Борис Иоселевич. Зависть (эссе)

Возможно, прочитанное поначалу кого-то удивит, как удивило меня, написавшего. Но двадцать лет жизни в Израиле, многое расставило по своим местам, может быть не так, как мне бы хотелось, но от желаемого до действительного вовсе не один шаг, а неисчислимые вёрсты, и, чем раньше это поймёшь, тем лучше. Ибо нет ничего на свете, к чему нельзя привыкнуть, или отказаться. Но и в том, и в другом случае, выясняется, что отказ не выход, ибо всякое дыхание нуждается в приобретении, не говорю уже о материальном, но и в духовном тоже. А потому, в противовес сказанному, случилось ещё одно осознание: можно сориентироваться в новом, используя опыт старого. Во мне жила уверенность, что со страной одной со мной национальности, к тому же, отстоявшей в смертельной борьбе своё право на свободу и независимость, можно и должно сойтись в столь необходимом взаимопонимании.

Но особенно приблизило меня к ней, что многие достоинства и недостатки моей бывшей родины, оказались здесь не новостью, а реальностью, и, осознав это, почувствовал себя, как медведь, вылезший из знакомой берлоги, а потому, протерев глаза, каждый из нас занялся привычным для себя делом: он поиском мёда, а я наблюдением за жизнью улья, его вырабатывающего. У меня даже был составлен обширный план, но, как всякий план, исходящий не столько из возможностей, сколько из желания, не выдержал проверки временем, а то, что вы прочитаете, лишь отдельный этюд, а точнее эссе, на самую понятную, а потому лёгкую тему. Ибо то, о чём пойдет речь свойственно всему человечеству и, следовательно, каждому человеку в отдельности.

И ещё одно обстоятельство, нуждающееся в пояснении. Казалось бы, в стране столько проблем, что их можно черпать горстью, тогда почему обратил внимание на то, что может и должно касаться только профессионалов военного дела? Но, в отличие от других стран, где такого рода рассуждения вполне справедливы, Израиль, все годы своего существования, как бы живущий на передовой, сделал важными и нужными то, что в других странах считалось бы, если не ненужным, то, во всяком случае, излишним. В израильтянах живо понимание, что, никто, кроме их самих, не защитит того, что стало для них дороже самой жизни. Но всё познаётся в сравнении, иначе, откуда взяться критериям, отделяющим плохое от хорошего, важное от незначительного, и дающего перспективу для оценки будущего?

Но на кого равняться? На первый-второй рассчитайся, не проходит. Нужен кто-то близкий по духу и ментальности, а для нас, явившихся / здрасте вам! / из бывшего СССР, таковой остаётся, хотим мы того или нет, Россия. Сегодняшний её опыт тоже весьма поучителен, но я возвращаюсь к её предшественнику, Советскому Союзу ибо большое видится на расстоянии, и чем оно дальше, тем лучше.

Тему этого мини-эссе подсказала напечатанная несколько лет тому в израильской газете «Ха-Арец» и перепечатанная в русскоязычной прессе статья Амнона Барзилая «Тот, кто учил генералов», посвященная Биньямину Амидрору, как утверждается в статье, уникальнейшей во всех смыслах личности. Самоучка, то есть без высшего гражданского и военного образования, он стал одним из создателей новых программ обучения Высшей школы командно-штабной подготовки ЦАХАЛа и главным её инструктором. Лекции Амидрора прослушали все высшие чины израильской армии, в том числе и будущий премьер Эхуд Барак.

К статье я вернусь чуть позже, а пока несколько досужих мыслей по поводу подтачивающей человечество, вынесенной в заголовок ужасной черте характера. « Я нынче завистник. Я завидую. Глубоко, мучительно завидую. О небо! Где правота, когда бессмертный гений — не в награду любви горящей, самоотверженья, трудов, усердия, молений послан, а озаряет голову безумца, гуляки праздного?..»

Пушкинский Сальери не самый последний глупец в этом мире, но и он не сумел противостоять искушению завистью — единственным, чем смог удовлетворить свою ненасытную жажду мести в отношении более удачливого собрата по искусству Моцарта. Поскольку ни умалить, ни обесславить соперника не представлялось возможным, зависть прибегла к последнему аргументу в этом, тысячелетиями не утихающем, споре.

