по течению, на разумном расстоянии от хищников, плещется семейство Сетчатых. Поскольку находятся они вдалеке, различимы только длинные шеи, торчащие из воды: типа,  чудовище озера Несс, только трёхглавое, собственной персоной. Возле нашего минивэна припарковано полицейское авто. Окна раскрыты, на руле – зелёный гонон. Прощай, Самбуру, нас ждут великие дела!

На границе парков Самбуру и Баффало Спринг, прямо на берегу лежит ещё один крокодил, с недобро изогнутым хвостом. Драйвер Тони глушит мотор и даже выходит наружу – подышать чистым воздухом пред дальнею дорогою. Вдруг пресмыкающее совершает неуловимое движение хвостом, подпрыгивает и молниеносно уходит в воду. Впечатлительная Томсик истошно вопит: ей жалко нашего верного драйвера, которого  все мы уже успели искренне полюбить. Тони встревоженно смотрит на неё: мол, что случилось? Томсик (как и все мы) вздыхает с облегчением: Тони жив-невредим, зубастая тварь не схватила его и не утащила в гущу потока Великой Реки Уасо Нийро. Видимо, у неё и в мыслях этого не было. День начинается с доброго знака!

Сегодня мы направляемся в сторону нашего последнего кенийского прибежища – парка Абердер. Но прежде – встречи с людьми. В Исиоло, где когда-то, во время бурано-турканской четырёхчасовой войны,  стояли боевые заслоны воинских регулярных частей, сейчас – тишина и спокойствие, нормальная размеренная воскресная жизнь. Асаф заводит нас в большую католическую церковь, где чёрный священник читает чёрной пастве воскресную проповедь на суахили (интересно, что все надписи: на магазинах, названия улиц и т.д. выполнены исключительно на английском, в то время, как между собой люди общаются на суахили). Церковь католическая, но без роскошеств, по стенам висят  большие картины, изображающие сюжеты из Ветхого Завета: Переход Моисея через Альпы, Дарование Торы богоизбранному народу…, а в маленьких рамочках, на более низком уровне, таблички с высказываниями из Завета Нового. Мы слушаем проповедника с интересом: наверное, он говорит об общечеловеческих моральных непреходящих ценностях. Когда Асаф показывает нам, что, мол, пора и честь знать, оставляем верующих наедине с их наставником, уважая чужие заблуждения. Переходим через дорогу и слышим весёлые песнопения. Они несутся из здания с надписью «Gospel”. Заходим внутрь. Госпел, как известно, бывает белый и негритянский. Наш, понятное дело, соответственно второй. На сцене – ведущий с микрофоном. Типа конферансье. Объявляет следующий номер, названные люди поднимаются из зала на подиум, и мы слушаем африканские духовные песнопения. Асаф, тем временем  ведёт переговоры с какой-то девушкой – видимо, представительницей здешней администрации. После завершения очередного выступления, на сцену выходит Асаф и призывает нас присоединиться к нему. Затем – обращается к залу с долгой прочувствованной речию (по-английски). Он рассказывает собравшимся, что мы прибыли из страны народа израилева, недаром нас (не считая его) ровно 12 – по числу колен царя Давида (кстати, этот вопрос всегда мучил меня: если у царя Давида было 12 колен, сколько же их было у царя Соломона, который, как известно, имел  700 жён и 300 наложниц?), что мы живём и благоденствуем на Святой Земле, а также восхищаемся красотами Кении, уважаем её народы и законы. Что-то типа того. Христианские кенийцы, пояснял он нам и до, и после того, любят израильтян, мы для них – живые доказательства того, что Иисус – быль, а не выдумка. По окончании речи, присутствующие в зале награждают нас бурными аплодисментами, но без выкриков «браво!» и «бис!». Я с ужасом думаю, что сейчас мы должны будем что-нибудь спеть (с моим-то слухом!), но ситуация разрешается мирным образом: нам позволяют уйти, не посягая на наши певческие способности. Из «Госпела» – прямая дорога на рынок. Ничего общего с рынками масаев или самбурунов – обычные такие среднеазиатские аульные (в наихудшем их исполнении) лавки с фруктами-овощами, одеждой-обувкой, предметами домашнего обихода. Не только купить ничего не хочется – даже притронуться к чему-нибудь. Нас сопровождают уличные пацаны – не сильно приятного вида, но, вроде бы, без агрессии. Наконец, пытка заканчивается: человеческое сафари в Африке значительно проигрывает по сравнению с животным.

