Было первое сентября, и они были прямо из школы, трое двенадцатилетних мальчиков, они отсидели только первый урок и сбежали. Остались ещё два – но они считали первый день неважным, да и вообще, не очень-то высоко ставили школу. Они придумали для себя дело поважнее и полезней, и сейчас, стоя у трамвайных путей, на пригорке – прямо у бетонной стены завода – обсуждали его. Они всё никак  не могли решиться перелезть через стену завода.

Это были Валерка, Игорь и Данька. Они жили недалеко от места, где разговаривали, в посёлке под названием «Поляна». Правда никакого леса там уже давно не было – никто даже не помнил леса. Посёлок находился у стен металлургического комбината – через дорогу; и жили в нём одни рабочие, люди приехавшие из деревень, в надежде на лучшую жизнь в городе, и поселились во временных домах. Их дома были очень малы, никто не строил себе основательных жилищ, надеясь получить новую квартиру. Рабочие стояли в очереди на жильё, но один социальный строй сменил другой, и предприятие перестало распространять квартиры за даром – мечты людей не сбылись. И новые светлые квартиры, так и остались светлой мечтой этих людей – просто рабочих, что не имеют возможности жильё купить, так как они бедны.

Бедна и мать Даньки, она воспитывает сына одна. У неё не нашлось лишних денег на то чтобы постричь сына к первому сентября. Она, лишь сама вымыла и расчесала отросшие за лето волосы сына, сделав ему ровный пробор и убрав чёлку со лба на бок. Ещё она выгладила и подшила брюки его старшего брата, но купила во «вторых руках» рубашку, свитер и туфли.

У Валерки были оба родителя и у Игоря тоже и поэтому они были одеты в новую одежду и аккуратно пострижены.

 

Дети всё же решились. Подошли к стене. Стена была высокой – около трёх метров, но они выбрали удачное место, чтобы преодолеть её. На выступах здесь грязь от ботинок рабочих и вся стена истёрта их грязной «робой» – рабочие перелазят здесь и ездят в «Поляну» за самогоном.

-…Мне рассказывали, что цех отсюда недалеко, – говорил Валерка.

– А кто говорил? – спросил Данька.

– Да там…-скрыл Валерка, что пьяный отец рассказал ему, как ходил сюда ночью.

-А если нас поймают? – не унимался Данька.

– А мы убежим! – вставил Игорь.

– Ну а если всё же поймают?

– Да что нам сделают, не посадят же – мы ещё несовершеннолетние, – выговорил Валерка.

– Разве что врежут пару раз, – добавил тихо Данька.

И они полезли. Они были подвижные, шустрые ребята и поэтому с лёгкостью преодолели препятствие.

Когда оказались на той стороне, то осмотрелись. Вокруг было множество строений, металлических конструкций, росла трава и некоторые деревья – но было безлюдно. Вдалеке по дороге проехал электрокар, но ехал не в их сторону, а за поворот.

Они не знали куда им идти – в первый раз оказавшись в комбинате.  Игорь и Данька посмотрели на Валерку, ведь тот рассказал им о комбинате. Но быстро поняли, что он не знает куда идти. И тогда Игорь догадался, взобраться обратно на забор и рассмотреть оттуда окрестность. Он так и сделал. И за деревьями увидел то что им было нужно.

– Вижу!.. Это такие белые бруски?

– Да, – сказал Валерка.

– Их там много. Но они слишком большие, наверное мы их не унесём.

– Унесём – унесём.

Игорь спрыгнул вниз:

– Тут близко. Просто из-за деревьев не было видно.

И они пошли. Но осторожно, стараясь не выходить на открытое место, прячась за кустами и неизвестными им агрегатами. Их смущал небольшой кран, что двигался неподалёку и хотя через стёкла кабины, что горели на солнце, нельзя было рассмотреть человека – дети боялись, что их то видят – но всё равно пошли.

Они выглянули из-за деревьев и увидели то из-за чего пришли.

– Алюминий, – с удовольствием произнёс Валерка.

До цеха, перед которым штабелями были сложены бруски алюминия, было рукой подать, но место было совершенно открытым, и ребят кто угодно мог заметить. Но вокруг, вроде бы, никого не было – ребята не знали, что в комбинате перерыв на обед и рабочие или питались или играли в карты.

