Эссе посвящение-Юрию(Rocktime).
Многогранному современному поэту, человеку с редкими
благороднейшими качествами истинного джентльмена,
и простого, сердечного человека: как шум ветра в верхушках сосен,
как дыхание серебристого ковыля в знойной степи,
как прохладное касание морской волны к вашей душе.
https://fabulae.ru/autors_b.php?id=7655
Из тайных родников души рождается поэт. Побежденное страдание, и продолжающее, обогащается глубиной чувства, открывает взору многие тайники человеческого сердца. Поэт приобретает то чувство хозяина собственной судьбы, которое и называется свободой и, без которого нет, и не может быть настоящей, пронзительной поэзии чувств. Именно преодоления рождают словоформы настолько образными, зримыми и яркими, что я, читая их, убеждаюсь в том, что поэт именно так это видит. Во всяком случае, я так желаю этого. Мое желание – это обратная связь с поэтом. Возможно, именно она поможет ему в чем–то узнать себя лучше, свободнее раскрыться, не боясь этого полета. Как зритель формирует в определённой степени актёра, так и читатель поэта, писателя. Актёр только тогда будет держать внимание зала, если станет ощущать себя на сцене одновременно: и зрителем, и исполнителем.
Тайный родник
Спускаясь по тропке в глубокий овраг,
хватаясь рукой за кусты,
я вижу кромешный сиреневый мрак,
клубящийся из пустоты.
Ну, где же ты прячешься, тайный родник?
Не слышу журчанья воды.
Таишься ли ты средь плетей ежевик
иль между кустов лебеды?
Послышалась вдруг болтовня родника,
блеснул средь купавок бочаг,
следы увидал у воды (барсука?),
ведущие прямо в вишняк…
Набрал из криницы хрустальной воды
и вверх по откосу полез.
К воде не мешало бы крошку еды…
Увы, не бывает чудес…
Не близок до дома мучительный путь.
Июль. Нестерпима жара.
Мне лишь бы теперь на жаре не уснуть…
Даст бог, доберусь до утра.
Меня всегда привлекает именно тот, в ком я вижу нечто большее в восприятии мира, чем картины, пусть целенаправленно, но пассивно воспринимаемые глазами, так и поэзия:не только «отображение» этих картин. Изображения мира становятся поэтическими под кистью живописца или пером поэта, только в одном случае, если пройдя сквозь ум и сердце художника, приносят читателю или зрителю в краске, слове – частицу боли, счастья наблюдения, искорку внутреннего огня, способного зажечь и другое сердце.
Когда стихом нельзя зажечь сердца,
Бессмысленны все тяготы певца.
(Так писал один из мудрых древних поэтов).
Бесплодны все утверждения и споры о том, является ли поэзия «самовыражение» или «отображение» жизни – это та самая взаимосвязь, при которой одно невозможно без другого. Искусство – это, прежде всего, общение. Оно не возможно без стремления человека выражать себя, свои чувства, мысли. Художник со всей откровенностью, доверительно стремится не только сообщить нечто значащее зрителю, «заразить», как говорил Толстой, своим восприятием, своим отношением к миру, показывая мир так, как видит, ощущает, мыслит его сам поэт, но и ждет, ловит, впитывает ответную реакцию его – зрителя, ибо она – это энергетическая подпитка для любого художника. Знакомясь с поэтом, мы знакомимся с миром его сердца, мыслью, талантом души и духа.
Я часто испытываю потребность попастись на творческом пастбище Юрских родников. Мне становится хорошо, уютно, и, представьте, радостно оттого, что я здесь вижу, ощущаю невероятную любовь к жизни, какое – то особенное право на неё… на эту самую жизнь. Здесь каждая мелочь для равнодушного прохожего в поэзии (таких множество), в родниках Юры оживает, говоря с тобой его душой, болью, иронией, сарказмом, переставая быть просто затхлыми прудами, поваленными заборами, выгоревшими гобеленами, но становясь носителями человечески судеб, их историй.
Однажды на литературной встрече в Москве, посвящённой Асадову, меня поразили стихи неизвестного широким кругам поэта – шахтера, Анатолия Руденко, посвященные Асадову. Он читал их так искренне, ясным голосом, интонацией удивления, и чистым видением мира. Он как бы спрашивал у самого себя, стоя пред залом:
Встречаюсь часто с чудесами,
Но как случилось, что слепой
Повел нехоженой тропой
Меня, с хорошими глазами?!
Как хорошо сказано, не правда ли – «Нехоженые тропы…»?! Многие любят повторять, что все сказанное, это есть повторение уже ранее… и так дальше. Полная чепуха, если вникнуть в это понятие глубже умением чувствовать, то легко и просто приходит объяснение этому, якобы, непреложному закону. А именно: они зависят только от глубины восприятия жизни, и чаще всего к ним ведут страдания человека, преодоления, каверзы судьбы, и то, с какими чувствами поэт борется, такой именно вкус, аромат мы и ощущаем на его странницах. Это его собственные открытия, пропущенные через сознание, вне зависимости: было ли это прежде, или нет…
Эти родники вдохновения, найденные в трудном, порой в неравном бою с судьбой, тропы к высокому и светлому, ироничному пониманию жизни, чтобы выдержать, удержаться, не дать согнуться внутреннему стержню. С непременной добротой, человеческим участием, желанием согреть, хотя самому требуется и поддержка и тепло. Пустой оптимизм без грусти, сомнения, душевной тревоги… ничто. Он только воспитывает равнодушие, потому что, утрачивая жизненную способность грустить, мы неизбежно утрачиваем и умение радоваться, восхищаться.
На творческих просторах Юрландии, я уверена, вы испытаете разноцветную палитру чувств:от глубокого лирического раздумья над судьбой, одиночества до моментов шалостей любви, счастливой игры воображения, калейдоскопа памяти. Ведь даже самый близкий, родной человек не всегда может быть рядом, и, оставаясь наедине со своей болью, радостью, мечтами раскрывается творческая личность с нравственным стрежнем. Ирония, усмешка, сарказм, пародия, непременно с мягкими, дружескими интонациями, становятся единомышленниками и путниками поэта. Они демонстрируют нам благородного, интеллигентного человека, с нравственными понятиями добра, чести, культуры общения. Вы услышите, как по-разному звучит голос поэта, в стихах, как меняется размер, увлекая нас своим многообразием, колоритом стиха.
