Читайте в номере журнала «Новая Литература» за январь 2025 г.

Александр Фирсов. Камень с именем (сборник стихотворений)

Шесть соток с частоколом

Шесть соток с частоколом,
А внутри там пустота.
Нет дома, нет огорода,
Лишь по осени немая ложится трава.

Нет над землей власти народной,
И государство не довлеет над ней.
И даже мировые жидомасоны
Не расточают здесь жадных речей.

Тут век доживает укромно
Одинокая роза и гордая.
На небе считая звёзды все,
Пред ветрами стоит распростертая.

Нет шипов на теле более.
И почернели от морозных зарей лепестки.
Но красота ее первородная
Не иссякает судьбе вопреки.

И грустит лишь о том одинокая,
Что скоро нагрянет зима.
Пеленой занесет бывалое,
Белым кружевом все окаймя.

И до срока того неизбежно скорого
Не найдется свой кандидат.
Ни одна тварь смышленая
Не сосредоточит на ней ясный взгляд.

Рождённая, как представление,
Смягчать дух и разжимать кулак.
А без этого положения
Не существует она никак.

Может однажды рано поутру,
Стирая иней сапогом, тупой корысти ради
Сломал забор грубой рукой.
Безликий путник — посланник благодати.

Под ноги свой уронит взгляд,
И дрогнет серый глаз.
Творенье мира красоты
Затмит мамона час.

Так сбыться все должно,
И непременно скоро повезёт.
Но небо тучей смотрит вниз,
Вот-вот ненасть придет.

Как не дано горлице

Как не дано горлице, сидящей на теплоцентрали,
Понять откуда там берётся тёплый пар,
Так не дано царю природы — человеку, что в бесконечность строит мост,
Уразуметь, что в мире сём он лишь случайный мимолётный гость.

И если пчёл усталый исполнить свой решится долг,
Имеет только кон ужалить метко, пока навечно он не смолк,
То от рассвета до заката, считая целый век,
Бьётся сам с собою разумный человек.

Облака на небе в собственной уверенности увесисты вполне,
Свободным от сомнений скоро прольются дождём.
А человек внизу размышляет, мелко дрожа,
Как правильно открывать дверь: к себе или от себя?

Перламутром ярким льётся палитра до кончика хвоста,
Не распушит его заморская птица, глядясь в зеркала.
Но нежными ручками, хватая тугие иль тощие бока,
Человек мучительно любит свои телеса.

Ветер дует лихой, от края до края бесчинства творя.
Сам себе он судья! Чего бояться ему и когда?
Взгляд же безумный бежит по строкам старинных доктрин.
Не ведает человек, какой властвует над ним господин.

Мир в суровости своей незатейливо прост:
Гордости и ничтожности в нём пополам, если смотреть издалека.
Человек на хрустальном мосту, желая бога дивить, не будь дураком,
Крутится волком на самом краю, за невидимым поспевая хвостом.

Камень с именем

Вот, полюбуйтесь! Лежит камень на холодной земле, инеем покрыт вершок.
И всё этому мерзавцу нипочём и все ему хорошо!
А я многого в жизни боюсь и не мало такого, что мне не по нраву.
И годами лежать на замшелом боку не могу, не имею права.

Завидую я камню тому чёрной завистью!
Отчего во мне нет такой стойкости? Был бы не против я такой шалости.
Почему так не поровну силы в миру? Так не должно, не может быть по сему.
И нескладное тело мое, словно в ответ, тут же ёжится на зимнем ветру.

Внутренность моя не цельная-однородная, хранящая в себе тишину несолоную,
Но пустая звенящая, словно бронзовый колокол, что мается-бьёт по рёбрам обмолотым.
И кружат внутри неё демоны злобные, хоть детей пугай мерзостью рыл.
Спорят меж собою и бахвалятся, кто какой медали страстей мирских удостоен был.

А мне бы лучше быть тоже из камня похожего чего — внутри стойкого-скромного.
И спокойно тогда взирать на расцветающий рыжими язвами мир из уголка укромного.
Несправедливость бы мне смиренно принимать и плевки бы с гордостью носить.
Смотреть на смерть впритык и не ворочать нос. И лучами безразличия мирного пространство вокруг себя святить.

Читайте журнал «Новая Литература»

Не хочу я более день за днем рвать тряпично-соломенное сердце своё
И грозить кулачками великим надо мной небесам, откуда метят к ключице копьё
Желаю все тяжести-горести, что впрок судьбой уготованы, на скромный срок моего жития
Расточить по конечностям тонкостей, чтобы не беспокоила более меня чаша сия.

И тогда на перине мне спать или битуме?
Есть мне белый хлеб или стекло битое?
Быть уважаемым членом общества
Или братом шакала названным?
Буду я рядом с камнем тем, что покрыт инеем,
С начертанным на нём моим именем.

Бывали дни

Бывали дни, когда во многом удалось мне преуспеть.
Их вижу близоруко, теперь, лишь отойдя вперёд с десяток лет.
И посреди раскинутой вуали серых дней
Слагаю огоньки достойных дел — корону мирной гордости моей.

