Сама мысль начать этот процесс с короткого, ненавязчивого визита, сейчас вызывала у него некоторые сомнения. Это был детский, еще не до конца изжитый страх необратимости, но он старательно боролся с ним каждый раз, когда творил какую-нибудь глупость. Ну, разумеется, и когда принимал важные решения тоже. С другой стороны, не отправлять же главе индустриального гиганта «Сайбериа Индастриз», фирмы, которая умудрялась выдерживать конкуренцию с самой великой и ужасной Компанией Полкина и Никитина, электронное письмо-дразнилку в формате «Давай знакомиться, у меня для тебя кое-что есть!»

Он улыбнулся этой мысли, обратил внимание, что на светофоре уже загорелся зеленый, и соседи сзади готовы начать торопить его, и глубоко, но плавно, без лишней нервотрепки, вдавил педаль газа, уйдя со светофора с ошеломляющим рядового обывателя эффектом. Вот за что он любил свое пижонское  спортивное купе «субару», на котором автопилот включался всего один раз – и то, чтобы продемонстрировать возможности машины на треке салона при покупке. Он слишком любил показать, кто он есть на дороге, а потому считал своей святой обязанностью вести только сам – иначе, какая это, к черту, самодемонстрация – задать программу и дать машине самой ехать и производить все маневры? Общество в целом слишком глубоко ушло в автоматизацию, считал он. И присоединяться к этой тенденции ему не очень-то хотелось.

Поддерживать уникальность. Быть собой. Не идти на поводу у социума. Чем глубже уходило в общество в дебри гипериндустрии, в глубину и без того разросшихся информационных паутин, тем сомнительнее выглядели все эти пункты демонстрации индивидуальности и тем меньше шансов оставалось действительно выделяться из толпы иначе, как многомиллиардными состояниями и сопутствующей властью. Тенденции, заданные добрую сотню лет назад,  документально зафиксированные на десяток лет позже и вскормленные беспокойными двадцатыми-сороковыми годами прошлого века, фактически, привели общество – в глобальном смысле этого слова – к состоянию подвижной живой массы – липкой, тягучей, цветастой и обидчивой на попытки выделиться сверх меры. Способности к творчеству и созиданию четко разделились на два направления – полезное с коммерческой точки зрения и субкультурное, а разделившись – построили между собой стену непонимания, дабы хоть как-то разнообразить серый быт обывателя. Найти себя было возможно только по одну из сторон стены, середнячков общество не принимало – ни европейское, всегда считавшее себя свободомыслящим и прогрессивным, но переболевшее чумой мультикультурализма и ставшее уставшим и озлобленным на весь мир, ни евроазиатское, сохранившее добрые остатки шовинизма вопреки уверенной в своей лояльности национальной и социальной политике властей, ни – тем более – азиатское, в котором всегда болезненно остро выделялись все мельчайшие детали отношения человека к окружающему миру. С легкой усмешкой на процесс социальной деградации могла бы смотреть Северная Америка – практически вся, от Аляски до Мексики. Но в данном случае ключевой будет именно оговорка «могла бы», поскольку трагичный донельзя экономический кризис конца иссякшего десять лет назад века, инициированный, по большому счету, качественным подъемом авторитета Федерации и сломавший хребет хитро продуманной, рассчитанной на века экономической схемы США, вымотал американцев до такой степени, что смеяться они могли разве что сквозь слезы.

В конечном итоге, думал Константин Вилчек, и поделом им всем. На сегодняшний день Федерация получила то, к чему стремилась долгие и кровопролитные десятки лет до пришествия Компании. Только тогда она стремилась ночью, во сне, пока никто не видел, а днем работала ровно с обратным эффектом. Теперь все было наоборот, и, возможно, именно это сделало общество Федерации более монотонным, более удовлетворенным, менее острословным – а это не только ключ к уверенности в завтрашнем дне, это ключ еще и к нравственной деградации, как ни прискорбно. Иногда Вилчек спрашивал сам себя – не деградировал ли он сам за последние годы жизни, будучи таким же, в принципе, обывателем, как и сновавшие вокруг граждане разных цветов одежды и запахов туалетной воды, но с примерно одинаковым содержимым черепной коробки? Точнее – он пугал себя время от времени, становясь этакой Дороти Хэйр, поймавшей себя на грешной мысли о спокойствии и благоденствии обывательской жизни. Только вместо булавки он использовал самоуничижительную мысль о слиянии с безмозглой толпой, мнением которой он, как авторитетный в определенных кругах журналист московского филиала довольно крупной международной газеты «Демокраси Дайри Лист», должен был помыкать, как дирижер оркестром – легко, непринужденно, выверенными движениями волшебной дирижерской палочки.

Каждый раз, оправившись от шока этого укола, он взвешивал все «за» и «против», помечал свои осознанные ошибки и приходил к мысли, что с ним все в порядке, и он все та же индивидуальность. Садился за руль своей индивидуально ведущей себя машины и с индивидуальной манерой езды приезжал к своей индивидуальной девушке, чтобы индивидуально заняться с ней сексом в сами угадайте какой форме.

Наверное, думал он иногда, стремление к индивидуальности произрастало в нем с самого детства – с первых попыток выделиться на фоне одноклассников интеллектом, а не красотой или физической силой, при том, что он был далеко не самым хилым мальчуганом в классе. Он начал сочинять рассказы и небылицы еще не умея писать, что-то даже запомнил и записал своим корявым почерком, в котором его мать старалась видеть симптом гениальности. Потом забросил это на какое-то время и увлекся спортом, но уже к старшим классам опять ударился в литературную тему, начал фантазировать и писать – много, упорно, стараясь создать что-то новое, несмотря на то, что за сотни лет существования литературы, как и прочих видов искусств, казалось, было перепробовано все, что только может вызывать душевный отклик у читателя любого пошиба. Безуспешность большинства его творческих потуг не сломила его, и он решил поступить в институт  на специальность, в которой пригодятся его отработанные за годы попыток писать навыки, но мысль о том, что в деле создания авторского материала он может провалиться, и его жизненным кредо станет кредо неудачника, заставила его серьезно обдумать стремление поступать на литературный, и поэтому он немного сместил акцент, обратив взор в сторону журналистики. И не прогадал. Первые годы работы, когда он был еще студентом, в мелких изданиях и бесплатных газетах в качестве корреспондента-фрилансера позволили ему по-настоящему понять, чего может стоить слово и как к нему правильно подойти, чтобы вызвать интерес у тех, кто обеспечивал зарплату ему и всей редакции каждого издания. Далее он начал понемногу врубаться в структуру отношений с информаторами – это стало самым дорогим приобретением за время этой студенческой практики.

Удивительным было то, какое ощущение он испытал, когда диплом с отличием был у него в кармане, а в реестрах государственных баз персональных данных он значился как получивший высшее образование и прошедший достаточную военную подготовку для мобилизации при наступлении военного времени. Несмотря на то, что он уже умел зарабатывать деньги, и прочная база достойного родительского благосостояния была не столь важна, он ощутил себя выпавшим их некой реальности, которая сгорела прямо за его спиной. Взрослая жизнь, в которой он был свободен делать что угодно и как угодно, рухнула ему на голову, как снежный ком в июле, и он какое-то время был дезориентирован в происходящем. Но длилось это недолго, поскольку в какой-то момент он собрал все, что знал о самом себе в единую схему, сказал себе «Боже, да я великолепен!»  и с этим знанием двинулся покорять мир большой журналистики.

Первый опыт настоящей работы с информаторами по части коммерческих структур и политически важных персон был не то, чтобы удачным – ему едва не устроили казенное жилье на пару-тройку лет, когда выяснилось, что он сунул нос туда, куда собака кое-что не сунет. Уладив с грехом пополам это дело и ощутив, каково это – обтекать дерьмом, заливаемым себе на голову своими же руками из своей же канистры, он решил несколько переосмыслить тактику работы, и вот – годы спустя – он был уважаем, вел свой раздел в «ДДЛ-Москва», пользовался услугами различных информаторов, имел неплохие подвязки среди мелких правоохранителей, лоббировал интересы отдельных некрупных персон из сильных мира сего, был вполне состоятелен и в целом доволен жизнью. Представляя, что ждало бы его, обратись он в художественную литературу – а в лучшем случае – это судьба сценариста на мелкой киностудии, в худшем – алкоголизм, наркомания и смерть молодым, – он приходил к уверенному выводу, что сделал правильный выбор. Кормушка. пополняемая компроматами, порождаемыми деятельностью бизнеса и политиков, была неисчерпаемым источником, буквально рогом изобилия. У каждой относительно приличной конторы, имевшей подразделения или партнерства в метрополиях, имелся, как минимум, один скелет в шкафу, и на каждой косточке этого скелета стояла фирменная маркировка конторы; более того, рядом с маркировкой стояло имя того, кто приклеил эту косточку к скелету, когда его собирали по частям из разных трупов, и часто за неразглашение информации о маркировке этих косточек организации готовы были поделиться своим добром с журналистом, который умел правильно объяснять, в чем их интерес. Разумеется, если такая сделка и имела место быть, компания-партнер все равно не могла узнать, из каких источников была получена та или иная информация, и информаторы, получая свой прикорм на булку с маслом, чувствовали себя довольно спокойно.

Этот принцип дорогих скелетов в шкафу касался многих, точнее – большинства игроков рынка. Но были и исключения. И самым ярким из них была Компания Полкина и Никитина. С этой структурой не было смысла начинать вообще никаких разговоров. Замкнутый контур, который был способен притянуть снаружи что угодно и оставить внутри на такое время, которое требовалось. Служба безопасности, работа которой велась денно и нощно на всей покрываемой Компанией территории – а территория давно вышла за рамки Федерации. Шутить с Компанией осмеливались, но немногие. О многих шутниках с какого-то момента их деятельности мало кто слышал. С годами, как было известно из авторитетных источников, основной заботой службы безопасности Компании стали попытки влезть в ее структуру и насолить там. Все, что касалось локального обеспечения безопасности в ходе новых строительств, разворачивания промышленных комплексов и модернизации старых, работало как часы, и надо было быть отчаянным человеком, чтобы попытаться утроить акт саботажа или хотя бы крохотную диверсию на любой точке Компании. А психоинженеры, ставшие правой рукой службы безопасности, приглядывали за теми, кто вызывал даже минимальные, в тысячные доли процента сомнения в лояльности. За теми, кто их не вызывал, приглядывали еще внимательнее.

Вилчек понимал все это достаточно хорошо, чтобы лыбиться во весь рот, когда ему каким-то образом выходило контактировать с представителями Компании – брать интервью, получать комментарии по тем или иным вопросам для интернет – обзоров и так далее. Возможность таких контактов обосновывалась, в первую очередь, тем, что «ДДЛ» являлась одной из немногих газет, успешно выходивших бумажными тиражами, а не ушедших исключительно в электронную – платную или бесплатную – форму. А это вызывало несколько большее уважение, нежели статус пусть и сверхпопулярного интернет-издания. Возможности пиара – белого и ли черного – через такой уважаемый источник, как «ДДЛ», ценилась даже представителями Компании, что уж говорить о куда как более скромных производителях, управленцах, поставщиках и прочих игроках рынка.

Купаясь во всем великолепии достоверной информации, сомнительных слухов, фикций, Вилчек часто восхищался тем, какую роль традиционные СМИ все еще играли в жизни общества, тем, как легко сформировать общественное мнение, имея в руках два-три стандартных агитационных инструмента, как легко построить или разрушить то или иное суждение масс.

Но сейчас, будучи в трех минутах езды до офиса «Сайбериа Индастриз», он решил быстро прокрутить в голове все, что знал об этой компании, ее руководстве, ее стратегии и – что самое главное – ее взаимоотношениях с Компанией Полкина и Никитина.

«Сайбериа» не была задумана как промышленный гигант, но счастливый случай сделал ее бессменного директора Геннадия Суркова миллиардером и игроком, значение которого признавали все до единого конкуренты. Несколько грамотных вложений превратили небольшую логистическую фирму «Сайбериа Тракс» сначала в многосложную управленческую структуру, а затем и в промышленную сеть – через сложные сделки, многочасовые переговоры, подкупы, многомиллионные кредиты, политическую работу и непрестанную борьбу за каждую пядь земли с конкурентами. К моменту прихода на рынок Компании, впитавшей в себя лучшее от мощи империи Барышникова и скромных владений Никитина, «Сайбериа» имела четкое прорисовывающееся лицо и множество прочных деловых связей – иное положение дел позволило бы смести ее ураганным налетом Компании и сделать очередным недоразвитым филиалом никитинско-полкинской структуры. Но сложилось все гораздо лучше, и Сурков получил  обширное поле для действия, иногда превращая его в поле боя с каким-нибудь филиалом Компании. Боя к счастью, бескровного, по крайней мере, контакты Вилчека это подтверждали.

Мелкие факты, информация в других потоках СМИ, общедоступная информация, кое-что по финансовым данным – все это пролетало перед внутренним взором Вилчека, словно одна длинная интернет-страница, непрестанно и неоднообразно перематываемая с помощью колесика мышки нервным пользователем, который сам не понимал, что ищет. В принципе, то, что Вилчек собрался предложить непосредственно директору «Сайбериа», имело цену вне зависимости от состояния дел этой компании, однако куда как важнее было получить доверие в ходе одной этой беседы, а здесь у него не было никаких рычагов воздействия – он выходил один и без оружия в огромную степь перед конницей возможного врага, и вся его надежда сводилась к эффекту личного обаяния. Пан или пропал. Если бы речь шла о соблазнении девушек, он был бы более уверен в себе – относительно привлекательная внешность – темные волосы, средняя комплекция, средний рост, с зеленые глаза – и отлично подвешенный во всех смыслах язык помогали находить понимание с интересовавшими его девушками почти всегда, в том числе – и тогда, когда где-то ждала и искренне верила в его верность его вроде как единственная и неповторимая блондинка Алекса.

К черту все, пора…

Он подъехал к воротам внутреннего паркинга и встал аккурат перед стоп-линией, словно беспокоясь о том, чтобы автоматическому сканеру было удобнее прочитать его номерной знак. Через пару секунд ворота быстро открылись, приглашая его внутрь. Пути назад не было.

Голографический указатель, повисший в воздухе перед машиной, вежливо провел его на место парковки, уготованное для его «субару» и испарился. Сориентироваться дальше было нетрудно, и уже спустя пару минут он вошел в кабинет директора компании на пятнадцатом этаже.

В кабинете было немноголюдно – собственной персоной Сурков и дамочка – брюнетка, со стройными ногами и проникновенным взглядом больших ярко-зеленых глаз, тридцати пяти лет от роду – ее Вилчек, разумеется, тоже узнал – Сабрина Нефедова, ассистент директора «Сайбериа» собственной персоной восседала на столе, стоявшем справа от стола, за которым сидел руководитель индустриального гиганта. Сидел и внимательно смотрел на вошедшего в кабинет после предупреждения секретаря молодого щеголя.

Ненавижу этот взгляд…

Вилчеку не приходилось раньше видеться с Сурковым вживую – даже мельком. Поэтому сейчас, вблизи, взгляд этого старика, омоложенного современным гормональными технологиями, казался болезненным, едким, кислотным.

– Присаживайтесь, – лениво махнул рукой в сторону подготовленного для гостя кожаного кресла Сурков.

Его голос также был полон странных, сжимающих волю собеседника оттенков, неких подсознательных сигналов, которые совершенно не нравились Вилчеку. На аудиозаписях этих особенностей не было слышно, вероятно, они распространялись где-то на уровне ауры.

– Я предполагал, что мы будем говорить с глазу на глаз, – заметил Вилчек, усаживаясь в кресло по совершению вывода, что Сурков уже был одним из тех, кто считал традиционное в прошлом для знакомства рукопожатие архаизмом.

– Совершенно напрасно, – кротко улыбнулась Нефедова.

Голос теплый, но с едкими нотками. Взгляд чарующий, но таящий опасность расслабиться и получить удар между ног.

– Госпожа Нефедова мой ассистент. Фактический, а не номинальный, как предполагают… – Сурков демонстративно кашлянул – на этом месте предполагалось какое-нибудь ругательство из всего длинного списка возможных, – …СМИ. Так что любой, пусть даже самый интимный вопрос, касающийся компании, Вы будете обсуждать со мной в ее присутствии.

– Ваше право, – развел руками Вилчек. – Просто суть того предложения, с которым я пришел… Эм-м…

Взгляд Суркова снова отвлек его. Что-то в нем было странное, нечеловеческое.

Андроид что ли…Хе, не удивлюсь, гормоны так не работают. И пластика. Черт, а ведь он наверняка считает, что это незаметно – то, как его омолодили…

– В чем она? – помогла ему вырваться из короткого забытья Нефедова.

Вилчек внезапно для себя понял, что прервал речь не меньше, чем на секунду или даже две, и это могло ему дорого стоить, судя по немного изменившемуся выражению лица Суркова. Он метнул взгляд в сторону Нефедовой. Как она ни старалась выглядеть деловито и сурово, если бы речь пришлось держать только с ней, он бы уже распустил перья во все стороны и стал хозяином положения. Но ее присутствие и так помогало, на особом, глубоком уровне. Поняв это, он мгновенно ощутил прилив сил, сглотнул и продолжил.

– Его суть выходит, скажем так, за рамки традиционных процессов обмена информацией. Это нечто крайне ценное в ключе взаимоотношений между Вашей организацией и Компанией, ну Вы понимаете, что я имею в виду.

– Ни хрена пока что не понимаю, – идеально смешав коктейль из безразличия и грубости выдал Сурков.

Хе, не работает, папаша, не работает это уже…Не те годы

– Я имею в виду зону конкуренции… – начал было Вилчек.

– Полагаю, Геннадий Сергеевич хотел бы конкретики, я, признаться, также, – сложив руки на груди, очаровательно утянутой черной, делового кроя блузкой, оборвала его Нефедова.

– Хорошо, – кивнул Вилчек, не теряя внешне ни капли самообладания. – У меня есть информация о возможности проникновения в структуру Компании. Есть конкретные данные о месте, откуда имеет смысл и гарантированно возможно нанести удар. Эта информация, безусловно, имеет цену. Примерно так, – он решил дать небольшую паузу, полагая, что процесс переваривания информации пойдет как надо.

Сурков помолчал, посмотрел на Нефедову, затем на глянцевую поверхность стола-сенсора, вытянул губы, изобразил задумчивость.

– Ну что ж, предложение, можно сказать, уникальное, – без тени улыбки начал он.

