Выйдя на крыльцо с сигаретой в зубах, чтобы полнее насладиться красотой вечера, я заметил, как в приоткрытую калитку скромно забрел Черный. Александр Сергеевич увидел его в окно и вышел гостю навстречу. Черный сделал несколько шагов, остановился в нерешительности и принялся часто дышать, высунув язык.
– Ну, чтож ты, входи, раз пришел,- радушно пригласил Александр Сергеевич.
– Неа,- хмуро отозвался Черный.- Не пойду…
– Почему?- удивился Александр Сергеевич
– Боюсь,- последовал краткий и честный ответ.
– Кого?
– Его вон,- Черный кивнул на меня.
Я усмехнулся:
– Трус проклятый.
– Сам трус,- опустив глаза, буркнул Черный.- Я попозже зайду,- пообещал он Александру Сергеевичу и, понурившись, вышел на улицу.
Однажды ночью нас с Александром Сергеевичем разбудил странный шум. Будто что-то небольшое, но увесистое, по полу катится. Я включил фонарик на зажигалке и в его голубом свете мы увидели, как через щель в подпол небольшой кто-то и шерстью покрытый с пят до головы, пытается протащить картофелину вдвое себя больше. Сам шерстистый в щель пролез, но корнеплод уперся, как живой и ни в какую. Мы наблюдали все это, не издав не звука. Интересно было, что же дальше будет. А дальше вот что было.
Шерстистый из щели мордочку высунул и как давай картофелину обкусывать. Обкусывал-обкусывал, да притомился, отдохнул недолго и снова. Всю пообкусал. Ничего не оставил. А после – скрылся.
Утром же, проснувшись, мы те пять штук корнеплодов, что Александр Сергеевич за каким-то бесом вечером на полу разложил, не обнаружили. Зато обнаружили записку следующего содержания:
«Штоб завтра жи сдесь сто картошик была! А нито худа будит!!!» Хамяк.
Я, честно сказать, забоялся, все-таки содержание записки, как ни крути, было угрожающим. Поэтому предложил откупиться. Однако Александр Сергеевич напротив, кровь его нерусская вскипела, гордость взыграла, дух взбунтовался и вознамерился он Хомяку войну объявить. Что сейчас же исполнил. Вырвав из моего дневника страницу Александр Сергеевич крупными буквами начертал слова ультиматума: «Хомяки – козлы!!!» и вечером бросил сию эпистолу в подпол. Вовсе не удивительно, что после такого дерзкого послания мы всю ночь, не смыкая глаз и сжимая во вспотевших ладонях эфесы своих сабель, да рукояти пистолетов, просидели на кроватях… Хомяк не пришел. Пару раз только прошуршал на улице и более ни звука. Александр Сергеевич очень расстроился. А еще больше он расстроился утром, когда выяснилось, что хомяк, применив обходной маневр, спер тапки Александра Сергеевича. Видимо, удовольствовавшись такой подлой местью, грызун больше не показывался.
Александр же Сергеевич места себе не находил. Каждый день писал злобные, колкие эпиграммы и кидал исписанные листки под пол. Все надеялся навязать врагу честный поединок. Бестолку. Тот и в ус не дул. Несмотря на всю тщетность усилий Александр Сергеевич занятия своего все не оставлял пока однажды я, пожалев о бессмысленной трате бумаги, ни запретил ему терзать мой дневник. Александр Сергеевич очень на меня обиделся и отказывался разговаривать целый день. Все бурчал себе что-то под нос. Наверное стих ругательный про меня сочинял, да вот беда – записать было не на чем…
Александр Сергеевич и Владимир Андреевич поссорились. Не знаю, что послужило предметом их ссоры, потому как проснулся по своему обыкновению поздно. К тому времени ссора их уже набрала обороты. Вышедши на крыльцо, узрел я такую картину: Александр Сергеевич, сидя за столиком, ноги скрестив на перилах, ел войлочную вишню, которой на столике было полна тарелка, и надменно плевал косточками во Владимира Андреевича, стоящего неподалеку. Владимир же Андреевич, покраснев от злости, бранился, на чем свет стоит, однако не только с места своего не уходил, но даже не пытался уклониться. Взглянув на него, облепленного вишневыми косточками с головы до ног, я понял, что ругаются они, таким образом, уже давно. Некоторое время молча наблюдал за товарищами, ждал, чем же дело закончится, однако вскоре ждать мне надоело, и я решился спросить Александра Сергеевича, что же, собственно, между ними происходит. Александр Сергеевич, не удостоив меня и взглядом, продолжал свое занятие. Таким образом, мне не оставалось ничего другого, как отнять у него тарелку и, съев одну вишню, плюнуть косточкой в его надменную рожу. Александр Сергеевич тут же посмурнел и, спустив ноги с перил, подошел к Владимиру Андреевичу.