Бывали дни, когда стремился честно я к познанию.
Все вехи человечества подчинены железному вниманию.
Я, затаив дыхание, переворачивал страницы впопыхах,
И вся соль мира хрустела на потресканных губах.

И был еще один, что знаменовал конец моего младенчества.
В тот славный день сошёл я с рук отечества и стал бродить сам по себе.
С неведомой по счёту зарёй, что надежду дарует не только лишь господам,
Я научился вовсе не верить словам, а также новым, в кавычках, временам.

Из общего количества прожитого ещё могу отметить то время,
Когда в палисаде алые розы стали привлекательней садов Эдема.
И ещё хвалю судьбу за то, что не пришлось жить и полвека,
Прежде чем я перестал любить женщину и полюбил в ней человека.

В какой-то раз я осознал, что если быт людской не несёт печати нужд,
То ближний ближнему в итоге станет чужд, а затем и вовсе обратится бременем.
И рад, что не бьётся и хлещется морским марлином душа,
Когда о братстве и равенстве испражняются мёдом чьи-либо уста.

Ещё был славный день, когда решил подвергнуть испытанию:
Что среди людей за чистую монету принимается; и то, как есть на самом деле.
И много поколений ласточек сменилось на моём чердаке,
Прежде чем уразумел, что чистая лишь та, что лежит именно в их кошельке.

В общем, много хорошего можно вспомнить, что произошло.
С тех дней меня порядком разнесло, уже не так хорош, как прежде.
И тяжелей, безрадостней передвигаться стало по земле.
И волос редкий студит ветер на моём челе.

Когда устану я держать осанку и перестану вовсе лица различать,
Когда не интересно станет изучать и создавать, я наконец выйду из комнаты.
Шагая вдаль, припомню тех, кто мне помог дожить до этих пор.
Всей тяжкой безнадёжности моей наперекор — большое всем спасибо!

Когда приду я наконец на пустынь имени моей,
Я скину тяжесть всех этих опостылых февралей.
К лазури небесной прильнув, начну свой полёт затяжной
И обернусь для глаз Творца танцующей хохочущей звездой.

Распылюсь искристой туманностью и покрою собою всю галактику,
На том и закончу духовную практику… Под названием жизнь.
Буду слушать космических ветров завывания
И смотреть на потомков чудные кривляния.

Мотылёк

Нет у природы любимцев, нет у природы и совести.
Кто успел и кто смел — да будет соавтором исторической повести.
И мне говорят: «Прими игру и действуй по доблести».
А я не желаю вникать в эти ваши условности.

Я лучше погляжу, как свет лампы ложится на крылья мотылька,
Или как после дождя стелется пеной смурная река,
Как лиловые тучи смотрят с презрением на меня свысока,
А всё остальное мне безразлично пока.

Говорят, я поплачусь за оторванность и за беспечность,
Ведь жизнь, ходят слухи, определяет ее скоротечность.
И обратная сторона беспечности — это остроконечность.
И пронзит меня насквозь, когда закончится тела моего долговечность.

Я спорить не буду с могучей народной молвой.
Может сбудется всё, как в той истине прописной.
И в унынии паду наземь с пеплом осыпанной головой.
Быть может уже завис над шеей моей меч золотой.

Я холодного пота капли смахну, но всё же скажу,
Я здесь вовсе не для того, чтобы выиграть войну,
И даже не для того, чтобы воздвигнуть из денег гору,
Я просто на крылья мотылька при свете лампы смотрю.

Я бы испытал эту жизнь и самого себя, пока молодой.
Пожран был бы одиночеством под полной луной.
В другой раз я бы смеялся, словно дурной,
И кружился бы, кружился в танце с единственной той.

И пусть кто-то смотрит на меня свысока,
Как и я смотрел на того мотылька.
И тот кто-то, глядя на тонкую кожу мою,
Пусть найдёт для себя в этом особую красоту.

Когда проходит юность

Когда проходит юность, тяжёлое становится веко.
С неровными краями глазнице с трудом ворочается глаз.
А мир сегодня не просто желает, чтобы смотрел ты на его уродство,
Но рукоплескал искренне каждому следующему сумасбродству.

Наивные дети считают, что породили новый мир —
Из фантазий натасканных, рекламы навязчивой его свеяв.
И если ты, сволочь тридцатилетняя, не изумишься крикливой новизне,
Без всякого телячьего сожаления они похоронят тебя заживо на заднем дворе.

Всё плохое уже, слава богу, придумано, и не будет качественно нового.
Что-то хорошее, стоит надеятся, ещё у бытия в закромах.
А злые и самонадеянные дети не минуют взросления горькой череды
И непременно пожнут от древа зрелости печали смиренной плоды.

Ты только живи, старик молодой, не теряй духу,
Прорывайся сквозь тернии обстоятельств, оставляя кожу свою на шипах.
Из неё будущие поколения соткут себе модные портфели и рюкзаки.
Не жалей ни о чем, ты лучше новую себе отрасти!

Блестящую, гладкую, чтобы скользить по волнам
Морей недорогих курортов и степенной мудрости.
Крылья незаметные себе отрасти и никем не рассекреченный
Мягко пари на них в уютный дом свой в пятницу вечером.