УЙДУ
Я в леса уйду,
замету следы,
Чтоб опричники
не нашли меня.
Чай, укроюсь я
от большой беды,
бурелом в тайге
будет мне броня.
За большой рекой
я сложу избу –
документов и
не потребно мне,
для синицы дом
я прибью к столбу
и пошлю привет
мысленно
жене…
Ветер северный
мглу прогонит прочь,
принесёт в леток
свой взяток пчела,
прилетит в тайгу
чёрной птицей ночь,
над рекой луна,
как желток, кругла…
Пробираясь через заросли невероятной грусти, тоски, граничащей с безысходностью, вас буквально окатывает свежая струя:новая, сильная, волнующим движением и новизной картины природы. Природа в творчестве Юры проходит красной строкой. То она яркая и щедрая, как сама юность, то отражает все пережитое и прочувствованное, растекаясь в серую дымку, туман, затихший пруд, заросшие тропы… Прохлада, сырость в воздухе ночном, сосны, съёжившись от холода на поляне, греют лапы над костром. Дятел, словно доктор пациента, выстукивает сосну.
Через зримые, ощутимые подробности вводит нас поэт и в сферу самых сложных человеческих чувств: строка за строкой, стихотворение за стихотворением, и отдельные образы все отчетливее складываются в целостную, освещенную и согретую единой поэтической идеей картину жизни. Если попытаться одним словом определить главное в содержании этой картины, таким словом, скорее всего, будет – борьба. Борьба против всяческой фальши и пошлости, против унижающего и ослабляющего душу эгоизма, против нравственного бессилия. За правду и естественность человеческого чувства, за достоинство, за верность.
Плевелы зла так неприметны, так микроскопически малы, что человек часто хватается за голову только тогда, когда семена чертополоха уже дали могучие корни. От пустоты душевной, от такого состояния, когда у человека нет ничего за душой, ничего святого, незыблемого. Пустота души – это самое страшное зло… Кто научился сопереживать, тот научился уважать другого человека – щадить его чувства и переживания, беречь чужое сердце. Эта способность учит чувствовать внутреннее душевное состояние другого человека, без слов понимать, что у него страдание, горе, несчастье… Все это демонстрируют нам Юрские родники вдохновения.
О чём грустит собака
Что снится псу бродячему в подвале,
застигнутому злобною пургой;
дрожащему у труб теплоцентрали?
О чём грустит отверженец-изгой?
Как солнце красное, из полумрака
появится его хозяин-друг
и скажет, может быть:
– Привет, собака!
Ну, как проводишь без меня досуг?
А я скучаю на своём погосте.
Там, под землёю, непроглядный мрак.
И редко кто ко мне заходит в гости,
а как давно не слышал я собак…
Ты загляни ко мне весной, дружище,
как расцветёт душистый первоцвет.
Не знаешь, где найти?
А ты порыщи –
на памятнике должен быть портрет…
В эпоху Возрождения многие художники использовали лессировку как технику смешивания красок. Но они не соединяли их на палитре, а вместо этого рисовали тончайший слой поверх основного цвета. Каждый верхний слой менял цвет нижнего, это был эффект цветного стекла. В результате получались мягкие, насыщенные, сияющие тона. Так и в творчестве поэтов, писателей не стоит опасаться сказанного кем – то уже, но стремиться увидеть это под своим углом зрения, накладывая собственные светотени. Тогда это усиливает выразительность и экспрессивность речи
Грибные стихи
В осиннике грибами пахнет,
осенней прели аромат
манит.
Природа вроде чахнет,
но радует пытливый взгляд.
И тишь в лесу.
Пора бесптичья…
Чу!
Юркнул в ельник шумный клёст
в своём малиновом обличье.
В околке золотых берёз
в чащобе облетевших вишен
раздался сорочиный треск
и долго-долго был он слышен –
ему внимал безмолвный лес.
Закапал дождь, и стало сыро.
Намокла чахлая трава.
В кустах укрылся ёж-проныра,
в дупле нахохлилась сова.
С утра сегодня день холодный.
В осеннем воздухе свежо.
Иду тропинкой.
Беспородный
приблудный пёс по кличке Джо
бежит за мной, хвостом виляя,
бежит от самого села,
у пней свою нужду справляя
и лаем местность оживляя,
пока молчат колокола
старинной маленькой церквушки,
забытой на глухом холме
вблизи родимой деревушки,
живущей будто в полутьме…
***
В лесу осеннем всё к зиме готово:
листву давно уж сбросили дубы.
Нет у деревьев торжества былого –
стоят они, стесняясь худобы.
В ковре листвяном стало трудно очень
искать надёжно спрятанных груздей.
От глаз твоих грибы скрывает осень,
особенно в сезон сплошных дождей.
По запаху ты только их находишь,
обломком ветки в листьях шурудя.
С ведром часами по полянкам бродишь
ты в поисках последнего груздя.
И вот она – чудесная семейка!
С восторгом на колени упадёшь
на брошенную наземь телогрейку
и до единого ты все их соберёшь…
На станцию идёшь на электричку
дорогой, вьющейся среди полей,
насвистывая песню по привычке
про улетающих куда-то журавлей.
Прощай, лесная осень!
И до встречи…
Как бы хотелось до неё дожить!
Зажёг тоскливый вечер звёзды-свечи,
и ветер в кронах начинает выть…
***
Вчера ходили за грибами…
(А может, всё же по грибы?)
По тропке старой за садами
вдоль почерневшей городьбы.
Потом ухабистой дорогой,
минуя травянистый луг
с коровой (тёлкою?) безрогой
и стайкой кобелей и сук.
И вот мы в редком перелеске.
Средь увядающей травы
бычки, обабки, сыроежки,
а белых нет нигде, увы…
Такого разочарованья
я не испытывал давно.
Полдня бесплодного блужданья –
уж лучше б в клуб пошли, в кино.
***
Мне без тебя одиноко
Плачет осенним дождём на рояле струна,
свечи сгорают дотла в канделябре старинном.
Сумрачно в доме, где я, как обычно, одна
в платье любимом – чинённом и длинном.
