«Рассказывать сны – дело бодрствующего…»

Сенека

 

За пределами бесконечности

 

I

 

Гул внезапно появившегося автомобиля закачал тихий переулок. Светлые полосы фар стали приближаться с чудовищной быстротой. Свет неприятно резал лицо убегающему человеку вдоль переулка. Звук мотора яростно кусал сломленное погоней тело. Страх ледяной стрелкой сковывал каждое движение. Но бежать было нужно.

В тот момент как человек, преследуемый автомобилем, добежал до кирпичной стены, воздух над ним вдруг рассадило – и голос выстрела, срываясь с дула пистолета, проник в человека. Он лишь почувствовал как что-то огненное, прерываясь в теле и разламываясь, заставило сердце биться в перебой. Но не остановило его. Никакое отчаяние не может теперь проникнуть в него. И безмолвно, с примёрзшей ухмылкой к лицу, человек больше не слышал, как из патрульного автомобиля выскочило двое в масках, и закололи его электрошокерами.

Сквозь туманное марево и пыль двое в масках затащили человека в автомобиль. На скорую руку закурили, судорожно переглядываясь между собой. Оба чувствовали, что с заданием справились на отлично и теперь – могут с облегчением вздохнуть. Ловля преступника увенчалась успехом. Облик закона не запятнанный. Чего нельзя сказать о душевном равновесии этих двоих.

Общее равновесие души, индексируемое исключительно систематизированным учётом на постоянные затраты, можно было бы выровнять только стабильным удержанием алкоголя внутри. Алкоголь и наркотики – этакое субсидирование со стороны душевных ресурсов, монополизированных государственной системой централизованного планирования личности. Это теперь уже совсем открытый и всем доступный транстинг – способ вторичного получения доходов путём вложения в размытую алкоголем память технологию самокастрации.

Преступника привезли в участок. И гигантский инспектор с сонными глазами  виртуозно поместил его в мрачную комнату. Двое в масках с нетерпением ожидали, когда их пригласят в ярко освещенную комнату с привлекательным доктором Надей. Оба бессонно сидели на диване, тупо глядя на красную лампочку над дверью. В коридоре было невыносимо душно. Ной неподвижно сидел, держа в руках маску. Он чувствовал, как жар ходил волнами по всему его телу. В груди всё ритмично сжималось и расширялось, точно отсчитывая секунды боли. Но мысли его были ровны и тихи. Закрыв глаза, он видел перед собой преступника, убегающего вдоль переулка. Он также вспоминал его лицо – перекошенное от боли. Воспоминания  устойчиво впивались в него, оставляя на душе полицейского горьковатую муть сомнений. Неизгладимое впечатление, возможно было изгладить только безболезненной инъекцией препарата, который тотчас же лишает человека всех дневных воспоминаний.

Наконец-то над дверью вспыхнула зелёная лампочка, и Ной поспешил поудобнее усесться в кресле. Миловидная Надя суетливо забегала вокруг полицейского. Ной держался хладнокровно и лишь в промежутках между полным самообладанием и сомнением позволил себе небольшую слабость в виде сентиментальной улыбки.

Усилием железной воли Ной желал задавить в себе боль в груди и ту зловещую тревогу, что вдруг стеснила сердце и заставила его судорожно выскакивать из груди. Причиной тому были его воспоминания, от которых он стремился, во что бы то ни стало избавиться как от опасной заразы. Обеззаразить. Обезличить. Обезоружить. Однако впечатления дня обвились вокруг него, сомкнувшись – задавили, словно удавка на шее. Было не так просто избавиться от них. Но есть лаборантка Надя, которая уже делала оберегающую всякую душу от мучений инъекцию. Лекарство, – ограждающее от опасности обдумывать, – медленно проникало в плоть полицейского.

Ной закрыл глаза, и в последнее мгновение чудеснейшим образом перед ним предстала пустота. Сердце учащённо заколотилось в груди, пульс в последний раз прерывисто отмерил душевную рану. И вдруг всё внутри залилось жарким солнцем пустыни. Пустота медленно начинала выжигать обрывки воспоминаний, мысли, чувства, тревогу. Сквозь приятное марево от укола непрерывным ливнем посыпались холодные пули благодушия, безмятежности, пустоты. И в заключительный аккорд – откуда-то изнутри тотчас же выросли ноги, которые понесли его душу в духовный вакуум. Вериги сомнений были сброшены. Он становился свободным от воспоминаний. Он чувствовал, как постепенно превращается в состояние сильно разреженного вещества. Вакуумная опустошённость приятно наполняла всё тело, и Ной почувствовал, как быстротечна реальность. Ещё секунда и всё быльём поросло.

Когда он снова воспринял свет неона, его переполняла тупая радость идиота.

— Тебя что-то беспокоит? – спросила Надя.

— Теперь уже нет. – ласково ответил Ной.

— Ты что-то помнишь?

— Абсолютно ничего.

И Ной с опустошённой душой вышел из кабинета.

 

 

II

 

Однако, только вступив в просторы своей мрачной квартиры, как всё внутри Ноя изменилось. Ноги волочил, точно перебитые в перестрелке. Уставшей рукой нащупал в темноте выключатель – ночник уныло наполнил задыхающуюся в тоске комнату. Устало присел в кресло. Расстегнул первые две пуговицы рубахи. Дышать, как будто стало значительно легче. Но всё равно неизбывная тяжесть в сердце продолжала безжалостно давить. Часы на стене замерли на половине второго ночи. Вынул из кармана спички, портсигар – закурил.

Насторожился. Прислушался. Снизу из квартиры донеслись какие-то странные голоса. Как будто кто-то истерически рассмеялся. После внезапно всё поутихло. И дом вновь заволокла туманная паутина тишины. В этой тишине было трудно дышать. Ной расстегнул все пуговицы на рубахе и налил из графина в стакан немного воды. Что же произошло с ним сегодня? Почему что-то неумолимо давит, давит и прижимает к земле  его? Странное чувство пустоты в этот раз. Назойливое. Неотвязное чувство, точно уличный прилипала, требующий подачки.

Далеко, над туманными улицами города внезапно разорвало тучи, и в образовавшихся прорезях выглянула луна. Жидкий свет ложился сквозь пыльные окна на пол, рождая уродливые тени у ног полицейского. Приподняв веки, и очень напряжённо, словно прикованный, Ной смотрел на лунный свет. Беспокойство не проходило. Укол только на время вспорол вакуумный мешок. Тоска встрепенулась, и на поверхность всплыли давние воспоминания. Ной вдруг вспомнил. Встревожился и былые воспоминания, которые всё это время лежали глубоко на дне души охраняемые под толстым слоем медикаментозного сна поднялись на поверхность. Он вспомнил, что он вспомнил.

Вскочив со своего места, бросился на балкон, жадно вдыхая прохладный ночной воздух.

Ему показалось, что воспоминания вспыхнули огнём в его голове. Он стал судорожно тереть висок. Но огонь воспоминаний вдруг превратился в дробящую боль, словно его переехал грузовик. Ной хотел утопить вспыхнувшие воспоминания стаканом виски. Губительный огонь воспоминаний удалось немного вынуть из головы только с третьего стакана виски. Но внутри всё вдруг замолотило мелкой дрожью, словно в припадке лихорадки. Ной присел обратно в кресло. Съёжился. Задумался.

Мысли в этот момент у него были тяжёлые и необъяснимо тревожные, словно в эту ночь он увидел приведение. После закурил. Холод, мороз пробежал по всему его телу. Поэтому когда он уснул, ему приснилась зима, вьюга, мороз.

Утро блекло расцвело, сопровождаемое отвратительным визгом будильника.

