Андрей.
У меня было офигенное детство. Жалко только что было. Но было – офигенное.
Я не типичный представитель ребенка моего времени и спасибо за это я должен сказать своему другу, назовем его Андреем, с которым я и провел свое великое детство.
Началась наша дружба совершенно неожиданно. Первого сентября, когда я пошел в первый класс. Закончилась линейка, и я уже хотел идти веселиться в компанию с знакомыми ребятами по двору. Однако мама взяла меня за руку, внимательно осмотрела «кандидатов – одноклассников», показала на тихого скромного мальчика пальцем и сказала: – Вот, дружи с ним. Мне если честно в тот момент этого не хотелось. Каким-то уж он был тихим, а другом тогда для меня считался человек, с которым можно орать и создавать взрослым большие проблемы, и он, тихий Андрей, под эту категорию не подходил. Поэтому я и устроил тут же истерику… С Андреем мы дружим пятнадцать лет. Получается родители плохого не посоветуют. Мы нашли друг друга по воле моей мамы и против моей.
Мы жили в домах, которые находились друг напротив друга. А значит, в школу ходили вместе. Все десять лет. Когда разговор не шел, тут же начинали синхронно ныть, когда же эта адская школа закончиться, когда? Еще целых десять лет, девять, восемь, семь… Когда мы учились в начальной школе, у меня телефона еще не было, а у Андрея был. Он был тот редкий у кого тогда был телефон в городе. Поэтому о времени выхода договаривались заранее. Сначала, в начальной школе, это было 6-50, в средней школе 7-10, в одиннадцатом классе…7-40. А еще я почти всегда опаздывал. Не выполнял условия договора. Иногда опаздывал на пять минут иногда не на пять… А поскольку друзья это все-таки отношения, и люди, так или иначе, подстраиваются друг по друга, то из-за этого рождались порой комические жизненные ситуации. И вот одна из них.
Со временем Андрей понял, что моему детскому слову верить нельзя и решил под это подстроиться. Так родилось первое наше негласное правило. Если Кевин, всегда хотел в детстве чтобы меня звали Кевин, если Кевин говорит что нужно выходить в 7-30, значит нужно выходить в 7-40. Но я был мальчиком все-таки сообразительным. Даже очень. И где-то года через три – четыре спалил это негласное правило. Эту тайну, почему вдруг мы с ним начали выходить синхронно. И мне это подсознательно не нравилось. Я уже с первых лет привык, что минутки две-три Андрей подождать, способен, обязан, и не обидится на меня. Поймет. Эти две-три минутки я любил балдеть от «предшкольного состояния». Сидеть возле телевизора, телефона не было, но телевизор уже был, и наслаждаться последними минутами дома. Или же валятся в полусне, и мечтать о выходном и не хотеть в школу. И скажу честную правду, Андрея я никогда не подводил, ровно через две-три минутки я вскакивал и начинал быстро одеваться, но выходил почему-то только через десять. А подводила его моя мама. Я почему-то коряво одевался, что-нибудь забывал, и мне все время доставалось от нее. И однажды, я помню, Андрей грустно вздохнул в ответ на мое очередное обещание выйти во время, и я не слабо огорчился и очень сильно захотел его порадовать на следующий день, выйти вовремя! Но все, к сожалению, пошло по злощастному сценарию. Однако в этот день я был смел и настойчив как никогда! И лохматый, нерасчесанный, весь мятый, забыв деньги на питание, я выбегаю и бегу на встречу Андрею. Андрей в этот момент уже летал в облаках, разглядывая на небе силуэты не ушедших еще звезд, и явно огорченный, уже настроился на длительную, выводящую из себя, муку ожидания. А я бежал и бежал, бежал по сугробам. И тут он увидел меня, а я увидел его широкую улыбку. Ее можно было разглядеть в радиусе за километр…
А бывало я выходил, а его уже не было. Было если честно паршиво. Паршивее этого я еще до сих пор себя никогда не чувствовал.
