Бабушка моей подруги – Юльки Вербицкой, на мой взгляд,  была самой лучшей бабушкой на свете. Нас – юных девчонок она понимала, как никто! Пекла вкуснейшие пирожки, никогда не ругала, давала умные и дельные советы по поводу одежды и косметики, а так же отношений с юношами. Моя собственная бабушка, например, была твердо уверена, что порядочная девушка непременно должна носить юбки до колен, туфли на низком каблуке, и даже мазок помады на губах воспринимала, как верный признак грядущей распущенности.  А в первый раз заинтересованно взглянуть на мужчину, по её мнению,  можно было только после окончания института. Не правда ли, поздновато? Но такой уж она была – суровой и неподкупной блюстительницей нравственности  в отдельно взятой семье.

Ольга же Соломоновна, не смотря на восьмидесятилетний возраст, отличалась кокетливостью, и надо было видеть, как лихо она заламывала шляпку, закрепляя на седой головке, а зимнее пальто носила с таким огромным и шикарным песцом, что тот свисал ниже пояса.

Её муж Петр Алексеевич Медынцев в своё время был московским архитектором, потом в тридцатые годы сидел в тюрьме, десять лет провел в сибирской ссылке, а после реабилитации стал одним из главных архитекторов нашего города. Жену он обожал, баловал, как мог – покупал красивые и дорогие вещи, холил и лелеял, и иначе, как «Оленькой» не называл.

Какое чудесное зрелище красивой и достойной старости представляла эта пара, когда отправлялась на прогулку по аллеям ближайшего парка. Высокий, статный, не смотря на годы, Петр Алексеевич и она – худенькая, чуть сутулая, с характерным профилем и доброй улыбкой.

Ольга Соломоновна помнила революцию, годы НЭПа, а так же была в родстве через какую-то кузину с самим Троцким. В их семейном альбоме было полно старинных групповых фотографий,  в которых лица отдельных людей  были аккуратно вырезаны.

– Репрессировали при Сталине! – вздыхала старушка,- время было такое! Опасно было держать фотографии арестованных! Да что толку, когда пришел наш черед, эти дырки не убедили чекистов в нашей лояльности!

Про Троцкого она рассказывала с заметным холодом в голосе:

–  Фанфарон, каких мало! Красил ногти хной, и вечно крутился перед зеркалом – налюбоваться на себя любимого не мог! А уж драгоценности любил –  сорокой кидался на всё блестящее!

Как же я любила слушать эти рассказы! Ведь её слова шли в разрез с теми описаниями революции, которыми были заполнены книги на полках всех библиотек того времени.

– Если в истории нашей страны и было чудо, так это НЭП,- со знанием дела утверждала Ольга Соломоновна,- вот, представьте себе, девочки – военный коммунизм! Тьма, грязь, страх, голод! Всё, что можно, сломано и испорченно, ничего не работает, холод и преступность, расстрелы ВЧК! И вдруг, как по мановению волшебной палочки, зажглись все фонари и витрины, появились всевозможные продукты вплоть до ананасов, извозчики, рестораны! Крестьяне завалили страну продуктами!

Петр Алексеевич, обожавший поэзию Серебряного века и лично знакомый с Николаем Гумилевым и Анной Ахматовой, при этих словах начинал цитировать:

– Ананасы в шампанском, ананасы в шампанском… Оленька, помнишь, какие конфекты подарил тебе на день рождения Алёша Гурьев?

Конфеты он произносил по-старинному – «конфекты».

– О, милый Алёшенька,- расцветала старомодной улыбкой «Оленька»,- он так изящно ухаживал за мной, и заказал на двадцатилетие шоколадный букет роз с засахаренными ананасами!

Мы с Юлькой только зачарованно хлопали ресницами – ананасы в нашем городе никогда не продавались, и мы видели их только на картинках в книжках, да и про шоколадные букеты тоже имели весьма смутное представление.

Помимо альбомов с фотографиями в семье с тех же времен сохранялись две серебряные десертные ложки с монограммами Ольги Соломоновны, бывшие частью её приданого, и старинная кулинарная книга с диковинными рецептами, среди которых встречались экзотические для того времени  – седло барашка, паюсная и белужья икра, гурьевская каша, и прочие яства дореволюционной кухни.

Даже её страницы и то заманчиво и приятно пахли той далекой жизнью, когда СССР назывался Россией, и был сытой и хлебосольной страной, не прошедшей через ужасы революции и коллективизации.

Ольга Соломоновна, не смотря на преклонные годы, твердой рукой управляла хозяйством своей немалой семьи. Две её дочери, а так же зять и две внучки жили в одной большой квартире со стариками, и уж, казалось, забота даже о завтраках и ужинах, не говоря уж об обедах, должны были отнимать всё её время, но нет! Ничуть не меньше проблем собственного семейства,  нашу пожилую даму интересовали дела её многочисленных подруг и знакомых.

