– Готово! – контролер мебельной фабрики подышал чесночным перегаром на печать и больно огрел ею диван по стыдливо прикрытому фанерой заду.
Несколько часов трясся диван в грузовике в обществе наглых однотипных табуретов, пока не оказался в мебельном магазине. Здесь его ласково гладили по велюровому ворсу и одобрительно хлопали по крепкой спине. Многочисленные покупатели мысленно пытались вписать диван в тесные комнаты и скромные бюджеты, но через несколько минут, махнув рукой, уходили, унося в карманах квитанции об оплате дешевых шифоньеров и грубых столов. Диван грустно вздыхал поролоновыми легкими, одергивал бордовый пиджак и ждал. Наконец, купили и его.
Скромно, боком, поддерживаемый волосатыми руками грузчиков вошел он в светлую гостиную семьи Кокоткиных и занял место у стены. Поначалу вздрагивал всеми пружинами всякий раз, когда на него опускались объемные выпуклости доктора наук Кокоткина (каких именно наук, диван по тому месту, что садилось на него, определить не мог), но постепенно привык. Вскоре он уже нагло рассматривал розовые бедра жены доктора, нежно сдавленные нейлоном чулок, и прижимался всей спиной, когда она дремала на нем после сытного обеда. Иногда по ночам слушал заунывные стоны кровати, доносившиеся из спальни, – это Кокоткин, хорошенько раскачав двуспальное ложе, невнятно выполнял супружеский долг с сонной женой.
Были в жизни дивана постыдные моменты. Например, когда его заставляли вдыхать запах давно нестиранного белья, спрятанного под бархатными складками платьев, не имевшие возраста подруги Кокоткиной. Как не упирайся пружинами, приходилось терпеть плюхающихся со всего маху жизнерадостных и тяжелых племянников хозяев, совершавших набеги из дальних захолустий на гостиную раз в год. После них оставались грязные следы в коридоре и зараженные ботулизмом огурцы в трехлитровых банках, которые сразу после отбытия родственников громко салютовали вздутыми крышками. Не удалось дивану избежать теплого и обильного позора бессознательно пьяного сослуживца доктора, которого оставили ночевать после фуршета. Долго не принимал он извинений от тряпки, смоченной в мыльной воде, которой его оттирала Кокоткина.
Были и радостные события. Особенно запомнилось, когда на его бордовом просторе впервые распеленали пухлого и пахнущего молоком Кокоткина-младшего. Диван изо всех сил тянулся к нему подлокотниками, старался не шуметь и нежно прикасался к детской коже мягким животом. Спустя годы он прощал подросшему мальчишке и неснятые ботинки, и кулачные расправы, и липкие пятна щедро разлитых компотов. Постаревший диван охотно прикидывался боксерской грушей и батутом, торопливо втягивал губчатыми внутренностями, пряча от ворчливой Кокоткиной, стаканы разнообразных напитков.
Время текло. Чередовались шторы на окнах: плотные бархатные с легкими шелковыми, цветочки на обоях заменили полоски, полоски – ромбики, ромбики – снова цветочки. Свернули в кокон облюбованный молью ковер и подарили племянникам, раскатав вместо него новую пушистую дорожку. Безжалостно сняли с потолка люстру из фальшивого хрусталя и водрузили на ее место что-то ценное и почти бронзовое. Давно позабывшее даже редкие радости супружеской жизни широкое ложе отправили в комиссионку, а вместо него, по разным стенам, расставили похожие на больничные кровати с ортопедическими матрацами. Застывшие неподвижно часы с умершей в их недрах кукушкой отдали знакомому часовщику на запчасти, на стене отсчитывали время простые и нешумные стрелки.
Кокоткины изменились: младший вытянулся, оброс усами и сплетнями соседок, старшие согнулись, расплылись вширь и одинаково запахли корвалолом.
Диван держался, сколько мог. Напрягал пружинные мускулы, стараясь не прогибаться под тяжестью часто меняющихся пассий Кокоткина-младшего, кутал залоснившиеся бордовые бока и плешивую спину в верблюжий плед.
Он уже не мог вспомнить, кого из Кокоткиных не стало первым: доктора или его жены. Стерлись из пыльной памяти жаркие ночные свидания Кокоткина-младшего с русоволосой девушкой, которая сразу же после свадьбы бойко загремела на кухне кастрюлями и поставила в туалете освежитель воздуха. Сокрытая в поролоновых слоях интуиция подсказала, что присмотрели ему в соседнем универмаге замену – пахнущего дерматином кожаного сородича. Не церемонясь, задевая заплеванные стены подъезда, вытащили выцветший от времени диван на улицу, не забыв сорвать плед, скрывающий возраст.
Трак – разжал ржавые объятия навесной замок, скрип – распахнулась уютно обжитая плесенью дверь. Топ, топ, прямо, левее, бух! Щербато улыбаясь дощатыми стенами, сарай принял очередного жильца.
Шатаясь на истлевших от времени ногах, диван уполз к стене. Дрожал от страха темными ночами, вскрикивал нервными пружинами от песен загулявшего ветра. Однако, успокоившись, в плену кружевной паутины обрел он вторую жизнь, поселив в просторном чреве мелкую живность. За десяток лет вынянчил многие поколения мышей и мокриц, разжился клопами, гостеприимно разместил на себе коробки с барахлом и засаленные фуфайки, сваленные в кучу.
Уже не страшно было дивану, когда его волоком притащили на помойку. Бесстыдно зияя дырами, подставлял он солнцу поседевшую от времени велюровую спину. Не ощутил диван боли в быстро разгоревшемся брюхе, не винил бросившего спичку хулигана. Последним выдохом выпустил он сгусток всего черного и горького и рассыпался углями прожитого времени, уступая место дерзкому, свежему, новому.