Они решились и быстро пошли. Алюминий ярко светился на солнце, и его было так! много. Бруски были большими – килограмм по двенадцать – но мальчишки были уверены, что втроём сумеют осилить один. Но какого же было их разочарование когда они увидели, что бруски туго увязаны алюминиевой же проволокой. Они попробовали раскрутить её, но тщетно – им это не удалось. Они разочарованные стали бродить вокруг, уже совсем не таясь.

Тогда Игорь предложил разбить проволоку камнем – она мягкая и должна поддаться. Но Данька возразил, что это услышит половина комбината и они отказались от этой идеи. Но отошедший от них Валерка заулыбался, и стал молча махать руками подзывая их.

– Нашёл! – тихо сказал он, – я её и искал, отец мне говорил, что брал отсюда алюминий, а значит развязал пачку. И правда, один штабель рассыпавшимся лежал на земле, а проволоки которой он был связан не было вовсе – наверное её тоже забрали те кто приходили воровать ранее.

Валерка нагнулся, обхватил один брусок руками, поднатужился и приподнял, но тут же бросил – брусок был слишком тяжёл – раздался громкий звон. Очень громкий. Ребята перепугались и широко распахнутыми глазами озирались. Игорь пригнулся и стал тянуть друзей на землю. Они все залегли слушая, как колотятся их сердца. И им казалось, что и бой сердца выдаёт их. Они думали, что всё, конец – их сейчас поймают.

Но нет. Было по-прежнему тихо. Ни кто не появился, не закричал и не поймал их. Но ребята не знали, что за ними, с самого начала, наблюдали несколько рабочих. Они сидели в тени – за распахнутыми воротами цеха – и курили, снаружи, с солнечной улицы их не было видно. Рабочие перестали разговаривать – когда ребята подошли близко – и просто наблюдали. Их лица осветились улыбками, когда мальчишки попадали на землю, прячась. Рабочие видели, как бедно одеты и неупитанны дети.

Один из рабочих, шёпотом, предположил, что, наверное, это дети из посёлка «Цап-царап» – так прозвали «Поляну» в городе. И другие тихо согласились с ним.

А ребята тем временем трудились. Они втроём подняли один брусок и выволокли из общей кучи. Они поняли, что так его не донесут – идя втроём согнувшись, и кому-то придётся идти спиной. Они поняли, что идти будут слишком медленно и тогда их обязательно заметят. Тогда Игорь придумал обвязать брусок верёвкой и тащить за собой. Но верёвки у них не было. И они кинулись искать что-то подходящее. И нашли длинную проволоку. Прочно обвязав брусок, они взялись за другой конец и поволокли свой груз.

Брусок легко скользил по песку, но им сильно мешали школьные сумки – всё время спадали с плеч. Но они терпели и упираясь тащили брусок, оставляя на песке глубокий след.

– Нас найдут по этому следу. И без собак! – тихо пошутил Игорь.

– За забором нас ни кто искать не будет, – пыхтя ответил Валерка.

Рабочие так и сидели тихо покуривая.

– А тяжело им будет тащить «чушку» через забор.

– Да тяжело…

– Такие ещё малыши, ну да Бог с ними…

Рабочие не пошевелили и пальцем чтобы остановить их – видя из какой бедноты пришли эти дети. А ребята, ещё не веря своей удаче, подбирались к забору.

 

 

Всё было тихо и даже кран перестал гудеть и пугать их. Они боялись думать о том, как станут тратить вырученные деньги, боялись спугнуть удачу и думали только о том, что

нужно спешить.

И вот уже забор предприятия, они перебрасывают конец проволоки на другую его сторону, перебираются сами. Дети тянут за проволоку, им трудно – с первого раза поднять брусок не получается, мешают школьные сумки. Ребята сбрасывают их на землю, злясь, и снова тянут за проволоку. Тянут. Один конец бруска бьётся о верхушку забора – они не могут перетащить брусок на свою сторону. И тогда Игорь, как самый крепкий, остаётся на земле – держать проволоку, а Данька и Валерка влезают на стену и пытаются перевалить брусок через её край. Им это удаётся, но с трудом.

