Эй,  ты,  кто?  Я  король!

Ночь.  Дело  происходило  в  конце  июля. Как раз  каникулы  в университетах начинались. А оно же не может  обойтись  без  радости.

Четверо взъерошенных студентов топали  по  ночным улицам города.

Целый год учебный – вон он,  за  плечами,  как  рюкзак,  набит  всяким  таким,  от  чего  захватывает  дух,  или  бросает  в  жар,  или  сосёт  под  ложечкой.

Точка!

Остаётся поставить точку в  конце одного абзаца, перед паузой  до  начала  нового,  и  расправить  крылья  с  хрустом  в  суставах!

Но  июльские  ночи, в  наших  широтах  душные.

Покачиваясь  и  приплясывая, студенты топали  по  гулким улицам города,  и  не  хватало  им только  места.

По-хорошему,  даже  петь  нельзя,  а  душа-то  пела,    её  не задавишь  увещеванием: «Тише,  ведь  второй  час  ночи,  люди  спят,  неудобно».

«А когда  удобно?  Днём  что ли?

Ну, выходи завтра утром,  и пой. Вот мы посмотрим.

Ночью  же  самое  петь!»

Что поделаешь?

Вдобавок, их радость была помножена на впечатление, от концерта шестнадцатиклапанного  дизельного  агрегата,  с оглушительной акустикой и ажурной подсветкой выхлопных газов.

Тут  уж  и  вовсе бесполезно  одергивать.

Студенты  были обыкновенные, если  смотреть  на  них  издалека.  Так, шляются себе  какие-то  шалопаи, молодые, заносчивые, ну  может  быть, выражения лиц не глупые, а в общем, лучше  посторониться.

Однако  мы  не посторонимся,  и  заметим, кстати,  что человеку не всегда  просто  оставаться самим  собой, когда  душа  подогрета  вином, когда  плечо  друга  вселяет  уверенность,  а ощущение  всемогущества  и  всесилия  просит приключений и подвигов.

Эти подвиги остается только  найти, или  придумать.  Сообразно ситуации  с  поправкой  на полученное  воспитание.

Ведь когда  человек  один,  то  он  и  есть  один.  Но  когда  он  не  один, когда  их  двое,  трое,  или  как  в  нашем  случае  четверо, тогда  совсем  другое  дело. Тогда  непременно  просматривается  туго запутанный клубок  из  разноцветных  ниток.

Скажем,  тот,  которого  звали Глеб,  вносил  в  их нестройный  ряд некоторый  порядок, потому, что  всегда  знал  чего  хотел,  в  сказки  не  верил и умел    остальных  убедить  в  правильности  своей  воли.

Сегодня  ему было  весело, а  рядом дружки да  приятели покладистые!  От  этого  становилось ему ещё  лучше.

По жизни  он  ступал  практически,  это выражалось  примерно  так: «Чтобы  мне стало  хорошо,  я  должен  взять от  жизни как  можно  больше. И  нет  ничего  лучше, когда  тебя  слушаются,  когда главным  считается  то, что  ты  говоришь»!

 

А  тот,  которого  звали Саня, напротив, вносил  беспорядок.

И в  дело  и  не  в  дело  сочинял сказки, хотел многого, разного, и чтобы  всем  сразу!

Сегодня ему тоже  дышалось  расчудесно. Он  желал  сотворить  нечто этакое,  когда  окружающим  сделалось бы  ещё  приятнее,  и  осталось  в  памяти  светлым  пятном, в  центре  которого  был бы  он,  собственной  персоной.

« Я сделаю вокруг себя жизнь лучше! Люди это  увидят, оценят, и скажут: «Вот, нам, как повезло! А кто всё это затеял?  Конечно  Саня, – самый классный парень!» –

От  этой  разницы,  между  Глебом  и  Саней  складывались весьма непонятные  отношения: взаимное  отталкивание,  и  притяжение  одновременно. Так  и  шли  они,  не то  друзья, не то  приятели,  дополняя  друг  друга.

Но сегодня  к  этой  коллизии, примешалась ещё одна пустяковина, оказавшаяся  очень даже  значительной.

Саня,  к  окончанию  курса, ухитрившись поднакопить деньжат, прикупил  себе  моднячие  штаны, соединённые, американские,  и  куртку. Он  сегодня  в  них первый раз  вышел  в  свет,  во  всей  своей красе. И целый  вечер  сам  себе  казался  несносно  раскованным,  пробуждая  в  товарищах  скрытую ревность.

Правда, Глеб,  ко  всяким таким  нарядам  относился  равнодушно, по  крайней  мере, на  эту  ерунду уж  точно бы тратиться  не  стал. И  всё  же, сегодняшняя  успешность  друга  пробуждал  в  его  сердце  некоторый  дискомфорт.

А может ему на  нервы  действовала Санина  непослушность!

Она мешала Глебу свое лидерство  демонстрировать более  или  менее  полно перед  посторонними.

 

Посторонними  были  два  студента, с  параллельных  потоков. Один  с  хитрыми  глазами,  другой чересчур смешливый.

Просто  знакомые  «здрасьте, – до свидания».  Они  прибились  на  концерте  и  шли  вместе  с Глебом и Саней  попутчиками.

Вот  такая  завязка  получалась.

 

Топали себе веселые ребята прогулочным  шагом, без  приключений, без  подвигов, шутили, шумели, и  выбрели  к  берегу  реки.

Вышли  и  видят: на  пустынной  набережной,  возле  одинокого  столба  стоит  одинокий  человек,  ловит  такси,  и  ничего  у  человека  не  выходит,  поскольку  он пребывает  в  том состоянии,  когда  ноги уже  не слушаются и  подкашиваются, но  сознание  ещё  не  спит  и  пробуждает  в  бедолаге  чувство  беспомощного  стыда.

Совершенно  неприглядная  картина.  Но было  в  том  человеке  нечто,  пробуждающее  сочувствие.

А  машины почему-то не  приезжали.

Что  может  прийти  в  голову обыкновенному, озорному студенту при  виде  такой  глупой  ситуации?

Саня  предложил,  ну  совсем  не  интересное  предложение: «Давай мы ему поймаем такси, чтоб  не  мучился!».

– Оно  тебе  надо? – совершенно  справедливо удивился Глеб. – С  какой  стати?

 

Городские  обычаи  не  требуют  помогать случайным  нуждающимся.

 

Однако Сане  втемяшилось – быть великодушным.

А тут,  будто  нарочно,  возьми, да выверни,  откуда  ни  возьмись, машина  с  зеленым  огоньком.

Остановили.

Но пьяный,  почему-то начал  отнекиваться  и  отказываться от помощи и, стиснув зубы, не стал  говорить  где живёт,  и есть  ли  у  него  деньги.

Шофер  нервничал.

Глеб  нервничал.  Смешливый  посмеивался,  хитрый прищуривался.

Сашка  убеждал  всех.

Наконец человек  согласился.

Оказалось,  что  живёт где-то недалеко.

Шофер  вовсе  разозлился,  и  хотел уж уезжать, приняв такой  поворот  за розыгрыш.

Но студент, который  всё это  дело  затеял, (а  как  бы  отступать  стало  неудобно, поскольку  потерял бы  лицо), принял бесповоротное  решение.

Друзьям второпях  велел  ждать,  указав  пальцем  на  берег.

Бесцеремонно запихнул пьяного, сам тоже  залез,  хлопнул  дверцей  и  умчался спасать человека,  насильно.

Зачем  ему  это  было  нужно?

– Если  бы,  чтобы  обчистить  карманы,  тогда  бы понятно. А  так не  понятно. – Заметил  хитрый.

– Идиот, – с  досадой  ругнулся  Глеб, – пошел  он к  чёрту! Раскомандовался  тут.  Ждать  не  будем, «преферанс – игра  коллективная»,  пусть  как  хочет.

Легко быть хорошим для чужих, и не замечать, что делаешь плохо своим. –

Глеб,  который  всегда  знал  чего  хотел, и  чувствовал  себя  на  голову  выше  прочих, ничего  теперь  не  хотел,  только  досадовал  от  возникшей,  непредвиденной  заморочки.

Надо сказать, Саня и нас достал своей бестолковой  непредвиденностью.

 

Они всё-таки  никуда  не  ушли.

Огляделись,  уселись  на  лежащее в  прибрежном  песке  бревно.

Звезды  моргали,  волны шелестели, и  завораживающая,  вязкая  тишина убаюкивала.  С реки несло душноватым запахом  влаги,  ласково  укутывая   голову  и  тело.

«А ведь  тоже  не плохо!

Оказывается,  покой  есть,  и даже  приятен  на  ощупь».

Сидели, слушали ночь. Их, воспаленные дизельной  установкой,  мозги остывали.

Студенты  молчали.

Городские  обычаи  не  запрещают  молодым  людям иногда  просто  молчать  и  выглядеть  умиротворенными.

Однако Глеба  не  покидала досада.

«Нет,  ну  действительно, как так  можно. – Он  мысленно  выговаривал другу, подбирая  хлесткие доводы, как будто  тот  находился  рядом  и  стоял  навытяжку. – Санек, хоть ты и хороший  парень, однако  порой  улетаешь, как  дурак.

И  я  тебе  могу  объяснить – почему.  Хочешь,  обижайся,  хочешь – нет.   Все  предопределено природой: муравьи бывают рабочие,  бывают  муравьи – солдаты, но не каждому дано  знать,  что он из  себя  представляет. Пока  не  появится  хоть  какое-то  разумное  начало,  и не определит  тебе твоё  место.

Одному полком командовать мало, армию дай – построит,  другой себя организовать  не умеет.

Пойми, дружище, начальник – это  звучит  гордо!  Он или  сидит в  голове, или где-то  рядом, над  тобой, и  командует. У  тебя  в  голове  начальника  нет! Поэтому  не  лезь  со  своими  вывертами,  пока  тебя  об  этом  не  попросят.

Прежде чем  что-то  делать,  надо знать – кто ты  есть!

А  тут обычная  рисовка,  по  причине  слабости  характера,  когда  не  человек,  а  вещь  управляет  человеком.

Вот  если  с  тебя  снять  эти  паршивые обновки,  ты  снова  превратишься  в  нормального  Сашку,  без всяких там, выкрутасов».

 

И  хотя,  такие  рассуждения,  отчасти были  несправедливы,  и  роились  от  занозы уязвившей самолюбие  Глеба,  он  слегка успокоил  себя. Как  будто  получал  сатисфакцию.

А вслух  произнес,  спрашивая  у  пустоты: «Вот  зачем  мы  тут  сидим»?

– Мы  друга  ждем, –  ответил  смешливый.

– Нет, – прислушиваясь  к  своим  словам, изрек Глеб: – всё, что  делается  должно  иметь  какой-то  смысл!  Нам  приглянулась  тишина,  она  оказалась  приятной  на  вкус. Вот  и  вкушаем. –

 

Тот,  который  был  с  хитрыми  глазами,  понятливо  закивал, признав слова  Глеба, бесспорными.

Потом  они  снова  молчали, прислушиваясь к тишине, осмысливая  сказанное.

Глеб умел,  даже самое своё мелкое умозаключение преподносить  значительно.

***

   Когда  неожиданно,  словно  пират  из  засады, со  свистом,  возник  Сашка,  целый,  невредимый  и  веселый,  студенты   вздрогнули.

А  Сашка, размахивая  руками, не  для  хвальбы,  а  исключительно  с  целью,  чтоб позабавить  коллег, принялся рассказывать  в  лицах  уморительную  историйку,  как спасал  нетрезвого  интеллигента.

Как  тот,  сперва,  завел  его  не  туда. А  там  все  переполошились и вызвали милицию,  и  интеллигент  орал,  пиная трансформаторную  будку: «Расшабу,  кто  здесь эту  халамыгу  поставил»?

А  Саня его  насилу  оттащил,  спасая  от  преследования и  неминуемого  ареста (привирал  конечно).

Особенно  распоясался,  когда  в  своей  повести  дошел  до  эпизода,  в котором  интеллигент,  окончательно  обессилив  пал  у  порога собственной квартиры, а  дверь отворила моложавая жена  в бессовестном халате, смикитившая ситуацию, и пригласившая студента на чай, с многозначительным: «Пока муж  спит…»

Потом  в  рассказе  промелькнула какая-то  чёрная  кошка,  чердак  и  водосточная  труба  с  пожарной  лестницей.

…И вот  он, уже  здесь, «готов  к  труду  и  обороне», всецело  предан:  хоть  в  разведку, хоть в  разнос,  только  чтоб  по  справедливости.

Смешливый – смеялся, вдохновляя Саню.

Хитрый  сомневался, как  за  такой  короткий  отрезок – могло  произойти  столько  событий.

А Глеб не  смеялся, и  делал  вид,  что  рассказ  ему  ничуть  не  интересен,  и  выслушан  исключительно  из  снисхождения.

И  дождавшись   паузы, почти  скомандовал: «Ну  и  довольно,  надо  подумать  о  себе.  Пора  по  домам»!

 

– Тогда Саня, лукаво произнес  странную  фразу,  будто заглядывал в чужие  мысли.

– Муравьи бывают рабочие,  бывают  муравьи – солдаты, и  каждый  своё  место  чувствует  с детства! – Весело  заулыбался  в лицо  опешившему Глебу. И обращаясь  ко  всем,  вдохновенно  воскликнул:

– А потому, братцы,  не  будем  забивать  мозги всякой  ерундой.  Глядите, ночь-то  какая,  не  искупаться  ли  нам  в  речке?!

Почему бы нет! – Согласно  кивнул  смешливый.