Спор этот распространяется на все, без исключения, виды человеческой деятельности. Сальери в каждом из нас. Учёный завидует учёному, писатель — писателю, гробокопатель — гробокопателю, а шлюха / по новой терминологии «девушка по сопровождению» / — более востребованной коллеге. А о политиках и говорить нечего. В характере джентльменов политической удачи – жадность и зависть – черты доминирующие на их пути к власти.

Чего стоят всем памятные «танцы с саблями», исполняемыми всякий раз во время формирования очередного израильского правительства. Есть где разгуляться стяжательству и зависти. И чаще всего «сальеревское» начало проявляется, в мнящих себя великими, лилипутах, когда речь идёт об успехах соперника. Лакомый кусочек в чужих руках — нож острый сердцу завистника.

Это очень знакомо нам, бывшими подданными Советского Союза. Правда, на бывшей родине формирование правительства, совершалось келейно, а публике доставались окончательные результаты грызни в «высших эшелонах власти». Но теперь, когда штаны с кривых ног плутократии спали, любознательные увидели то, о чём догадывались, хотя тщательно от них скрывалось: зависть, подсиживание, удары в спину, предательство не только по отношению к личности, но и государству, и всё с такой простотой и естественностью, как выпить в жару стакан воды. Так что перемена постоянного места жительства оказалась всего лишь попыткой убежать от самого себя, очередная иллюзия, как и всё иллюзорное, рассыпающееся в прах. Поэтому есть некоторая польза в том, чтобы вернуться в прошлое, не с целью обезопасить себя в будущем, а чтобы не пытался сотворять из самого себя дурака, воспринимая как новое, ещё незабытое старое.

Пройдёмся по не таким уж давним, страничкам истории бывшей моей родины. В биографии «красного маршала» Михаила Тухачевского, написанной замечательным и, как водится, недооцененным писателем-эмигрантом Романом Гулем, приводится множество примеров, подтверждающих, в общем-то не новую мысль. Сошлюсь на некоторые. По версии Гуля / она представляется не такой уж необоснованной / Михаил Тухачевский — воплощение Наполеона в новых условиях — является едва ли не спасителем Советской власти в самые критические периоды гражданской войны 1918-1920 годов. Главные его бои за Симбирск и Самару, разгром Колчака, захват Новороссийска, подавление восстания матросов в Кронштадте и крестьянских бунтов в Тамбове — таковы основные вехи прирожденного военноначальника, буквально за несколько лет прошедшего путь от поручика до маршала. Анализ моральных аспектов его деятельности не входит в задачу нашего эссе, а потому ограничимся парафразой слов Наполеона: «Такой человек как Тухачевский плюёт на жизнь миллионов людей». А было ему в ту пору всего 26 лет.

И вот когда победивший, казалось бы, непобедимого Колчака, Тухачевский враз сделался мировой знаменитостью, Владимир Ильич в разговоре с Иосифом Виссарионовичем «сказал в усмешке»: «А гвардеец-то молодец! Настоящий полководец. Как вы думаете, Иосиф Виссарионович, он у нас, чего доброго, ещё Наполеоном станет, а? — И, задумавшись, добавил, угрюмо и угрожающе: – Ну, мы-то с Наполеоном справимся!»

Но Ленину, судя по всему, было уже не до конкуренции с Тухачевским. Более того, в !924 году тот стал членом Реввоенсовета республики. Однако Сталин, «дрянной человек с жёлтыми глазами», оказался не из тех, кто прощает другим их успехи. А когда вскоре началась война с Польшей, он сделал всё, что от него зависело, чтобы не позволить Тухачевскому прибавить к своему пышному венку ещё несколько победных лавров.

Вопреки требованиям военной логики и Тухачевского, Сталин спровоцировал храброго, но недалёкого Будённого / не исключено, правда, что и тот был в числе завистников будущего маршала / направить Первую Конную для взятия Львова, что позволило военному советнику Пилсудского французскому генералу Вейгану отразить наступление советских войск. С опозданием сообразив, что к чему, Будённый ринулся на помощь командующему, но добился лишь того, что сумел принять участие в поражении. Поляки перехватили инициативу, и, еще недавно победоносная, армия бежала, оставляя за собой убитых и раненых.