Нефедова невольно улыбнулась и щелчком по нудной точке на столе вызвала кресло. Кресло переехало с другой стороны стола к ней, и она уселась в него, положив ногу на ногу и дав таким образом возможность лицезреть во всей красе изгибы ее стройных ног в скромного кроя чулках, заканчивавшихся тонкими бортиками в зоне видимости.

– Да предложение просто пиздец какое, – разразился Сурков. – Я от службы своей такие отчеты слышу чаще, чем трахаю жену, особенно в последние годы.

Вилчек едва не улыбнулся, не поняв – трахает сурков жену реже в последние годы или просто отчеты приходят чаще, – но решил промолчать и оставаться серьезным.

–  И каждый раз информация оказывается подкинутой службой Компании. Не более того.

–  Я могу заверить, что моя информация не из этого разряда, – хладнокровно парировал Вилчек, ощутив довольно массивный прилив злобы со стороны Суркова.

–  Значит так, дружище, смотри сюда — ты сейчас мотаешь на счетчик мое время, – направив на Вилчека указательный палец, украшенный массивным старомодным перстнем, начал разъяснять Сурков. – И это удовольствие тебе может обойтись дорого — на выходе будет стоять касса, блядь, и абонемента у тебя явно нет. А если серьезно — либо ты даешь конкретику, либо я вписываю тебя в лист уродов, которым не следует и на километр приближаться к моему офису и которые пожизненно висят в черных списках на серверах «Сайбериа».

–  Хорошо, – поняв, что тактика из минимума конкретики и тонких намеков провалилась, и его действительно вот-вот выкинут из этого кабинета, Вилчек немного расслабился и пустился в речь. – Итак, у меня есть информатор в Компании. Знаю, это звучит примерно как «у меня есть богатая бабушка в Китае, и скоро я получу наследство», но это все-таки факт. Разумеется, информация, которую он может дать, уточнена ровно настолько, насколько это возможно. В конечном итоге, суть в том, что существует место в структуре Компании, куда можно поставить своего человека с рядом ухищрений, разумеется. Я знаю, насколько это Вам необходимо и как давно Вы об этом мечтаете.

–  Мало ли, – пространно помахал ладонью Сурков. – Дальше.

–  Не подумайте, что я пришел долго и упорно торговаться чем-то сомнительным, – продолжил Вилчек. – Вы знаете лучше меня, каким образом проверяют людей на входе в Компанию. Вы знаете, что даже неплохо запрограммированного персонажа могут расколоть, сломать и выбросить еще на первом этапе проверки.

–  Как раз хотел поинтересоваться — а как у твоего, с позволения сказать, мифического информатора обстоят дела с проверками психоинженеров? – не глядя на собеседника, а задумчиво скользя взглядом по чулкам на ногах внимательно наблюдающей за обеими сторонами Нефедовой, поинтересовался Сурков.

–  Лучше, чем у прочих, – Вилчек заметил, куда ушел взгляд Суркова и осторожно метнул свой туда же, какой-то глубокой, почти подсознательной  мыслью поставив себе цель разузнать, есть ли на ассистентке Суркова трусики. Затем его и Суркова взгляд снова, как по команде столкнулись над столом директора «Сайбериа». – Он нашел свое, уникальное средство для блокировки определенных синапсов. Технических нюансов я не знаю, но есть факт — мы обсуждали с ним — в приватных разговорах и на приватной территории, конечно, – возможность проникновения через его канал в Компанию. Обсуждали довольно подробно и местами выражались прямолинейно. После этого он до сих пор успешно работает на своем месте. Это само по себе и есть доказательство того, что его мозг защищен от регулярных проверок психоинженеров. Понимаете?

–  Допустим. Я почти заинтересован, – Сурков провел пятерней по столу, словно протирая его, хотя на зеркальной поверхности, как и в воздухе, не было ни пылинки.

–  Итак, суть проста — я уточняю для Вас всю необходимую информацию, даю все данные на одном или двух носителях — никаких каналов связи, разумеется, – Вилчек ощутил потепление в голосе Суркова и теперь стоял на твердой почве — даже пары градусов тепла было достаточно для этого.

–  А взамен вознаграждение, – ухмыльнулся Сурков.

–  Безусловно, ведь я знаю, что помогаю Вам, а Вас наверняка не затруднит помочь мне, –  покачал головой Вилчек. – Сумму я обозначу письменно, с Вашего позволения. Но я еще не рассказал главного — после того, как Ваш человек попадает в Компанию, он окажется в отдалении, на одной из ресурсных баз, колонии Компании, на которую возложены огромные надежды. Возможности для подрыва функционирования этого сектора Компании безграничны — ведь туда вливаются миллиарды, а на погрешности и добивания планов вообще нет ограничений.

–  Я в курсе, – кивнул Сурков и, активировав парой щелчков голографическую сенсорную панель, направил ее по воздуху прямо к Вилчеку. – Пиши сумму.

Вилчек с деланной небрежностью накидал кончиком пальца цифры и направил панель обратно к Суркову.

–  Хм, – Сурков растянулся в улыбке. – Губа не дура. Но разумно, пожалуй. Гарантии?

–  Трудно давать гарантии в таких вопросах, – Вилчек обхватил подбородок правой пятерней и не удержался в паузе снова кинуть взгляд  под юбку Нефедевой. Она поменяла ноги местами. Теперь мучивший его вопрос остался не отвеченным. – Но я могу что-то устроить в этом ключе. Вы готовы дать ответ?

–  Пожалуй… – Сурков развернулся вместе с креслом, посмотрел в огромной окно офиса на хмурое небо ранней московской весны, развернулся обратно… – через три дня.

–  Хм, – Вилчек был несколько огорошен. – Так полагаю, спрашивать об обосновании срока бессмысленно?

–  Почему же,  -пожал плечами Сурков. – Мне необходимо подумать, и только. Госпожа Нефедова, как третий в мире человек, исключая твоего друга в Компании, кто знает и будет знать об этом разговоре, мне в этом поможет.

–  Значит, я жду? – осведомился Вилчек, уже пытаясь распознать подставу в словах, жестах, мимике Суркова

Или я отсюда уже не выйду?

–  Безусловно. Наиболее вероятно — мы договоримся, но, повторюсь, надо подумать. До скорого, – с поразительным дружелюбием поднял руку Сурков.

Разговор был закончен.

 

–  Они поражают своей изобретательностью, а? – спросила Нефедова спустя минуту после того, как Константин Вилчек вышел из кабинета директора «Сайбериа».

–  Кто? – поднял брови Сурков, неторопливыми движениями листавший личный, не проходивший через секретаря список контактов на голографической панели.

–  Журналисты, – Нефедова тоже открыла сенсорную панель на своем столе и принялась изучать почту — уходить в свой кабинет ей почему-то не хотелось, воздух здесь был словно наэлектризован после визита этого молодого прохвоста, и ей, пятидесятилетней прохвостке, омоложенной до своих же тридцати пяти с помощью терапии и махинаций с электронным паспортом, это нравилось.

–  Ну, так всегда было, – покачал головой Сурков. – Эти парни двигают бизнес-отношения, хотят они того или нет. Так или иначе.

–  Ты решишь это вопрос? Или сразу давать какие-то указания… – бесформенный жест тонких, украшенных красным флюоресцентным маникюром пальцев Нефедовой привлек внимание Суркова.

–  Я разберусь. И указания отдам сам. Слушай, а ты сегодня…

–  Ты каждый раз, когда я сажусь в твой чертов кабинет, думаешь об этом, а? – игриво улыбнулась Нефедова. – Да, партнерище, я всегда хожу без трусиков, почему в наше время это так обращает на себя внимание?

–  В обществе стало мало секса, – пробормотал Сурков. – Мы стали слишком…Ну…

–  По-моему, у тебя с женой его стало мало. Надо помочь?

–  Я бы… Я бы не отказался сам проверить, есть ли у тебя… – Сурков покачал головой, почувствовал себя чертовски глупо и понял, как давно этого с ним не бывало. Он был старше Нефедовой, несмотря на примерно одинаковые результативные возрасты комплексного омоложения. Старше в душе. Старше в мышлении.

–  Я к себе. Подумай сам, как бы нам потрахаться перед уходом по домам, – отвесила напоследок Нефедова, закрыла свой экран и пошла прочь из кабинета.

–  Мать твою, –  процедил сквозь зубы сурков, нажимая одновременно на кнопку вызова выбранного абонента. Ответ последовал буквально спустя пару секунд, и на экране возникло постаревшее, серое лицо Владимира Демьянова. – Здорово. Тут есть хорошие новости для тебя.

–  Компания развалилась? – печально ухмыльнулся Демьянов, по тону голоса Суркова примерно поняв, в каком направлении будут сообщены новости.

–  Мечтай в одну руку, сри в другую. Но есть определенная возможность закинуть лопатку-другую говна в их суп, – объяснил Сурков. – ты подготовишь человека по определенным параметрам. Параметры будут позже. Пока ищи того, кто будет готов залезть в Компанию по уши, залезть и не вылезать, пока не наступит срок.

–  Смертник? – задумчиво спросил Демьянов.

–  То-то и оно, что не смертник. Нужен живой и желающий жить. Подбирай кандидатуры. Времени двое суток, на третьи начнем обработку. Понял?

–  Посмотрю, – кротко кинул Демьянов и все также задумчиво прервал связь сам, не дожидаясь прощания со стороны Суркова.

В пределах «Сайбериа» и с учетом манеры общения этих двух старых друзей, один из которых теперь был вроде как начальником, а другой вроде как подчиненным, это было нормальной практикой.

 

Александр Полкин понял, что отвлекся в ходе разговора с консультантом по внешнеэкономическим связям Артуром Ивановым примерно в тот момент, когда очередное услышанное им предложение показалось несвязной чушью.

–  Погоди, – Полкин протер сухими подушечками пальцев переносицу. – Все, на хрен «Идентифити Констракт», не хотят по-хорошему, закрываем договор. Больше можешь не рассказывать.

–  Странно, – хмыкнул Иванов. – Обычно тебе все вынь да положь, – он загадочно улыбнулся. – Напрягает что-то?

–  Напрягают идиоты, – махнул рукой Полкин. – Да ниче страшного, пусть просрутся. За последние пять лет я не припоминаю, чтобы мы кого-то ставили перед фактом отправки в задницу кредитных обещаний.

–  Есть такое, – утвердительно кивнул Иванов и отложил электронный планшет с записями в сторону. – Все равно, тебя что-то гложет.

Полкин опустил взгляд на пол. Он общался с Ивановым практически наравне, несмотря на явную разницу в служебных позициях, наверное, в первую очередь из-за здорово сменившегося отношения к людям в принципе. С годами он перестал смотреть на людей сквозь призму выполняемых обязанностей и заслуг — он пришел к предубежденному восприятию, когда Компания выросла, и ушел от него теперь, когда он сам постарел. Сейчас для него Иванов был кем-то вроде одного из наиболее близких приятелей, и доклады по части его обязанностей скорее походили на дружескую беседу, нежели на строгий устный отчет.

–  Наверное, – Полкин закинул руки за широкие подлокотники кресла и улыбнулся. – Возможно, меня беспокоит то, что мой сын — долбанутый космопроходчик и рвется все дальше от дома решать проблемы вселенского масштаба. Мне трудно относиться к этому философски.

–  Особенно… – Иванов едва не обронил «…с учетом того, что твой сын отказался от твоей фамилии», но вовремя осекся и пометил себе, что не стоит так расслабляться. – …с учетом того, что ты хотел бы его видеть на Земле, спокойно управляющим какой-нибудь частью Компании, не?

–  Есть такое. Хотя, не знаю, ему, конечно, там веселее, – Полкин немного отпил из стакана с газированной альпийской водой. – У нас же в колониях вроде как благодать.

Иванов усмехнулся — ирония такого рода доходила обычно либо до человека, вращающегося внутри Компании, либо до самого колониста.

–  Еще какая. Да не переживай,это нормально. Просто он оказался в общем потоке, не устоял перед соблазном, – Иванов откинулся в кресле и включил микромассаж. – Когда-то в истории этой страны был период, когда дети мечтали стать деятелями, борцами, героями — пожарными, космонавтами, правоохранителями. Потом этот период сменился на всеобщую коммерциализацию — сначала до бандитов и проституток, потом — соответственно, до бизнесменов и…эм… успешных женщин. А теперь снова подъем романтики, люди ошалели от возможности шагнуть в неизведанное.

–  А мне казалось, что всем насрать, честно говоря, – заметил Полкин. – По крайней мере, первые годы, как открыли туристический отдел, точно было насрать. А вот уже когда начались рекламные акции…

–  Вот то-то и оно, – поднял палец вверх, словно пытаясь выдвинуть его и проткнуть потолок, Иванов. – Это нужно было, просто необходим был грамотный маркетинг. Та что сейчас дети смотрят туда, – Иванов снова выразительно показал пальцем вверх, – и им даже не надо особо мечтать — достаточно вырасти и поступить на службу Компании.

–  Ага, и какое счастье, что есть еще те, кто боятся высоты и не сваливает со старушки-Земли, – ухмыльнулся Полкин.

–  Если техники решат вопрос с ослаблением гравитационных искажений при входе-выходе, то и эти улетят, – рассмеялся Иванов.

Полкин поддержал шутку доброжелательной улыбкой и парой легких движений по голографической панели, выводимой из подлокотника кресла, сменил вид потолка с обычного угловатого рельефа сначала на картину пронзительно яркого летнего неба с трехмерными облаками, а затем на имитацию космических глубин — сияющие вдалеке звезды, едва видимые туманности и потрясающая, крайне удачно имитируемая глубина бездонного простора — космические пейзажи для таких проекций, призванных снимать стресс у работающих в своем кабинете сотрудников, передавались со спутника, и где-то в этой глубине сейчас находился сын Полкина — Сергей Савельев, до перемены значения в паспорте — Полкин. Он пошел служить на благо Компании — представителем на дальних рубежах, дипломатом и супервайзером колоний. При этом, там, далеко от Земли, мало кто был в курсе, кто его отец — Сергей умышленно отказался от связей, которые у него были с Полкиным-старшим, отказался от спокойной жизни на Земле, и принял лишь первичную материальную помощь и помощь в перемене документов. После этого он отправился в глубины космоса, о которых мечтал с ранних лет.

–  Когда-то точно решат. Вот только что мы будем тогда делать? – задумчиво пробормотал Полкин. – Черт, в кого же мы превратимся тогда?

–  Тебе-то переживать не стоит, ты даже не омолаживаешься толком, ты человек первозданный, – ухмыльнулся Иванов и тут же, рывком стер улыбку. – А вот я уже нет, увы.

–  Да нет, все нормально, просто мне казалось, что космос не должен так ударить по мозгам людей, я всегда был более прагматичен, наверное, – Полкин немного изменил форму кресла, и теперь его взгляд тонул в пейзаже далекого космоса, витал где-то между наиболее яркими из видимых звезд. – Занятно, ведь все, кто туда летят, даже не видят, куда летят. И знают об этом — о том, что свет звезд, который они могут видеть — всего лишь устаревший на многие годы артефакт.

–  Им без разницы, Сашь, абсолютно. Люди верят в эту вселенную, они верят, что там есть еще что-то большее, чем здесь, в коррупции, моральном разложении, в постоянных интригах и нервотрепках, – ответил Иванов. – Мы ведь не изменили мир, нисколько — мы играем по правилам, которые были написаны задолго до нас, по правилам, которые нам достались от прадедов. И люди, устав от этого, находят один выход — уйти. Если их достало жить в этой стране, они хотя уйти за границу. Если их достанет и там — они готовы уйти с этой Земли, если там, куда они уйдут, будут воздух, вода, еда и работа.

–  Работа за деньги, которые некуда тратить, – с горькой усмешкой в голосе добавил Полкин.

–  Чушь, – махнул рукой Иванов. – Торговые сети уже пролезли к нам в достаточной степени, Никитин с ними давно решил целый ряд вопросов — в конце концов, ты сам об этом знаешь. Между прочим, финны все еще ждут одобрения поставок…

–  Да в зад носорогу их ожидание, у нас перенос счетов ведется на Землю больше, чем наполовину, потому что люди все равно больше доверяют банкам Земли, чем финансовой структуре Компании, – отчеканил уже немного нервно Полкин.

–  Клоуны, никак иначе, – кивнул Иванов. – они отдают нам свои жизни в залог, но заработки предпочитают скидывать на Землю.

–  У них дети, семьи здесь, Артур, я тебя уверяю — большинство людей с головой не станет тащить с собой всю семью в строящуюся колонию…

–  Тогда считай, что наиболее развитые колонии у нас полны идиотов и социопатов, – парировал Иванов.

–  Ладно, закрыли тему. Можешь читать отчет принятым.

–  Отлично, – Иванов снова взял в руки планшет и сделал несколько нажатий.

Полкин перекинул взгляд на легко касавшиеся сенсора пальцы Иванова, и взгляд прошел насквозь, завис в одной точке, устремился в никуда.

–  Слушай, а ты сегодня вечером не занят? – несколько неловко спросил Полкин.

–  Да нет, в принципе. А какие дела? – пожал плечами Иванов.

–  Да, можно было бы посидеть, пропустить по литру, поболтать за жизнь, – едва не запинаясь, продолжил Полкин.

–  С бабами или без? – оскалился Артур.

–  Без, – отрицательно качнул головой Полкин. – Чисто по душам поболтать. В крайнем случае, баб позже закажем.

–  Да с радостью, – улыбнулся Иванов, видя, насколько неловко даются Полкину эти слова и стараясь его подбодрить.

Он видел, в чем была проблема этого большого, выросшего в определенные годы человека. Одиночество грызло его изнутри, его душа не могла к нему привыкнуть. А Полкин, в свою очередь, знал, что омоложенный на пару десятков лет якобы тридцатилетний Иванов не склонен к семейной жизни и меняет женщин немного реже, чем носки, а потому проблем со свободным временем у него обычно не было. А любые разговоры в рабочее время не могли дать и доли душевного покоя Полкину последних лет — последних трех лет, в которые он стал холостяком. Он мог позволить себе что угодно — новую семью, омоложенные внешность  и здоровье, бесчисленное множество женщин на раз — и последним он нередко пользовался, но все это не давало ему никакого морального удовлетворения. Он постоянно был потерян сам в себе, тонул в том великолепии, которым наполнилась его жизнь, а сейчас, когда растаял снег, и за первые две недели апреля буйные мартовские снегопады забылись напрочь, уступив место солнцу на редкость интенсивной весны, он еще и ощущал приступы щемящей сердце боли — боли утраты, которую нельзя восполнить. Особой, той, которую не забьют никакие наркотики, проститутки и никакая новая любовь.