– Ночное  купание  под  летними  звездами, – восторженно продолжал Сашка, – это  бог  знает  что  такое!  И  мы  должны хоть  чуть-чуть заглянуть  в  то,  что  знает  бог!

Вы  когда-нибудь  купались  под теплыми  звездами?

А-а,  вот  видите,  не  купались!  Слабо  попробовать?  И  пусть  потом  каждый  расскажет  своё  ощущение.  Уверяю  вас,  ничего  похожего  в  вашей  жизни  еще  не  случалось!

Но  Глеб отсёк:  «Хватит, старик.  Где  у тебя  выключатель?»

– Он у  меня  поломался. – Весело  огрызнулся  друг,  и  принялся решительно  расстегивать  пуговицы на  своей  одежде.   – Такая  ночь, она же  необыкновенная. Делай как я! Вот  увидите,  вы  будете  в  восторге от  моей  затеи! –

Он  будто  нарочно  перечил Глебу.

Штаны  и  куртка  полетели  на  песок.

Саня звонко хлопнул резинкой трусов и с разбегу, не оглядываясь, не оставляя  места  для других  решений,  плюхнулся  в реку.

***

   Черная  вода ласково приняла  студента, разом отрезав его  от   всего  земного.

Задержав  дыхание, отталкиваясь  тугими  гребками, Саня  вбуравливался  в  тёплую  глубину.

Он  работал  руками  сколько  мог, сколько  хватало сил  и  даже  чуть-чуть  сверх  меры. Ему  всё  сегодня  хотелось  делать  сверх  меры.

Впрочем,  будучи  парнем  отчаянным,  он никогда  не  терял ощущения  предела. Да  и  как  его  потеряешь,  если  сам  организм  говорит,  ещё  малость,  и  пора  делать  вдох.

Преодолев  изрядное  расстояние  под  водой, он благополучно  вынырнул,  ненасытно  хватнув ртом  воздух. Отдышался,  разлегся  на  поверхности, не без  удовольствия ощущая,  как течение,  подхватив, плавно  поволокло его.

Разбросал  руки,  раскинул  ноги  и  открыл  глаза.

Под  звуки  космической  музыки медленно плыли звезды  на небе.  Они  слегка  разворачивались вслед  за  тем, как течение  разворачивало  тело.

Саня был   в   самом  центре  вселенной.

Просто  в  тот  момент  никто  этого  не  заметил.

Одни  спали,  другие  вовсе неизвестно  чем  занимались и  молодого человека  видеть  не  могли.

А  Саня  оказался  в самой  серёдке вселенной! Факт.

Но течение  его  сносило.

 

Всякий  уважающий себя  человек плыть  по  течению считает  для себя зазорным.  Хотя  ничего  такого  зазорного  нет,  одна  только  приятность.

Другое  дело, опасно:  можно  попасть  в сеть  и  запутаться  в  ней.  Или  хуже  того – наткнуться  на  что-нибудь  острое,  или  влететь  в  какую-нибудь  засасывающую  воронку,  или  зацепиться  трусами  за  корягу.

Да  мало ли  чего  ещё  может  придумать  больное  воображение.

Чтобы так плыть, нужны безрассудство или уверенность  в  себе.

Студента  несло, и  ничего  не  предвещало  беды. Безрассудство  и  уверенность  просто  не  требовались, а  воображение  было  не  больным.

И он сам себе  говорил: «Ну, ещё немножко, ну ещё чуть-чуть. Так  хорошо так  покойно. Внизу бездна, вверху  бездна.  И  кругом  мерцают  звезды –  верху  небесные,  по  бокам  земные»!

А  может  быть,  всё  это  он сам  себе  придумывал,  чтобы  было  потом,  чем  отчитаться  перед  друзьями.

Просто он  плыл  по  вселенной,  как  одинокая  светящаяся точка,  которую,  обычно,  нечаянно  заметишь  на ночном небе,  но  она  куда-то быстро исчезает.

Разумеется, исчезновение,  в планы  студента  не  входило.  Нравится, не нравится,  а  на  землю  возвращаться  надо. Благоразумие  подсказало  ему: «Пора! В любом деле, главное – вовремя  смыться!»

И  он, встрепенувшись, саженками  заработал  к  берегу.

Река  порядочно  унесла  его вниз.  Плыл, отфыркивался   и  без  приключений  выбрался  на  сушу.

Оглядевшись  по  сторонам,  отжал  трусы,  потом  неуклюже  засеменил,  увертываясь  от камешков,  попадающих  под  голые  пятки.

Бежал подпрыгивая, и  на  ходу  соображал,  в  каком  бы  лучше  ключе  представить  свои  впечатления,  в  юмористическом  или  в  серьезном.

По  правде  сказать,  в  серьёзном –  получалась  скукатень,  и  блеснуть-то нечем.

«Лучше в юмористическом! Сбрешу чего-нибудь весёленькое, – решил  Саня, – пусть  посмеются.

Скажу,  например,  так: «Плыву,  это я  значить, распластанный  по  воде, вперёд  ногами,  и вдруг  чую – коснулся  чего-то  твердого.  Мать честная,  лодка  без  весел,  покачивается в  свободном  дрейфе.  Ухватился  за  борт,  заглядываю  внутрь,  а  там человек лежит  на  вытяжку, в могильном саване, руки сложены  на  груди.

Я струхнул  конечно.

Что  делать, думаю, кто же  это  его  так?  Язычество какое.  Не  иначе  ритуал.

А меня  их  ритуалы  не  касаются!  И давай  я  эту  лодку к  берегу  толкать.  Сопел,  пыхтел,  упирался,  еле  выпер  её  родимую.

Как  только  она  в  берег  носом  ткнулась,  гляжу,  человек подымается, точно  покойник  из  гроба, и  как  заорет. «Ну  елки палки,  нигде  от  вас  покоя  нет! Тебя просили, а ну  вези  обратно …»

 

Саня  остановился,  не  додумав  сюжет  до  конца.

Перед  ним  в  песке  лежало  бревно,  именно  то  бревно,  на  котором  сидели  друзья.

Вон, там, поодаль,  одинокий  столб, где  страдал одинокий  человек,  вон  дорога,  проходящая  вдоль  набережной.  Всё  как  пять  минут  назад.  Только  теперь  никого:  ни  Глеба,  ни  дружков.

«Вот  тебе  и  юмористическое  продолжение».  Хлопнул  резинкой  трусов,  задумался.  «Как же  так, а  где  одежда,  штаны,  куртка  и  прочие  разные  детали?

Может  решили  пошутить.  Небось  сидят  где-нибудь  за  кустами,  со  смеху  покатываются!  И  очень  даже  не  к  месту.  Какой  бы  душной  ночь  ни  была, но  ведь  холодно  же  голому  телу,  после  купания. Это  ж  они  должны  понимать»!

«Раз-два,  раз-два,  сели-встали,  сели  встали». – Сашка выразительно  сделал  несколько  упражнений, выдерживая  паузу,  полагая,  что  вот,  сейчас  приятели с  хохотом  объявятся,  радуясь  произведенному  впечатлению.

«Обижаться  не  стану,  посмеюсь  вместе  с  ними. У них такой  юмор,  у меня – другой».

Прошла  минута,  и ещё  минута,  а  никто  не  появлялся.

В  подобных  ситуациях  парню  не  случалось бывать.  Он,  ежась,  озирался  по  сторонам.

-Братцы,  вы  где, – неуверенно крикнул, – вылезайте.

В  ответ дремотная  тишина.

А  потом  он ещё немного подождал,  и  ещё чуть, чуть, и  начал  догадываться, что  здесь  никакая  не  шутка.

«Кажется,  меня  оставили  без штанов, – отчаянно подумал  он, – какой  кошмар!  Разве  так  бывает?»

 

А ведь городские  обычаи  учат  держать  ухо  востро, даже  в  объятиях  госпожи  преданности,  не  говоря  уж о  соратниках  и  компаньонах.

 

«Глеб не  мог  так  поступить.  Это  исключено. Всё что  угодно,  только  не  это.  Как  он  завтра  в  глаза  мне  посмотрит? Или  что-то  случилось? А  что  могло  случиться?» –  Судорожно  соображал  студент.  Но приличного  варианта,  ни  серьёзного,  ни  юмористического  его, богатые  фантазией мозги, не  подсказывали. Несносная обида и унижение начали  вытеснять все  фантазии.

Окончательно  уверившись  в глупом  одиночестве, осознав  пропажу  своих  замечательных  вещей,  как  свершившийся  факт,  Саня  утерся  и больше  ничего  ждать  не  стал.

«Утром  вечер  обмозгуем, смотреть  в  глаза  друг  другу  будем  завтра».

Как  домой  добраться, вот  вопрос!  А  до  дома далеко,  а  троллейбусы  и  трамваи, видимо, ездить уже  перестали.  Да  даже  если  бы,  и не  перестали, в  голом  виде  садиться  в  трамвай не удобно.  Никак  нельзя  в  таком  виде  в  трамвай!

Остается  только  одно,  изображая  из  себя неистового  спортсмена-сектанта, бежать непринужденно  по  тротуарам  и  обочинам, запечатлев  на  лице  нисходящую с  небес  благодать.

Молодой человек, напоследок, окинул растерянным взглядом берег, бревно,  столб, жидкие  кустики,  разбросанные  по  сторонам, и  затрусил.

Перебежал  дорогу,  поднялся тропинкой  в  крутую гору,  хватаясь  за стволы  деревьев  и  ветки  кустов.

Чуть  согрелся,  но запыхался.

Отдышавшись,  пересек  сквер, пролегающий  параллельно реке и улице,  вошел  в  арку проходного  квартала,  намереваясь  прошить  его  наискосок,  для  сокращения  пути.

***

   Это  был  не  Санин  район. Хотя  Саня  его  знал  вполне, но  в  хитросплетениях скрытых  от  глаз,  внутренних  подворотен  и  проходов  разбирался слабо.

Старый,  уютный  квартал:  с  четырех  сторон  дома, вдоль домов проезд по  кругу,  посередке  площадка  со всякой  зеленью, песочницы с  грибками, бельевые столбы,  и  ни  души.

Жители старых  кварталов, как  в  деревне, всё  про  всё знают, и по  ночам   обычно  спят.  А, как  мы  понимаем, именно  в  это  время  студент  совершал свою  пробежку, шурша  по  асфальту  голыми  пятками.

Никакого  выхода  ни с  противоположной  стороны, ни  по  углам   не  обнаружил.

Такое обстоятельство показалось ему странным,  он не  предполагал,  что  в  его  городе  существуют глухие дворы – «колодцы».

– Ерунда  какая-то, – подумал.

Намеревался  срезать, а  получилось, – удлинил  путь,  сделав бесполезный «круг почёта»! –

Пришлось  возвращаться  обратно,  туда,  откуда  начинал  свой забег.

Свернул  в  арку,  чтобы  выйти  из  квартала  восвояси.

Но пройдя по подворотне  до  середины замер, увидев силуэты угрюмых  людей, бредущих снаружи  мимо. Они  мрачно шли  по тротуару, с собаками, с  ружьями  наизготовку, и кажется, вели перед  собой кого-то обречённого.

Саня, затравленно прижался голой  спиной к  холодной стенке, вдавился  в  неё,  лишь  бы  не  заметили.

От  тех  людей  исходило   нечто угрожающее, настолько  явственно, что молодой  человек почувствовал  себя, чуть ли не партизаном-подпольщиком  в  тылу  свирепого  врага.  Хотя  на  нелегальном  положении  бывать  ему  пока  не  доводилось.

Вдобавок,  отсутствие  одежды  напрочь  лишало уверенности  в  себе.   Неуверенность  он  ощутил  во  всём:  в  движениях,  в  походке,  в  мыслях.

Что  ни  говори,  а  в  прикиде, действительно  скрыта  немалая  сила.

Парня  знобило. Выходить на улицу из убежища, которым  стала  подворотня, перехотелось. «Мало ли  чего. Попадёшь  еще  под  горячую  руку  каким-нибудь  бабуинам, а  потом  доказывай им, что  у  тебя  закурить с  собой  нету».

 

Городские  обычаи не зря приучают вести  себя  осторожно, и по  возможности,  избегать  встреч  с  дикими  животными  на  узких  тропах.

Но  не  успел  наш  «партизан»  это  всё  как  следует осмыслить и проглотить, послышалось  нарастающее  цоканье  копыт.

Справа,  слева, не понял откуда?!

Бедняга  заметался, готовя  себя  к  рывку  в  какую-нибудь  из  сторон. И всё  равно,  едва  не  оказался под копытами лошадей. Одна   худая  коняга была под длинноногим  всадником,  другого он  не рассмотрел,  потому,  что  зажмурился  отчаянно.

Пронесло.

Всадники промчались через подворотню с  улицы в  квартал.

Цоканье,  заблудившись  в  четырех  стенах,  разлилось  эхом,  погудело  слегка  и  сгинуло.

Сделалось опять тихо.

Они, видать, от  кого-то  драпали!  Юркнули  в  первую  попавшуюся  нору, и  притаились.

Иначе   как  объяснить  их  приезд. Не коней   же  выпасать, сюда  гоняют.

– А  я идиотом стою, в « горлышке воронки», как три  сосны  на  Муромской  дороге. Спрятался,  называется,  в    подворотне!

Саня не  сводя  глаз  с пугающего  света  улицы, и  оглядываясь на  тревожную  темень  двора, замер  в  раздумье,   что  делать.

Но  стремительно возникло  новое  чудо.

