1
– Одни пенсики сегодня, – провожая взглядом клиентов, вздохнула Нина.
– Кто, кто? – переспросила сменщица.
– Пенсики – пенсионеры, значит.
Мужчине было явно за шестьдесят, но из-за высокого роста и худощавого телосложения он выглядел моложе. Волосы темные, жесткие, как проволока, с сединой на висках. Глаза карие, глубоко посаженные, скулы гладко выскоблены электрической бритвой. Особую элегантность мужчине придавали потертые голубые джинсы и клетчатый пиджак с замшевыми налокотниками. Туфли из натуральной кожи, с узкими носами. Из кожи был и солидный, висящий на ремне, портфель.
Идущая под руку спутница выглядела попроще. Низенькая, с рыжими крашенными рыжими волосами она едва доставала кавалеру до плеча. На дамочке была светло-коричневая кофточка, черная юбка с разрезом и легкий ярко-зеленый шарфик на шее, делающий ее похожей на пожилых поклонниц Стаса Михайлова.
Как только постояльцы растворились в лабиринте первого этажа, Нина привстала из-за стойки администратора, словно собиралась убедиться, ушли ли они, и, хитро улыбаясь, продолжала:
– Ты что, на самом деле ничего не слышала про этих пенсиков?
– Я их первый раз вижу.
– Тогда ты многое потеряла!
– Нин, расскажи!
– О! Да это целая история! Ты, наверное, думаешь, что это приезжие пенсионеры? Ничего подобного! Наши, местные! – Галина взяла папку с ксерокопиями паспортов. – Смотри: Костин Анатолий Сергеевич, Любимова Екатерина Ивановна – оба из нашего города.
– А зачем они в гостиницу приперлись?
– У старика, говорят, дома жена больная лежит, а бабка с дочерью и зятем свою двушку делит. Вот они раз в месяц и встречаются на нейтральной полосе у нас в полу-люксе.
– И чего?
– Чего, чего? Обычное дело: вмажут и всю ночь долбятся!
– Да ладно! Они же старые!
– А кувыркаются, как молодые! Не веришь — сходи послушай к двери!
– Ладно, схожу обязательно, если не забуду.
2
– Что, Катенька, по коньячку?! – заперев дверь гостиничного номера, оживился Анатолий Сергеевич.
– Только вошли – и сразу по коньячку? – улыбнулась Екатерина Ивановна. – Закусить-то хоть есть чем?
– А то! – помимо бутылки коньяку Анатолий Сергеевич деловито достал из своего волшебного портфеля бутерброды с колбасой и изящный, словно нарисованный лимон.
– Так у нас сегодня пир горой?! – Екатерина Ивановна вынула из своей сумочки сыр и шоколадку. – Гулять так гулять!
– Тогда за встречу! Даст Бог не последнюю!
– Ты мне, Толя, пока трезвый, скажи откуда у тебя такой крутой пиджак?
– Из секонд хенда! В прошлую пятницу там было всё по сто пятьдесят.
– И джинсы?
– И джинсы! Как говорится, доброму вору все впору!
– Ты теперь на писателя похож!
– На какого-то?
– Откуда я знаю, – усмехнулась Екатерина Ивановна. – Может, на Некрасова!
– На Некрасова, говоришь? – переспросил Анатолий Сергеевич и, подражая заезжим чтецам-декламаторам с металлом в голосе прочитал:
Вчерашний день, часу в шестом,
Зашел я на Сенную;
Там били женщину кнутом,
Крестьянку молодую.
Ни звука из ее груди,
Лишь бич свистал, играя…
И Музе я сказал: «Гляди!
Сестра твоя родная!»
– Какой ужас! Молодую женщину кнутом? Что она, Толя, могла такого натворить?
– Может, мужа-изверга убила?
– Господь с тобой!
– В стихах Некрасова много житейских историй. Вспомни стихотворение «В дороге», где ямщик рассказывает о своей жене. Крестьянская девушка свою юность провела в барском доме, но как только господская дочь вышла замуж, ее вернули в село, где она и зачахла…
– Какой ты, Толя, начитанный!