Ной проснулся совершенно разбитым, сломленным, мятым, ведь впервые за долгие годы ему приснился сон. С самого детства ежедневными инъекциями его и миллионное население города лишали не только воспоминаний, но и снов. Реальность вмиг разорвала чёрную муть сновидений. И уже через минуту Ной, стоя у зеркала в ванной и всматриваясь в тёмные впадины, вместо глаз, почувствовал, что что-то с ним произошло. Наспех позавтракав и одевшись, спустился лестницей вниз. У входа в участок он вновь почувствовал, как жар воспоминаний заходил, волнами от мозга к сердцу и обратно. Боль ритмично сжалась и расширилась в груди. Он вдруг услышал ровное постукивание пульса в теле, отсчитывающего ритм начинающегося дня.

И уже в кабинете шефа Ной окончательно понял, что огонь воспоминаний ему просто так не потушить ежедневными инъекциями лаборантки Нади. Уйдя с головой в неотвязные мысли, вертясь в круговороте головоломки, он выслушал инструктаж. Получив задание, Ной рассказал своему напарнику Равулу о своей тревоге.

— Не парься брат, выброси все эти мысли из головы.

— Не могу. Инъекция не подействовала и я теперь думаю о вчерашнем преступнике, который в ресторане закричал, что вспомнил. – сказал Ной.

— Мало ли чего там кричат преступники. – успокаивал его напарник.

— Преступники?

— Да, преступники. Все, кто не избавляется по вечерам от воспоминаний – преступники.

Ной закурил, выпуская изо рта едкие кольца дыма.

— А с преступниками, брат, у нас должен быть разговор короткий.

— А что если не все преступники, которые не пожелали стереть память?

— А кто тогда?

— Ты никогда не думал, что…

— Брось, брат! Все эти мысли ни к чему.

— Но почему тогда инъекция не подействовала? – встревожился Ной.

— Бывает, что препараты закупают более дешевле, чем установлено законом. – сказал Равул. – Тогда по утрам башка трещит невыносимо. Но всё равно ничего не помнишь. Во всяком случае, я, брат, никогда по утрам ничего не помню…

— А я помню…

— Быть может, брат, тебе просто кажется, что ты помнишь…

— Может ты и прав.

— Не думай об этом. Вот увидишь, я лично похлопочу у Наденьки, чтобы тебе в следующий раз дозу удвоили. А после зайдём в бар и все твои сомнения развеяться в объятьях Сюзаны…

Ближе к вечеру диспетчер передал, что в районе филармонии какой-то гражданин вспомнил свой вчерашний день. Тотчас же оба полицейских направились в сторону филармонии, в полной готовности задержать преступника и эскортировать к лабораториям с инъекциями. Прибыв на место происшествия, патрульные действительно обнаружили у входа в филармонии стоящего в плаще человека, экзальтированно говорящего толпе о своём вчерашнем дне. Толпа зевак с каждой минутой невероятно увеличивалась. В этот раз эстафетную палочку Ной передал своему напарнику, а сам рассудил пассивно наблюдать за происходящим. Увидев приближающегося полицейского, неизвестный в плаще вдруг бросился бежать.

Тотчас же оба патрульных бросились вслед за преступником. Покуда Ной преследовал человека в плаще, всё внутри него бушевало, после стихло. Равул в мгновение ока и с остервенением выстрелил убегающему человеку по ногам, после с жадностью охотника закурил. Неизвестный тотчас же упал на асфальт и болезненно взвыл, потирая руками окровавленную ногу. Равул с прищуренными глазами улыбался.

— Видишь, брат, как с этими тварями следует поступать. – сказал Равул.

— Мы бы его и так догнали бы.

— Тебе охотно бегать?

Ной что-то невнятное пробормотал напарнику в ответ.

— Прибереги силы лучше сегодня для Сюзаны.

И Равул громко рассмеялся, заключая преступника в наручники.

Ближе к вечеру патрульные сидели на террасе кафе и равнодушно рассматривали прохожих. Со всех сторон на город катились сумерки. Может быть, что именно эти сумерки и стали причиной того, что патрульный Ной почувствовал ужасную усталость во всём теле. Он как будто в одно мгновение сгорбился, осунулся, потемнел, словно столетний старик, что проживает на парковке у его дома. Взгляд его стал ужасно тревожным, губы судорожно, точно как у эпилептика пережёвывали сигарету. Он много раз оглядывался по сторонам, точно что-то ища в удушливом пространстве шумной улицы. Вздрогнул, бросив взгляд на пустое кресло, на спинке которого кто-то забыл свой пиджак.

Приближавшаяся ночь нагоняла страх.

Воспоминания дико кружились в его голове. Кружились бессвязными отрывками, помутневшими обрывками. Не давали покоя. Ной заказал виски. Потирая висок, в котором сосредоточилась адская усталость и малодушие, Ной всё силился понять, ну в чём же дело? Что явилось причиной его столь неизбывных душевных мук? Воспоминания, к которым не привык, о которых раньше и не приходилось думать.

Выкуривая очередную сигарету и изображая из себя добродушного слушателя своего напарника, он ясно почувствовал, что сегодня днём, как и вчера тоже, он что-то безвозвратно упустил. И теперь это упущенное он хочет исправить какими-то мелкими и ничтожными, а главное, как казалось ему теперь, запоздавшими действиями. Обманом было то, что Ной старался внушить себе, что воспоминания, внезапно всплывшие на поверхность его жизни, были всего-навсего плодом его собственного воображения. Ему всё привиделось, как однажды после пьянки в баре привиделась умершая мать. Тогда он просто взял двухнедельный перерыв в своей охоте за преступниками и записался на приёмы к очаровательному психотерапевту Эллочке.

В этот раз поступить придётся также: позвонить Эллочке.

И пройдя ежедневную процедуру по извлечению памяти, Ной отправился пешком бродить городом. Ночь была душная; чувствовалось, что где-то поблизости идёт гроза. По мрачному небу медленно двигались лохматые пласты туч, но город был спокоен и дышал влажным, солёным ароматом трудового дня. Присев у террасы бара, и заказав чашку кофе, он почувствовал, как с него после очередной инъекции свалилась, а после сползла проклятая тяжесть сомнений. Вздохнув более свободной грудью, оглянулся кругом. Слева возвышались чёрные корпуса геометрически забавных построек, но внутри веяло безлюдной пустотой необжитых мест. И каждая минута, отданная на то, чтобы внимательно разглядеть черноту построек, рождала в нём тяжёлый вздох.

Справа от него тянулись сырые каменные стены фешенебельного отеля. И небо над отелем как-то по-особенному казалось молчаливым, пустынным, словно бездушная гладь Чёрного моря. Вся эта тяжесть, уловимая душою, казалось, опустилась критично низко к земле и готова была безжалостно раздавить человека своею тяжестью. Странное дело, после инъекции он вдруг вспомнил море. Одессу. Террасу кафе и холодный мартовский ветер. Вспомнил. И ему стало страшно. Ведь все воспоминания были заточены в нечто холодное, чёрное, и готовое раздавить его в любую минуту.

Этот страх была всем страхам страх. Ведь навеян он был со стороны воспоминаний. Со стороны ужасного умозаключения, твердившего ему аксиому, что если ты помнишь, значит, ты – преступник. Ной не желал быть преступником. И страх от того, почему возникли воспоминания, крепким объятием сжал его в комок и приковал к стульчику на террасе кафе.

Ной набрал по телефону напарника. В трубке – молчание. Кругом всё теперь молчало, зловеще пугая бесстрашного полицейского. Ни звука, кроме печальных вздохов приближающейся на город грозы. Расплатившись за кофе, Ной фланирующим шагом отправился домой. Ночь походила на морские волны, так впившиеся ему в память теперь. И эти волны ринулись на город, проглатывая линии переулков, светофоры, рекламные огни. Он чувствовал себя раздавленным этой мрачной тишиной.

Когда же он очутился дома, устало, опустившись на диван, далеко на горизонте, из чёрного полотна неба, ракетой взметнулась молния. Молния тотчас же рассекла вздыбившуюся тьму ночи. Острые линии огненно-голубого цвета скользнули по меридианам города и легли на узорные занавесы неба. Ной увидел, как в полоске сияния из мрака выплыли невидимые до той поры молчаливые переулки, киоски, автомобили, утонувшие в ночной тьме. Казалось, что весь мир так долго был на дне ночи, увлечённый туда ежедневными инъекциями лаборантки Нади, и вот теперь поднялись оттуда по прибытию в город грозы. И снова и снова рассекала мечом молния тьму ночи. И снова всплывали из дна ночи границы города. И снова и снова буйствовала гроза.