– Прости, брат, погорячился я,- неловко извинился он.- Дай хоть обниму тебя, экой ты… Запа-ачкался…
После этих слов Александр Сергеевич принялся стряхивать с сюртука Владимира Андреевича налипшие вишневые косточки. Тот стоял молча, видимо, все еще дуясь, однако не сопротивлялся. А после того как Александр Сергеевич придал ему более достойный вид оба они, дружески обнявшись и расцеловавшись, отправились на канал купаться.
Владимир Андреевич с первого дня своего появления у меня на даче придумал презабавнейшую штуку. По вечерам выходил он на крыльцо и завывал народные песни не своим голосом… Голосом пьяного Александра Сергеевича. Через неделю таких вокальных упражнений леди N., завзятая феминистка, преданнейшая ценительница оперы, красавица и моя соседка, находясь на своем участке и случайно увидев Александра Сергеевича, стала ласково увещевать его:
– Алескандр Сергеевич, миленький, перестаньте петь на закате. От вашего голоса у меня ноют зубы, да дурные сны видятся…
Поначалу смущенный Александр Сергеевич пытался оправдываться, ссылаясь на совершеннейшее нечеловеческую вредность Владимира Андреевича, однако, уяснив всю безуспешность своих попыток, при виде леди N., он досадливо морщился, махал рукой и от стыда убегал в дом.
Мы с Владимиром Андреевичем со смеху покатывались…
Вчерашним вечером Александр Сергеевич раздобыл где-то восемь бутылок вина и блок сигарет. Мы с Владимиром Андреевичем очень удивились такому приобретению, так как денег у Александра Сергеевича не водилось.
– Александр Сергеевич, брат… Это чего это?- ошарашено вопросил Владимир Андреевич.
Вместо ответа Александр Сергеевич лишь хитро усмехнулся, да показал язык.
Стоит ли говорить, что ломали мы головы над этим вопросом совсем недолго, а вместо этого немедленно напились.
Напившись же пьяным, Александр Сергеевич, обратив свой взор к звездному, по ночному времени, небу, чистым, звучным голосом читал по памяти «Илиаду», да швырял пустые бутылки через забор. Мы с Владимиром Андреевичем слушали его уже в полудреме.
А, поутру проснувшись, хмурый Александр Сергеевич вышел из дому во двор, где к этому времени его уже поджидала мелкая неприятность: хозяйка участка слева от моей дачи, богобоязненная, добрая старушка, имени которой я так и не узнал, обнаружила следы вчерашней проказы.
– Ой, Александр Сергеевич, эта хто эта набедокурил мне тут???- жалостливо поинтересовалась она, потрясая несколькими бутылками, одна из которых была наполовину заполнена окурками.
– Ну, судя по всему, мамаша, вчерась вы много пили, да к тому же еще и курили,- не моргнув глазом, отвечал виновник.
– Ой,- растеряно пробормотала старушка.- Как же это я???
Александр Сергеевич лишь плечами пожал, и, весьма довольный собой, вернулся в дом, оставив соседку в полнейшем недоумении. Ведь не могла же она подумать, что Александр Сергеевич такой номер может выкинуть…
В среду в нашей небольшой компании состоялся непродолжительный и совершенно дурацкий разговор. А так как такие разговоры сейчас совершеннейшая редкость, то я решился записать его для потомства.
Вечером, как обычно, после сытного ужина, Александр Сергеевич, Владимир Андреевич и я расположились подле костра, зеленый чай, да табачный дым вкушать. Завязалась беседа. Ничем не примечательная. Обычный мужской треп между знакомыми хоть и недавно, однако, успевшими притереться друг к другу и к тому же крепко сдружиться. Вспоминали детские свои проказы, хвастали количеством охмуренных в годы безоблачной юности дев. Беседа наша была неспешна и длилась довольно долго, потому как чашки опустошались не один раз. Но потом, когда стемнело, все как-то вдруг замолчали и принялись в огонь глядеть, завороженные его игривым непостоянством. А наступившую тишину так приятно разбавлял негромкий, почти даже ласковый, скрип сверчков.