–  Пойду погоняю ассистентов. Созвонимся по времени идет? – встал со своего места Иванов.

Полкин молча кивнул и вяло изобразил улыбку. Он снова обратил взгляд в космический потолок. А там не был ровным счетом ничего для него самого. Только пустота. Возможно, он просто смотрел не с того угла. Всю эту жизнь смотрел не оттуда, откуда следовало. И именно поэтому в глубине души он не мог назвать иначе, как предательством то, на что дал молчаливое — или не совсем молчаливое — согласие сам.

 

Вечер одиночества в обнимку с хорошим «тридэ»-фильмом и стаканом синтетического раствора довольно приличного и популярного нынче наркотика был нагло прерван довольно неожиданным звонком. Вилчек вздрогнул, пару секунд подумал, стоит ли брать трубку со скрытого даже для АТС номера. Принял решение и вынес звонок на экран широкоформатного телевизора. Увы, с появлением голоса из динамика, на него с экрана смотрела только надпись «Извините, изображение заблокировано».

–  Здорово, – немного искривленный по вполне понятным причинам голос Вилчек узнал, несмотря ни на что.

–  Какие люди и в какой час, – ухмыльнулся Вилчек и отставил в сторону наполовину опустошенный стакан.

–  Надо поговорить. Через полчаса, на «фрунзе», где обычно, ага? – не стал ходить вокруг да около голос.

–  Хм, – Вилчек был несколько обескуражен таким тоном — содержимое стакана, успевшее влиться в его организм уже дало о себе знать, и он не планировал куда-либо выезжать, но по случаю такого звонка стоило поменять решение. – Сорок минут. Еще десять я буду блевать.

–  Синтетика тебя убьет, – с усмешкой выдал голос. – До встречи.

Риск проблеваться у Вилчека действительно был — чтобы выйти на улицу и сесть в машину, да даже в общественный транспорт и даже в столь поздний в такой час, ему необходимо было принять антидот, который отрезвил бы его рассудок, но мог принести и немало неприятных сюрпризов в виде побочных эффектов.

–  Все ради тебя, Сереженька, будь ты проклят…ах ты… – процедил сквозь зубы Вилчек; затем сполз на пол с огромного, покрытого гидравлическим массажным слоем дивана, затем встал на четвереньки, помотал головой, обратил внимание на то, как забавно вращается мир вокруг — это напоминало «карусель» при попытке лечь спать после приема значительного количества алкоголя, вот только тошноты не было, мир выглядел куда как дружелюбнее.

Но спустя минут пять все это должно было рассеяться — это лекарство всегда приносит боль, куда как сильнее, чем боль от самой болезни. Тем паче, что наркоманом он себя не считал — разве что питал слабость к длительному и разнообразному сексу, да и то — через день. А всяческие приятные вещества он принимал не чаще, чем любой обыватель.

Также, как и все остальные…Ух…

Антидот упал в желудок, вспенился от контакта с кислотой, начал проникать через стенки в кровь…

Я такое же тупое животное…Ага-ага…

Вилчек ощутил, как желудок начал намекать на необходимость опорожниться, проклял тот день, когда связался с тем, с кем через полчаса должен был встретиться и помчался в туалет.

 

Опоздав на пять минут, он не сильно расстроил своего партнера и наиболее ценного на сей день информатора — Сергея Глинна, сотрудника Компании и носителя главного козыря Вилчека в затеянной им игре с «Сайбериа».

–    Паскудно выглядишь, – протягивая руку, заявил Глинн.

–    Ты лучше что ль? – огрызнулся Вилчек и сел за стол маленького кафе на Третьей Фрунзенской, прямо около Фрунзенской набережной, где они относительно часто встречались для частной беседы — не более часто, впрочем, чем в других, чередующихся между собой местах города.

–    Я тут слышал, ты что-то мутишь в адрес… – Глинн расплывчато помахал рукой, глядя куда-то вверх, давая понять, что речь идет о больших людях и высоких положениях.

–    И что такого до тебя дошло? – все также недовольно пробурчал Вилчек, заказывая на маленьком убогом сенсорном экране кафе содовую со льдом и лимоном.

–    Что ты планируешь брать интервью кое у кого, и мне это кажется немного неадекватным обстановке, – серьезно произнес Глинн. – Или обстановка изменилась, и ты мне ни хрена не рассказал?

–    Все идет по плану,Серо-ожа, – Вичлек знал, что Глинн ненавидит, когда его имя произносят в такоем тоне — это было связано с одной не очень приличной интернетовской шуткой десятилетней давности.

–    То есть, ты хочешь сказать, что я лишнего напрягаюсь,а? – стараясь не повышать тона, осведомился Глинн.

–    Слушай, я уже забросил удочку. С той стороны, конечно, могут расставить сети, но тебе-то что? Как ни странно, мое обещание, что до тебя если и доберутся, то в последнюю очередь, в силе. У тебя материальные проблемы?

–    Мне кажется, у тебя проблемы, только скорее душевные, – Глинн нервно постучал кончиками пальцев по столу и как-то странно покосился на стакан содовой, который принесли его собеседнику. – Мне кажется, ты уже «поехал», причем не слабо — то ли из-за наркоты, то ли из-за…

–    Уймись, на нас же дети смотрят, – ухмыльнулся Вилчек и опорожнил махом полстакана воды — его жутко мучила абстинентная жажда. – Этот маневр вполне обоснован, и я прекрасно знаю, что делаю. Я буду предпоследним в списке тех, кого в чем-то заподозрят, а ты, дружище, – он с некоторым презрением тыкнул пальцем в грудь Глинну, – будешь последним. Так что все в силе, и ты напрасно переживаешь. И напрасно вытянул меня из вечернего покоя. Через пару дней начнется движение, Сережа, серьезное и массивное, как ледоход на блядской Неве, из которой выссали эту Ком… – он осекся — потеря самоконтроля была в доле секунды от него. – Короче, я заброшу что-то вроде отвлекающей удочки, чтобы на меня клюнули с твоей стороны. Но, разумеется, чтобы не съели. Ага. И уже когда ты понадобишься, я кликну на твое имя в списке контактов и сообщу об этом, идет?

–    Надеюсь, до этого ты не попадешь на тот свет или в психушку, – Глинн приложил карту к устройству оплаты, услышал сигнал успешного отклика и стал уходить, не пожав руки Вилчеку.

–    Это в твоих, кстати, интересах — чем раньше кго-то вытянут через твою нору, тем меньше шансов, что ты останешься с выжженными мозгами, – уже в спину уходящему товарищу проговорил оставшийся допивать содержимое стакана Вилчек. – Или станешь импотентом, мать твою… – последние его слова Глинн не расслышал.

Вилчек посмотрел в окно. Его взгляд застыл, глаза расширились. Он задал себе мысленно несколько вопросов, быстро получил ответы, сам же себе одобрительно кивнул и допил содержимое стакана, только сейчас поняв, какой же омерзительный вкус у этой содовой и с этим прогорклым, переохлажденным лимоном. Оплатил покупку через тот же автомат. Но уходить не торопился. Его немного беспокоила озабоченность Глинна организационными вопросами — никогда раньше инцидентов такого рода не было — все вопросы решались довольно мирно и спокойно. И вот теперь, когда дошло до крупного дела, от которого Глинн должен был отхватить неплохой кусок, да еще и снять у знакомого специалиста хитроумную блокировку памяти, которая оберегала его от психоинженеров Компании, он занервничал. Информаторы иногда подводили Вилчека — он это прекрасно помнил, но относил такого рода недоразумения к ранним этапам своей работы, к периоду, когда он слабо разбирался в людях, с которыми требовалось работать. За десятками и сотнями интервью, обзоров и фотоотчетов, а также успешных приходов информации от проверенных людей, эксцессы, приводившие к срывам статей или подрывам возможных сделок с компаниями, терялись и оставались лишь в виде неприятных крошечных засохших пятен грязи, от которых можно было просто отряхнуться — Вилчек никогда не позволял загонять себя в угол в своих журналистских расследованиях, а это в эпоху гипериндустрии и развития техники слежения было ох как непросто. Но сейчас именно от лояльности этого человека — этого лысого тощего паренька с вечно потрескавшимися губами — зависела судьба крайне важной сделки, и упускать ее Вилчек был не намерен. В любом случае, его беспокоили только две вещи — молчание Глинна, которое могло рухнуть на голову в любой момент и по целому ряду причин — от смерти самого Глинна до гибели его любимого хомячка от рук лаборантов «Сайбериа, но более того — предательство со стороны этого никогда не улыбающегося парня, передача данных о работе Вилчека Компании. И если первое сулило только позор, неполучение прибыли и некоторые проблемы в дальнейшей работе, то второе было чревато…

Вилчек даже думать об этом не хотел. Машину он оставил в трех кварталах от места встречи, и было самое время выдвинуться к ней. Как ни крути, на второй случай — на клин в колесо от Глинна — он уже придумал свой клин, которым хотел его вышибить. Безобидный вброс в сторону Компании. Тонкий ход, который мог помочь обойти целый ряд вопросов. С другой стороны, он же мог породить куда как более сложные вопросы.

 

Полкин давал такие интервью не часто, и каждый раз принципиально приезжал на них в офис Компании — московский или петербургский, в зависимости от того, где он пребывал на момент запроса интервью. Ему не хотелось, чтобы вопросы работы обсуждались в его резиденции, старом доме или еще где-то на его личной территории. Да и потом, многие из таких интервью зачастую понемногу склонялись к старым вопросам, на которые общественность так и не получила однозначного ответа. Общественность вспоминала семьдесят седьмой год, причем вспоминала даже та ее часть, которая понятия не имела о происходящем в те времена — а эта часть составляла, кстати, абсолютное большинство. Для кухонных разговоров это тема была великолепной, но когда к ней с той или иной стороны подходили интервьюеры, Полкин предлагал либо прекратить инсинуацию, либо свернуть разговор. Он не хотел об этом лишний раз вспоминать, даже в глубоком контексте, ведь он знал — дай он хотя бы одну более-менее ощутимую зацепку, пресса начнет активный прессинг в адрес Компании, а это было ни к чему — желтые газеты уже оттрубили свое еще десять-пятнадцать лет назад, и с тех пор отдел пропаганды Компании плевал в потолок, регулярно поставляя общественности типовые маркетинговые проекты и не отвечая на каверзные вопросы, ответы на которые давно канули в Лету.

Этот журналист оказался довольно сдержанным в плане громких вопросов, и в беседе с ним речь шла скорее на общие темы — это было своего рода заключением прошедшему веку гипериндустрии от одного из наиболее авторитетных бизнесменов современности. Журналист задавал довольно сдержанные вопросы и получал на них развернутые ответы –  чистейшей воды гармония. Множество вопросов, множество слов и огромное море пустоты, в которое окунался Полкин вместе со своими ответами — развернутыми, но мало что значащими для него самого. Ему ведь, на самом деле, было попросту плевать на тему интервью, но он делал заинтересованный вид, дабы не обижать маленького человека, которому дали шанс сделать его работу.

«Как Вы считаете, перемена менталитета среднестатистической личности в связи со скачком в космос в течение последних двадцати лет — это надолго?  – Вилчек несколько смутился неоднозначности собственного вопроса и решил уточнить. – Насколько глубоко, на Ваш взгляд, укоренится в сознании народа мысль о космической глубине жизни?»

«Громко сказано, – улыбнулся Полкин. – Космическая глубина мышления не будет доступна, как мне кажется, до тех пор, пока люди не уйдут с Земли окончательно, а это будет не при нас с Вами, и даже не сто лет спустя. Люди всегда будут зависеть от того, чем жили с малых лет, от того, что для них является родным — даже если где-то теплее и жизнь лучше, люди будут уважать мать-Землю. Это как уважение к родителям -алкоголикам — вроде как, они все равно зачали, родили, номинально  воспитали — значит, надо уважать — есть такой социальный предрассудок, он никуда не ушел, кстати — а вы вот говорите о кардинальной перемене мышления. Мне кажется, что даже рожденные в колониях будут благоговейно относиться к Земле, которую засрали их предки и которую наивно и практически бесполезно пытаются очистить уже полвека»

Дальше еще ряд вопросов, прошедших вскользь — как это часто бывает, Полкину запомнились только отдельные фразы, отдельные слова — те, на которых записывается какой-то кусочек эмоциональной памяти. Такие реплики, слова, звуки всплывают в памяти довольно часто и несут с собой какой-то едкий, раздражающий зачастую оттенок прошлого, какого-то из пережитых периодов — причем неважно, позитивным или негативным был период — всплывающие ассоциации всегда будут восприниматься с дискомфортом.

«…Вы принесли в массы «нуль-скачки», а сами по сей день ни разу ими не пользовались — по крайней мере, согласно официальной информации, – Вилчек старался держаться как можно дружелюбнее, но где-то в глубине сознания уже созрела конструкция дальнейших — глупых и бессмысленных, на первый взгляд, действий. – С чем это связано? Страх? Просто неприятие?»

«Не было времени как-то. Да и потом, я на Земле не везде был. Имея определенные возможности, я много путешествовал, бывал во многих уголках мира — как с деловыми визитами, так и по личной инициативе, но даже при этом осталось немало мест, куда мне еще не довелось съездить. Да даже в пределах Солнечной системы еще есть немало мест,куда можно слетать быстро и без нулевых скачков. Но меня лично в наибольшей степени важно то, что есть здесь, – Полкин многозначительно покрутил в воздухе ладонью. – После ввода в строй двигателей-«нулевок» и создания относительно недорогих – ключевое слово «относительно» – туров через нуль-скачки стало модным летать на другие планеты. Люди не хотят ездить в леса, саванны, пустыни, к водопадам и стадам уже вымирающих редких животных. Вместо этого они копят деньги и единожды выбираются на полет на недалекую голую планету, фоткают камни и карьеры, ну и себя любимых в скафандрах на фоне этого пустого холода, а отдают за это едва ли не как за кругосветное. А потом постят в блогах фоточки – мол, я был на восьмой от Альфа Центавра, где ни хрена нет, или я видела вживую Марс и какой-то там беспонтовый астероид  – а смысл? Тем более, что в места, где реально крутятся деньги Компании, такие попсовые экскурсии не водят, но для обывателя это не столь важно, — Полкин выговорился последними репликами — он решил не терять время даром и заодно с передачей копий своих мнений немного выпустить пар, копившийся за последнее время. – Такие вот дела. Так что, я пока далек от космоса»

«Как Вы считаете, – после еще серии простых ненавязчивых вопросов продолжил Вилчек, – достигнет ли человечество единства наций, культур и так далее — как это предсказывали многие фантасты прошлого, – в процессе погружения в глубины космоса?»

«Я считаю, что на эту тему не может быть больше одного мнения, – пожал плечами Полкин. – О чем вы говорите — люди не могут прийти к единству даже в пределах одной квартиры и одной семьи, в пределах одной лишь страны они, делясь на национальные, культурные, мировоззренческие группы, сживают друг друга со света, и лишь изредка какое-нибудь горе на пару минут морально объединяет их. О каком единстве вида может идти речь? Скажите спасибо религиям, учениям и диктатам — благодаря их активной деятельности, мышление человечества так и осталось зажатым в рамки неких плоских стандартов, эмоции так и остались в споре с множественными табу, а информационная революция начал прошлого века не привела ни к чему, кроме еще большего расслоения человечества, а только дала толчок для развития рынка телекоммуникаций. Человеку все также нужны предубеждения, точки так называемых глобальных «добра» и «зла», и где-то в районе «зла» всегда сидит та или иная социальная группа — всегда есть кто-то, кому нужно насолить, чтобы жилось лучше. Увы, человечеству не свойственно стремление к единству. Стадность — это да, устроить стадо баранов, обращенных к одной цели агитатора — это всегда пожалуйста, проще всего за этим обратиться даже не к психоинженерам, которые, обладая фантастическими даже по меркам времени возможностями, спокойно себе корпят в кабинетах фирм и служб, а к  святым отцам, раввинам и прочим мошенникам. Даже когда предубеждения разрушаются о камень науки  и прогресса, человек предпочитает не отказываться от предубеждений, а модифицировать их — подкрашивать, подтачивать напильником — и — «вуаля!» – готов новый вариант старого хлама. Утверждая, что предубеждения несут мир, человек продолжает разрушать все вокруг себя и всех, тупо отбивая головой на камне истории «религии несут мир и добро». Пока живы предрассудки во взглядах на мир, люди будут убивать друг друга, потому что легче всего убить, украсть и изнасиловать тогда, когда знаешь, что можно замолить грех»

«То есть, Вы обвиняете вероучения во всех проблемах и нестыковках человечества?»

«Ни в коем случае. Если бы у меня был шанс кого-то или что-то обвинить в проблемах человечества, я бы обвинили само человечество»

Разговор понемногу перешел в область сторонних, отвлеченных от работы Компании тем, и Вилчек все активнее играл в дружелюбие и понимание — в конце-концов, не просто же так он выпрашивал экскурсию после интервью в святая-святых московского офиса Компании — наименее засекреченный и наименее важный зал обслуживания Интрасети — сегмента Центрального региона. Разумеется, ему были запрещены какие-либо фото-, видеосъемки и любые другие варианты фиксации увиденного — все сводилось к его впечатлениям и имело целью сообщить общественности, что в Компании якобы все открыто для народа, нет никаких пыточных камер, искусственного интеллекта, который может уничтожить человечество и прочего мифического дерьма, зарождавшегося в головах социума от хронического безделья.

В конце-концов, беседа плавно подошла к концу, к Вилчеку приставили массивного паренька из службы безопасности Компании, и он отправился в обещанный зал обслуживания. Дверь на этаж — который, Вилчеку было решено не сообщать, а лифт на терминал ничего на тот счет  не вывел,  открылась, и перед Вилчеком показался длинный, метров в пятьдесят коридор, из всего декора украшенный только встроенными антивандальными лампами. На какой-то момент Вилчек опешил — вид перспективы этого коридора вызвал у него довольно странные ассоциации — по ощущениям, наиболее близким к этому был эффект от одного из приходов от его любимого растворимого зелья. Коридор показался ему бесконечным, ведущим сквозь странные, местами ужасные места, но когда впереди показался здоровяк из службы Компании, Вилчек понял, что все это происходит лишь у него в голове, что коридор не таит в себе никаких опасностей.

Блин, я точно перегрелся… Сережа был прав…

–    Передумали? – дружелюбно поинтересовался здоровяк.

–    Н-нет, – приложил к лицу пластиковую дежурную улыбку Вилчек, – я готов впечатляться.