Мы, слава тебе, господи, снова в пути, африканские дороги уверенно массируют наши тела, а мы научились уже получать от этого удовольствие. Из пустыни мы поднимаемся на гору, в зелёную Африку,  где неожиданно попадаем в дождь. В неслабый такой дождичек. С градом. Наш минивэн не выдерживает напора, с моей стороны капает, я пытаюсь отодвинуться, всё равно промокаю, но не жалуюсь: вышел в плавание – будь готов к штормам!.. На сегодня у нас запланирован обед в походных условиях: в предыдущем лодже Асаф взял еду сухим пайком и теперь везёт нас к тому сувенирному магазину, где  в своё время нам было объявлено о войне между самбуру и буранами. При каждом придорожном сувенирном магазине имеется место, где можно посидеть, попить кофий, обсудить новости, отдохнуть. Место с деревянным навесом, но без стен. Поэтому едим, подрагивая от холода (мы с Томсиком, дети пустыни, вообще обряжены в шорты) и уклоняясь от струй непрекращающегося ливня. Покончив с обеденными пайками, заскакиваем в магазин и там согреваемся, пережидая непогоду.

Затем нас ждёт долгожданное событе – посещение ЭКВАТОРА. Который, как известно пересекает Кению с запада на восток и с востока на запад. Заезжаем в город Наниоки (где перед бурана-турканавовской войной вкушали обед в кантри-клабе British Army). Подъезжаем к табличке с надписью «Equator». Сам экватор оказывается синего цвета, толщиной сантиметров в 10-15, на что недвусмысленно намекает соответствующая полоса на тротуаре. Рядом с рекламным щитом – несколько человек с вёдрами, наполненными водой. Один из них подходит к нам.  Сейчас он будет демонстрировать удивительное природное явление. Мы делаем двадцать шагов в одну сторону от полосы и оказываемся в Северном полушарии. Человек достаёт прямоугольную пластиковую плошку с дырочкой посередине дна. Зачерпывает из ведра воду, заливает её в плошку, сверху кладёт две спички. Вода стекает в ведро, спички кружатся по часовой стрелке. Приподнимает плошку – показывает, что стекающая вода закручивается по часовой стрелке. Затем переходим в Южное полушарие и повторяем опыт с водой и спичками. Спички вращаются против часовой стрелки, струя воды завинчивается в том же направлении. Становимся непосредственно на экватор. Спички практически стоят на месте, вода выливается ровно, не закручиваясь. Называется эффект Кориолиса – с физическим объяснением явления желающие могут ознакомиться во всезнающей Всемирной Паутинке. Говорят, если кружится голова в Северном полушарии, она делает это по часовой стрелке; в Южном – против. Когда же ты находишься непосредственно на самой линии, делящей Землю пополам, за головокружение можешь не беспокоиться вообще. Другое дело, что – сколько ты сможешь продержаться на тех синих десяти сантиметрах? минут 10? 18? А сделаешь шаг в сторону, вправо-влево – всё, побег, тут-то тебе и капут! Капут Кориолиса. Мы с Томсиком фотографируемся с Экватором и за 5 долларов получаем сертификат, свидетельствующий о том, что мы там действительно побывали. УАУ!

На этом торжественная часть дневной программы заканчивается, и мы продолжаем путь целенаправленно в парк Абердер. Дорога пролегает среди зелёных полей и частных владений. Владения – бесконечны. На долгие километры тянется вдоль обеих сторон проволока – говорят, с током. В одном месте собралась группка импал: что-то их привлекло за проволочным заграждением. Им, импалам, плевать, есть ток или нет, какова его сила и напряжение. Практически без разбега взмывают они в воздух и плавно перелетают на ту сторону. Происходит всё чересчур быстро – сфотографировать не успеваю…  

Раньше на всей этой территории произрастали джунгли, рассказывает Асаф, теперь они все вырублены под корень, и территория занята сельскохозяйственными угодиями. «И что же – мы так и не увидим знаменитых африканских джунглей, родины Тарзана?» – справедливо возмущаясь, спрашиваем мы. «Увидите, но со стороны, – говорит Асаф. – Парк Абердер находится как раз в джунглях… скажем так: в тех африканских джунглях, которые находятся в этом месте Африки на этой высоте (около 2000 м). В сами джунгли мы заходить не будем, потому что у меня есть обязательство перед турфирмой доставить вас домой в целости и сохранности.».

По мере приближения к Абердеру, воспоминания о недавно бушевавшем ливне улетучиваются, небо проясняется, и, когда мы подъезжаем к главному офису парка – попадаем в райский солнечный уголок с пространными заливными лугами, на которых прогуливаются, полёживают, постаивают и побегивают импалы и томсоны, гранты и геренуки, бородавочники и бабуины. А прямо перед зданием офиса расхаживают павлины. Павлины, говоришь? Х-ха!

Мы чувствуем себя в своей тарелке.

Абердер, однако, парк особенный, не похожий на остальные. От центрального офиса до лоджа – километров 20. Туда может ехать только местный, парковый автобус. Драйверу Тони в качестве драйвера увидеть Абердер не придётся. Впрочем, Тони, кажется, не очень расстроен. Его дом находится неподалёку, и эту ночь он собирается провести с молодой женой, готовящей для него уже второго ребёнка. Наши чемоданы выгружаются из минивэнов, загружаются в автобус, и мы едем в лодж. По пути утыкаемся в трёх баффало. Мрачные члены Бигфайва пасутся  буквально в метре от нас. Мы можем подробно рассмотреть их мощные роговые наросты, расположенные прямо на темечке, на манер купеческого пробора. На некоторых из баффало сидят белые птицы-чистильщики, выполняя свой изнурительный санитарно-гигиенический труд. Один из баффало, не отрывая лица от корма, вдруг вскидывает глаза и смотрит на нас в упор. Я успеваю клацнуть фотоаппаратом. Даже когда глядишь на снимок, кровь в венах и артериях замедляет свой ход. Фотография называется «Баффало Страшачее».

