1.
Как люди становятся маньяками?..
Действительно, как? Ведь не просто же так некоторые неуравновешенные люди хватают ножи, пистолеты или какое-нибудь другое оружие, и начинают кромсать всех налево и направо. Причём делают это с холодной, расчётливой жестокостью. Без малейшего содрогания.
Говорят, что маньяками рождаются…
В принципе, так оно и есть. Ни у одного человека, чья психика с рождения нормальна, никогда не возникнет мысли убить себе подобного. Причём сделать это с какой-то особой жестокостью.
Когда же психика человека даёт трещину ещё в утробе матери, это совсем другое дело. И даже если зазор этот малюсенький, микроскопический, он всё равно может сыграть злую шутку. Он, как раковая опухоль, будет медленно, но неумолимо разрастаться, пока, наконец, не убьёт. Уничтожит не тело — разум. Съест всю жалость, всё сострадание, превратив человека в безжалостное животное.
Но наличие внутриутробной трещины в психике играет не решающую роль при становлении маньяка. Человек может прожить с этим зазором всю жизнь, но так и не понять своей истинной сущности. Сущности безжалостного зверя, в глазах которого горит лишь одно — жажда крови.
Потенциальный маньяк — он как бомба с часовым механизмом. Он может себе тикать всю жизнь, но так и не взорваться. Просто таймер безумия может истечь позже того дня, когда истечёт таймер жизни…
Однако часики, которые тикают внутри потенциального кровавого убийцы, — вещь очень относительная. Их наличие не может указать точно — когда произойдёт взрыв?.. успеет ли он случиться до смерти потенциального маньяка?.. Часы эти обозначают лишь верхний предел наступления опасности, нижний же может произойти гораздо раньше.
Если взять бомбу с часовым механизмом и скинуть её с большой высоты, взрыв, я думаю, раздастся независимо от показателей таймера. Просто от сильного толчка, от провоцирующих обстоятельств.
Так же бывает и с маньяками. Они могут начать кромсать задолго до того, как таймер внутри них покажет 00.00. И эта преждевременность возникает из-за какого-нибудь потрясения. Вида крови… лицезрения крупной аварии или другого несчастного случая… просто сильного страха. Точнее не страха, а паники, которая впивается своими когтищами в постепенно разрастающуюся трещину и неумолимо, молниеносно раздирает её…
Я тоже был такой «бомбой с часовым механизм». Трещинка в психике передалась мне по наследству от отца — жестокого кровавого маньяка, приговорённого к смертной казни.
Я не знаю, сколько времени Судьба поставила на моём таймере. Возможно, его вполне хватило бы на то, чтобы я прожил долгую счастливую жизнь, даже и не помышляя о мясорубках… Однако Злое Стечение Обстоятельств сбило таймер внутри меня. Оно спровоцировало преждевременный взрыв. Взрыв, произошедший тогда, когда мне было двенадцать лет…
2.
Когда моя мать познакомилась с моим отцом, ей было пятнадцать… Нежный возраст, когда любой юноша мечтает о королеве красоты, а любая девушка — о принце на белом коне… И моя мать, встретив своего будущего супруга, решила: вот и он — принц, о котором она мечтала…
Счастливой девушке хотелось бегать и радоваться — кричать, что она, наконец, нашла своего принца! В компании подружек она так и делала, но дома — не решалась. Может, стеснялась, может, боялась…
Но разве можно скрыть это прекрасное чувство — первую сознательную любовь? Время, когда любой человек, каким бы чёрствым он ни был до этого, буквально расцветает. Зажигается, как первая звезда на небосклоне. Конечно же, нет! Каждый человек испытывал это. А, испытав такое чувство однажды, его всегда можно распознать.
Мать девушки (моя бабушка) не была бездушной машиной. Она в своё время тоже испытала это чувство — первую сознательную любовь. Испытала, и с тех пор могла безошибочно разглядеть её. Не только в себе, но и в окружающих людях. Увидела женщина эту любовь и в своей дочери.
— Что, доченька, влюбилась?.. — с улыбкой поинтересовалась она.
Девушка хотела сделать вид, что не понимает, о чём идёт речь, но, взглянув в чистые добрые глаза матери, передумала.
— Да… — едва слышно ответила она и почувствовала, как литры, тонны красной краски приливают к её щекам.
— А что за мальчик? — Увидев стеснение дочери, женщина улыбнулась ещё добрее. Вспомнила, наверное, себе в этом возрасте. — Хороший?..
— Конечно! — глаза девушки вспыхнули неописуемым счастьем. — Лучше всех на этом свете!
— Познакомишь?
— Посмотрим… Мне ещё самой надо во всём разобраться…
Это посмотрим… мне ещё самой надо во всём разобраться… продолжалось месяца полтора. По истечении этого срока моя мать определилась точно — юноша, которого она встретила, и есть её Единственный и Неповторимый Принц.
Когда девушка уверовала в это, она решилась познакомить своего нового парня с родителями.
Она вела своего принца без малейшей тени сомнения. Как такой молодой человек может кому-то не понравиться? Он же лучше всех на этом свете! Однако то, чего девушка совсем не опасалась, всё же произошло — лучший на этом свете парень умудрился-таки не понравиться. Причём невзлюбила его мать девушки…
— Больше с ним не встречайся! — сказала женщина, когда их знакомство подошло к концу, и молодой человек, раскланявшись, ушёл. — В его сознании обитает зло… Я чувствую это…
Дочь с надеждой посмотрела на отца, но на лице его было только безразличие. Последнее время его интересовало лишь одно — бутылка…
— Нет, мама! — возразила девушка. — Мне он нравится, и я буду встречаться с ним. Твои предчувствия меня не особенно волнуют!
— Тогда ты мне больше не дочь! — разозлилась женщина. — Собирай вещи и уходи из моего дома!
И снова девушка посмотрела на отца. Посмотрела как на последнюю надежду. Но опять увидела на его лице безразличие. Зачем ему волноваться о судьбе дочери?.. Она же не бутылка с чем-то спиртным… Зачем тогда ему вмешиваться?.. За это ведь не нальют стакан водки…
Отцу девушки было наплевать на судьбу своего ребёнка, и тогда мать решила, что дело в шляпе. Дочке деваться некуда, и она не посмеет ослушаться… Однако женщина ошиблась — девушка действительно собрала вещи, полная намерений уйти из дома.
— Не передумала? — спросила девушка, уже стоя на пороге с сумками в руках.
— Нет! — твёрдо ответила её мать.
Тогда девушка, не произнеся больше ни единого слова, переступила порог своего бывшего дома. Переступила с тем, чтобы никогда не вернуться обратно…
Моя мать ушла жить к моему отцу.
Папа был не против новой соседки (так же, как и его родители…) и принял её тепло и радушно. Его дом очень быстро стал ей родным.
Мои родители прожили вместе три с половиной года. За это время отец накопил денег и купил собственный дом. С родителями своими он поссорился и перестал с ними общаться. Поэтому он не знал, что у матери его произошёл «взрыв», и она начала убивать людей…
Мои родители прожили вместе три с половиной года. По истечении этого времени моя мать подошла к своему гражданскому мужу и сказала:
— Я беременна… Скоро мы с тобой станем родителями…
Сама девушка была безумно счастлива и рассчитывала увидеть на лице суженного такую же реакцию, но нет… То есть, отец сделал вид, что очень обрадовался, но не счастье увидела девушка в его глазах. Неподдельный, неописуемый ужас.
Парень ещё не был готов к такой ответственности — стать отцом. Но принципы, которые привила ей мать, не позволили девушке сделать аборт. Тогда она подумала: «Не умеет трахаться без последствий — пусть привыкает…» И решила рожать.
Если бы мой отец не был «бомбой…», ничего страшного, наверное, и не случилось бы. Он бы немного попсиховал, понервничал, но в итоге смирился бы. Но он был «бомбой…», а для таких, как мы, «взрыв» может спровоцировать любое потрясение.
Это не обязательно должна быть какая-нибудь жестокая кровавая сцена, как случилось у меня. Даже фраза я беременна… скоро мы с тобой станем родителям… вполне может стать потрясением, провоцирующим преждевременный «взрыв».
И она стала…
3.
Мать сообщила отцу эту фразу, испугавшую его до мозга костей, и поведение суженного резко изменилось.
Уже со следующего вечера он начал проводить на работе гораздо больше времени, чем обычно. Поначалу мать думала, что он завёл роман со своей секретаршей, но нет — когда парень возвращался домой, от него не пахло духами ил чем-то подобным. Девушка улавливала какой-то другой аромат. Какой-то странный, тяжёлый…
запах смерти…
Но что это, она никак не могла понять.
Помимо долгих задержек на работе в поведении отца изменилось ещё кое-что. Через пару дней после, как показалось девушке, счастливой фразы её гражданский муж начал очень много времени проводить в подвале. В подвале, на который повесил замок…
Раньше между ними не было никаких секретов. По крайней мере, так явно бросавшихся в глаза. Теперь же такой секрет появился. Подвал… Его дверь, скрывавшая тайну, которой отец не хотел делиться даже со своей любимой…
Мать прекрасно видела это всё, но ничего не спрашивала. Её останавливал страх… Да, она боялась, ведь в глазах отца, когда он узнал о беременности, вспыхнул яркий огонёк необъяснимой, безудержной злобы. От того благородства, от той обходительности, которые покорили девушку во время начала их отношений, не осталось и следа. Их полностью поглотила неистовая злоба. И мать боялась, что, если она начнёт что-то спрашивать, её возлюбленный поднимет на неё руку. Впервые за всё время их отношений…
Несколько раз она собиралась уйти. Но так и не смогла это сделать. Отчасти от того, что ей некуда было идти. Но главную роль играла нехватка мужества…
Какое мужество нужно для того, чтобы разрушить отношения? Отношения, которые с такой заботой и любовью выстраивались на протяжении почти что четырёх лет… Какое мужество нужно для того, чтобы собрать вещи и уйти от человека, который с таким радушием, с такой любовью принял тебя в свою семью? От человека, с которым ты прожил под одной крышей больше трёх лет… Ответ: огромное. Колоссальное. Но у девушки его не было, и ей приходилось смиряться.
Однако очень скоро — буквально через три с половиной месяца… — ей понадобилось это мужество. И девушка нашла его в себе.
Моя мать безумно любила своего гражданского мужа. Она была готова простить ему всё. Абсолютно всё. Даже измену… Даже убийство… Однако она, узнав тайну, которую скрывала дверь подвала, поборола себя и нашла силы позвонить в милицию. Позвонить и сообщить, что её сожитель — кровавый маньяк…
Три с половиной месяца мой отец запирал дверь подвала и забирал ключ с собой. Но вот однажды он совершенно случайно оставил последний на журнальном столике.
Мать, распираемая любопытством, что же прячет в подвале её любимый
может, какой-нибудь сюрприз, который он готовит ко дню рождения своего сына…
решила не упускать такую возможность.
Дрожащими от возбуждения пальцами она взяла ключ. Подошла к двери, запертой вот уже три с половиной месяца. Вставила ключ в замок (её пальцы так дрожали, что она попала только лишь с четвёртого раза…). Повернула…
Замок щёлкнул как будто с какой-то злой усмешкой. Усмешкой, предупреждающей: лучше не делай этого… то, что ты там увидишь, очень тебе не понравится… То же самое девушке говорил и внутренний голос.
Моя мать всегда прислушивалась к своему внутреннему голосу. Как правило, последний никогда её не подводил, не обманывал. Но теперь любопытство девушки одержало верх, и она, повернув ручку, распахнула дверь.
Дверь открылась, и в нос девушке ударил умопомрачительный запах — запах смерти вперемежку со смрадом гниющей плоти. Картина, представшая перед глазами моей матери, повергла её в немой ужас.
Шок этот продлился несколько долгих минут, по истечении которых девушка сломя голову бежала к телефону.
Она уже стояла возле журнального столика с телефонной трубкой в руках. Дрожащие пальцы набирали номер 02. А перед глазами всё ещё витала страшная картина, скрываемая ранее запертой дверью подвала.

