ПРОЛОГ

 

Послушайте-ка, други,

Что вам расскажет… Я!

В том сказе ни натуги

Не будет, ни вранья.

 

Натуга – если в общем,

Враньё – коль о чужом.

Не хочется, чтоб вотще.

Хочу, чтоб хорошо!

 

«Ну а при чём тут джойстик?» –

Вы спросите меня.

«Рифмуется он с Джойсом» –

Отвечу строго я.

 

А ежели серьёзно –

Узнаете потом.

Но, может, коль не поздно,

Расстанемся на том?

 

Ну нет! Неотвратимы

Начало и конец.

То поле перейти мы

Должны, мой бедный чтец…

 

 

 

ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ  ЗАПИСКА

 

К сожалению, написать поэму я не смог. Дело в том, что мне не понравилось, как некоторые люди отреагировали на отрывок из неё (нет, речь не о прологе), преподнесённый им в виде отдельного художественного произведения. Главное – что это и было отдельное произведение: все строки и целые четверостишия, которые выдавали в нём отрывок, я выбросил или изменил. Но дело даже не в этом: кое-кому было точно известно, что за шесть лет я не написал ни одного стихотворения и испытывал по данному поводу определённый дискомфорт. Полагаю, им следовало похвалить прочитанное… Зависть? Читательская немощь? Или моя совсем уж вопиющая бездарность, заставившая их забыть о чувстве такта? Нет, не верю: все мои критики – люди довольно успешные, самодостаточные и не лишённые литературного вкуса, а мой отрывок был как минимум неплох. Мне кажется, я им просто несимпатичен: я, особенно нынешний, на это вполне способен.

Поэма создавалась так. За неделю, наплывами и рывками, мной было написано восемнадцать маленьких отрывков (от двух строчек до двух строф), три средних и один большой (семь страниц), которому и выпал жребий непризнанности. Потом началась деградация вдохновения. Первым симптомом были мысли о художественных средствах, объёме, структуре… В общем – мысли. Именно на этом этапе я написал – поспешил написать! – вступление, позже названное прологом. Спешить было разумно, поскольку наступала следующая стадия деградации: вдохновение, уже ущербное, сменялось так называемым «рабочим настроением». Это началось после тех невосторженных отзывов… Я ещё мог рождать новые строки, даже удачные, но с менее выраженными положительными эмоциями и с некоторым волевым усилием. Я пытался убедить себя в том, что забеги на длинные дистанции всегда трудны, что лёгкая одышка на третьем километре не говорит о слабом сердце, но мой невроз (заслуженный! выстраданный!) убеждал меня в обратном: он требовал от творческого акта идеального удовольствия, постоянного и беспримесного. И я испугался… Вернее, не то чтобы испугался, а забеспокоился о гарантиях. Я готов был напрячь волю, но в таком случае мне должны были гарантировать шедевр. А никто не собирался этого делать. И ничто не собиралось.

Я хотел написать огромную поэму о самом себе – одновременно автобиографию и мемуары, не переходящие в объяснительную записку. При этом я задавался целью отразить каждое своё детское и отроческое впечатление во всех существенных и второстепенных чертах. Я понимал, что это может повредить художественности, но, честно говоря, одна лишь мысль о ней вызывала у меня нравственную тошноту. «Облитературивание» собственного счастья казалось мне пошлостью, а страданий – подлостью. Скрывать свою боль за юмором, аллюзиями и метафорами, как горбик родной дочки за трёхслойным розовым пуховичком?.. Отдаёт предательством.

Я искренне прошу простить меня за обман Ваших ожиданий. Но также прошу учесть, что я ведь тоже когда-то ждал чего-то другого…

 

 

 

ЭПИЛОГ

 

Жил где-то мальчик странный,

Безмолвный до поры –

Невзрачный и нежданный,

Но рвущийся в миры.

 

Махнуло время шашкой –

И больше тридцати.

Куда идти бедняжке?

Кому печаль нести?

 

Из памяти бездонной,

Из пыльно-звёздных вьюг,

Из старого картона

Я джойстик достаю.

 

Иди сюда, мой зайчик,

Мой ключик золотой,

Мой пальчик-выручальчик,

Животворящий мой!

 

Огнём земного ада

Не ранен я, представь.

Спасать меня не надо –

Лишь радости добавь.