Далее по ходу встречаем гиену – её до сих пор мы не видели в Кении ни разу. Это –  малопривлекательной наружности, здоровый пятнистый зверь, который только, быть может, окраской походит на леопарда. Но если Лео – красив, лёгок, изящен, этот – уродлив, нескладно сбит, груб. Лео – князь, голубая кровь,  этот – бастард, холоп. С Лео хочется водить дружбу – этого же  побрезгуешь допустить даже в людскую… Фотографируем долго, тщательно: мир должен знать своих ублюдков в лицо!

Продолжаем передвижение. По правую сторону, в отдалении, раскинулся лес – африканские, стало быть, джунгли. Автобус останавливается, но мы не видим ни одного животного – в чём дело? Асаф поясняет, что отсюда виден наш лодж – желающие могут сфотографировать. Мы вглядываемся:  далеко среди джунглей выступает мрачное тёмно-коричневое здание, вызывающее тревожные ассоциации с каким-нибудь заколдованным замком. Вот тебе и райский уголок!

Когда подъезжаем к строению, ощущение тревоги нарастает. В автобус заходит человек в форме коммандос (по крайней мере, моё воображение воспринимает его именно так) и сурово говорит, что обязан дать нам надлежащие инструкции и пояснения. Комнаты, в которых вы будете жить, не запираются, и это не обсуждается. Ночью в комнате может раздаться звонок. Это означает, что пришёл слон. Два звонка – сигнал, извещающий о приближении льва, три – баффало,  четыре – кто-то ещё. Пять звонков – можно продолжать спать спокойно. И – самое главное – из здания запрещено выходить. Ни при каких условиях не покидать помещения, будь то пожар, наводнение, землетрясение или третья мировая война. «Enjoj!» – завершает он свою речь без улыбки,  покидает автобус. Мы выходим и осторожно, озираясь по сторонам, по короткому деревянному мосту направляемся к входу в необычный лодж.

Перед входом мост ответвляется вправо – Асаф советует прогуляться в ту сторону. Мы идём на высоте крон зелёных густых деревьев африканских джунглей. Но не внутри самих джунглей, а несколько сбоку. Внизу замечаем затаившегося дик-дика. Прямо перед нами на ветке – серая белочка, худенькая, поджарая такая. Справа от нас подвешена большая птичья кормушка. С кормом. Весело чирикнув, на неё выпархивает из джунглей птичк-невеличк, весь жёлтенький. Клюнул зёрнышко, посмотрел на нас, улетел. Затем, точно таким  манером прилетел другой – жёлтенький только до половины. Клюнул, глянул, слинял. Третий чирик и в кормушке – беленький с чёрненьким. Те же действия. Вдруг слева – шорох: прыг! На кормушке сидит зверь. Серовато-коричневатый, пушной. С длинным пушистым хвостом. С остренькой мордочкой и выпученными глазками. С торчащими треугольными ушками. Вроде, такой смешноватый, но мне не до смеха. Вспоминаю два светящиеся глаза и торчащие треугольные ушки, следившие за мной вчера из травы подле нашего коттеджа в Самбуру. Возможно, это друг пострадавшего от меня Жука или киллер, нанятый им. Пойдём, говорю я Томсику, что-то тут как-то прохладно. Но Томсик меня не слышит – увлечённо движется вперёд. Вдруг останавливается. Я подхожу боком, стараясь не выпустить из поля зрения зверя с выпученными глазами. Перед нами  калитка. На ней надпись: «Далее проход разрешён только в сопровождении вооружённой охраны».  Не произнеся больше ни слова, мы стремительно возвращаемся к лоджу и, наконец, заходим внутрь.