Слева от входа в подвал мать увидела старинную модель микроволновой печи. Дверца последней слегка приоткрылась, и из нутра источался умопомрачительный запах. Запах, который привлекал целый рой мух.
Эти насекомые, обожающие мерзкий запах, образовали вокруг печи плотный чёрный занавес. Но даже сквозь него мать увидела содержимое старинного агрегата.
Всё нутро микроволновой печи залила кровь. Лужами расплылась по полу, свисала с потолка маленькими засохшими сталактитами. А в центре этого красного хаоса стояла отрезанная голова молодой девушки…
Рот убитой был порван чуть ли не до самых ушей. Всё лицо забрызгали засохшие капельки спермы. А на лбу краснела широкая рваная надпись.

ШЛЮХА!!!

Дополняла эту кровавую композицию записка, написанная аккуратным подчерком моего отца. На куске кожи, которую он отрезал от тела жертвы, красным огнём крови горели слова:

СЕГОДНЯ У САТАНЫ СЛАВНЫЙ ПИР.
ГЛАВНОЕ БЛЮДО — ГРЕХИ ЭТОЙ ШЛЮХИ!!!

Слева от входа стоял их старый чёрно-белый телевизор. За потрескавшимся, покрытым слоем пыли стеклом экрана мать увидела такую же картину: отрезанная голова молодой девушки с порванным ртом, забрызганным спермой лицом и неприличным словом на лбу. Над телевизором — написанный кровью на коже комментарий… Единственное отличие — другой была надпись последнего:

СЕГОДНЯ ВЕСЬ МИР УЗНАЕТ О ГРЕХАХ ЭТОЙ ШЛЮХИ!!!
В ПРЯМОМ ЭФИРЕ… ХА-ХА-ХА!!!

В полутора метрах от телевизора стояла стиральная машина. Рой мух облепил и последнюю — из неё тоже шёл умопомрачающий запах. Источало его лежавшее в барабане разбитое тело. Похоже, мой отец запихал ещё живую жертву в стиральную машину и включил самый высокий оборот…
Мать могла лишь предположить, что искалеченное тело принадлежало девушке. Уж очень сильно оно было покалечено.
А над машинкой висел кусок кожи с традиционным комментарием:

МОЖЕТ, ХОТЯ БЫ ЭТА МАШИНКА СМОЕТ ГРЕХИ МЕРЗКОЙ ШЛЮХИ!!!

Ещё одно тело валялось в центре подвала. Наверное, оно должно было стать частью следующей кровавой аппликации, которую маньяк не успел завершить…

Гражданского мужа моей матери арестовали в тот же вечер. Дом опечатали как вещ. док., а будущей маме выделили квартиру на другом конце города. В первую очередь для того, чтобы её неуравновешенный возлюбленный, если он вдруг сбежит из-под стражи, не порезал бедную девушку на части.
4.
Ни у кого ни на секунду не возникло сомнений по поводу причастности отца к этим жестоким убийствам. Вердикт был ясен и до суда.
Виновен!!!
Однозначен был и приговор.
Смертная казнь.
Моего отца приговорили к смертной казни через повешение. Перевели его в камеру для смертников, где он просидел три с лишним недели.
Я и представить не могу, что это такое — сидеть в камере смертников. Ждать, что вот-вот зайдёт охранник и скажет, что этот ужин последний. Что сновидения, которые ты увидишь этой ночью, последние. Что ты доживаешь последние часы в своей жизни…
Мне кажется, что это ужасно. Но мой отец так не думал. Судя по отчётам охранников, он вёл себя спокойно и непринуждённо. Словно сидел не в камере смертников, а отдыхал в номере отеля. Конечно, довольно-таки паршивого отеля — с невкусной едой и неудобной койкой… — но всё же…
Откуда такое спокойствие? Неужели, он не понимал, что его ждёт в ближайшее время? Или понимал, но не боялся смерти?..
Всё время, которое он провёл в камере для смертников, отец вёл себя спокойно и непринуждённо. Он был единственным, кто ни разу не закатил истерику, кто не кричал по ночам, не взывал к Господу, не звал свою мать… Камера, где сидел отец, хранила холодное молчание и спокойствие. Так же, как и его лицо.
Охранники не привыкли к такой беспечности, и потому пытались хоть как-то её развеять. Несколько раз один из них, приносивший ужин, говорил:
— Это твой последний ужин…
Он всячески растягивал, выделял это мрачное обречённое слово
последний…
но на отца это не производило никакого впечатления. Холодное спокойствие и безмятежность не сходили с его лица.
— Ну, последний, так последний… — спокойно говорил он и пожимал плечами.
И ел принесённую пищу (если эту массу можно было так назвать…) без какого-то особого энтузиазма. Будто был уверен, что он съест ещё ни одну такую порцию…
Беспечность эта не сошла с его лица и тогда, когда отца вывели из камеры, и он пошёл по последнему пути в своей земной жизни…
Он сразу понял, что на этот раз сказанные слова — не шутка.
— Это твой последний ужин… — сказал охранник, принёсший еду.
Прежде отец слышал подобные шутки. Но теперь он понял, что на этот раз всё серьёзно. Завтра… Это случится завтра… Заключённый прочитал в глазах тюремщика неподдельную холодную обречённость и сочувствие, которых раньше не было. Но даже это не произвело на смертника никакого впечатления.
— Ну, последний, так последний… — спокойно ответил он и пожал плечами.
Даже ночью отец не устроил истерики. Он спокойно улёгся на койку и уже через пять минут начал похрапывать. Стресс, ужас не лишили его сна… потому что их не было.
Бывали, конечно, (редко, но бывали…) крепкие парни, которые сохраняли на лице маску спокойствия и безмятежности до самого утра своего последнего дня в жизни. Но когда решётка открывалась, и в камеру заходил охранник с наручниками (ещё двое с автоматами ждали снаружи), безмятежность стиралась с лица заключённого. Начинались истерики, слёзные мольбы отсрочить казнь…
Охранники были уверены, что мой отец не выдержит хотя бы в последнее утро. Когда решётка откроется, чтобы выпустить его на последнюю дистанцию его земной жизни, он, наконец, сломается. Но не тут-то было…
Решётка открылась, в камеру вошёл охранник с наручниками и сказал:
— Пора…
И у отца не началась истерика. Он не упал на колени (по большей части, заключённые падают из-за того, что колени начинают дрожать от страха…) и не начал умолять. Вместо этого он спокойно встал и с не наигранной улыбкой ответил:
— Хорошо…
Он дал заковать себя в наручники и вывести из камеры, куда он больше никогда не вернётся…
В отличие от многих и многих своих предшественников, чьи ноги то и дело подкашивались, отец шёл к эшафоту твёрдой, уверенной походкой. Улыбка спокойствия и беспечности не сходила с его лица.
И вот эти сто семь шагов неизбежности подошли к концу. Отец увидел эшафот. Верёвку, заканчивающуюся петлёй. Палача, чьё лицо скрывал чёрный капюшон. И даже эта картина не стёрла с лица смертника его улыбку.
— Добрый день. — Отец бросил эту фразу палачу с невероятной небрежностью, услышав которую человек в чёрном капюшоне сделал нервный шаг назад.
Отец встал прямо под петлю и, по-прежнему улыбаясь, задрал голову вверх. Посмотрел на верёвку, которая очень скоро прервёт его жизнь, с какой-то… благодарностью.
Палач, опешивший от такого поведения смертника, просто стоял, будучи не в силах пошевелиться.
— Ну же! — поторопил его отец — Чего тянешь?..
Палач в недоумении посмотрел на охранников. Те только и сделали, что развели руками. Тогда палач, подошёл к лучезарно улыбавшемуся смертнику и надел ему на шею петлю. Казалось, отец обрадовался ещё сильнее, почувствовав на своём горле удушающую тяжесть верёвки.
— Вам есть, что сказать? — Казалось, палач выдавил из себя эту стандартную фразу с непосильным трудом.
— Да, — подтвердил отец.
Он обвёл взглядом людей, собравшихся посмотреть на казнь этого чудовища, и увидел среди зрителей свою жену. Он улыбнулся и громко, выразительно рассказал стихотворение:

О всех убийствах тех шалав
Не сожалею я ничуть.
Считаю я, что я был прав,
Ниспослан свыше был сей путь.