Крепкую, навроде как у навозного жука броня,
Чтобы слова острые лишь по касательной оставляли вмятины.
И в то же время мягкую, как подкладка дорогого пиджака,
Чтобы тёплая её желала касаться рука.

Отринь всё лишнее, внутренности твоей чуждое.
Не придумали ещё ничего лучше простой воды.
И особого нет смысла в накоплении мудрости Будды.
Главное, следи за гигиеной и за тем, какие тебя окружают люди.

Мир пусть кубарем катится, в развитии своём беснуется-устаканивается.
Старики, что не смиряются, пусть развязывают кровавые войны.
Молодежь пусть играется, лижет самые нечистоплотные места, вызывая смех.
А ты на бесплотного призрака доброго похожий обними их всех.

Плечи их отряхни, переодень их в чистое и сухое.
От истерики вымотанных ты уложи в колыбель, над ними помолчи.
Пусть будущее светлое на сгорбленной спине твоей вырастет.
И глядя с дальней самой звезды, пусть сам Бог тебе позавидует.

Потерял флакона духов

Потерял флакона духов.
Таких, что пахнут горькими травами далеких краёв.
В таких ароматах я уже не лох и не прохиндей,
Отражаюсь значительнее в зрачках незнакомых людей.

Из кармана пропали недвусмысленно,
Пока, кусая губу, читал чужие стихи завистливо
Или, может, стеснительно поглядывал на девиц в метро,
Теперь уже всё равно.

И не жаль договорных бумажек ценности,
Сколь улетучившейся в одночасье приправы телесности.
Запах тот — лучше дневников записи.
Вдох; и расточатся, заклубятся вихри памяти.

О том, когда белый луч целевой
Падает на глаз — а впереди день выходной!
Когда почистил рожу и надел мятую белую рубаху.
И бог вина и жара велит сложить дурную голову на плаху.

О том, как страстно может быть касание тихони.
Чернеет белладонна — стоим мы на причале, ладонь в ладони.
И одурь сонная и те духи, и та деваха.
А вечером усталый и довольный смотрю на неба яхонт.

Мне жизни пережитой важен дух,
А модный дискурс повседневный для меня давно протух.
Мне важно помнить кем я был, чтобы решить то, кем я стал.
И что на что я в своё время безвозвратно поменял.

Пусть не побрезгует, кто тот флакон найдет.
Надеюсь, аромат скромного счастья моего тебе подойдет.
Может и для незнакомца он потянется линией будущей,
Для меня то будет отрада от жадности душащей.

У грядущего дня моего будет новый запах.
И он будет острее, чем булатные сабли арапов.
Бог дал — забрал; чему быть — не миновать.
То что судьба ниспошлет, нужно легко принимать.

С облегчением вздохнул, чего тут унывать?
Дни беспечного безделья всегда приятно вспоминать.
Путей сентиментальных стрелки в сторону отвел.
Руки по карманам — ну надо же, нашел!

Я и гордыня моя

Неизвестно достоверно,
Кто из нас двоих,
Массой собственной реальность потеснив,
На свете первый объявился.

Я или гордыня моя.

Стремясь вперед и ввысь,
Питаясь медом с молоком,
Сквозь лихость бестолковую молодых годов
Прошли, не отнимая локоть от локтя.

С годами лишь крепли наши тела.

Смеялись и кутили,
Водили сарказма хоровод.
Сомнением не причастившись, широко зевали ртом.
Заложили крепко фундамент будущих бед.

Отрицанием всего и всех отмечен каждый наш след

Проникновенный собеседник,
Жарких страстей фаворит,
Всех самых тонких нитей душевных укротитель.
С постыдной жадностью лизали друг другу языки.

И лишь с леностью порой позволял себе акты неверности.

Знакомств не завели,
Не запустив кореньев кумовства.
В надежде лишь на удаль пылкой дерзости своей
Не глядя ставил на зеро.

Внимание фортуны легче, чем перо. И вновь не повезло.

Времена, что вода в решете,
Проливаясь, смывают мясо с костей.
Мутную пелену догадок сменяет опыта дрожащая ясность.
Может это напрасно? — в голове мысли царят.

Подозрения полон взаимный наш взгляд.

Тяжёл высокомерия венец.
Широк его заклания алтарь.
И медь кандалов звенит-звенит, нарастая в ушах.
Доносится голос из-за худого плеча.

Это повелевает моя госпожа.

И неизвестно достоверно,
Встанет ли наследия штандарт.
Но в час заключительный, в котором прервется дыхания шаг,
Куда себя не возьмешь, там — за чертой —

Гордыня моя будет носится над водой.

Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Александр Фирсов. Камень с именем (сборник стихотворений): 2 комментария

  1. Лачин

    Никакого владения стих. Формой, будь то ритм, размер или рифмовка. Читать вслух язык сломаешь, даже вслух про себя.

  2. admin Автор записи

    Признаться, я в недоумении. Читать столь странное, нейросетеобразное, о имени такого хорошего автора… Э… Что это было?

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.