Андрей говорит, что при виде меня сдержать улыбку было невозможно. Это была какая-то естественная радость. Вся моя душевная открытость и распиздяйство были просто лучом света в темном царстве, каплей свежего воздуха, в угрюмом городе, с тяжелым, грязным воздухом. И грязным он был не только от электростанции, в основном не от нее даже. Ну а еще школьные понты, как таковые, мне были чужды. Я по натуре был созидателем, а школьные понты это исключают. Жора тоже был по натуре – созидателем. В отличие от наших ровесников мы не убивали время, следовательно, и не портились. Ведь когда убиваешь время, всегда портишься. Мы созидали.
Мы выходили из дома, состыковывались и шли в школу. Не было ни одного дня, когда я бы хотел идти в школу. Даже если попытаться вспомнить, был ли такой день, может и был, но я его не помню. Я всегда не хотел или даже боялся идти в школу, мне было там неуютно. Я был очень пугливым и ведомым, на меня было легко оказать влияние, поэтому, наверное, и было неуютно. Правда во втором классе как бы освоился и начал всех бить, но меня напугали учителя, надавили, и я сразу, же стал робким. Под чужую дудку же в школе, никогда не плясал, иногда и от этого получал, а когда получаешь где-то от кого-то, то там, почему-то, тебе не по себе. Вообщем в школе все было не так, как я хочу. Даже общение там с Андреем, было какое-то не такое. В основном мне нравилось общаться с ним после школы. И в то время когда мы в нее идем. Школу я никогда не любил.
Общение было разным. А происшествий и приключений по пути в школу за это время произошло много. Однажды мне вдруг приспичило посикать. Я не опоздал на десять минут в тот день, чтобы порадовать Андрея, в том числе и потому, что я не посикал. И вдруг мне стало невтерпеж. Забежал за куст, и принялся за дело. А Андрей отошел подальше и ждал меня с видом, будто постигает какую-то великую истину, и смотря куда-то в сторону. Так он сдерживал смех. Все было бы ничего. Но мимо проходила любопытная девочка. Я не знаю, проявила бы она свое любопытство или нет, не дай я волю эмоциям. Девочка смело пошла в кусты на визг. Мне показалось, что она была, по меньшей мере, сильно потрясена увиденным, а то и шокирована. Не знаю где она сейчас и что с ней. Но я надеюсь у нее все в порядке. Не заика. Надеюсь, что это она все-таки пережила это. Всего один раз в жизни я видел глаза еще больше вытаращенные, чем у нее. Это была реакция на мой поступок одной девушки, ровно через десять лет это произошло. А может и не ровно.
Когда проходили кусты, заканчивалась треть нашей дороги в школу. Как мне чувствуется, разговор разгорался ближе к гимназии, а до кустов он был обычно втягивающимся и нудным, мы просыпались. Кусты эти росли «задомом» двух домов, через которые и следовал наш путь. Почему там были кусты, а в раннем детстве много кустов, мне объяснить трудно. Их было просто неприлично много. Андрей всегда острил: – Неприлично много потому, что там происходят неприличные вещи. Кстати, как кусты сильно подрезали, рождаемость в городе резко упала.
Еще было две очень мистических и страшных истории, которые произошли на «дороге кустов» но о них чуть позже. Тогда, когда дело дойдет до героев, принимавших в них непосредственное участие.
После кустов шла Татарская гимназия, место более солнечное, и людное. До класса пятого я на нее смотрел недоверчиво. Какой-то учитель даже пугал нас, что если мы будем плохо учится, то нас переведут в « Татарскую Гимназию». Я же все принимал близко к сердцу, да еще и надумывал. До сих пор это здание во мне вызывает далеко не спокойные чувства. Да и атмосфера там какая-то сырая. Но чувства вызываемые гимназией ничто по сравнению с чувствами, которые вызывала тринадцатая школа. Она мне не нравилась еще больше. Детей, которых я знал из этой школы, оббегал за километр. Они все были похожи на бандитов, агрессивны и даже нечеловечны. Ну такие туда забегали и бегали возле нее. Еще она все время была в темноте, или вернее будет сказать в тени. Покрыта деревьями а следовательно свет солнца на нее не падал. Темная такая школа. При слове ад, я часто вспоминал ее, и меня тут же бросало в дрожь. Проходя мимо тринадцатой школы и гимназии меня, ну и Андрея следовательно, интуитивно заносило в сторону гимназии. Да и не меня одного. Толпы сворачивали. Тринадцатая школа, наверное, до сих пор выполняет огромную социальную роль не то что для города, а для всего мира! В мире всегда должен быть баланс во всем. В том числе и в людях. На определенное количество хороших людей должно приходиться определенное количество нехороших. Оно и есть большинство.