Нет в моем доме давно никакой болтовни,
нет фейерверков тирад и засаленных шуток.
Тянутся медленным шагом унылые дни.
Не было в них ни счастливых часов, ни минуток.
Выпить чего-нибудь, чтобы покрепче уснуть?
В шкапчике кухонном водки осталось немного.
Эх, грусть-тоска…
Ну, куда бы тебя зашвырнуть?..
Так надоела…
Ты хуже, чем даже изжога.
Веткою в ставни стучит надоедливый вяз.
Кто б согласился спилить – я ему б заплатила.
Свечи погасли, на диске закончился джаз –
дивная запись джаз-трио и Джонни О’Нила…
Вырву, пожалуй, из старой тетрадки листок
и напишу письмецо стародавнему другу…
Похолодало.
Накину пуховый платок.
Где же очки мои?
Как всё же я близорука!
– “Здравствуй же, мой милосердный единственный друг!
Что ж ты забыл обо мне?
Это, милый, жестоко.
Некому скрасить мой скучный домашний досуг.
Может, приедешь?
Мне так без тебя одиноко…
Водка с закуской всегда в холодильнике есть,
есть и пластинки из редкого нынче винила.
Можем с тобой запереться в квартире и сесть
слушать весь вечер любимого Джонни О’Нила…”
***
По саду стелется ночная мгла,
и влажный ветерок на листья дышит.
А вот и дом, в котором ты жила…
Не постучаться ль, вдруг меня услышат?
…Похоже, в этом доме не живут,
да и в саду заметно запустенье.
Так. где ж теперь твой нынешний приют?
Направь меня к любимой, Провиденье!
Сомкнул усталые ресницы,
увидел дня последний луч,
метель, готовую свалиться
на землю из нависших туч
в краю неласковом, суровом.
Наклонюсь и поддену рукою
ворох клейко-липучих листков.
Поделюсь с ними чёрной бедою –
поднесу к седине у висков
и прилягу на чёрную землю –
мать всего, что на свете жило –
и природы дыханию внемля,
я почувствую почвы тепло.
Но не слишком ли великолепно
мне лежать подле белых берёз?
Не пора ли вставать и к молебну
припасти пару пригоршней слёз?
Тут квакуши торжественным хором
вдруг заквакали: встань и иди!
Я поддался живому укору,
что-то враз защемило в груди…
Не свернуть-повернуть – только прямо –
по палящей тяжёлой жаре
я пошёл к златоглавому храму,
что белел на дремотной горе.
Переводы, это особая тропа в творчестве Юрия, по которой ходит только он, оживляя пейзажи прошлых столетий, мысли великий поэтов, их чаяния, боли, окутывая одухотворением неуспокоенной души, стремящейся к вечным изысканиям, через пробы, ошибки, но только вперёд без тени сомнений, а с надеждой на открытие нового для себя, чтобы поделиться потом с благодарным читателем.
Вечерняя песня
(Эрих Мария Ремарк)
И если день был и мучителен, и дик,
подстёгнут был печалью и презреньем,
я вечером бы к волосам твоим приник
и ждал бы поцелуя с нетерпеньем.
И если день безжалостным огнём
сжёг в жизнь мою неистовую веру,
а ты рукой, как ангела крылом,
смахнула бы незримые барьеры,
и мир с его безжалостной борьбой
исчез бы с глаз моих, ушёл в забвенье,
то я б доволен стал своей судьбой,
дождавшись твоего благословенья.
сонет Шекспира №90
стал самым знаменитым на просторах
одной шестой части суши.
РАЗЛУКА
Уж если ненавидишь – ненавидь!
Теперь, когда стучит погибель в двери,
грозя мне о разрыве объявить –
о самой страшной для меня потере.
Покинь меня, пока борюсь с бедой
и не исчезнет в прошлом без остатка
она, уйдя с небесною водой,
когда ослабнет чёрной бури хватка.
Уйди сейчас, в лихие времена,
когда последний миг невзгод не прожит.
И дай мне худшее испить до дна,
пусть рок меня безжалостно корёжит.
И я пойму: рок – мнимая беда.
Он пред разлукой блёкнет без следа.
***
Федерико Гарсия Лорка
(Из “Сонетов Тёмной любви”)
О, голос страсти, тёмной и секретной,
О, плач остриженной овцы, боль раны!
Поток без моря, город без охраны
И аромат камелии заветный.
О, ночь огромная, твой профиль чёткий;
Небесная гора в седом тумане,
Собака в сердце, голос в глухомани,
Безмолвье без границ, цвет лилий кроткий.
Оставь скорей меня, льда глас горячий!
Уйди с пути! Я не хочу теряться,
Я не хочу брести унылой клячей!
И не нужна мне роль шута-паяца,
Дуэли не нужны, обет безбрачья.
И лишь любви я склонен доверяться!
Перед ним стоит невероятно сложная задача не жертвовать при переводе ритмом и размером стихотворения в попытке сохранить все слова оригинала. А вот если перевод при одинаковом количестве слогов содержит меньше слов и не вмещает всей поэтической информации оригинала, то приходится жертвовать ее частью ради сохранения поэзии. Самое вкусное в Юрских переводах в том, что дух поэзии у него не в буквах, а между ними, в промежутках, что ли. Но чтобы эти «промежутки» существовали, нужны буквы. Вот он фокус.
Сложнее всего поддается воспроизведению, смятенное или смутное душевное состояние автора. Они-то и наименее переводимы. Вот тут уже вступает в свои владения душа, интеллект и духовный мир автора перевода, в данном случае, это наш Юра. Современник с богатой, щедрой душой, наполненной истовой жаждой жизни с настоящим вкусом природы и любви.
Считается, и совершенно справедливо, что перевод стихов в принципе невозможен, но пытаться, не только можно, но и необходимо, обогащая и свой ум прочтением великих авторов слов, характеров, эпох, но и знакомить всякий раз читателя, по пути исследования изобретая что-то полезное.