И вот они сидят на песке под стеной – прикрыв брусок своими школьными сумками, спасая его от взглядов шофёров с дороги. Дети трудно дышат, красные и потные сидят отдыхая.

Но не долго – они всё ещё боятся – и поэтому, разобрав сумки вновь берутся за проволоку и дождавшись пока проедут машины, быстро перетаскивают свой груз через дорогу. И идут дальше и чем дальше они оказываются от стены комбината, тем веселее им становится, и вот они уже смеются, и кричат во всё горло, и наперебой пересказывают друг другу запомнившиеся детали их похода. Вот теперь они позволили себе помечтать, и сколько они получат денег, и сколько весит брусок – определить вес на глаз они ещё не умеют.

Они отошли уже от дороги и хотя шли по открытому месту, но стало уже совершенно не понятно, что же они волокут за собой в пыли. Шли вдоль дороги, и идти им было ещё далеко – почти две с половиной остановки. Без тяжести, что они тащили, их быстрые ноги преодолели бы это расстояние с лёгкостью, но так, они шли, уставая, и останавливались отдыхать – теперь им некуда было спешить и некого бояться.

Конечно же, они не воспользовались общественным транспортом из осторожности и шли так. Они приближались к роще, где собирались подольше отдохнуть, ни кого уже не опасаясь.

Это была странная роща и в ней росли странные деревья. Роща была совсем небольшой, но густой и в ней росла странно мощная, густая трава. Здесь росли преимущественно берёзы, что были очень необычны – были низки и разлаписты, как яблони. Их корявые ветви торчали в стороны и гнулись к земле под весом несуществующих плодов – стволы трескались от этого.

Когда Данька проезжал мимо на троллейбусе и смотрел в окно, ему было всегда жаль эти деревья. Ему казалось, что деревья заболели и страдают от этого.

С внешней стороны рощи – вдоль дороги – росли в ряд тополя, что тоже были необычны. Ведь это были пирамидальные тополя, что растут стройными и высокими, но эти были коротки, толсты и корявы – они были бы уродами среди нормальных деревьев.

– странный сад –

– сад ненормальных деревьев –

Сад скрывал за собою отстойники, в которых что-то чёрное булькало и пахло, и деревья питались тем, что проникало из отстойников в почву. А перед рощей, за дорогой, находились стены и здания комбината, а за ними трубы и трубы, что дымили, не переставая – листья деревьев впитывали это.

А мальчишки резвились здесь – залезали на деревья, спрыгивали с веток, раскачивались на них. Радовался и Данька, забыв о своих переживаниях насчёт этого маленького леса. Но вскоре голод остановил их и заставил идти дальше. Они вышли из рощи, прошли многие гаражи – по их задворкам – где были свалки мусора; но природа и здесь зацепилась за землю и жизнь – и тут росли редкие деревья и трава.

Идти осталось недолго, за гаражами будет их посёлок, а там и закоулок, где расположен пункт приёма лома цветных металлов. Дети решили обойти посёлок, чтобы их не заметили знакомые и не рассказали их родителям.

Одной стороной посёлок выходил к дороге, за которой был комбинат, с другой стороны к нему примыкали гаражи, а сзади было пустое замусоренное пространство, а с четвёртой стороны посёлок был ограничен улицей, на которой располагались строительные организации. В переулке посёлка и улицы находился пункт. Ребята останавливались передохнуть ещё один раз, потом шли дальше – и вот он конец дороги, они пришли.

Им повезло, в пункте не оказалось очереди, и они тут же вошли в прохладную полутьму кирпичного сарая. Сарай был под крышу заполнен, здесь было много лома цветного металла, в разнообразном виде – и проволока, и неизвестные детали, и полосы. Ребята рассматривали всё.

Здесь были большие напольные весы, работник пункта помог взвалить брусок на них. И вот расчет и они окрылённые бегут домой. Деньги разделились, как раз поровну и ребята очень довольны.

– Ты на что потратишь деньги? – на бегу спрашивает Валерка у Даньки. И не дожидаясь ответа, продолжает:

– Можно купить сигарет.

Данька молчит. А Игорь полон энтузиазма.