Пройдя сомнительные школы, мы поворачивали на право, шли метров сто. Пятьдесят метров мы разглядывали боковую часть гимназии, и неприятные травяные заросли окружающие ее. Даже в огороде, который мы не трогали годами, их было меньше. Потом следовали заросли поменьше, так начиналась наша школа. Назовем ее, «благородная школа». После гимназии и тринадцатой школы, вид нашей был действительно благородным, как груз с плеч.
В этом благородном мире атмосфера всегда была странная. Сочетание чего-то спокойного, милого, и чудесного, с чем-то очень и очень плохим, а то и мерзким. Это как…если есть две России. Россия на словах, и Россия на деле. Между этими Россиями огромная разница. Вот и некоторые учителя были такими же. Одними на словах, которые предназначались нам в качестве таблетки воспитания, и другими на деле, в примере. Ничего святого. И вот таких учителей становилось все больше и больше. Хорошо, что мы успели застать других. Иначе я был бы одноразовым, как презерватив.
С Андреем мы, как правило, приходили всегда рано. Это даже, несмотря на то, что наше время выхода изменилось за это время практически на час. С чисто спортивной точки зрения очень обидно, что ни разу за все эти годы мы не приходили в класс первыми. Ни разу! Всегда раньше всех приходил, его величество отец, он же, могучий Ислай. Всегда! И главное он всегда выигрывал с заядлым преимуществом. Не было даже такого что идешь и видишь его вдалеке, чтобы был шанс обогнать отца. Не было! Он не давал сопернику ни единого шанса. Это была его монополия. Отца было невозможно победить. На то он и отец. Когда заходили в кабинет, отец всегда сидел по-деловому, идеально одетым, и делал такое выражение лица, будто заждался. Ну наконец-то, сколько можно ждать ребят? Нехорошо…Ай-яй-яй.
Еще ходили слухи, что отец и вовсе прятался в школе и оставался ночевать в ней. Правда это или нет, мы узнали позже. До этого момента дело еще дойдет. Ведь рассказ о Ислае только начинается.
Ислай это ни Кевин, и не Андрей. Ислай, он и есть Ислай и всегда им был. А еще Ислай – это, как уже говорилось, «отец», деловое погоняло, навязанное обществу самим отцом, и «соска» не деловое погоняло навязанное Ислаю самим обществом, в нашем случае классом.
Ислай запал мне в душу, простому голубоглазому мальчишке с белыми волосами по имени Кевин, на всю жизнь. Такие люди кладут в тебя что-то чистое, светлое, позитивное, и оно там остается на всю жизнь, и никогда не выветривается. Ислай – детство.
Другом Ислай ни мне, ни Андрею никогда не был. Он был нашим школьным собеседником и единомышленником. В этом учебном благородном месте с Ислаем мне было всегда комфортно. Очень редко общение выходило за пределы школы. Считанное количество раз.
Правда, зауважал, его я не сразу. В детстве почему-то очень часто звучало данное выражение. Зауважал! До этого не уважал, а потом зауважал. Было только лох или черт, и зауважал, то есть пацан. Чего-то среднего было не дано. Как на войне. Правда, были средние люди, которые могли зауважать тебя не за поступок, а за что-то материальное. И именно зауважать! Ну, говорю же, как на войне.… И вот Ислай, раньше был просто Ислаем, блеклым, но в то же время добрым, не таким как все, как мне казалось. Я считал его человеком бегущим от войны, какими были мы с Андреем. Но однажды Ислай познакомил меня с «Афанасием – сосуном» и я сменил нейтралитет на пренебрежение к нему, разочаровался в нем. В итоге же, история с Афанасием-сосуном, закончилась положительно. И Ислай в моих глазах поднялся, стал отцом. Его я уважаю до сих пор.