По  воздуху, сквозь  арку  влетела  совершенно  голая  баба  верхом  на  швабре.  Баба еле  увильнула  от  столкновения  с  парнем, оказавшимся прямо  на  пути  её  миграции. Лишь мельком оглянулась и  просквозила  во  двор,  взвинтив там  влево  вверх.

Получалась  чертовщина.

Студента колотило,  и  от  холода,  и  от неожиданностей.

Куда  деваться?   На  улицу  не  выйдешь, там  собаки  лают. В  квартал идти, –  тоже  не  чисто, а здесь  стоять,  зашибут  ненароком.

Выбор  получался  не великим.

Из  трёх  зол  его потянуло  к более  темному, –  пересидеть  во  дворе под  какой-нибудь  беседкой, покуда обстановка  не прояснится.

Вошел, озираясь. Стал  искать  глазами  укромное  местечко. За каждым столбом, кустом, беседкой  мерещилось черте что. Толи шум прибоя с галдящими  птицами, толи  рокот толпы со звоном стали.

И среди  этого  всего, неопределённого,  его взгляд  притянуло пятно, – конкретное, белое, как  привидение  в пионерском  лагере.

Пятно  слегка  шевелилось.

Когда  Саня  совершал свою бестолковую  пробежку, ни  черного,  ни  белого, ни  галдящего  не  заметил.    И нате вам,  пожалуйста, вот оно!

Парень  замер,  только  челюсть не на  шутку  расходилась,  выводя  мелкую  дробь  с  помощью  зубов.   Напрягая  глаза, он ещё раздумывал,  толи  бежать прочь, сломя  голову,  толи  идти  знакомиться.

«Привидение»  показалось не очень страшным, можно даже сказать вовсе нестрашным, студент шагнул  тому  навстречу.

***

  В тусклых  полосках света, сперва  стал различим  маленький  столик, под  кустом  раскидистой  клюквы.

Саня  прежде  не  видал,  как  растет  клюква,  но  почему-то догадался,  что  этот пышный  куст –  она  самая  и  есть.

Над  столиком возвышался  мордастый  самовар,  у подножия  самовара,  наш  визитёр  приметил  тарелку  с румяными  булочками, пол-литровую банку с  медом, разные  мелкие чайные  приборы. И лишь последним разглядел  сидящего  вальяжно, чуть  поодаль, самого  хозяина  самовара.

Кучерявый, усатый и  пузатый  дядька  в атласной  рубахе (вот  оно,  белое  пятно), пил чай вприкуску  с  сахаром,  смачно  прихлёбывая  из блюдца.  Он с  интересом  глядел  на  раздетого  пришельца.

–  Ой, здравствуйте. – Вырвалось  из студента, – приятного аппетита.

– Здравствуй, здравствуй,  друг  прекрасный! – вскинув  бровь,  ответил  дядька. – Спасибо за пожелание аппетита,  но  как  это,  по-русски: «без  аппетита – летит»! Сижу,  пью  чай,   наблюдаю  за  тобой,  гляжу,  мечется  человек  туда-сюда,  а  в  чём  дело, не  разберу.

– Вот  и  я  ничего у  вас  тут не  понимаю. Какие-то  люди  с  ружьями,  всадники  на  конях.  Вы  откуда  ни  возьмись,  взялись,  чай  пьете. А там женщины  голые  по  воздуху  летают.

Гражданин усмехнулся, – Можно подумать, ты  во фраке. –

– Да  я то, не во  фраке, понятно, а у  вас чего?

– Как это,  чего? – Прищурил глаз  хозяин самовара, удивляясь  невежеству  пришельца.   И выдержав  многозначительную  паузу, с гордостью  ответил. – Неужто вы, молодой  человек, не  видите,  что тут не абы чего,  здесь,  брат ты мой, настоящий  Пир  Духа,  как он есть! – Незнакомец, завершил  фразу запихиванием в  рот  кусочка  сахара,  и поднятием указательного  пальца  в небо.

Сашка, сказанное расслышал  вполне,  но  сочетание  произнесенных звуков зацепило  слух.

Как  всякий  уважающий  себя  студент, неисправимый  друг  острословия, не смог удержаться, улыбаясь, переспросил: – «Какая,  ещё такая,  пердуха?», – и  неприятно  захохотал,  над  собственной  шуткой.   Аж затрясся: от  смеха, от  холода, от нервов. Чувствовал,  что  обижает  хозяина  самовара, и  не  хотел, но ничего  не  мог  с  собой  поделать.

– Вы  напрасно  хохочете,  сударь, – сердито воскликнул гражданин, –  никакого  повода  для  веселья  я не  давал.  И  вообще,  вы  можете  быть  свободны,  проходите мимо, проходите,  видите  я  занят.  Я не  расположен,  беседовать  со  всякими,  там, голыми  проходимцами. – Дядька  демонстративно вытянул  губы  трубочкой и звонко  хлюпнул  из  блюдца.

Но, ах!  Какая  досада,  именно  сейчас  поперхнулся, и неистово  закашлял.

А дальше, как  полагается, выпучивал  глаза, разевал  рот, вычихивался  и выкашливался чмокая.     Ну  очень потешно.

Сашку  разбирал  нервический  хохот.

В общем,  и тому и  другому  сделалось  неловко.  Один  боролся  с непроизвольным и бестактным смехом,  другой  с предательски  придавившей  икотой.

Наконец  оба  победили.

Толстяк  не  очень  умело  играл  роль, продолжающего  сердиться. Но, судя  по  всему, нежданное  явление  собеседника,  пусть  даже  чересчур  насмешливого,  скорее преисполнило  его  энтузиазма,  чем  негодования.

– Мой  юный  друг, – изрек  он наконец, вполне  примирительно, но строго, – не  имею чести  знать,  какого  вы  рода-племени,  что вы  скрываете и  от  кого  скрываетесь,  тем  не  менее,  несмотря  на  мелкие  неприятности,  доставленные  мне,  рад  вас  приветствовать!-  Гражданин с достоинством  исполнил  легкий  поклон  головы.

Студент  в  ответ расшаркался, хотел изобразить юмористический реверанс, но не  стал – чтобы ещё  раз  не обидеть.   И  вообще, если  по-хорошему  разобраться,  этот  смех  его  был  сквозь  слезы.  Потому, что у  одáренного  на  уме  дары, а  у  ограбленного  на  уме  утраты, и  потребность  в  сочувствии,  когда хоть кому  хочется  рассказать о  своём  несчастье.

Саня  жалостливо  поделился,  как его  обобрали,  люди,  которым человек  доверял.  И  теперь, весь  из  себя  голый, он вынужден пробираться  домой.   А сюда завернул, чисто, случайно. А  тут вон  чего!

Рассказ произвел  на  дядьку слабое  впечатления.  Господин, расслышал  только  последнюю  часть  фразы.

– Уверяю вас, сударь, сюда  никто  не  приходит  случайно. Видимо, вам,  оказана  честь, как человеку,  с  пытливым  умом  и  горячим  сердце.

– А  куда я  попал? – Вытянул  шею Саня.

– Я же вам уже сказал! Право, занятный вы какой, ну  ей  богу, или вы шутите?

– Какие  шутки,  стою  тут  перед  вами  без  штанов!  И вообще,  позвольте  откланяться,  я пошел, всего  доброго. –

– Стойте! –  Испуганно  скомандовал  незнакомец, – неужели  не  хочется  узнать,  что  с  вами  происходит? Ведь  если  вы  уйдете,  вы  так  ничего и не  узнаете,  вы  поступите  в  высшей  степени  не  разумно,  и будете  жалеть  об  этом. Учтите, сударь, вы  оказались  тут не  просто  так!

Гражданин  взял  паузу, давая  понять,  дескать, раз  явились,  значит  так  надо,  значит  так  определено  очень  высоким  начальником на небе,  и стало быть надлежит, вникнуть  в  наиважнейшую  из  важнейших,  тайн!

– Радуйтесь оказанной чести!

Студент,  несколько  опешил  от  такой  постановки  вопроса.  «Как  же,  как  же,  аж  весь  дрожу  от  радости».

Дядька  прокашлялся  ещё  разок, и нараспев, повышая тон, будто  читая  молитву, будто  вводя  себя  в  состояние  шаманизма,  выдал  нечто  мудрёное и   витиеватое.

 

***

    Вот  слова  хозяина  самовара:

– Титаны   мысли,  создавали  прежде,  и  создают   ныне,  великий,  духовный  образ  мира! – Дядькины  глаза  закатились.  –  их думы, стоны, возгласы, крики, смех, потоками  и ручейками, наполняют  невидимый океан! Этот океан, поглотил  весь  земной  шар  без  остатка, создав вокруг невидимую сферу!    Весь  мир  погружен  в неё!  Вам, молодой  человек,  посчастливилось эти  волны  узреть  глазами,  пощупать  руками,  соприкоснуться  кожей.

Голый студент,  озираясь  по  сторонам,  иронично  улыбнулся.     – Вот  это  я  влетел! А  они, ваши  «Титаны  мысли», нигде  тут,  случайно, теплый  титан  или  на  худой  конец  печку  не  забыли? Тогда бы  я,  пожалуй, задержался  бы.

– При  чём  здесь  печка! Я ему  о  предметах  вселенских,  а  он  мне  про  печку. Будет  тебе  печка!   Не  перебивай, пожалуйста,  имей уважение! Никто  тебе ничего  подобного  не  скажет  никогда. – И  снова  нараспев, – Природа  сотворила так,  что  здания  и  храмы,  построенные  зодчими,  обречены, существовать  века, и пережить  своих  создателей. «…Камни  живут  дольше,  чем  люди…»  Факт! А  мысли,  аллегории,  сюжеты, однажды вырвавшиеся  наружу, живут  сами  по  себе,  ещё  дольше камней,  вообще  не  разрушаясь  и  никуда  не  исчезая.  Возникнув  однажды, как  объективная  реальность, они существуют  независимо  от  нашего  сознания…

– И даны  нам  в  ощущениях, – не удержался студент, подгоняя  докладчика  знанием кое-каких формулировок из диалектического  материализма.

– Вот  именно, – кивнул   дядька, – ты  меня  понимаешь,  молодец!  Ты-то  их  сейчас и видишь,  чувствуешь, можешь  даже  коснуться.

– Кого, титанов!?

– Нет, сюжетов,  аллегорий,  образов, мыслей!  Духа  наконец! Рожденного умами, перемешанного волнами великого океана.    Впрочем, – дядька слегка засмущался, и скороговоркой добавил,

– Скромные представители из цеха мыслителей, тоже пред тобой.

Но это  не столь существенно,  главное, дружище, ты видишь  этот океан глазами, слышишь ушами, касаешься кожей,  ты  в  нем!

– Это  не  очень  опасно, – насторожился  Саня.

– Запомни  главное!!! – Гражданин в  рубахе  понизил  голос. –  Дух  материален, так же, как  ваши  радиоволны!  Просто не  придуман ещё прибор, способный  улавливать  проявления  столь  тонкой  субстанции.  Поэтому  никто  его  не видит.  Природа,  не  обязана  раздаривать  себя.  Что  лежит  на  поверхности,  тем  владейте, а  что распознать не сумели до  сих пор, извините.   Можете отметать  с  порога,  и  обзывать  шарлатанством  или  чушью.  В  зависимости  от  степени  упёртости.   Но  встречаются  уникальные  люди  умеющие  заглянуть в  скрытый  промысел  её.   Ты  сумел сотворить  с  собой  нечто  этакое,  от  чего  твой  контакт  с незримыми химерами, превратился в реальность для тебя.   Ведь  не  всё, что  существует  можно  пощупать  в  обыденной жизни.  Ты взлетел над обыденностью. Это  многого стоит,  гордись!

– Да я, вроде,  ничего  и не делал особенного, – обнимая голые  плечи,  отвечал  Саня, – просто  у  меня одежду умыкнули, вот и  попал  нечаянно сюда.

– Это  же  прекрасно, – воскликнул  дядька, –  я  тебе  завидую, молодой  человек!  Пред  тобой,  просто  так,  отворились  сферы,  которые  другим  стоят  бессонных  ночей. Смотри,  вон окошки горят.

Дядька  махнул  рукой,  указывая  на  дома.   Там  действительно,  кое-где, на  разных  этажах,  уныло мерцал  свет.

– Люди ищут   всего  лишь  мысленных  прикосновений  к  океану страстей.  Они отыскивают  в  нем  отражения  самих  себя,  созвучных  дум. А  ты  окунулся с  головой, всем  естеством, легко  и  непринужденно.

–  Может  жильцы, просто  телевизоры  глядят,  или  лампочки  забыли  потушить, – усомнился  Саня.

– Нет, – возразил  хозяин  самовара, – когда  глядят  ваши  телевизоры, все  окошки  моргают  одинаково, а  тут  каждое – по-своему.

Ты  же  сам заметил стремительных всадников,  летящую женщину.  Меня,  наконец,  ты  тоже  видишь,  под  этой  раскидистой  клюквой.  Или  ты  разговариваешь  с  бревном?

Студент, провел  холодной  ладонью по своему  лицу.

– Вы,  конечно же,  не  бревно! – дипломатично  ответил.

– Что  и  требовалось  доказать, – подхватил  дядька, воодушевляясь полученной  аттестацией, – а  я  тебе больше  скажу…

И он продолжил свою проповедь, радуясь вежливому слушателю.

Вероятно,  ему  давно не  с  кем  было  пообщаться.

Молодой же  человек  только  подрагивал  и кивал,  изображая  внимание.

Но, упоительные изречения господина  несколько  сбили с толку,  влетая  в  оба Саниных  уха,  они перестали глубоко проникать, потому, что голову парня  начали одолевать соображения  и  догадки,  по большей  части  неприятные.