– А можно знаешь ещё что?.. – и Валерка останавливается, останавливаются и Данька с Игорем, – можно купить выпить!

– Да нам не продадут, – тихо запротестовал Данька.

– А мы попросим Серёгу, он уже покупал нам раньше, он здоровенный, ему продадут.

– Нет, я в кино пойду, –  уверенно сказал Данька.

– Зачем? – удивились Валерка и Игорь.

– Пойду, – добавил Данька, развернулся и направился домой.

А Игорь с Валеркой хитро улыбаясь, побежали куда-то.

 

Данька прочитал в газете, о том, что будет демонстрироваться фильм, о  котором рассказывал ему брат, кинофильм который брат очень любил. Данька пошёл на завод лишь за тем, чтобы заработать денег на поход в кинотеатр. Ни по какому другому поводу он не стал бы так рисковать, потому что, уже в свои годы, понимал, что это опасно для его судьбы.

Его брат умер полгода  назад, он был на семь лет старше Даньки. Данька редко видел брата, и никаких особенно близких отношений у братьев не было, да и быть не могло – брату Даньки было девятнадцать лет и у него были свои, слишком своеобразные,

интересы, но Данька за что-то любил брата, кажется и тот любил Даньку.

Его брата звали Владимир, и он редко бывал дома. Но Владимир приходил домой – к младшему брату, когда тот ночью оставался совсем один и был ещё очень маленьким. Мать уходила на работу, и Даньку некому было уложить спать, и это делал его старший брат. Он накрывал Даньку одеялом, и так как Данька боялся темноты, то сидел с ним пока тот не засыпал. Владимир не знал сказок и пересказывал младшему брату любимые

фильмы.

Данька вспомнил, как хорошо брат умел это делать. Ведь он не только пересказывал брату содержание фильма, но и вообще всё увиденное на экране, всё запомненное, а его память была необычна – он запоминал оттенки и звуки, каждое чувство на лицах – он прекрасно умел разгадывать чувства. Умел.

Его старший брат умер от наркотиков. Так сказала ему мать. И Данька, не очень ещё, понимал, как умирают от наркотиков, он думал, что это как болезнь, так как он помнил,  каким брат бывал иногда.

У него бывали страшными лицо и глаза, он приходил домой и сидел, где-нибудь, не двигаясь, и не отвечал Даньке. И тогда Данька боялся его. Он боялся рук брата, иногда Данька видел его голые руки, и они не были как у других людей. Владимир умер не дома, а где то, мать даже не знала где. Его привезли домой грязного и в грязной одежде, совсем страшного. Но их мать выдержала – она видела Владимира разным.

А Данька помнил, как видел брата плачущим – тот всё не мог остановиться, и проклинал себя и свою жизнь. Данька почти ничего не знал о своём брате, знал только, что тот был наркоманом и что очень любил кино. И узнав, что в кинотеатре будет любимый фильм брата, решил увидеть то, что знал по рассказам. Он решил – так – вспомнить брата; он помнил его разным, но решил узнать его по его любимому фильму, узнать какой он был настоящий, узнать неизвестного человека при жизни, хотя бы и после его смерти. Понять его и сильнее полюбить его. Полюбить своего брата.

 

 

Посёлок выступил из-за зданий промышленной улицы, будто поджидая его. Как охотник на добычу, как хищник – но эта добыча никуда не денется, она сама возвращается в плен.

Посёлок «Цап-царап», где ничего не меняется, где мечты прокисли. Здесь рождаются рабочие. И дети рабочих с рождения вдыхают воздух комбината – находясь ещё за его стенами на свободе. Но это никакая не свобода – они с рождения предназначены комбинату, все они попадут туда и дети их тоже. Только они ещё не знают об этом.

Это посёлок упадка – духа и нравов. Местные жители тихо спиваются, подсознательно ощущая отчаяние своей жизни.

Но в посёлке есть и другие жители, кроме тех что приехали сюда годы назад, люди появляющиеся здесь время от времени, но они но они всё равно жители тоже, они живут здесь не телом – уезжая отсюда по домам – но душой.