Не знаю, насколько была велика еврейская диаспора нашего города, но судя по преподавательскому и студенческому составу местного строительно-дорожного института (моей родной «альма-матер») от малочисленности она не страдала. И у меня сложилось стойкое впечатление, что Ольга Соломоновна не только знала каждого в лицо, но и с легкостью могла рассказать историю каждой семьи вплоть до пятого колена. По крайней мере, взбивая пюре или замешивая тесто для пирогов, она постоянно придерживала плечом возле уха телефонную трубку и громко кричала (старушка была чуть глуховата):

– Розочка, скажи Боре, что тетя Мойра раздобыла для него замечательные золотые запонки! Они очень подойдут к тому костюму, что Самуил Гершевич привез себе из Москвы…  Я вас умоляю! Договоритесь с ним, и наш мальчик в концерте будет выглядеть не хуже своей скрипки!

Она была постоянно на связи с различными Розочками, Эльвирами, Мойрами и Гелями. Правда, нередко звучали  и русские имена, но тема была всегда одна и та же – проблемы детей, внуков и правнуков буквально угрожающего количества её подружек.

Когда я забегала по своим делам к Юльке, меня неизменно усаживали за стол. Ольга Соломоновна была одержима манией всех кормить:

– Я вас умоляю! Какая диета?! Ты же худющая, как шпилька! Ешь, в вашем возрасте жир не откладывается, а вот желудок можно запросто испортить, хватая куски от случая к случаю!

Щедро налив супу, она вручала тебе ложку и начинала делиться заботами, одолевавшими её сердобольное сердце:

– Ах, Виктор – сын нашей дорогой Сонечки не сдал экзамен на кандидатский минимум!

– Может, плохо подготовился?

– Я вас умоляю!  Мальчик такой талантливый, умный, спокойный – чистое золото! И что им было нужно? Чего прицепились к парню? Я сразу же сказала Соне, что нельзя всё пускать на самотёк, нужно подстраховаться – позвонить, кому нужно, договориться…, таки нет! Понадеялись на себя и вот!

Но особо задушевной подругой Ольги Соломоновны была Рахиль Борисовна Кац. Муж последней сгинул, где-то в лагерях уже после войны, зато  сын – Гертруд (сокращенно Героический Труд – были такие имена после революции!) Лейбович Кац был лучшим невропатологом нашего города. Вальяжный дядька с обаятельной улыбкой, когда-то очень удачно женился на своей красавице коллеге, и та, моментально бросив работу, посвятила всю себя воспитанию их единственного чада – Лёвушки. Его и на горшок усаживали по какой-то собой системе, и читать он научился в четыре года, а в пять уже с лёгкостью выполнял  простейшие арифметические действия.

Я лично раз десять слышала историю о том, как трехлетний Лёвочка, показывая чудеса воспитанности, помог какой-то даме подобрать рассыпавшиеся яблоки. Мать им не просто гордилась, она его боготворила!

Свекровь сноху не любила, искренне считая её, чем-то наподобие  хомута на шее своего сына, но внука также обожала сверх всякой меры, и разговаривать о нём могла часами.

Лёвушка был для этой семьи, чем-то вроде солнца, вокруг которого по разным орбитам крутились отец, мать и бабушка, каждый по-своему служа своему домашнему божеству. Да он себя таковым и считал!

«Золотой» мальчик с золотой же медалью окончил школу, с красным дипломом институт, отучился в аспирантуре и защитил кандидатскую. Как обстояло дело на счёт школы, не знаю, я тогда ещё с Юлькой не дружила! Но вот в историю красного диплома, аспирантуры и кандидатской была невольно вовлечена, потому что всё это устраивалось по большому многоступенчатому блату, и телефон Ольги Соломоновны буквально раскалывался от бесконечных переговоров с Рахилью Борисовной и прочими задействованными в этом деле людьми.

– Мальчик очень талантлив, он бы и сам, играючи справился, – тяжело вздыхая, поясняла нам с Юлькой бабуля,- но завистниками полна земля! Да ещё красавец – настоящий принц! Таких не особо любят!

Короче,  я  настолько была наслышана об этом «принце», что представляла себе этого легендарного Лёву, по меньшей мере, кем-то вроде Алена Делона или, на худой конец, Александра Абдулова, в которого тогда была тайно влюблена, как и многие девчонки эпохи начала восьмидесятых.

После окончания школы наши дороги с Юлькой разошлись, и хотя мы по-прежнему были дружны, встречались уже гораздо реже. Она поступила в педагогический институт на филологический факультет, а я пошла в вышеупомянутый строительно-дорожный, мечтая стать архитектором.

Вот там-то я и столкнулась однажды в коридоре с невысоким (мне по плечо!), щуплым, словно подросток черноволосым мужчиной со смазливым личиком и большими и печальными серыми глазами. Вокруг него нервно щебечущей стайкой роились какие-то студентки, преданно заглядывающие в его искаженное скучающей миной лицо.

– Чего это они? – вслух  удивилась я.