«Что  всё  это  значит: – Отражение самих  себя…  Созвучие  дум… Сферы, которые  другим  стоят  бессонных  ночей…  Можно  подумать,    сегодняшняя  ночь  у  меня сонная.   И  какой, такой океан? И при чем  здесь я!     И, вообще! Оно мне надо?!!  Мало мне, – одежду  свинтили, а  тут  ещё  взлет  над  обыденностью. Когда  же  я  успел  взлететь?   И что  это я  с  собой сотворил  такое,  прикоснувшись  к Духу?    А может, я  умер?!   Ничего себе!»

Возникшая  догадка нешуточно  перепугала,  поскольку, он ещё  ни  разу  не  умирал,  и  не  знал,  как  это  делается.

– «А  вдруг,  именно  так  оно  и  происходит!    Чик, и  всё…   Тьфу, тьфу, дребедень  какая!   Делать  ноги надо,  от  этих  «титанов».  Всё  равно,  сплошной  туман,   чаю  не  наливают.  В  другом месте,  при  другом  стечении,  мы  тоже  горазды  пофилософствовать. А  сейчас конкретно  холодно,  и  не  до  теплых  абстракций.  Отражениями  сущности,  созвучиями  дум  не  согреешься.  А    этого  добра, судя по всему,  у  дядьки  богато  поднакопилось.    Что ж, так  и  мерзнуть,  пока у  него все думы  не  закончатся.    Где   у  титанов  выключатели?» –

Потом студента  посетила  другая догадка: -Вдруг,  этот  «титан»  обыкновенный  параноик  или  шизофреник?

А как назло, у Сани  ни  разу в  жизни, не  было,  ни  одного  знакомого  параноика  или хотя бы шизофреника. Он понятия  не  имел,  как эти  ребята  выглядят.

«Может,  вот  так  и  выглядят?   В  конце концов, не  сам  же я, рассудком  подвинулся?»

Заметим, кстати,  всё  время,  оживленного  общения  под  раскидистой  клюквой, что-то  совершалось  по  сторонам.

Со всех  сторон, справа,  слева,  сзади   как  навязчивые  голоса,  доносились  звуки.    То –  возгласы  чаек;  то – дребезжащий  крик «Пиастры, Пиастры»; – лязг  танковых  гусениц, смех, плач,  пение,  выстрелы, вздохи,  рыки  диких  зверей.  Саня  только  ёжился  и  старался  делать  невозмутимое  выражение  лица. Стеснялся  перебивать  «лектора»  вопросами.

 

– Что это ты, мой юный друг, всё время  корчишься  и подпрыгиваешь? – отвлекшись, наконец, полюбопытствовал,  господин.

– А, я, нет,  ничего… Просто  я  очень  замерз.  Холодно  мне! – Выдал от души, открытым  текстом,  голый  слушатель.

– Бог  мой, – всплеснул  руками  толстяк, – что  же  ты,  сударь, молчишь.  Болтаю,  даже  к  столу  не  пригласил,  фу  как  отвратительно!    Извините,  дружище,  увлекся, распелся  соловьем. – Он  проворно  встал из-за  стола,  жестом  пригласил  молодого  человека: – Извольте, как это по-русски, «чем богаты, тем и рады».  Выпейте-ка  горячего  чайку, закусите, а я  сейчас  принесу  чего-нибудь  из  одежды,  да  второй  стул. И мы продолжим  нашу увлекательную беседу. Должен заметить, очень интересный вы получаетесь  собеседник. Редкий, в  наше  трудное  время! –

Саня, утратив  стеснительность, семенящим  аллюром  подбежал  к  самовару.

На  тарелке  сияли плюшки,  рядом, в банке – мед, в  сахарнице сахар,  из-под стёганной,  матрёшкиной  юбки  выглядывал  носик  заварочного  чайника.

Толстяк,  ополоснув  бокал,  налил  свежего  чая  гостю.

– Хозяйничайте сами,  я  сейчас  вернусь.  Одежда  будет вам  слегка  великовата, но уж  не  обессудьте.-  И  он  пошел  в  один из  подъездов.

Молодой  человек  торопливо  схватил  плюшку  с  творогом,  жирно  намазал  её  медом,  принялся  жевать.

– Сейчас  чай  допью, и  ухожу  отсюда.  На  сегодня  хватит.  Как-нибудь  в другой  раз,  оденусь  потеплее,  приду  посмотрю,  что  за  квартал  такой.

Поспешно  уплетал, вливал  в  себя  не  очень  горячую  жидкость  и  воровато  озирался.

Дальше  произошло  вот  что:

 

***

      Двор, как давеча  наполнился звоном  подков, к звону   прибавилось громыхание  колёс  и  скрип  рессор. За четверкой  белых  коней  въехала карета.  Ночь стояла темная, а кони, и яркий экипаж, словно  озарили  двор.

Студент,  как  бы,  уже  готовый  к  любым  неожиданностям,  всё  равно  удивленно  раскрыл  рот.  Он, разумеется, похожие картины  видел,  сколько  угодно,  но  только в кино. А наяву, ночью, в обычном,  зачуханом  квартале,  обычного,  среднего  города, – впервые.

Вы  бы  тоже  удивились.

Следом за  каретой выступал  пяток  дюжих  всадников,  ряженных  по  полной  выкладке.  Бряцали  доспехи  и  оружие.  Лоснящиеся  округлости лошадей  переливались  в  такт  каждому  шагу.

Саня поставил чашку,  утерся схваченной со  стола салфеткой,  и  дожевывая плюшку кинулся поближе  рассмотреть  приехавших.

Ни  осмотрительность, ни  тревога не  шевельнулись в  нем, – одно  только  любопытство.

Вдруг  карета,  поравнявшись  со  студентом,  замедлила  ход и остановилась.  Наступил короткий  момент  непонятного  замешательства.  Занавеска  на  окошке  задергалась,  выглянула  физиономия.

– Ваше  величество! – Послышался приглушенный, но  настойчивый  голос.

Юноша  не  сразу  понял,  что  эти  слова  адресованы  ему.   На  всякий  случай оглянулся, никого не  увидел за  спиной.

И  в  этот  момент  из  подъезда  вышел  хозяин  самовара  с  одеждой и  табуреткой. Он  увидел  своего  собеседника, встревожился  и  закричал: «Вы  куда?!»

– Сюда, сюда, – раздался  приглушенный  голос  из  кареты,  и  дверца  приоткрылась.

Сане, совсем  не  хотелось  возвращаться  к кучерявому, нравоучителю,  уже  решил   сматываться, так решил,  поэтому  предпочел  открывшуюся  дверь.

Она, как  черная  дыра, засосала его из  полумрака  квартала, в  темноту  экипажа.

Угодливые  руки  набросили на  плечи  толи  плед,  толи  одеяло, колкое на  ощупь,  но  хорошее.

Дверца  захлопнулась  и  карета  покатила.

– Ваше  величество, какая  радость! Я, право  слово,  не  знал,  где уж искать, а вы, оказывается, здесь дожидаетесь. Как  очаровательно,  мило.  Изволите  следовать  домой?

– Изволю, – кивнул  всем  телом  Саня, – сейчас  давайте, выезжайте-ка поскорее  из двора и  прямиком до остановки  Библиотечной. Гужевым  транспортом ни  разу  не  пробовал, думаю, минут  за  тридцать доберемся, а  там  уж  я  сам  добегу. Кучер  в  курсе  куда  ехать?

– Безусловно,  ваше  величество.

Хозяин кареты, откинув  шторку, высунулся  в  окошко  и передал  команду людям снаружи.

Экипаж, накренившись, и  скрежеща колесами по  асфальту, стал  круто разворачиваться  на  сто восемьдесят  градусов.

Нырнул  в  злополучную  подворотню,  выкатил  на  освещенную  улицу  и  по  Саниному  ощущению  взял  правильное  направление.

Что-то  покрикивали снаружи. Щелкал  кнут, ржали лошади.  Эхом  разносился  стук  копыт.

– Только  я хочу  предупредить, – спокойно заметил  студент, – я никакое не величество, вы меня с  кем-то  путаете. –

– Величество, величество, – с  чувством  ответил  сопровождающий, – просто  вы   не  всё  знаете  о себе.  На  самом  деле,  вы  король целого  государства. Уверяю, подданные любят и  ждут  с  нетерпением своего  государя. Мы доставим вас наилучшим  образом,  со  всеми,  подобающими  почестями.

Сане надоело удивляться. «Довезут,  и  слава  богу, с  почестями,  без почестей,  не  важно.  Пусть,  как  у  них  положено,  так  и  делают. Лишь  бы  до  дома. Очень  даже  кстати  они  со своей  колымагой  и главное  с охраной  подвернулись».

В  это  время  дорога  пошла  в  гору, карету чуть затрясло,  точно  колеса  преодолевали  ступеньки.

Студент,  кутаясь  в  покрывало, понемногу  начал  согреваться, исподтишка разглядывал профиль сидящего  рядом.

Тот, давая  себя  рассмотреть  получше, застыл,  точно часовой у  поста номер один.

Тем  временем  тряска  прекратилась. По  небу из-за  шторки  подкралась  луна.  Или  там  светило  одинокое  окно  на  верхнем  этаже.

«Не  плохо,  наверное,  быть  королем? -Улыбнулся про  себя, парень, – Начальник, – это  звучит гордо»! -.

– Мы доставим вас, ваше  величество, куда  прикажете. Не  сомневайтесь и  отдыхайте, – словно  подтверждая промелькнувшую мысль, прервал  молчание попутчик, – но вы  должны не  забывать о  своём  королевском  предназначении.  Умоляю, оставьте  всё  постороннее, пора  возвращаться  к  истинному  состоянию. –

– Ну  допустим  я  король, а вы  сами-то, простите, кто  таков? С кем  имею  честь? Небось, тоже  титан? –

– Никак нет, ваше  величество, я  королевский советник. –

– Очень  приятно, – зевнул  студент. – А как, это  я  король, фактически  или фигурально? –

Советник встрепенулся, и дипломатично  подбирая  слова, ответил  так,  что  ничего  не  ответил:

– Видите  ли, Сир! Для  каждого  смертного,  самым  значительным  в  жизни  человеком  является  он  сам.

Но интрига  в  том, – чем  выше себя человек ценит, тем  проще  устроен.  А уж если самомнение стремится  к  бесконечности, тогда  и вовсе не остается  ничего  кроме грубой простоты, название которой – вероломство!

Согласитесь,  это же  горе  ближним.

Куда  благодарнее иметь дело с таким  как  вы!  А  вы  Король. – Он слегка приподнявшись  над  сиденьем, руками  и  поклоном  головы совершил  движение  обозначающее реверанс.

Сане  эти  слова  показались  очень  содержательными.

«Во,  какова  пуля, – подумал  студент, расправив  грудь, – разумеется,  я  никогда  не  сомневался, что значительные  дела  в  будущем  меня ожидают,  и  даже  подспудно чувствовал  их  непременность!  Оно,  видать,  и  проявилось  в  этом океане! – Вслух  же,  с  лукавой  задумчивостью, произнес, – А  стоит ли сразу королём,  может  для  начала, хотя бы  принцем?» – И  три  раза  неожиданно, но от  души  чихнул.

Попутчик изображая восторг,  откинулся назад и  льстиво воскликнул:

-Бог мой, как  уникальны  вы. Скромности вашей не  ведомы  границы!  Гораздо чаще страдают  завышенным  самомнением  и в  цезари лезут, не  имея  никаких  данных кроме  нахрапа.  У вас  же, мой  государь,  всё  наоборот.

Вам, ваше  величество, срочно надо чуть-чуть полюбить  себя. Будьте  королем, и  будьте  здоровы! –

Такие выводы  парню, не  могли  не  понравиться.

«Да и  побуду  немножко! Попрактикуюсь  чуток в  руководящей  должности. Когда  предлагают хорошее  место, глупо с  порога  отказываться.  Главное,  подобрать  толковых  заместителей.

Университет,  в  конце  концов, никуда  не  денется,  отучусь  заочно! А то  ещё  курсовую  напишу какую-нибудь». – Мелькнула  несерьёзная мысль, и сделалось легко.

Так  они  и  поехали. От нахлынувших маленьких радостей, от тепла,   студент  поплыл,  размечтался, как он  будет  править,  разумно и  справедливо.

Землю  отдаст  крестьянам, фабрики  рабочим, введёт  конституцию и  необременительный  налог. Коррупцию  надо  будет  свести  к  минимуму,  провозгласить  свободу  инициативы  и  предпринимательства.  И  прочее  и  прочее.  И  чтоб  всё  было  по честности  и по  совести!  Будут,  конечно,  трудности,  без  них как,  но  зато,  потом молву  о  прогрессивном  царе-реформаторе  золотыми  буквами  впишут…

В  общем,  куда  надо,  туда  и  впишут.

Ведь  невозможное  возможно,  лишь  стоит  сильно  захотеть.

 

Сквозь  полупрозрачные  шторки тем  временем мелькали  залитые  холодным  светом  узкие  поля  и  густые  перелески.   Кое-где вдоль  дороги  высились  гигантские  дубы  с  могучими  ветвями,  отбрасывающими фантастические  тени. Среди  тишины,  сверкающей сказочным  спокойствием раздавались  крики незримых  ночных  птиц,  стрекотание цикад.

Вдали, над  холмистым  горизонтом  в  лунном  сиянье  завиднелся мрачный  силуэт  похожий  на  замок. Но  молодой  королевич  ничего  этого  уже  не  видел,  потому,  что  дорога  укачала  его.

 

***

     В этом царстве – государстве смена королей, обычно, сопровождалась  великими  торжествами.