Ведь здесь живут и цыгане, что продают то, что нужно этим людям – не местным – которым посёлок необходим. Бледным молодым людям, которые приходят сюда разными: и истощёнными плохо одетыми ворами, и разодетой слишком любопытной публикой. Местные здесь в плену, потому что им некуда деться отсюда – посёлок сцапал их. Приезжие здесь в плену, потому что им некуда деться от своей яростной страсти – посёлок сцапал и их.

 

 

Но Данька не знает этих вещей – потому что юн. И будет прекрасно, если не узнает, не заметит. Он не видел другой жизни, не знает её и для него всё окружающее в порядке вещей. Он уже стал замечать, что они с матерью бедны и его тяготит их бедность, но он

привык к своему дому, и ему пока ещё не нужно другого. И лишь бы мать была рядом.

Мать. Он вспомнил, что матери ещё нет дома, и опечалился этим. Но всё

же, радость в нём поддерживало предвкушение похода в кинотеатр. Он шёл мимо крохотных серых домов, мимо серых заборов. Даже если дома часто белили, а заборы красили, то они всё равно превращались в серые. Когда ветер дул со стороны комбината, то нельзя было выйти из дома, от едва видимой пыли в воздухе, и человек кашлял от трудноты дыхания. Пыль была везде, она проникала сквозь двери и оконные рамы, въедалась в стены и заборы. Да и души людей покрывались пылью, тускнели, забыв надежду.

Дом Даньки такой же, как и прочие. Хотя, конечно же, совсем другой, потому, что это его родной дом, и каждую мелочь в нём помнит, потому что эта каждая мелочь важна, она не чужая ему, а своя, близкая – столбы забора между которых скрипит калитка – знакомо, нагревшийся от солнца дерматин, которым обита входная дверь – пахнет знакомо. И внутри тоже всё знакомое.

Прямо у входа крохотная кухня – которая является ещё и прихожей, а дальше, за ней, единственная комната, тоже небольшая, здесь темновато, потому что те, кто строил дом, сделали совершенно маленькое одно окно. В холода дом обогревается кирпичной печью – в посёлке не проведён газ, хотя посёлок не где-то за городом, а в его черте. Пищу обычно готовят на электрической плитке. Их две, самодельных, купленных за «магарыч» у умельцев комбината.

Данька бросил школьную сумку к столу, за которым делал обычно уроки, что являлся ещё и обеденным. Данька включил, сразу же, телевизор, но посмотрев на экран несколько минут, поднялся с дивана, взял ведро и ушёл на улицу за водой к колонке. А придя, он включил обе электроплитки и поставил на них чайник и сковородку с разогревающейся едой. Его так и подмывало пойти и усесться перед телевизором, но он прекрасно помнил, что из этого обычно получается – он засматривался, а еда подгорала или сгорала вовсе, чайник выкипал, и поэтому он лишь взглядывал на экран, а сам находился возле плиток.

Он поел и сидел перед телевизором на диване, забравшись на него с ногами, и решал, что ему делать дальше. До сеанса оставалось ещё много времени, он не хотел сидеть дома – здесь было скучно, и не хотел дожидаться матери – она скорее всего не пустила бы его никуда, да и возможно отобрала бы деньги, а главное он не хотел чтобы она вообще узнала про деньги и про то, как они к нему попали; поэтому он решил оставить ей записку и уйти до её прихода. Конечно она отругает его, за то что он поздно придёт домой – но ведь не узнает, где он был – а он что-нибудь соврёт. Мать скоро должна была вернуться, и нужно было решать скорее. Он не пошёл гулять потому что не хотел встретить в посёлке Валерку с Игорем. Так что же делать? На троллейбусе он доедет до кинотеатра за двадцать минут. И что же он будет делать там целые часы? И он решил пойти в кинотеатр пешком, чтобы убить время.

Он обул туфли, которые стояли возле дивана (мать постоянно твердила чтобы он разувался у входной двери, но он постоянно забывал об этом) и вышел в солнце.