Изнутри здание напоминает корабль. Корабль трехпалубный, каждый этаж – длинный коридор с рядами кают по обе стороны. Мы живём на палубе А – самой верхней. На двери написано А04 и висит табличка с изображением льва. Что ж, это правда: по Знаку Зодиака, я – Лев. Каюта небольшая: две кроватки, разделённые столиком, никакого противомоскитного балдахина. Условия скупые, походные, как и положено моряку. Окно, правда, обыкновенное, не моряцкое – не иллюминатор. Изнутри дверь запирается на щеколду, которая специальным нажатием легко открывается снаружи. Но имеется специальный же штырёк, который, будучи вставлен в щеколду, делает наружное открытие двери невозможным. Так что спать вы можете спокойно. Но если выходите из каюты  – зайти в неё может каждый: например, по ошибке. Однако ничего такого подобного не происходит: посетители Абердера честны и морально устойчивы. На каждой палубе – смотровые площадки: холлы, застеклённые огромными, чисто вымытыми окнами. Окна обязаны быть прозрачными: иначе вы не увидите животных, приходящих к лоджу. На палубе второго этажа (В) – большая открытая веранда – для наружного наблюдения. На самой нижней палубе (С) имеется также бункер: комната с узкими окнами без стёкол – этакие бойницы, из которых вы можете вести охоту вживую, в непосредственной близости от братьев  меньших. Как уже стало, наверное, понятно, наш последний кенийский лодж суть Ноев Ковчег, где каждой твари по паре, но все твари – человеческого происхождения: дикой фауне сюда вход воспрещён. С трех сторон Ковчег окружен джунглями, с четвёртой, с торца, где находятся смотровые площадки – открытое пространство, огромный пустырь, упирающийся горизонтною своею частию в лес, а посреди него – внушительных размеров лужа; ну, маленький, скажем, пруд. Слева от лужи-пруда (если смотреть из Ковчега)  – ещё один водоем. Ощущение конца света. Такое же мы испытывали в Гималаях, недалеко от границы с Поднебесной, и на Кабо де Рока в Португалии, но тамошние концы света выглядели иначе. Видимо, свет – фигура многоконцовая.
И вот сюда, на этот самый пустырь, приходит население местных джунглей. Не потому, что близость конца света магическим образом притягивает их  –  фокус заключается в том, что хитрые люди посыпают солью пустырь, и животные, организм которых требует белого порошка, являются сюда, прям пред ясные очи охочих путешественников. 
Довольно быстро мы осваиваемся с внутренними структурами корабля, проверяем возможности каждой из смотровых площадок. Наиболее впечатляет, конечно, открытая веранда: во-первых, оттуда видишь животных не через посредство стекла, а напрямую, и, во-вторых, там можно курить. Под нами разгуливают три слона, будто сошли с фирменного знака знаменитой зонтичной японской фирмы. «Так вот они где!» – говорим мы с Томсиком друг другу, имея в виду, что видим перед собою именно тех слонов, коих безуспешно искали в Самбуру и которые, как выяснилось потом, из засушливой пустыни ушли в благодатные окрестности горы Кении. Недалеко от слонов припасываются трое баффало: возможно, у собравшихся здесь забита стрелка, ждут главных участников. Мы, разумеется, фотографируем и отправляемся на ужин. Заправляемся ягнячьими ребрышками, свинячими сосисками, овощными салатиками и ещё другой всякой всячиной, что бог послал, включая сладости и ананасы. Мы с Томсиком выпиваем свои традиционные бокалы красного вина. Затем Асаф призывает нас на прощальное собрание, где подробно напоминает обо всём виденном и пройденном. Он благодарит нас за выдержку и лояльность, говорит, что многому от нас научился. Эту фразу мы слышим от гидов не впервые (вероятно, их учат этому на каких-нибудь специальных туристических курсах), и близко к сердцу не принимаем. В свою очередь, мы благодарим Асафа от чистого сердца и вручаем ему скромные чаевые: по 30 $ с человека. Надеюсь, это достойная благодарность: мы все испытываем к нашему проводнику почти что родственные чувства. По окончании сбора, Асаф отпускает нас в свободное плавание: кто хочет спать – идёт и спит, ожидая в каютах звонков о появлении тех или иных представителей фауны; кто не хочет спать – бодрствует, наблюдая за теми же представителями самостоятельно. Мы с Томсиком из тех, кто спать, конечно, не хочет – стоило ль добираться на конец света, чтобы, наконец, здесь поспать? Мы переходим с одной смотровой площадки на другую, выискивая наиболее интересные ракурсы. На пустыре уже восемь слонов и пять баффало. Стрелка, видимо, то ли не состоялась, то ли перенесена: животные, во всяком случае, вроде, ничего уже не ждут, а пасутся себе, где и как заблагорассудится. В метре от торца Ковчега, на земле выложены острые высокие камни,  дабы у дикой фауны не возникало желания приблизиться к наблюдательным окнам вплотную: пободаться или похоботаться.