Эту историю про Афанасия я и хочу рассказать. Тогда мне было безумно его жалко. В то время над ним все смеялись. А еще всячески его мучили за что-то, можно сказать всем городом. Все кто его мучил им было ужасно весело, и их детские улыбки излучали безмерную радость и наверное радовали взрослое проходящее окружение. Наблюдая за этим душу мою выворачивало, это было мое сочувствие. То была их жестокость. В этой же истории с Афанасием был весь Ислай. Но прежде чем ее начать рассказывать Ислая, наверное, надо описать.
Ислай.
Описать..не то слово. Его просто невозможно описать! Это нужно просто созерцать. Однако попробовать все-таки стоит. Ислай был всегда в меру полноват, немного с хомяковатым, всегда детским лицом. Лицо, а точнее сумасшедшая неописуемая обворажительная улыбка на нем, была его главной особенностью. По ней можно было определить, кем был Ислай в прошлой жизни. Однажды, вроде бы на уроке физкультуры или литературы, в книге мы увидели картину одного великого художника. И кто-то удивленно и нежданно, словно не ожидая увидеть там своего товарища, крикнул. – Ислай?! Это была знаменитая картина Леонардо да Винчи, а Мона улыбалась его улыбкой. Так появилось его третье самое популярное «погоняло». Мона Лиза. Он же «Мона Ислай», и уже отсюда, как раз таки, мы пришли к соске. Самое интересное, что если бы «Лео», да не перевернется он в могиле от моей смелости назвать его так, жил бы в наше время он бы не смог написать свою картину. Ислай бы не дал, не подпустил, не позволил. Он убегал от публичности в любых ее проявлениях, отчасти даже комплексовал, когда находился в центре внимания. А на общих фотографиях, даже если он там и не главная фигура, стоял всегда с краю, спрятавшись за всеми, опустив голову и с грустным лицом. Нету ни одной фотографии, где он улыбался. Вообще ни одной. Даже дома в семейном альбоме я таких не видел, а еще там, так же, было мало фотографий с ним, и в каждой из них он был грустный. Однажды втихаря нашел детские, где он маленький, где ему два-три года, и там я тоже не нашел его улыбки. Я задумался. А потом приободрил себя. Зато я видел ее в живую, и иногда по ней скучаю. По этой поистине женской улыбке поднимающей настроение. Но поднимала она настроение в купе с женской походкой. Флиртующей, пьяной походкой, без явно выраженного центра тяжести. Тело из-за этого забавно еле-еле органично виляло как рыба. Когда видишь это виляние, эту забавную походку, это детское хомяковатое лицо, когда видишь этого человека, который просто патологически пытался произвести серьезное, деловое, взрослое впечатление, разные чувства переполняли тебя.
Еще у него были нежные женские руки. Это я знаю, потому что их жал. А вот какие у него были ляшки и коленки, это, пожалуй, знаю только я. Так получилось, что в девятом классе меня посадили с ним за одну парту. Учителя обрадовались, что нашли мне идеального партнера по парте. Ведь до этого как такового не было, я мало с кем уживался. С Ислаем все это время было нереально весело, но до последнего я все же надеялся что все таки удастся посидеть под конец школы ну хоть с какой-нибудь девчонкой. К тому же в таком возрасте сидеть с девчонкой было просто необходимо как воздух! Сначала ты с ней сидишь, потом лежишь. Такова была наивная подростковая логика. Но меня не садили и не садили, несмотря на все просьбы. И одноклассники подбадривали меня. – Ты должен быть счастлив Кевин! В нашем классе особо симпатичных девушек нет, а ты сидишь с самой « соской». – я же никогда не любил, эти подростковые «ПЕДИКулезные» шуточки. Но не любил их, только в свой адрес. А так любил.