В английском языке нет родовых и падежных окончаний, которые в русском создают множественность форм слова. Для русского стихотворца поли-морфность его языка — сущий клад особенно для рифмы), для переводчиков английских стихов на русский — Голгофа, так как суффиксы и окончания удлиняют слова, увеличивают количество слогов. Сложнее всего переводить упорядоченные стихи настолько, что переводчику к ним не подступиться, как к крепостной стене, в которой камни подогнаны один к другому впритык, без зазоров. Обычно это самые короткие и эпиграмматические стихи. Меня поражает, как Юра справляется с короткими строками, вкладывая в них не просто смысл, но еще и близкий к тексту автора. Многие из них – просто роскошь образного мышления!
ПРОЧЬ (по Роберту Фросту)
Иду по пустыне;
шаги так легки,
что рад: мне отныне
не жмут башмаки.
Оставил я дома
хороших друзей.
Пусть пьют до оскомы –
и спать поскорей.
Я, к счастью, не пьяный,
не скроюсь во мгле,
как Ева с Адамом
на древней Земле.
Забудьте неправду,
что нет никого,
кто мне не по нраву.
Сие – ханжество!
Прав? Нет? Я не знаю…
Сегодня с утра
песнь в небе витает:
“Пора прочь, пора!”
Но скорби умерьте.
Я гневом взорвусь,
обманутый смертью,
и, может, вернусь…
“Над городом тихий дождь”
Поль Верлен
Вариант 1
Что-то с сердцем моим…
В тёмном городе дождь
по пустым мостовым…
Что же с сердцем моим?
Тихий шёпот дождя
стелется с мокрых крыш,
сердце мне изводя.
Скорбна песня дождя!
Вариант 2
(Вольный перевод)
Дождь в городе
Унылость на сердце
сегодня с утра.
Дождь быстрый, как скерцо.
На сердце хандра.
Прошу: дождь, утиши
волненье души!
Гарцуй же по крышам.
Бежать не спеши,
И особый восторг, удивление возникает от знакомства с поэзией Юрия в теме – ЖЕНЩИНА. Здесь он проявляет благородные качества истинного идальго, джентльмена, тонкого лирика и знатока женской души. Немаловажную роль, видимо все-таки сыграло то, что в жизни его окружают удивительно красивые женщины: супруга и две дочери. И невозможно себе даже представить, как должен хотеть жить поэт, чтобы подержать эти тонкие, качающиеся на ветру стебельки судеб – любимых женщин! Как изматывает эта вечная борьба за право быть счастливым, и как благородно, с достоинством, поэт преодолевает все ее происки, еще и давая силы читателю: держаться, во что бы то ни стало. Вопреки всему.
ЖЕНЩИНА
Я грезил Вами, Женщина, всегда,
считай, на протяжении всей жизни.
Но время…
Поседела борода;
напоминает по ночам звезда
мне о туманной Вечности и тризне.
Не приведётся мне Вас обнимать,
ласкать губами нежный тёмный локон,
и фибрами души дрожа, снимать
ваш пеньюар, укладывать в кровать
и в спальне шторы задвигать у окон.
Ваш образ – воплощение мечты
влюблённого и нищего поэта;
бальзам от стихотворной немоты;
шедевр изящества и красоты
во время небывалого расцвета.
Я из-за Вас однажды бросил пить
и стал кропать стихи, как одержимый,
как не переставал я Вас любить
и душу грешную мог загубить,
взыскуя идеал недостижимый.
Попробовал Вас даже рисовать
я в специально купленном альбоме.
Альбом изрисовал и взял тетрадь…
Не уставал портреты целовать
я, находясь в расслабленной истоме…
О профиль греческий, о римский фас!
Разлёт бровей под шляпкой и вуалью
и драгоценностей любых иконостас,
и в самом центре в сто карат алмаз,
и томный взгляд, окутанный печалью…
Вам не представить даже, как мне жаль,
что Вас со мной давно уже нет рядом.
Забытая когда-то Вами шаль
наводит беспредельную печаль
и “убивает ядерным зарядом”.
По вечерам включаю нижний свет,
сажусь на старый пуф спиной к камину.
Найдя в альбоме лучший ваш портрет,
я стих пишу о том, что краше нет
Вас, и камином грею спину.
***
Эх, бабье лето…
Твой недолог
природой отведённый срок.
Мне каждый бабий час твой дорог…
Смотрю, как лёгкий ветерок
небрежно раздевает клёны,
срывая лиственный наряд,
и вспоминаю, как влюблённый,
срывал я юбочки с девчат…
Но так заведено от бога –
любить сподручней без одежд,
а не торжественно и строго,
как любят девственниц-невест.
***
Приметы благородной красоты
Огромная нарядная луна
собою освещала наше утро.
Прелестница красива и бледна,
и трепетна она, и рыжекудра.
Сквозь штору луч проник в моё окно.
Рассвет пришёл ко мне нежданно в гости.
Лицо красавицы слегка огорчено,
но нет на нём сомнения и злости.
Я уж давно, любовь моя, привык
исследовать тебя в часы рассвета,
смотреть на твой слегка смущённый лик,
и, слава богу, нет совсем запрета
следить, как неумело прячешь ты
приметы благородной красоты…
***
Коварство женщин невозможно
простым путём преодолеть.
Натура их настолько сложна,
что их бы надо пожалеть
за то, что многое теряют
они на жизненном пути
из-за коварства…
Пусть же знают –
есть риск любовь не обрести.
По отдельности любые стихи они, как это ни странно, имеют мало ценности, но вместе со своими собратьями, производят довольно странный эффект… Что-то вроде пустого пляжа с ленивым накатом волн на белый песок, и одинокой фигуры, бредущей по берегу… вечность… Влекущая за собой… И еще у меня всякий раз, когда погружаюсь в творчество Юрия, возникает ассоциация, что он идет по волнам в сторону рассвета, а его грудь выталкивает из себя слова, которые потом долетают до нас…
Оставляю вас наедине с Юрскими родниками, в трепетной надежде на то, что после моего маленького эссе, вам захочется погрузиться в его росные травы, восприятием природных явлений череды времен года, восходов и заходов солнца, гроз, как знаковой системы, как языка, на котором Бог говорит с людьми.
Налейте мне стакан вина…
Налейте мне стакан вина…
Я умоляю вас: – Налейте!
Хочу напиться допьяна,
сыграть потом на грустной флейте
вам сочинение своё.