И лишь на рассвете холодное голубое сияние луны заставило весь город светиться расплавленным серебром. И в гипнозе тоскливого сияния луны Ной заснул и снова увидел сны. Ему приснилась умершая мать. Ему приснилась школа, буфет, мокрые после дождя листья винограда.

 

III

 

— Как давно вы стали чувствовать, что вы помните? – спросила Ноя психотерапевт Эллочка. Ной закрыл глаза, и его лицо выражало глубокую задумчивость. Уже неделю как он был отстранён руководством от дел (не без помощи напарника Рауля) и был обременён ежедневным посещением психотерапевта.

— С тех самых пор, когда выстрелил в спину человеку, который вспомнил. – ответил Ной.

— Быть может, вы его просто пожалели?

— Не знаю.

— Что именно вы почувствовали, когда вам показалось, что вы помните уходящий день?

— Боль в области груди. – ответил Ной.

— Вам стало тревожно на душе?

— Мне стало страшно.

— Страшно, потому что вы не хотели становиться преступником? – ласково спросила Эллочка, что-то царапая ручкой в своём блокноте.

— Нет. – задумался Ной. – То есть, я хотел сказать, что и по этому тоже.

— Что именно вы помните теперь?

— Мать.

— Вы помните свою мать?

— Я помню себя в детстве. – ответил Ной. – Мать ведёт меня на первое сентября в школу. Листья винограда. Яблоки и паутинки в воздухе.

— Быть может, вам это просто приснилось?

— И приснилось тоже.

— Расслабьтесь. Ни о чём больше не думайте. – сказала Эллочка, включая приятную мелодию. – Вы в вакууме. Внутри вас ничего больше нет, снаружи – тоже.

— Когда я закрываю глаза, мне представляется чистое пространство.

— Чем бы вы хотели заполнить его?

— Солнцем.

— Ещё чем?

— Тишиной.

— А мыслями?

— Нет, мысли пугают.

— Они наталкивают вас на что?

— На воспоминания.

— Вы должны избавиться от всех мыслей.

— Я должен стать вакуумом.

— Верно, вы должны превратить себя в пустыню. И пусть вас согревает солнце.

— Только солнце? – вздрогнул Ной, открывая глаза.

— Только солнце. – ответила Эллочка, прикрывая ему своей рукой глаза.

— Солнце выжигает мысли.

— Пусть, пусть выжигает. Вы вакуум, Ной. – повторяла Эллочка.

— Но что-то мешает.

— Что именно вам теперь мешает быть пустыней?

— Я вдруг вспомнил, что в детстве отравился абрикосами. – с улыбкой сказал полицейский, погружённый в тёмное море пустоты.

— Вы вспомнили это, или только что придумали? – встревожилась вся Эллочка.

— Кажется, вспомнил. – неуверенно промычал в ответ Ной.

— Подумайте, что именно вы сделали только что. – рекомендовала Эллочка сухим тоном доктора.

— Кажется, вспомнил.

— Что ещё вы вспоминаете?

— Мать приехала из Москвы и привезла много шоколадных конфет. – с улыбкой сказал Ной. – А я отравился грязными абрикосами и лежу в постели. Мне ужасно хочется шоколадной пасты и конфет. Тошнит. Непрерывно тошнит. Мать успокаивает. Под утро вырвал на клумбу с цветами. Радость. Облегчение. И много солнечного света.

— Что ещё?

— Пока что всё…

— Вы больше ничего не помните?

— Пока что нет.

— Я сделаю вам двойную дозу лекарства, и вы уснёте.

— И мне приснятся сны? – вздрогнул Ной, открывая свои глаза.

— Думаю, что после такого количества лекарства нет.

— Сны очень беспокоят меня, доктор.

— Сны всех беспокоят, Ной. Но всё будет в порядке. Успокойтесь.

— Доктор, я болен?

— Вы просто переутомились.

— Меня наверняка спишут как какое-нибудь барахло.

— Вам дадут отпуск.

— А, правда, что тех полицейских, кто что-то вспоминал, отправляли в какой-то пансионат на пожизненное лечение? – спросил Ной.

— Не думаю, что ваш случай такой.

— Доктор, что будет со мной?

— Я сделаю вам укол.

— А если укол не поможет?

— Я сделаю вам несколько уколов!

— А если и тогда не поможет?

— Не думайте об этом.

— Доктор, мне страшно вспоминать.

— Я уверяю вас, что вы больше не будете ничего помнить.

— Страшно вспоминать…

 

 

IV

 

 

Силуэт убегающего человека вдруг превратился в маленькую чёрную дырку, не больше пятикопеечной монеты. Секунда и силуэт совсем исчез, проглоченный темнотой улицы. И только теперь Ной почувствовал, что сам превратился в жертву и что загубят его собственные воспоминания. Со всех сторон выстрел ударил и раздробил воздух. После затихло. Тяжёлые шаги, обрывающие тишину. И снова два раза звякнуло и поползло вдоль улицы, как змея, шипя, гремя. Он чувствовал себя волком, которого преследую охотники. Пройдя улицу и свернув в переулок, он вдруг увидал, как преследовавший его человек, – давеча  превратившейся в чёрную дырку, – сделался бледным огнём. Наддав ходу, Ной свернул снова в ещё один переулок, а там, – вниз по каменной лестнице через сонный скверик.

Но преследователь не отставал ни на шаг. Он гнался за ним упорно и настойчиво. Ной чувствовал, что ещё секунда и его настигнут. И, настигнув, совершенно неизбежно – убьют. Убьют, уже потому, что удирал на приказ – не шевелится. Убьют, потому что внезапно вспомнил. Убьют, потому что в этот раз не пожелал уничтожить в себе воспоминания инъекцией.

Хотя в его кармане и был пистолет, Ной стремглав проскользнул скверик и очутился у базарной площади. Ему казалось, что ещё полминуты – и собственное дыхание погубит его окончательно. Сердце – выдавало тревогу, страх, но не отчаяние. В голове мельтешили сотни мыслей, инстинктивно направленные на выживание. Ведь он бывший полицейский, ещё вчера сам преследовавший воспоминания других, знал схему действий преследователей как свои пять пальцев. Но что-то мешало сосредоточиться вот именно теперь, в данную минуту. Возможно – самая обыкновенная суета. Страх суетлив и это непреложная истина. Именно страх вгоняет человека в ступор и превращает его подчас совсем уж в безвольное существо. Ной об этом отлично знал, и потому принял решение весь свой внутренний страх переплавить на ярость. Уже совсем по-волчьи бежал он площадью и косился по сторонам.

Два силуэта в масках, а за ними и третий, появились из-за угла двухэтажного дома, с поржавевшей вывеской: «Машины не ставить!». Ной, замедлив бег, отхаркивая тревогу, и скаля зубы, всё же решил выстрелить в них, не целясь. Снова поддал ходу, смутно почувствовав в себе яростный прилив радости охотника, на которого совершают облаву. Увидел, как под стенами мелькнула ещё одна тень, и у водосточных труб что-то зашевелилось. Облава. Со всех сторон государственные псы, готовые его растерзать в любую минуту. Бежать! – Твердил каждую секунду себе несчастный Ной. Бежать без оглядки, во что есть сил. У сгорбившегося от ветра киоска с печатью вдруг почувствовал, как что-то острое рвануло за левое плечо, отчего тело его стало прорываться в глубину тьмы, слегка кренясь на левую сторону. Ещё раз обернувшись, он наугад выстрелил в шум приближающихся шагов и молниеносно бросился вдоль улицы, успокаивая себя.