– Есть маленько, – разливая коньяк, довольно улыбнулся Анатолий Сергеевич. – Ты чего не пьешь-то?
– Да пью я, пью по чуть-чуть. Куда спешить? У нас целый вечер впереди…
3
Если Бог есть, то гореть ему в геенне огненной, – думал про себя Анатолий Сергеевич, потому что был уверен, что супружеская измена считается одним из семи смертных грехов! Знал и грешил.
Человеческая жизнь прекрасна и страшна своей непредсказуемостью. Если бы каждый наперёд знал, что его ожидает через десять, двадцать, тридцать лет, то может и жил бы по другому. А знал бы, что всё закончится через три дня, то вообще трясся над каждой секундой. Но так уж устроен человек, что не любит он задумываться о будущем. Не привык. Живет себе потихоньку, словно в гору поднимается, а поднялся — увидел, что самое счастливое, беззаботное время позади осталось. Обидно, конечно, но уже ничего не поделаешь. А с горки стал спускаться, жизнь и подавно так замелькала, так замельтешила, словно в ускоренном кино. И рад бы за что-то ухватиться, да не за что! Вот ведь беда какая! Но случаются и приятные исключения. Бывает человеку за шестьдесят, а он влюбляется, как шестнадцатилетний.
У Анатолия Сергеевича так и вышло. Аннушка, жена его любимая, с которой он в мире и согласии прожил три с половиной десятка лет, тяжело заболела, на улицу перестала выходить, с приятельницами общалась лишь по телефону. В день рождения ей многие звонили, поздравляли, желали здоровья, а ближе к вечеру, как снег на голову свалилась ее давняя подружка Катя Любимова — они вместе заканчивали школу.
Жизнерадостная, приятная женщина, о которой ни за что не скажешь, что она на пенсии, пришла с букетом садовых гладиолусов и бисквитным тортом в пластиковой упаковке. Тут же по-хозяйски нашла вазу, налила в неё воды и поставила цветы. Пока не видевшиеся много лет подружки мило ворковали, вспоминая забавные истории из школьной жизни, Анатолий Сергеевич накрыл стол и предложил выпить за здоровье хозяйки по рюмочке коньяку. Екатерина Ивановна его поддержала. Они чокнулись, и гостья легко осушила рюмку до дна, после чего стала ещё разговорчивей. Но вторую рюмку она выпила лишь наполовину, а третью вообще только пригубила, тогда как Анатолий Сергеевич наливал себе каждый раз по целой. Коньяк попался хороший, качественный, и был бы грех не прикончить бутылку до дна.
Часа через два, словно вспомнив, что пора и честь знать, Екатерина Ивановна засобиралась домой, кинулась искать свои туфли, чуть не ударившись головой о дверной косяк. Чувствовалось, что она пьяна. Лежащая в кровати Аннушка негромко попросила Костина:
– Толь, ты бы уж проводил Катю.
Сам он об этом как-то не подумал.
Екатерина Ивановна жила у черта на куличках. Минут тридцать они тряслись в полупустой маршрутке, а вышли на остановке, дождь грянул, как из ведра. Катя пригласила промокшего до костей Анатолия Сергеевича к себе домой, чтобы переждать непогоду. Там у них всё и случилось. Как говорится, седина в бороду — бес в ребро!
С того дня словно приворожили Костина к Екатерине Ивановне, и чем чаще они встречались, тем приворот действовал всё сильнее.
«Если глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя: лучше тебе с одним глазом войти в жизнь, нежели с двумя глазами быть ввержену в геенну огненную», – вычитал Анатолий Сергеевич в Евангелии от Матфея, но ничего поделать с собой не мог. Он словно сошел с ума. Иногда ему даже казалось, что Аннушка догадывается о его связи с Катей, но молчит лишь потому, что в глубине души одобряет его выбор. Понимает, как тяжело ему будет без нее одному на седьмом десятке лет, а тут всё же какая-то поддержка.