И я прозрел, и длань Господня
Сквозь этот Ад вела меня…
Происходящее ж сегодня
Мне показало: Бог – фигня!

Я исполнял Господню волю:
Уничтожал греха исток.
Топил порок в крови и боли,
Топил я похоть… А итог –

Стою теперь на эшафоте,
Бегут мгновения конца…
Не ощущаю я заботы
И справедливости творца.

Да, Бог совсем не справедлив…
Распутницы ведь за него убиты,
А Он, об этом позабыв,
Лишил меня своей защиты.

И вот сейчас, за миг до смерти
Я вновь прозрел, увидел свет…
Иль протестуйте, или верьте:
На небесах уж Бога нет!

Ещё я понял вместе с этим,
На свете есть один лишь Бог.
И озарил сей мир он светом…
И это я… Ведь я же смог

Убить немножечко греха,
Пускай, и крошечный процент…
Его изъял, как потроха
Из девок, купленных за цент.

И смерть моя ведь не конец!
Я вновь вернусь – дрожи, скотина!!!
Ведь каждый умерший отец
Родится вновь в обли…

Неожиданно раскрывшийся пол под его ногами (странно, по идее, ему на голову должны были надеть чёрный мешок…) прервал его рассказ. Стихотворение закончили скрип перекладины, треньканье натянувшейся верёвки, хруст ломающейся шеи. Но во всех этих звуках мать услышала конец отцовского произведения, и глаза её наполнились ужасом.
Может, это совпадение, но в стишке отца можно увидеть связь с цифрой Дьявола. Девять четверостиший — тридцать шесть строчек. 6 х 6. Плюс за миг до смерти отец не успел договорить шесть звуков (ь же звуком не является…). И того, 666…
Но не об этом думала моя мать. Она, наверняка, даже и не уловила эту, скорее всего, бессмысленную связь. Думала женщина о другом: о концовке стихотворения отца. Концовке, повергшей мою мать в немой ужас:

И смерть моя ведь не конец!
Я вновь вернусь – дрожи, скотина!!!
Ведь каждый умерший отец
Родится вновь в обличьи сына…

5.
Когда отца повесили, мать была на втором месяце беременности. Не на четвёртом, когда ни один врач уже не возьмётся делать аборт, а всего лишь на втором. И она без проблем могла бы убить меня ещё в своей утробе, но так и не решилась сделать это.
После долгих колебаний — убить меня или родить… — она выбрала второй вариант. Главным аргументом стала мысль: я буду всячески бороться с маниакальными наклонностями сына, если таковые начнут проявляться… Буду убивать их на корню…
Мама наивно подумала, что при помощи хорошего воспитания она сможет вырастить из «бомбы с часовым механизмом» нормального, адекватного человека. Однако то, что заложено на генетическом уровне, практически — а может, и вовсе… — невозможно исправить. Единственное, что она могла — контролировать каждый мой шаг, чтобы я не очутился в ситуации, которая спровоцирует взрыв…
Контролировать каждый шаг… Разве это возможно? Конечно, нет! Мать была просто не в состоянии находиться рядом со мной все двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю, а провоцирующая ситуация могла возникнуть когда и где угодно. Даже на знакомой привычной для меня дороге из школы домой.
Да-да, роковой для меня стала дорога, ведущая из дома в школу и обратно. Дорога, которую я очень любил, ведь она, можно сказать, вела меня к знаниям, а учиться мне нравилось всегда. Она вела меня к моим друзьям, с которыми можно было побеситься, повеселиться, просто поболтать…
Я любил эту дорогу, но она не ответила мне взаимностью. Она привела меня к конечной остановке моей нормальности. А там, на развилке, она резко вильнула и спровоцировала «взрыв». «Взрыв», подорвавший во мне все основы адекватности.
В тот тёплый апрельский день я шёл из школы домой по дороге, которая стала для меня родной. Шёл и увидел немного неприятную картину.
Если бы я не был «бомбой…», я бы, наверняка, бросил на завязавшуюся борьбу один лишь взгляд — может, сочувствующий, может, равнодушный… — и пошёл бы себе дальше. Но я был «бомбой…», и потому остановился. Начал внимательно наблюдать за завязавшейся борьбой, предвкушая скорый «взрыв», который изменит многое…
В двух метрах впереди от меня разгуливал голубь и собирал всякую вкуснятину — семечки, крошки хлеба… Он так увлёкся своим занятием, что не заметил, как к нему бесшумно подкрадывалась «смерть» — чёрная кошка…
Кошка пристально глядела на свою потенциальную жертву, бесшумно переставляя чёрные пушистые лапки. Голубь должен был заметить этот сверлящий взгляд. Заметить и улететь, пока ещё не поздно. Но изобилие валявшихся вокруг вкусностей притупило бдительность. Более того, он, наверное, опасался, что его собратья могут найти эту замечательную нычку, и тогда придётся делиться…
В общем, голубь не заметил нависшую над ним опасность, и кошка воспользовалась этим. Одним быстрым движением она подскочила к преспокойно разгуливающей птице и вонзила в неё свои острые зубы. «Чёрная смерть» хотела вгрызться в шею голубю и убить его сразу, но промахнулась. Зубы прокусили левое крыло.
Голубь понял, что улетать нет ни времени, ни возможности, и потому решил вступить в неравную борьбу.
У птицы не было ни одного шанса спастись, но она всё равно пыталась. Голубь яростно отбивался от атак кошки, один раз даже умудрился напасть. Причём атака его прошла более чем удачно — голубь умудрился выклевать своей противнице левый глаз.
Кошка издала какой-то странный звук и отступила на один шаг. В глазах голубя мелькнула надежда. Может, сегодня я и не умру… Но, к сожалению, надежда эта не оправдалась. Тяжёлое ранение, которое понесла кошка, не спугнуло её. Напротив, сделало «чёрную смерть» ещё более агрессивной.
Замешательство ослепшей на один глаз кошки продлилось всего секунду, может, две. После этого «чёрная смерть» совершила роковой для голубя прыжок. Кошка накинулась на несчастную птицу и буквально разорвала её на части прямо на моих глазах.
Я стоял и с замиранием сердца наблюдал за всем происходящим. Ни на секунду в моём воспаляющемся мозгу не возникло мысли помочь несчастной птице. Я не относился к любителям животных, которые в такой ситуации прогнали бы кошку, спасли бы и вылечили раненую птичку. Я был «бомбой…», и потому не стал останавливать это убийство.
Вместо того, чтобы отогнать свирепого хищника, я стоял и смотрел, как кошка выдёргивала перья из тела своей жертвы, разрывала её плоть на части, вылизывала с асфальта пролившуюся кровь… Наблюдал и чувствовал невероятное удовлетворение, которое было сродни оргазму после самого лучшего в мире секса.
Я смотрел на это жестокое убийство, и в мозгу моём тем временем поворачивалась, немного пощёлкивая, стрелка:

Критическая точка

Уравновешенный Маньяк
человек

Становление меня как маньяка произошло не сразу. К тому времени, когда кошка дожрала кишки растерзанной птицы и вылизала с асфальта всю кровь, стрелка только начала поворачиваться. Она прошла полпути к критической точке и замерла. Замерла неохотно, настороженно, готовая в любой момент сорваться с места и преодолеть весь оставшийся путь.
Стрелка не желала останавливаться на достигнутом. Она собиралась двигаться и дальше. Но для этого нужны были другие потрясения.
И они произошли…
6.
Возможно, окончательного «взрыва», превратившего меня в маньяка, и не случилось бы, если потрясения, способствующие этому, произошли бы в больший промежуток времени. Но их разделил всего лишь месяц (первый — в середине апреля, второй — ближе к концу мая…), и «взрыв» раздался…
Потрясение, которое подвело меня вплотную к критической точке, случилось двадцать пятого мая — в день последнего звонка.
Мы с друзьями, как и большинство школьников, решили погулять в парке. Но прогулка эта — как обычно бывает у старшеклассников… — не означала жуткую нажираловку и цепляние девушек, очень похожих на типичных шалав. Мы только что закончили седьмой класс, и наши представления о прогулке в парке были пока ещё более цивильными.
Конечно, я знал многих своих одногодок, которые уже успели перейти на развратный образ жизни, но ни я сам, ни мои компаньоны не относились к их числу. Поэтому прогулка в парке сводилась к распитию минимального количества пива и немного хмельному веселью. О цеплянии девушек сомнительной свежести речи вообще не было.
— Вы бы ещё в кафе-мороженое пошли! — усмехались наши развратные одногодки, но нас это ни капельки не смущало.
Мы держали себя в рамках, и всё было просто прекрасно, пока не случилось это…
Стрелка на часах сравнялась с цифрой 8, и мы решили разойтись по домам. Несколько пацанов на год старше нас, которых мы встретили на выходе (сами они только заходили в парк), с ухмылкой бросили нам вслед:
— Что, на «Спокойной ночи, малыши!» опоздать боитесь?
Мы с друзьями никак не среагировали на эти слова. Просто пошли себе дальше своей дорогой, сделав вид, что это касается вовсе не нас.
Если бы мы ушли на пять минут раньше или позже, я бы, возможно, не стал маньяком. Но Судьба распорядилась иначе. Она отправила нас с друзьями на остановку именно в этот момент. Именно в этот момент она послала к трамвайным путям двух в смерть пьяных девятиклассниц…
Я уже видел, как подъезжал мой трамвай. Я уже начал прощаться с пацанами, которым надо было ехать в другую сторону. Я думал, что сейчас спокойно сяду в трамвай и поеду домой. Но нет, за несколько десятков секунд до того, как мой трамвай подъехал на остановку, случилось это…
Я прощался с последним своим другом, с которым нам было не по пути, и в этот момент услышал дикий трезвон трамвая. Не моего — другого, который ехал в противоположную сторону. Вслед за этим изо рта друга вырвался целый фонтан — пиво с чипсами, которые он употребил с нами, плюс поглощённый дома обед. Я едва успел сделать шаг в сторону, чтобы этот фонтан не попал на меня.
Всё моё внимание было направлено на массу, вырвавшуюся из нутра друга, и на мысль: как бы этот поток не попал на меня… Я не смотрел по сторонам, не прислушивался к тому, что происходило вокруг.
А происходило следующее:
Трамвай, ехавший в противоположную моему дому сторону, тронулся с остановки и начал набирать скорость. В этот момент, откуда не возьмись, появились две в смерть пьяные девчонки и стали перебегать рельсы прямо перед движущимся транспортом.
У девчонок не было никаких шансов успеть перебежать рельсы. Так же, как у водителя трамвая — вовремя затормозить. И результат этой безнадёжной ситуации оказался ужасен: острые колёса проехались прямо по перебегавшим рельсы девушкам…
Когда моё внимание, наконец, вернулось к окружающей действительности (поток, извергаемый нутром друга, иссяк…), я увидел страшную картину. Рельсы с противоположной стороны от меня залила кровь. Она была повсюду: на путях, на колёсах трамвая, на газоне рядом… И в этой огромной луже, залившей всё, лежало два тела.
Одно из тел замолкло навсегда — трамвай перерезал одну из девушек ровно по талии. Несколько длинных змеек сизых кишок выползли наружу и смешались с грязью. Откуда не возьмись, появились два голубя и начали клевать этот деликатес. Кишки оказались такими вкусными, что птицы были готовы переклевать друг другу глотки, лишь бы урвать кусок побольше.
Подруга перерезанной пополам девушки не молчала. Она дико вопила, судорожно дёргая обрубками, которые ещё несколько мгновений назад были её ногами. Левую колёса трамвая оттяпали по самый пах, правую — чуть выше колена. Из обоих дёргавшихся обрубков брызгала кровь, дополняя, обновляя ужасающий пейзаж.
Выжившая, но искалеченная девушка визжала не одна. Ей аккомпанировали ещё несколько девчонок, стоявших на остановке. Трое упали в обморок. Несколько человек взяли пример с моего друга и опустошали свои желудки через не предназначенное для этого место.
Через пару мгновений из трамвая вышла белая как мел женщина — водитель. Секунд десять она стояла и смотрела на страшную картину, виновницей которой она стала. По истечении этого срока женщина развернулась и, словно во сне, направилась к проезжей части. Движение машин замедлилось, но не остановилось совсем, и водитель трамвая, не сумевшая пережить шок от увиденного, бросилась под проезжавший мимо КаМАЗ.
Раздался бешеный визг тормозов, который на мгновение приглушил стоявший вокруг ор, хруст ломающихся костей, чавканье размазывающихся по асфальту внутренностей, и дорогу, как и рельсы, залила огромная лужа крови.
Действо, развернувшееся возле парка в этот светлый весенний праздник, было ужасно. Но не оно испугало меня. В ужас ввела страшная мысль: всё происходящее мне ПОНРАВИЛОСЬ…