Споткнувшись, упал, пистолет выскочил из руки. И Ной почувствовал, как сломленное погоней тело предательски сказало ему – пора остановиться. Всё равно больше нет воздуху в лёгких. Задыхаясь и сдерживая в себе клокочущее сердце, приостановился, замер, огляделся кругом. Больше ничего не выйдет, прозвучало внутри него. Это сомнение. Нет, это уже подкралось отчаяние. С отчаянием бороться очень сложно. Но можно. До излома событий казалось, оставалось совсем ничего. Как вдруг он почувствовал в себе второе дыхание и исчез за поворотом, получив минутное облегчение своей участи. Однако преследователи не отставали ни на шаг. Дальше бороться против грамотно скоординированной группы вооружённых охотников было безнадежно. Отчаяние начинало змеёй заползать под сердце.

Очутившись в тупике у глухо запертых ворот, он вдруг вспомнил, как однажды загнал жертву точно в такую же ситуацию. Улыбнулся, вспоминая отчаянный взгляд жертвы. И как только шаги почти что приблизились к нему, Ной в грязной стене увидел небольшую трещину. С каждым его шагом трещина увеличивалась в размерах и как будто звала его. Ной, тяжело дыша разодранной в погоне грудью, подбежал к спасательной дыре в стене и тотчас же провалился во тьму. Это приятное падение вниз, чудесным образом повернуло всю его жизнь. Не прошло и двух минут как пред глазами перепуганного, но ужасно счастливого Ноя очутилась ещё одна пара глаз. В них он тотчас же прочитал решительность.

— Не шевелитесь. Они всё ещё здесь. – сказали в темноте глаза.

— Вы кто? – тихо спросил Ной. Голос в темноте не сразу ответил.

— Сейчас не время для знакомств.

— Идите за мной. – шепнул голос.

Ной очень медленно пошёл за голосом в темноте.

Со всех сторон мелькала однообразная стена. Ной, задыхаясь от волнения, продолжал на ощупь идти следом за голосом, который беспрерывно повторял ему одни и те же слова:

— Идите за мною.

Внезапно звук захлопнувшейся металлической калитки. Перед глазами мелькнула серая фигура человека вверх по лестнице. Ной замер. Прислушался. Он всё ещё слышал, что там, где-то сзади за его медленным шагом, остался тупик с преследователями. Внезапная боль левого плеча заставила его остановиться уже на первой ступени. Голова вскружилась, и он вдруг упал на правое колено. Неизвестный тотчас же наклонился и подхватил его под правую руку, судорожно шепча:

— Ещё, брат, ещё немного…

Ной ничего не ответил. Он лишь смутно почувствовал, что этот человек его тянет. Ещё он почувствовал, что его левое плечо очень горячее, а сердце ледяной стрелкой замерло, отчаянно, безнадежно, провалилось куда-то. После ужасный провал во мрак. В темноте боль в теле совсем ослепла, сдалась, отползая куда-то в сторону.

 

 

V

 

 

В тусклом свете ночника тревога не проходит.

Едкий запах каких-то трав живо течёт за пазуху. Наполняет грудь влажным теплом.

Очнувшись, Ной понял, что ранен в плечо, что лежит на софе, больно упираясь головой во что-то твёрдое и неудобное. Сумрак и сырость полуподвального помещения льёт и брызжет неприятно на всё тело. Боль, тупая, ноющая, хуже зубной – съедала тело. Пошевелиться лишний раз было делом просто невыносимым. И Ной старался не шевелиться. На лбу выступил холодный пот.

Всё же немного приподнявшись на локоть правой руки, Ной машинально прищурился. Но боль ударила горячей волной. Он тяжело вздохнул. Тревога началась постепенно, зародившись где-то в глубине сердца, потом превратилась, чуть ли не в отчаянный крик о помощи. Волна боли не дошла до высшей точки терпения и неожиданно стала отползать. Но уже через минуту вновь стала стремительно вырастать и расширяться. Поднялась выше первой волны, но уже через минуту вскипая от ярости, боль снова отпустила, точно устала сражаться с ним.

Ной знал (он уже был однажды ранен на уличных беспорядках во время футбольного матча), что никакою силой нельзя заставить умолкнуть боль в теле. Пока боль не выдохнет всё, что накопилось у неё внутри, и не смолкнет сама, ничего сделать нельзя. И когда этот долгожданный момент наступил, Ной смог горячо вздохнуть полной грудью, и даже закричать. И сорванный болью голос судорожно понесло по сырому сумраку комнаты, где он оказался не по своей воле.

Незнакомец, в котором Ной тотчас же признал виновника всех своих воспоминаний  (а именно с задержки этого человека в нём всё и началось), неподвижно сидел на сундуке напротив. Он держал стакан с горячим чаем, и ласково смотрел ему в глаза. В этих глазах не было злости, желания отомстить. Оба признали друг в друге жертв, не смотря ни на что, оба были заложниками существующей системы.

— Вас отпустили? – спросил Ной.

— Откуда? – в недоумении прошептал неизвестный.

— Разве вас не отправили на промывку мозгов?

— Ах, вы это имеете в виду. – и спаситель его улыбнулся.

— Что произошло?

— Вас, по всей видимости, преследовали. – сказал неизвестный, закуривая сигарету.

— А как вы оказались в стене?

— Я живу здесь…

— И как давно?

— Три года…

— Значит, система дала сбой. – прошептал полицейский.

— А с вами что случилось? – спросил неизвестный.

— А после того, как задержал вас, вдруг вспомнил. – с тревогой в тоне признался Ной.

— Вы вспомнили, что человек? – с едкой ухмылкой спросил неизвестный.

— Я вспомнил себя…

И сердце Ноя застучало сильнее. Внезапно слабая боль узлами завязалась в бесконечную нить по всему телу, заставив его вздрогнуть и сжаться в комок. Ной расширил глаза, улыбнулся, снова вздрогнул.

Незнакомец, допив чай, приблизился к нему:

— И кем вы были до того, как стали охотником?

Ной сел, не обращая внимания на головокружение.

— Я был маленьким мальчиком…

Говорить было очень трудно. Голос его всякий раз срывался, и в горле было ощущение песка. Боль тупо и мучительно въедалась в плечо, и высвободиться было крайне сложно.

Ной с бледным лицом, стиснув зубы от боли, продолжал говорить:

— А кем были вы всё это время?

— Я был дураком, который однажды в лабораториях Европы открыл бомбу замедленного действия. – с грустью в голосе сказал неизвестный.

Ной смотрел на него с непонятливой улыбкой.

— Да, да, пред вами виновник всего этого кошмара. – сказал неизвестный. – Но в оправдание хочу сказать, я лишь хотел как лучше. Я мечтал отыскать для человечества наркоз от душевной боли. И мне это удалось. Мне удалось открыть формулу сыворотки против нашей памяти. Человек, чтобы не страдать должен просто забыть. Забыть всё, что было с ним вчера, чтобы более счастливым строить своё завтра. Но завтра невозможно без вчера. Я в этом убедился, но было уже слишком поздно. Мир охватила пандемия беспамятства.

— Но для чего?

— У моего друга умерла маленькая дочь, – начал совсем уж конфиденциально незнакомец. – И чтобы хоть немного облегчить его мучения, я открыл вещество, способное убить в нас память тревоги, боли, печали, тоски. Мне удалось с помощью этого вещества контролировать именно нужные участки мозга, отвечающие за память боли, тревоги, тоски. Но когда я увидел, что, ежедневно убивая в себе память о дочери, он убивал и себя, как человека, я ужаснулся. Но было уже поздно. Спецслужбы, пронюхав про моё открытие, тотчас же взяли меня. И уже в течение полугода все самые развитые страны мира вооружились этим веществом. Мир стал понемногу забывать самого себя в зеркале своих ежедневных проблем, печали, страхов и боли. Там, где жестоко убивали и грабили, сумели с помощью этого механизма успешно отрезать у миллионов людей память о своих преступлениях и чистыми выйти из воды. Те же, кто только вздумал творить несправедливость, с ловкостью фокусника внедрили в государственные программы развития – обрезание памяти. Всюду восторжествовала тупая эйфория. И те, кто ещё вчера был преступником, сегодня под общий идиотизм счастья и тупого довольства собой, вновь на престолах. Грабят и убивают!