Каждый раз заходя в ближайший к дому храм, Костин ставил свечку к иконе святого Пантелеймона, писал записку о здравии рабы Божией Анны и, вслушиваясь в церковное песнопение, усердно крестился. Никаких молитв он, конечно, не знал, но что-то бубнил себе под нос в надежде, что Господь его услышит. А однажды увидев, как к стоящему на амвоне священнику выстраивается очередь для причастия, встал в хвост очереди, сложил крестообразно руки на груди и, подойдя к батюшке, назвал своё имя:
– Анатолий…
– Проходите! – даже не взглянув на него, бросил молодой холёный священник с едва пробивающейся рыжей бородкой.
Далекий от церковных таинств Анатолий Сергеевич растерялся.
– Проходите! – повторил настоятель. – Вы не исповедались!
О том, что перед причастием надо обязательно исповедаться и покаяться в своих грехах, Костин узнал от одной богомольной знакомой. Узнал, но пойти каяться так и не решился.
4
Встреча с Анатолием Сергеевичем изменила Катину жизнь, как яркое солнце дождливое утро. Она увидела в ней смысл — так выписавшийся из больницы человек вдруг замечает, как бесподобно пахнет черемуха. Жизнь снова заиграла всеми цветами радуги, стала яркой и праздничной.
Как ни пыталась Екатерина Ивановна понять, за что ей на старости лет привалило такое счастье, понять не могла. Скорее всего, за её долготерпение, за те бесчисленные страдания и унижения, через которые она прошла. И вот теперь в свои пятьдесят семь лет всеми фибрами своей души (если таковая, конечно, есть) она почувствовала, что жизнь её будет прожита не зря. Совсем как у Островского, которого их заставляли в школе заучивать наизусть: «Самое дорогое у человека — это жизнь. Она дается ему один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы». Здесь бы она поставила точку. Потому что, умирая, она не собиралась отчитываться, что её жизнь была отдана борьбе за освобождение человечества. Просто остаток своей жизни она решила посвятить Анатолию Сергеевичу, Толику, которого она могла слушать часами, с которым ей было легко и беззаботно, как по уши влюбленной в учителя восьмикласснице. Ей нравилось на него даже просто смотреть и молчать, потому что он умный, благородный, интеллигентный. Она знала, что судьба у Анатолия Сергеевича не сахар, но держится он молодцом.
Самой Екатерине Ивановне в жизни тоже было нечем похвастаться. Замуж вышла не по любви: просто её сосед Сашка Любимов, вернувшись из армии, оказался проворнее и настойчивее других. Худой, конопатый, невысокого роста, о каких говорят, метр с кепкой, Сашка ей проходу не давал. Встречал из училища, провожал с танцев, катал на мотоцикле, оставшемся от старшего брата, жениться обещал.
И Катя уступила, понадеявшись, что со временем стерпится-слюбится. Став мужней женой, она первое время стеснялась супруга, никаких выкрутасов в постели Любимову не позволяла, а если напирал, то отгораживалась ватным одеялом. Да Сашка особо и не приставал, помня, что в проходной комнате к каждому звуку прислушивается ворочающаяся с боку на бок тёща. Может, поэтому и детей у них не было.
После пяти лет семейной жизни по совету врачей Катя отправилась поправлять здоровье в санаторий — и поправила так, что через девять месяцев родилась Светка. Что ей тогда помогло: грязевые процедуры, сеансы физиотерапии или две бессонных ночи с приглянувшимся ей курортником — она так и не поняла. Но муж, поначалу обрадовавшийся рождению девочки, своей дочерью Светку не признал. Стал приходить с завода поддатый и в конце концов попал увольнение по статье.
Чтобы получить жилье, Катя устроилась на стройку отделочницей. Больших талантов в бригаде штукатуров-маляров от нее не требовалось — главное ровно держать малярный валик и смириться с запахом краски.
И всё было бы ничего, если бы на новенькую отделочницу не положил глаз бригадир. Борис Аркадьевич, пузатый сорокапятилетний дядечка, о котором говорили, что он не пропустил на стройке ни одной юбки, решил взять над ней «шефство». Подкатывал и так эдак, то с бутылкой красного приходил, то с заварными пирожными, звал в кино и на загородную дачу. Расслабиться и, как он говорил, отдохнуть от трудов праведных.