Критическая точка

Уравновешенный Маньяк
человек

Я смотрел на залитые кровью рельсы и дорогу, на раскромсанные тела двух несчастных девчушек, и мне это нравилось. Я не кричал, меня не тянуло блевать. Я стоял и с наслаждением наблюдал за всем происходящим. Прикрыв от удовольствия глаза, вдыхал дурманящий запах смерти…
Когда приехали машины «скорой помощи» и забрали порезанные тела, на место страшной мысли пришла другая — ещё более ужасающая: я хочу ещё… Хочу ещё увидеть кровь. Хочу ещё услышать эти душераздирающие крики смерти…
Я хочу ещё…
Из выпуска новостей я узнал, что погибшие девушки — ученицы девятого класса моей школы (почему я их раньше никогда не видел?..). Да, именно погибшие — вторая девушка тоже не выжила. То есть, врачи смогли её спасти, но пострадавшая, решила, что лучше умереть, чем остаться калекой без обеих ног. Девушка попросила своего парня, чтобы тот задушил её подушкой. И молодой человек выполнил просьбу любимой…
Но думал я не об этом. Новости я слушал лишь краем уха. Мысли мои были далеки. Я целиком и полностью сконцентрировал внимание на борьбе. Борьбе с желанием, возникшем возле парка.
Я хочу ещё…
Но с каждым раундом я всё чётче и чётче понимал: я не выиграю эту борьбу. Желание рано или поздно одержит верх. Оно неистовым зверем вырвется наружу, и свет увидит ещё одного кровавого маньяка…
7.
Действительно, я не смог победить в этой борьбе с жестоким, животным желанием. Оно одержало верх надо мной, и я понял: я должен пустить кровь. Просто обязан! Иначе я сойду с ума…
Я никогда не употреблял наркотики. Я не знал, что человек чувствует, когда у него начинается «ломка». Лишь предполагал. И, судя по моим догадкам, «ломка» началась и у меня…
Я никак не мог справиться с дрожанием рук. Словно они жаждали взять в руки нож. Огромный мясницкий тесак. Взять его и вонзить в плоть… Выпустить кровь… Поскрести по костям… И пока они не сделают этого, они не успокоятся. Не перестанут трястись.
Горло моё настолько пересохло, что превратилось в пустыню. И спасти его не могли ни один… ни два… ни десять литров выпитой воды. Мой организм охватила другая жажда. Жажда крови, и никакая жидкость — кроме вязкой, тёплой, красной… — не могла удовлетворить её…
Голова моя гудела. Она буквально разрывалась. Разрывалась от образов, переполнявших её. Жестоких образов. Образов смерти и ужаса. Образов, преисполненных болью и отчаянием. И я с ужасом понимал, что они не уйдут. Эти образы никуда не денутся, по крайней мере, до тех пор, пока я не воплощу их в жизнь.
Бороться с «ломкой» терпением — это бесполезно. Из многих и многих фильмов о наркоманах я чётко уяснил это. Единственный способ избавиться от невыносимого желания — удовлетворить его.
Я понимал это, но всё же пытался бороться. Надеялся, что справлюсь. Я же испытывал «ломку» не от наркотиков. Жажда моя была другой. Более страшная, более животная, но, возможно, менее одержимая. Я надеялся, что мою «специфическую ломку» можно подавить без удовлетворения невыносимого желания, ведь последнее означало беду…
Я искренне верил, что смогу подавить свою «ломку». Точнее, пытался в это верить. Но надежды мои оказались несбыточными…
Я предпринимал мыслимые и немыслимые усилия, но они не принесли никакого эффекта. Мои руки не только не успокаивались, но напротив — дрожь в них становилась всё более явной, всё более невыносимой.
Если первое время несколько литров выпитой холодной воды хоть как-то спасали иссушенное горло, то теперь не помогали и они. Мне казалось, что очень скоро по всей моей ротовой полости пойдут длинные глубокие трещины…
А образы… они не исчезали. Напротив, с каждым днём они становились всё более чёткими, всё более яркими…
Какое-то время я мог обманывать себя. Твердить, что всё хорошо, что я прекрасно справлюсь и без убийств. Но вот срок надежд истёк, и я с суровой неизбежностью понял, что я не могу терпеть. Я ДОЛЖЕН КОГО-НИБУДЬ УБИТЬ!!!
Если бы я подумал так раньше, пока ещё не стал свидетелем ужасающей картины возле парка, мысль эта пронзила жутким холодом всё моё нутро. Но теперь я отнёсся к такому решению с невероятным спокойствием. «Ну и что? — решил я. — Пролью немного крови… Спровоцирую несколько предсмертных хрипов… Что тут такого?»
Однако это оказалось не так просто, как я сначала подумал.
Я уже собирался выйти на охоту — поймать и убить свою первую жертву… — и тут у меня в мозгу вдруг возник образ.
Память вернула меня в тот страшный день, когда я стал свидетелем смерти двух несчастных девушек под колёсами трамвая. Но сделала она это не для того, чтобы подстегнуть. Напротив, память попыталась отговорить меня.
Я снова увидел ту страшную картину. Но на этот раз моё внимание сконцентрировалось не на крови, ужасе и боли, пропитавших атмосферу вокруг. Я увидел бледную как мел женщину — водителя трамвая. Как она, словно в каком-то бреду, вышла из железного убийцы. Как она тупо смотрела на два тела — одно безжизненное, другое дёргающееся и вопящее. Как она, качаясь, направилась к дороге и бросилась под грузовик…
Женщина убила двух подростков. Сделала это ненамеренно, но всё равно не смогла пережить. Она, поняв, что не вынесет тяжкий груз вины, покончила с собой.
Я вспомнил о женщине, управлявшей железным, бездушным убийцей, и подумал: «Она не смогла пережить две случайные смерти, в которых она, в принципе, и не виновна… А смогу ли я выдержать это? Выдержать, учитывая тот факт, что я убью своих жертв неслучайно. Я сделаю это намеренно, в полной мере сознавая исход своего дьявольского замысла…»
Смогу ли я пережить это?..
Сознание моё разделилось на две противоположные друг другу части. Как ангел и демон, сидящие на плечах и нашёптывающие в разные уши. Ангел толкает на праведный путь, демон — на подлый поступок…
Демоном стало безумное, жестокое желание.
Я хочу ещё…
Оно толкало меня совершить чудовищный, бесчеловечный поступок — лишить жизни себе подобного. И что самое ужасное — не просто лишить, а сделать это с особой, звериной жесткостью.
Но, к счастью, в последний момент на другом полюсе появился ангел. Ангел, толкавший меня на путь истинный. Возможно, он был не так силён, как демон, но всё же мог составить ему какую-никакую конкуренцию. Ангелом этим стало сомнение.
А смогу ли я?..
8.
Это сомнение
А смогу ли я?..
росло подобно снежному кому. Оно неумолимо катилось по моему сознанию, увеличиваясь в размерах. Материал для нового и нового слоя появлялся каждый раз, когда я задумывался об этом.
А смогу ли я?..
Ком рос и неумолимо раздавливал уверенность, что я действительно смогу сделать это. Смогу и после не пойду кидаться под грузовик.
Ком рос и выдавливал из меня уверенность. Однако дикое, звериное желание
Я хочу ещё…
было ему не по зубам. Оно увеличивалось в размерах пропорционально кому сомнения, может, даже быстрее, становясь если не более могущественным, то хотя бы достойным соперником.
Ангел и демон, сидящие на моих плечах, стали вдруг одинаково сильны, и я не знал, что мне делать. Я разрывался. С одной стороны, я хотел исполнить своё нестерпимое желание — пустить кровь… — и посмотреть, понравится ли мне это?.. Но с другой — воспоминание о женщине-водителе трамвая не давало мне поступить так. Сомнение — а справлюсь ли я с этим грузом?.. — не оставляло меня.
Это было пыткой. Пыткой, которая, как мне казалось, не закончится никогда…
Однако я нашёл решение тупиковой проблемы. Оно оказалось таким простым, таким примитивным, что я ещё долго сетовал на себя — почему этот выход не пришёл мне в голову раньше?
Я решил, что можно пустить не людскую кровь…
Правда, а почему бы и нет? Такое решение удовлетворит и ангела, и демона, разрывающих меня на части, сводящих с ума. Во-первых, я увижу кровь, и, может, мои маниакальные способности уснут также быстро и резко, как они проснулись. Во-вторых, я не буду страдать угрызениями совести. По крайней мере, такими, какие были бы, если бы я убил человека…
Верил ли я в это? В то, что действительно смогу удовлетвориться таким малым. Что маниакальные наклонности уснут. Уснут навсегда…
Наверное, верил. Если бы нет, я не попытался бы сделать то, что планировал.
Эта, как мне казалось, гениальная идея пришла мне в голову, и уже через пятнадцать минут я бродил по улице. Встречавшимся мне людям могло показаться, что я хожу без цели, просто прогуливаюсь, но это, разумеется, было не так. Я искал жертву. Жертву, которая спасёт меня от нахлынувшего безумия.
Искал я долго — около полутора часов. И вот, наконец, я увидел идеальный вариант. Идеальную жертву. Идеальную обстановку.
В одной мрачной подворотне я увидел дерево, вокруг которого столпились несколько собак. Животные гавкали, прыгали, явно пытаясь что-то достать. Как я впоследствии узнал, этим чем-то была маленькая рыжая кошечка, сидевшая на третьей от земли ветке.
Просто идеальный вариант!
Я ещё раз осмотрелся и, убедившись, что вокруг никого нет, направился к дереву.
Собаки почувствовали чьё-то приближение и, отведя взгляды от своей потенциальной жертвы, повернули морды в мою сторону. Одна из шавок даже прирыкнула на меня. Но я не испугался. Я посмотрел на неё, и собака, заскулив, отбежала в сторону. Подруги последовали её примеру. Наверное, почувствовали, что я — вулкан злости, и связываться со мной не стоит.
Собаки отбежали в сторону, но недалеко. Наверное, чувствовали приближавшийся обед…
Я тем временем подошёл к дереву. Встал на то место, где совсем недавно сидела свора собак. Позвал сидевшую на ветке кошечку.
Животное, после ухода потенциальных убийц, почувствовало себя в безопасности и расслабилось. Потеряло бдительность и прыгнуло мне на плечо, по которому я, приговаривая кис-кис, прихлопывал пальцами.
Кошка прыгнула мне на плечо и только тогда почувствовала энергию, исходившую от меня. Энергию, пропитанную злобой. И жаждой убийства…
Кошка поняла, что совершила ошибку. Самую ужасную ошибку в своей жизни. Но было уже слишком поздно. Мои пальцы намертво вцепились в мягкое рыжее тельце. Эта ошибка, которую совершила кошка, прыгнув мне на плечо, станет последней в её жизни.
Я вцепился в кошку обеими руками и потащил её к своре собак, покорно сидевших в стороне.
— Взять! — крикнул я шавкам и кинул им пойманную кошку.
Около полудюжины челюстей вонзились в мягкое рыжее тельце и начали растаскивать его в разные стороны.
Я очень внимательно наблюдал за тем, как мощные челюсти рвут тело кошки на части. Как они растаскивают и пережёвывают окровавленные куски. Как хватают кишки с разных концов и начинают растягивать их, желая разорвать. Как вылизывают кровь с асфальта, когда последний кусок мяса и кишок оказался в желудке одной из шавок.
Я наблюдал за происходящим, в полной мере осознавая, что это моя вина. Несчастная кошечка погибла из-за меня. Если бы не я, она просидела бы на дереве до тех пор, пока собаки не ушли, а после благополучно пошла бы себе дальше. Но я вмешался, и её сожрали живьём. Я убил рыжую кошку, причём сделал это очень жестоко.
Но очень скоро это перестало меня волновать. Я сразу забыл и о рыжей кошке, которая спрыгнула с дерева мне на плечо, подписав себе тем самым смертный приговор, и о том, что я с ней сделал. Эти мысли вытеснила другая, обжигающая своей обречённостью.
Я хочу ещё…
Больше…
Кого я хотел обмануть? Я ведь с самого начала знал, что не смогу этим ограничиться. Смерти одного животного недостаточно для того, чтобы подавить маниакальный всплеск.
А чего будет достаточно?
Я знал ответ ещё до того, как вопрос пришёл мне на ум, но всё же он меня испугал. Испугал своей простотой, своей жестокостью. Своей простой жестокостью.
Для преодоления маниакального всплеска мне нужно более серьёзное убийство. Более ощутимое.
Более человеческое…
Да-да, именно так. Каким бы пугающим это не казалось, но мне необходимо более человеческое убийство.
Но станет ли это лекарством от маниакальной болезни? Или же оно только подпитает её, укоренит?
Я пытался заставить себя поверить в то, что я не знал ответ на этот вопрос. «Вот если я решусь сделать это, тогда и проверим… — мысленно проговорил я. — Если не решусь, вопрос этот станет риторическим…»
Но действительно ли этот вопрос мог стать риторическим? Едва ли. Во-первых, в глубине души я сомневался, что я смогу воздержаться от более человеческого убийства. Точнее, я был уверен в обратном. Во-вторых, я уже точно знал, чем закончится это убийство. Оно далеко не уймёт мой маниакальный нрав.
Это я мог сказать точно, потому что стрелка на шкале моей психики щёлкнула вновь, оставив позади даже критическую точку. Щёлкнула, сжигая за собой все мосты. Не оставляя для себя права вернуться в прежнее положение.