— Какой ужас!

— Ужас. – согласился неизвестный.

— Как вас зовут? – внезапно спросил Ной.

Незнакомец с тревогой в глазах смерил его с усмешкой проигравшего на рулетке:

— Я современный доктор Мор. Я создатель глобального Франкенштейна!

— Ну, неужели весь этот кошмар невозможно остановить? – чуть ли не вскричал Ной.

— Можно. Конечно, можно остановить хоть всемирный потоп. – сказал доктор Мор.

— Но как?

Глаза Ноя страстно горели любопытством.

— Вспоминать. Ежедневно, напряжённо, с усилием воли вспоминать кто мы.

— И это самое трудное теперь. – пробормотал Ной.

— Верное, теперь самое трудное миру вспомнить, кто он есть на самом деле.

Ной тяжело вздохнул. После почти что отрывисто спросил:

— Вы теперь очень мучаетесь?

— Мучаюсь ли я, что создал оружие опаснее любой атомной бомбы? – с испугом в глазах переспросил доктор Мор.

Ной неподвижно следил за каждым его телодвижением.

— Я воплощение зла на земле. А виною всему мой сраный идеализм.

— Вы хотели как лучше…

— Все идеалисты – преступники, потому что не желают обращать своего внимания на существующие рядом с ними вещи. – сказал доктор Мор. – Я желал помочь другу, но совсем упустил из виду, что поспособствую всемирному краху. Апокалипсис в маленькой пробирке. О, человечество, стерегись лабораторных крыс, подчас в их мозгу происходят такие ужасные вещи, завуалированные под желание сделать нашу жизнь совершеннее…

— Ежегодно мир изобретает сотни способов как себя изничтожить. – продолжал доктор Мор. – И поощряет убийц всевозможными премиями! Мне в том же году присудили Нобелевскую премию! И слава тотчас же ослепила меня. Да, я тоже забыл, что совершил преступление, а когда вспомнил – было уже поздно.

— Почему поздно?

— Где-то на рассвете в мою дверь тихо постучали. – тихо сказал доктор Мор. – Два типа в гражданском, велели быстро собрать все самые необходимые вещи и следовать к машине внизу. Меня успокаивали, что везут в какую-то засекреченную лабораторию под Нюрнбергом, что миру грозит новая опасность. И эта опасность выявила себя в том, что некоторые люди по всему миру вдруг начинали вспоминать. Вспоминать и говорить во всеуслышание о том, что на тронах сидят убийцы и воры. Говорить, что миром правят преступники и что всех водят за нос.

— Вы уже тогда понимали?

— Да, я уже тогда понимал, что меня везут создавать очередной наркоз. – продолжал доктор Мор. – Но для того, чтобы создать что-то более действенное необходимо время. И на период создания очередной инъекции беспамятства для всего мира, все развитые страны  консолидировались вокруг одного вопроса: как на время отвлечь тех, кто что-то начинает помнить? Было принято решение переписать анналы истории, извратив все факты и приправить мифами былые преступления глав мира. А для тех, кто всё ещё продолжает не помнить себя – усилить дозу наркоза. Праздник жизни. Все развитые страны бросают все свои силы на создание усилителей вкуса к существующей наркотической эйфории. Мир теперь зависим от ежедневной дозы эйфории. Вот почему ни войны, ни убийства, ни грабежи и несправедливость больше никого не трогает в этом довольно успешно развитом мире. Мир вечно погружен в сладкий сон нирваны! И тот, кто осмелиться дать пощёчину, чтобы разбудить, будет строго наказан.

— Вам удалось что-то создать более сильнодействующее?

— Нет. – сказал доктор Мор. – Мир охватила судорожная паника, что его вдруг лишат сладких наркотических снов. А меня тем временем просто упекли в очередной крематорий для памяти. Но мне удалось сбежать из сумасшедшего дома. И теперь я здесь, блуждаю средь красочных развалин и стараюсь, как можно реже вдыхать отравленный эйфорией воздух. Да, дышите друзья мои хотя бы через раз.

— Как же спасти мир от беспамятства?

— Лаборатории нам уже не помогут.

— Только вспомнить всё!

— Только вспомнить. – согласился доктор Мор.

— Но как? – вздрогнул Ной. – Как? Если мозг отравлен миллионами доз эйфории?

— Постепенно, задаваясь неудобными вопросами.

— Но и на это понадобиться время?

— Возможно, что миллионы лет. – с улыбкой ответил доктор Мор.

— У нас нет столько времени…

— Но мы можем уже сегодня сделать усилия, и вспомнить кто мы. – сказал строго доктор Мор. – А наши потомки, вспомнив о нас, наверняка уже никогда не забудут себя. Они сделают следующий шаг и так до тех пор, покуда человечество не осознает через собственную память для чего оно здесь…

Наступила напряжённая тишина.

Говорить обоим, по-видимому, на эту тему было очень трудно. Казалось, как только начинаешь вспоминать нужные слова, тотчас же перехватывает дыхание и что-то начинает беспощадно душить. Точно какой-то внутренний враг засел где-то глубоко в душе.

— Выпить хочешь? – предложил доктор Мор.

Ной ответил:

— Очень хочу.

Тёмная жидкость в бутылке прошла огненным пламенем по пищеводу, и тотчас же Ной почувствовал, что режущая боль проходит. Но заползающая всё это время тревога и страх совсем не ушли.

— Что это такое? – спросил Ной, отхлёбывая из бутылки ещё.

— Водка.

— Жжёт, зараза всё внутри. – с улыбкой в глазах сказал полицейский.

— Ещё одно средство чтобы забыться. – сказал доктор Мор.

— В нашей стране особо как-то предрасположены к этому. – сказал Ной.

— Зрелища и водки.

— Мой отец угорел от пьянства. – признался Ной.

— Как же вас взяли в полицию с такой родословной? – улыбаясь, спросил доктор Мор.

— Документы подделка. – ответил не сразу Ной.

Снова напряжённое молчание.

— Почему вы решили помочь мне? – внезапно спросил Ной.

Доктор Мор блеснул глазами. Он глубоко затянулся сигаретным дымом.

— Я подумал, что мне одному не доплыть.

— Вы сразу узнали меня?

— Нет, не сразу.

— А если бы сразу? – глаза Ноя горели любопытством.

— Вас интересует спас бы я вас?

Ной с напряжённой улыбкой смотрел в лицо своему спасителю.

— Думаю, что да.

— Почему? Ведь я засадил вас в клетку системы. – с грустью в голосе сказал Ной.

— Пока что не знаю. – улыбнулся его собеседник. – Быть может, во мне просто сыграла человеческая тоска по добрым делам. Не знаю. Когда думаешь совершать добро, ни в коем случае не стоит об этом много думать. Добро не терпит рефлексии. Просто бери и делай.

— Вы вспомнили, что нужно прощать?

— Я вспомнил, но думаю, что вряд ли ещё простил. – вдруг резким тоном ответил доктор Мор.

Ной опустил взгляд в пол и о чём-то глубоко задумался.

— Как удивительно построен мир. – вдруг начал Ной. – Всё повторяется до бесконечности. Христа распяли на кресте, а он всё равно спас всех нас. Мы ежедневно убиваем друг друга, и всё равно что-то внутри нас заставляет прощать. Что бы это могло быть?

— Бог. – ответил доктор Мор.

— Бог? – удивлённо переспросил полицейский. – Бог где?

— Внутри того, что и заставляет нас бесконечно прощать.

— Вы верите в Бога? – спросил Ной.

— Думаю, что уже да.

— А что с вами произошло?

— Что заставило меня поверить в него? – пытливо поглядывая на полицейского, спросил доктор Мор.

— Какое-нибудь чудо?

— Я вспомнил, кто я на самом деле. – ответил доктор Мор. – И, на мой взгляд, это и есть самое обыкновенное чудо.

— Вспомнить?

— Да, вспомнить, и тогда всё вдруг становится на свои места.