Рядом со мной стояли  однокурсницы, и одна из них, больно ущипнув за руку, тихо прошептала на ухо:

– Тише, он может услышать! Лев Гертрудович Кац преподает сопромат – на следующий год встретимся! Говорят, сдать ему экзамен всё равно, что в клетку с настоящим львом зайти! Да ещё он ярый бабник – редко какую студентку пропустит! Лизка Кобзева, по слухам, от него уже  аборт делала! И не только Лизка…

– Могучий дух в столь щуплом теле?! – недоверчиво хмыкнула я, вспоминая все рассказы Ольги Соломоновны о «деликатнейшем мальчике».

– Ну, рост в этом деле не главное! Говорят, Гертрудович понимает толк в сексе! Людка Бурмистрова из двести тридцать второй группы рассказывала в общежитии, что у него…

Физиологические особенности Лёвы, озвученные моей собеседницей, впечатляли, и я даже недоуменно уставилась в то место, о котором шла речь. Ответный изумленный взгляд «Лёвушки» привел меня в чувство и заставил покраснеть от стыда. Действительно, мягко говоря, я вела себя не прилично, да ещё по отношению к преподавателю, которому предстояло сначала сдать зачет, а потом ещё и экзамен по жуткому предмету – «Сопротивление материалов»! Даже сейчас в дрожь бросает!

– «Принц»  ваш блудливым котом оказался! – сказала я Ольге Соломоновне, как-то навестив  Медынцевых,- к студенткам пристает! Говорят, девушки от него даже аборты делают!

Я хотела удивить старушку, но мне это не удалось!

– Я вас умоляю!  – горестно вздохнула та, – Рахиль недавно плакалась об этом! Лева – мальчик робкий, деликатный, а эти девицы – наглые негодяйки! Так и виснут у него на шее, звонят то и дело домой, приглашают на свидания, а он просто не может им отказать! Вот некоторые и воспользовались его слабостью, так, мол, и так – ваш ребенок, Лев Гертрудович, а сами… Денег  сорвали с Кацев уйму! Уж не говоря, что с врачами нужно договариваться, чтобы всё прошло тихо, и этим негодяйкам в институт не сообщили, да в справке что-нибудь другое написали!

Ольга Соломоновна так яростно взбивала белковый крем для безе, словно перед ней были те самые «нахальные негодяйки», и не обыкновенные яйца. За все годы знакомства я ни разу не слышала от неё ни одного плохого слова об общих знакомых, как бы те того не заслуживали, но неизвестных девиц можно было, с её точки зрения, и поругать. «Негодяйки» было самое бранное слово в её лексиконе.

– Женить надо Лёвушку! – наконец, твердо заявила она,- срочно! Кого он в своем институте найдет? Очередную вертихвостку? Прости, Леночка, я не тебя имела в виду!

– Ничего,- легкомысленно отмахнулась я, – вертихвостку, уж как-нибудь переживу! Меня другое интересует – а как вы ему невесту искать собираетесь? Вдруг, у вас вкусы окажутся разными?

– Я вас умоляю! – отрезала старушка,- если глупостями не заниматься, то подойдет любая порядочная девушка из хорошей еврейской семьи!

Тут, видимо, она сообразила, что последний довод  мне вряд ли покажется убедительным, и поспешила добавить:

– Я, конечно, не хочу сказать, что русские девушки плохие, но понимаешь…,  здесь справится только еврейка!

Милейший Петр Алексеевич – её дорогой муж был русским, зять так же, Юлька со своей сестрой уже только на четверть могли гордиться еврейской кровью, и вот, на тебе! Куда-то понесло бабушку на старости лет! Как будто наличие еврейской крови в жилах будущей невесты заранее гарантирует счастливый брак! Ну, да Бог с ней, пусть тешится старушка! Примерно, таким образом рассуждала  я тогда, но будущее показало, что мудрая Ольга Соломоновна знала, о чём говорила. Всё-таки, на её стороне был большой жизненный опыт, а на моей только здравый смысл, а последний, за редким исключением, практически всегда уступает первому.  Впрочем, не буду забегать вперед!

Прошло, наверное, дней пять, когда мне позвонила Юлька и предложила встретиться в нашем любимом «кафе-мороженое». Но когда мы уселись за столиком, то не смогли даже прикоснуться к любимому лакомству, оно просто растаяло, то ли от обиды за пренебрежение, то ли от жара, с которым подруга рассказывала о баталиях, развернувшихся  в её доме накануне.

– Собралась целая дюжина пожилых теток и старушек! Некоторых я отродясь не видела и никогда не слышала про их существование. Разложили на столе на всеобщее обозрение   фотографии десятка девушек из «хороших» семей, и рьяно принялись  нахваливать своих протеже. Чаю выпили цистерну, а валидолу и валерьянки наглотались в ещё больших количествах! Я только и бегала со стаканами воды от одной расстроенной дамы к другой. Часов пять обсуждали кандидатуры подходящих невест для нашего бесценного Лёвочки! Бабушка Рахиль поначалу всех огульно охаивала – мол, нет среди претенденток девиц, достойных её внука!  Ему, дескать, нужна и красавица, и умница, и скромница, и виртуозная хозяйка, и чтобы непременно было высшее медицинское образование!