В нём о любви греховной звуки –
(как у Леско и де Гриё) –
источнике душевной муки.
Сыграю вам, и крылья вдруг
у вас возникнут за спиною,
и вы – мой ангел, верный друг –
навек останетесь со мною…
Налейте мне стакан вина
и напоите допьяна…
***
Дождливый блюз
Почти пять дней, Уайта превзойдя,
тоскливый дождь играл на нервах блюзы.
И не было спасенья от дождя.
Открыты настежь были в небе шлюзы
холодной неприветливой реки.
И сыпались унылые аккорды
по кровле жестяной, как медяки,
то пианиссимо, то меццо-форте.
И с вечера до самого утра,
и каждый день я эти блюзы слышал.
И так случилось, что у нас вчера
скоропостижно прохудилась крыша…
И в спальню блюз пожаловал ко мне!
Закапали в постель стаккато-слёзы…
Я находился в тот момент во сне.
Я видел снег и ощущал морозы…
Мне грезились позёмка, санный путь;
я слышал Сноуи Уайта блюзы;
и мне хотелось горестно вздохнуть
при виде сухостойной кукурузы.
Неубранное поле… Нет, поля!
как в погребальном саване из снега.
Уснувшая замёрзшая земля,
и нет следов зверей и человеков…
…И снова непреклонный кантри-блюз
звучит в квартире неумолчным стуком.
Когда же небеса закроют шлюз?
Откроют путь хмельным певучим вьюгам?
***
Песня Клода Элина
Ain’t No Grave (Gonna Hold This Body Down),
написанная им в 1934 году, которую в США считают народной,
была записана великим американским музыкантом Джонни Кэшем
в 2003 году, но была издана только после его кончины в посмертном
альбоме American VI: Ain’t No Grave в 2010 году.
Также песня звучит в фильме “Пираты Карибского моря 5:
Мертвецы не рассказывают сказки”, который вышел в прокат в мае 2017 года.
Джонни Кэш Ain’t No Grave
(Нельзя меня в могиле удержать)
Нельзя меня
в могиле удержать,
мой хладный труп
в могиле удержать,
когда услышу медный глас трубы,
вскрывающий замшелые гробы,
я встану
и меня не удержать.
Смотрю я вдаль: пустынно на реке
и группу ангелов, идущих налегке,
я вижу за реки голубизной,
идущих – нет сомнения – за мной.
Нельзя меня
в могиле удержать,
мой хладный труп
в могиле удержать…
Услышь меня, архангел Гавриил,
хочу, чтоб ноги в море опустил
и не трубил бы для меня,
пока бы я, себя кляня,
сказал:
меня не удержать,
в земле меня
не удержать.
Назначь мне встречу, Иисус.
Пускай от страха я трясусь –
крыла меня не подведут.
Я точно знаю свой маршрут.
Нельзя меня
в могиле удержать,
мой хладный труп
в могиле удержать…
Встречайте, мама и отец –
я буду с вами, наконец…
О, Мама, я к тебе вернусь,
когда я сброшу этот груз.
Нельзя меня
в могиле удержать,
мой хладный труп
в могиле удержать
и нет могил,
меня чтоб удержать…
***
Час прощальный
Бывает часто, по ночам мне снится
заросший камышами тихий плёс.
По берегу бреду и вижу лица
былых друзей (меж сосен и берёз),
идущих мне навстречь по первоснегу
тропинкою от скошенных полей.
Я вижу лошадь, старую телегу
и стаю поднебесных журавлей,
гонимых ветром северным колючим
на знойный африканский материк.
Из-под косматой тёмно-серой тучи
я будто слышу их тревожный крик…
Мне часто снится этот час прощальный –
с друзьями на пустынном берегу.
Они идут и лица их печальны,
и я остановить их не могу…
***
Уныл сентябрь.
Дожди.
Дорога.
Непривлекательный пейзаж.
Как будто полотно Ван Гога,
вдруг растерявшего кураж.
В саду иззябшем астр поляна.
Засохший ясень у пруда.
Густые заросли бурьяна –
пырей, крапива, лебеда…
Предчувствие зловещей боли.
Дела неважны в сентябре…
Бред с ахинеей в протоколе,
и поражение в игре…
Ярмо трагических ошибок.
Вопрос затасканный: зачем?
Стыд от нелепо-глупых сшибок
при неимении дилемм…
***
WOMAN
Хрупка и прелестна, и снежно-пушиста,
парящая в облацех ангелом белым.
Душевно-мила, горделива и чиста,
с божественно-робким и трепетным телом.
Неистово-страстная, как Кумпарсита,
пикантна и терпка, как в знойной ламбаде.
В общенье и дружбе предельно открыта,
но с тайною мнимой, как на маскараде.
Проста, сердобольна, любезно-сердечна,
по-интеллигентски скромна и приятна,
немного слаба, но тверда, но беспечна,
во всех отношениях невероятна.
Учтива, разумна, щедра, не надменна,
эффектна, умна, как симфония, плавна.
Бессмысленно ждать от меня перемены –
от Женщины мудрой, от Женщины славной.
***
Любовью измучаю
Ночка крадётся по узким извилистым улочкам
еле заметно под сумрачным пологом вечера.
Самое время для чая вечернего с булочкой –
делать же вам всё равно этим вечером нечего?
Что-то луна задержалась. Укрылась за тучею?
Спряталась там и тихонечко дремлет, наверное.
Носятся в спальне густые флюиды пахучие,
и настроенье, уверен, у вас адюльтерное…
…Небо черкнули на западе звёзды падучие.
Вот и звонок разорвал тишину загустелую.
– Ну, заходи же! Тебя я любовью измучаю.
Ждёт тебя ноченька, миленький мой, оголтелая.
***
Дженни-недотрога
Ты чего вдруг стала недотрогой?
Я вернулся!!!
А ты локон крутишь…
И какой-то стала очень строгой –
Мол, не лезь, а то сейчас получишь!
А вот раньше было по-другому,
А вот раньше было всё иначе…
Но сейчас ты будто впала в кому –
Не смеёшься, не грустишь, не плачешь…
Не сиди ты вроде истукана!
Обними меня, скажи два слова.
Виски мне плесни на дно стакана,
И любовь придёт к нам, Дженни, снова!