Когда же со временем Сталин был провозглашён «создателем всех наших побед», люди, подобные Тухачевскому, должны были исчезнуть, дабы не мешать мифотворцам. Но вот что интересно, когда много позже, в 1965 году, Константин Симонов в разговоре с маршалом Коневым завёл разговор о том, что сталинские репрессии против высшего командного состава страны, в том числе и Тухачевского, в значительной мере ослабили армию накануне войны, Конев не согласился с таким предположением, назвав его «преувеличением».

По мнению Конева, Тухачевский, говоря народным языком, был « не тем Федотом», за которого его принимали. При всех несомненных достоинствах Тухачевского, тот, на взгляд Конева, не дотягивал до полководца, без которого нельзя было бы обойтись. Варшавская кампания сорвалась не по вине Сталина, или не только по его вине, а главным образом из-за самого Тухачевского, недостатки которого не уставал перечислять, лишь вскользь упоминая о достоинствах, но, не вычленяя их. Такая запоздалая зависть, так сказать, зависть вослед, не лучшим образом характеризует одного из крупнейших советских военноначальников.

Таковы люди, таковы человеки. Чем «выше» общество, тем удивительнее примеры зависти являет нам история, если возвратиться из близкого прошлого, в исторические дебри. И наивыразительнейшее тому доказательство — отношение Екатерины второй к Радищеву и первому книгоиздателю Новикову.

«Бунтовщик хуже Пугачёва»! – едва ли не с детства знакомая фраза. Но что побудило императрицу, выдававшую себя за друга философов, строго наказать автора «Путешествия из Петербурга в Москву»? Искреннее возмущение? Не исключено. Но скальпель исследователей, за прошедшие с той поры века, сделавшись острым и чутким, вскрывает за показным радением о государственных интересах, другой интерес — человеческий, а если быть совсем точным, личный.

А состоял он в том, что, одолевши за ночь книгу Радищева, Екатерина, пренебрегши ожидавшим за дверью её спальни, очередного претендента на её царственные телеса, осознала, что настоящий писатель на Руси не она, несмотря на бесчисленные литературные «подвиги» в виде комедий, не всегда ею написанных, но именем её обозначенных, которые тут же оприходывались императорской сценой, и «победе» в литературной дуэли с самим Фонвизиным, тем охотнее признающим правоту оппонентки, чем лучше представлял последствия возможного непризнания. И когда, казалось, авторитету её ничто угрожать не может, находится некто, чьё превосходство неоспоримо.

Можно не сомневаться, что в этот момент она размышляла исключительно о благе государства и трона, и лишь в закутке сознания жалобно скулила, не позволяя сосредоточиться на возвышенном, другая мысль: уничтожить! Извести того, кто превзошёл… Посмел превзойти! Не оставив по возможности следов его существования.

Читайте журнал «Новая Литература»

Не решившись, однако, на уничтожение физическое / всё–таки дворянин!/, в моральном плане своего добилась. Затравленный, запуганный Радищев, несмотря на отказ своего детища, был законопачен в Сибирь, где и провёл долгие десять лет. Не менее горестной оказалась и судьба Николая Новикова, из ничего сотворившего книгоиздательство в России, и не только научившего россиян читать, но и понимать прочитанное. Не говоря уже о других его замечательных делах. И он был уничтожен Екатериной, ибо своей деятельностью доказал и ей, и всем, что человек инициативный и умный вполне может обойтись без власти, главное, чтобы власть не стала препятствием на его пути. Но могла ли, обцелованная французскими философами самодержица, привыкшая видеть себя пупом всея Руси, а может, и мира, допустить, чтобы кто–то оказался умнее её?

А ведь незадолго до гражданской казни Радищева и Новикова она писала французскому энциклопедисту де Аламберу, подвергнутого гонениям за сочинение об иезуитах, но утешавшегося тем, что король не подозревает о свершившимся над ним беззаконии: «У вас, во Франции, должно быть большое количество великих людей, если ваше правительство не считает себя обязанным покровительствовать тем, которых гению удивляются в странах самых отдаленных. Вы находите утешение в том, что король французский не ведает об оказанной вам несправедливости. Я нахожу, что это вовсе не утешительно для него. Вероятно, окружающие по деликатности не дают ему знать об этом. На севере / несомненно климат тому причиною /, здесь чувства не так утончены /, на севере государям не позволяют не знать об отличных умах, имеющих право на их милости. Они обязаны поощрять таланты, иначе их заподозрят, что у них самих нет талантов». Воистину, бесконечны пределы лицемерия и зависти.