Внезапно Александр Сергеевич встрепенулся, словно ото сна, стряхнул задумчивость и внятно произнес:
– Бно!
После же торжественно замолчал, окидывая нас презрительным взором.
Мы с Владимиром Андреевичем смутились зачем-то, стали украдкой переглядываться.
– Бну?- Решился наконец переспросить Владимир Андреевич.
– Ийэ-э-э!- Замахал на него руками Александр Сергеевич.- Бно!
И он снова торжественно замолчал, вздернув гордо нос.
– Бно,- заметил я утвердительно.
Александр Сергеевич часто закивал и подтвердил:
– Бно!
– Хех,- восхищенно покачал головой Владимир Андреевич.- Бно!
Поднявшись после сказанного с кресла в котором сидел, он отправился спать, по пути тихонько переговариваясь о чем-то с самим собой.
Александр Сергеевич с утра ушел на рыбалку и не возвращался до самого вечера.
Чуть свет он разбудил меня, спросить, где находится снасть. Я отправил его сначала к дьяволу, а после на чердак, где, по моему разумению должна была оставаться удочка: в прошлом мне очень нравилась рыбная ловля. Александр Сергеевич долго бродил по чердаку, громыхая всякой, валявшейся там, дрянью, да так нудно. Тем не менее, мне удалось заснуть, правда, ненадолго. Отыскав удочку, Александр Сергеевич спустился и снова меня разбудил: теперь ему понадобилась приманка, то бишь дождевые черви. Я попытался было обстоятельно объяснить, где находится лопата, и что я думаю о человеке, поднимающемся с постели спозаранку и мешающем спать другим, но Александр Сергеевич, бесцеремонно перебив меня, объяснил, что сам копать, а уж тем более складывать червей в банку он брезгует. Потому, собственно, и обратился ко мне, как к товарищу более искушенному в делах подобного рода. От такой сверхчеловеческой наглости даже спящий Владимир Андреевич вспылил и запустил в Александру Сергеевича своим тапком. Александр Сергеевич грустно вздохнул: при взгляде на тапок Владимира Андреевича, ему вспомнились его тапки, гнусно похищенные злобным грызуном, однако нисколько не раскаялся и посягательств своих на мой мирный сон не прекратил. Пришлось-таки мне выбираться из-под одеяла, да идти копать червей.
Наконец собравшись, Александр Сергеевич покинул дом, только после этого я смог вернуться в остывшую уже постель.
День прошел ничем не примечательно, но ближе к вечеру нас ожидало несколько сюрпризов.
Вернувшийся с рыбалки Александр Сергеевич, неумело трубя губами какой-то торжественный марш, похвастал уловом – здоровенным язем, килограмм на семь. Владимира Андреевича в ту пору на даче не случилось, так как на днях, неутешная вдова покойного ныне банкира Анненского, премилая К.Т., зазывала его в гости, дать ей пару уроков игры на фортепиано. Сегодня Владимир Андреевич решился, наконец, воспользоваться столь лестным предложением.
Я похвалил Александра Сергеевича, поздравил его с великолепным уловом и принялся за приготовление ухи. Когда та была уже почти готова, вернулся Владимир Андреевич, задумчивый и слегка рассеянный. Александр Сергеевич, только заметив, как тот входит в калитку, тут же бросился хвастаться, однако Владимир Андреевич, кивая невпопад, да глядя себе под ноги, казалось, совсем не слушал товарища. Александр же Сергеевич не обращал на то никакого внимания, знай – нахваливался.
Вдруг солнечный свет померк, а небо над нами заполнилось шелестом многих сотен крыльев и хриплым карканьем многих сотен глоток. Взглянув наверх, мы втроем оторопели от восторга: огромная стая ворон неторопливо, словно глубокая северная река, текла над нашими головами куда-то на юго-восток. Такое незабываемое, бесподобное зрелище! Птичий поток широкой лентой разделил небо на две части, скрыл от глаз солнце, и не было видно конца ему. Природа затихла, будто наблюдала вместе с нами за движением своих детей, только шелест и карр наверху и ни звука больше…
– Воронье!- восхищенно, как ребенок, воскликнул Александр Сергеевич.- Вороний Народ!!!
А мы с Владимиром Андреевичем глядели молча, пораженные величием и подавляющим великолепием их движения…
Но вот поток иссяк, обнажив лазурную глубину неба.