– А это ещё зачем? – удивленно помешала я ложечкой стремительно тающее содержимое вазочки,- до них, наконец-то, дошло, что их Лев – сексуально озабоченный псих, и будущая сноха всё время должна держать шприцы и успокоительное наготове?! Так он всё равно будет клеиться к студенткам! Не может же эта баба постоянно торчать рядом с ним!

– Да ты что! Кацы, наоборот,  считают, что  именно Лёвочка страдает от нападок бесстыдных девиц! А на медицинском образовании настаивает, прежде всего, тетя Берта (мать Лёвочки). Мол, медички чистоплотные…

– И к лотку приученные!

Юлька хихикнула, правда, как-то невесело!

– Хорошо тебе смеяться, а мне каково было всё это выслушивать – я тоже ведь не в «меде» учусь!  Тетя Берта особо нажимала на то, что ей нужна дисциплинированная, ответственная и самоотверженная сноха. Мол, клятва Гиппократа сама по себе делает из обычных разгильдяек аккуратных и профессиональных нянь, достойных её бесценного сына.

– И зачем ему Мэри Поппинс? Сопли вытирать, или давать подзатыльники за плохое поведение?

– Служить! Прислуживать! Курить фимиам! Преклоняться!

Я поперхнулась.

– И всего-то? Неужели они сумеют найти такое чудо? Разве только достанут из-под полы искусственный разум!

Юлька нервно хмыкнула.

– Представь себе, что уже нашли!

– Шутишь?!

– Если бы! Но весь наш кагал посовещался и, в конце концов, постановил, что Лёвы достойна только Соня Гольдберг!

Я так и застыла с открытым ртом, не поверив собственным ушам. Так уж случилось, что с Софьей Генриховной Гольдберг я была лично знакома, и свело нас несчастье. У моей          тетки были серьезные проблемы с сердцем, и пришлось делать сложнейшую операцию.

В восьмидесятые годы в нашем городе работал замечательный хирург-кардиолог, и попасть  на операционный стол именно к нему было очень трудно – желающие воспользоваться его мастерством съезжались со всей страны. Зная не понаслышке  о фантастических связях Ольги Соломоновны,  я в отчаянии метнулась к Медынцевым, и вскоре меня свели с Софьей Генриховной.

Эта серьезная молодая женщина  была настолько высококвалифицированной операционной сестрой,  что наше светило отказывалось оперировать в её отсутствии. И хотя ей было всего лишь тридцать с небольшим хвостиком, она уже заработала себе славу незаменимого работника, и была самым настоящим трудоголиком, днюя и ночуя в стенах больницы.

Я помню, какая робость охватила меня при виде её  невозмутимо серьезного лица небожительницы от медицины.  Она хладнокровно выслушала мою просьбу, ничего не сказала, но к вечеру моя тетя уже лежала в палате, готовясь к операции.

Софья Генриховна была высокой, статной и крупной девицей. Уместно было её представить в роли Валькирии или Амазонки с топором или копьем в мускулистой руке и в полном боевом облачении. Ни то, чтобы она была особо страшненькой, но характерный большой нос и крупные губы вкупе с тяжелым подбородком приятного впечатления не производили.

Пока Соня заканчивала мединститут, потом проходила ординатуру, и прочие ступени посвящения в эту нелегкую профессию, её родня дышала спокойно. Но как только девушке минуло тридцать, родственники заметались, как оголодавшие мыши, в поисках супруга для своего ребенка.

Семья Гольдберг была зажиточной. Отец  – уролог в областной больнице, а мать – зубной техник. Генрих Самуилович был участником войны и, потеряв всю семью во время оккупации Киева, второй раз женился очень поздно, поэтому появление Сонечки он и его жена тоже воспринимали, как благоволение небес. Да ещё такая умница! Настоящая гордость родителей! Такую абы за кого не отдашь, такую вручают, как приз особо отмеченным Всевышним особям противоположного пола!

Но достойные женихи из «хороших» семей, почему-то не ломились в их шикарную квартиру «сталинской» застройки, а годы шли.  Соня же, между тем, делала блестящую карьеру, не помышляя о женихах и амурах, и вся её родня в ужасе начала осознавать, что её вовсе не пугает  участь старой девы! В свободное от работы время она любила вкусно поесть, и запоями читала книги, не выказывая ни малейшего желания, куда-нибудь идти или ещё как-то разнообразить свою жизнь. Домочадцы, преодолевая её сопротивление,  усиленно таскали девушку по театрам, музеям и выставкам, вывозили и на морские курорты в надежде, что уж там-то она кавалеров непременно привлечёт! Но Соня, как укладывалась в первый же день на пляже с книгами, так и уезжала, не высовывая носа из толстенных томов. Даже обгорала и то с одного бока!

И вдруг Левушка! Меня поразила сама несуразность такого выбора. Ну, какая они пара? Всё равно, что солидная почтенная корова – кормилица семьи и мелкая комнатная шавка, способная лишь истерично лаять!  Что их может объединить?

– Но Софья вроде бы не красавица! – неуверенно протянула я,- хотя, конечно, о вкусах не спорят!

Юлька только презрительно фыркнула.

–  Этот вопрос обсуждался! Но решили, что внешность не главное! Гораздо важнее, чтобы Софья Лёвушку любила!