Мы пойдём в портовую таверну,
Мы с тобой на пару спляшем джигу.
Мы закажем для начала перно
И вернём любовную интригу
В отношенья наши, мой дружочек…
Что я вижу?
Чудная картина!
Ну, не плачь, возьми скорей платочек!
Нынче день святого Валентина…
***
Перевод песни Леонарда Коэна.
Под горящей скрипки звуки к танцу пригласи
От предчувствия разлуки ты меня спаси
Стань голубкой и оливой нас благослови
В танце до конца любви
В танце до конца любви
Красотой дай восхититься, ближе рассмотреть
Вавилонской стань блудницей – не страшна им смерть
Про неловкость и стыдливость позабудь, живи
В танце до конца любви
В танце до конца любви
Пусть закончится наш танец свадебным венцом…
Может, матерью ты станешь, стану я отцом
На земле, на небесах ли – не остановить
Танца до конца любви
Танца до конца любви
Неродившиеся дети просятся на свет
Ты прекрасна, ты в расцвете самых лучших лет
Поцелуем, нежным взглядом, ну же, позови
К танцу до конца любви
К танцу до конца любви
Под горящей скрипки звуки к танцу пригласи
От предчувствия разлуки ты меня спаси
Стань голубкой и оливой нас благослови
В танце до конца любви
В танце до конца любви
В танце до конца любви
***
Я осень люблю
Иду я по скошенной жухлой траве не спеша,
и ноги пружинят на колкой и жёсткой стерне.
Я осень люблю…
Почему же скучает душа
по канувшей в Лету на вечные веки весне?
Прилёг на заброшенный кем-то давно сенокос,
зарылся лицом в ворох жёлтой опавшей листвы,
прислушался к ветру в вершинах осин и берёз.
Задумался, лёжа в копёшке подсохшей травы…
Случайно я женщину встретил прошедшей весной –
она собирала подснежники в ближнем лесу.
И что-то случилось внезапно и с ней, и со мной.
Со мной-то понятно: увидев такую красу,
Я замер и встал, прислонившись к берёзе спиной.
Она протянула мне молча лесные цветы.
Лицом молода, лишь окрашены волосы хной,
как яркий пожар средь весенней лесной наготы.
И с ней мы пошли, загребая ногами листву,
устлавшую землю коричнево-жёлтым ковром.
Домой я привёл, как потом оказалось, вдову.
Она расцветила пустую квартиру костром
волос своих огненных цвета густой рыжины.
И я не скажу, что случилось со мною тогда,
в конце этой яростной рыже-зелёной весны,
но в лес к той берёзе теперь я хожу.
Иногда…
***
Из цикла:Ироничные.
Вот такая надежда моя…
Я представил: ничто не изменится
в этом мире, когда я уйду.
Так же будет кружиться метелица
по дорожкам в замёрзшем саду.
Точно так же дожди неминучие
помешают собрать урожай.
И мужик, наблюдая за тучами,
так же скажет: дождей через край!
В сентябре же опять распогодится,
и грибы косяками попрут,
ребятишки в деревне, как водится,
соберутся рыбачить на пруд.
Солнце будет всходить над планетами,
и Земля по орбите лететь.
Жаль, не будет меня в мире этом, и
я виню в этом подлую смерть.
Есть надежда: придут на могилочку
дорогие мне с детства друзья
и “раздавят”, быть может, бутылочку.
Вот такая надежда моя…
***
Моцарт и Сальери
Я – автор многих выстраданных строк.
Я интровертен с самого рожденья.
Я дал себе не рыпаться зарок,
чтоб избежать в ответку нападенья.
В своём молчанье резок и тернист,
и даже, может быть, я в нём занозист.
Я экстравертам злой антагонист.
Бываю иногда, когда заносит,
когда пеняю миру и судьбе
на предопределённую кончину,
когда я выношу вердикт себе,
до срока постаревшему блондину.
Во мне играет Моцарт, может быть,
а мне хотелось, чтоб играл Сальери.
А Вольфганга бы взять и отравить –
глаза бы на него бы не глядели…
***
Любовная лирика.
Осенний сон
Лист кленовый сорвётся и падает,
в стылом воздухе тихо кружась.
Осень рыжая нынче не радует.
Дождь и ветер порывистый, грязь…
…Тишина предрассветная ранняя,
на светлеющем небе луна.
Напоённое негой дыхание
молодого невинного сна.
Что же снится пригожей красавице
с алебастровым цветом лица?
Чуть заметно во сне улыбается…
Как похожа она на птенца –
беззащитного, слабого, нежного…
Что ж, не буду подруге мешать
и покину её, безмятежную,
и не стану ко сну ревновать…
Полюбуюсь застенчивой юностью
и пойду – пусть погода и дрянь –
погулять под есенинской лунностью
в листопадно-осеннюю рань…
***
Пейзажная.
Что-то случилось со мною
Что-то нынче случилось со мною.
Не по нраву мне нынче весна.
Не хочу восторгаться луною,
из вечернего глядя окна.
И не нравится мне вид сосулек,
и полян прошлогодней травы.
Вид девчонок, идущих с танцулек,
мне не нравится тоже, увы…
И не надо мне ваших букетов
и охапок роскошных цветов,
экзотическим солнцем согретых –
не люблю бестолковых понтов.
Подожду я от вас первоцветов
из весенней уральской тайги…
Всё. Закончу, пожалуй, на этом…
У меня настроенье брюзги.
***
Моё негаданное счастье
Закончился обычный день.
И наступил обычный вечер.
В углах причудливая тень
от света бледно-блёклых свечек.
Пора поужинать и спать…
Прогнать во сне свои печали.
Уже расстелена кровать
и надо к ней скорей причалить…
Промозгла пасмурная ночь.
Беззвёздно и безлунно небо.
Гоню дурные мысли прочь.
– Уйдите! – им кричу свирепо.
И наступила тишина…
Остановились на запястье
часы.
И пусть во сне дана
мне будет лучшая страна –
моё негаданное счастье.
***
СОНЕТЫ.
БЕЗ ЛЮБВИ
Когда умолкли песни соловья
и воцарилась тишина в пространстве,
то опечалилась душа моя
в мечтах блаженных о любви гурманстве.