Это время проведенное с ним за одной партой было действительно веселое! Во – первых я узнал другого человека в нем. Узнал его настоящего. Во – вторых сделал его более развязным и дерзким. Подсадил на свой эпатажный юмор и у нас появились общие, непонятные никому, дурацкие шуточки. Были у нас например общие шуточки про бобра. Почти со всеми, кого я посадил на свой юмор, у меня были общие шуточки про бобра. Но кое-какие из шуточек стали классикой класса. Например, мы очень любили с «Отцом» на переменах проводить такую бессмысленную процедуру для поднятия настроения как « подрочи горло». Вскоре нам она надоела, а человек пять-шесть ее подхватили, и кое-какое время от этого страдал весь класс. А еще, поскольку Ислай был соской, мы придумали с ним потом еще одно веселье. Я как бы к нему приставал. Заигрывал. А он со мной. Причем вся соль была в том, что это нужно делать в самый не подходящий момент, например, когда тебя спрашивает учитель. Просто потрясающий адреналин. И однажды мы с ним спалились! Мы сидели на первой парте, и возле нас остановилась учительница и, не обращая внимания на наш мелкий шум, что-то объясняла классу, а мы настолько заигрались, что совершенно забылись, где мы находимся, адреналин съел нас. Вообщем когда я не то чтобы ласкал, а тер его ляшку, Ислай же смотрел на это как бы эротично при этом, пустив в бой свою великую улыбку, к нам повернулась учительница и сделала большие, ну очень большие глаза. Смотрела она видимо на нас долго. Мы же только помним, что класс сильно смеялся над нами и кто-то осмелился прервать нашу процедуру, и этот кто-то был не учитель. Когда процедура была прервана учитель лишь сглотнул слюну, отошел от нас, пошатал головой, тем самым переварив произошедшее, и продолжил урок. В тот день мне наконец-то предложили поменять товарища по парте. До конца школы оставалось ну дней десять…
А ляшка кстати была у него ну очень мягкая. К тому моменту я трогал ляшки двух девочек и Ислая. У Ислая была самая мягкая.
Ну и завершить описание стоит примечательным фактом. Все одиннадцать лет Ислай не давал себе слабинки и проходил в идеально выглаженном костюме. Сейчас, кажется даже, что все это время это был один и тот же костюм. Но самое главное, не смотря на всю свою комичность, он ему действительно шел, он был единственным парнем школы, который одев костюм, обретал солидность! И люди, которые его не знали, особенно взрослые, воспринимали его так , как и хотел Ислай. Они находились под впечатлением, становились стеснительными и не естественными, а в глазах их читался восторг. Именно такой была реакция учительницы по татарскому языку моей подгруппы, той в которой Ислай не состоял. Однажды когда «отец» занес журнал, вся вышеописанная реакция незнакомых взрослых на него была у нее на лице. Она тут же с восхищением сказала. – Какой приятный мальчик! Гордость мамы! Кто-то завистливый тут же сказал что он еле-еле троешник. Учительница тут же скорчила очень кислую мину, будто ей стало стыдно за слова, сказанные секундами ранее. Школа…
Афанасий.
В тот день, когда я первый раз увидел «Афанасия – сосуна», мы возвращались из школы в четвером. Я, Андрей, Ислай и Смак. Возвращение из школы, особенно когда день был солнечным, проходило в двойне приятнее. А поскольку с нами был Смак, то возвращалось приятнее в тройне. Особенно нравились его рассказы о первых половых актах. Они были не такими уж фантастическими в отличие от рассказов Грибкова, и местами выглядели правдоподобно. В этот солнечный весенний день мы возвращались из школы и слушали рассказы Смака. Я очень любил наслаждаться каждой секундой такого дня. Охота было прожить его не зря, появлялось веселье, которое выплескивалось наружу в виде дружелюбных драк, либо вот такими сочинительскими штучками, в которых Смаку и Грибкову не было равных. Мы слушали и громко подкалывали их. То было детство. И эта детская жизнь была в миллион раз круче, чем нынешняя жизнь взрослая и словами это трудно объяснить. Просто.…Жить и не хотеть в школу гораздо прекраснее, чем жить и не хотеть на работу. И все.