Уха была уже готова, поэтому Александр Сергеевич, держа наготове тарелку с ложкой, уселся за стол. Я стал нарезать хлеб тонкими ломтиками. И только Владимир Андреевич все стоял во дворе, не мигая, смотрел на медленно алеющее солнце и, задумавшись, насвистывал простенькую мелодию.
– Пойдем, брат Владимир Андреевич, уху кушать,- кликнул я его.- Александр Сергеевич знатного язя изловил.
Он посмотрел на меня, слегка прищурив правый глаз, странно так:
– А знаешь, брат,- пробормотал, улыбнувшись, Владимир Андреевич.- Ведь они мне родня…
– Да?- растерявшись, спросил я.
– Да-а…- кивнул он.
До сих пор я с ужасом вспоминаю ту жуткую ночь с первого на второе августа. Часа в три меня и товарищей моих разбудил страшный гвалт на улице, заставивший нас вскочить с кроватей и приникнуть к окнам. За забором шарахались люди, точнее кто-то внешностью похожие на людей… Много… Много… С факелами в руках, вилами, лопатами, кольями. Подвижный, красноватый свет огней освещал их лица. Злобные, перекошенные от безумной ярости. Они кричали что-то грубое, матерное и шли куда-то.
Толпа. Без разума. Неразделимая, наверное, оттого и страшная. Чудище бесформенное, слепое и в том черпающее свою всеразрушающую силу. В неведении творимого. Толпа ползла по улице пьяная, грязная, оборванная. Сотни ног шаркали по земле нестройно, вразнобой, поднимая пыль. Толпа чихающая, ворчащая, клокочущая. Голос ее неразборчивый, разбивающийся на все мыслимые оттенки лишь изредка сливался в один так, что можно было разобрать неопределенную, но мощную угрозу:
– Ужо вам!!! Ужо вам буде!!! Грядет новый царь!!!
И снова голос разбивается и каждый вопит о своем и не разобрать ничего больше.
– Ужас… Ужас… – шепнул кто-то за моей спиной.
– Полковник Куртц?- одними губами окликнул я бесформенный контур, маячивший позади, но он мгновенно растворившись в темноте, ничего не ответил.
– Что это?- испуганно спросил Александр Сергеевич.
– Тише, брат,- шикнул на него Владимир Андреевич.- Не видишь – чернь бунтует…
И непонятно было мне, наблюдающему со стороны, чего же хотят эти люди. Их общий рев становился совершенно неразборчив. Один только голос хриплый, властный словно парил над толпой, ярко выделяясь на общем фоне.
– Предводитель их,- Владимир Андреевич сплюнул.- Каналья! Изловить бы подлеца, да нагайкой по морде, чтоб не бунтовал попусту!
Мы с Александром Сергеевичем удивленно покосились на товарища: столько злобы было в угрозе его.
Тем временем чернь прошла мимо, даже не взглянул никто на мою дачу.
– Тихо сидите,- приказал нам Владимир Андреевич, надевая телогрейку поверх исподнего.- Авось образумится все…
– А ты куда, брат?!- шепотом воскликнул Александр Сергеевич.
– Там может моя помощь понадобится,- Владимир Андреевич кивнул головой в сторону гула.- Я недолго… Не высовывайтесь!- предостерег он напоследок и вышел в ночь.
Мы с Александром Сергеевичем посидели в доме, сколько хватило терпения, но после того как волнение за судьбу товарища взяло верх, решили на крыльцо выйти. Покурить опять же, нервы успокоить. Тем более что чернь, кажется, была уже на соседней улице. Там, в таком безопасном далеке, слышался женский визг, звон бьющихся стекол, виднелось оранжево-алое зарево пожара.
– Ужо вам! Ужо вам буде!!!- по-прежнему хрипел предводитель.
– Истребляйте всех скотов!- шепнул мне на ухо мистер Куртц, материализовавшись на мгновение за спиной.
– Ужас!!! Ужас!!!- тонким фальцетом воскликнул Александр Сергеевич.
Я закрыл глаза и на обратной стороне век, словно на телеэкране, увидел нас с ним сидящих на табуретах возле окна, сгорбившихся и словно бы постаревших на пару десятков лет. В этот момент вернулся Владимир Андреевич, чумазый, весь пропахший гарью и водкой. Утро уже разбавляло мрачную темень. Владимир Андреевич вошел тихо, словно призрак, будто боясь нас разбудить, однако, заметив, что спать мы и не думали, а, напротив, собрав все, что могло сойти за оружие, приготовились отразить возможное нападение.
