Эпиграфа не было. Обычно же, как шло: идея, эпиграф, схема. Само собой и сразу, «по ходу пьесы» обрастая мини сюжетами, дополнительными персонажами, оборотами, моментами и фразами. Вся эта гамма, постепенно расширяясь и тяжелея, начинала давить и распирать будущего автора. Он, конечно,  ходил на работу, общался, ел, пил, спал, все как у людей. Но, занимаясь обычной рутиной, писал. Писал. Сначала в уме, собирая и накапливая постоянно, как снежный ком увеличивающийся объем будущего текста. Его свербело и грузило до тех пор, пока он не начинал, наконец, медленно перебирая клавиатуру, делиться с миром своими мыслями и переживаниями. И не будет ему покоя, пока он не скажет всего, что должен. Читать далее →

Наблюдения за Жизнью в образе

Композитор предвкушает наслаждение, которое вскоре получит от создания своего детища, своего творения. Он комфортно устроился в просторном зале, в мягком кресле с красными подушками и подлокотниками, и, несмотря на приобретенную с годами уверенность в силе своего гения – силе, способной обратить в бегство десятки римских легионов, – он всё равно немножко побаивается неудачи и ёрзает по сидению. Читать далее →

Камешки. Когда-то величественные и незыблемо слитые, затем образумленные, мелкие, но все разные, теперь же погребенные по макушку во тьму битума. Питают, интересно, они к ней сыновни чувства? Если взять с упреждением – можно различить каждого. Но лишь только глаза устают, никнут – все без отсрочек сливается в липкий, чуть расцвеченный шлейф. Читать далее →

Читать далее →

Венок.

Я однажды обещала,
Заплести из слов венок,
В реку лепестки роняла,
Уносил их вдаль поток.

И ромашки  мне дарили,
Пьяный аромат весны.
Птицы над водой парили,
Разнося цветные сны.

Ветер воду разгоняя,
В волосах смеясь шалил.
Кольца дымные пуская,
Запах трав костёр сулил. Читать далее →

Читать далее →

Авиалайнер «Люфтганзы» «Эйрбас-A340-300» летел на автопилоте сквозь непроглядную ночь над Японским морем. Нос самолёта рассекал густую облачность, обволакивающую его тёмным сплошным покрывалом со времени входа в воздушное пространство Северной Кореи. Мрак по ту сторону иллюминаторов скрашивали лишь мигающие  бортовые огни – красный на левом крыле и зелёный на правом. Погода уже ничем не напоминала ту, что была при вылете из Франкфурта. По мере погружения в грозовой фронт иллюминаторы всё чаще и чаще стала застилать пелена дождя и салон стал казаться самым уютным местом в мире. Я решил, что пора заснуть, хотя обычно редко спал долго в самолёте, предпочитая глазеть в иллюминатор или пользоваться бортовой системой развлечений. Читать далее →

Фигуры в угрюмой массивной экипировке бежали трусцой, словно в такт невидимого дирижёра, предчувствуя ритм друг друга. Матовое покрытие чёрных нашлемных визоров и тёмно-зелёных бронекостюмов практически не отражало солнечный свет. Высокие ботинки с металлическими вкладками для пролома дверей глухо постукивали по дощатому полу. Штурмовые многокалиберные винтовки с наручными фиксаторами и глушителями, словно маятники, слегка раскачивали бегущие фигуры из стороны в сторону. Режим огня винтовок был переведён в поточный самозарядный, с автоматическим выбором боеприпаса и калибра по лучу, сканирующему окружающие материалы. Внутри шлемов коллиматорные дисплеи ненавязчиво отображали расстояние до цели, текущие запасы амуниции и медикаментов в индивидуальных боекомплектах, степень исправности оружия и степень повреждения бронежилета и шлема. Миниатюрные камеры возле шеи передавали изображение всего, что не попадало в поле зрения. В шлемах были одновременно включены миниатюрные наружные микрофоны для окружающей обстановки и интерком – внутренняя оперативная связь, неслышимая извне. Облачение придавало фигурам вид высоких и массивных роботов, которым удавалось передвигаться почти что с кошачьей грацией. Читать далее →

Читать далее →

Читать далее →

Они крепко дружат в ранней школе. Она растет, растет и он. Они очень добры друг к другу. Она в десятом классе замечает, что влюблена в него беспросветно, но он любит сук и каждую любит недолго и не замечает разбитых сердец. Она говорит, когда на дворе лето между классами –  предпоследним и последним: “Я больше тебя не люблю. мы можем снова дружить”. Он отвечает: “Давай”. Она находит другого. Она выглядит счастливо с этим другим. Читать далее →

Читать далее →

«Люди всю жизнь пытаются

 научиться любить и быть счастливыми.

 Собаки уже знают, как это делать,

поэтому им не приходится

 оставаться здесь так долго».

Неизвестный

Всё, что ты делал на земле, осталось. Знай, я вижу это.

Воробьи по-прежнему прилетают поклевать зерна и остатки хлеба у меня под окном. День и ночь продолжают сменять друг друга. Я дышу, живу и люблю. И всё это происходит благодаря тебе. Читать далее →

Читать далее →

Сергей Перламутров с детства был человеком очень чуткой и нежной души. Кроме того, он был одарен природной тягой к рассуждениям, что вкупе с искренней добротой, порожденной именно нежностью души, заставляло его совесть постоянно напоминать о своем существовании. Читать далее →

Читать далее →

***

Иностранные слова в русском языке хороши, если приходят обозначать явления, которым без них названия нет. Такие слова постепенно ассимилируются с языком, приобретают русский “привкус”, пропитываются национальным менталитетом и обогащают речь. Но когда мы вместо “запарник” говорим “френч пресс”, или вместо “указатель” употребляем “биллбоард”, язык деградирует… И последствия этой деградации непредсказуемы!

Читать далее →

Анатоль Франс был мужчиной на закате деятельных лет, вида весьма непрезентабельного. При рождении его нарекли Николаем; с учетом отца Василия вышло точь-в-точь как у одного великого соотечественника. Но никто его прежнего имени уже не помнил, да и сам он, вглядываясь вспять, в него не верил. А удилось все тамошнее памятью, надо сказать, с великим трудом и тоскою.
Читать далее →

написано розовым шипом,

обмакнутым в первобытное очарование

Фадей возвращался домой под утро. Росы уже почти не сходили с трав во весь день, а в низинах туман подмерзал в иней. Лениво светлело, но на небе у восточного края даже не брезжило. День зарекался быть пасмурным. Фадей остановился. «И зачем это они так прилепились на самый косогор, будто взобрались боем?» – глухо протянул он из самого грудного трюма – как через пробоину, – посматривая сквозь предрассветный оцепенелый воздух на родную деревню. Мало Фадей видел в своей жизни других поселений; не считая муравейников и диких ульев, – всего одно. То был неблизкий замшелый городок, да и созерцал его Фадей преимущественно из окон больницы, куда его свезли с крупом еще мальчишкой. Но и при всех взаимных скромностях знакомства город показался ему невозможно шумным. Читать далее →

Солнце цвета драконьей кожи висело в нерешительности у небесной околицы. Поблизости курилось в последнем изнеможении дремы смольное марево. Кроме двоих, никто не знал, начался ли день едва или близится к концу. Никто не пробовал щелкать по носу грядущего, довольствуясь постылым. Двое же стояли от прочих в стороне.
Читать далее →