Мне вдруг стало смешно.

– Действительно, старые дамы  правы! Это гораздо важнее! Но каким образом такая умная и сдержанная девушка польстится на такого блудливого и тщедушного песика? Он же ей в подмётки не годится!

Юлька пожала плечами.

– Было решено для начала устроить смотрины на нейтральной территории, то есть, у нас! Дескать, Соня придет ко мне в гости, а Левочка как будто случайно заглянет на огонёк, чтобы взять у деда книгу Рабиндраната Тагора!

– О, Господи! Уж лучше бы «Трёх мушкетёров» попросил! Правдоподобнее…

Моя подруга снисходительно смерила меня глазами:

– В каком же уважающем себя доме сейчас нет «Трёх мушкетёров»? Да и правдоподобие в данном случае мало кого интересует! Тут другое… Лен, а что ты делаешь завтра вечером?

Это был новый поворот в этом деле!

– Ну, конкретных планов у меня нет! Надо бы в читальном зале поработать над проектом…

– Обождёт твой проект,- оборвала меня Юлька,- приходи к нам!

Помнится, я изрядно удивилась.

– Это ещё зачем?

Юлька замялась:

– Понимаешь, бабушка сказала, чтобы я обязательно привела тебя! Ну, чтобы я ни одна сидела за столом с Лёвой и Соней. Мол, ты такая разговорчивая, да и мы сможем, в случае надобности, общаться друг с другом, чтобы дать им возможность поговорить…

Моя бедная подруга даже покраснела, пытаясь выпутаться из неловкого положения, и совсем запуталась в этих «разговорах», но я уже сообразила, в чём дело. Юлька была очень красивой девушкой, и я, хотя была совсем недурна в юности, на её фоне всегда проигрывала, что уж говорить об откровенно непривлекательной Соне. Вот теперь меня и приглашали на смотрины, чтобы хоть немного сгладить невыгодный для будущей невесты контраст.

Конечно, я хотела сразу же отказаться, но тут Юлька жалобно и умильно проблеяла:

– Лена, бабушка очень-очень тебя просит!

Мне не захотелось огорчать Ольгу Соломоновну, ведь она всегда была со мной добра, и поэтому, скрипнув зубами, я пообещала прийти.

И не пожалела об этом! Даже спустя столько лет, я не могу без удовольствия вспоминать тот далекий майский вечер.

Стол готовили сразу две семьи – Ольга Соломоновна вложила душу в горячее, а  салаты, нарезки и десерт делали Гольдберги. Чего там только не стояло – икра и черная, и красная, балык, какие-то немыслимые колбасы, (которых в открытой торговле тогда было не сыскать, да и в наше время я их в продаже не вижу), форшмак и прочие вкусности еврейской кухни, заливное из осетрины. Как же я в тот вечер наелась, если ещё учесть, что больше мне там делать было особо нечего!

Со свойственной юности категоричностью я почему-то была твердо уверена, что Гольдберги зря потратились, и Софья, едва увидев суетливого женишка, сразу же проникнется к нему презрением и вернется к своей работе и книгам, но… я фатально ошиблась!

Без белого халата, колпака и кардиологического отделения за спиной она утратила вид невозмутимо хладнокровной Минервы и стала неловкой и смущенной крупной девушкой в возрасте. Чтобы произвести благоприятное впечатление Соня сняла, придававшие ей интеллигентный и строгий вид очки (у неё была близорукость), и теперь беспомощно пялилась, пытаясь, что-то разглядеть, в том числе и Лёвушку. На её лице настолько явно отпечаталось  ожидание счастья, что даже у нас с Юлькой и то защемило сердце, что уж говорить о тайком вытиравшей слезы умиления Ольге Соломоновне.

И надо сказать, что Лев Гертрудович оправдал все её надежды! Импортный костюм сидел на нём как влитой, белоснежная рубашка, модный галстук, и запах хорошего французского парфюма моментально покорили беззащитное сердце Сонечки. Мне никогда не забыть выражения блаженного восторга, с каким она взирала на Лёвочку, лениво брюзжащего, какие-то дежурные фразы. Тому было явно скучно, но он интересничал, толкуя о Дали и Кандинском, и небрежно сравнивая Маркеса и  Во.

Мы с Юлькой, боясь выказать собственное невежество, только помалкивали, да подталкивали к нему салаты и меняли тарелки, а Соня,  что-то смущенно лепетала в ответ.  Пока все сидели за столом, ещё было терпимо, но когда Юлька поставила пластинку, и Лёвушка пригласил Соню на танец, честно говоря, мы с подругой опрометью покинули комнату, чтобы не рассмеяться открыто.

У Льва Гертрудовича была буйная кудрявая шевелюра, которую он обычно старательно укладывал в прическу, но даже если бы его вихры встали дыбом, то и тогда он бы не дотянул своей партнерше даже до носа. Она тупо была его чуть ли не в два раза больше!

– Я вас умоляю! – успокоила нас мудрая Ольга Соломоновна,- это не беда! Будет носить туфли на низком каблуке, да посидит на диете, и к свадьбе уже такого контраста не будет! Это  во всех отношениях благотворный союз!