Внезапно – на улице, снаружи, Томсик замечает двух людей. Они крадутся вдоль стены Ковчега, создаётся впечатление, будто вышли из джунглей. Варианта три: либо местные егеря, либо туристы с нижней палубы, которые вылезли в окно, сделали марш-бросок по джунглям и чудом уцелели, либо – террористы. Нас волнует, в основном, третье. Поэтому при первой же встрече с Асафом, Томсик сообщает ему о странном явлении. Асаф предполагает, что это сотрудники лоджа, и вообще – он уже устал и, видно по всему, хочет заснуть немедленно же. Мы оставляем его в покое и снова возвращаемся к нашим наблюдательным пунктам, бдя в смысле внезапного нападения террористов. Параллельно обращаем внимание, что во всем лодже не спим мы одни. Повсюду тишина и пустота – ни души. Из живых ещё – Ибрагим, дежурный егерь, который должен подавать в каюты звонки о приближении фауны. Мы облюбовываем себе смотровой холл палубы С (нижней) и охотимся оттуда. Иногда заходим в бункер. Ночью там прохладно, Ибрагим мёрзнет и всякий раз, когда мы выходим, запирает бункер на ключ, говорит: чтобы холодный воздух не попадал в помещение и мы, не дай бог, не простудились . Мне это не совсем понятно: бункер, хоть и представляет собой смежную с нашим холлом комнату, но ведь отделён от нас дверью – какая, на фиг, простуда? Всякий же раз бегать за Ибрагимом, чтоб открыл – неудобно… но, в общем, как-то обходимся.
За окном – народное гуляние: слонов, наверное, штук 15 плюс  4-5 детишек да где-то 8 душ баффало. Разваливаемся на диванах: этакое сидячее сафари. Слоны не только заняты добычей соли, но и активно общаются между собой. Один из детёнышей настойчиво требует мамкиной титьки, а та, сцуко, льнёт к слону, стоящему рядом. Обращаю внимание, что между ног у слона свисает, как и положено у мужика, с тою разницей, что достаёт аж до земли. Приобщаю к своей находке Томсика: она заворожено ахает. Предполагаю, что это не станет предметом раздора в нашей дальнейшей семейной жизни. Вдруг на сцене появляется ещё один слон. Он огромен, как никто из присутствующих. Подходит к собравшимся и хоботом начинает проверять, что-то у других между ног. Потом Асаф объяснит, что так он определяет своих: из его стада ребятки или чужаки, стоит ли иметь с ними дело или ну их… Закончив свои опыты, гигант уединяется и застывает в странной позе: кажется, что правая передняя нога его поднята – в таком состоянии он проводит минут двадцать. Иногда слоны толкаются хоботами, но до настоящей драки дело не доходит. Вдруг на карнизе, с наружной стороны окна, замечаю странное животное. С леопардовой окраской, морда кошачья, хвост длинный, пушистый. Похож на того серо-коричневого с выпученными глазками, но – другой, не страшный. К тому времени я забываю про Жука и уже никого никого не боюсь. О террористах даже и не вспоминаем. Леопардова кошка мотается по карнизу, спрыгивает, что-то выискивает, вынюхивает, снова вспархивает на карниз. Поворачивается лицом к окну: смотрит, типа, на нас. Но только «типа». Мы её не интересуем в принципе. На стекло летят бабочки-мотыльки, а наш новый друг, как выясняется, большой специалист именно по этому делу. Вот он застывает, косит глазами наверх. Затем резко подпрыгивает – делает: «Ам!». Опускается, довольный, жуёт, выплёвывает крылышки, облизывается. Опять соскакивает с подоконника, тусуется в траве. Однажды прыгает на открытую бойницу бункера и проникает внутрь. Тут-то приходит разгадка странного поведения Ибрагима: ох, не от простуды закрывал он дверь бункера, хитрюга!.. С верхней палубы спускается Ибрагим – проверить, как мы, не скучаем ли. Вы, говорит он, возьмите из каюты одеялки и ложитеся тута, на диванчиках: смотрите, дремлите, спите, наконец. А будет что интересненькое, я вам тут же свистну. Внимаем советам опытного охотника, устраиваемся на ложах поудобнее, в одной руке бинокль, в другой – фотоаппарат.

Ощущение – полнейшей нереальности. Вокруг тишина, глаза слипаются, на короткий миг уносишься в небытие. Мозг, однако, не спит, толкает: проснись, лентяй, когда ещё такое увидишь?!  Открываешь глаза, а пред тобою медленно проплывает слон… или баффало… или изогнуторогая антилопа импала (впоследствии). В общем, крутой такой сериал, бесконечный…

Вдруг  чувствую на себе непонятное копошение. Еле сдерживаюсь, чтобы не вспугнуть постояльцев Ковчега предсмертным криком. Вглядываюсь в темноту. Оказывается, я чересчур доверился Морфею, а в это время прибежал верный Ибрагим – кликать меня на охоту. Томсик проснулась первая и, видя, что я недвижим, стала пытаться вырвать из моих сонных рук хотя бы фотоаппарат. Бедняжка, она не знала, что такое настоящая охотничья мёртвая хватка. Короче, я проснулся и понёсся за егерем. Скорее, махал он рукой, не успеем! Он отпер дверь ресторана, кивнул: давай за мной,  подскочил к окну и стал бегать вдоль стеклянной стены, выискивая что-то в ночном пространстве. Когда я, запыхавшись, присоединился к нему, он показывал пальцем чуть вперёд и вправо (условно скажем, на северо-восток). Я посмотрел в указанном направлении, и Ибрагиму здорово повезло, что у меня в руке вместо карабина был фотоаппарат. Там, куда указывал чёрный палец зверолова, на травке сидел зайчик и даже ухом не шевелил. Контуры его освещались весьма тускло –  фотографировать было бесполезно. Но я сказал «О!», я сказал: «You are greate!», я сказал: «This is wonderful!». И стал целиться в зайца. Раз, два, три, четыре, пять – вышел, бля, зайчик погулять! Ни один снимок не получился. «Дай я…» – сказал Ибрагим и тоже нажал пару раз на спусковой крючок. Результат – тот же. Ничего,  успокоил я ночного снайпера, в следующий раз. И – пошёл на свой чек-пост. Ибрагим какое-то время виновато ковылял сзади, а потом вдруг куда-то ускакал: видимо, почуяв добычу.