Критическая точка

Уравновешенный Маньяк
человек

9.
Я всё чётче и чётче понимал, что у меня есть лишь один способ избавиться от нахлынувшего наваждения: убить человека… И далеко не факт, что даже это принесёт избавление. Вполне возможно, что мне понравится убивать. Понравится, и я захочу повторить это. Повторять снова и снова…
Я долго боролся с собой. Точнее, мне показалось, что долго. Окутанный пленом бреда и «ломки», я думал, что прошла целая вечность с того момента, когда я убил рыжую кошечку, но на самом деле — всего два-три дня. И тогда я решился… Я решился убить человека. А там — будь что будет…
Насчёт того, кто станет моей жертвой, я думал недолго. Мне понравилось, как выглядят кровь и кишки выпускницы девятого класса, и я решил, что моей жертвой станет девушка этого возраста.
Найти жертву оказалось не так сложно, как я сначала думал. Единственное, что мне нужно было сделать — войти в Интернет, зайти на сайт «в контакте» и ввести нужные параметры.
Некоторые люди имеют глупость оставлять на своей страничке свой домашний телефон и — что было для меня особенно важным… — адрес. Причём не скрывают это от всех пользователей.
Я надеялся найти девушку-выпускницу девятого класса, у которой хватило бы глупости поступить так же. И надежды мои оправдались. Я нашёл девку по имени Лена К***ова — выпускницу девятого класса, пытавшуюся поступить в проф. лицей № 24. Кстати, закончила она мою родную школу…
«Что ж, Лена, боюсь, ни в какой лицей ты не поступишь…» — подумал я, и губы мои растянулись в злой усмешке типичного маньяка.
Я выбрал жертву и начал слежку…
Большинство вечеров, которые девушка возвращалось домой, её сопровождал какой-то парень. «Наверное, её молодой человек…» — решил я. Нападать в такой ситуации было более чем неразумно. Даже над тем, что я — в силу своего возраста… — справлюсь с одной девушкой, стоял большой вопрос, а если с ней будет ещё кто-то (тем более, парень…), задача становилась вообще невыполнимой.
Приходилось ждать, пытаясь не сойти с ума от образов, буравящих мой разум. Образов, с каждым днём становившихся всё более яркими, всё более чёткими, всё более безумными…
«Ещё неделя, и моему рассудку придёт конец…» — мрачно подумал я. Но до этого, к счастью, дело не дошло. Через два или три дня после того, как мысль эта вкралась в мою свихнувшуюся башку, девушка вышла из дома одна. Мой звёздный час настал…
Лена вышла из подъезда и куда-то пошла.
В магазин?.. На свидание?..
Куда — меня совершенно не волновало. Главное — девушка вышла одна. Идеальный шанс для нападения. Упускать его не стоит…
Я осмотрелся по сторонам. Убедился, что на улице были лишь двое — я и моя жертва… — и пошёл за девушкой.
Лена долго не замечала следовавший за ней «хвост». Или старалась не замечать. Наверное, своим спокойствием девушка хотела показать то, что она не боится. Но энергия, исходившая от меня, преисполненная злобой и жаждой убийства, была сильнее. Лена не выдержала и обернулась, всматриваясь в темноту полными ужаса глазами. И в этот момент мощный удар биты обрушился на неё. Обрушился и отключил сознание.
В период слежки и выжидания удобного случая я заодно подыскивал и удобное местечко для своих кровавых игр. Нашёл его я очень быстро — одно симпатичное здание на окраине нашего района, куда не заходили даже бродяги.
Маме я сказал, что пойду к другу на день рождения и, скорее всего, останусь у него на ночёвку. Женщина поверила в эту сказку на сто процентов, и домой сегодня я мог особенно не спешить. Единственная проблема, которая встала передо мной — смогу ли я дотащить довольно крупную девушку до облюбованного местечка?..
Я справился с этой нелёгкой задачей. За полчаса дотащил девку до заброшенного здания (шёл по как можно более тёмным углам, чтобы никого не встретить…). Занёс её внутрь. Привязал к заранее подготовленной кровати. Начал ждать.
Конечно, я мог убить её сразу. Просто перерезать ей глотку и смотреть, как из раны хлещет кровь. Но это не удовлетворило бы моё желание истинного маньяка. Я хотел увидеть выражение адской боли и мучений на перекошенном лице… Хотел услышать крики, издаваемые харкающим кровью ртом И потому я ждал.
Удар мой оказался на удивление сильным. Девушка пришла в себя только минут через сорок после того, как я привязал её к старой расшатанной кровати. Один глаз её открылся (второй заплыл от удара…) и удивлённо осмотрел окружавшую обстановку.
— Что за… — прошептала девушка, а когда увидела меня, дико завопила: — Мать твою, какого чёрта ты притащил меня сюда?!..
Я ничего не ответил. Просто улыбнулся и начал подходить к своей жертве, беспомощно растянувшейся на кровати.
— Не смей меня трогать, ублюдок!!! — ещё громче заорала Лена.
В принципе, я не планировал трогать её. По крайней мере, в том смысле, о котором говорила девушка. Я собирался проникнуть в её нутро, но не так, как это делает насильник. Я собирался проникнуть в её нутро, как маньяк…
— Минуточку… — приглядевшись ко мне, пробормотала девушка. — Я тебя знаю… Ты учишься в моей бывшей школе… Да-да, ты закончил седьмой класс… Я знаю тебя, и тебе конец… Мой парень сделает из тебя отбивную… Тебе конец… — девушка повысила голос, чтобы я точно услышал её слова. — Слышишь, мудак, тебе конец!!!
— Нет, — возразил я, — конец тебе… ТЕБЕ!!! — и глаза мои дьявольски блеснули.
Я ещё ближе подошёл к девушке и понял, что в ней раздражало меня больше всего. Бешено вращающийся, преисполненный животным ужасом глаз. Так, может, вырвать его, чтобы он меня не нервировал?..
Я думал, что я не смогу. Или мои пальцы будут слишком сильно дрожать, или желудок не справится с таким действом и опорожнит себя через рот.
Я думал, что так оно и будет, но я ошибся. Пальцы мои железной хваткой вцепились во вращающийся, жутко раздражающий меня глаз и начали выуживать его из глазницы. А желудок мой среагировал на это действо более чем нормально. Он даже не булькнул.
Я вытащил голубой глазик девушки легко и спокойно. Как некогда выковыривал из своего носа козявки и приклеивал их школьной парте с внутренней стороны столешницы. Да, не ожидал от себя такой стойкости…
Глаз очутился на моей ладони, и девушка, отойдя от шока, заорала. Громко. Жадно. Пронзительно. Это было то, чего я так ждал. Дикий крик — музыка для ушей маньяка…
Пару минут я наслаждался этими душераздирающими воплями. Но по истечении этого времени они начали надоедать мне, а эта сучка всё никак не замолкала. Портила мне всё наслаждение…
— Да заткнись ты, сучка!!! — взревел я и вогнал в широко раскрытый рот её собственный голубой глаз.
Кляп из глаза получился не очень хороший. Лена в беспамятстве пережевала его, проглотила и продолжила вопить.
Я, стараясь не обращать внимания на крики, которые из музыки превратились в назойливый шум, склонился над ухом девушки и сладко прошептал:
— Ну, и кому из нас конец?
Я сделал это и подумал: «А ведь, наверное, раньше с ней так разговаривал её парень… Когда он лежал на девушке и трахал её, он шептал ей в ухо что-то любовное, что-то романтическое… А может, это были какие-нибудь непристойности, которые заводили их обоих…»
Да, девушка, наверняка, привыкла слышать жаркий шёпот прямо в самое ушко. Но она едва ли слышала то, что сказал я. И больше не услышит никогда…
— Ну, и кому из нас конец?
И ещё
— Я так хочу посмотреть что у тебя внутри…
В этот раз Лена не стала кричать, чтобы я, такой ублюдок, не смел её трогать. Она продолжала душераздирающе орать, извиваясь как змея на расшатанной, скрипучей кровати.
Она извивалась как змея, но это ничуть не помешало мне сорвать с неё белоснежную футболку с изображённой на ней улыбающейся рожицей. Точнее, футболка девушки уже перестала быть идеально белой — её оросила кровь, капающая из пустой глазницы.
Я сорвал футболку с улыбающейся жёлтой рожицей и увидел грудь Лены, облачённую в розовый полупрозрачный лифчик.
Всё-таки она шла на свидание…
Как это ни странно, но соски девушки встали и теперь чётко проступали через мелкую розовую сеточку.
Вид соблазнительной груди, несмотря на сложившуюся ситуацию, очень возбудил меня. Я почувствовал нестерпимое желание прикоснуться к проступающим сквозь сетку сосочкам. Сначала пальцами, потом — языком. Обхватить их губами и поласкать. А после задрать джинсовую мини-юбку, сорвать с бёдер трусики (наверняка, тоже розовые…) и нежно войти во чрево девушки…
Тяга взять девушку была нестерпимой. Однако желание убить эту вопящую сучку преодолело её.
Я не стал насиловать Лену.
— Я так хочу посмотреть на твоё нутро! — борясь с желанием взять её, воскликнул я.
С этими словами я схватил лежавший рядом нож и вонзил его в тело извивавшийся девушки. Прямо в голый живот — чуть выше края джинсовой мини-юбки, которую я несколько мгновений назад хотел задрать…
Нож беспрепятственно вошёл в живот девушки. Так же легко острое лезвие стало распарывать кровоточащую плоть.
Какие-то несколько секунд, и на животе девушки появился глубокий порез. Он начинался чуть выше паховой области и заканчивался чуть ниже соблазнительной груди, облачённой в розовый лифчик.
Я раскрыл этот порез и сделал то, что так хотел — сквозь хлеставшую из дыры кровь я рассмотрел внутренности девушки…
К моему глубочайшему удивлению, даже после такой сложной, можно сказать, смертельной операции Лена осталась жива. Она перестала вопить, но ещё дышала и издавала какие-то булькающие звуки окровавленным перекошенным ртом.
Тогда я схватил одну из кишок Лены и начал вытаскивать её из живота, делая необходимые надрезы. На ощупь она была как мерзкая, скользкая змея, так и норовящая вырваться из пальцев. Но я умудрился не выпустить её. Я благополучно вытащил длинную скользкую ленту из живота и удержал её в руках.
А Лена по-прежнему была жива…
Я вытащил кишку из живота девушки и стал тянуть её, пока скользкая лента не достала до Лениной шеи. Когда это случилось, я обмотал последнюю тремя тугими мотками и начал душить свою жертву.
Эта операция прошла успешно — через полминуты Лена перестала дёргаться. Её окровавленный рот булькнул последний раз и замолк навсегда.
Так прошёл мой первый опыт маниакальных игр…
10.
Так прошёл мой первый опыт кромсания людей… Думаю, он удался на славу. Сие действо, которое я совершил, доставило мне такое удовлетворение, какое не принёс бы даже самый лучший в мире секс. Всё моё нутро обожгло приятным жаром, руки немного дрожали. Не от страха — от нахлынувшего удовольствия. И, что самое страшное, мне ничуть не было жалко эту несчастную девушку….
Так прошёл мой первый опыт кромсания человека… И, как я и опасался, он не стал последним.
Когда я выпустил кишки несчастной девушки, я понял, что я «подсел». Так же, как наркоман «садится» на иглу, я «сел» на нож. Точнее, на желание орудовать им, пуская кровь, принося адские мучения.
Я понял, что я стал зависим от жажды убивать. И это меня ничуть не испугало. Стрелка на моей шкале стала многотонной махиной. Она неизбежно завалилась на сторону маньяк, и ничто на свете не смогло бы поднять её хотя бы до критической точки.

