Эти сумерки… Такие странные, бесконечные. Что-то в них зловещее, неестественное. Они словно живые. Они подслушивают его. Следят за ним. Они враждебны ему. Он их боялся. Страх не покидает его. Он то усиливается, то слабеет, то притупляется, но он всегда рядом – вокруг, внутри его, везде. Это страх измучил его, как и эти темные сумерки, сквозь которые он бредет. Куда? Зачем? Он не знает. Вернее знает, но… забыл. Он забыл что-то очень важное. Самое важное, что надо непременно вспомнить.

Голова просто раскалывается. От страха, от попыток вспомнить. От этих сумерек, что как рваный туман то ослабевая, то налетая плотным облаком, укутывает его так, что порой становится нечем дышать. И тогда страх перерастает в панику: еще немного и он просто задохнется, перестанет быть. А этого никак нельзя. Он еще не дошел, не вспомнил. Вдруг сумерки становились реже, легче. Можно было дышать, идти.

И он шел. Шел и шел. Сквозь порывы сумеречного тумана. Сжавшись весь, словно в кулак.

Вокруг лес. Или что-то похожее на лес. Ему никак не удавалось рассмотреть. Темные большие тени беззвучно двигались мимо. Он протягивал руки вперед, в стороны, руки проваливались в пустоту, в холод, в бесконечность. Он шел и шел, и этому не было конца, как и сумеркам.

Где-то его ждут. Он знал это точно. Кто-то бесконечно родной, дорогой до боли в груди, до спазм в горле. Надо идти. Но куда? Где конец этим сумеркам?

Опять навалился безысходностью страх, рос внутри, заполняя все могильным холодом, дикой чернотой, превращаясь в ужас. Он остановился. Он устал. Отчаянье. Он больше не может.

То ли мелкий дождь, то ли снег падал на обнаженную голову, на лицо. Он с трудом поднял руку, медленно провел по лицу. Лицо было мокро. От дождя ли, от снега, от слез его. И тогда он не стал сдерживать себя больше. Он заплакал. Слезы падали вместе с дождем вниз, перемешиваясь вода с водою.

Что с ним? Где он? Куда он идет?

Он не помнил. Забыл. Все забыл. Забыл!.. Только отдельные слова в голове. «Странник»… «Очаг»… «Даль»…

И никого вокруг. И ничего. Даже тени отодвинулись, нет их. Только черные сумерки, как стая воронья, опять ожесточенно налетели на него, ошеломив своим натиском, беспощадностью. Он уже не прятался от них, не защищался. Не надеялся. Не ждал пощады. Он безнадежно устал.

Под ногами пустота. Над головою бесконечность. Сумерки… Ночь… Одиночество… Безысходность… Сердце уже не рвется на части, не прыгает в горле, оно тоже устало. Сейчас оно затихнет. И тогда придет покой. Покой, которого он так жаждет.

– Денис… Денис…

Ему показалось, или в самом деле как сквозь вату зовущий голос.

– Денис… Возвращайся, родной…

Кого зовут? Кто такой Денис? Денис… Это же он. Да! Это его имя! Это его зовут!!! Его!!!

И сердце опять дернулось. И он вслед за своим сердцем. Идти! Надо идти.

И опять под ногами вязкая, как расплавленный пластилин, почва. И плотный враждебный воздух, как туман. И темнота вокруг. И страх. Ужас. Только тихий зовущий голос, как слабая призрачная ниточка, за которую он держался из последних сил.

И сил уже нет совсем. И даже страха уже нет. И боли. Ни надежды. Ни пустоты. Ни дум. Ни терзаний. Ничего не было больше. Только голос звал и звал издалека. Шатаясь, он тупо шел на него, навалившись вперед, прорезая головой сумерки. Не чувствуя ног, не чувствуя уже себя. Сколько хватит. До конца. Еще шаг. И еще. И еще.

Последний шаг и…

И…  Яркий свет больно ударил по глазам, по ушам! Он задохнулся от воздуха и света. Резкая боль пронзила голову, грудь.

Но он увидел главное – дорогие и родные глаза напротив, полные слез, восторга и восхищенной радости.

* * *

– Слышала, в шестой палате мужик из комы вышел? Вот только что. Да, тот, что после аварии трое суток был без сознания. Врачи уже не надеялись, жене так и говорили: не жилец. А она никого не слушала, все трое суток как привязанная возле него. Все руки гладила, да звала: «Денис, Денис». Вот и дозвалась.