Сперва на  дворцовой  площади  проходили парады и построения, а потом  на  улицы  выкатывались  бочки,  ставились  столы и  три  дня  к  ряду горожане  объедались,  обпивались, чёрт-те  что  вытворяли,  и  радовались  дарам, как в последний  раз, исподволь  готовя  себя  к жизни  иной.

За видимым весельем скрывалось таинство, исполненное нешуточной тревоги, оно обильно заливалось вином. И слышался приглушенный шепот, выдававший истинную взволнованность подданных, мнением которых по обыкновению никто не интересовался.

Так  происходило  всегда!

Гадали  да  ждали,  как  придёт, новое  начальство, как брови  насупит, быстренько поотрубает  головы,  которые  сочтет  лишними,  на  усеченные  места  другие  поставит,  себя  увековечит,  предшественника отменит.

Они,  ведь,  короли-то, предшественников, любить  не  обязаны!   Даже  наоборот, какую-нибудь  гадость, о прежнем руководстве, припомнить им – всё равно, что – колыбельную на ночь спеть.

Ведь  всякий  уважающий  себя  монарх, заступив  на  трон, перво-наперво  наводил,  как  ему  казалось, долгожданный порядок,  в  расстроенном  государственном  организме, с непременным  смещением, разоблачением, наказанием,  ликвидацией  и  всеобщим переустройством,  как  будто  до  него  всё  было – дрянь,  и вот,  нате – пора  просветления и  благодати с  неба  сошла  наконец.

Город, не  один  десяток  раз  испытав  всё  такое  на  себе,  был теперь  пропитан  тревогой.

Слухи о количестве голов,  подлежащих  отсечению,  будоражили и  трезвили. Ведь если самодержца меняют, значит кому-то польза!

Кому? Зачем?

Одно  дело, – если  первому министру.  Значит,  казнят королевского  советника  и  всех, кто  был  ему  любезен. Им  покажут, – и  раков  в  декабре,  и бутерброды  с  прослойкой.  В их своеволие забьют  кол, а налоги в королевстве  повысят.

Если же смена  монарха  идет  от советника,  значит, казнят министра со товарищи. Им  припомнят и  лёд  в  июле, и  прослойки  в  бутербродах. Их самовластие  расклинят, а налоги  будут  вынуждены  приподнять.

Всем  мало  не  покажется, кроме  палачей, конечно,  без  того,  получающих  хорошие оклады и  квартальные премиальные.

А  самим  королям оно разве ж легко!  Во-первых,  чем  выше  полёт,  тем  больнее  падать; во-вторых,  короли тоже  люди,  им  по  живому  резать  не просто, но любезным  каждому  быть  невозможно, и  куда  деваться!

Так  было,  есть, так  будет  всегда! Так заведено, кто-то кого-то обязательно должен  проглатывать  не  пережевывая,  или  пережевывая!

Поэтому  корольки  мягкие, несмотря  на вводимые  жизненные послабления – кончали плохо, и оставались  в  памяти народа придурками.

После ухода  деспотов, – подданные  облегченно  вздыхали. Одни  продолжали  деспота  любить, другие проклинать. И все гордились  своей  стойкостью,  ругаясь  между  собой.

Хитрых, глупых и плутоватых королей уважительно  презирали.

От правления кипучих реформаторов  стонали  и  говорили: «Когда  ж  оно  прекратится,  или  цезарь  не  ведает,  что  творит».

Но  в  результате  неразберихи, и  запущенности  не  становилось  меньше, а  только  больше.

Потом  приходил  другой, – и бесконечное  переустройство  продолжалось.

Вот  о  чем  перешептывались.

 

Три  праздничных  дня  отшумели.

Теперешний, пришелец, сев  на  трон резких  движений  делать    не  стал, взял загадочную паузу.

Приглашая сановных  особ по  одному, он задавал  им  нелепые  вопросы, он расспрашивал  их  с  пристрастием.

Господа чиновники, вечно метущиеся, утратив стеснительность, конфиденциально докладывали государю  всё  что  знали:  те «стучали» на  этих,  эти  на  тех,  друг  на  дружку и  перекрёст. Словно  всё  королевство  состояло  из  одних  проходимцев,  прохвостов,  негодяев  и  сволочей.  И  каждый  непременно  замечал: «Наконец-то  явились Вы,  Ваше величество!».  Стучали  себе  в грудь, набивались в преданные соратники  и,  как  бы  невзначай, намекали,  про  необходимость  своего повышения  по службе.

Набралось  человек  восемь, метящих  в  первые  министры,  человек  десять в  советники и  прочее и  прочее.

Когда подобные  нравы своих  подчиненных  не умеешь  направить  в  созидательное  русло, и  не  видишь  никакой  пользы,  лучше  сразу  в  отставку  по  причине  слабой  профессиональной  пригодности.

Кажется, молодой самодержец  напрочь  был  лишен  способности  заплетать  интриги,  и обращать противоречия  во  благо  себе  и  отечеству.

Но  делать  нечего,  что  есть, то  есть.

Королю в  этих  обстоятельствах хватило  ума лишь придумать линию  поведения. Он неясностью замыслов, и загадочностью образа напустил  тумана.

Так  поползли слухи, будто  их величество  совсем  не  мягок,  но  и  не  деспот, далеко  не  дурак, но  и  ума  великого  пока  не  проявляет. Плутовских  наклонностей  вроде  не  имеет, но и не  простак.  Жизнь  менять не  собирается,  но кое-что, намерен подправить.

Вот  и  думай!

День  проходит,  неделя  пролетает,  и  никаких  перемен, ни  одного  повышения  не  произошло, ни  одной  головы  не  слетело.  Оно, радовало,  но  и  тревожило  одновременно.   Ведь  если  пока  никого  не  вздёрнули, то это  ровным  счетом  ничего не значит, лишь  добавляет  неопределенности и  оттягивает  развязку.

 

Смеем утверждать, что именно так выглядело неожиданное, непостижимое, похожее  на  недоразумение, восшествие на престол  молодого человека, по имени Александр, явившегося в  высший  свет  с  улицы.

С первой  минуты  своего  престолоначалия, словно одержимый  государственник, король  не  задавался  никаким  иным вопросом  кроме  главного,  испокон  приводившего  в глубокомысленное  исступление высоких  мыслителей, – что  делать!  Думал,  думал,  так  ничего  и  не  придумал.

Однако  пауза  бесконечной  не  бывает, не  даром  Феофил изрёк однажды: если  не  ты  управляешь  обстоятельствами,  то  обстоятельства  управляют  тобой.

Потому-то,  через  некоторое  время, их величество сам  вдруг  заметил,  как  его, с разных  сторон, почти  убедили,  что главный  вопрос  вовсе не  что  делать,  а – кто  виноват!

Он  добросовестно выслушивал  доклады и доносы.

Он  входил в  положение каждого,  поскольку, каждый,  с  кем  король  водил беседы, был  хороший.

В  то  время как,  остальные  о  «хорошем» рассказывали такие  гнусности, что было  удивительно,  как  его    земля  ещё носит.

Своим  монаршим  вниманием Саня  никого не  обделил, деликатно ободрял  и  обнадёживал. С  выводами  не  спешил,  и  головы  отрубать  не  торопился.

А  сам  потом, с  досадой  ломал  мозги  над  третьей  задачкой – кому  верить!

Что  ни  человек, то  своя  правда,  «единственная  и бесспорная».

В  конце  концов студент поймал  себя на мысли, что верить решительно некому, ибо вер много! А  истина где-то далеко, у бога.  А жить надо здесь и сейчас, без страха,  без  сомнений,  и,  хочешь, не хочешь, как  королю, гнуть  свою  линию. Если  она, конечно  имеется.

Любая  кухарка  знает!

Ему же  хотелось,  чтоб всё было  без  насилия, шло  по  справедливости, чтоб  никого не  обижать, чтоб  добро  побеждало,  а  зло  наказывалось, при  этом  невинность  не  страдала  бы.

Гуманно  воспитанным, он  оказался  корольком!

Пауза  непростительно  затягивалась, тогда  как  время  бежало.

Дошло  до  того,  что мысленные напряги и  неразрешимости, ему самому категорически  осточертели.

Ударив  кулаком  по  столу,  а  может  ладонью  по  лбу, парень решился  на  авантюру, в  какие  королям,  втравляться   неприлично.

Впрочем,  Сане,  вознесшемуся  наверх по недоразумению, – простительно.

Вот  что  он  изобрёл:  пользуясь своим  служебным  положением, а  так  же тем,  что  примелькаться  ещё не  успел,  втихаря,  раздобыв  деньжат  в  казне, кое-какую скромную одежонку, в  королевском гардеробе, вечерком, с помощью  подручных  средств, незаметным манером выбрался  из  замка  на  городские  улицы.  И  устремился  по  закоулкам  с  целью  объективного  изучения  быта,  нравов  и  состояния  своих  подданных.

А то,  ведь  через  окно  золоченой  кареты  всё, что  ни  показывали, выглядело,  словно  иллюстрации  в  журнале  «Веселые  картинки».

Вот  и  решился  он  на самоволку.

Раз  сходил. Благополучно, заполночь вернулся  незамеченным. Два  сходил,  тоже  удачно.

А  дальше  вошел  во  вкус, и  пошло  и  поехало.

Лишь появлялась  возможность, он инкогнито выбирался в город.

Днем,  без  энтузиазма,  исполнял  рутинные обязанности  короля, а  в  свободное  от основной  деятельности  время,  с вечера  до  полуночи и  далее,  шлялся  где попало.

Кутаясь  в  просторный  плащ, изображая  на  лице  глубокомысленную  задумчивость, бродил он по  улицам, называл себя странствующим философом и представлялся Графом  Демокристо.

Имя придумалось  само собой, на понятный  горожанам  манер,  и  со  значением, в котором  студент заключил  направление  своих  убеждений.

Он возникал, как привидение, ниоткуда, и  в никуда  исчезал.

В том,  как  он   являл  себя  народу и  пропадал  с  глаз  долой,  а  так  же  в его  облике  было  нечто  романтическое  и  загадочное.

Надо  отдать  должное  его  артистизму,  подкреплённому  соответствующим гардеробом: черным  плащом с кожаными  подвязками, пером на  шляпе,  высокими  сапогами, длинными  перчатками.

Его  задумчивый  взор,  сосредоточенные  складки  над  переносицей, насупленные  брови  гляделись  неотразимо.

В  конце  концов,  для  театра  одного  актера,  каков  ты  есть на самом деле, совсем  не  важно, выразительность  образа,  куда  существеннее.

Он усталыми, но добрыми  глазами всматривался в  лица, заводил разговоры,  нищим и голодным  бросал монетки.

В  харчевнях  и забегаловках  с  удивительным  для  завсегдатаев размахом  угощал  посетителей. Чем  неизменно, не  без  удовольствия для себя,  срывал  аплодисменты.

В  такие  минуты  он  не  считал  нужным  скрывать,  что  он   и есть  король.

Никто  ему   не  верил,  но  рукоплескали  радостно, ура  кричали  искренне.

В этих экскурсиях он узнал,  что тут всё как  всегда: – Что королевство  ему досталось захудалое; – Что народу,  доброму  и  хорошему  в  этом  королевстве  приходится туго, худеет несчастный  народ,  день  ото дня;    – Что начальники,  наоборот,  толстеют  до  изнеможения, хотя  уверяют,  дескать,  и  им  не  сладко, дескать маются, бедные, бессонницей,  думая о  народе; – Что с королями вовсе бардак,  долго на  престоле не  засиживаются:  чуть что, -и  нету; – И  короли, по преимуществу, попадаются какие-то никудышные, а  если  и  появится  один – другой  приличный,  то  всё равно  выходит  сплошная  пакость.

– Как  же  вам  живётся, –   сочувственно качал головой Саня.

– Разве ж это жизнь,- разводили руками, бедняги. – То проруха, то  запор, то сборщики  налогов  ходят  косяками  друг  за  дружкой,  дерут  три  шкуры,  две  из  которых  улетают мимо  казны. И  нет того закона, чтобы найти на них управу. А королевские указы, писанные через  колено.

Солнце  светит, – плати. Дождик  льёт, – плати!  Еду  поедаешь, – плати.  Нечистоты  выливаешь, – тоже плати!     Да  придёт  этому  когда-нибудь  конец!?

– А конституцию  вы не  пробовали…? – Вздёрнув бровью, задумчиво спрашивал молодой человек.

– Ох, – вздыхали  жалобно  собеседники, – чего  уж  мы  только  не пробовали! И  свинину с  чесноком,  и артишоки с  редькой, и хрен  с  уксусом, и конституцию,  вроде,  тоже как-то  пробовали, но забыли.  Да  разве  же  всё  упомнишь. И  при  чём  тут  конституция.

Главное, постоянства  нет, бывает  свинина,  но чаще  хрен, а защитить нас, бедных некому –

– Как не  хорошо, – сокрушался граф Демокристо. – Я  постараюсь вам  помочь,  ведь я  ваш  король. Вы  только  скажите, что  вы  считаете  главным, чего  вы  больше  всего  хотите?

– Денег  хотим! – Дружно  отвечали  люди.

Саня  поперхнулся, растерявшись  от  столь  простодушных  запросов, но  пошевелив мозгами  вдруг  сообразил,  что  с  народом  надо  говорить  убедительно, с  помощью  хлёстких суждений, а главное  чтобы  доводы  были  понятны и не  выдавали твоих  сомнений.