Вернулся я к Томсику как раз во время: слоны, по одним им слышимому тайному масонскому сигналу, выстраивались в колонну и медленно, один за другим, покидали место тайного сборища. Все общения между ними прекратились, они стали серьёзны и угрюмы – шабаш закончился, пришла пора уходить в джунгли, в свой привычный мир, а там надо держать марку, хранить репутацию великого,  мудрого и непогрешимого слоновьего племени.

После  Великого Исхода, покидают сцену и баффало. Пауза. Вдали появляется чёрный силуэт. Постепенно, по мере приближения, он светлеет. Но не совсем. На пожелтевшем крупе остаются тёмные пятна. Томсик смотрит на меня, я – на Томсика. «Уау!»- говорим мы с Петром Ивановичем. Невооружённый глаз подсказывает нам, что сам господин Лео пожаловал. Хватаем бинокли. Вооружённый глаз фиксирует ошибку невооружённого. Это всего лишь наша недавняя знакомица – гиена. Теперь мы замечаем, что и пластика не та, что у Лео, и вообще – не то. Гиена нехотя шарится по пустырю; видать, ничего интересного не находит и отваливает в небытие. На её несто заступает птица: большая, с длинной-предлинной шеей. Когда пернатое вышагивает, шея плавно изгибается – самым непостижимым образом: кажется, ещё чуть-чуть, и она просто отломится от тела. Этого, по счастию, не происходит. Гордый шееносец дефилирует пред нами минут 15 и растворяется в темноте.  Как бы звучит «Полёт Валькирии», и на сцену выбегают двое: крупные, меховые, с длинными объёмными пушистыми хвостами. Тёмный и светлый. Типа, Бим и Бом. Светлый – роскошнее Тёмного. Хочется такую шубу, но на кой она нам, в Израиле? Прибегает взволнованный Ибрагим. «Видели?» – спрашивает он. Предполагает, наверное, что в наши годы зрение уже на таё. «Кто это?» – спрашиваем мы. «Мангусты. – объясняет охотник, – Белый и чёрный.». Так эвона ты какой, Рики-Тики-Тави, думаем мы и соображаем, что раз здесь есть мангусты, то должны быть и змеи. Догадка не слишком приятная, но уточнять у Ибрагима мы не решаемся: во- первых, чтобы не портить себе настроения, а во-вторых, он уже умчался, довольный, по своим следопытным делам. Мангусты побегали-побегали да и исчезли. На смену им пришли старые знакомые – три импалы и несколько томсонов. Пока они красовались пред нами, я уснул.