– Вот! – сказала мне моя собственная бабушка, едва заслышав о готовящемся торжестве,-  вечно вы – современные девчонки торопись замуж, как будто на самолёт опаздываете! А вот Софья не торопилась, блюла себя и не растрачивала по пустякам, и дождалась! Этот парень и красавец, и кандидат наук, и из хороший семьи, и дом – полная чаша!  Учитесь! Не надо даже к гадалке ходить – лучшей пары, чем эта достойная девушка вашему Льву не найти!

И она оказалась права!

Лев Гертрудович, естественно, и после свадьбы не отказался от любовных интрижек, но теперь он стал женатым человеком и потерял былую прелесть в глазах многих своих поклонниц. Соня  же волокла на себе семью Кац, как могучий вол ярмо – одного за другим она родила двух детей, и вышла на работу, даже не использовав декретные отпуска. Благо, хватало бабушек для сидения с малышами! Но в остальном ей, конечно, доставалось – все болячки стариков, все капризы Лёвочки, и решение нескончаемых  бытовых проблем двух семей, и Гольдберги, и Кацы благополучно свалили на её безропотную голову.

– Я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик!- язвила Юлька, рассказывая мне об этой паре,- а Левочка только истерит, да блажит – всё ему не так! Суп невкусный, носки не достаточно отглажены, в туалете за унитазом, откуда-то появилась паутина! Скандал! А Соня разве только на руках его не носит! Как же, он – талант, кандидат наук, а она всего лишь медсестра! А ты попробуй, постой у операционного стола по шесть-семь часов кряду, это тебе не студенток на зачетах заваливать!

– Видимо, нашла Золушка своего принца! – в ответ флегматично злословила и я, – вот интересно, она и в сказке во дворце лично ночные вазы за своим принцем выносила?! Соня сама виновата, что дала себя оседлать!

К тому времени и я, и Юлька уже обзавелись семьями и рассуждали о женском равноправии со знанием дела, но понятно, что семью Кац наше мнение интересовало мало.

А потом настали смутные времена. Для нас они  начались со смерти Петра Алексеевича. Практически сразу после смерти мужа слегла и Ольга Соломоновна. Она, такая живая и энергичная, моментально потеряла вкус к жизни, и вскоре ушла вслед за любимым мужем. Я до сих пор считаю их самой счастливой супружеской парой, из встречавшихся на моем жизненном пути.

Мы сильно переживали их уход, но вскоре нагрянула общая беда – перестал существовать СССР. Наш город был областным центром одной из союзных республик, и вскоре русским отчетливо дали понять, что прежней жизни уже не будет. Кто-то с этим смирился и начал выживать в новых реалиях, а кто-то решил уехать в Россию. Среди последних оказалась и моя семья.

На прощание я зашла в гости к Юльке. Та тоже суетилась, выправляя для своего семейства визы в Израиль.

– Кацы и Гольдберги уже уехали! – нервно сообщила мне она,- а нам не дают визы! Представляешь, оказывается мои прадед и прабабушка не были официально женаты! Они считали себя ярыми революционерами и нигилистами, поэтому не верили в Бога. И в синагоге городка, к которому они были приписаны,  нет записи, что моя бабушка – Ольга Соломоновна родилась от брака еврея с еврейкой!

– Мне очень жаль,- искренне огорчилась я,- но, может, ты эмигрируешь, в какую-то другую страну?

– Я вас умоляю! Есть, конечно,  перспектива уехать в Канаду! Там живет одна из бабушкиных родственниц! Но тоже, надо собрать столько документов…

Короче, все мои знакомые тогда практически сидели на чемоданах – только и разговоров было кому и куда уехать!  Собирались в жуткой и нервной спешке, контейнеров не хватало, да и толком почти никто кто знал, куда именно едет. Страшные годы! Не люблю их вспоминать…

В своё время, именно Родина посылала наших родителей на окраины Советского союза поднимать экономику бывших союзных республик, а вот назад их никто не ждал.

Вынужденным мигрантам предстояло выживать в тяжелой  и упорной борьбе, которая поглощала все силы, и было не до старых друзей. Прервались старые связи, письма не доходили, а иногда и посылать их было уже некуда.

Мы с Юлькой выпустили друг друга из виду на долгие годы.

После переезда в Россию мы с мужем и детьми  долгие годы кочевали по съемным квартирам, и у меня не было возможности до конца разобрать багаж. Большинство коробок с книгами долгие годы пылились в укромных углах очередного временного пристанища, пока мы, наконец-то, не приобрели собственное жильё.

Повесив книжные полки, я начала расставлять на них, привезенные когда-то книги, когда в одной из коробок не наткнулась на… дореволюционную кулинарную книгу  до боли в знакомом тяжелом переплете! Как она у меня оказалась?! Я решительно не могла вспомнить!  Скорее всего, в коробки её засунул кто-то из домочадцев, не имеющих представления, чья именно эта книга, но как она оказалась у меня накануне отъезда?