Царят на свете три особы,
Зовут их: Зависть, Ревность, Злоба.
Нет им погибели и гроба!
Утверждал в конце 15 века немецкий гуманист Себастиан Брант, и последующие столетия не поколебали оправданности этих слов. И не только не поколебали, но и приносили всё новые доказательства, на которые, мы, в суматохе войн и революций, не обращали внимания. Отчасти, по привычке, дескать, ну, сколько можно об одно и том же, а оно всё так же. А, между тем, встречались случаи совершенно анекдотические, особенно, когда убеждаешься, что замешанными оказались исторические личности, на которых не поднимаешь глаза, дабы не оказаться ослеплённым.

И кто бы мог подумать, что это Черчилль? Оказывается, и он не удержался от зависти по отношению к своему современнику, да ещё во время германских бомбёжек Англии в 1939 году. Всем известно о могучей роли Черчилля, принявшего власть, когда никто к ней не стремился, и своими речами и действиями, много сделавшем для сплочения в столь опасное и трудное время народа.

Но был и ещё Некто, чья деятельность много способствовала успеху того, чем занимался Черчилль. Имя этого человека Джон Бойнтон Пристли, великолепный писатель, драматург и, не знавший себе равных, эссеист, в ту пору ещё отнюдь не знаменитость. Он вёл на радио программу «Постскриптумы», пользующуюся оглушительным успехом у затравленного и запуганного немецкими бомбардировками обывателя, увидевшего в ней столь необходимое ему лекарство, избавлявшее от страха, и вселявшее в него бесценную уверенность в конечной победе.

Позволю себя цитату Пристли на этот счёт, чтобы многое, если не всё стало понятным. «Это были всего лишь устные эссе, предназначенные для самой большой и весьма разнообразной, в социальном отношении, аудитории. Конечно, я был в них искренним, бесполезно обманывать микрофон. Конечно, я умел владеть голосом и знал, как подавать материал. Но право же, не только я владел этим искусством. И не понимал тогда, как не понимаю теперь, почему было столько разговоров о моих передачах. С тех пор пошло много лет, но до сих пор, встретив меня, пожилые люди благодарят со слезами на глазах. Слушая такие слова благодарности, невольно возомнишь, что подарил им их не я, а, по меньшей мере, король Лир». Но на всякого Якова не угодишь, и в числе недовольных, оказался, кто бы мог подумать, премьер-министр Черчилль, при первой ж возможности, опять таки сопровождаемой самыми благими намерениями, закрывший передачу Пристли. Вот и разбирайтесь, что делать: плакать или смеяться?

Но вернёмся к нашим баранам. Несложно предположить, какие чувства владели Эхудом Бараком, в ту пору заместителя начальника генштаба, вынужденного слушать лекции какого–майора. Но проявились они не сразу, а годы спустя, когда другой слушатель тех же курсов генерал Рубин после одно из лекций громогласно заявил:

– Беньямин Амидрор — единственный человек в армии, и все это должны знать, который способен и имеет право смотреть в глаза высшим офицерам армии и учить их теории современной войны. Именно учить, а не просто рассказывать им что–то.

«Барак, – читаем мы далее в статье Амнона Барзилая, – считал себя одним из самых крупных специалистов в вопросах военной теории, если не самым крупным. И Барак сказал, что, вопреки мнению коллеги Рубина, видит за круглым столом в генштабе ещё как минимум двух человек. И первым назвал себя. А самому Рубину не простил нарушения субординации. А потому, став начальником генштаба, прежде всего, свёл счёты с ним, отправив в преждевременную отставку.

А когда, после своей отставки, Барак стал заниматься перепродажей квартир на миллионные суммы, надо понимать, что иногда его охватывали сомнения, всё ли он сделал для страны, некогда им управляемой, достойного почёта и славы? И не нашёл ничего лучшего, кроме как восславить позорное бегство из Ливана, когда для облегчения скорости передвижения, оставлялось всё, что нельзя было положить в рюкзак. Он так и сказал: это решение предмет моей гордости.

Так трудно угодить всем, тем более, собственному тщеславию.

Борис Иоселевич

Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.