Здоровяк ничего больше не стал спрашивать, и спустя полминуты, система проверила их обеих и впустила, вроде как с неохотой открыв дверь в зал обслуживания.

Вилчек был не сильно впечатлен — его взору предстало вполне себе обычное помещение информационного комплекса, типичное по меркам времени — светлые стены, множество терминалов, вдалеке — массивный круглый стол с несколькими мониторами и голографическими проекциями над ним, ну, и, конечно, персонал — скромного вида мужчины и женщины, человек десять, не больше — сидели за мониторами или сновали от терминала к терминалу, что-то проверяя, получая отчеты системы, перекидываясь короткими репликами, иногда улыбаясь — обстановка была не то чтобы напряженной, скорее обыденно-деловой.

Здоровяк из службы давал короткие комментарии на тему того, что встречалось им по ходу короткой экскурсии. Очевидность их зашкаливала, и Вилчеку не особо хотелось выслушивать их дальше, но он изображал из себя одно огромное ухо и утвердительно, с пониманием кивал каждый раз, когда в конце очередной реплики здоровяк опускал на него холодный взгляд голубых глаз.

–    Прошу прощения, – здоровяк отвлекся на обратившегося к нему по какому-то деловому поводу пухлого программиста.

Вилчек понял, что пора действовать. Вроде как с праздным интересом  приблизившись к одному из терминалов, он нащупал взглядом бесконтактный локальный разъем — задолго до этой экскурсии он выяснил, что эти сенсоры, по сути близкие к устаревшим еще сотню лет назад инфракрасным портам, установлены практически на все компьютеры верхнего уровня службы обслуживания Интрасети — эту информацию заботливо предоставил Глинн. С его же помощью Вилчек выяснил, как ворваться через такой разъем в систему локального терминала — даже не то, чтобы выяснил сам — просто заплатил хорошему знакомому специалисту по взлому сетей за носитель-передатчик, на определенной частоте вбрасывающий самораспаковывающийся архив в систему. Собственно, пронести в нее что-то стоящее, крупномасштабное и способное обрушить или хотя бы повесить систему, а тем более — локальный участок сети, не говоря уже о всей Интрасети,возможным не представлялось — аккуратно достав передатчик, он просто отправил с него крохотного «червячка», который должен был разбиться вдребезги о систему защиты, перекусывающую и более работоспособных чужаков, но не должен был пройти незамеченным.

–    Есть желание пройти в операционную часть зала? – вернулся к Вилчеку здоровяк –  вернулся, разумеется, исключительно вниманием, поскольку никуда не отходил, да и отвлекаться на запросы извне не должен был.

–    Безусловно, – потирая в потайном кармашке, встроенном в карман пиджака, ставший бесполезным передатчик, кивнул Вилчек.

 

После визита на небольшую конференцию в Московском Индустриальном Выставочном Комплексе, Сурков задремал в кресле. Как ни постыдно это выглядело бы в его собственном восприятии, но он решился потерять несколько минут времени на беспечный сон в офисе, в котором и присутствовать-то не был обязан. Он вообще не ощущал себя обязанным кому-либо в чем-либо, но и пребывание в кабинете вместо управления компанией откуда-нибудь с виллы на море было продиктовано не столько служебным долгом, сколько желанием почувствовать себя на несколько минут этаким простым работягой, корпеющим в офисе и даже не выходящим на обед и так далее. Впрочем, удавалось с трудом — слишком стойко вошло в его сознание ощущение себя хозяином жизни.

Звонок по внутренней линии разбудил его довольно быстро. Звонил Демьянов.

Откуда этот хрен знает, что я здесь…

От этого абонента Сурков скорее ждал бы звонка по личному каналу, хотя в последнее время его отношения с Демьяновым и осложнились по ряду вполне обыденных причин.

–    Рассказывай, – выведя содержимое экрана на масштабную голопроекцию и по-королевски раскинувшись в кресле, приветствовал Сурков.

–    И тебе добрый день, – хмуро ответил Демьянов. – Насчет вопроса по врнедрению. Нашел человека. Очень складный вариант, как мне кажется.

–    А мне кажется, что «кажется» – это не ценз, – улыбнулся Сурков. – Ты уверен?

–    Да, он идеально подойдет, психоинженеры его проверили, можно вводить хоть в задницу президенту ООН, – не скрывая раздражения, выдал Демьянов. – Я вышлю тебе его файл по индивидуальному каналу.

–    Зачем? – пожал плечами Сурков. Его даже позабавило то, как смутился при этом Демьянов — с возрастом его нервозность, полученная благодаря длительному периоду наркомании и обильному стрессу от давления общественности и напряженных гомосексуальных связей, только усилилась. –  Мне о нем знать ни к чему.

Демьянов вытянул губы, подтянул уголок рта, почесал лоб и отвел взгляд в сторону, полагая, что в каждом его зрачке уже выведена фраза «Да пошел ты на хер, начальник».

–    Значит, под мою ответственность, так? – нашелся он, наконец.

–    Ну,а в чем проблема? – развел руками Сурков. – Мне не нужны лишние вопросы в случае провала. А тебе, мне кажется, терять нечего, ты давно куда как более свободный человек, чем я. Такие дела.

–    Шанс поквитаться, говоришь, – задумчиво изрек Демьянов.

–    Ну, если ты это так не воспринимаешь…

–    К черту, – махнул рукой Демьянов. –  Но на случай провала…

–    Слушай, Володь, не смеши мои яйца, – резко хлопнул в ладоши Сурков. – Ты управлял целой долбаной страной, а теперь делаешь такой вид, будто бы не справишься с организацией элементарного вброса.

–    Проехали. Доложу, – отвернулся от камеры компьютера Демьянов, и связь прервалась.

–    Какие мы нежные, – с презрением ухмыльнулся Сурков. – Бурная молодость не проходит даром.

Он перевел связь на селектор и вызвал живого секретаря. На экране появилось миловидное личико голубоглазой брюнетки Лиды.

–    Привет, Лидочка. Найди-ка мне нашего руководителя самой главной службы.

–    Он же… – хотела было разочаровать начальника Лида.

–    Мне чихать, ударяясь лицом об стол, что он в отпуске. Найди мне его и устрой его визит в мою, скажем, третью резиденцию сегодня вечером, ладненько? Спасибо, милая, – снова не удержавшись от презрительной улыбки, Сурков прервал связь. – Чертовы дилетанты. Сибирский индустриальный гигант, мать его, суку.

 

Михаил Линде порядком утомился от перечитывания однообразных отчетов по регионам в петербургском Управлении службы безопасности, и на этом фоне сообщение от аналитика показалось ему манной небесной.

–    У нас проблема, требуется уточнить санкцию, – аналитик на экране выглядел не особо свежо, явно не спал ночь, а, быть может, и не одну; а, быть может, сидел на одном из новомодных легких наркотиков.

–    Сбрасывай сразу файл, – махнул рукой Линде, и через секунду на экран вылился текст с гиперссылками на изображения.

Линде пробежал текст глазами, уловил суть, легкими прикосновениями к гиперссылкам  открыл фото — самого объекта — довольно молодого журналиста Константина Вилчека, дома, в котором он жил, его машины. Закрыл фото и сдвинул текст с экрана.

–    Мальчик расслабился, всего-то. Никакой огласки. Пусть Лосев и Чистяков предупредят его, спокойно, без вспышек ярости, ага? – медленно, основательно проговорил Линде.

–    Передаю, – кивнул техник.

–    Свободен, – в ответ кивнул Линде и прекратил сеанс связи.

Сам факт того, что кто-то, проникнув довольно простым и довольно наглым образом во Внешний зал, решил пустить в систему «жучка», рвущегося к архиву Компании, не удивил Линде. Вполне понятным было стремление долго и упорно лизавшего задницу главы отдела пропаганды Компании журналиста вырвать больше, чем было гарантировано официальным соглашением. Другое дело, что странно смотрелся сам факт столь грубой игры со стороны журналиста столь крупной и уважаемой газеты. Разумеется, редакция не признает, что давала задание такого рода, поэтому смысла использовать официальный канал давления Линде не увидел. Служба призывала к работе правоохранительные органы только тогда, когда кто-то действительно грозил Компании серьезными проблемами, и не было при этом возможности убрать человека, не привлекая внимания к обстоятельствам, при которых он пропал без вести. Линде считал такой подход крайне гуманным. Даже более того — либеральным. Все-таки, иногда стоило пойти на компромисс с властью, чтобы получить свое. К счастью, не всегда.

 

Полкин прочитал короткий отчет Линде о пришедшей информации, закрыл голографическую панель и задумался. С одной стороны, поступок журналиста был настолько наглым, что лет двадцать назад он сам своими же руками  с превеликим удовольствием переломал бы ему хребет. С другой — последствий такой попытки взлома не было, да и быть не могло — Внешний зал вообще не был предназначен для оперирования с архивами, через него можно было только ввести данные для обработки на втором уровне секретности, но никак не покопаться в старых записях. Очевидно, журналист об этом не знал и счел приличным подвигом саму попытку диверсии такого рода. Или знал, и все это было частью чего-то другого, но программисты Внешнего зала вырезали «жучка» из системы уже спустя двадцать минут после ухода Вилчека — через несколько секунд после момента, когда жучок активировался, и защитные механизмы, продуманные в свое время ныне покойным Альфредом Зинкевичем, взяли программу в тиски и послали уведомление оператору. Таким образом, после сведения данных о том, что, чисто теоретически, мог украсть и передать наружу «жучок» – а теория с практикой не сходились, ибо Интрасеть на этом уровне уже была изолирована, — а также проверки камер наблюдения, все стало ясно, и план, каким бы он ни был, был обречен на поражение – «жучок» просто не смог бы оставить в системе ничего вредоносного, не успел бы, поскольку был слишком примитивен для обхода защиты Интрасети.

Два одинаково шатких и сомнительных варианта маячили сейчас перед сознанием Полкина — либо горе-шпион не соотнес желаемое с действительным, либо за этим должно было следовать еще что-то.

К чертовой бабушке, пусть сами разбираются…

Желания думать об этом дальше у Полкина не было, да и пора было лететь на очередную деловую встречу с зарубежным партнером. А после нее он пообещал себе вернуться в Санкт-Петербург — подальше ото всей этой суеты Центра, поближе к родному дому.

 

Определенно, вечер обещал быть неспокойным, но пока что Вилчек не ощущал каких-либо перемен. Он был готов к тому, что в воздухе будет пахнуть жареным, и даже отказался от встречи со своей основной девушкой, которая весь день настойчиво скидывала ему сообщения на мобильник, обосновав это тем, что жутко устал и не готов с ней общаться. Она, наверное, обиделась, но он прекрасно понимал, чего стоит ее обида и как ее лечить.

Никаких подозрительных личностей, никакого преследования, никаких звонков с сомнительных номеров — а он, наивный, полагал, что за ним выбегут с автоматами и воплями «держи вора» уже тогда, когда он будет подходить к машине. С другой стороны, если бы так и было, он имел бы кучу шансов вообще не выйти из офиса Компании, а это в его планы не входило. Конечно же, он выл в курсе, что самые сочные сведения о Компании хранятся в питерском архиве, и даже если бы он нашел какой-нибудь невозможный спайуэйр, способный добраться до ядра Интрасети, в Центральном офисе он отрыл бы одну сплошную скучную «операционку». Другое дело, что и это в его планы не входило. Необходимым и достаточным он видел обратить на себя внимание службы безопасности Компании, а дальше…

Он громко и весьма замысловато выругался, обнаружив, что проехал уже на квартал от своего дома, рывком перестроился влево, вызвав бурю негодования у ехавших сзади и развернулся прямо через двойную сплошную. Почему-то именно сейчас, когда он понял, что по собственной рассеянности и задумчивости допустил маленькую ошибку, его все начало жутко бесить. Все — манера езды окружающих, освещеннось города, звук двигателя собственного автомобиля — все стало вызывать у него жуткое раздражение. Он понимал, что сам себя загоняет в рамки истерики, и поводом тому был тот иллюзорный, как он надеялся, покой, на который он не рассчитывал. Но сейчас ему хотелось только одного — прийти домой и закрыться ото всех, отключить интернет. А, значит, и телефонную линию, просто уйти от мира на один вечер и одну ночь. Благо, в редакцию он уже зашел, скинул резервную копию информации на стационарный компьютер, и готовая статья о результатах интервью, по итогу беседы с редактором, ждала до завтра.

Наконец, он благополучно вошел в квартиру и закрыл дверь. Первый этап прошел успешно. Выключил мобильник и швырнул его куда-то на диван, в комнату, в которую не планировал заходить. Интернет решил не отключать, благо, никто пока не беспокоил, автоответчик уведомлениями не грозился, и можно было смело направляться в душ, сбрасывать стресс гидромассажем.

Спустя уже пару часов, он сидел и бессмысленно пялился в телевизор, на жкране которого воспроизводился один относительной свежести боевичок, содержание которого расплывалось перед взором зрителя, как масло на теплой печи.

Вилчек аккуратно отложил на тумбочку  рядом с кроватью внезапно обнаруженный им в собственной руке давно опустошенный стакан из-под едкой смеси лимонада с виски. Остановил воспроизведение и выключил экран. Воцарилась тишина. Он выключил свет давно, и теперь всем освещением комнаты были несколько индикаторов бытовых приборов да слабо пробивающийся сквозь покрытые регулируемой тонировкой окна свет городских улиц. Когда-то он поймал себя на мысли, что не смог бы жить в квартире., окна которой выходят на какой-либо двор — ему просто жизненно важно было видеть из окна пейзаж большого, подвижного города — муравейника, огромного лабиринта, заполненного слепо движущейся массой социума.

Он расслабился, растянулся пятиконечной звездой на кровати и начал засыпать. События следующих двадцати секунд он не мог бы разложить по полочкам и годы спустя, не говоря уж о том, чтобы понять, что, в самом деле, происходит, слету.

Визг со стороны входной двери. Хлопок. Удар.

Вилчек вскочил с кровати, схватился за стакан, грязно выругался, швырнул несчастную посудину через всю комнату, ощутил абстрактную опасность и не придумал ничего лучше, как побежать к прихожей, захватив по дороге алюминиевую бейсбольную биту, которую, как он сам выражался, «какого-то черта никак не мог выкинуть, и поэтому держал на виду».

Дверь открылась. Дверной амортизатор взвыл от грубого рывка с весьма приличным усилием. Вилчек выскочил в прихожую и успел разглядеть только одного нежданного гостя — среднего роста коренастого парня с прической, которая был явно родом откуда-то из  двадцатого века. Дальше последовал рывок с битой, за ним — поднятая рука коренастого, вспышка, – и Вилчек ощутил, как все его тело парализовало, и он благополучно слился в объятиях с довольно дорогим паркетом прихожей.

Кто-то из визитеров осмотрительно закрыл дверь, другой перетянул Вилчека обратно в спальню и уложил лицом в пол рядом с кроватью. Полный паралич был недолгим, и вскоре чувствительность к нему вернулась. Боль нескольких синяков, возникших в результате падения, пришла в первых рядах. Дальше — тяжесть в голове, тошнота, ощущение скованности — еще бы, ведь его руки были связаны за спиной довольно бескомпромиссным пластиковым хомутом.

–    Здрасьте, – начал коренастый, увидев, что Вилчек пытается приподнять голову и хоть как-то осмотреться окосевшим взглядом. – Мы к тебе по поводу твоего поведения в гостях. Собственно, мы тоже хороши, как гости, но тенденцию задал ты, сечешь?

–    Не понимаю… – начал изображать потерянность Вилчек, хотя сейчас, когда он понял, что его еще не убили, не погрузили в машину, не скормили акулам, а начали разговор, появилось понимание ситуации, и он был, как ему казалось, готов продолжить игру; вот только лежание в позиции гусеницы на асфальте с чьей-то ногой, ненавязчиво упирающейся в поясницу, в его план не входило, но что тут поделать.

–    Короче, Костик, – коренастый продолжал выполнять представительскую функцию, второй незнакомец молча стоял, опираясь одной ногой на бренное тело Вилчека. – Ты же понимаешь, что накосячил. Ты понимаешь, что назад дороги нет. А понимаешь ли ты, что мы с тобой сейчас можем сделать? И понимаешь ли ты, что нам за это ничего не будет?

–    Пожалуй… – Вилчек попытался обернуться, и, видимо, коренастый решил поддержать эту инициативу и дал знак своему товарищу — давящая нога сзади исчезла. – И что теперь?

–    Не знаю, – пожал плечами сидящий на кровати Вилчека коренастый, – трудно сказать, знаешь ли.

Вилчек облизнул губы, быстро осмотрелся, словно бы что-то выискивая, дальше перешел в стадию игры в понимание — корчить дурачка было чревато возможностью испытать на себе силу излишних подозрений, а потому сейчас ему требовалось стоять прочно на золотой середине — между скромностью провальных намерений и всеведущим страхом смерти.

–    Задание было выдано редакцией? – продолжил коренастый.

–    Ха, – Вилчек вроде ка осмелел, перевернулся на бок, потом на спину, обнаружив, что со связанными руками это чертовски неудобно делать, по крайней мере, непривычно. – Ну, спросите у них самих. Вы счиатете, они теперь что-то выдадут? Свяжутся с Компанией ради какого-то засранца?

–    Не преуменьшай, – покачал головой коренастый. – Мы знаем о тебе больше, чем ты думаешь. Конечно, на тебя было смысл ставить, но ничего хорошего не вышло, увы. И что теперь, как считаешь, с тобой делать?

–    У меня есть выбор? – робко пожал плечами Вилчек.

–    Ты исполнял чей-то заказ? – подав сигнал своему товарищу, после которого тот включил крохотное устройство, как-то незаметно перекочевавшее из кармана в его руку.

Карманный детектор лжи, понял Вилчек. Что ж, ему легко будет не соврать.

–    Нет, дело исключительно мое. В том смысле, что ответственен только я, как исполнитель, – проговорил Вилчек, управляя акцентами речи так, чтобы это было, по возможности, как можно меньше заметно человеку — машине было это безразлично, она ловила определенные нервозные тембры, которых в его голосе сейчас быть не должно было — он прокручивал в голове и выдавал в виде конечного ответа формулировки, которые были правдивыми.

–    Допустим, – продолжил коренастый, когда его компаньон кивнул и спрятал детектор в карман. – Смотри, нашим боссам в этом регионе лишние трупы, пусть даже испарившиеся, не нужны. И пока что, на тебя поставлено, как на заблудшего сына божьего которому надо было выдать розг по жопе. Считай, это сделано. Но учти — ты в ближайшее время будешь весьма интересной персоной для нас. Следить мы за тобой вряд ли будем постоянно, не надейся. Но в тот момент, когда ты попытаешься накосячить снова — имей в виду — скорее всего, ты умрешь. В любом случае — попробуешь снова корчить из себя святого Сноудена — последствия будут крайне неприятными. Мысль ясна?