Прошло больше десяти лет, и как я не морщила лоб, вспоминая, ничего у меня не получилось. Зато запах страниц и старинные рецепты вдруг навеяли такую ностальгию по утраченному когда-то миру, что я даже расплакалась от тоски по старой подруге.

По настоящему открыто и искренне мы дружим только в детстве, когда наш ум и сердце ещё не обременено соображениями другого порядка, и подчиняются только личной симпатии и приязни, непроизвольно возникающими между сверстниками.

– Мать,- пожалел меня старший ребенок,- чем зря слезы лить, выйди в «Одноклассники», там твоя подруга наверняка зарегистрирована!

– Да она, наверное, в Израиле или Канаде!

– Ох, какая же ты темная! Да хоть в Зимбабве! «Инет» сам выбросит её на твою страницу!

В «Одноклассниках» Юльки не оказалось, зато я получила возможность пообщаться с другими своими одноклассниками и выяснила, что в 90-х её семья ещё не покинула город, и уехали они потом вовсе не за границу, а в Волгоград. Через знакомых «знакомых», спустя несколько недель, я всё-таки получила её номер телефона и позвонила.

Нашей радости не было предела, и воспользовавшись первой же оказией, Юлька со старшей дочкой приехала ко мне в гости. Она была у меня неделю, и мы всё равно не могли наговориться вдоволь. Какая там неловкость! Не было её, словно мы расстались только вчера!

Однажды за чаем разговор коснулся  семьи Кац и Гольдбергов, и я услышала потрясающую во всех отношениях историю.

В отличие от Юлькиной семьи у тех проблем с визами не возникло, и они покинули страну одними из первых. Судьба старшего поколения определилась быстро и легко. Генрих Самуилович Гольдберг, как участник войны с фашистами, получил от государства прекрасную квартиру и массу льгот, а прибывшие с немалыми деньгами Кацы неожиданно забыли своё атеистическое мировоззрение и примкнули к какой-то общине ортодоксальных евреев, и  общались теперь больше с Богом, чем со своими детьми.

Соня, Лев и их двое сыновей оказались, как бы предоставлены сами себе. Впрочем, они не стали унывать и рьяно принялись искать работу, но тут выяснилась неприятная вещь. Все их дипломы и ученые степени в глазах израильтян были простыми бумажками, и чтобы получить работу по профессии, нужно было сначала сдать экзамен, подтверждающий твою квалификацию.

Соня сдала этот экзамен блестяще и после небольшого испытательного срока заняла давно привычное место у операционного стола, кстати, гораздо лучше оплачиваемое, чем на родине.

А вот её любимый Лёвушка, рассчитывающий также блистать среди еврейских студентов, как когда-то блистал среди русских, не подтвердил ни ученой степени, ни диплома. Исходя из этого печального факта, в местном бюро трудоустройства ему предложили на выбор стать либо социальным работником, либо кем-то наподобие дворника. В конце концов, он устроился на какое-то предприятие по благоустройству дорог, получал мизерную зарплату, постоянно запивал, и клял на чем свет «проклятых узколобых евреев».

Соня безропотно всё сносила, и тащила на себе и дом, и детей, и озлобившегося на весь мир желчного супруга. От жары и пыли Лев быстро утратил свой лощеный облик советского денди, его волосы в рекордное время покинули голову, и, судя по фотографиям, которые из Израиля привезла Юлькиной матери его теща, наш «принц» своим обликом стал напоминать хорошо известного исполнителя роли сказочной бабы Яги – советского актера Милляра. А вот его жена, наоборот, с возрастом стала выглядеть гораздо интереснее, чем в юности – похудела, подтянулась, сменила очки на линзы, держалась уверенно и с достоинством, чем иногда доводила своего благоверного до бешенства.

И как тут не помянуть добрым словом мудрую Ольгу Соломоновну – действительно, она со своими подружками выбрала Лёвушке единственную женщину, которая была ему предана  «и в горе, и в радости…». Другая давно бы уже послала к черту этого «принца», и зажила в свое удовольствие!

Но это ещё было не всё! То ли солнце сильно напекло ему голову, то ли русская «белка» догнала его и на «земле обетованной», но Лёва вдруг яростно возненавидел соплеменников, и вызывающе демонстрировал это по каждому удобному и не очень случаю.

– Не будет нам здесь жизни! – орал он в пьяном угаре,- эти евреи! Они же все двуличные и подлые, они за шекель душу продадут! Я – кандидат технических наук на улице убираю собачьи «каки»!  Это, по-твоему, нормально, Соня?

– Нет, дорогой! – кротко соглашалась та,- все знают, какая у тебя светлая и талантливая голова!

И вот эта «голова» стала доставать её  планами переезда  в Канаду.

– Там оценят мои труды, там я, наконец-то, вновь обрету возможность реализовать свой опыт и свои знания! Вон, Гуревичи сразу же эмигрировали в Канаду, и Яков сейчас возглавляет кафедру в техническом колледже в Ванкувере, а я убираю дерьмо за твоими евреями!

– Они не мои, Лёвочка,- слабо сопротивлялась Соня,- ну, сам подумай, как мы можем оставить наших стариков одних?