— И мир приобретает хоть какой-нибудь смысл. – прошептал Ной.

— Да, определённо, смысл. – согласился доктор Мор. – Когда ничего не помнишь, тогда и смысла отыскать фактически не возможно. Да, мир очень щедр на способы придать значения этому всему хаосу. Но ведь это всего лишь оттенки и вариации утраченной нами памяти. Когда Бог изгнал людей из рая, тогда и началась обрезка нашей памяти. Тогда мы и начали искать смыслы в жизни, доказывая самим себе, что всё это имеет значение для нас…

— Что вы собираетесь делать? – спросил доктор Мор.

— С чем?

— С самим собой…

— Пока что ещё не знаю. – ответил Ной. – А впрочем, скажите, на ваш взгляд, что со всем этим можно сделать?

— Вы не того человека спрашиваете.

— А кого мне спросить?

— Спросите самого себя, ведь вы не знаете, что с самим собой теперь делать…

— Не могу. – угрюмо пробормотал Ной.

— Тогда просто вспоминайте. – порекомендовал ему доктор Мор.

— Просто вспоминать и ничего не делать?

— Для начала просто вспомните, а тогда поймёте, что со всем этим делать…

— Да-а-а, дилемма, чёрт возьми. – тревожно протянул Ной.

Оба замолчали.

Доктор Мор растопил печку. Дрова захрустели, и комната наполнилась дымом.

Оба безмолвно следили за пламенем в печке. Одновременно боль в теле полицейского начинала разгораться в нём с прежней силой. Сначала боль сосредоточилась в висках, после с глубокой затяжкой сигаретного дыма, – разлилась по всему затылку. Видимо, когда падал, сильно ударился головой.

— Вас не пугает, что вам не удастся вспомнить всё самое необходимое? – вдруг спросил Ной.

Доктор Мор стоял на коленях у печки и кочергой шевелил дрова в огне.

— Необходимое? для чего? – удивился он.

— Ну, я не знаю, – протянул полицейский. – Ну, например, чтобы выжить…

— Просто выжить и всё?

— А вам этого мало теперь? – горячо спросил Ной.

— Теперь уже точно да, мало…

— Чего же вы хотите?

— Не знаю… Пока что ещё не знаю…

— А когда же поймёте?

— Когда вспомню всё…

— Неужели вы думаете, что человеку под силу вспомнить всё?

— Я просто надеюсь на это, как надеется тяжело больной на чудесное выздоровление…

— И снова без его промысла мы никак не обойдёмся? – даже скривился Ной, точно залпом выпел лимонный сок.

— А что мы без него?

— Сейчас вы говорите точно так же как адепты какой-нибудь секты…

— Ну, разве возможно теперь уж точно выплыть из этой бури? – с горящими глазами, спросил его доктор Мор. – Как вы себе представляете своё спасение? Я знал десятки людей, который от гибели спас именно он…

— Просто фортуна…

—  Называйте это как хотите, суть происходящего не меняется…

— Стало быть, вся наша память вертится вокруг одно и того же центра? – пробормотал Ной.

— И это уже неоспоримый факт.

— Как и то, что мы теперь оба в одной лодке.

— И нас очень сильно качает во все стороны…

— Кстати, – дополнил доктор Мор, – как плавать в этом мировом море, чтобы не утонуть, также следует вспомнить и как быстрее, иначе существует опасность утонуть…

— Но ведь с грузом не всегда удается выплыть на поверхность? – скептически сказал Ной.

— Не всегда, и то верно, гражданин полицейский…

— Я больше не полицейский, меня тотчас же отстранили от всех дел.

— За вами будет продолжаться охота. – сказал доктор Мор.

— Чувствую себя загнанным зверем. – промычал Ной, пожимая плечами. – Что  делать, ума не приложу.

— Спасаться бегством, что в данной ситуации можно ещё выдумать. – вежливо сказал доктор Мор.

— Но куда бежать, вот где дилемма…

— Всюду охотники за нашей памятью.

— Круг сузился до критических размеров. – подхватил Ной, тяжело вздыхая.

— Но выход есть.

— Какой?

— Ещё не знаю.

— Но вспомните. – шуточным тоном сказал Ной.

— Вы также вспоминайте, вдвоём шансов выбраться больше. – добавил доктор Мор.

— Что верно, то верно. – согласился с ним полицейский.

Ной мучался данными вопросами. Он то закрывал свои глаза, то открывал, и видел перед собой бушующее море. Представлял себя утопающим в этом море. Припоминая древнюю мысль о том, что тот, кто хочет дойти до места, тот должен выбрать только одну дорогу, а не бродить по множеству дорог, иначе никогда ему не дойти до цели. Идти можно только одной дорогой, испытывать множество дорог – это блуждать. А это не одно и то же.

— Не стоит преднамеренно жизненные пути, – начал доктор Мор, точно подслушав мысли полицейского, – запутывать в узлы. А после их распутывать и на это тратить всю свою жизнь. Это обман, который нашему времени доставляет несказанное удовольствие. Различать истинное от ложного, вот что такое вспомнить!

Так просидели они много часов, подбрасывая поленья в печку и вслушиваясь в шипенье огня. Сухо и беззвучно текли мысли в мозгу бывшего полицейского. Казалось, что этому не предвидится никакого конца. Неразрешённый вопрос, адская головоломка разрушала всё нутро, и, в конце концов, разрушила  страх и тревогу. Стало на душе ровно и спокойно, точно после очередной инъекции у лаборантки Нади. Оставалось только одно – вспомнить всё, чтобы избавиться от боли. Беспамятство – разрушало. Оно душит. Беспощадно рвёт на части. Не помнить кто ты – это добровольное помешательство. На первый взгляд обман безобидный, а по сути своей ужасная ловушка для всего человечества. Это род смерти – самый безболезненный, но и самый долгий!

 

 

 

VI

 

 

А в эти минуты по всему городу прокатилась снежным комом волна тревоги.

Тревога ходила волнами, попадая прямиком в сердце обывателю, – неподвижно остолбеневшему в очередях за дозой беспамятства, – стремясь заглушить физиотерапевтическую эйфорию души. Тревога, – исходящая из внезапных вспышек памяти своего вчерашнего дня, – безжалостно сжимала грудь, стесняя дыхание, расширяла боль внутри. Она заставляла обывателя оборачиваться назад и прослеживать все свои прежние шаги. А это было крайне неудобно.

Патрульные машины эскадрами суматошливо стопорили развитие беспорядков на улице.

Однако тревога памяти оказалась ничем не сдерживаемая сила. Вызванная действием сил души, не подчиняющихся воле системы, влиянию слезоточивого газа полицейских, эта тревога проявляла неиссякаемую твёрдость в своём намерении взорваться.

На всех площадях стучали и перекатывались торопливые шаги государственных церберов с дубинками. Согласно приказу, все стихийные собрания в городе должны к вечеру быть локализированы. В коридорах всех учреждений гремели командирские вопли.

Градоначальник сам лично руководил крестовым походом на желающих вспомнить всё. Ужасное смятение среди горожан, ежечасно сталкивающихся на улицах с подозрительными людьми, судорожно кричащими о том, что они вспомнили свой вчерашний день. Это было ужасно. Тревога загоняла всех в угол и заставляла неприятно съёжиться перед холодным жаром памяти. Собственной памяти, которая внезапно возжелала исцеления от систематизации собственной действительности, которая заканчивалась на обрывках укрощённых впечатлений.

Впечатлений, кислых словно уксус, задушенных указывающим перстом государственного караульного. Трепещущих от страха помнить. Обнажённое сердце, трепанированное трензельными заботами «сверху», дико вырывалось из привычного уклада. Но куда?

Ведь свобода пугала.

Она заставляла многих испытывать сильное физическое и душевное волнение, смуту, безудержный страх. И с этим страхом невозможно было справиться в одиночку. И потому люди, ближе к вечеру, надышавшись вдоволь слезоточивым газом полицейских, поспешили к лабораториям за инъекциями. Чтобы забыть. Забыть всё то, что называется действительностью, невзгодами в жизни, и борьбой за существование. Ведь помнить, значит, чувствовать всю неудачу собственных попыток приспособиться к окружающему несправедливому миру. Зачем?