И  он  отвечал, – Как вы  правы,  господа! Деньги, это – хорошо, их  присутствие  – точная  примета  состоятельности  человека! Нравится или не нравится,  но ничего более универсального не придумано. У  жизни  много  всяческих хитростей,  в  ответ  на  них приходится выдумывать  хитрости свои. Плохо  когда  иные лицемеры  в выдумках  прибегают к  преступным  средствам.   И  плохо, что молва  винит  во  всём  деньги,  при  чем тут деньги. Винить  надо  лицемеров. Я  пришел  не  для  того, чтобы  благословлять   вас на  воровство,  а  совсем  наоборот.  Живите плодами  трудов  свих! И  не  ждите  милостей от  власть предержащих!  Уверяю  вас,  никто,  даже  самые  близкие  люди,  не  будут  переживать  ваши  заботы,  так,  как  вы  их  переживаете.    Что  уж  говорить   о  королях  и чиновниках.  И не стоит надеяться,  будто  я  помогу  каждому. Всем денег я  не дам,  не  потому что жаден,  не  потому, что  у  меня  их нет, а  из  принципа!    Деньги – это  свобода!   Свобода  пить, есть, перемещаться  в  пространстве,  ни от  кого  не  зависеть,  быть  самим  собой!   Зарабатывайте свободу себе сами,  господа, ищите  способы.  Но если  они  окажутся  не  честными,  пеняйте  на  себя.   Я могу лишь разумно организовать  устройство вашей  жизни, а  ещё могу предложить кое-что, о  чем   вы, может быть, не  имеете представления. –

И на  пальцах принимался объяснять  про то,  что  ему  самому  по  складу  характера и по  незаконченному  высшему  образованию, было  ближе  и  понятнее.  Он  же  был  студентом  технического  университета. Например, про конструкцию машины, в  котле  которой  образуется  пар, вращающий  колесо. -А потом, взахлёб,  про систему простейших  клапанов  образующих насос, рычаг  которого  приводится  в  движение  этим колёсом  от  паровой  машины,  чтобы  качать  чего-нибудь жидкое  с  низу  вверх; и  про  воздушный  шар,  чтобы  летать  по  небу;  и  про  унитаз,  в  котором  журчит  вода,  смывая все  ненужное без  остатка;  и  даже  про  скороварку, легко  превращаемую  в  самогонный  аппарат, и  про  велосипед, и про разное  другое,  пользующееся  в  нормальной  жизни  повседневным  спросом.

Про электричество и двигатель  внутреннего  сгорания решил  пока  не  распространяться.

Люди  понятливо  кивали,  и  очень  восхищались  таким умным  словам  и чудесным  диковинам.  Удивлялись,  как  же  они  до  сих  пор  сами  не  смогли  их  придумать.

– Так-то вот, – вдохновенно продолжал  оратор, – если  всё  это  со  знанием  дела  употребить, можно  иметь  хорошие  дивиденды.

Ибо сказано: преломив  всего  лишь  семь  хлебов,  господь  накормил  тысячи  голодных.

Это  значит,  хорошая  идея,  на  первый  взгляд размером  с  гулькин  нос, но  дорогого  стоит  и  многих  может  накормить,  когда в  нужный  час  и  в  нужном  месте ей  найдено  удачное  применение! –

Плескание  рук,  ахи  и  охи  слышались  с  разных  сторон.

Саня  был  доволен  производимым  впечатлением, а  так  же разумностью  и  понятливостью  публики.

– А  с  властями  я  разберусь!  Воров  и  казнокрадов  накажем,  дельных  людей  возвысим, независимо  от  происхождения. Отныне  всё  должно  пойти  иначе. – Голос  Демокристо  крепчал, – Я  пришел  дать  вам  волю! – С чувством произносил  он заготовленную  заранее  фразу.

–   Давай,-  восторженно ликовали  люди. – Перво-наперво, отрубим  башку  королю  за  все  наши  страдания!

Господ, –  кого  в  холопы,  кого  на  кол,  все  ихнее  добро разделим по-честному,  а  на  престол  посадим своего!  Тебя,  например,  ты  вон  какой  из  себя,  хороший  и  называешься  королём  Демокрейским!

– Уж  ты,  господин, не  стал  бы  нас  заставлять  работать  до-упаду.  Ведь  не  стал  бы!

Уж  ты  бы  кормил  нас  досыта  и  устраивал  нам  весёлые  праздники,  каждую  неделю,  а  ещё  лучше,  два, – или  три  раза  в  неделю!  А  мы  бы  уж,  так  и  быть,  трудились  и  торговали бы  «плодами  трудов  своих», хоть с  паром, хоть  без  пара.

А  ненужные королевские остатки, придворных министров, да чиновников, в  унитаз,  если  это  такая  удобная  штука! –

Король  кивал, но неистребимый  радикализм  публики  ему  был не  по  душе.

На  этот  случай,  для  снижения  возникающего накала,  он приказывал  подавать жареную свинину, а так же пива.  Чем производил  ещё  более  благоприятное  впечатление.

И  люди  к нему  тянулись, потому  что,  несмотря  на  свой благородный вид, король  вёл  себя  простецки,  говорил  заумные,  но любопытные  вещи,  и  не  скупился,  то  и  дело  развязывая  кошель.

Не  мудрено,  что  возле  короля  образовался  круг идейных  единомышленников, эдакая партия демокристов, группка  поддержки,  создающая,  где  подобающий  шум, – где  убедительность   ликованием  или  молниеносными  аплодисментами.

Правда,  ребята  отличались  хорошим  аппетитом,  если  не  сказать  повышенной  прожорливостью.

В общем,  оказались  преданными,  до  самозабвения!

Саня  иллюзий на  сей  счёт, не  питал. Но, относясь  снисходительно  к  человеческим  слабостям, старался мелочей  не  замечать,  чтобы  чувствовать  себя  свободным, и  не  думать  о  людях  плохо.

Тем  временем смутная молва  о  странном пришельце – философе растекалась по  городу,  привлекая всё  большее  число  простых  людей.

И  неизвестно,  сколько  бы ещё продолжалось феерическое  шествие короля  в  народ.

Нам,  бросающим на  происходящее беглый  взгляд,  и  привыкшим во  всём  хорошем   подозревать  подвох,  почему-то  кажется,  что  долгого,  благостного  продолжения  оно  иметь не  могло.

Так и вышло, однажды  вечером  какие-то добрые  люди, в  тёмном  переулке, подстерегли «графа»,  когда  тот  перемещался  с  одного  выступления  на  другое.  Подстерегли и самым  позорным образом, молчком  побили  и ограбили.

Саня еле  сумел  вывернуться  и ноги  унёсти, благо физическая  подготовка  позволила  ему  это  сделать.

А ватага преданных учеников – почитателей ничего  не  смогла  поделать,  потому, что разбежалась  ещё  раньше.

Как  мы и  предполагали.

Это непредвиденное обстоятельство  напрочь  испортило  создавшийся  в  голове  короля  благостный  строй.

 

***

   Утром  небо  было  пасмурным.

Тяжелые, грязно-серые  тучи заходили  с  востока,  обещая  разразиться,  толи  проливным  дождём,  толи  нудной  изморосью.

Нависла  неопределенность.

Хуже  нет.

Их  величество  отчужденно  смотрел в  окно.

Внизу виднелись  часть  крепостной  стены  и  дальше  извилистая, городская  улица  выходящая  на  рыночную  площадь,  куда  стекался  базарный  люд.

Король, стараясь даже  от себя скрыть припухлость  под  глазом, и синяк на  скуле, ощущал  головную  боль.

Как  мучительную  повинность он  вынужден  был сегодня терпеть придворных да министров,  с процедурой докладов.

По заведённой  им  же  самим традиции  подчиненные  шли  друг  за  дружкой,  по одному.

Король сегодня  выслушивал  докладчиков  не внимательно: в  пол-уха, не  поворачивая  головы,  не  переспрашивая, не  отдавая  никаких  распоряжений. Будто  отсутствовал, лишь  делал  вид,  что  принимает  к  сведению,  сообщения  и, дослушав, жестами,  прогонял  прочь.

Из-за  вечернего  приключения парню всю  ночь, толи снились,  толи  мерещились  кошмары, как его убивают  и  грабят.

«Зачем  они  это  делают, сволочи?

Что ли, жалко ему денег, плаща,  или  мушкетёрской  шляпы  с  хохолком?

Какие же есть гады  на белом  свете!

Просто  обидно,  и  всё!»

И  это  продолжалось  всю  ночь.

Его  били,  а  он страдал  не  от  боли, а  от несправедливости.  Всю  ночь!

Что  уж  говорить  про  рабочий  день.

День- псу  под  хвост!

Придворные, министры,  замечая  понурость, и не  ведая  причин    настороженно  втягивали  головы, старались  быть  краткими,  чтобы  как  можно  скорее  смыться  от  греха  подальше.

Начальник есть начальник, когда у него скверное настроение, следует предполагать, что непременно, кому-то оно предназначено.

Ведь если, стоя перед ним,  не чувствуешь за собой грехов,  это  не  значит  что  их  совсем  нет.

Не  повезло министру  внутренних  дел.

Тот, ожидая своей  очереди, словно  чувствовал,  волновался особенно сильно.

А когда  вошел, и на  фоне  окна увидел хмурую спину  государя,  затрясся.

Докладывать стал, полушёпотом,  запинался, терял  мысль,  перепрыгивал  с  пятого  на  десятое, среди  прочего,  скороговоркой  доложил о  появлении  в  городе иностранного  лазутчика – философа, выдающего  себя  за  короля, подстрекающего невинное  население  к  бунту  против  основ  государственного  устройства. Что, дескать,  некоторые,  отдельные  представители народа, идя  на  поводу,  у злодея,  смущены  вольнодумством.

Но  философ  «на  крючке»,  и  ежели  на  то  будет  королевская  воля,  бунтаря  схватят,  допросят  и  накажут.

В  этом  месте доклада Санины  уши зашевелились  и покраснели,  он  резко  обернулся.

Осадок,  от  давешнего  унижения, от  невозможности  наказать  грабителей, усиленный болью  от  синяков,  и  туманом  в  заплывшем  глазу, преобразился  в  негодование.

А моргающий,  и  говорящий  «не  то»,  министр,  будто  нарочно  явился  подставить  себя  для  разоблачения  и  битья.

Ох,  что  там  началось!

За  все  время  своего  престолоначалия,  король, всегда деликатных  и тактичный,  впервые сорвался.

Он пришел  в  ударное  состояние  и  безобразно, визгливо  накричал  на  стоящего  перед  ним  «негодяя,  проходимца,  бездельника, лопуха и  олуха», который «вместо охраны порядка  на  улицах, занимается  какой-то  дребеденью…»

– «…В то  время,  как нормальному  человеку в  вечерний  час  пройти по  городу невозможно, из-за  сплошного бандитизма…»

– «…И  чтобы являться  к  королю,  и рассказывать сказки, вовсе  не  обязательно  быть  начальником. –  Негодовал  их  величество. -У  вас  под  носом,  черт-те  что  творится, а вы вразумительно ответить  не  в  состоянии». –

А  ещё  он  топал  ногами.  Нервно  ходил  из угла  в  угол,  и  наносил  удары  по  вещам, попадающим  под  руку.

Чиновник  вспотел, почернел, осунулся, и ничего  вразумительного  отвечать  не  мог.

Потом  он  рухнул  к  ногам  хозяина,  пополз  на  карачках, и жалобно заканючил,  что дети у  него малые,  родственники  все  больные, баба  вечно  на сносях,  куры зерно  клевать  перестали,  а  крыша  потекла!

«Не  губите, ваше  величество!»

– Вон  отсюда, бездельник! – Рявкнул  студент! – Бумагу  мне, и  перо! –

Жалкий министр  проворно  вскочил  с  четверенек и  в одну  секунду  скрылся  за  дверью.

«Ого, – подумал  про  себя  Саня, – во я  какой,  грозный!  Спокойно, спокойно».

Принесли  бумагу,  чернила  и  всё  необходимое.

Короля  колотила  дрожь, но  эта  дрожь  оказалась  особенного  свойства.   Как  наваждение,  как  приступ, накатила  на  него неодолимая  потребность, – навести  порядок, в конце  концов.

Он,  схватив  перо,  принялся  работать.

Наделал  клякс,  испачкал  пальцы…

Вот  ведь  как  устроено!  Кому-то  для  принятия  решения достаточно  твердой  постановки  задачи.

А  кому-то, непременно требуется  получить  ещё  и  по  морде,  чтобы  возникла  ясность  мыслей  и  лёгкость  в  членах.

Саня,  видимо,  относился  ко  вторым.

Это  был  важный  поворот,  в  его  королевской  карьере.

Он наконец, осознал себя хозяином, напрочь избавился от нерешительности, и всё  ему  вдруг стало  ясно.

 

Короля,  словно  прорвало.

На  шесть  дней он  превратился  в  затворника.  Закрылся  в  своих  покоях,  никого  кроме  слуг,  приносящих  еду, и  бумагу  с  чернилами  не  впускал.

И  строчил,  строчил  королевские  законы,  самые  главные, самые  такие,  чтоб  без  которых  жить  невозможно.

Об  улучшении  государственного  устройства.

Некоторых  министров  он  сразу  отправил  на  пенсию, некоторых  возвысил,  кого-то  вывел, соединив,  кого-то  развёл, переподчинив.

Как в шахматной  партии.

Ох какие чудесные то  были Законы, самого прямого  действия!

Как  народу  повезло,  что  сочинял их  именно Саня, а не  какой-нибудь  там Пупкин.  Каждое  слово  было  пронизано  заботой, о людях,  о  королевстве.