Правда в моем детстве, да и в детстве любого человека, бывали случаи, моменты, ситуации, когда казалось, что детская жизнь в разы страшнее, ужаснее, и опаснее жизни взрослой. Такой жизнью и жил Афанасий – сосун.
Мы подходили к дому Ислая, и Смак вдруг резко прервал свои выдумки, остановив взгляд на вроде бы неприметном парне. Он подбежал к нему и первым же делом дал ему с ноги. Не раз и не два обозвал его сосуном, и все время пытался наклонить его к ширинке. В принципе такое поведение с его стороны не было для меня неожиданностью, Смак был из мира группировок, и слабых парней он трогал. Но того парня мне стало жалко. Больно уж жестоко он обходился с ним, неприятно было смотреть. Все таки благодаря таким парням ты с детства привыкаешь видеть жестокость, но тут было уж слишком. Настроение испортилось. Солнце светило, но день быть солнечным перестал.
После этого, что и стало для меня неожиданностью, сосуна пошел бить Ислай. Ислай и бить, эти слова еще более не сочетаемые чем Ислай и его улыбка на фотографии. Что сразу бросилось в глаза так это то, что Смаку Афанасий себя бить позволял. Он даже как бы обреченно вздохнул, прежде чем принять на себя процедуру ударов. А вот Ислаю нет. По поведению Афанасия ясно читалось, что Ислаю бить его не положено. Не тот ранг. Он даже выпучил глаза, мол, ты чего? Офигел? Но Ислай принялся за дело, и дело получалось у него плохо. Он даже немного стушевался, видно было, что сильно боялся облажаться перед нами. Если бы это произошло, глупого самоутверждения бы не получилось, и Ислая бы потрясла моральная травма. Смак прочувствовал всю серьезность надвигающейся трагедии и как честный человек не мог не вступится за своего одноклассника. Он прервал беседу с нами, и хорошенько в топил Афанасию, кстати, на глазах у мимо проходящей учительницы из нашей же школы, у которой все всегда были виноваты. И после этого Афанасий тут же позволил немножечко Ислаю побить себя. Ислай тут же широко при широко заулыбался, и начал аккуратненько бить его. Это был единственный человек, который бил Афанасия и улыбался. Причем такой улыбкой, которой улыбаются люди, когда видят счастье. Он бегал так нелепо за ним по кругу с своею походкой, помахивал кулачком и улыбался. Идиот, подумал я. Но всем было весело.
Дальше Афанасия отправили за сигаретами. И мы с Андреем попросили рассказать по подробнее про него. Нас тут же на полном серьезе попросили называть его не Афанасием, а «Афанасием – сосуном». Ну раз попросили…
Раньше Афанасий был весьма обычным парнем. Совсем неприметным. Правда, немного тормозил. И взгляд у него был какой-то косой. А вернее как у идиота. Тупой взгляд. Читалось в нем даже, что он ненавидит людей. Но парнем Афанасий был в своем дворе значимым. В том плане, что гонял двор. И многие его боялись. Правда в его дворе не было ребят, которые могли бы постоять за себя, поэтому он тут же выдвинулся в лидеры, и надо сказать был лидером не добрым. Время шло, многое менялось. Ребята росли. Новые приходили. В итоге нашлись те, которые организовали против него сговор и подавили его силой. А поскольку до этого он многим был противен, то тут же получил к себе плохое отношение.
А через какое – то время плохая череда событий достигла своего пика. Легенда гласит следующее. Парочке парней что-то плохое взбрело в голову, и они решили это провернуть. Они заманили парня в подвал. Приставили к его горлу нож и под угрозой смерти начали издеваться над ним. В итоге получилось так. В подвал зашел парень по имени Афанасий, а из подвала уже вышел парень по имени «Афанасий – сосун». Слухи тут же разлетелись по городу и на него стали смотреть все так же, как и он смотрел на людей. Так это было или нет, сказать сейчас сложно. Кто-то утверждал, что да. Под угрозой расправы, правда.