Всюду ощутимая угроза помнить. А инъекция – это источник надежды просто выжить, ну если и не выжить, то, по крайней мере, эстафетную палочку передать следующим, кто придёт. А придут всё те же, кто беспамятство примет за родник для жаждущих короткой отсрочки… И так по бесконечному кругу, покуда кто-то не разомкнёт цепь!

Многим жизнь стала казаться каким-то безудержным провалом в тёмное царство сна. Тяжёлого и мёртвого сна. Беспамятство – сладостно-тёмная жидкость, обитающая на дне стакана. Бледная рука тянется к стакану, а сердце и мозг через минуту погрузятся в едкий раствор микрокосма ада. Так проживает горожанин остатки всё ещё пульсирующей где-то внутри памяти своего дня. Но нужно забыться. Как можно скорее сбросить с себя весь этот удручающий мозг хаос. Инъекция и память подвергается мутациям, а вместо снов человечество попадает в капкан, расставленный каким-нибудь доктором Мором. Этот великодушный избавитель, охотник за мировой памятью ежедневно выливает из руды впечатлений, переживаний, чувств и надежд, в лабораториях, новую бомбу.

И эта бомба будет направлена на то, чтобы никто больше не смог избежать распада души. Чтобы возобновить упорядоченный поток, порядок, в который бы перемещалась всякая душа, облагодетельствованная и облегчённая системой бомбы. Человечество воскреснет после очередного взрыва, но уже в генах ядра оплодотворённой яйцеклетки, выращенной в теплицах безымянной любви к иллюзиям, эйфории. Жизнь превращена в похоронное бюро.

Так проживает человек свою жизнь, чувствуя её лишь на краешке острой иглы беспамятства, чтобы уже в следующую минуту просто стать клиентом данного похоронного бюро. Жить, чтобы похоронить себя заживо. История дистиллированная, почти что сладкая, целебная вода, способная любое сомнение утешить, облицевать, заретушировать, зарубцевать. И чтобы избежать более угрожающего положение, нежели status guo, достаточно просто вовремя явится к пункту физиотерапевтического исцеления души. Закатить рукав и несколько секунд просто отдаться сладкому предвкушению душевного вакуума. Нирвана – это  рецепт от злободневных вопросов. Мировому сообществу введена вакцина, его приучили с самих пелёнок к душевной гигиене. Ничего его больше не смущает. За последние пятьдесят лет выработан устойчивый иммунитет ко всем тяжеловесным вопросам жизни. Равнодушие. Декорации переносятся из действительности в сон. Эйфорию. В неуклюжую затвердевшую массу типа гипса, которая выставляется на биеннале в качестве эксгумации утерянной рассудочности.

 

 

VII

 

 

Теперь внешний мир ужасно пугал.

После выпитой водки Ной медленно шёл улицей. Приятный жар ходил волнами от головы до пят, после молниеносно возвращался в область сердца. Всюду шум от разгонов собраний. Но Ной этого шума не слыхал, он слышал лишь ровное пульсирование пульса во всём теле. Причём ему казалось, что его внутренний пульс и всё то, что теперь происходило на улицах города, вдруг смешалось между собой и глубоко засело в его голове. Как вынуть мир из самого себя и выбросить?

Но мир упорно сидел в нём и безжалостно выжигал в сердце алкогольную эйфорию.

Когда же он очутился на площади, откуда теперь шёл едкий дым противостояний и гул полицейских сирен, столкнулся с незнакомцем. Этот человек потоптался на месте, сконфуженно улыбаясь во вес рот. После вынул из кармана пиджака портсигар и предложил Ною сигаретку. Ной подкурил, тревожно оглядываясь по сторонам.

— Что пугает, брат? – спросил неизвестный.

— Как-то много шуму стало…

— Ясное дело, брат, только что всех нас разогнали по домам.

— А что произошло? – поинтересовался Ной.

— А ты что ничего не знаешь? – удивился неизвестный.

— Пожар?

— Э, брат, да ты видимо проспал всё самое интересное. – и неизвестный громко рассмеялся.

— Кого-то убили?

— И не одного. – продолжал смеяться неизвестный. – Нашего брата взяли в кольцо… Охота началась. Всех теперь переловят и посадят на цепь. А тем, кому всё же удалось уйти, всё равно на глотку натянут усмиряющий намордник. Так-то, брат. А ты чего бродишь?

— Не спится.

— Беги домой, а не-то примут за преступника. – посоветовал неизвестный.

— Не помню где дом…

— Бывает, брат. – посочувствовал ему неизвестный. – И сам теперь слоняюсь бездомной собакой по улицам и не знаю, где голову приклонить. Может, вместе?

— Что вместе? – в недоумении переспросил Ной.

— Ну, вместе будем конуру искать…

— Я пойду, а не-то действительно полицейские примут за преступника…

— Ну, как хочешь, брат. – промямлил неизвестный и зашагал вдоль аллеи.

Ной догнал неизвестного и спросил:

— А много тех?..

— Кого? – улыбнулся во весь рот неизвестный.

— Ну, что вспомнили?

— Вспомнили что? – неизвестный насторожился.

— Не знаю. – прошептал Ной, подозрительно смерив незнакомца взглядом. – Я просто слышал от знакомого… Впрочем, пойду я теперь… совсем уж голова разболелась…

— Иди, брат, иди…

Оба разошлись, съедаемые едким туманом.

Ной прошёл площадь. Его не покидало предчувствие беды. Сердце в испуге стучало. В сломленном теле ходила дрожь. Всего сковывало, не давало идти. Самые странные, порою тяжелые, и необъяснимые мысли сгущались в его голове. Ему всё казалось, что он теперь не помнит и своего собственного имени. А что если и имя ему навязали извне? Что если и чувства, и эти самые необъяснимые мысли теперь, крепко засевшие в его голове, всё это кем-то навязано извне? Как узнать, что ты сам мерило правды? И почему существует теперешнее состояние беспамятства во всём мире?

Всё очень просто, значит, на него имеется спрос.

Ведь реальный мир опротивел человеку.

Человечество однажды проснулось после тяжёлых снов, мучавших его долгие века, и сказало себе, при утреннем бритье в ванной: всё хватит. Хватит борьбы. Хватит после военных руин. Хватит войны. Человечество вдруг сказало «нет» всему своему прошлому, настоящему, будущему. Оно больше не в силах ежедневно оборачиваться назад и смотреть нищету пройденных дорог. Хватит. Нужна подлинная свобода.

Все эти тяжёлые вопросы вдруг задохнулись в неистовом гудке машин.

Машины лихо неслись по дорогам с включенными сиренами.

Всюду ложился жидкий свет фар, коварный отсвет мигалок, и дорожные отметки струились вдали, а колонны машин становились чёрной и уродливой полосой. Вывески на домах слабели, их бледные, неоновые призывы медленно таяли в разламывающемся тумане.

Ной очень долго, словно прикованный, смотрел за колонной патрульных машин. Он силился вспомнить свои полицейские будни. И вспомнил. Воспоминания холодным огнём упорно засели в голове и стали выжигать мысли, вопросы. Вдруг внутри наступила тишина. Тогда Ной проскочил дорожную зебру и направился вдоль мрачных стен, с поржавевшими вывесками.

В тот момент как Ной повернул в сумрачный переулок, воздух над ним вдруг разрядился. И перед ним из тумана выплыла фигура полицейского. Ной тотчас же разглядел её. Это оказался его бывший напарник Равул. Равул опустил винтовку, вынул пачку сигарет и с ехидной ухмылкой предателя предложил её Ною.

— Какая встреча. – сказал бывший напарник.

— Всё охотишься? – спросил Ной, закуривая сигарету.

— Охота подходит к концу.

— Что же так?

— Мишени подбиты, брат, осталось дело за малым. – сказал Равул.