–    Еще бы, – слабо улыбнулся Вилчек. – Признаться, мне больше хочется жить, чем даже работать на эту контору…

–    Контору? – подал голос партнер коренастого.

–    «ДДЛ», – уточнил Вилчек без тени содрогания в голосе.

–    Работай. Появишься в километре от любого объекта компании — прицел упадет тебе на голову. Счастливо, – коренастый встал и вышел из спальни.

Его партнер последовал примеру, перешагнуВ через безвольно болтающиеся ноги Вилчека, который и спрашивать не стал насчет хомута на руках, лишь бы эти двое как можно быстрее покинули его.

Спустя минуту, в квартире снова стало тихо. Легкое гудение кондиционера, и только. Вилчек был в шоке. Несмотря на то, что только что еще один этап реализации его плана был пройден, действие алкоголя и болевой шок от удара парализатором, да еще и молниеносно обрушившихся на него побоев, после которых у него странно, болезненно покалывало под лопаткой, сделали свое дело — он был подавлен, и даже желания освобождать руки от пут у него не было. Он кряхтя забрался на кровать, улегся также, как его совсем недавно уложили добродушные гости — лицом вниз, и начал снов засыпать, даже не побеспокоившись о том, закрыли ли за собой дверь визитеры. Впрочем, дверь в любом случае должна была закрыться за счет амортизатора и доводчика.

Пока его сознание не опустилось в темную бездну болезненного сна, он быстро подвел итоги прошедшего дня. Теперь он был под прицелом, но не под тем, которого он опасался — что бы там ни говорил этот коренастый, спецы Компании теперь наверняка будут периодически лицезреть его через спутник, но не более того. А он и планировал держаться подальше от мест, которые могут хоть как-то связать его с «Сайбериа» и  Глинном. Они не увидят его в общественных местах с подозрительными собеседниками, и уж тем более — он не пойдет в офис «Сайбериа» собственной персоной за чемоданчиком с наличными миллионами. Черта с два. Никаких камер, датчиков и сенсоров визитеры, вроде, не поставили, но он мог это легко проверить и с утра — грубое электромагнитное устройство поиска передающих устройств у него было, и обнаружить квартирный, слабо скрытый жучок им можно было с довольно большой, хотя и не полной вероятностью. В любом случае, он запуган, он трясется, как кролик в период полового созревания, он побоится и подходить к филиалам Компании — что угодно — ровно до тех пор, пока не будет осуществлен вброс в Компанию после этого он видел два варианта — либо переезд в теплые края, либо жизнь дальше на месте с деньгами, грамотно распределенными по подставным счетам и улыбка во все лицо каждый раз, когда рядом офис Компании.

И, все-таки, под лопаткой побаливало, но уже слабее. За закрытыми глазами стало еще темнее, мрак стал еще пронзительнее, ощущение падения в него парализовало волю, но тут же прервалось, и Вилчек отключился.

 

Старые книги традиционно казались лучше новых. Каждая эпоха всегда оставляла свои заветы на будущее, но сейчас Полкин читал книгу с голографической проекции, сидя в своем кабинете в резиденции, не для того, чтобы насытиться глубокими мыслями. Он прост хотел уйти от чего-то, что беспокоило его этим утром с самого пробуждения. Дурное предчувствие или что-то в этом роде — он не мог точно сказать, а потому никому и не стал на это жаловаться. Впрочем. Список тех, кому пожаловаться стоило, был не очень-то обширен — живая, настоящая прислуга — как дань былым временам, пара более-менее близких знакомых — таких, как Иванов, – вот, пожалуй, и весь список его аккредитованных жилеток для плача. Многие недоумевали от такого положения дел, но и не принять тот факт, что каждый сам кузнец своего счастья, не могли. Полкин ловил себя на мысли, что оказался хреновым кузнецом — хотя он бил, что было сил, деталь все равно вышла слабой и корявой. С другой стороны, у кого-то не было и такой, а потому он старался не сильно горевать по этому поводу.

Чтение бумажных книг стало понемногу чем-то из области оккультизма, ведь с современными возможностями встроенных аккумуляторов, на любом мобильном устройстве можно было читать часами, днями, месяцами — и не в ущерб качеству цветовосприятия и прочего, на что жаловались поборники печатной продукции в старые времена. Полкин смотрел на это двояко — с одной стороны, миф о «живой» книге все еще бродил в мозгах людей и нес с собой некую особую энергетику, с другой — он выглядел примерно также наивно, как миф любителей рок-музыки о «живой» музыке, которая всегда лучше любой электронной — и это при том, что ни один уважающий себя музыкант или музыкальный коллектив уже сотню лет не обходился без электронных средств если не живого выступления, так хотя бы сведения записей для альбомов. Единственным, на что могли всегда уповать сторонники аналоговых записей и аналоговой игры — это отсутствие необходимости в электричестве для чтения и игры. Но обещанный энергетический кризис так и не состоялся, и мысли о возможном конце света, отопления и газа отошли на задниц план, уступив место мыслям об удобстве и комфорте в меру финансовых возможностей.

Полкин перелистнул очередную виртуальную страницу и завис на врезавшемся в его сознание слове «космос» из текста. Иногда он ловил себя на мысли, что ненавидит космос как таковой. Он вспомнил свой ответ на вопрос этого хитрожопого журналиста о том, почему он сам не летал куда-нибудь за эти годы, и запоздало решил, что надо было просто, с обилием нецензурной брани объяснить этому деятелю, что глава Компании ненавидит своей душой космос за то, что он забрал у него единственное, на что он могу уповать в этой жизни — сына. С другой стороны, сын ведь сам вызвался. Сам вступил на должность. Сам попросил сменить документы.

Хреновый кузнец…

А отец согласился.  Отец вообще оказался этаким на все согласным парнем — переломив, фактически, безумным и истеричным преступным актом ход истории внутри страны, он умудрился уже спустя двадцать с лишним лет сломаться к чертовой матери, и теперь проклинал себя за это. Глупые, старческие проклятья. Он был чертовски стар по меркам времени, когда все толстосумы старались омолодить себя, но те, кто не мог себе этого позволить, старели крайне быстро. В сорок лет обывателю можно было смело говорить о том, что старость на подходе, хотя в годы, когда изобрели комплексную омолаживающую терапию, у всех и каждого появилась надежда, что можно будет хоть как-то побороть природу. В итоге, сбережения сгорали от скачущего, как на американских горках, уровня инфляции, и большинство надежд оказались бессмысленными. Несчастные люди, не смогшие улучшить свою жизнь с помощью техники. И несчастные идиоты, которые ее, вроде как улучшили и гордились этим, как и прочими типичными элементами благосостояния. Последние — те, кто так и научился на примере двух поколений Барышниковых, Игнашевича и прочих падших деятелей, что не только деньги и связи делают человека человеком. Впрочем, у тех, кто ими не обладал, забот хватало и без осознания этого факта, а у обладателей не было и желания задумываться. Замкнутые круги, петли, многолетнее удушье. Дежа вю. Все знакомо, все пройдено.

Полкин закрыл книгу. Прочитал короткий отчет от Линде на тему того самого журналиста. После такого пинка под дых, о нем, скорее всего, можно было забыть, да и чесаться между ребрами у него скоро перестанет, и тогда он станет просто собачкой на побегушках.

Полкин устал от очевидностей. Закрыл отчет. Хотел уйти в бассейн. Встал. Сел обратно. Снова открыл книгу и, перешагнув через слово «космос», продолжил читать. Ломаться он тоже устал.

 

Статья была готова. Вилчек прошелся по моментам, которые компьютер пометил, как предполагаемые ошибки, что-то подкорректировал, потом понял, что зря, вернул все, как было, снова прошелся по тексту, решил, что все сносно и отправил файл редактору вместе с уведомлением о том, что он себя паршиво чувствует, и сегодня берет пол-дня за свой счет. Ответа дожидаться не стал, поскольку в глубине души его терзали сомнения, что статья пройдет, как есть, и редактор не придет к нему, чтобы ударить его зубами о собственную клавиатуру за заангажированную непонятно в чью пользу статью, которая предполагала быть нейтральным обзором уникального места в российском бизнесе,

…бла-бла-бла…

А еще, я — Дед Мороз и пишу задаром для детишек, – Вилчек негодовал на все и вся. У него жутко ныла голова. Между лопатками, видимо, все зажило, ведь ребята были специалистами. А специалисты ломают кости только тогда, когда надо услышать что-то важное, вперемешку с криками боли. По крайней мере, Вилчек хотел в это верить.

Еще он в глубине души хотел верить, что черный наглухо затонированный внедорожник, скромно стоявший напротив его дома, на другой стороне улицы, не имел никакого отношения к Компании, и что все его расчеты пока соответствуют действительности.

Черта лысого…

Но наивные надежды могли оправдаться в минимуму вариантов будущего. С другой стороны, пока никаких явных знаков с этого направления не было. Он сел в машину с утра — ну, с того утра, которое обычно называют ранним днем, – осмотрелся, внимательно изучил этот подозрительный внедорожник, разочаровался в каких-либо знаках внимания с его стороны и уехал.

Обычный черный «рейндж ровер», причем довольно старая модель. Вряд ли многомиллиардная Компания имеет на вооружении такой хлам. Точно не имеет. За стоимость этого «ровера» два президента Компании завтракают каждое утро. Обычный шестнадцатиклапанный движок, типовой автопилот, обычный мультизадачный инжектор, обычный трэкшн — короче, все старое и неинтересное, двадцатилетней давности. Вряд ли  это имеет отношение к Компании.

Мусор, мать его…Ну, точно ведь…

Вилчек запутался в собственных мыслях. В его голове царил кавардак, и именно по той причине он уехал из редакции, никому ничего толком не объяснив. Ему необходимо было собраться с мыслями, но собрание все никак не могло состояться, потому что запаздывал его глава — звонок из «Сайбериа», какой-то сигнал, какое-нибудь электронное писбмо с подставного адреса — хоть что-нибудь. Тишина со стороны Компании после ночного инцидента его устраивала. Тишина со стороны «Сайбериа» – уже не очень. Третий день шел, как ни в чем ни бывало, а Вилчек и забыл уточнить — спустя трое суток ему сообщат, что да как, или…

…или спустя три долбанных дня или три года, или три вечности, мать их…

…они, наконец, соизволят вытянут кролика из шляпы. Кролика, который уже и сам вылез, смотрит на фокусника с презрением и курит «парламент».

Весь оставшийся день Вилчек был готов уделить ожиданию. Если Компания следит за ним, то…

…а не этот ли «ровер» стоял около дома? Номера, вроде другие. Отъехал. Я идиот…

…пусть наблюдает его легкий променад. Сначала домой. Потом куда-нибудь еще, в место, лишенное стратегического смысла.

Он засмотрелся на странную девушку, стоявшую у крупного и безумно дорогого магазина нижнего белья на другой стороне улицы— преимущественно дамского — и что-то рассказывавшая вроде как всем мимо проходящим — громко, четко, хотя с этой стороны Вилчек почему-то не разбирал ни единого ее слова. Момент спустя ему показалось, что девушка посмотрела прямо ему в лицо, и в этот самый момент ее лицо превратилось в уродливую гримасу — ввалившиеся неестественно круглые гланицы, огромные брови «домиком», слишком массивные губы. Вилчек инстинктивно отдернул от нее взгляд, поежился, а когда снова посмотрел в ее сторону, она уже что-то впаривала засмотревшейся на витрину парочке девочек-разгильдяев — судя по комплекции и манере держаться друг относительно друга, лесбиянок. И тут мозг Вилчека пронзила простая, но показавшаяся ему жуткой мысль.

Это ни хрена не телка! Это долбаная голограмма, и я вижу ее каждый божий день, как иду в редакцию… Не хило это меня…

Ему стало чертовски не по себе, и он заторопился сесть в на редкость для него небрежно припаркованную у тротуара машину. После некоторых бессмысленных маневров по местности в течении пяти минут, он выехал на Новинский бульвар и повернул направо на Новый Арбат.

Сраные пробки круглые сутки…

Его внутренняя ругань была практически не обоснована — в это время суток движение по улицам было еще больше похоже на бег трусцой, чем на ходьбу страдающего болезнью Паркинсона и детским церебральным параличом одновременно. Но его раздражали все, кто не улавливал его ритма и манеры движения, а таких, увы, было большинство. Несколько отрывистых перестроений, сигналы со всех сторон — и вот, он оказался  на подъезде к Новоарбатскому мосту. Внезапно в его голове вспыхнула странная мысль. Только въехав на мост, он довольно энергично ударил в тормоз, едва не заставив ехавших сзади и не ожидавших подвоха автолюбителей пережить групповой инсульт. Включив зачем-то, по дедовской традиции, «аварийку», он вышел из машины, едва не задев длинной дверью проезжавший мимо микроавтобус, наотмашь закрыл дверь и пошел к пешеходной параллели моста. Не дойдя до обычного прохода пары метров, он нетерпеливо перепрыгнул ограждение и оказался перед пешеходным ограждением сетчатым забором, предохранявшим беспечных пешеходов от знакомства с глубиной Москвы-реки. Не обращая внимание на проходящих мимо обывателей — преимущественно сомнительного вида личностей, как ему показалось боковым восприятием, – Вилчек впился пальцами в прочное, не сравнимое с обычной классической проволокой ограждение и уперся лбом в металлическую сеть. Его рассудок ловил и перерабатывал множество странных, запутанных сигналов снаружи, делал странные выводы, и он чувствовал, что контролирует это все хуже. Возможно, Глинн был прав, и синтетическая наркота убивает его мозг, выжигает  понемногу, что попадет под руку. Возможно, все дело было в стрессе. Он не понимал. И не хотел понимать, если уж на то пошло. Он хотел лишь, чтобы эта история, которую он начал едва ли не вчера, уже сегодня завершилась. Он не мог понять, почему его так напрягает все это — разве что, визит миролюбивых представителей Компании шел в разрез с его обычной тактикой работы. Ну, и сумма, которую он выставил  Суркову. Обычно он знал меру, но сейчас решил, что следует играть по-крупному, пока есть шанс. Глинн был не против — ему ведь только покажи обновление счета его жены на лишний рубль — так он и родину продаст, и соседние страны прихватит в подарок. Но пока деньги не пришли, он боялся всех и вся, ведь каждые двадцать серебренников могут нести свое проклятье, а Глинну оно было ни к чему — он был из тех псов, что нюхают сучку по три часа, прежде чем предложить ей пройти в укромный уголок. Такие псы не совокупляются на дороге, по ним вообще не скажешь, что они делают это хоть когда-то и где-то. Ну, или, по крайней мере, с кем-то. Вилчека иногда раздражало это, но он готов был терпеть кого угодно, кто приносил пользу. В том числе Алису Сумину, без устали бомбившую его смсками разного содержания — от милых просьб встретиться и пожеланий спокойной ночи до угроз не давать до скончания веков. Он выдернул из кармана в очередной раз провибрировавший «S» из азбуки Морзе мобильник и выключил его.

К черту всех…

Вилчек смотрел сквозь решетку на огромный, по сравнению с ним — маленьким человеком — потом воды внизу и подумывал о странных вещах.

Прикольно быть молью… Жрать шмотки… Дразнить модных сучек с их шубками…

Он раздраженно потер лицо руками и снова уперся пальцами в решетку. 

Интересно, при падении с этой высоты без навыков плавания реально так войти в воду, чтобы… да ты свихнулся, парень…

Он отошел от ограждения, бросил взгляд на машину и обнаружил, что над ней завис мобильный регистратор нарушений — он припарковался, фактически, на мосту, а это означало кругленькую сумму на квитанции, а, может, и лишение прав. Но ему было все равно. Что ему показалось странным — так это то, что мимо опять проехал «рейндж ровер». Только немного другого цвета — другого оттенка, что ли. И номера — номера явно другие, даже регион другой. Проехал именно сейчас, из-за его машины — но, быть может, человек просто-напросто говорил по мобильнику и не ожидал, что перед ним на мосту встрянет кто-то на «аварийке».

Вилчек прикинул варианты — если он уедет прямо сейчас, будет оспариваемый за счет «аварийки» штраф. Если дождется патрульных, то будет лишение прав, гарантированно. Еще разок взглянув через решетку на немного беспокойную от ветра, еще, казалось бы, совсем недавно оттаявшую водную гладь, он выбрал первый вариант и побрел к машине.

Ехать домой ему расхотелось. То ли свежий влажный воздух так повлиял на него, то ли желание и дальше отслеживать вокруг все «рейндж роверы» старых моделей, но теперь он решил забраться в какое-нибудь людное место — забраться, сесть в уголок и наблюдать за местностью. Он понимал, что это значит.

Это чертова паранойя, будь она проклята…

Но от осознания этого не становилось легче. Рассказы о том, что осознание проблемы — первый шаг на пути к ее решению — наполовину брехня. Иной раз это первый шаг в пропасть, к осознанию другого — обреченности, невозможности выбраться из чьих-то сетей. И Вилчек искренне не желал, чтобы это были сети Компании. Он рассчитывал привлечь к себе внимание, и слежка его не сильно бы напрягала, но он не рассчитывал на то. Что кто-то может быть рядом с ним физически  – кто-то, кто является однозначно врагом, кто-то, кто может сидеть рядом с обычным сканером звуковых волн и выделять его речь, когда он будет говорить с кем-нибудь, направленным «Сайбериа», чтобы решить его наиболее злободневный вопрос.

Самым близким и наиболее удовлетворяющим его критериям был легендарный торговый центр на Кутузовском. Небрежно проведя картой для оплаты въезда на парковку, он излишне резко и бездумно дернул машину, и правая ограничительная стойка на въезде, само того не желая, прошлась по лакокрасочному покрытию, как горсть отборных гвоздей. Выдав охапку несвязной материшины, Вилчек плюнул из окна машины на асфальт, отъехал назад и на это раз успешно заехал на парковку, изрядно позабавив своими маневрами и оценкой ситуации лениво ошивавшегося рядом с парковочным автоматом охранника трудно определимой национальности.