Критическая точка

Уравновешенный Маньяк
человек

Тело несчастной Лены К***вой я сжёг, а пепел ссыпал в коробку — из под чего, не знаю… — которую нашёл дома. Выковырял из стены два кирпича, один из которых кинул в тёмный угол, второй — оставил как дверцу самодельного сейфа. Коробку с пеплом я спрятал в последний — сувенир на память.
За всю мою маниакальную деятельность сувениров таких скопилось много — восемнадцать штук. С каждой новой прибавкой сейф приходилось то и дело расширять.
За четыре года я убил восемнадцать человек. С каждой новой жертвой способ убийства становился всё более жестоким, всё более изощрённым. Я набирался опыта, рос, и просто выпускание кишок уже не доставляло мне удовлетворения.
Убийство без удовлетворения — всего лишь мясорубка, марание рук кровью. Я не хотел заниматься такой грязной работой, и потому придумывал всё более и более изощрённые способы умерщвления своих жертв. Такие, которые приносили бы им адские мучения, а мне — неистовое удовольствие.
Я убил восемнадцать человек, а менты так и не смогли поймать меня. Мозг истинного маньяка слишком изощрён, чтобы его понял нормальный, адекватный человек. Поэтому ни один милиционер не смог раскусить этот крепкий орешек. Орешек, которым был настоящий палач — я…
Менты не нашли так же и ни одной моей жертвы. Место, где я проводил свои жестокие, больные, нечеловеческие игры, не обнаружили (по крайней мере, при моей жизни…), а следовательно, не обнаружили и коробки, в которых я хранил прах убитых. Всех моих жертв объявили без вести пропавшими, а по истечении определённого срока — умершими.
За эти четыре года, которые я «работал» своим ножом и другими орудиями смерти, ни у кого и в мыслях не возникло заподозрить меня хоть в чём-то. В повседневной жизни моя маниакальная сущность пряталась под маской очень воспитанного, галантного, интеллигентного молодого человека, который нравился абсолютно всем. Но когда на город опускалась ночь, и моя истинная сущность вырывалась на свободу…
Никто ничего не подозревал. Даже моя мать, каждый день ждавшая, что я начну кромсать людей. Даже она не смогла увидеть те изменения, которые произошли во мне.
Да, вот таким мастерским актёром я был — умудрялся скрывать свою истинную сущность от женщины, с которой жил, которая ждала от меня кровавой бойни…
Однако люди — не машины (это относится и к изощрённым маньякам тоже). Им свойственно ошибаться, и даже малюсенькая ошибка может поставить крест на всей идеально выстроенной лжи.
Такой косяк случился и у меня.
Четыре года я выстраивал вокруг себя легенду милого, уравновешенного молодого человека, и это у меня получалось просто прекрасно. Верили все, даже моя мать. Но однажды я совершил одну маленькую ошибочку, и по идеально выстроенной легенде побежала трещина. Всего лишь одну маленькую ошибочку, но её вполне хватило, чтобы у моей матери появились какие-то подозрения…
11.
Это началось тогда, когда я убил свою пятнадцатую жертву…
Ей стал один парень, который жутко меня раздражал. С виду он был очень хлипкий, однако это впечатление оказалось обманчивым. Я недооценил паренька, и он преподнёс мне неприятный сюрприз, заставивший меня попотеть…
Выкрав его из его же собственной квартиры, я притащил очередную жертву на арену своих жестоких игр и усадил в приготовленное заранее кресло. Руки я приковал наручниками, ноги — привязал верёвками, после чего начал ждать пробуждения похищенного пацана.
Он приходил в себя очень медленно — гораздо медленнее всех предыдущих жертв… — и это лишний раз подтвердило моё ошибочное впечатление, будто я имею дело с хлюпиком.
Когда парень пришёл в себя, он начал орать, ныть, звать на помощь свою мамочку. От этих воплей мне стало противно. Даже девушки, как правило, вели себя более мужественно.
— Заткнись! — взревел я. — Веди себя как мужик!
С этими словами я схватил приготовленный заранее молоток и со всей силы стукнул им по лежавшей ладонью вниз кисти пацана. Раздался хруст ломающейся кости, рука вспухла и посинела, на месте удара моментально вскочила большая пунцовая гематома.
Пацан, разумеется, не заткнулся. Он заорал ещё сильнее. Но, хотя бы, он перестал звать свою мамочку, что раздражало меня больше всего. Просто крик я смогу стерпеть. За четыре года я успел привыкнуть к воплям и похуже…
Внемля музыке криков своей жертвы, я снова поднял молоток вверх и снова опустил. На этот раз попал по мизинцу левой руки. Туда и целился… Снова раздался хруст кости, крик стал заметно громче.
Я бил молотком по мизинцу снова и снова, пока последний не превратился в кровавую кашу, перемешанную с кусочками раздробленной кости. Когда это случилось, внимание моё переключилось на безымянный палец, потом на средний, и так далее…
Когда все десять пальцев на руках превратились в кашу, парень сорвал голос и перестал орать. Из его широко раскрытого рта доносились едва слышные всхлипывания и стоны.
Крики прекратились, и я смог сосредоточиться, обдумать — что я хочу сделать с этим гадом? Как убить его, чтобы эта смерть принесла мне неистовое удовольствие?..
Думал я долго, и в конечном итоге пришёл к выводу, что нужно его расчленить… Не просто расчленить, а по частям отрезать конечности, наблюдая, как он умирает, истекает кровью… Если к тому моменту, когда я завершу сие действо, этот кровоточащий обрубок останется жив, я вставлю ему в глаз длинный болт и буду медленно вворачивать, пока он не пробуравит мозг и не убьёт искромсанное тело…
Решив так, я направился к ящику с инструментами. Нашёл то, что нужно было для осуществления очередной кровавой игры, и, насвистывая какую-то весёлую песенку, вернулся обратно к жертве.
Тот никак не среагировал на лобзик, который я держал в руке. Казалось, что после раздробления пальцев пацан перестал ощущать реальность. Всё происходящее казалось ему кошмаром, и он с нетерпением ждал, когда же этот страшный сон закончится…
Однако вернувшаяся боль подсказала ему, что на самом деле это не сон. Боль, пришедшая тогда, когда холодная острая сталь коснулась его запястья и начала пилить его…
Я пилил руку жертвы медленно, никуда не торопясь. Я хотел, чтобы он прочувствовал каждое движение лобзика, с каждым разом всё глубже и глубже проникавшего в его плоть. Из раны рекой хлестала кровь, но она не пугала меня. Напротив, только сильнее заводила.
Во время этого действа возникла одна лишь проблема — лобзик наткнулся на кость… Но это препятствие не стало непреодолимым — лезвие немного проскрежетало и справилось-таки с возникшей проблемой. Дальше дело пошло как по маслу.
Запястье отделилось от руки, и тогда у меня начались серьёзные проблемы…
Я думал, что болевой шок обездвижит мою жертву. Лишит сознания. Возможно, даже, убьёт… Но не тут-то было. Боль придала пацану невероятную силу.
Быстрым молниеносным движением парень отвёл назад искалеченную руку и со всей силы врезал ей мне по голове. Из раны с новой силой хлынула кровь. Скорее всего, обрубок обожгло адской болью, но пацан не обратил на это никакого внимания. Он решил поквитаться со мной, и такие мелочи не могли его остановить.
Удар моей жертвы был силён. Более того, я его совсем не ожидал, и потому как кукла отлетел к стене. Стукнулся головой. В глазах всё поплыло.
Пленённый пацан тем временем пытался освободиться. Невероятной силы, которую ему придала злость, вполне хватило на то, чтобы порвать верёвки на ногах. А вот освободить руку, прикованную наручником, мощи не хватило…
Но парень не растерялся. Ногами он схватил лобзик, который я, отлетая к стене, уронил, и подкинул его вверх. Совершив какой-то нереальный акробатический трюк, пацан умудрился схватить ручку зубами и… держа лобзик во рту, начал пилить себе запястье чуть выше наручника.
С этой задачей он справился невероятно быстро. Освободившись, он вскочил и, размахивая кровоточащими обрубками, кинулся ко мне.
Я всё ещё не пришёл в себя. Перед глазами по-прежнему плыли круги. Правда, они были уже не такими чёрными, и я чувствовал, что сил почти хватает для подъёма на ноги… и в этот момент мощный удар обрушился на мою голову, вновь притупив сознание.
Пацан, чудом не лишившийся сознания от болевого шока и большой потери крови, подбежал ко мне, стоявшему на корячках, и начал пинать меня ногами, подняв вверх свои кровоточащие обрубки. Для равновесия
Он бил не целясь, не рассчитывая силы. Когда хочешь запинать человека до смерти, никогда не задумываешься о таких мелочах… И он, наверное, добился бы своего, если бы я гаснущим взором не увидел спасительный лобзик…
Когда парень отрезал свою вторую руку, он в беспамятстве кинул лобзик в сторону. Куда именно — он не обратил внимания. Слишком много боли и мучений принесло парню это орудие, чтобы он заботился о судьбе лобзика…
Так получилось, что он бросил лобзик в ту сторону, куда за несколько десятков секунд до этого отлетел я. И вот теперь угасающим взором я увидел спасительный блеск. Отражение тусклого света от залитого кровью лезвия орудия смерти…
Я увидел инструмент, лежавший в полутора метрах от меня, и в моих мутнеющих глазах блеснула надежда. Может, этот гад не добьётся своего. Может, он не выбьет из меня весь дух. Может, я сегодня не умру…
Надежда эта придала мне немного сил. Последних, как я понадеялся, должно было хватить на то, чтобы добраться до лобзика, и я пополз.
Парень, избивавший меня ногами, так увлёкся этим занимательным, приносящим ему невероятное наслаждение занятием, что не заметил, к чему я ползу. Наверное, он решил, что я просто пытаюсь спастись, и продолжал слепо пинать меня, продвигаясь вперёд наравне со мной.
Эти полтора метра показались мне длиннее, чем расстояние от Земли до Солнца. Я боялся, что сил моих не хватит, и я не смогу преодолеть этот короткий, но в то же время бесконечно длинный отрезок пути.
Но я всё-таки смог. Я дополз. Протянул руку. Схватил ручку лобзика, обдавшую мою ладонь приятной прохладой спасения. Главное, чтобы у меня хватило сил для последнего рывка…
Парень, наверное, так и не увидел, к чему я полз. А может, увидел, но было уже слишком поздно. Так или иначе, но моя рука, сжавшая ручку лобзика, взвилась вверх и нанесла удар. Последний, наверное, пришёлся по ногам взбунтовавшейся жертвы — парень закричал и с шумом повалился на пол.
Я, не теряя времени, подполз к нему и нанёс ещё один удар. Я хотел перерезать ему горло, но не был уверен, что попал. Удары пацана выбили из меня все силы, и взор мой потух прежде, чем я убедился: смертельную ли рану я нанёс взбунтовавшейся жертве.
Взор мой потух, и сладкие волны забытья приняли меня в свои объятья…
Возможно, удар, который я нанёс своей пятнадцатой жертве, не был смертелен, и парень, придя в себя раньше меня, добьёт совершившего ошибку маньяка… Да, это вполне могло быть, но меня это не интересовало. Я плавал в чёрных волнах, слегка подкрашенных красным цветом крови, и мне было хорошо и спокойно. Ничего не хотелось…
Впоследствии я понял, что рана, которую я нанёс парню, всё же оказалась смертельной. Если бы было иначе, взор мой не включился бы никогда, и чёрные волны забвения стали бы чёрными волнами смерти.
Но я пришёл в себя. Увидел рядом с собой свою пятнадцатую жертву. Уже мёртвую жертву.
Парень лежал, запрокинув голову. На горле его зияла, казалось, бездонная кровоточащая дыра. Всё-таки я добился своего — удар мой пришёлся прямо по шее пацана и оказался смертельным.
Я немного привстал и осмотрел тело.
Широко раскрытые глаза вылезли из орбит. Рот исказила предсмертная гримаса. На горле зияла бездонная кровоточащая дыра. Из обрубков, которые совсем недавно были руками парня, сочилась кровь. Капала она и из разрезанных сухожилии на ногах парня. Вот куда я попал, ударив первый раз. По сухожилиям, и это спасло мне жизнь…
Спасло мне жизнь…
Приступ лютой ненависти обуял всё моё существо. Этот подонок чуть не загнал меня в могилу!!!…
Мысль эта влила в моё тело сметающую волну сил. Я вскочил, схватил спасший меня лобзик и в считанные мгновения обезглавил уже мёртвое тело. Сделав это, я схватил башку этого урода и кинул об стену. Начал пинать её.
Это было похоже на игру, когда мальчишка бьёт футбольный мяч об стену, с той лишь разницей, что мой снаряд не так хорошо отскакивал от кирпичного препятствия.
Когда лицо этого ублюдка превратилось в одну сплошную гематому, приступ слепой ярости прошёл. Он покинул моё тело, забрав и пришедшую с ним силу, и я снова рухнул на пол.
12.
Когда я вернулся домой — весь побитый, выпачканный в крови (сразу было ясно, что не только в своей…)… — мать, разумеется, испуганно спросила:
— Что случилось?!
— Ничего страшного… — отмахнулся я. — Подрался чуть-чуть…
Отговорка эта была не очень правдоподобной. Только по количеству крови даже дурак понял бы, что я подрался далеко не чуть-чуть. Более того, я не смог вразумительно ответить на следующий мамин вопрос:
— С кем?..
Действительно, с кем?..
Если бы я сказал матери какое-то конкретное имя, она, наверняка, начала бы разборки. Разборки, в результате которых выяснила, что никакой драки на самом деле не было… Я не сообразил, что можно наврать, будто ко мне пристали незнакомые придурки, и потому ответил:
— Да так, не важно…
Мама сделала вид, что поверила, и перестала задавать вопросы.
Если бы мой отец был нормальным, мама, наверняка, поверила бы в эту басню. Но мой папаша отправил на тот свет четыре человека (и это всего за три с половиной месяца!!!), и потому мать, ждавшая, что подобный сдвиг может случиться и у меня, только сделала вид, что поверила.
Начиная с того дня, когда я вернулся домой после борьбы с пятнадцатой жертвой, она стала приглядываться к каждому моему поступку, и очень скоро всё поняла…
Наверное, после такого прокола мне следовало бы какое-то время сдерживать себя. Чтобы подозрения матери улеглись, и она прекратила пристально наблюдать за мной. Но жажда убийства поглотила всё моё существо. Если я не удовлетворял её, жажда эта начинала сводить меня с ума, и очень скоро муки становились нестерпимы. Я просто не мог сдерживаться.
Я не мог сдерживаться и продолжал убивать. И ни один из мелких косяков, на которые до той большой ошибки женщина даже не покосилась бы, не ускользнул от внимания матери. Они собирались и собирались, пока, наконец, после третьего (а на самом деле восемнадцатого…) убийства не сложились в единую картинку…
Мама всё поняла и не помедлила сообщить мне об этом.
Когда я вернулся домой, уже выбрав свою девятнадцатую жертву, я увидел, что мама стоит возле входной двери с трубкой радиотелефона в руках.
— Я всё знаю… — сказала она, и на глаза её навернулись слёзы.
Я услышал это, и сердце моё остановилось. Конечно, я не мог знать, что имела ввиду женщина, но догадался. Выражение лица матери полностью выдало её мысли.
— Что ты знаешь? — кое-как проглотив ком, застрявший в горле, выдавил из себя я.
— Ты стал таким же, как и он… — уже ревя вовсю, пояснила мама. — Таким же, каким был твой отец…
Мои самые худшие опасения подтвердились…
— Это же… — продолжила женщина. — Это же… была… кровь… твоей жертвы?..
Это был скорее не вопрос, а неоспоримое утверждение, и я больше не видел смысла отнекиваться.
— Да, — спокойно ответил я.
— Какой?.. — Мать, наверняка, знала, что я отвечу, но всё же надеялась услышать «Нет», и моё «Да» повергло женщину в ещё больший шок. — Какой по счёту?..
— Лучше тебе не знать… — так же спокойно ответил я, и глаза мои заблестели. Не от слёз — от внезапно нахлынувшей злобы.
Услышав мой ответ, мать не выдержала и изошлась в жуткой истерике. Когда последняя немного прошла, она, стараясь придать своему голосу спокойствие и твёрдость, сказала:
— Ты знаешь, сынок, что я очень тебя люблю. Но я не могу скрывать это. Поэтому сейчас я наберу номер милиции и всё им расскажу.
С этими словами мама включила трубку радиотелефона.
— Мама, не делай этого… — сказал я.
Я старался говорить спокойно и непринуждённо, как и раньше, но голос мой предательски дрогнул. Мне стало действительно страшно.
— Я должна… — ответила мама, нажимая на кнопку «0».
— Мама, отключи эту чёртову трубку!!! — перешёл на крик я.
— Не могу… — И палец нажал на кнопку «2».
То, что произошло дальше, случилось как в страшном сне…
13.
Сейчас я сижу в зале. В руках моих отцовский револьвер. Я сижу и не верю в то, что я сделал. Я убил свою мать…