Мне в тот момент действительно стало не очень. Захотелось вырвать. И вообще, не знать таких вещей. Весело было только Смаку и Ислаю. А вот нам с Андреем нет. Мы хоть шутили и внимательно все слушали, но делали это скорее по инерции. Ну и подсознательно я чувствовал, что Андрею как и мне не так уж и хорошо от услышанного. А еще я очень сильно обиделся на Ислая за то, что он, оказался, таким же как Смак. На Смака, что он такой, я никогда не обижался, а вот на Ислая обиделся. Мне захотелось за это ему напакостить, и в то же время мне было не по себе от того, что с этим желанием внутри я ничего не мог поделать. Вскоре пришел с сигаретами Афанасий. И тут произошел еще один неприятный момент. Мне стало страшно. В детстве и страшно. Мимо проходили девушки. Проходили именно в тот момент, когда Афанасий вручал сигареты кому-то из нас в руки. Девушки остановились. Ведь увидели сигареты. Завязался разговор. И Cмак решил проявить свою крутизну за счет оскорбления Афанасия-сосуна. Но тот неожиданно дал отпор. Долго сопротивлялся. В итоге ему сильно досталось и словом и кулаком. Особенно словом. Для мальчика подросткового возраста нет ничего хуже, когда происходит такое и при девочках. Это же хуже смерти. Такая была жизнь у Афанасия – сосуна. Жизнь, хуже смерти. Все как у постоянно пьяных взрослых. И от этого стало страшно. А как не может быть не страшно, кому верить, кого слушать, зачем слушать, когда у ребенка жизнь хуже смерти, а учителя проходят мимо с невозмутимым лицом? Не последние учителя.
Потом мы пошли домой уже вдвоем с Андреем. Мы провожали Смака и Ислая перед самым началом дороги кустов. Всегда выражено чувствовалось, что когда шли мимо кустов, мое настроение менялось и зачастую в лучшую сторону. Появлялась даже какая-то расслабленность, начинал чувствовать и вести себя естественно. Такой был и разговор. В дорогу кустов мы входили уже одни. Вообще вид кустов везде расслабляет меня. Кусты они видимо всегда такие, созданы для того, чтобы люди расслаблялись. Уважаю кусты, а вот некоторых людей нет. Тех людей, которых находил в кустах, никогда не уважал, например.
Я пришел домой. Увы, тогда не было компьютеров, вернее компьютеры были, но в Дыринске их точно не было, ни у кого кроме Ислая. Он слепил какой-то самодельный сам. Что было огромным нонсенсом. Хотя по информатике ему всегда ставили тройку с закрытыми глазами. Я пришел. Было тошно. Отвлечься от увиденного было нечем. Компьютеров нет. Не книгой же отвлекаться? Да и кусты как на зло не в силах были расслабить меня от настолько плохой информации. Вернуться к кустам и просто стоять возле них, ожидая, когда расслабленность придет, было бы глупо. Да просто неудобно. Мне стало очевидно что день явно расстроил меня, идет на смарку, и сегодня только и придется делать что переваривать ту ситуацию и отходить от тошного внутри. Пока же нужно было переваривать пищу, которая не переваривалась, потому что кусок в горло не лез. А дома сегодня было приготовлено одно из самых моих любимых быстрых блюд. Жареная картошка с молоком. Вторым таким блюдом, несомненно, является яичница. Процесс ее приготовления, безусловно, более творческий, поэтому в моем рейтинге быстрых блюд она на первом месте. Можно было начать готовить яичницу, а приготовить что-то другое никому непонятное. Не съесть это, получить чиху от родителей, особенно от папы. Доедать то папе. Вообщем яичница блюдо непредсказуемое. Отношения с яичницей у меня всегда были плохие. А вот с картошкой, всегда хорошие. Такое блюдо поднимало мне настроение. Ни какой-то там скучный суп, а нормальная такая съедобная вкуснятина. Еще до встречи с Афанасием – сосуном, когда день был солнечным, а я радостным, поймал себя на мысли что для полного счастья, не помешал бы сюрприз от мамы в виде картошки с молоком. Такой поджаристой. Как чипсы, только лучше и, наверное, полезней. И холодное при холодное молоко. Это бы мне точно вскружило голову. В итоге же я поковырялся в картошке и устремился к кровати. Стало грустно. Люблю просто так наводить на себя грусть. Лежал и ждал звонка Андрея и наводил на себя грусть. Пока я , чересчур чувствительный ребенок, чутко воспринимающий несправедливость, грустил, и путешествовал в своих моральных переживаниях, постигая какую-нибудь «мысль мира», Андрей усердно делал уроки по-быстрому, параллельно готовя родителям ужин. Возможно, что так же картошку с молоком. Но в основном это была гречка. Он неплохо так ее готовил.