Спустя несколько минут он уже был на шестом этаже огромного здания, где постоянно кипела торговля — круглые сутки здесь работало хоть что-то — это было одним из немногих мест в пределах города, где можно было ошиваться с целью якобы что-то купить и днем, и ночью — в основном, крупные моллы давно базировались в области, причем чем дальше они отстояли от Второго Верхнего Кольца — крайней скоростной магистрали, –  тем крупнее были и тем обильнее был ассортимент продаваемого там ширпотреба различных ценовых категорий — от радости живущей в кредит нищеты до товара для мнительного верха среднего класса, на котором в обязательном порядке должна была стоять пятизначная сумма — неважно, комплект то постельного белья или баночка «пепси».

Вилчек и сам был любителем иной раз пройтись по моллу с какой-нибудь профурсеткой, только в пределах часа — купить что-нибудь, дабы показать свой якобы безмерно высокий социальный статус, ну, и что-то вручить профурсетке, чтобы закрепить впечатление. Важно было не то, насколько лживым был тот образ. Который он играл — роль  играли только суммы, которыми он мог себе позволить оперировать. Не слишком громандные, но впечатляющие не только малолеток с круглыми, как у девочек из «манги», глазами, но и уже подросших двадцатипятилетних  любительниц покутить за счет нового знакомого. Вилчек менял таких случайных попутчиц слишком часто и проводил с ними слишком мало времени, чтобы считать такие затраты значительными.

Из всех закусочных, расположенных в обширном ресторанном дворике — от мерзкого и набившего оскомину «макдональдса» с его вековыми рекламными стандартами до приличных ресторанов восточной кухни, где работали хотя бы не только иммигранты из Азии и с Кавказа, по душе ему пришелся обычный черно-белый в клеточку «Микс» – по крайней мере, он был закрытым, то есть был встроен в ресторанный дворик как обособленное заведение. Публика там могла быть исключительно простейшая, а потому любой более или менее заметный персонаж, могущий следить за ним, должен был быть замечен сразу же.

А дальше что? Будешь морду бить за то, что на тебя не так посмотрел какой-то бугай? Ну-ну…

Вилчек ухмыльнулся сам себе и уселся за свободный столик в углу. Найдя на пошарпанном, на редкость убогом сенсоре заказа кофе, он выбрал эспрессо с сахаром и отправил заказ. Стал ждать. Стакан кофе на фирменном подносе принесла сомнительной внешности — явно страдающая излишней полнотой и недостатком груди при этом, –  девушка, которой ему и улыбаться-то, вопреки привычке, не хотелось. Но пойти в нормальный ресторан вместо тошниловки для стада покупающих и жующих на ходу баранов ему совершенно не захотелось. Здесь было просто, спокойно и людно — в любом ресторане его могли довольно быстро определить, тихо вывести, тихо упаковать. Здесь он мог успеть утроить хоть какую-то панику среди толпы — что-нибудь заорать, перевернуть незакрепленный стол, плюнуть в морду кому-нибудь, устроив драку, наконец.

Верить во все это, правда, ему самому удавалось с трудом. Послав к черту сомнения, он отхлебнул кофе и отдал должное вкусу — по крайней мере, ему не хотелось выплюнуть его прямо в лицо официантке, которая его принесла, а для такой помойки, как «Микс», где кофе готовили, вероятно, на аппаратах тридцатилетней давности, это было фантастическим достижением. Он приподнял стакан в направлении живого прилавка для любителей поболтать с кассиром,  про себя как бы провозглашая тост «За жирную официантку», и снова отхлебнул кофе.

Он понимал, что во всех случаях, появись у кого-то из крупных компаний желание сцапать нужного человека, его сцапают. На этом основывалась вся та львиная доля уверенности в успехе запущенного процесса, которая не давала ему окончательно сбрендить от страха и пойти с трусами на голове плясать на большой Ордынке, проклиная систему и ее строителей. Осознание того, что если он еще жив и сам принимает решения, что ему делать, здорово поддерживало уверенность в отсутствии критического провала, хотя и не лечила от безобразной паранойи, словно бы породившей внутри него вторую, маленькую злобную личность — с лицом узбекского карлика, вечно ноющую, что все пропало, все потеряно. Факт оставался фактом — с помощью того самого, известного в определенных кругах вещества, можно было быстро и безопасно кого угодно уговорить пойти куда угодно и зачем угодно. Обыватель этого не знал. Даже самые прожженые копатели интернета, узнавая о том, что вещество существует и состоит на вооружении правительства, не догадывались, что корпорации могут позволить себе его приобретать и раздавать своим спецам. И только люди, более-менее глубоко погруженные в мир интриг бизнеса, знали, что с помощью вещества без каких-либо последствий можно поменять власть в пределах целой бизнес-империи. Ходили продолжительные слухи, что именно так и поступили в свое время Полкин и Никитин. Никитин, видимо, устав от всех этих слухов, уехал далеко-далеко, а Полкин остался отдуваться за всех. Частный пример, и только, но Вилчек знал — и у Компании, и у «Сайбериа» есть вещество. Имей желание, они вскрыли бы его, как фисташку — без заметных усилий, вытащили бы все, что угодно, а потом решили бы — положить обратно или оставить только скорлупу. Вещества, воздействующие подобным образом на мозг, существовали практически всегда, но уровень совершенства этого превозмог свое время, и знай общество, в каких руках, помимо Министерства обороны находится вещество, это посеяло бы дикую панику на многие года вперед — животный страх того, что в один прекрасный момент вся твоя жизнь будет стерта кем-то, кто может себе позволить ее купить, а никто и не узнает о том, что на тебя вообще что-то воздействовало, и тебя просто упекут в психушку, если доза окажется на миллионную грамма больше положенной — это сильнейший дестабилизирующий фактор. Поэтому обывателю проще спать спокойно и считать, что Компания сотоварищи стоит на страже конституционных норм. Аминь.

Мать твою!

Вилчек не в шутку опешил — напротив за его столик уселась Алиса Сумина, его официально единственная девушка. Он поморгал, решив, что начались галлюцинации, потому что «так не бывает», но Алиса продолжала тупо улыбаться, не говоря ни слова. Секунду спустя Вилчека поражал даже не сам факт ее присутствия, сколько обилие цветов, которое она собрала на себя. Кислотно-желтый и синий лаки на ногтях, кислотно-зеленое платье, рыжие с красными и белыми полосами волосы.

Господи, какая пошлость. И я это тра…

Мысль оборвалась, поскольку он снова вернулся к факту того, что ее здесь не должно было оказаться.

–    Ты следила за мной? – серьезно спросил он, и тут же ощутил себя как-то глупо — в этой фразе пронзительно сквозила тупая паранойя, а это смотрелось не очень красиво, с учетом его имиджа «парня, у которого все схвачено».

–    Что ты, я просто гуляла вот, прикупила кое-что, не хотелось из города выезжать, – Алиса показала на стоявшие рядом на сиденье пластиковые пакеты.

Ну да, разумеется, она просто ходит и покупает всякую срань. Действительно, что это я — ведь самый разгар рабочего дня — это прайм-тайм для таких, как она…

Алиса Сумина обожала ходить по магазинам. С учетом ее частичной занятости на работе, которая была вовсе не обязательной, с учетом щедрости ее родителей — предпринимателей средней руки, – это было вполне оправдано. Да, она не была бизнес-леди прошлого века, она была домохозяйкой нового цикла — она готова была сидеть дома, нянчить детишек, в свободное — освобождаемое няней — время ходить  в магазины, салоны красоты и прочую дребедень, и ей совершенно не хотелось быть умнее или прозорливее кого-то вокруг — ее все устраивало и в традиционной исторической комбинации — мужчина-добытчик и женщина-домохозяйка. Вот только она совершенно не понимала, что Вилчеку не нужна сейчас домохозяйка — она — Алиса — нужна была ему для того, чтобы трахать ее без презерватива, не подцепляя при этом какую-нибудь радость, с симптомами которой ему совершенно не хотелось бы жить. Вот, собственно, и все, чем ограничивалось его отношение к ней. Но сегодня он видел ее этакой странной, взбалмошной девочкой, и это ему показалось чертовски милым. Даже если она и следила за ним — пусть. Ему было это безразлично. Ее приход он сейчас воспринимал примерно как бесплатную доставку пиццы на дом, когда за пиццей лень идти в ближайший ресторан. Не очень-то важно, но приятно.

–    Я хотела с тобой поболтать, а у тебя сплошные дела, так что мне крупно повезло, что я тут оказалась, а? – продолжила объяснять Алиса, увидев легкую растерянную улыбку на лице Вилчека; сам он считал, что улыбается широким и благословляющим оскалом.

–    Да, прости. Я совсем запарился. Вот вырвался немного раньше, не очень хорошо себя чувствую. Ну, какие дела, рассказывай, – расщедрился на проявление интереса Вилчек.

–    Да ты представляешь… – с этих слов обычно запускался аппарат по выдаче потрясающих историй, модель Алиса Сумина — ноль-ноль-один или как-то там еще.

Вилчек решил, что снова изобразить из себя огромное ухо будет оптимальным выходом из ситуации и так и поступил, не забыв приправить свой новый облик щепоткой мимики и горстью скупых жестов. Получилось неплохо. Но в какой-то момент Алиса начала постоянно теребить один ноготь большого пальца другим. Она уже поцарапала синий самоформирующийся на ногте лак, но все продолжала теребить ноготь о ноготь. И при этом ее речь стала более скомканной, словно бы она к чему-то вела, но Вилчек пока не понимал, к чему. Внезапно выяснилось, что они оба голодны, и в ход пошел ассортимент «Микса» – какие-то сэндвичи, булочки, невменяемого вида традиционны салат «оливье» – все это пугало и забавляло уже привыкшего к приличной ресторанной еде Вилчека. Алису, по ходу, забавляло то, как он это выражал. И она вновь и вновь возвращалась к пытке для несчастных ногтей больших пальцев.

Еще немного кофе, какого-то странного лимонада, который Вилчек почти решил выплеснуть в сторону живой кассы — на спор, но Алиса его отговорила, – затем еще много какой-то чуши, и, в итоге, она пригласила его к себе. Вилчек хмыкнул, пожал плечами, ударил наотмашь в лицо карлика-узбека внутри и заявил «Да без вопросов», после чего расплатился, и они ушли из «Микса». Вот только что означали эти нервные росчерки по ногтям, Вилчек так и не понял. Почеу-то ему это пкоазалось важным, но Алиса так и не подвела его ни к чему, так ничего особо серьезного не сказала, или она пыталась подвести, а он недостаточно качественно слушал. Он, правда, обратил внимание на то, что она немного пополнела в последнее время, причем исключительно животом, хотя она регулярно посещала какой-то там фитнесс-клуб и вряд ли могла просто ожиреть. Это навело его на некоторые мысли касаемо того, почему в последнее время она стала еще большей рассеянной дурочкой с ним, чем всегда. Странно — она рвалась ему что-то рассказать два дня подряд, но по итогу встречи они обсуждали всяческую белиберду.

Вечер он провел с ней уже машинально, не обращая внимание даже на сновавшие рядом «рейндж роверы», хотя вроде как, какие-то ему по дороге встречались. С начала пути домой к Алисе все понеслось перед ним, как странный, артхаусовый кинофильм без начала и конца — кадр за кадром, а он вроде как сидел и тупо жрал поп-корн, ожидая, когда, наконец, что-то в этой картине впечатлит его. Но драматический момент все не наступал.

Он также машинально занялся с ней сексом. Прелюдия прошла как нечто само собой разумеющееся. Когда он поставил ее на четвереньки, как она любила больше всего, и обхватил ее чертовски приятные на ощупь бедра, он на пару секунд заострил внимание на старомодной тату на ее пояснице — длинной невнятной надписи вроде как на каком-то староанглийском диалекте — он не мог понять, что там написано, хотя раньше интересовался и помнил эту фразу наизусть — шутки ради. Теперь же эта тату вошла в один из кадров, полных ярких, причудливых элементов, явно не принадлежащих окружающей действительности в полной мере.

В какой-то момент его выбесила эта отрешенность, и он резко выдернул член из ее влагалища, кинул небольшой кусочек валявшегося рядом лубриканта на член и вошел в нее через анал, заставив ее взвизгнуть. Сделал несколько рывков туда-сюда – резких, мощных, насильственных, кончил в нее и замер, не вытягивая из нее своего достоинства. Ощупал ее маленькие, легко помещающиеся в ладонях груди, напряженные до сих пор соски. Она мурлыкала и прижималась к нему, не меняя позы. Ей понравилось.

Черт, у нее явно здоровый такой рудимент простаты остался – говорят, у некоторых девушек остается при развитии плода рудимент простаты, и от его качественного состояния зависит то удовольствие, которое девушка имеет от анального секс, – Вилчек отчасти сам не понимал своих мыслей. –  А, может, все то брехня…черт возьми!

Упав спиной на кровать и заботливо уложив рядом с собой Алису, он понял, что его настоящие, важные мысли далеко отсюда. День, фактически, прошел. Он не мог понять, почему «Сайбериа» так медлит – начиная с того, что они взяли аж три дня паузы до вынесения решения, но зачем им это – ведь такое решение могли принять за десять минут. Сбивали цену? Вряд ли, «Сайбериа» не страдала финансовыми проблемами, и в ближайшие полгода,как минимум – это если директор положит ноги на стол и уснет на все это время, а бухгалтер  набьет чемоданы наличкой из всех касс и уедет на Марс – они ей не грозили. «Сайбериа» стала монолитом, за счет той закалки, которую получила, конкурируя с Компанией, перехватывая, в основном, международные заказы, от которых Компания отказывалась, либо которые упускали ее ответственные менеджеры. «Сайбериа» выполняла все эти заказы. Потом и кровью, железом, подкупами – неважно, престиж был всегда дороже, и принцип «сдохни, но сделай». Работал во всей красе. И «Сайбериа» выигрывала, откусывая свой кусок пирога там, где большинство и понюхать этот пирог не могли, побаиваясь грозного дядьку Никитина, следящего за всем из-за Урала.

И если этот монолит имел шанс врезаться в несокрушимую структуру Компании – за такой шанс нужно было хвататься обеими руками. Но им же нужно было сохранить лицо. Вот только перед кем? Как будто, даже пост-фактум всего процесса — спусять сколько-то лет, кто-то должен был об этом узнать. «Сайбериа» – это лицо национального бизнеса, в кругу прочих лиц и физиономий, как, например, у разжиревшей Компании. А кто такой он — Костя со странной, являвшейся отличной почвой дляч дразнилок в школе еврейской фамилией Вилчек – торговец информацией, стукач-лпроцессионал, журналист-падальщик, питающийся зачастую чужим горем. В общем, достойный человек. По нынешним меркам. На этом можно было успокоиться и унять самобичевание.

Алиса явно устала.

–  У меня тут есть кое-что с собой, – заявил Вилчек и вытащил из кармана лежавших рядом брюк четыре капсулы в аккуратном пластиковом блистере.

–  Фу,  – поморщилась Алиса. – Знаешь, мне… Мне нельзя, понимаешь…

–  Я уже давно понял, – ухмыльнулся Вилчек — на самом деле, он окончательно осознал факт ее беременности только сейчас, и до вопроса «что делать?» решил не доходить, дабы не портить никому настроение. – Было бы вредно, не продложил. Абсолютно безопасная вещь. Расслабляет, помогает окунуться в грезы. Красивые грезы.

–  Ты уверен? – с недоверием взяла две капсулы Алиса.

–  Еще как, – ухмыльнулся Вилчек.

Объяснив ей, как правильно принимать это вещество, он с нетерпением сломал один блистер и закинул капсулу в рот. Капсула растворилась, вещество побежало по пищеводу, активируясь по дороге. Через десять секунд он уже вышел из этой реальности в мир странных, но чрезвычайно гармоничных образов.

–  Послушай, ми-лыыый, – невнятный голос Алисы рушил все иллюзии.

Вторая таблетка подключала фазу глкуюокого наркотического сна, но Суминой, по ходу, хватило бы и одной.  Забыв, что хотела спросить, она откинулась на плоскую, эргономически меняющую форму подушку и направилась в сторону отключки. Вилчек ощутил стойкое презрение к этой девушке и к зародышу в ее животе.

На хер все…

Принял вторую капсулу. Ощутил невесомость. Ушел.

 

Возвращение было неприятным и неожиданным. Он открыл глаза и понял, что ему жутко холодно. Тут же понял, что накрываться бесполезно, что эти дрожь и озноб — результат какой-то химической ошибки в его организме, совершенно случайной, но критичной для столь сложного синтетического наркотика, какой он принял. Холод понемногу отступал. А страх, который наполнил его сознание с самого момента его подключения к реальности,остался.

Он поймал странную, расплывчатую, как и темная, кажущаяся слишком большой комната вокруг него, мысль. Мысль о смерти. Он подумал, что это, наверное, чертовски неприятно — умереть, например, от кажущегося случайным бесшумного выстрела снайпера.

Ты ощущаешь удар, жжение, боль — но они длятся секунду, даже долю секунды, а далеко не вечность. Жизнь никуда не пробегает перед тобой, она из тебя выходит, и все. В один конец. Никто не включает замедленную съемку, никакого покадрового действия. Черта с два. И ты не падаешь трагично, красиво, успевая поблагодарить всех, кто был с тобой эти годы. Ты падаешь. Как мешок с дерьмом. Конечно же, тебе не везет — и пуля не проходит, не задев жизненно важные органы. Пуля попадает туда, куда следовало, потому что стреляет не идиот-семиклассник, а специалист, который может и троих сразу одним выстрелом положить. У него все впереди. А у тебя — ни хрена. И ты не превращаешься в героя или ангела. Ты превращаешься в кусок органического мусора, начавший гнить еще при жизни, а теперь уж — святое дело продолжить тенденцию.

Не очень приятная перспектива. Обожраться обезболивающих приятнее, но есть риск, что всего лишь съедет крыша. В итоге, ты также придешь к состоянию гниющего мешка с отходами. Печально. Видимо, красиво умирать не получается. Невозможно красиво стать куском гнили. Красиво и жить-то мало кому дано. А умирать никому. Включая солдат, воюющих за достаток какого-нибудь жиртреста — диктатора, лидера, демократического, мать его, президента или премьер-министра, меняющегося с ним местами потехи ради раз в шесть лет.

Вилчек словно бы отключил колодку питания для этих мыслей и подключил их к другому, более замысловатому объекту в его памяти. Повернул голову налево, и там все также лежала Алиса Сумина. Но он думал не о ней, не о ребенке, не о презрении к ним. Он думал о том, что ему никогда не нужны будут семья, так называемые серьезные отношения и прочие грустные сказки об обывательском счастье. Он припоминал, как по одному делу встретился с хорошим другом, а вышло так, что в это время к другу заявилась его жена, которую на днях сделали бывшей женой и лишили родительских прав.