Я снадобья не в силах пригубить –
лекарства от любовного недуга.
Мне хочется тебя, мой друг, любить…
Жизнь без любви не жизнь, увы, а мука.
В моих ночах нет прелестей былых:
объятий нежных, жаркого дыханья…
Влюблённых до безумия двоих
не связывают прежние желанья…
В моих ночах нет места соловью.
Я за него сама теперь пою…
***
Опять сижу один
Опять сижу один, часов не замечая,
И нет вокруг людей, буквально никого,
и молча пью уже шестую рюмку чаю,
и всё вокруг меня уныло и мертво.
Причудливую тень лениво изучая,
пишу заумный стих. Зачем – не знаю сам.
Запас фальшивых рифм бездумно расточая,
я ходу не даю восторженным слезам.
Зарёю золотистою холодный день венчая,
светило скрылось с глаз, наверно на ночлег.
(Налил себе уже седьмую рюмку чаю
и с чувством осушил бездельный человек…
Потом снял с полки том с сонетами Шекспира –
возлюбленного муз и своего кумира…)
***
КАК Я УСТАЛ…
Как я устал… О смерти плачу я,
взыскуя долгожданного покоя.
И где ж вы, настоящие друзья?
От вас, я помню, не было отбоя.
Сейчас, когда бездольность бытия
меня бесповоротно одолела,
когда молчит поэзия моя
в ответ на ранящие сердце стрелы,
в ответ на унижающую ложь
и на уничижительность насмешек,
вина мне выпить стало невтерпёж,
сок белены в которое подмешан…
Как я устал… А другу невдомёк,
что без меня он будет одинок.
***
Шуточные стихи, подражания и пародии.
Враг эпигонства
Отморосило…
Речка онемела,
теченье словно бы остановив.
Я мимо шёл, взыскуя опохмела,
вечор грехи былые замолив.
Художник мне попался по дороге –
он живопись творил на берегу.
Скривив лицо в унылой безнадёге,
он на картине гнал, балбес, пургу.
Я подошёл: – Ты тут чего рисуешь?
Ну, кто же так речной рисует плёс?
Он мне в ответ: – А не пойти ль вам к чёрту,
который вас, мужик, сюда принёс?
Ну, как стерпеть такое беспардонство?
Как будто был он Репин иль Перов!
Я – с детства враг любого эпигонства –
держу я эпигонов за воров!
Я живописцу смачно врезал правой,
но пейзажист мой оказался крут.
Он из баллончика в лицо отравой
мне прыснул!
Как я оказался тут,
в больнице Склифосовского?
Загадка…
В реанимации уже три дня.
Какой же всё ж художник этот гадкий,
с баллончиком напавший на меня…
***
Вы не бывали в женской бане?
Друзья!
Бывали в женской бане
когда-нибудь, хотя бы раз?
А я бывал!
Там, как в нирване.
(Я это помню, как сейчас,
как наши бабоньки поддали
в честь окончанья посевной…)
Ко мне пришла соседка Галя:
– Ты в баню хошь? Айда за мной!
Без мужика какая баня?
Большого интересу нет.
Вот был бы жив мой милый Ваня…
Эх…
Что стоишь?
Пошли, сосед!
И я по-быстрому собрался.
Трусы взял, веник, все дела…
Всегда я быстро загорался,
а тут гляди: сама пришла!
И тут мне Галя по секрету:
мы в бане будем не одни…
Храни, сосед мой, тайну эту.
Ты пуще глаз её храни!
Сама ж, бесстыжая, смеется.
Я, как телок, иду за ней.
А что ещё мне остаётся?
Кормить некормленных свиней?
А дело, помню, в осень было,
в конце, наверно, октября.
В деревне снегу навалило…
Озимые в полях покрыло.
Снег выпал, знать, тогда не зря!
… И вот пришли мы с Галей в баню.
Открыли дверь…
Там шум и гам,
как в настоящем балагане.
Не верю я своим глазам:
четыре женщины! Красотки!
Какие сдобные тела!
– Заходь, мужик!
Не хочешь водки?
Как не хватало нам орла –
нам, неприкаянным орлицам…
Давай, снимай свои штаны!
Ты вместе с нами будешь мыться.
И не красней.
Здесь все равны.
… Я не скажу, что дальше было.
Я рассказал бы, но секрет…
Эх, что-то враз внутри заныло,
как вспомнилось…
В помине нет
уже того, что было в банный,
в тот, приключений полный день…
В сугробе с бабами, бесштанный,
валялся спьяну, как тюлень.
Сверкая пышными телами,
купались бабоньки в снегу.
А с ними я, гремя мослами…
Пока, друзья! Всё, не могу…
Вы не бывали в женской бане?
Теперь уж и не побывать.
Сидеть вам в тесной узкой ванне
и по парилке тосковать…
***
Она была столичной штучкой
Она была столичной штучкой.
Приехав в дальнее село,
везде бродила с авторучкой –
стихи писАть её влекло.
Она без продыху писАла
их в свой потрёпанный блокнот.
И всё ей мало было, мало…
Вдруг видит: тракторист идёт.
Она немедленно влюбилась
любовью страстной в молодцА.
И сердце женское забилось,
как после крепкого винца.
А тракторист тот был не промах
и враз повлёк её в кусты,
сказав ей, что, мол, сексодромов
таких и не видала ты…
Она немедля согласилась,
мол, я с тобою хоть куда,
и потихоньку прослезилась:
вот и зажглась её звезда!
Но перед тем, как ей отдаться
мужчине в зарослях ольхи,
сказала, будем, мол, сношаться,
но прежде я прочту стихи…
Из сумочки своей достала
заветный толстенький блокнот…
И два часа стихи читала
на фоне сдержанных зевот.
И снова сумочку открыла,
мол, у неё стихов полно …
На этом всё, сказал верзила.
Стихи твои, имхо, г…но!
И задушил он поэтессу,
и бабы говорят, что съел
без жалости и политесу.
Такой вот вышел беспредел…
И что-то с ним потом случилось,
он заговариваться стал.
Сознанье, видно, помрачилось…
С лица сошёл он, исхудал.
Сидел с похищенным блокнотом
ночами в зарослях ольхи
и тихо бормотал чего-то,
предположительно, стихи…
***
Арина Родионовна и Пушкин
Где-то в далёком селе
няня и Пушкин живут.