– Страшно?- хмуро улыбнувшись спросил Владимир Андреевич.- Ничего, братья, разошлись уже все… Только на соседней улице дачу Коломышева – тенора, подпалили… Да самого его… Рот разорвали, челюсть выломали, глумились… «Спой-ка теперь, соловей!!!»,- кричали. А у него глаза с куриное яйцо, из орбит повылазили, кричать хочет, да только гудит и плачет, и ужас в лице. Те, как потешились вдоволь, на его же воротах его и повесили. Соседи теперь только сняли, к похоронам готовят, мир праху…- Владимир Андреевич перекрестился.- Ох и дикий народ! Особенно чингизиды эти… Ничего ни святого ни человеческого. Орут, вопят, как шакалы, а чего хотят и сами не понимают… Однако дочку Коломышева я вызволил… Хоть тут успел, бедняжка – сиротой осталась. Она поначалу в доме спряталась, а как дачу-то подпалили не выдержала, закричала… Она теперь у леди N во сне забылась. Та боится как бы горячки не приключилось… Ох и тошно мне,- прерывисто вздохнул Владимир Андреевич.- Слушай, брат Александр Сергеевич, сгоняй к Евсеичу за самогонкой, я только что у него был, он поймет… А ты, брат Юрий Владимирович, пойди выкопай пару луковиц… Ох и тошно мне…
Меня всегда мучил вопрос: где же заканчивается сон? Там где поступки видимых персонажей становятся осмысленными? Где причина влечет за собой следствие? Где Абсурд спотыкаясь падает, разбивается на мелкие осколки, превращается в серебряную пыль? Где не находится уже места глупости, мистике, волшебству… Сон заканчивается в Реальности – это знает каждый. Однако понятия эти находятся в тех же отношениях что и предмет и его отражение. И кто может с уверенностью сказать, что он находится с той стороны зеркала? И что если вдруг, шаловливым росчерком чьего-то пера все смешивается. Причина становится следствием, смысл – бессмыслицей, время переворачивается на бок и течет вспять, а поток его разбивается на множество ручейков… Как же тогда понять обывателю спит он уже или уже нет? Или еще нет?
– Кар!
Хриплый крик за пределами моего сна, где незнакомые люди играют в карты, швыряя их друг в друга. Оттуда, с той стороны, из Реальности. Расцвеченные мысли сновидения расплываются и пропадают. Я проснулся недовольным.
– Кар! Кар-р!- тот же крик.
На улице светало, однако в доме на окнах занавески задернуты, поэтому свет еле пробивается. Мне были видны лишь очертания близких предметов: кровати Александра Сергеевича, его самого, приподнявшего голову. Кровать же Владимира Андреевича стояла в дальнем, самом темном углу, поэтому что происходило там, было не разглядеть. Но именно в той стороне возник крик, разбудивший нас.
– Александр Сергеевич, что это?- шепотом спросил я.
Тот ответил, резко повернув ко мне лицо:
– Не знаю, брат, я сам только что проснулся.
– Кар!- донеслось с кровати Владимира Андреевича.
– Эй, брат, это ты что ли?- крикнул я погромче, полагая что ему просто снится нехороший сон.
– Ка-ар?! Кар-р!- в ответ.
Мне страшно стало.
И внезапно скрипнула сетка – Владимир Андреевич видно с кровати спрыгнул. Топнул громко и бросился к нам бегом. Ноги босые по полу шлепали. Из темноты он бежал – брат наш. И проявился вдруг совсем близко. Глаза как у безумца – в них сумасшествие и озорное веселье.
– Кар-р!- крикнул он в лицо Александру Сергеевичу.
– Ка-ар!!!- склонился надо мной.
Потом выпрямился, склонил голову набок, стал руками махать словно крыльями. Мы с Александром Сергеевичем ни живы ни мертвы сидели, что делать не знали. А Владимир Андреевич, знай, только руками махал, да каркал жутко.
Замолк внезапно, глазами из стороны в сторону водит и будто прислушивается. Хлопнул затем Владимир Андреевич себя руками по бокам и прочь из дому побежал.
Александр Сергеевич вскочил, я тоже. Бросились мы за братом нашим вдогонку как были в исподнем, так на крыльцо и выбежали… Глядим, а во дворе уже никакого Владимира Андреевича нет. Только Ворон есть. Огромный, с человека ростом, черный как смоль. Стоит, склонив голову набок, смотрит на нас и будто бы ухмыляется иронично… Хотя здесь я приврал наверное: как же ворон ухмыляться может?
