Я находился в глубокой депрессии, думаю, в значительной степени из-за наркотиков. Это был безумный отрезок моей жизни, многие вещи, как мне казалось, утратили смысл.… Внутри была пустота.

Пол Маккартни

 

24 декабря 1969 год.

 

Время на мгновенье останавливается. Руки беспомощно парят в воздухе, я падаю. Опухшую скулу свело. В уши залетает коктейль из ругани, смешанной с криком. Грушевидная лампа склоняется вслед за мной – на пол.  В спину врезается паркет. Дыхание напряженно. Белый свитер покрывается хлипкой жидкостью, нос разбит, как и губа. Ладонь твердеет, несколько раз отправляю руку, сжатую в кулак вперёд. Его рот перестаёт изливать поток грязной ругани.

–  Успокойтесь…          

Но мы  не слышим и продолжаем дальше лупить друг друга. Схватка заканчивается для меня, длинные пальцы обвивают шею.

– Сделайте что-нибудь! – Она на грани истерики.

В ответ взрываются вспышки фотоаппаратов, а  предприимчивый оператор успевает приблизиться к нам и запечатлеть побоище с разных ракурсов.

– Что здесь происходит?!

Руки разжимаются, оставляют шею в покое. Я дышу. Лик врага отступает, передо мной другое лицо – мальчишеское, с кривым носом и большими  верхними зубами.

– Стив, твою мать! Отключи камеру… – Крикнул он.

– Ты совершил большую ошибку, Пол. – Джон снимает разорванную рубашку и швыряет в угол.

– Животное! – В её глазах сверкает загадочный блеск.

Она достаёт платок из сумочки и пытается прикоснуться к лицу Джона, но он отбрасывает ладонь.

– Йоко, со мной всё в порядке.

Сплюнув на пол окровавленный сгусток, Джон исчезает за дверью.

 

***

– Знаешь, мне надоело! Надело пахать как проклятый! Мы записали сто лишним песен за какой-то грёбанный месяц! Тридцать паршивых дней без отдыха и сна… Я молчал, когда ты раздувался как неизвестно кто. Хочу отдохнуть от всего, от твоих претензий.

– От моих претензий? Эй, Джон… ты здесь строишь из себя, не пойми что! Решил стать Мессией? Мне тошнит от твоих загонов,   только и делаешь, что вытворяешь всякого рода глупости и выдаёшь весь кусок дерьма за искусство…

– Ещё одно слово Маккартни…

– У меня в запасе тысяча слов, все они посвящены в твой адрес. Джон – ты ноль!

***

                Почему свет ослепляет в первые секунды? Перед тем как нажать на рубильник, всегда закрываю глаза, так легче привыкнуть к «домашнему солнцу».

                 Пустой стакан виски опустошается, лёд хрустит на зубах, а хмель разбавленный водой,  не может унять головную боль и наоборот усиливает её. Заезженная пластинка Фрэнка Синатры со сладким мелодичным звучанием приумножает злость. Газета, попавшая в руки, с  лицом Джона на обороте превратившись в комок, летит прямо в урну. Ненавижу его!

                В зеркале мелькает  бородатая физиономия, в багровых синяках и разбитым носом – моя бородатая физиономия.

– Милый, как твои дела? – Шепчет женский голос из трубки.

– Линда, родная, не сегодня, – отвечаю я и оставляю телефон в покое.

Облокотившись в кресле, закрываю глаза, закидываю руки за голову – засыпаю, ноги аккуратно располагаются  на журнальном столике между поэзией Вальтера Скотта и серым пиджаком.

– Никто не узнает об этом, – дыхание Джорджа окончательно лишило сна. – Стив не хотел отдавать плёнку, как и фотографы. Пришлось выложить по несколько тысяч долларов. Джон будет держать язык за зубами, сказал, что забудет об этом, если ты не заговоришь. Думаю, ты  не хочешь вовлечься в скандал.

Не торопясь, наливаю виски в стакан.

– Ты живой там?

– Как никогда раньше…пресса не узнает, им хватит того, что мы вытворяем на сцене.

                По дороге, освещаемой бледно-розовыми фонарями, с жутким рёвом пролетают машины. Завтра вспыхнет рождественская суматоха, народ напьётся, будет поздравлять друг друга, искренне улыбаться и надеяться, что следующий год будет лучше, изменит жизнь, поменяет планы. Кого они обманывают?

                Треск из камина отвлёк от окна. Белый ковёр касается носа, руки ласкают  его, глаза увлечённо смотрят на огонь.

– Мистер Маккарти, вам письмо.

Горничная таращится меня, а точнее изучает синяки под глазами. Улыбнувшись, забираю конверт и закрываю дверь.

                Знаешь, Пол, что я испытываю сейчас? Ошибаешься, не ненависть. Я не враждую, ты спровоцировал меня, оскорбил перед друзьями и любимой женщиной. Чёрт возьми, неужели всё  катится к какой-то матери!? Раньше помню, смеялись над снобами, над их важными лицами, а сейчас ты один  из них! Да, Пол ты СНОБ! ТЫ ЖАЖДЕШЬ ДЕНЕГ, ХОЧЕШЬ, ЧТОБЫ ВСЕ ПОДЧИНЯЛИСЬ, СЛУШАЛИСЬ.               В ПРОШЛОЙ ЖИЗНИ, СКОРЕЕ ВСЕГО, ТЫ БЫЛ ПЛАНТАТОРОМ, ЖЕСТОКО ГОНЯЛ РАБОВ, А ПО ВОСКРЕСЕНЬЯМ ДЕЛАЛ ВИД, ЧТО МОЛИЛСЯ В ЦЕРКВУШКЕ И КОГДА ПОДНОСЛИ МИСКУ, ДАВАЛ СКУПЫЕ ПОЖЕРТВОВАНИЯ. Я презираю лицемеров – ты превратился как раз в такого…

Не знаю кто тебе уже, Джон Леннон.

                Огонь проглотил бумагу как голодный зверь, не евший пищу несколько суток. Вначале она почернела, потом сморщилась и с шипением преобразилась в комок.

– My way…- бархатным голосом поёт Синатра.

                Насколько он устарел, но по-прежнему пользуется успехом. Ему незнакома проблема конфликта, потому, что у него нет группы, нанял себе инструменталистов и всё – живи спокойно. Обидно, когда соратники начинают считать тебя извергом.

Ручка неохотно написала первые строки на бумаге:

Я хочу, чтобы наша музыка не касалась ПОЛИТИКИ, Я НЕНАВИЖУ ПОЛИТИКУ, МНЕ НА НЕЁ НАПЛЕВАТЬ, я хочу петь о любви, о дружбе…

                В глазах одна пелена, всё кружится и куда-то катится, конечное направление без точки возврата.

Евгений Беловал

11.12. 2012 год