Дом есть, еда на столе.
Пушкин одет и обут.
Пушкин поесть не дурак,
любит ватрушки и чай,
любит носить лапсердак,
няне давать нагоняй.
Вечер в деревне, и вот
час вдохновенья настал.
Пушкин перо достаёт,
в мыслях держа пьедестал,
тот, на котором ему
памятник будет стоять.
(Только ему одному…)
Няня вошла и ворчать:
– Только стишки бы строчил
на протяжении дня.
Ты б, сукин сын, сочинил
что-нибудь мне про меня…
Пушкин на лавке сидит,
прочно сидит, как матрос.
Строго на няню глядит
и задаёт ей вопрос:
– Няня, где кружка моя?
Водки мне, няня, налей.
Вот надерусь, как свинья,
станет в груди веселей.
Наша лачужка ветха,
ветер в застрехе свистит.
Доля моя нелегка,
то-то душа и болит.
Мглою накрыла метель
небо.
Резвится буран.
Пушкина тащит в постель
няня – поэт в стельку пьян.
… Утро.
Буран поутих…
Пусть Александр поспит.
Он гениальнейший стих
няне потом сочинит.
***
Пейзажная.
На улице моей опять дожди…
На улице моей опять дожди.
Деревья в нашем парке облетели,
И по утрам стеснение в груди,
Но надо выбираться из постели.
Пора унылая – сказал один поэт –
Но есть в ней для меня очарованье.
Цветов осенних я собрал букет –
Ведь мне идти сегодня на свиданье.
Она придёт, наверное, в пальто
Смешного канареечного цвета,
Как парижанка из картин Кокто,
Но без привычного француженкам берета.
Мы с ней вдвоём в вечерний парк пойдём
Бродить аллеями под музыку Леграна.
Там никого. Там только мы вдвоём
В прохладном облаке осеннего тумана…
***
Выйду в полюшко
Выйду в полюшко я потоптаться…
Красотища какая кругом!
Потому-то они нас боятся
и завидуют там, за бугром,
в городах своих пыльных и грязных,
где чадят миллионы машин,
где рассадник болезней заразных –
от коклюшей до прочих ангин.
Вы присядьте под кустик: там норка.
В этой норке полёвка живёт.
Оглянитесь вокруг вы с пригорка –
это ж сердца и мыслей полёт!
Это ж надо какие просторы!
Слева речка, а справа леса!
В отдаленье какие-то горы.
За горами ж одни чудеса…
Там, наверно, тайга, буреломы,
хляби, мари, болотины там.
За горами живёт мой знакомый.
Он геолог и спец по грунтам.
Забурился в тайгу, нос не кажет.
Ну, а может, уж нет и в живых?
Кто теперь после рюмки расскажет
про добро, что у нас в кладовых?
С кем мне спеть разудалую песню
про коня вороней воронья?
Эх, судьба… Будто падаю в бездну
я в конце своего бытия…
***
Волнуется Эвксинский Понт
Неизмерима ширь морская.
Куда ни кинь пытливый взгляд –
простору нет конца и края,
и горизонт огнём объят.
Песок прибрежный беспокоя,
идёт приливная волна.
У моря нет ни дня застоя,
нет безмятежности и сна.
Не может ни на миг забыться,
на время обрести покой.
О скалы море будет биться
с мятежной вековой тоской…
То в вялом вкрадчивом движенье,
а то вздымаясь и бурля
(и незавидно положенье
тогда любого корабля).
…Закат на море. Горизонт
втянул в себя шар раскалённый.
Волнуется Эвксинский Понт,
цвет моря сумрачно-зелёный.
И звёзды кое-где взошли,
и месяц светится двурогий.
Белеет парусник вдали,
волна ласкает босы ноги.
Стекает по отрогам гор
бриз освежающий вечерний.
– Ты любишь? – слышен разговор.
– Люблю, люблю, уж ты поверь мне…
***
Ну, здравствуй, осень!
Ты пришла
и на ночлег расположилась
у нашей речки и села.
Спасибо за такую милость!
Рассыпала в пустых полях
по зяби серебристый иней.
Деревья в жёлтых вензелях,
и небеса в ультрамарине…
…Прохладно в доме.
Надо в печь
растопку сунуть, чиркнуть спичкой.
Подбросить дров и снова лечь…
А может, лучше чай с брусничкой
и зверобоем заварить?
И сесть за стол, укрыться пледом,
и чашечку себе налить,
и ждать…
Вдруг явится к обеду?
Ну, а пока Он не пришёл,
пока дрова трещат в печурке,
придумать, чем украсить стол,
и сказку прочитать дочурке…
***
Отшельник
Когда вам заблудиться “повезёт”
в густом нехоженном березняке,
тропинка вас к избушке приведёт,
где я живу в печали и тоске.
Таится дом средь молодых берёз
в краю хрустально-голубых озёр.
Невдалеке травой заросший плёс,
за домом из цветов лесных ковёр.
В избе моей бесхитростный уют,
и комнат-то всего в избушке две.
В них дни мои покойные текут
в природы первозданном естестве.
Со старенькою удочкой, в челне,
плыву ловить озёрных окуней.
И размышляю: помнит обо мне?
Я ж постоянно думаю о Ней…
…Давненько я уже живу в лесу
отшельником…
Я одинок, как перст.
Свою печаль тягучую несу…
И в ад мне вход, наверное, отверст…
Когда тебе, товарищ, повезёт
мой дом увидеть – напрямик иди!
Гостей отшельник неизменно ждёт.
Но если будет что не так – прости…
***
Прощай, мой стих!
Не знаю – почему печальна осень.
Грустна она, но всё же хороша.
Не зря её поэты превозносят –
Наверно, просыпается душа,
И на листок ложатся строчки сами.
За мыслью бегло следует рука.
И стих, как птичка, вдруг взмахнёт крылами
И улетит…
Прощай, мой стих!
Пока!
Он будет всем доступен – стих про осень –
Читайте, люди, глядя в монитор…
Мы с Музой вам стихов ещё “подбросим”
Печальных.
С настроением “минор”.
http://novlit.ru/maksa/2020/09/29/5847/