Каждое  слово  несло  порядок, благоденствие,  мир, согласие, и прочие, может  не  очень  заметные, но  полезные  вещи.

В  начале  всяких славных  дел  всегда  лежало слово.

На   шестой  день, когда  приступ  творческого  кипения отпустил.  Человек,  возомнивший  себя  всесильным  и  всемогущим,  окинул  взором  сделанную работу  и  сказал – «Это  хорошо! Да будет  так!»

Призвал  к  себе орду своих чиновников, каждому раздал по  бумаге, с  резолюцией  в  верхнем  левом  углу: «Внедрить и  доложить  о  результатах».

Срок  исполнения  такой-то.

Кто  не  доложит, пусть  пеняет  на  себя.

Вопросы  есть?

Вопросов  нет!

Шагом  марш  работать!

На  седьмой  день, он отдыхал.  Сел у  окна,  подпёр  кулаком  подбородок, и  взирая  сверху  вниз стал ждать.

Он  подумал: «Если  из  написанного  ничего  не  выйдет, тогда вообще, неизвестно, как  ими  управлять! – Разгонять что ли всех,   набирать  иную  команду».

Однако,  подспудно,  в  нем  теплилась  надежда,  что вот  теперь-то,  в  результате  правильной  организации  и  расстановки,  дела  пойдут  как положено.

 

И оно  не  заставило  себя  долго  ожидать.

Перемены стали  заметны даже из  окна, из которого виднелись  лишь часть  крепостной  стены  и  дальше  извилистая, городская  улица  выходящая  на  рыночную  площадь.

В течение  двух,  трёх  дней  всё  пришло  в непостижимое движение.

Будто  по  волшебству, количество  торговых  рядов на  рыночной  площади уменьшилось,  и  они, как-то    выровнялись.

Разве  это  плохо?  Хорошо!

Хаотического  шума  на  улицах  сделалось  меньше.

Бордюры   оказались побеленными  известью, а  те  люди,  которых  король  мог  рассмотреть  со  своей  высоты, выглядели  теперь  опрятнее  и  строже.

Многие ходили  строем вдоль побеленных бордюров.  Некоторые,  по  утрам   хоровыми  песнопениями  славили  короля.

В  песнях  говорилось про солнце, которое теперь  светит  ярче,  про небо  ставшее  еще  голубее,  и  про радостные  улыбки не  сходящие  с  лиц  горожан.

По  ночам замечалось  движение  стремительных факелов. То, видимо, невидимый, ночной  дозор, патрулирующий улицы, вылавливал  бандитов, оберегая  покой  благонамеренных  граждан.

Вот  как всё  здорово!

Какому королю, в эпоху его царствования такое не пригрезится!

Эти  мелкие  проявления,  заметные  с  высоты,  примерно  шестого  этажа,  конечно  же, были убедительным, и  всё-таки  косвенным  свидетельством  свершающихся  перемен!

Хочешь,  радуйся,  хочешь,  пой!

Но Саня  не  торопился  верить. Что-то  мешало.

Сами  чиновники,  что ли?

Потому что, во-первых,  не  знающая  границ, их угодливость,  как  навязчивый  сервис, раздражали  и были  подозрительны.

А во-вторых, о чем у  них ни  спроси,  кругом  сплошные  улучшения.  Доклады,  словно  поздравительные  открытки, пестрели  приятностями.

Рапортовалось  о  росте  прироста; об увеличении величия; о снижении унижения, о необратимости  преобразований. О справедливом распределении  выделяемых  жалований.

О  контроле  за  распределением. О  контроле контролеров!  Об  организации  надзора  за  контролёрами  контроля.

Все как  по  Саниному  писанию!

И в-третьих увидеть настоящую картину  королю  не  давали,  под  разными  предлогами.

Якобы мешали  какие-то  обстоятельства  церемониального  характера.

Или  чья-то  умелая  рука  подстраивала  эти  обстоятельства.

Саня  почувствовал  себя  заточённым.

В  пору  хоть  снова  переодеваться   графом  Демокрейским  и идти  в  рисковую  самоволку.  Чего ему не  очень  хотелось.

Но  вот  однажды главный  королевский  церемониймейстер,  он  же  шут  по  совместительству, в  присутствии  большого  скопления  придворных вдруг торжественно  заявил: «Ваше  величество, вам  срочно  требуется  обновить королевский  гардероб. Иначе    мы не можем  совершать  планируемый  вояж  по  пределам  ваших  владений,  если  у  вас  нет  соответствующего  наряда.

При выходе  в  народ  будут послы  разных  держав, неудобно   как-то  появляться  пред  ними  в  том  же,  в  чем  вы  появлялись  в  прошлый  раз.  Обновляется  страна,  и  вы  Ваше  величество  должны  предстать  перед  миром  обновлённым». –  Завершил  свою  речь, специалист.

Ох  уж  эти  протокольные  церемонии.

Сане предложение сразу  не  понравилось, но  давать  категоричный  отказ  он  не  счёл  возможным,  он  уже, как  ему  казалось,  научился  выражать  свои  мысли  специфической  абракадаброй.  И  не  просто  выражать,  а  «давать  сигналы»  подтекстом.

Он  ответил, прикусывая  губы,  и  вкладывая  в  интонации максимум  сарказма, чтобы  всем  была  понятна  неуместность инициатив  подобного  рода:

«Какая замечательно радостная идея! –  ехидно изрёк он. – Замена  гардероба  короля, – безусловно, является  наиглавнейшей  государственной  заботой  сегодня. Поскольку  ничего  более  важного в  этот  реконструктивный  период уже ну  просто  не  осталось».

Сказано  было  достаточно  выразительно.

Но  почему-то  кукиш  на  лице  произнесенной фразы  никто  не хотел заметить, все  присутствующие  с  готовностью  зааплодировали, словно  приняли  изречение  государя,  за  знак  наивысшего  одобрения.

Саня  запоздало  сообразил, что  мысль  свою  выстроил  не совсем  однозначно.

Он ещё  продолжал  соображать, а  ему  уже  поднесли  бумагу.

-Что это, – спросил  король.

– Это,  государь,  как бы  ваши  мысли:  о деньгах  из  королевской  казны,  которые  вы жалуете  иностранным ткачам да  портным  которые  скоро  прибудут  чтобы  сшить  единственное  и  неповторимое,  в  своем  роде,  платье  для  вас, ваше  величество.  А так  же  на  аренду  самых,  самых замечательных, ткацких  станков.

Вы же понимаете, вещь  для  августейшей  персоны  не  может  быть  дешевой.  Ибо  экономить  на  короле,  значит  не  любить королевство.

Мы уважаем вас,  ваше  величество, и любим королевство! Потому  выбираем  самое  разсамое.

– И не вы  ли, учите  нас  держать  нос  по  ветру,  выискивать всё новое  и  передовое!  Вот  мы  и  нашли  мастеров, станки,  да  ткани!  Передовее  не  бывает».

Саня усмехнулся.

Бумагу прочёл  внимательно,  ничего  предосудительного  не  заметил, но  почувствовал – подвох  есть!

Однако,  чтобы  не  выглядеть  перед  присутствующими  излишне  мелочным  и  подозрительным, он  небрежно  поставил  размашистую  подпись.

В  этот  момент от  его  внимания  не  ускользнул, прокатившийся по  залу, едва  заметный коллективный  вздох, – толи  облегчения,  толи  восторга,  толи  злорадства.

И он подумал: «Ну  ничего,  ничего!  Мы ещё  посмотрим,  кто  кого  обдурит!»

***

   В  таких  обстоятельствах, ему  только и  оставалось, снова  идти  в  самоволку. Высокие  этажи,  глухие стены скользкие  придворные, всё вместе  взятое,  помноженное на мягкость нрава, делали  короля  узником,  к  которому  жизнь  пробивалась многократно  профильтрованной.

Но  если  уж  идти в  самоволку, то как-то,  чтоб с  учетом  ранее полученного  опыта, – то есть иначе, нежели в прошлые  разы: больше  скромности, меньше шума. Просто прогуляться тихим, созерцателем, присмотреться,  прислушаться.  И тогда  уж определяться с выводами. – Рассуждал  Саня.

Сказано,  сделано,  всё-таки – король, сам себе хозяин!

Дождался  завершения  дня. Всех  отпустил.  Внутренне собрался… Размотал  подручные  средства… Прикрепил…  Уцепился  и  давай  спускаться.

Коснулся  ногами карниза, прошелся  балансируя, а дальше, опираясь на скобы водосточной трубы, спрыгнул в заросли стриженого кустарника.

Пока летел, мысленно выстраивал план дальнейших действий.

Продраться сквозь  переплетённые ветви до  массивного,  кованого забора  и  незаметно перемахнуть  через  него.

А  там  уже  считай  ты  в  городе.

Но получилось всё совсем иначе.

В  самый  момент благополучного  приземления,  в шаге  от  места  посадки,  возник  некто.

Король буквально  столкнулся  с  этим  «некто»  нос  к  носу,  только  что  лбами  не  стукнулись.

Первая  мысль,  возникшая  в  голове  короля, – тикать!

Зайцем  юркнуть  под  куст,  и  запутывая  следы  раствориться  в  лабиринтах   густой  растительности.

Саня  так  бы  и поступил,  однако  краем  глаза  заметил,  что  тот  неожиданный  свидетель, с  возгласом  «ваше  величество», пал  на  колени!

Это  обстоятельство  меняло  дело.  «Тикать»  в  сложившейся  ситуации  было  бы  совсем  уж  неудобно.

– Да, – сказал с  достоинством Саня, расправив  плечи  и небрежно  отряхнув  припорошенный  известью  манжет, – я  король.  А  ты-то   кто  таков?

– Я  главный садовник королевского  палисадника. –

– Встань,  главный  садовник,  и скажи  мне, что ты делаешь  здесь в этот час,  когда  рабочий  день закончился  уже.  Только не  ври!

– Я ухаживаю  за  палисадником, честное  слово, – отвечал садовник. Работы сейчас немерено, за день не успеваешь. А вечером  хорошо: не жарко, нет  начальства, и вообще.

– Ты  не  любишь  начальство?

– А  кто  его  любит.

«И  я  не  люблю», – подумал  про себя  король.  – Однако объяснение  твоё похоже  на  враньё.  Где у  тебя лейка,  секатор,  где, на  худой   конец, совок  или   лопатка? Ты  какой-то  неубедительный  садовник! –

– Ваше  величество, мне  тоже  никогда  не  приходилось  видеть  короля  гуляющего  по  карнизам. А главное,  зачем вытворять  такие  фортели. Разве  нет  более  подходящего  пути.

И  он  рассказал  королю, что  в  замке  существует  удобный ход, прямо из королевских хором в сад.  Ход  потайной, про  который   знают все. И предшественники  теперешнего  величества, пользовались  им,  когда  случалась  в  том  нужда.   А  лазать  по  карнизам  не умел  никто.

– Вы  первый  такой!

«Вот негодяи, – помянул Саня недобрым  словом  своих  прямых  помощников,- хоть бы одна сволочь показала!»

А  потом  король попросил  садовника,  чтобы  тот  сопроводил  его  в  прогулке  по  городу.

Но  садовник,  услышав просьбу,  очень  сильно  испугался,  и  стал  умолять  короля, не  просить  его  об  этом.

– Если  просто по  саду  и  по двору,  то  пожалуйста, а по  городу, не приказывайте, не  могу!  И вам не  рекомендую.

Король  рассердился,  топнул  ногой,  стал  возмущаться,  как  слуга  смеет  возражать.

– Смею,  ваше  величество.  Мне,  конечно  не  жалко, но  посудите  сами,  в  лицо вас  до сих пор почти  не  знают. Схватят  как  простого,  и на  цепь посадят.

Сейчас подряд,  хватают  всех, чуть  что не  так!  Особенно  когда лицо  покажется  для  стражи  незнакомым.

Покуда разберутся,  кто  вы есть, покуда  распознают  в  вас  венценосную  особу,  уже  наставят  синяков, иль ушибут  мозги.

Оно  вам  если  интересно знать что  такое  синяки,  тогда  другое  дело. Идите  изучайте.  Но  я б  на  вашем  месте  воздержался.  Поскольку  не  люблю,  когда  мне  норовят  стучать  по  голове.

Король  удивлялся  столь  странным  нравам  и  порядкам,  заведённым  в  городе.

А  человек утратив осторожность,  злорадно  заявил,  мол  все порядки  точно  те,  какие  их  величество установил, своею  безграничной  властью. Ведь  замышляя  добрые  дела  нельзя  не  помнить,  что  в  отечестве  у  нас,  благие  начинанья  доводятся  до  крайней  степени  абсурда,  и   в  результате  выходит  ровно  противоположное  тому,  что  замышлялось.  Уж  лучше  ничего  не  трогать.

Потом,  вовсе  уж  распоясавшись, он  короля назвал затейником  и далее сказал,  что новые введения  не прибавляют людям   радости. Наоборот, являются причиной расстройства  привычной  жизни,  в  которой, без  того  особых  прелестей  и  раньше-то  случалось  не  больно  много. Все  ваши  улучшения  приводят только к  ухудшениям!

– Вам-то  самому  как это  нравится:   король  по  собственному  королевству не  в  состоянье пройтись  туда-сюда.  Стыд  и  срам, ваше  величество!

Ещё  он  рассказал,  что стражники как с цепи сорвались, что ловят всё кого-то. Кого,  зачем  доподлинно  неведомо. Пол королевства на уши поставлено.

Доподлинно  неведомо,  но среди  людей молвою  всё уже объяснено.