Первое время Катя пыталась бригадира пристыдить (как так можно, я женщина замужняя?) На что Борис Аркадьевич только смеялся: «Твой муж объелся груш!» и лез целоваться. Катя сопротивлялась. Катя плакала. Катя впивалась ногтями в его волосатые руки и убегала. И тут одна из молодых женщин заметила ей: «Дурочка, дай ему — и он отстанет, а то ведь поедом съест!» Катя не придала этим словам значения. Вспомнила только, когда их бригаде выделили три квартиры, а ей, несмотря на первоочередность, не досталось. Вспыхнув, как фитиль у пороховой бочки, Катя собралась увольняться, но секретарь комсомольской организации уговорил её поучаствовать в районном конкурсе молодых строителей. «Любимова, за тебя все наше СМУ болеть будет!» – скромно напутствовал он.
В конкурсе штукатуров-маляров Катя заняла первое место, и вопрос с квартирой был решён. Но семейная жизнь дала трещину. Её заблудившийся в жизни, как в трех соснах Саша сошелся с другой женщиной — и через полгода на одну Любимову в городе стало больше.
Катя отнеслась к этому спокойно, чего нельзя сказать о ее бывшем. Под разными предлогами (забрать инструмент, подписать какую-то справку) он забегал к Екатерине Ивановне, чтобы похвастаться, как все у них с новой супругой хорошо.
– Вот купил Галчонку золотые сережки! – доставал он завернутый в носовой платок подарок. И чувствуя, что не произвел должного эффекта, добавлял. – А летом планируем провести отпуск в Сочи, у Гали там, оказывается, живет родная сестра.
– Я рада за вас, – спокойно отвечала Катя. – Хоть кто-то счастлив!
5
Допив коньяк, Анатолий Сергеевич ощутил знакомый прилив энергии. Словно молодому, ему вдруг захотелось поделиться с Катей какой-нибудь занимательной историей из своей жизни. Но как нарочно ничего путного в голову не приходило.
Ну, не рассказывать же своей спутнице о том, как, вычитав в рекламной газетке про бальзам, способствующий стойкому повышению потенции и избавляющий от простатита и аденомы простаты, он не поленился, сходил и купил две упаковки чудо-препарата для сохранения мужского здоровья? По 590 рублей за баночку! Так это еще со скидкой для пенсионеров и инвалидов. Продавец, небритый, рано облысевший толстяк, судя по его хитроватым глазкам, как-то сразу догадался, зачем пришел Костин.
– Вы сделали правильный выбор, – заговорщицки трындел он. – Регулярный прием бальзама оказывает возбуждающее действие, способствует усилению оргазма и позволяет увеличить количество половых актов.
После этих слов торговец вместо двух упаковок пытался впарить ему четыре! – Профилактический курс — четыре баночки! – убеждал знаток народной медицины. – От двух вы вряд ли почувствуете должный эффект!
– Поживем – увидим! – сухо ответил Анатолий Сергеевич. – Надо будет — еще куплю.
Перед встречей с Екатериной Ивановной Костин полторы недели принимал волшебный бальзам, напоминающий по вкусу пчелиный мёд с аскорбиновой кислотой. Пил два раза в день по чайной ложке после еды. И вроде бы созрел, чтобы проверить его эффективность.
Но Екатерина Ивановна, кажется, еще не созрела. Женщины, как известно, любят ушами. И ей по всей вероятности еще хотелось послушать своего начитанного любовника, прежде лечь с ним в постель. Костин это сразу почувствовал и решил вернуться к Некрасову:
– Кать, а ты знаешь, что свою будущую жену Некрасов выиграл в карты?
– Нет. Про то, что поэт любил играть в карты слышала, про то, что в молодости Некрасов крутил роман с женой писателя Панаева тоже где-то читала… Ты кого, Толя, имеешь в виду Зинаиду Николаевну?
– Её голубушку! Только Зинаидой она стала у Некрасова, а до этого была Фёклой Викторовой — содержанкой купца Лыткина. Проиграв поэту в карты, Лыткин и предложил крестьянскую девушку вместо долга.