— Воспоминаниям нигде не осталось места. – проговорил Ной, оглядываясь назад.

В этот момент сзади него послышались тяжёлые шаги. Тяжело дыша от жгучей боли в груди, Ной, повернувшись, увидел сзади приближающегося к нему ещё одного полицейского. С каждой секундой угрожающая фигура охотника за памятью людей становилась всё больше, всё грознее. Ной тотчас же разглядел в бледном свете фонаря довольно знакомую физиономию доктора Мора. Он растерянно глянул в наглый оскал, вздрогнул и на мгновение закрыл свои глаза.

— Это конец, как ты понимаешь, брат. – сказал Равул, приближаясь к Ною.

Ной смутно видел, как его берут в кольцо, загоняют, словно зверя в угол. И вытянувшись во весь рост, он глубоко втянул паршивый дым сигареты, сплюнул и презрительно смерил охотников. Оба полицейских направили на него свои винтовки. Оба сверлили его тревожным взглядом охотников, боящихся спугнуть добычу.

— Значит, ты заодно с ними? – пробормотал Ной, обращаясь к доктору Мору.

Доктор Мор с ухмылкой ответил:

— Ты всего-навсего мишень.

— Значит, с самого начала всё было подстроено системой? – спросил Ной, отступая немного назад.

— Охота, брат. Это всего-навсего работа. – сказал Равул. – Не ты первый, не ты последний.

— Всё о чём мы с тобой тогда говорили ложь? – спросил дрожащим голосом Ной.

Доктор Мор нервно закурил:

— Не всё.

— Что же тогда, правда?

— Правды нет, дружок.

— И никогда не было?

— Не знаю.

— Я в ловушке? – спросил Ной.

— Всё теперь в ловушке. – подтвердил его бывший напарник.

— И что теперь? – с горячим взглядом спросил Ной у охотников.

— А что теперь, брат? – улыбнулся доктор Мор. – Тебя перезагрузят, и ты вновь будешь в наших рядах.

— А если я не хочу больше быть охотником?

— Тогда ты будешь мишенью. – сказал строго доктор Мор.

— Третьего в этой жизни не дано. – сказал и Равул.

— Но ведь ты же сам говорил, что всё ещё можно изменить. – вскричал Ной.

— А зачем? – удивился доктор Мор. – Для чего тебе помнить жизнь? В ней ничего хорошего нет.

— А что лучше пустота? – раздражённо спросил Ной.

— У пьяного меньше болит. – сказал Равул и приблизился к Ною. – Смирись, брат, так будет лучше!

— Кому от этого безумия будет лучше?

— Всем будет от этого только лучше!

— Кто так решил?

— Верховный правитель! – сказал Равул.

— Человечество само так решило, Ной. – сказал доктор Мор. – Для чего тебе против его собственной воли что-то менять?

— Всё безумие! – прокричал в отчаянии Ной, хватая себя за голову. – Но ведь так не должно быть. Всё можно изменить к лучшему.

— Для чего это тебе?

— Я больше не смогу спать, когда познал что такое бодрствование.

— Тогда просто не мешай спать остальным. – вежливо посоветовал доктор Мор.

Кольцо постепенно сузилось до предела. Ной чувствовал на себе их тяжёлое дыхание.

— Мир одурачил нас в который раз. – прошептал Ной и сел на асфальт.

Он долго глядел в землю, охватив колени дрожащими руками. Голова его нестерпимо гудела. Мысли путались. Он желал умереть. Он больше не верил в самого себя, ведь всё, что окружало его теперь, имело коварную и подлую маску. Где, правда, в мире? У его действительности много масок. И причина вся в том, что и он сам забыл, как выглядит правда, какое у неё истинное лицо.

Минуты напряжённо стягивали и сжимались в лихой узел на его шеи.

— Впрочем, у тебя есть и иной выход. – предложил доктор Мор, сунув в руку Ною дуло пистолета.

— Да, ты можешь прямо сейчас просто застрелиться. – сказал Равул.

Ной тревожно оглядел охотников. Всё вокруг него теперь внезапно сломалось, рассыпалось на мелкие кусочки, и с треском полетело куда-то прочь. Весь мир теперь казался разбитой чашкой, которую уж никак больше не склеишь. Всё исчезло перед его глазами. Он смолк на мгновение, проглатывая слёзы отчаяния. После взял пистолет в руку и сунул дуло в рот и…

И выстрелил, но не себе в рот, а в лицо доктору Мору.

После бросился бежать вдоль переулка. Равул прейдя в себя, дрожа всем телом, и задыхаясь в беге, рвался вперёд, по следам убегающего от него Ноя.

— Броса-ай ствол, тварь! Сволочь. Вот, значит, ты, как! – хрипел в злости Равул, и пена пузырями выскакивала у него с губ. – Сдавайся, сука! Сдавайся, тварь!

У каменной стены на подмогу Равулу подоспело ещё несколько полицейских.

— Сдавайся. – ревело и с право и слева. Ной слышал, как полицейские посылают в след ему непрерывные ливни пуль. Со всех сторон вырастали перед ним тёмные фигуры охотников, и столбы пыли вздымались над их шлемами. С каждой минутой Ной чувствовал, что он в западне и что пропал. Под синеватыми слоями тумана, что растелился над тихим переулком, вдали появлялись всё новые фигуры легавых. Они росли, точно грибы после дождя. Пронзительные голоса рвали воздух:

— Сдавайся!

Ной вздохнул, взвел глаза кверху, мысленно прощаясь с миром.

— Сдавайся! Ной!

Отозвалось где-то слева, и тотчас же выросла огненная цепочка из тумана и стала прошивать тяжёлое пространство. Ной присел, прижал к груди пистолет, несколько мгновений молчал. Безмолвие удручало. Выстрелы со всех сторон гремели грозно. Кроме того, каждый его новый шаг сопровождался ужасной огневой рапсодией. Всюду слезоточивый газ; он лез в ноздри, раздражал всё внутри. Раскалённые пули полицейского правосудия шумно плевались из стороны в сторону, от края до края. Ной не отчаивался.

Он пополз сквозь туманное марево, вспоминая себя таким же охотником. Голос воспоминаний срываясь, кричал ему в душу. Ной сопротивлялся ему. Однако тёмные фигуры приближались с чудовищной быстротой. Усилием воли Ной задавил в себе страх, что стеснял его сердце, прорывался сквозь растущую воронку. В последние мгновения он вспомнил о матери, о детстве, первом сентябре, прежде чем жаркий воздух войны потрескался, и перед ним поросла смерть. Боль. Тупая и ужасная боль безнадежности. Боль, чёрная как самая чёрная ночь, внутри разъедала. Выхода больше нет. Все пути обрезаны. Он угодил в капкан. Он – мишень. Всё ещё живая мишень для охотников.

И теперь он ясно почувствовал, что надежда умирает. А вместе с ней и он сам.

Боль, но не ненависть залепила ему глаза, так что некоторое время он перестал видеть своих преследователей. Лишь красные огненные кольца проплыли перед глазами. И гигантский силуэт ударил его дубинкой, тяжело размахнувшись. Но никакой боли он уже не чувствовал. Безмолвный вакуум.

После ударили ещё раз. Он упал на землю. Удар. Ещё несколько. Пули, словно раскалённые штыки прокалывали ему тело. Но боли он не чувствовал. Не было и страха. Лишь вакуум. Безмолвный вакуум и пустой, как самая ужасная пустыня в мире. Стоптанный и смятый натиском сапог, дубинок, насмешек, Ной почувствовал, что в одно мгновение рассыпался, словно пляжный песок. В последнее мгновение, когда сознание ещё теплилось в груди, он пытался вспомнить весеннюю акварель за окном. Мягкий ветер, шелест только что расцветшей яблони в саду. Тепло. Его теперь было чрезвычайно много. Он внутри этого тепла. Он внутри бесконечного солнца.

Он вспомнил, как пришёл в этот мир, но совершенно не мог вспомнить, как это умирать…

Как ни старался, но не смог, потому что смерти не было, но было что-то другое…

 

Конец.