– Они итак хорошо живут! А у меня жизнь летит под откос! Я мужчина, и я решаю, где нам жить, и куда ехать!

Он так всех достал своим нытьем и жалобами, что, в конце концов, сами же Кацы и взмолились:

– Соня, деточка! Уезжайте вы в Канаду! У нас уже сил нет его слушать, да и перед людьми стыдно!

И Соня, эта святая женщина, второй раз бросила налаженную жизнь и клинику, в которой её ценили и уважали, и потащилась вслед за своим чокнутым Львом через океан в далекую Канаду!

Но как в страшном сне повторилась та же самая ситуация! Не иначе, как наущаемые за что-то невзлюбившими Лёвочку евреями, канадские власти  отказались воспринимать его дипломы и звания на веру, и  заставили их с Соней сдавать экзамены на квалификацию.

Софья, шесть последних лет отстоявшая за операционным столом в Израиле, играючи справилась с самыми каверзными вопросами, а её супруг, подметая улицы, и что знал-то, за это время забыл!

И вот только тут Лёвочка сообразил, кто во всём виноват – ну, конечно же, Соня!

– Это ты уговорила меня уехать из СССР,- орал он, – ты лишила меня будущего! Там я был уважаемым человеком, а ты сделала из меня голодранца!

– Ну как же так, Лёвушка,  – чуть ли не плакала бедная женщина, – это ведь ты посылал запрос и оформлял визы! Это ты твердил мне, что хочешь обрести Родину, и перестать быть Вечным Жидом!   Ты же сам записал меня на курсы по ивриту!

Но что ему были её доводы! Лев Гертрудович просто не слышал свою жену – новая идея посетила его голову.

– Нужно возвращаться домой! – твердо заявил он,- в мой родной институт! Там меня все знают и ждут, когда я вернусь, и только там меня оценят по достоинству!

Соня так и села, в ужасе глядя на своего обезумевшего мужа.

– Да ты что? Мамины подруги пишут, что в городе дикая безработица, предприятия стоят, месяцами не платят зарплату, да и та чистые гроши! И твоё место на кафедре, наверняка, занято другим человеком!

– И пусть! Меня всё равно возьмут! Я был в хороших отношениях с ректором!

– Да где он сам теперь, этот ректор?

– Я уверен, что меня при любом ректоре примут на работу!

Неизвестно, чем бы всё это закончилось, если бы не восстали, уставшие от психозов отца дети. Их старшему сыну уже исполнилось шестнадцать лет, и он твердо заявил:

– Можете отдать меня хоть в приемную семью, но никуда больше я не поеду! Здесь мои друзья, и мне нравится одна девушка! Расставаться с ней не входит в мои планы!

– Но сынок,- заблеял непутевый папаша,- ты не понимаешь…

– И понимать не хочу! Если вам настолько не хватает денег, то брошу колледж и устроюсь рабочим на бензоколонку!

Образование детей – святое для любой себя уважающей еврейской семьи, тем более что мальчики великолепно учились.  И Лёва, с горечью прикусив губу, отправился устраиваться на работу на склад подержанных автомобилей, где он обитает и до сих пор, а облегченно вздохнувшая Соня продолжает свое бдение у операционных столов в одной из местных клиник.

Она как-то писала матери, что муж получает особое удовольствие, бесконечно рассказывая своим нынешним сослуживцам, что ради детей он отказался от карьеры преподавателя в престижном российском вузе, куда его усиленно приглашали. И что самое парадоксальное,  сам верит в эту, им же выдуманную легенду, периодически озвучивая её среди домочадцев.

– Чудны дела твои, Господи! – растроганно вздохнула я, выслушав этот рассказ,- надо же, какое сильное чувство сумел внушить Софье Генриховне этот потрепанный жизнью ловелас! Я бы не выдержала таких тараканов в голове мужа!

– Как знать, возможно, она уже давно поняла, с каким ничтожеством связала свою жизнь, но чувство долга и дети не дают ей выкинуть его на помойку! – пожала  плечами моя подруга,- а может, и до сих пор любит!

Уже перед отъездом, я вдруг вспомнила о случайно прихваченной когда-то кулинарной книге Ольги Соломоновны и отдала её Юле.

Та долго гладила рукой  кожаный, потрескавшийся от времени переплёт, борясь со слезами.

– Спасибо, что  сберегла эту книгу! Во время переезда у нас пропал ящик, в котором лежали  все вещи стариков, и как хорошо, что благодаря счастливому случаю,  книга оказалась у тебя! Здесь пометки на полях сделаны её рукой, а вот закладки, которые она изготовляла из красивых фантиков! Гляди, вырезка из газеты о полете Гагарина!

Юля улыбалась сквозь слезы, бережно перелистывая пожелтевшие страницы фолианта, а я вспоминала Ольгу Соломоновну – её улыбку, сутулую, вечно суетящуюся на кухне  фигурку, кокетливые шляпки с вуалями, рассказы о НЭПе и революции.

Хорошо, что эта удивительная женщина встретилась мне на жизненном пути. Возможно, Соне повезло меньше, но…у каждого из нас своё понимание счастья!