Когда мать отказалась выполнять мой приказ и не отключила трубку радиотелефона, злоба, блеснувшая в моих глазах, помутила мой рассудок. В беспамятстве я подскочил к женщине и ударил её.
Поднял руку на собственную мать…
Трубка упала на пол, но не отключилась. Номер «02» набрался, и из динамика раздавался голос дежурной:
— Милиция слушает. Алло? Алло?
Я подошёл к трубке и поднял её. Но не для того, чтобы нажать на кнопку со значком «отбой». Я не видел, что телефон работал, не слышал голоса дежурной.
Я поднял трубку и вернулся обратно к лежавшей на полу женщине. Присел. Схватил правой рукой за скулы и сильно надавил. Когда рот матери открылся, я левой рукой вставил в него телефонную трубку и начал впихивать.
Трубка отказывалась входить в горло, но я заставлял её делать это. Я давил с такой силой, что она хоть и неохотно, но продвигалась.
Я пихал… пихал… пихал… пока шея мамы не вздулась от проникновения туда инородного предмета, а рот женщины не издал последний предсмертный хрип… Когда это случилось, беспамятство прошло. Его заменила паника. Ужас совершённого поступка. Я убил свою мать…

Я сказал, что убил восемнадцать человек, потому что не могу поверить в девятнадцатую смерть. Не могу поверить, что я убил маму…
Я пытаюсь уйти от страшной правды хотя бы для того, чтобы прожить более или менее спокойно эти последние минуты. Чтобы отойти в мир иной с меньшим, чем это есть на самом деле, грузом на душе.
Я стал «чистокровным» маньяком, но даже это не убило во мне всё человеческое. Когда я жестоко кромсал людей, я делал это без сочувствия, без содрогания. Жертвы мои были безразличными для меня людьми, которые не вызывали во мне ровным счётом никаких эмоций. Но мать… её смерть — тем более, смерть, которую повлёк лично я… — я пережить не смогу. Не смогу, и потому я твёрдо решил отойти в мир иной. Прямо сейчас. Немедленно…
Странные звуки, доносившиеся из трубки, наверняка, насторожили дежурную милиции. Скорее всего, она отследила звонок, и сейчас сюда направляется машина с мигалками. Но менты не успеют. Не успеют схватить меня. Пистолет отца отправит меня в далёкое-далёкое место ещё до их приезда…
Сейчас досчитаю до трёх и вышибу себе мозги.
Раз…
Два…
Три…
БАХ…