Проснулся от резких толчков и возбуждённого урчания. Ибрагим навис надо мной, белые зрачки его на общем чёрном фоне источали флуоресцентное сияние азарта. Я понял, что сну – крышка. «За мной!» – скомандовал животнолов. И мы поскакали. Аж на самый верх, на палубу А и даже, по-моему, ещё куда-то выше. Ибрагим бесшумно подкрался к окну и жестом (как в фильмах омоновцы перед захватом банды) указал вниз. Я подошёл тоже как можно неслышнее и глянул: ёпрст, там сидела наша пятнистая леопардовая кошка, бабочкоедка! И для этого надо было отрывать меня от счастливых сновидений… Но – не хочу огорчать друга и с вымученнюй радостию выхватываю фотоаппарат. Зверь, сидевший до того на лестнице на свету, быстро прячется под ступеньку. Клацаю затвором, только чтобы доставить удовольствие Ибрагиму. Нет, машет он головой, так ничего не получится.  Ты стой здесь, продолжает он своей глухонемой жестикуляцией, а я поднимусь наверх и оттуда шугану его, он выскочит, и ты сфотографируешь. Ибрагим исчезает, я стою, жду. 10, 15, 20 минут. Никого. Зверюга унеслася уже куда-то вниз, а Ибрагима нет и в помине. Наконец, появляется. Весь загадочный, как Мистер Икс. «Ща прибудут,» – кивает он. И действительно, гляжу – по лестнице поднимаются двое, обе леопардовые, шустрые. Останавливаются, Ибрагим дополнительно освещает их своим фонарём, я благодарно фотографирую. Одна при этом, впрочем, убегает, и, поскольку света всё равно недостаточно, снимок получается смазанным. «Вери гут! – говорю восхищённо. – Найс унт бьютифуль!» Ибрагим счастлив. Я тоже. Теперь, надо полагать, он отпустит меня с миром. Ибрагим провожает меня вниз, по пути выводит на веранду и показывает на двух солидных тварей, сидящих на полу. Одна – бабочка (ну, Баба такая!), другая, наверное, тоже, но  похожа на муху – Цэцэ, должно быть. Запечатлеваю их светлые образы, благодарно улыбаюсь проводнику, возвращаюсь к Томсику. На сцене – затишье: ни души. Вдруг появляется уточка. Специально выходит на свет и ходит, переваливаясь, взад-вперёд, туда и сюда. Видимо, в одной ней, из всего джунгельного африканского мира, совесть не дремлет. Она явно чувствует на себе ответственность за наполнение досуга обитателей Ковчега новыми впечатлениями. Но она же не виновата, что больше никто не приходит. Вот, видимо, и решила: хоть я поброжу, порадую их, зря, что ли, они такие бабки платили!..  Я с умилением смотрю на уточку, фотографировать даже не пытаюсь (моя камера её не разглядит) и мечтательно думаю о ночлеге. Всё ж таки я не потомственный охотник – только учусь. Стрелки на часах показывают: в Африке 3 часа ночи. Томсик говорит, что, пожалуй, пойдёт спать, а я, если хочу, могу оставаться на дежурстве. К Ибрагиму она меня  не ревнует. Ну уж нет, отвечаю я, спать так спать! И мы решительно уходим. Решительно, но не шумя, дабы не привлечь внимания где-то тут рыскающего Ибрагима.  Фокус, конечно, не проходит: не у Пронькиных. Ибрагим появляется немедленно. Не давая ему возможности высказать недоумение, я спрашиваю: как думаешь, придёт ещё кто сегодня, ждёшь кого в гости? Ибрагим виновато тупит взор. Ясно без слов: нет, никого уже он не ждёт, жизнь проходит зазря. Ладно, говорит он, вы идите спать, а я, если вдруг – обязательно разбужу,  в каком вы номере? Проклиная врождённую интеллигентность, называю «А04», говорю: «Ба-ай», и мы уходим. Зайдя в каюту, запираю дверь на щеколду, вставляю штырёк, чтоб никто не вошёл, даже по ошибке. Мёртвые, валимся на кровати. Последнее, что помню – трусливая мысль: «Неужели эта сука разбудит меня?»…

В шесть утра встаём, спускаемся в ресторан, с вялою неохотою завтракаем. Наши все – бодренькие, выспавшиеся, полные сил. Сегодня – наш последний кенийский  день. После принятия пищи, выходим на веранду, бросаем прощальный взгляд на место ночных бдений. На рассвете конец света выглядит фантастически: лёгкий розовый туман, тишина, золотящиеся в первых солнечных лучах импалы. Блаалепие!

Но – надо жить дальше. Прибегает Асаф, трубит сбор: пора уезжать. Захватываем пожитки, идём на выход. Напоследок решаем пройтись по деревянному мостику по-над джунглями. На пути не встречаем никого: фауна то ли спит, то ли пребывает в иных пределах. Подходим к калитке с надписью, разрешающей дальнейший проход только в сопровождении вооружённой охраны. К нашему огромному удивлению, она распахнута настежь. Радуясь нежданной последней удаче, устремляемся вперёд и… выходим к автобусу, который ждёт нас, дабы отвезти к центральному офису. Бал, бля, окончен!

Пока едем, опять встречаем парочку баффал, двух геёнышей, дик-дика и томсона. Фотографируем, чтобы доставить им удовольствие. Прощайте, родные, прощайте, друзья – Гренада, Гренада, Гренада моя…

Напоследок Асаф припас для нас несколько аттракций. Первая – посещение школы, где когда-то, когда был маленьким,  учился наш драйвер Тони. По пути Тони останавливает машину у какого-то дома. У калитки – плотная, полная энергии негритянка. Завидев нас, радостно подбегает. Это – тонина мама. Недавно она как паломница посетила Нашу Святую Землю и потому на ней футболка с надписями на иврите и косынка в виде американского звёздно-полосатого. Мы жмём ей руки, она спрашивает, не обижает ли нас её Тони. Всё о’кей, говорим мы. Тони обещает заскочить вечерком, мама машет ему платочком. Мы едем в школу. Проезжаем, кстати, мимо того района, где жил когда-то папа Обамы. Мама, папа…  развита как-то в Африке семейственность!