Она истерила. Она казалась весьма приличной телкой, хотя на хранительницу семейного очага не тянула. Вечно утянутая сверху донизу, с оттопыренной задницей, солидной грудью так и не уменьшившейся после кормления. Она всегда употребляла алкоголь  в меру. Она знала, что это дорого, дороже, чем обычные синтетические наркотики, но могла себе это позволить. И муженек тоже хорош — был не прочь наблюдать, как она спивалась, в то время, как он прихлебывал понемногу и утверждал, что после того, как родила, можно. Она спилась к чертовой бабушке. Когда она пришла тогда и устроила сцену в ключе «я же мать, как можно мне давать раз в месяц с ребенком встречаться?», она выглядела жутко — отекшее лицо, убого размазанная косметика, слезы, сопли. Вилчек скромно стоял в стороне и смотрел  на то, как его друг изо всех сил держится, чтобы не выбить зубы этой своей «любимой птичке», как он ее, идиот, называл раньше. «Птичка» не смогла отказаться от «птичьего молока» даже когда он предупредил ее, что дела зашли в тупик, и пора лечиться. Он не смог утянуть ее в лечебницу. Она сначала веселилась с бутылкой в обнимку, потом заливала стресс от нравоучений мужа, а потом уже заливала горе от того, как все закончилось.

Вилчек сказал тогда себе, что будь он проклят, если когда-то подпишется на подобные разборки. Не факт, конечно, что ему так повезло бы, но вдруг. Свобода мышления и покупки чего угодно и где угодно, а также попустительство женихов и мужей сделала женщин уродливыми, несмотря на косметику, солярии и омоложение. А искать изумруды на помойке Вилчек не горел желанием.

Мысли потеряли смысл, и он снова отключился.

 

–  Не знаю, но мне кажется это наиболее вероятным, – пожал плечами Линде. – Хотя фактов нет. Но мы всегда можем вскрыть этого прохвоста.

–  Пока не стоит. Следите за обстановкой, – махнул рукой Полкин. – Программеры не беспокоят после того вброса?

–  Не, все в порядке. В этом ключе вопросов нет, – доложил Линде.

–  Тогда не кидайте пока камней в сторону «Сайбериа». Если припрет, я сам кину, – ухмыльнулся Полкин.

Они распрощались, и экран погас. Подозрения Линде были, вроде как, обоснованными, но при ближайшем рассмотрении могли быть приняты не более чем за результат обработки популярных сплетен. «Сайбериа» определенно точила зубы на любой кусок, который мог отвалиться от Компании, но сейчас, когда по стране были организованы два управленческих фланга — от Северо-Запада и до Урала ситуацию контролировал Полкин, за Уралом и да Дальнего Востока — Никитин, урвать у Компании лишний кусок в наиболее ценных отраслях было трудно. Рвануть в космос и начат конкурировать там — и вовсе звучало как бред сумасшедшего.

Тем не менее, в «Сайбериа» было достаточно голодных до мести Компании челюстей. Полкин вспомнил период, когда в «Сайбериа» рухнул сброшенный со своего поста Демьянов. Сейчас воспоминания Полкина о тех временах превратились в своего рода испорченный плейлист — остались  заголовки — пустые ярлыки с ныне несуществующими адресами, за которыми не было никакого эмоционального содержимого, никаких важных моментов, кроме, пожалуй, одного — и тот приносил только боль. Наверное, поэтому Полкин не хотел даже рядом проходить с темой взаимоотношений с «Сайбериа» – в глубине души он чувствовал себя неотмщенным — ведь и по сей день были живы такие личности, как Демьянов и Мирзанов, например. Жили и здравствовали, хотя Полкину не раз за прошедшие годы хотелось своими собственными руками разрезать их кухонным ножом на части. Перешагнув через эту слепую ненависть, он в какой-то степени перешагнул через себя, он ощущало это. И теперь оставалось ответить на вопрос — стоило ли оно того? В последние дни он пытался спрашивать себя в таком ключе обо всем, и спасибо за это надо было сказать беснующейся весне. Он помнил, что Никитин в последние годы открыто говорил, что не любит Санкт-Петербург из-за боли, которую он испытал в нем. Странная штука, но на долю Полкина здесь пришлось не меньше, а он все равно планировал через час быть в старом лесопарке на юге города, чтобы ненадолго уйти от всего, что давило на него, или наоборот — получить новую порцию давления.

 

«Рейндж ровер» снова стоял неподалеку. Но на этот раз — синий. Вилчек хмыкнул и проехал мимо, припарковался у дома и, поборов некий глубинный страх, обернулся к внедорожнику на другой стороне улицы.

Пассажирское стекло немного опустилось, из него выглянула чья-то физиономия в черных очках, пустила короткий взгляд на Вилчека, на панораму улицы, и снова исчезла за поднявшимся обратно тонированным стеклом.

Мать вашу!

Вилчек только сейчас заметил — небольшая часть кузова «рейндж ровера», в районе переднего бампера, содержала черную полоску. Немного левее была серебристая полоска.  Это было нормальным явлением для машин с кузовом-хамелеоном, когда после очередной перемены цвета они какое-то небольшое время выдавали старые элементы. Задумываться о том, сколько легко было им менять номера на ходу. Смысла не было — это было гораздо дешевле, чем менять цвет кузова.

Вилчек выскочил из машины и рванул к своей парадной, лишь в последний момент вспомнив, что не помешает прикоснуться к сенсорной кнопке на брелке, чтобы закрыть машину. Вбежал в дом, вызвал лифт.

Пусть только попробуют ничего не предпринять, твари. Я пойду знакомиться с этими мужиками, ей-богу…

Он был уверен сверх меры, что машина и ее пассажиры и водитель — собственность Компании. Это объясняло, почему они всегда следовали за ним, а почему они не ьрали его, было тем более очевидно — им нужно было понять, куда он сольет ту или иную полученную информацию. Что это была за информация — было неважно, важно было то, что он накинул на себя слишком массивное подозрение. Он включил огромный экран, уселся на диван, ощущая, как дрожат ноги, немного судорожно полистав справочник на экране через сенсор, нашел нужный номер и набрал его. Всеми правдами и неправдами, они должны были обеспечить ему безопасный отход. Впрочем. Увидев его номер, они могут элементарно не зять трубку. Но останутся без его информации.

А что если и Глинна уже убрали?

Вилчек сбросил вызов и решил набрать Глинна. Он определенно не хотел остаться с пустыми руками, да еще и с хвостом о Компании, который может следовать за ним хоть до конца его дней.

 

Демьянов явно немало выпил накануне — судя по отечному лицу, даже слишком много, даже с учетом его омоложенности. Сурков ухмыльнулся по этому поводу, но комментировать не стал.

–  Есть готовность запустить персонажа, – вяло пробормотал Демьянов. Что с информацией?

–  Все будет отлично. Сегодня все будет, – покивал Сурков. – Слушай, Володь. Ты не хочешь взять отпуск?

–  Отъебись, –  неожиданно огрызнулся Демьянов и прервал связь.

–  Козел драный, – не убирая с лица уже неуместной тупой ухмылки, покачал головой Сурков.

–  Наш клиент требует аудиенции, – ухмыльнулся руководитель службы безопасности «Сайбериа» Мурат Динаров, прервавший отпуск ради одного довольно важного, по словам Суркова, дела.

–  Запускай, какие проблемы? – поднял руки ладонями вперед Сурков; он ощущал потрясающий прилив сил от ощущения близкой победы.

 

Стоило пройти вглубь парка буквально полсотни метров, как Полкин ощутил потрясающий контраст атмосферы. Шумов большого города за последние годы здесь только прибавилось, да и старые районы — от Ульянки до Красного Села и дальше, за город — активно перестраивались не первый год, что только добавляло шумовых эффектов, но к естественной звукоизоляции этого лесного острова посреди урбанистического моря добавлялся еще и эффект силовых полей, ограничивающих парк в нескольких точках.

Сейчас здесь было не очень тепло, но он оделся по-осеннему, без лишней молодцеватости, и чувствовал себя вполне уютно. Он позволял себе иногда отключать свой обязательный, согласно внутренних директив Компании, «джипиэс»-маячок — точнее давал Линде команду брать его под исключительно личный контроль,  – и прогуливаться так в простых местах отдыха простых обывателей. Кроме того, что его не тянуло в космос, всерьез его уже не тянуло и в экзотические страны.

И сейчас ему было действительно приятно находиться здесь — среди пения птиц, лучей весеннего солнца, пробивающихся через змеевидный, ограниченный высокими и уже раньше времени обросшими листвой деревьями видимый участок  неба, относительно свежего воздуха. Вот только одно смущало его. Дышать ему было не сильно легче. Он понимал, что петля, которую он, как ему казалось, разрезал и сжег в тот момент, когда родился его сын, никуда не делась, а просто ослабла на какое-то время. Теперь настал ее черед снова пытаться удавить его. Быть может, природа изнутри пыталась сообщить ему, что приходит его время. Быть может, некое предчувствие намекало ему на то, что вскоре что-то изменится, и петля либо замкнется, либо, наоборот, рухнет сама собой.

Из-за куста, на дорожку выбежал паренек лет десяти-двенадцати, заставив Полкина остановиться и слегка напрячься.

Да ну тебя, боишься смерти, придурок?

–  Здорово, – кинул он мальчику.

–  Здрасьте. Вы Александр? – неожиданно нашелся паренек.

–  Допустим. Чего хотел?

–  Вам просили передать, – мальчик протянул ему записку — обычный клочок бумаги, безо всяких цифровых подписей и прочей привычной ерунды, – и убежал обратно.

Полкин хотел было пойти за ним, но много смысла в этом не увидел. Вместо этого он развернул листок и прочел содержимое. Почерк был твердым, уверенным, явно взрослым.

«Сегодня, рядом с Московской площадью, в полночь я буду Вас ждать. Одного. У меня есть кое-что, что вас заинтересует, совершенно точно. Координаты точки встречи скину на публично доступный ящик. Это имеет отношение к Организации»

Занятно…

Полкин сразу прокрутил в уме все наиболее вероятные варианты авторства записки. Так просто. Так прямолинейно. Но так оригинально преподнесено. Он развернулся и пошел прочь из парка. У не было не так много времени, чтобы на что-то решиться.

 

Глинн никуда не пропал, и все, что от него требовалось, благополучно перекинул по личной линии, а Вилчек благополучно закинул полученную информацию на носитель, заблокировал его от перезаписи, удалил копию со всех прочих доступных ему источников — проверил все — «электронку», кэш, ПЗУ. Больше нигде следов этой довольно масштабной записи не было. Настало время звонить по указанному Сурковым номеру и договариваться о передаче.

–  Товар у меня, – сразу заявил он,как только связь была установлена. – Новые условия Вы услышали. Когда ждать ответа?

–  Не надо ничего ждать, – спокойно, даже с неким здоровым энтузиазмом ответил невидимый собеседник. – Билет уже готов, – на экране появилось изображение цифровой формы авиабилета — номер билета, точкам отправления, точка прибытия и прочие сведения — все в трехмерном штрихкоде, – что касается транзакции, первая половина проведена.

–  Отлично, – нервно покивал Вилчек. Он еще не определилися — переведет он деньги Глинну уже с нового места, либо просто «кинет» его при первой же возможности. В любом случае, времени на великодушие по отношению, например, к суминой у него не было. Снаружи поджидал «рейндж ровер», и он понятия не имел, не слушают ли из него через окно или через интернет-«жучка» его квартиру. – Но я не вижу дешифрованной версии билета. И не вижу номера транзакции через свой терминал, – в его голосе сквозило недовольство, но оно пропало уже пару секунд спустя, когда, судя по данным на его подключенном отдельно электронном планшете, на его счет приземлилась половина оговоренной суммы расчета с «Сайбериа». – Хорошо, что по поводу второй доли?

–  Непосредственная встреча, разумеется,  – выдал голос, заставив Вилчека немного опешить.

 

Линде ощутил, как вылеченный десяток лет тому назад тик снова возвращается к нему.

–  Мы знаем, что ему устроили билет. Но это явно не что-то, проходящее по нашим каналам, – заявил техник связи, контролировавший поток данных приходящий с комбинированного «жучка», встроенного под лопатку Вилчека в ходе дружественного визита три дня тому назад.

С жучка поступали данные о местонахождении Вилчека, а также о звуковой картине в тридцати метрах от него, с учетом фильтрации органических шумов и цифровых потоках извне  — в меру возможности. Жучок вошел в него вместе с порцией анестетика почти безболезненно, но для снятия подозрений спецы были вынуждены устроить Вилчеку небольшой променад по боли от побоев, дабы завуалировать истинную цель визита.

–  Гениально, – прошипел Линде. – что с дешифровкой потоков? Данные с видеолинии?

–  Пока все крайне спорно, – всплеснул руками второй техник, – мы получили шифрограмму экрана, но пока система ее не сломала, еще около минуты. По крайней мере, он будет в пределах Земли, не потеряем.

–  Минуты, вашу мать, – Линде был определенно на взводе, и если лет пятнадцать назад в Управлении его практически не боялись то сейчас опасались его гнева всерьез. – Джин, передайте оперативникам, чтобы были наготове. Перехват при отсутствии точных данных, готовность до точки — не более минуты, ясно?

–  Принято, передаю, – откликнулась Джин Дэвидсон, американка с безупречным русским, специалист по координации штатных единиц.

–  Есть точка связи, – выдал первый техник и тут же пожалел, что это сделал.

–  Ага, через три опорные станции, – кисло выдал его коллега, чем здорово расстроил Линде.

–  Ищите их. Сейчас же, хоть голыми руками выдергивайте!

 

Вилчек списал с экрана выведенный не в качестве текста, а в качестве изображения. – что сильно затрудняло дешифровку со стороны возможных любителей последить за чужими экранами — ключ к дешифровке билета, ввел вручную на отключенный от интернета коммуникатор,  совместил с файлом изображения, считанным камерой коммуникатора и получил данные о месте, куда он сегодня же улетит с почти чистой совестью — оставаться дальше под присмотром Компании он не мог. Номер билета он теперь знал, и доставлять его в Интернет в лапы Компании не собирался. Он заблокировал экран коммуникатора и положил его в карман джинсов. В другом кармане уже покоился носитель с информацией, за которую ему еще должны были выдать кейс с наличным на первое время, пока он будет пребывать в жаркой южной стране, где потеряется для всех, включая Алису, редакцию «ДДЛ», Глинна и Компанию. И он готов был поклясться, что счастливее, чем от осознания этого факта сейчас, он себя никогда не ощущал. Его беспокоил только один вопрос — как выбраться и добраться до точки встречи с не желающим себя светить каким-либо образом — прямо или опосредованно — спецом «Сайбериа», и при этом не попасться в руки ребят из «рейндж ровера».

Он осторожно, с самого края взглянул в окно. «Рейндж ровера» не было видно. Он попросту уехал. Что это могло значить — что Компания перехватила его место встречи, или что они отчаялись ждать его выхода и поменяли стратегию еще как-то — он понятия не имел. Но пока был шанс, он был готов бежать.

 

Автозапуск помог ему вскочить в уже готовую выдвинуться машину и рвануть с места, оставляя позади, как ему казалось, все то, что его напрягало. Он мчался к точке встречи, не обращая внимания ни на что — интенсивность движения, камеры, пешеходные светофоры. Спустя десять минут, он уже был в складской зоне на юге города.

Координаты обозначенного места были достигнуты, и Вилчек выключил двигатель и вышел из машины, уже не задумываясь о предосторожностях. Спустя полминуты, из-за крупного контейнера слева вышел человек в плаще, с короткой стрижкой, худой и смуглолицый.

–  Рад вас видеть, – кивнул человек и протянул Вилчеку кейс, который до этого крепко сжимал в правой руке.

Вилчек ухватился за кейс, но рука смуглолицего его не отпускала.

–  Попрошу Вас, – улыбнулся смуглолицый, и Вилчек все понял.

–  Извините, – Вилчек вытащил носитель и передал человеку.

Тот отпустил кейс, вроде как дав Вилчеку время открыть его и насладиться содержимым, а в это время быстро ввел носитель в невесть откуда взявшийся наладонник и прочел все заголовки. Извлеченные программой быстрого чтения.

–  Прекрасно, – кинвул человек и спрятал во внутренний карман наладонник вместе с носителем. – Теперь все.

–  Отл… – открыл было кейс немного нервничавший Вилчек, как его собеседник вскинул руку, и в лицо журналисту ударил сноп света.

Вилчек рухнул наземь, вместе с ним упал и пустой, но чертовски увесистый пластиковый кейс. Смуглолицый шеф службы безопасности «Сайбериа», которому лично доверили довести эту передачу информации до точки, еще раз ударил шокером в безвольно лежащую голову Вилчека, затем дал знак стоявшим за контейнером людям забирать тело на обработку.

И когда умирающего Вилчека запихнули в «рейндж ровер» кузова «хамелеон» – на этот раз снова черный, – шеф службы безопасности  «Сайбериа» лишь хмыкнул, сел в свой служебный «бмв» и дал сигнал водителю трогать.

 

–  Мы получили отзыв от разведчика, – устало рухнув в кресло, доложил специалист по связи и трекингу, – там не было никакого Вилчека. Только «маячок».

–  А авиакомпания, которой он якобы улетел в Бразилию, – добавила Дэвидсон, – как ни странно, принадлежит «Сайбериа Индастриал»

–  Конечно, сикнули с тела и перевесили на борт, – кивнул Линде. – Ладно, третья степень постоянной готовности. Будем тупо ждать подвоха от «Сайберии». Просрали мы Вилчека, одним словом.

–  Иной раз следует полагаться на интуицию, – пожала плечами Дэвидсон и улыбнулась.

Линде не оценил ее юмора. Он проклинал тот день, когда родился этот Вилчек.

–   Неужто он не понимал, что его грохнут? – с удивлением произнес техник связи.

–   Может, и понимал, –  пожал плечами Линде. – Он просто слишком сильно не хотел быть неоплаченным героем, –

 

Уже в который раз — десятый или пятнадцатый — очередной специалист Компании внимательно досматривал  дошедшее до него личное дело Зверева Виктора Сергеевича. Внимательно смотрел на стоящего перед ним кандидата в сотрудники Компании. Что-то проверял с помощью голографического терминала.

Психоинженеры провели в голове у Зверева не меньше пяти часов, изучая аспекты его личности и проверяя реакции на те или иные раздражители. В конечном итоге, он получил аттестацию «годен для дальней службы» и был направлен сюда, в своего рода кадровый центр Дальнего отдела Компании для окончательного оформления на должность директора крупномасштабной производственной колонии Санияро. И даже после всех проверок и мытарств каждый новый специалист Компании все еще смотрел на него с недоверием.