 

Вечернее солнце. Совсем уже низкое. На небе облака. Удаляясь от комбината и его тысячи дымов, что стали уже не видны за деревьями, а потом уже и за домами. Проспект Мира. В движении. Движется всё: люди, машины, деревья. Ожившая улица. Он идёт по своему родному городу и не знает, любит ли его или нет, он ещё не задумывался над этим. Он не задумывался – красив ли его город, он ребёнок, он не рассуждает, а чувствует. И он всем телом ощущает мир, испытывает его влияние. И что он чувствует? Что узнаёт зрением? Его развитие – созерцание. Его развитие – игра. И он, ребёнок, превращает движение по городу в игру – в путешествие.

И вот он путешественник. В некоторых местах этой улицы он никогда не бывал – проезжая обычно мимо на троллейбусе. Некоторые вещи не замечал – смотря обычно в другую сторону. Некоторых звуков не слышал. А ещё есть запахи. А ещё есть оттенки и другие подробности, которых не видно из-за грязных стёкол. И ему захотелось вдруг побежать, чтобы скорее впитать то, что там впереди, чтобы объять мир. Но он удерживает себя, чтобы не пропустить чего-то, поспешив. Ведь и маленький воробей – часть мира, а его движения, часть его гармонии. Данька смотрит на дерево; он смотрит на бетонный столб, на котором лохматятся бумажные объявления; он смотрит на пожарного у депо, поливающего из шланга красный автомобиль; на голубей, что ухаживают; на пыль, что клубится ветром.

На…

Что здесь есть, чего он ещё не увидел, не потрогал, не почувствовал? Где это? Всё увидеть! Всё узнать! Вперёд, в путешествие! И мир подыгрывает ему, демонстрируя невиденные раньше стороны.

– я всё увижу –

Не очень ещё зная, что уродливо, а что красиво – он впитывает всё: шум машин и матерную брань – донёсшуюся откуда-то; у девушки взметнулась юбка ветром; смеётся грудной ребёнок в коляске; а ветер вроде бы как и поёт. Спеть вместе с ним. Спеть бы вместе с ним! Да, хочется петь. И станцевать с деревьями и пыльным вихрем. Просто кричать во всё горло от полноты чувств. Зачем мы все не поём всё время?! Он понял вдруг, что этот весь мир – живой, и что он радуется сейчас, как сам Данька.

– увидеть улыбку мира –

Он улыбался этому миру и совершенно забыл, откуда пришёл и куда идёт, живя только своим путешествием.

 

Сумерки вокруг. Солнца уже не видно. Но виден его красный свет в небе. И облака красны. Ветер сделался холодным и уже не приятным спутником. Данька замёрз. Но кинотеатр уже виден – большой, серо-бурый, бесформенный. Данька прячет ладони в рукава свитера. Он устал за сегодня. Но забыл, сейчас, про усталость, здание кинотеатра приковало его внимание. Здание кинотеатра темно. Всё вокруг стало тёмным, потеряло цвет, потеряло свою значимость, которая была ранее. Какое-то, уже, чужое всё вокруг. И то место, куда он стремился, тоже находится одиноким и тёмным и тихим. Какие-то кусты шевелятся в темноте, какие-то деревья, где-то проезжают машины – всё невидимо, всё чужое. Мир изменился, и изменил своё чувство к нему, более не откликаясь на призыв. Стало одиноко и даже страшно.

Но он вышел из-за угла здания, и всё изменилось. Всё расцвело, но ярче прежнего. Всё загорелось и засветилось и зазвучало. У него закружилась голова – он попал в другой мир. Здание сияет какими-то надписями – буквами, цветными, яркими в темноте. Стеклянные его окна-витрины огромны, за ними тайна. На стенах разрисованное полотно, и звучит музыка, и вокруг люди – часть волшебства; и сами волшебники! красивые, говорящие.

Чудо. И ему опять хочется кружиться в танце и быть знакомым со всеми, чтобы все приветствовали его и радовались его приходу.

 

Ему хватило денег на билет на лучшие места. Он входит, со всеми, внутрь, и магия не исчезает. Здесь тихий свет и кажется, что светятся сами стены – грубые, как стены замка. Здесь тепло. Здесь звук голосов, обволакивает, околдовывает. Да он же в сказке теперь! И чудо может произойти в любой момент.

Вход в зал. Кресла и экран. Он садится. Свет гаснет, но расцветает экран.

 

КОНЕЦ