– Понятно.
– Что тебе, Катя, понятно? Когда Некрасов решил с ней обвенчаться, он уже был смертельно болен, понимаешь? Прикованный к постели поэт страдал от рака кишечника. Картину Крамского «Некрасов в период «Последних песен» помнишь?
– С полулежащим Николаем Алексеевичем? Конечно, помню!
– Теперь представь, ехать венчаться в церковь у Некрасова не было сил, венчали его на дому в походной церкви-палатке. Кое-как, поддерживая под руки, три раза обвели вокруг аналоя, а через восемь с половиной месяцев он умер…
– Страшно!
– Жизнь вообще страшная штука, передающаяся половым путем! – Костин выключил ночник. – Ладно, Катя, давай раком, чтобы у нас рака не было!
6
– Ну и где эта старая проститутка?! – демонстративно заглянув в тещину комнату, усмехнулся Валера. – Опять отбыла в ночное?
– Не смей называть мою маму проституткой! – не выдержала Светлана.
– А как мне, извините, ее называть? Императрица Екатерина Вторая? Слиняла тихой сапой, а я может с ней поговорить хотел, посоветоваться…
– Денег ты у нее хотел занять, а не поговорить! За пивком сбегать, да обломилось! Здоровый мужик, шел бы на работу, неужели не стыдно роже сидеть на пособии по безработице?
– Света, скажи, куда — и я завтра же трудоустроюсь!
– Да хоть охранником в торговый центр!
– Только не надо ля-ля! Все хлебные места там прибрали к рукам военные пенсионеры! Вот если бы твоя мама вместо своего нищеброда закадрила какого-нибудь полковника в отставке, тогда ей респект и уважуха! И сама бы, как барыня по курортам моталась, и мы, как люди зажили. А так никакой перспективы. Пока дождешься, когда твоя мама отдаст Богу душу, сам быстрее коньки отбросишь…
– Заткнись!
– Вот сразу «заткнись»! Не нравится правда! А я тебе так скажу, сегодня везде, куда ни сунься — одно старичье! Из-за этих тараканов правительство было вынуждено пойти на непопулярные меры, отменив индексацию пенсий работающим старикам! А я бы, тем, кто работает, вообще пенсии не платил! И пенсионный возраст поднял лет до восьмидесяти, чтобы они, суки, до пенсии не доживали! – Валера дурашливо улыбнулся. – Мне с детства запомнилась одна история, рассказанная учителем немецкого языка.
– Про что?
– Про то, как в древности сыновья сбрасывали со скалы своих немощных отцов. Состарится батька, сынок его на закорки — и в пропасть! А я бы на их месте и назойливых тещ с обрыва сбрасывал!
– Дурак!
– Я в газете читал, что даже Ленин «сжег» свою тещу. Вот-вот. Стоило маме Надежды Константиновны отдать богу душу, как Владимир Ильич ее тут же отправил в Бернский крематорий! Дешево и сердито! Ладно, Свет, не будем о грустном! Дай на пиво, пока ларек не закрыли.
. . .
Примерно в это же самое время сын Костина — Петр общался по скайпу с Канадой. На связи был бывший университетский приятель Витя Вакман, умотавший заграницу под занавес девяностых.
В годы студенчества они пытались раскрутить свой газетно-журнальный бизнес, взявшись за оптовое распространение желтых столичных изданий, трудились на ниве дилерских услуг, развозили по торговым точкам сигареты, одним словом, чем только не занимались. Теперь Виктор жил в Торонто и зарабатывал на жизнь буксировкой автомобилей на любые расстояния. Его крохотная, как божья коровка контора занималась заменой колес, зарядкой аккумуляторов, вскрытием авто при потере ключей. Котелок у Вакмана всегда варил на перспективу — и он не раз предлагал Петру распрощаться с немытой Россией и стать его партнером по бизнесу.
– Петя, дорогой, время – деньги! – наплывая в монитор рано облысевшей головой, агитировал Вакман. – А время не ждет!