Перед культурным визитом делаем заезд в лавку оптовой продажи, где Асаф закупает несколько картонных ящиков со сладостями – школьникам раздавать. Учреждение минпроса представляет собой длинное одноэтажное здание в виде буквы то ли «Г», то ли «П» – с недосыпу уже не помню. Большой двор, в котором нас встречает директриса. A-la Кондолиза Райс. Деловая, энергичная, целеустремлённая. Проводит в свой кабинет. Никакой тебе приёмной, никакой секретарши. Никаких телефонов. Потому как электричество отсутствует. Зато в руке – мобилка. Так сказать, держим руку на пульсе. В коридоре перед кабинетом – плакаты: что-то про правильное питание, про СПИД – как и полжено. Посещаем три класса: с взрослыми (лет 15), средними (наверное, 9) и совсем маленькими учениками (6). Все – в форме, чистенькие-аккуратненькие, сидят тихо, занимаются; тяга к знаниям – необыкновенная. В классе у взрослых училки нет вообще – вышла куда-то. Дети не бузят, даже не перешёптываются – учебники читают, к контрольным готовятся (причём каждый, как я прикинул – к какой-то своей) – по разным дисциплинам. В каждом классе Асаф произносит прочувствованные речи, наподобие той, что в Госпеле. «Мы приехали к вам, – говорит он в старшем классе, – как вы думаете, откуда?». Дети стесняются, отмалчиваются. «Из Африки, наверное,» – смекает самый догадливый. «Правильно, – говорит Асаф, – Из Африки, но из самого далека, с севера, даже северо-запада. А знаете, где родился Jesus?». Снова пауза тишины, и снова тот же острый ум робко произносит: «В Бейт Лэхеме». «Верно! – подхватывает Асаф. – Так вот мы и приехали к вам из страны, где родился Иисус!». На лицах детей – восхищение, удивление: ну, надо же, Чудо пришло к нам в дом! Так, по крайней мере, потом интерпретирует нам событие Асаф. На самом же деле, я ничего подобного не замечаю. Дети как дети. Смотрят на заезжих белых: кто с любопытством, кто с безразличием, кто исподлобья. Ждут, когда представление закончится. Младшеклассники проявляют больше любопытства – особенно когда Томсик фотографирует их, а потом показывает каждому его фотографию, даёт поиграться своим айфоном. Такую машинку дети, судя по всему, видят впервые: робко водят пальчиками по экрану, листая фотографии. Полный восторг, наша миссия, кажется, удалась! Затем учащихся выстраивают шеренгами во дворе, и мы разносим им сладости, каждого одаривая конфеткой,  а иногда и печеньицем. По конфетке в одни руки – чтобы всем хватило. Чувствую себя белым гламурным подонком. Но дети, вроде, радуются. Наконец, благотворительная акция заканчивается, недорозданные остатки-сладки мы отдаём Кондолизе, рассаживаемся по машинам и долго машем добрыми белыми руками нерасходящейся детворе: мол, бай-бай. Детвора охотно машет нам своими чёрными ручками: прощайте и спасибо за всё. Всё. Уезжаем!

 Перед самым уже аэропортом наш ждёт последний сурпрайз. Подошло время обеда, и Асаф завозит нас в шикарный ресторан. На входе – огромная, метра два в диаметре, жаровня. Ресторан исключительно мясной. Мяса – исключительно разные. Каждые пять минут к столику подходит официант с гигантским шампуром и отрезает каждому по кусочку. Так будет происходить до тех пор, пока мы не вынем из специального отверстия кенийский флажок и не положим его на стол: это будет означать, что наши желудки насытились. У нас в Израиле тоже есть подобная ресторационная сеть: «Папагайа» называется. Но здесь всё гораздо покручее будет. По размаху. И по ассортименту. Наряду с обычными мясами: говядина, баранятина, свинятина, курятина, каждый день бывает что-то экзотическое, местное. Зебра, например, импала, томсон. Может быть, даже бедняжка дик-дик. Нам, слава богу, ничего такого не достаётся, но зато мы пробуем страуса и крокодила. Последнее обстоятельство особенно меня радует: не только ж вам других жрать, вот и ваш черёд настал! Крокодил по вкусу напоминает курицу, но пахнет рыбой. С косточками, сцуко. Не скажу, чтоб мне понравилось, но из принципа заказываю крокодила дважды: шоб знали, твари, своё место.

На этом, собственно, мой отчёт заканчивается. Дальше не происходит ничего ни интересного, ни поучительного. Приезд в найробский аэропорт, отлёт в Аддис, прилёт в Аддис, три часа коротания времени в аддисовском аэропорту, с распитием кофия на родине кофия. Там же, кстати, из телевизионных новостей узнаём, что наши ввели войска в Сомалию – разобраться, видать, с турканами проклятыми, вернуть коров буранам невинным. Отлёт в Бен Гурион – прилёт в Бен Гурион. Раздражающие скопления белых людей. Глаз отдыхает только на аэропортовских уборщиках – представителях последней волны репатриантов, из Эфиопии. Пытаюсь с одним из них поздороваться: «Джамбо!». Но его родной язык – амхарский, в ответ он пробуркивает: «Шалом.». Затем – электричка, такси, приезд домой. Жирная вялая точка.

P.S. … До сих пор, когда случается пройти по улице, во мне оживает инстинкт охотника: во встречных лицах легко распознаю то слона, то носорога, то баффало, то бородавочника, то гиену, то гонона зелёного. Полно, конечно, импал, грантов, томсонов, бурчеллей. Иногда попадаются довольно приличные экземпляры. Однажды даже видел двух  качественных чит – до оригинала им было, разумеется, далеко, но всё же… Симбы крайне редки.  Лео не встретился ни разу.