– Кар-р!- воскликнул он голосом Владимира Андреевича. – Ква-а-а!!!- зачем-то.
Взмахнул крылами и взлетел, превратился в точку, растворился в малиновом небе – только мы его и видели.
– Юрий Владимирович, брат, айда на канал,- грустно предложил Александр Сергеевич.
Последнее время, после отлета Владимира Андреевича, он был на себя непохожий: молчаливый, задумчивый…
– А что там?- спросил я.
– Пойдем… Не упрямься…
Я согласился, полагая, что купание может пойти Александру Сергеевичу на пользу, вернуть ему прежнюю жизнерадостность.
Когда же мы пришли на канал, оказалось, что он вовсе не собирался купаться, даже раздеваться не стал. Просто вышел на берег, снял туфли, носки, закатал штанины до колен и прошелся по мелкой воде. Аккуратно, будто по хрупкому весеннему льду, ступая Александр Сергеевич пошел на глубину. Я наблюдал за ним с берега. Шаг за шагом он продвигался все дальше и дальше, однако даже там где глубина была по шею, вода едва скрывала его ступни. Побродив недолго, Александр Сергеевич вернулся и протянул мне открытую для рукопожатия ладонь.
– Ну что, прощаться будем,- подмигнув промолвил он.
Внутри меня все сжалось и от предчувствия скорой неизбежной разлуки в глазах защипало. Тоска опустошающая.
– Как же это, Александр Сергеевич?- мой голос предательски дрогнул.- Уходишь?
– Да… Пора…
Я пожал его руку, что еще оставалось…
– Может задержишься? Скоро груши созреют…
– Нет, брат, не могу… Боюсь обознаются – распнут…
– Да…- я покачал головой.- Вернешься?
Александр Сергеевич виновато улыбнулся:
– Вряд ли… Мне нужно теперь до Нью-Йорка добраться… Там, под рождество, возле одного дома на Манхеттене – на пересечении 72-стрит и Централ-парк Вест, меня будет ждать человек по имени Холден… Мы с ним встретимся в понедельник поздним вечером …
– Успеешь?- спросил я.
– Это неизбежно,- вздохнул он и, отойдя от берега, побрел против течения.
– Александр Сергеевич,- окликнул я брата.
Он обернулся и, сцепив руки над головой в прощальном жесте, воскликнул радостно:
– Эй, Юрий Владимирович, теперь мое имя Джон!
– Джон?
– Просто Джон!
– Прощай, Джон,- крикнул я.- Я помню тебя!
– Прощай, брат…
Я помахал ему в ответ и потом долго смотрел вслед, думая о том, что теперь меня уже ничего не держит здесь, настала пора и мне собираться в дорогу.
В конце лета я вернулся в Томск – в город, который я до сих пор искренне люблю той жаркой, юношеской любовью. И день моего приезда, как это ни странно, совпал каким-то праздником моих близких. То ли день рожденьем, то ли новосельем. Вечером вся компания собралась на квартире нашего общего приятеля. Конечно же пили, конечно же пели, конечно же делились впечатлениями о прошедшем лете. Здесь же в этом веселом беспорядке присутствовали несколько незнакомых мне прелестнейших леди. Я рассказал о своей жизни на даче с Александром Сергеевичем и Владимиром Андреевичем. Кто-то посмеялся, кто-то призадумался, но только одна из тех самых леди смотрела на меня широко раскрытыми глазами и недоумевала.
– В чем дело?- улыбнувшись, спросил я, поймав ее взгляд.
– Но это же неправда!- возмутилась она.
– Почему же?- я улыбнулся еще шире.
– Ведь Александр же Сергеевич давным-давно умер,- девушка произнесла эти слова благоговейным шепотом и осторожно оглянулась через плечо, будто страшась наказания за свои слова.
Вся компания покатилась со смеху.
– И что же?- сквозь смех спросил я.- Ведь я родился мертвым – это же не мешает тебе говорить со мной, да мало того – еще и спорить со мной.
Глаза леди стали еще больше, она приоткрыла ротик, чтобы сказать что-то, но не нашлась с ответом.
Подмигнув ей, я поднялся на уже несколько нетрезвые ноги и поднял свой бокал за здоровье всех живущих.