Я же лежал и накручивал себя. Очень люблю накручивать себя. Все таки я коренной пессимист. Врожденный. И, наверное, потому, что один из моих дедушек был коммунистом. Андрей же наоборот, оптимист. Убежденный. Хотя один из его дедушек тоже был коммунистом. Ну, так было в начале. В общении же все меняется. Мой же пессимизм это вещь страшная. Порой даже кажется, что она убивала, а возможно убивает много хорошего во мне. Ну, или, по крайней мере, сильно ограничивает и связывает руки. Например, в начальных классах у меня начало побаливать сердце и кружиться голова. Обратился к родителям, они подумали, поспрашивали, посмотрели, сказали ничего страшного. Я же не успокоился и хитро поныл, и они отвели меня к врачу. Там то, я уж думал, он точно определит, что я…умираю. Ну, так решил мой пессимизм, которого в этом убедила программа «Здоровье» с Еленой Малышевой. Я очень сильно любил пугаться. И каждую субботу, смотря эту передачу, все время решал, что умираю. К воскресенью обычно отходил. Но в тот раз окончательно решил, теперь точно умираю. В итоге же врач определил, что у меня тоже все нормально. Но я уже с рождения духом чуял, что врачам города Дыринска доверять нельзя. Какой город, такие и врачи. Да и как верить врачу, который не знает кто такой Гиппократ? И после врача уже окончательно понял от людей мне помощи не стоит ожидать и морально начал готовить себя к смерти. По привычке настроил себя на грусть. И погрузил сам себя в сильный шок. Например, десять дней у меня была температура 37, и меня начали лечить от гриппа. Температура не спадала, и всем это казалось странным, в том числе и врачам, которые не знали кто такой Гиппократ. Я же все намекал, что это что-то с сердцем, то о чем говорит Малышева. Мол, я умираю. Но мне и Малышевой не верили и я сильно расстраивался. Не верил никто. Ни врачи, ни родители, ни учителя, ни одноклассники, какие же все вокруг бесчувственные, удивлялся тогда. А однажды я даже сказал Андрею фразу, которую до сих пор помню.
Март, слякоть, темнота ужасная, и мы подходим к дому. А Андрей всю дорогу негодует, ведь ему поставили четверку. Самое обидное, по его мнению, в той четверке, был этот дурацкий стимулирующий момент. Называется он, – «чтобы не расслаблялись» и рожден для того чтобы досадно портить детям настроение. Было даже замечено, что когда учитель приходит в школу не в настроении, обычно он приходит не в настроении где-то раз в месяц, он всегда включает этот воспитательный момент и не в настроение уже мы. А в тот день конкретно Андрей. Многим за ответ хуже поставили пятерку, а ему четверку. И он все не мог, не мог успокоиться. Дети же они такие, чутко воспринимают несправедливость. И тут в дело вступаю я, и говорю вещь дурацкую и одновременно очень правильную и эпичную. А самое главное говорил это я с таким видом, будто являюсь Ницше. – Вот ты тут все из-за своих ничего не значащих оценок переживаешь. А ведь все это пустяки. Жизнь же она в другом. У меня вот сердце болит. Болит все сильнее и сильнее. Боюсь, не доживу до лета. Эх…а так хочется хоть ненадолго застать эти беззаботные летние деньки. – сказал я, и тяжело выдохнул. В тот момент я действительно очень сильно сожалел. Все вокруг любил. Учился я тогда в классе третьем. Много времени прошло с тех пор. Пока живой.