– Да понимаю я, Витя, понимаю, – заводился Петр. – Но продай я завтра свою квартиру – в Канаде мне этих денег не хватит даже хижину дяди Тома! Вот если бы еще родительскую двушку толкнуть, тогда другой коленкор! Но куда предков девать? Мать совсем плохая, а батька еще ого-го! По бабам бегает!
– А сколько Анатолию Сергеевичу?
– Шестьдесят два…
– Молоток! Мой папундер до пенсии не дотянул, Царство Небесное! Мужики в России вообще долго не живут! Ты, Петя, оформи их в дом престарелых!
– Да, надо валить из России, пока не поздно. Я у врача спрашивал: матушка долго не протянет, от силы полгода. Самое главное, чтобы батя на меня квартиру переписал! Ну, давай, Виктор, до связи!
– Окей!
7
Верно говорят, что счастливые часов не наблюдают. Анатолий Сергеевич с Екатериной Ивановной тоже не заметили, как сквозь шторы проклюнуло яркое июньское солнце. Гостиничный номер наполнился светом и теплом. Вставать не хотелось. А часы уже показывали четверть десятого — и надо было спешить в кафе, где с недавних пор постояльцам предлагали утром бесплатный завтрак. Скромный такой «шведский стол» с нарезкой из сыра и колбасы, двух видов молочных каш, яичницы, джема, свежей выпечки и напитков — кофе или чая на выбор. Ровно в десять кафе закрывалось — кто не успел, тот опоздал!
Вот только, ощутив утром небывалый прилив сил, Костину захотелось продлить недавнее удовольствие, повторить ночные забавы, ради которых они здесь оказались. Но только его рука, как бы случайно, устремилась к заветной цели, как подруга дней его суровых вскочила с постели, словно ее ударило электрическим током.
– Прекрати, Толя! – стыдливо накинув ситцевый халатик, Екатерина Ивановна устремилась в ванную. – Ну, сколько можно? Пора и честь знать…
– Спешишь куда?
Не нравилось Костину, когда Катя ведет себя с ним, как с чужим. Могла бы и уступить. Нет, вскочила, как сумасшедшая!
– Пошли, пошли, – торопила Екатерина Ивановна.
– Боишься без каши остаться? – Анатолий Сергеевич попытался обнять ее, но коварная спутница вывернулась из его объятий.
– Толь, ну перестань!
В кафе было не многолюдно. Наполовину разграбленный «шведский стол» с остатками сыра и ветчины выглядел неаппетитно, свежую выпечку и джем смели еще утром, оставалась только рисовая каша и какие-то неприглядно бледные сосиски. Идя навстречу припозднившимся посетителям, официант, играючи, приготовил им классическую яичницу-глазунью. Но больше всего порадовал на редкость горячий и ароматный кофе.
Завтракали молча. Костин из принципа не проронил ни слова, давая Кате понять, что утром она была не права, но еще не поздно все исправить. Катя молчала в отместку. Она не любила, когда ею командовали и в то же время боялась обидеть Анатолия Сергеевича.
– Спасибо этому дому, а нам пора к другому, – вставая, произнес Костин.
Парочка с барским достоинством прошла мимо вылупившихся на них девушек с ресепшена. До чек-аута оставалось еще более двух часов.
Но, как и предполагал Анатолий Сергеевич, едва войдя в номер, Катя кинулась собирать вещи. И так всякий раз, словно на поезд опаздывает.
– Катя, уймись! – не выдержал Костин.
– Все понятно, ты хочешь дождаться, когда придут убирать номер?
– Хочу! – Анатолий Сергеевич неожиданно притянул Катя к себе, повалил в постель и с мальчишеской суетой стал раздевать.
– Толя, ты что надумал? – как могла, сопротивлялась Екатерина Ивановна.
Но силы были неравными, она закрыла глаза и их губы слились в поцелуе.
– Ты хоть дверь-то запер? – спросила Катя, прячась под одеялом.
– Сейчас посмотрю!
– И шторы занавесь!
– А может не надо? – улыбнулся Костин, вдруг почувствовав себя самым счастливым человеком на свете.
2016