Опыт управленческой работы в малом и среднем бизнесе…

Отсутствие прямых или опосредованных связей с конкурентами…

Навыки работы с персоналом при выполнении ответственных задач в сжатые сроки…

В разводе, причина развода — личные разногласия…

Психическая стойкость — уровень девять…

Психиатрическая и психоинженерная проверка выполнены

Готов к дальним командировкам и административной работе на дальних колониях…

–  Что ж, – раздался хриплый, прокуренный голос кадровика. – Поздравляю с трудоустройством в Компанию.

–  Чертовски рад служить общему делу, – оскалился Зверев.

После нескольких легких прикосновений специалиста Компании к сенсору на личном деле Зверева появились метки «принят» и «направлен на стажировку в Санияро».

 

Вечер обрушился на город, начав заполнять темнотой все освещенные уголки. Полкин сомневался насчет трезвости инициативы пойти на встречу с кем-то, кто передал ему записку и уже скинул координаты встречи — у старого дома недалеко от Московской площади. Но сомневался не так уж долго. Утром он отправил сообщение Марине Королевой и поздним вечером получил пронзительно наплевательский ответ. Это подвело его к черте. Только сейчас он задумался — а есть ли что-то для него,что еще можно потерять? Есть ли что-то столь ценное, чтобы сидеть, поджав хвост или таскать с собой везде армию спецов? Он остался один — так вот, легко и просто. В один прекрасный день Марина сказала, что не хочет так дальше жить, что ей нужно что-то другое. Она была молода — здорово омоложена, лет двадцать-двадцать пять с нее это снимало. А он старел. И она ушла — сначала из службы безопасности Компании — еще до рождения сына, а затем — и из его, Полкина жизни. Конечно, последнее случилось уже тогда, когда их сын подрос. Полкин помнил, какие наивные надежды питал на то время, помнил, как выслушал Марину и просто кивнул, согласился на ее условия, потому что когда-то клялся себе, что никогда никого не будет заставлять быть с ним — ведь на принуждении строятся только тоталитарные системы, а не счастливые семьи. С тех пор они больше не беспокоили светскую хронику, которая ломала голову над тем, женат все-таки Полкин или нет — они с Мариной прожили все эти годы обычным гражданским браком, тем проще ей было уходить тогда.

Он не жалел почти ни о чем — так, по крайней мере, ему казалось все эти годы. Он вспоминал иногда фразу Марины – «знаешь, копаться в прошлом, сожалея о потерянном — это как собирать голыми руками разбитое на мелкие осколки стекло — собрать что-то стоящее вряд ли получится, но поранишься наверняка». И вот сейчас, когда он получил шанс направиться прямо в пасть льву, он был готов. Обманывать можно кого угодно, даже себя, но если любой внешний обман можно унести с собой в могилу, то время расплаты с самим собой все равно настанет, и чем позже — тем больнее будет.

Полкин проверил приготовленный заранее — на всякий случай –  пистолет, положил его в карман черной кожаной куртки, вышел из комнаты и направился к припаркованному на крыше аэрокару. Он никого не предупреждал и даже не дал команду Линде лично держать сигнал его маячка. Он послал всех к чертовой бабушке. Потому что устал от всех этих условностей нового времени — времени, которое наступило после семьдесят седьмого года, времени, которое разрушило его прошлую жизнь.

Он вылетел без получения воздушного коридора, как инкогнито, а не как миллиардер, а потому ему пришлось потерять немного времени на ограничителе воздушного движения посреди города — такие заграждения выставлялись обычно, когда через город пролетал крупный самолет, который не имел возможности в случае необходимости отманеврировать так, как это мог сделать маленький и ловкий аэрокар. Этот самолет мог везти продукты нуждающимся, мог везти медикаменты, а мог — оружие. Для каждого — реализация своих нужд.

Полкин смотрел по сторонам — рядом с ним висели в воздухе такие же любители полетать вместо того, чтобы ехать по окольцевавшим город скоростным трассам — в аэрокарах разных моделей, в том числе — с куполами с настраиваемой тонировкой, через которые было видно кабину. Кто-то болтал с пассажиром, кто-то явно вслух матерился на инспекцию воздушного движения за необходимость стоять здесь; кто-то просто горевал о топливе, которое шло впустую; кто-то просто смотрел фильм на экране аэрокара, пока суть да дело. Все типично и обыденно, как и каждый божий день в этом городе, а, наверное, и во всех городах.

Полкин ощутил, как побежали мурашке по коже при мысли, что и там, на колониях, несмотря на весь романтический пыл и рекламную шумиху Компании, все захватила та же обыденность, нет ровны счетом ничего качественно нового для того, кто пришел туда искать другой, неземной жизни.

В конце-концов, он прибыл. Припарковался на крыше здания и спустился вниз по пожарной лестнице, всегда открытой для тех, кто пользовался швартовочной площадкой. Он опоздал минут на десять, и это его немного беспокоило — теперь он уже не имел права не узнать, что к чему, и даже если это может принести ему погибель — он был готов к такому раскладу. В кои-то веки он ощущал себя готовым ровным счетом ко всему, и ему это чертовски нравилось. Отчаяние безумца.

–  Вы не пунктуальны, как я того ожидал, – раздался басовитый голос из-за угла здания.

Навстречу Полкину вышел человек — средних лет на вид, ростом с самого Полкина, в черной старомодной шапке и коричневой куртке потрепанного вида.

–  Пробки, – пожал плечами Полкин; он стоял и внимательно наблюдал за каждым малейшим телодвижением собеседника.

–  В полночь-то? – ухмыльнулся тот. – Мне приятно, что Вы пришли. Признаться, я ожидал здесь толпу спецов и был готов удирать.

–  В чем суть? Давайте сразу, – предложил Полкин.

–  Хорошо. Я представляю, как Вы уже могли понять, Организацию, – человек в шапке опустил взгляд на асфальт. – Я понимаю, каковы Ваши первые мысли на этот счет. Понимаю, что наверняка у Вас есть желание убить меня и еще кого-нибудь из Организации, потому что знаю, что Вас и Организацию связывает.

–  И что же, в таком случае, меня предостережет от этого? – проговорил Полкин, поглаживая в кармане маленький пистолет.

–  Не знаю. Здравый смысл, мне кажется,- пожал плечами человек. – Пойдем.

Он зашел за угол, Полкин осторожно, просматривая местность, двинулся за ним. Метрах в десяти стояла машина незнакомца — кроссовер «хендай» с массивными дополнительными порогами.

–  Здесь темнее и спокойнее, – объяснил незнакомец.- Собственно, на данный момент я пытаюсь восстановить  Организацию. Восстановить из того дерьма, в которое она превратилась стараниями… – он осекся, оперся спиной о дверь машины. – В которое она превратилась благодаря ряду обстоятельств. Мне хотелось бы, чтобы вы знали правду обо всем, что происходило все эти годы — пожалуй, вы единственный человек, которому это действительно необходимо.

–  И что за откровения? – раздраженно вопросил Полкин, сложив руки на груди. – И в чем отличие тебя от тех, кто грохнул Зинкевича?

–  Я не состоял в Организации на момент тех событий, – поморщился незнакомец, обратив внимание на тон Полкина и переход на «ты». – Я получил всю исходную информацию от деда — в качестве дополнения к наследству я получил груду записей, касающихся старых времен — в том числе по операциям по Барышникову-младшему и Игнашевичу, – он сделал паузу, ожидая комментария или вопроса от Полкина, но тот лишь вопросительно приподнял брови. – Ты же не считаешь, что тогда, в пресловутом семьдесят седьмом только твой героизм и интеллект Зинкевича сделали дело? Организация вела архивы — скромно по-тихому, децентрализовано — настолько, насколько позволяли уровень конспирации и уровень постоянной слежки. Твой партнер — Никитин — был в теме. Он сливал информацию о происходящем Организации. На момент, когда ты объявился и решил начать свою маленькую войну, Организация была в курсе. И Организация не верила, что у тебя что-то удастся, по попробовать стоило, – в голосе незнакомца проскальзывали нотки едкого цинизма. – Организация не могла участвовать в деле непосредственно — это обошлось бы слишком дорого для нее, слишком уверенно в свое время контролировал личную территорию Барышников-старший. А тут появляется кто-то, у кого снесло крышу, и кто готов полезть на рожон ради личной мести. И Организация помогла, чем смогла — устроила задержку внутренней связи спецов Барышникова, благодаря которой они не смогли своевременно отследить курс транспорта с Игнашевичем, сделала еще кое-что по мелочи — не буду грузить деталями. В любом случае, и ты, и Никитин были заинтересованы в решении вопроса — и заинтересованы лично. А потому Никитин и решил, что вся информация, которую он передает Организации, все деньги которые вкладывает в нее — все это во благо, и только. До определенной поры так и было. Но потом рухнуло все, что строилось годами. Организация перестала служить интересам второго уровня законности, как это называли тогда. В Организацию пришли спецы, отколовшиеся от службы Барышникова, начали зачищать территорию, брать под контроль точки связи, убиватьь тех, кто был не согласен с новой политикой. Власть перешла в руки садистов из служб — благодаря тебе и собственной решительности Организация избавилась от рода заклятых врагов — Барышниковых, но приобрела раковую опухоль, которая сожрала ее изнутри. Сейчас я хочу навести порядок после длительной и полнейшей децентрализации. Но если в начале работы Организации — в начале прошлого века — это был порядок в трех городах, то сейчас — это порядок во всей стране. У меня есть, разумеется, приличная команда поддержки, и действия уже начаты.

–  Занятно, – Полкин подошел к машине незнакомца и уселся на блестящий порог. Незнакомец присоединился. – Раз уж ты такой отменный рассказчик, то объясни, как все это завертелось, – в мозгу у Полкина стучала мысль о Никитине, формировалось понимание многих вещей, которые раньше были расплывчаты и бесформенны. – Расскажи об Организации.

–  Ты и так многое знаешь. В сорок четвертом году, ребята Барышникова-старшего считали, что  они самолично убрали всех противников легендарной «Процедуры-сорок четыре», благодаря которой и разрослась империя их хозяина. Но кое в чем они ошиблись — носитель решающего голоса «против» и наиболее веского пакета аргументов ловил неудачные выстрелы и не пил зараженное пиво, а потому Организация сама поставила точку в этом вопросе в подходящий момент. Ребята Барышникова были, видимо, слишком расслаблены довольствием, и не могли отработать охрану мишени, а ребята Организации смогли.

–  И Организация вырастила Барышникова? – горько усмехнулся Полкин.

–  Не совсем. На тот момент руководство Организации пришло к выводу, что убрать Барышникова физически не удастся точно, и оставались только юридические методы. Связи с бизнесом позволяли выстроить определенную последовательность, при которой имущество Барышникова могло быть у него отобрано при ряде оюстоятельств — не знаю точно, но схема была хорошо в теории, – продолжил незнакомец. – Барышников же открыто противостоял Организации — открыто на уровне взаимопонимания, конечно — он не афишировал эту информацию в общем доступе.

–  Знаю, слышал о легендарных утерянных архивах Барышникова об организации, – покивал Полкин.

–  Ага, – незнакомец потер ладони. – И он не планировал уничтожать Организацию, стирать ее физически — при большом желании, это можно было сделать — с его-то возможностями. Он планировал — и это уже доказано — взять Органищацию под свой контроль, сделать из нее вторую службу безопасности своей империи.

–  И пост-фактум, точнее — пост-мортем у него это вышло, – произнес Полкин.

–  Допустим. Но организация понимала, что только его же оружием можно будет когда-то разрушить его царство, ту крепость, которую он выстроил. Ты сам должен помнить, какие проблемы появились при распиле, который вы устроили с Никитиным. Не в первую очередь ли вам мешали системы внутреннего контроля, которые функционировали и после смерти собственника? А их папа-Барышников в свое время оставил для сына-распиздяя, способного все потерять в один день.

–  И потерявшего. – хмыкнул Полкин. – А сын, кстати, решил убрать папочку в благодарность, не так?

–   Ага, и сделать это так тупо, что об этом уже на следующий день знали все до последней собаки в Федерации. Тем не менее, юридически он остался скорбящим сыном. О том, как ему вообще пришло в голову подстроить смерть отца, достоверно ничего не известно. И младший так увлекся актуальной работой службы безопасности, что оставил напрочь модернизацию средств внутреннего, в том числе наследственного контроля – а исправь он пару фатальных ошибок – хрен бы вы получили, а не распил по ИИК-свидетельствам.

Полкин ухмыльнулся, но ничего на это не добавил.

–   А на момент распила парни из Организации — еще не до конца разрушенной сорвавшимися с цепи спецами, – убирали лиц, компетентных в разработке и поддержании средств внутреннего контроля компании Барышникова. А вам это было преподнесено как разновидность междоусобных разборок за власть, – продолжил рассказ незнакомец. – Но никаких разборок не было. А после этого всего Организация, какой она была раньше, уснула. С момента отработки этих ублюдков война с нами пошла напрямую, все, кто умудрился засветиться хоть как-нибудь в процессе зачистки, внезапно исчезли в течение месяца. Несмотря на все внутренние наработки конспирации и тактики, Организация была бессильна что-либо сделать. Кстати, основателя Организации убили незадолго после принятия закона о передаче через ИИК. Барышников-старший считал это главным достижением своей жизни после рождения сына, поскольку, несмотря на прочие попытки сломать Органиацию, так и остался с носом при жизни. Но и Организация при нем страдала, конечно — все это дорого стоило, и все это несло свое ядро идеи.

–   Высокие помыслы? – с сарказмом выдал Полкин.

–   Изначально были довольно высокими, ведь Организация не была коммерческим предприятием, – покачал головой незнакомец. – Конечно, она не была в эпоху расцвета благотворительной структурой. Организация защищала интересы спонсоров, первоочередно. Наша жестокость не могла сделать из нас общества эдаких белых рыцарей гипериндустрии, но не стоит винить нас за нее — первая операция Органиация содержала убийство женщины и детей, мы были обречены на жестокость.

Полкин поморщился от последних слов.

–   Я ни в чем не пытаюсь убедить, – незнакомец встал с порога. – да, Организация была жестока и убирала не всегда тех, кто был нужен — наверное…

–   И меня ты можешь грохнуть прямо здесь и сейчас, без какой-либо огласки. Считаешь, мне это не ясно? – Полкин поднялся и встал напротив собеседника.

–   Но ты, смотрю, и не боишься смерти, – мотнул головой незнакомец в сторону крыши, где стоял аэрокар, – раз летаешь на этом в одиночку.

–   Наверное, – Полкин почесал щеку. – И что дальше?

–   Не знаю. Спрашивать тебя о спонсорстве после того, как Организация убила твоего друга… – развел руками незнакомец.

–   Не имеет смысла. Но спасибо за информацию, что уж там, – пожал плечами Полкин.

–   Надеюсь, у меня что-то да выйдет, – незнакомец казался несколько потерянным, словно опустошенным после долгой выдачи сведений из своей памяти. – Кстати, многие приходили когда-то в Организацию только лишь потому , что их близкие становились жертвой произвола. Мой дед считал своего сына предателем общества за то, что он опосредованно служил Барышникову. Но мой отец, фактически, умер, как человек, стараниями Барышникова, и мне ничего больше не оставалось. Может, слышал о таком — Коловратове?

–   Вряд ли, – мотнул головой Полкин. – Впрочем, что-то в «штатках» разбираемой службы Барышникова, может, и было.

–   Ясно. Забыл представиться — Алексей Коловратов, – улыбнулся собсеедник Полкину, хотел было протянуть руку, но понял, что Полкин н станет ее пожимать.

Развернулся. Сел в машину. Уехал.

Полкин поднялся обратно на крышу, к аэрокару. Открыл воздушную машину и залез на водительское сиденье, которое показалось ему жутко неудобным. Проверил радар, огляделся зачем-то. Открыл огромное тонированное стекло крыши и посмотрел вверх, на ночное небо. Потрясающее ночное небо. С которого вяло прохладой и свежестью. Очистные установки города явно делали свое дело — это было понятно по более яркому, нежели в былые времена, свету звезд над городом.

Он не пожалел, что пришел сюда. Возможно, у него тоже прост не было выбора, слишком много было оставлено в прошлом. Теперь ему было проще понять решение Никитина о разделе секторов влияния — это было всего лишь результатом давления совести — ведь он прекрасно понимал, что его связи с Организацией могли дать толчок к убийству Зинкевича — опсредованно, но могли. Его просто мучили угрызения совести. А теперь он дышал чистым сибирским воздухом, жил в роскошных резиденциях и, наверное, не думал о былом. а. Может, думал.

Полкин глубоко вдохнул ночной воздух, ощутил в нем что-то, что, наверное, и называется запахом весны.

Господи, как давно все это было!

Все, кто имели отношение к событиям тех лет, к перевороту в его собственной жизни, уже ушли от него — Никитин в свое убежище, Марина — к кому-то другому, двое никитинских парней уволились из служб и поступили куда-то в наемники, а Зинкевич погиб стараниями Организации. Полкин почувствовал себя потрясающе одиноко, словно бы он остался наедине с целой вселенной, полной горечи и тоски о былом. Теперь у него не было прошлой жизни — она закончилась полчаса назад. И позапрошлой, в которой все было, вроде как, благополучно и складно — она испарилась. Теперь его настоящее и будущее растворилось там, в глубине космоса, который он открыл, передав разработки Любимова сотоварищи коммерции; там, где люди все также продолжали вести себя подобающе своей сути — строили козни, боролись за власть, благосостояние, не ценили жизни других. И все смыслы его жизни, которые он только носил с собой, рассыпались — для этого оказалось достаточно маленького тычка, ведь его карточный домик уже содрогался не первый день.

Две одинокие горячие слезы упали из его глаз и потекли по щекам. Но ведь он сам подписался под этими правилами жизни, а потому ему было грех жаловаться. Он сам совершил те ошибки, которые сегодня сделали его жизни такой, какой она была, а его прошлое таким, каким он не хотел бы его видеть. И оставалось только смириться.

Он нашел нужный номер на сенсорном экране аэрокара, набрал сообщение, подумал пару секунд  и отправил  текст. Он знал, что эта ночь будет долгой, и если кто-то просто поможет скоротать ее разговором, может, станет и легче, хотя и наверняка не сильно. Понял, что ждать больше нечего, закрыл дверь, включил двигатель аэрокара и унесся в глубину ночного неба.

 

09.07.2013