И  дальше  рассказывал он  про свояка, попавшегося в лапы служителям  властей.   Про  то, как  родственник  был  схвачен ни за что. Как в  казематах продержали аж три дня его. Бока  намяли, пытались выяснить,  мол,  кто  таков философ, тот, что смущал  умы  невинных  горожан.

А родственник  попался  потому, что пиво  пил  в  пивной,  когда философ говорил  с  народом.

Хоть  философия  ему  и  на дух  не  нужна. Но задарма   попить пивка  он  был  всегда  охотник.

Насилу вызволить из  плена удалось.   Он  больше  пиво  пить  в  пивных  не  будет,  пока  в  сложившихся  порядках  не  случатся  перемены.

– Очень интересно, – обескураженный Саня прикусил  губу.-

– Свояк  ещё  легко  отделался, так  как  сидел  за  столиком,  который с  краю был.   Нынче свечей,  угля, гвоздей,  соли,  уксуса,  писчей  бумаги  и  чернил  нигде не  сыщешь. Всё тюрьма съедает, на допросах  в  пыточных.

– Ты  врёшь,  садовник!  Такого в королевстве нашем, быть не может!

– А  оно  есть!  Ваше  величество, в народе  вас  окрестили  «сажателем»! бью челом, – садовник  опустился  на  колени, – не  за  себя  прошу, ах  если  можно, вы подрегулировали бы это  наказанье, ну  зачем  оно вам надо,  злить  народ.

Король слуге велел с  колен подняться.

Но садовник  не  исполнил, поскольку высказаться торопился, и  дать  совет(!),  как  лучше  выходить из  этой  ситуации.  Мол,  пусть  во  всём  виновен  будет  заместитель,  на  то  ведь  их и  держат  при  дворах.   А для  острастки  пару,  тройку их следует  казнить. Не  велика  потеря. Народ  такие  вещи  очень  любит.

От  этих  слов  на  лице  у  короля сама  собой изобразилась гримаса.  Он уже  устал  от жужжания  в  ушах  про  отрубание  голов.

На  эти  меры  он  бы  не  решился  никогда.

Делать  больно  другим  он  не  умел,  и  влепил  увесистый  подзатыльник  садовнику.  Садовник  падая  в  траву  отчаянно  воскликнул.

– Тогда  готовьтесь, голову  у Вас отрубят, ваше  величество.

– Тьфу  на  тебя,  какую  ересь ты  несёшь,  каким кошмаром  ты  пугаешь! А  мне  не  страшно,  – ответил  Саня.

Хотя  в  глубине  души  немного  струхнул.

-А  может  ты  засланец, нарочно  подстерёг, чтоб  заплести   интрижку? Уж больно ты, шустер. Ты  сам-то,  головы  лишиться  не  боишься?

И всё же Саня внял  совету  простого  человека.

Изобразив на  лице некоторое  раздумье, король  попросил  слугу,  чтоб  тот, раз  уж  по городу благоразумней  не гулять,  отвел  его  куда-нибудь в  укромное местечко, в пределах королевского двора, чтоб  посидеть спокойно,  налить  вина, поговорить  неспешно,  по  душам.

-Да  ты  умеешь ли  беседовать-то  по душам?

– По душам…?  С  начальством…?  Если  бы  я хотел получить орден  почетного стукача, тогда другое дело.  А я  не  хочу. –

– Ты  врешь, садовник, может  орден  тебе  и  не  нужен,  но  порассказывать хочется, по  глазам  видно, у  тебя  в  голове  свербит.  Тебе ведь  хочется  поговорить со  мной!

Исполняй что  приказано, я  тебе король, или  кто?

Садовник встрепенулся,  покорно  склонил  голову.  Огляделся  по  сторонам,  потом  взял  за  руку  своего  господина и, не  говоря  ни  слова,  молчком  повел.

 

Сперва  они  шли вдоль  стены дворца,  мимо  конюшни, где  копошились  конюхи. Конюхи  так  любили  своих  лошадок, что им  больше  ни  до  чего  не  оставалось  дела.  Знали  бы  конюхи, кто  проходит  рядом  с  ними!

А у  дровяных  складов, трудились  дровосеки,  те  тоже  не  удостоили  внимания  проходящих  мимо.

А  от  свинарни  шел  отвратительный  запах. Там  свинари, замешивали  чудесную  баланду, и  им  было  некогда  смотреть  по сторонам.

Всюду  происходила  жизнь.

Вымощенная  обтёсанным  камнем  тропка  привела  к  невзрачному  домику  на  восточной  окраине  заднего  двора.  Провожатый ключом  отворил  перед  королем  дверь в тёмную  коморку. Их  величество  не церемонясь  шагнул внутрь, уселся  на  скамью. Садовник  зажег  свечку  и  исчез.

Но  вернулся  очень  скоро, с  большой  бутылью  вина  и снедью  в  корзине.

Сперва  они  выпили  по  одной  за  знакомство, далее  за  дай бог  не  последнюю,  после второй  за  процветание  королевства,  а четвертую за дружбу и  любовь. И пошла у  них душевная беседа.

Именно,  как  Сане  хотелось.

Он  расслабившись, жаловался,  что не  нашел  в  этом  королевстве  ни  одной  живой  души,  которой  смог  бы  довериться.  Что  в обстоятельствах таких работать препаршиво, противно и  просто  невозможно. Что  все  тут врут  и  подхалимничают, и он, как король  иногда  в  замешательстве,  просто не знает,  что  и  делать.

Садовник  понятливо  кивал,  и  очень  жалел.  А  потом  доверительно  признался, что  он  короля,  как  человека  уважает  и  совсем  не  боится,  потому, что  по  глазам  видно,  хорошего  парня.  И  добавил  ещё:

– Вы  только  не  обижайтесь,  ваше  величество, но я вам  так  скажу: хороший  парень  и  хороший  король  это не  одно  и  то  же.    Хороший  король всегда  знает  что  делать,  а не знает, что делать  тот, кто берётся не  за  своё  дело.  – Поднял  бокал, – за  вас,  ваше  величество, дай  бог,  чтоб  всё  благополучно  закончилось!

– Что  ты  имеешь  в виду? – Выпучил  глаза  Саня.

И  собеседник  ему  рассказал, что  в  королевстве  стало неспокойно.  Что звездочетам  и  гадалкам  пришло  видение,  будто  явится  князь  в  черном  плаще  с  кожаными  подвязками,  поднимет  народ, обезглавит  короля, бедных  накормит свининой с хреном, и объявит вечный праздник.

Студент  рассмеялся нервным смехом.

И  они  выпили  ещё  немного,  и  ещё  чуть,  чуть.

 

Саня  говорил  мало,  больше слушал и спрашивал.

Собеседник напротив, говорил  не переставая,  не  делая  пауз. Своим  напором  он подавлял короля, рта не  давал открыть.  Он оказался, из тех  баламутов,  которые держать  свой язык в узде не  умеют, особенно  когда  чуть  подвыпьют.

Садовник  разбирался  во  всём,  советы давал  слёту,  аж  захлебывался, по любому поводу  имел суждение, хоть про  то,  хоть  про сё, всех  категорично характеризовал  и  определял по местам:  негодяев – к  негодяям,  хороших – к  хорошим.

Похожих  советчиков  студент  уже  много  успел здесь  повидать,  но  те   были  из  числа  придворных, которые если  что-то  и  докладывали, то  прежде  всего,  держа   в  уме  свой  интерес.

Этот же  болтал, видимо,  из  любви  к  искусству.

Если,  конечно,  не  под  простачка  работал.

Надо  признать,  он  подкупал слушателя бесхитростной  непосредственностью. В  иные  минуты  Саня   видел  в  садовнике  родственную  душу, верил его  словам  и  находил  в  них  отражение своих  мыслей.

И вот садовник произнес фразу, особенно зацепившую:

– Ваше  величество,  я  интересуюсь,  вам гардеробчик обновить не  предложили ещё?

Если  предложат,  будьте  любезны,  свершилось! – Вы  подошли  к  своему  первому, серьёзному  испытанию.

– Ну-ка,  ну-ка, – насторожился  король.

От  свалившегося на  рассказчика успеха, щеки его  раскраснелись. Он огляделся  по сторонам,  вроде как,  опасаясь  подслушивания,  фамильярно  придвинулся к августейшей  особе  и  стал  приглушенно  разъяснять.

– Все тут,  как  бы  ничего  не  понимают,  и не  при  делах, а  сами  только и  ждут.  В  королевстве, по  сложившейся традиции, этот  ритуал  происходит  регулярно.    Случалось такое и во  время предыдущего  короля,  и  при  его  предшественнике  и  в период правления  предшествующего предшественника,  который  царствовал  ещё раньше.    У придворных  чиновников, уже повадка выработалась: они, как  почуют запах выгоды, зудят  в  уши  правителю, со  всех  сторон, до тех  пор, покуда  тот  не  примет  нужного им  решения.   Сшить  чудесное  платье, уломают, как  пить дать любого.  Особенно  такого  короля,  вас,  то есть!

Саня  удивленно  выпучил  глаза,  сочтя  последний  выпад бестактным,  и  где-то  даже  оскорбительным.

Но обаятельный садовник удивления не заметил и продолжал  прогнозировать  предстоящие  события.

– Вот-вот, – продолжал он, –  «неожиданно» появятся, неведомо  откуда,  бойкие  фокусники, называющие  себя  то чудо -поварами, то искусными врачами,  то усердными портными, то волшебными  ткачами.  На  все  руки мастерами от  скуки.  Надо  ткань  соткать,  соткут. Надо  платье  сшить, сошьют.   И  бог бы  с  ними,  но  за  работу  свою они  обычно  требуют из  казны сумасшедших  денег.  Потому,  что  они  уверяют,  что  их  работа  самая  лучшая  из  самых  наилучших  в  мире.  Так  ли  оно, нет ли – неведомо.   Министры  будут уверять,  что  это чистая  правда  и  деньги  списываю  на фокусных  мастеров по полной  мере.    А ткань  у  этих  мастеров  и  впрямь выходит  чудесная,  расчудесная,  а  одежда  из  неё  получаются  необыкновенная,  разнеобыкновенная!    Настолько, что  когда  их  величество,  сшитое  платье  напяливает, никто  ничего не видит,  а только  видят, что  король  стоит  голый,  будто  обтёсанный  столб!  И  все  начинают  радоваться,  поздравлять  друг  друга  и  хвалить  покрой.   Королю тем  временем положено гордо дефилировать перед публикой. А  ничего  не  поделаешь, приходится  принимать  нелепые правила. Изображать  глубокомыслие, впадать  в  восторг и восхищаться  тем,  чего  нет.    Вы  же  короли  какие,  вам собственное мнение выражать не  положено! Обычный порядок вещей.

– Да  уж  щас, – воскликнул  Саня, – от  меня  не  дождётесь! Я  врать  не  собираюсь.

– А  придется,  куда  вы  денетесь,  политика, ваше  величество, как торговля, как, впрочем, и воровство,  честными  не  бывают!    И ничего плохого не  вижу,  подумаешь, король голый. Если употребить чуть-чуть  хитрости,  приспособиться, и разумно исполнять свою роль, то сделаться приличным самодержцем вполне  возможно. – Садовник всё  это  говорил  с  некоторым  вызовом, будто  нарочно подзуживал, чтобы сильнее  разозлить  и  без  того, уязвлённого короля. – А  придворные, – продолжал  он, – а  что  придворные, свинское  отродие, им  и  надо-то  всего, чтоб деньги  казённые, чтоб много, и чтоб прямо  из  воздуха –  да  через  их руки;  чтоб власть  большая,  и заметная, но  чтобы  если в  случае  чего, виноватить  дядю.

– Лихо, – усмехнулся  Саня, – других вариантов  конечно  нет?

Собеседник  хитро  прищурился,  выдержал  паузу,  налил  два  бокала вина,  и  с тихой  торжественностью  произнёс.

– Есть, ваше  величество!

Если  душа ищет  независимости,  а участь  попки дурачка видится вам  недостойной,  можно  и нужно  вступать в  противоборство!  И такое  здесь бывало,  реже,  но  случалось. Во  времена королей,  которые  царствовали  в периоды, между правлениями тех про  которых  я  уже  говорил.  Конечно,  противоборство,  гораздо более хлопотное  и  тревожное  занятие, без поддержки заинтересованных сил не обойтись, как  ни  крути. – Садовник снова  огляделся  по  сторонам, придвинулся ещё  ближе и заговорил  вкрадчиво  с  некоторым  придыханием. – Если вы  решитесь вступать в  противоборство со всей этой  братией,  ваш  покорный  слуга  готов  стать  посредником  между  вами  и  людьми,  готовыми  оказать  поддержку. – В  его  интонации  проскользнули  жесткие  нотки,  он  теперь  не  выглядел  прежним  обаяшкой,  и  добавил, – а  без  поддержки  замахиваться не  стоит, выходят  одни  неприятности!

– И  каков  интерес этих людей  готовых помогать мне?

– Ваше  величество, ну вы, вообще,  удивляете, честное  слово!  Никаких  способов заинтересовать нет, кроме одного – дать  денег.  Разумеется,  это  стоит  немножко  дороже,  чем  пошив воздушных платьев, но…

Студент  только  фыркнул,  сложил  из  пальцев  смачный  кукиш  и  сунул  садовнику  прямо  под  нос.  Как   суют  их  неприятелям  выдвигающим  унизительные  ультиматумы.

– Ваше величество, – «посредник» поперхнулся и неприятно  осклабился. – Дело хозяйское, конечно, – сказал  он, – я  вижу, вы свою  должность не  любите, и зря!   Любовь делает человека способным на подвиги!  Вам  не  надо  было  лезть  в  короли!

А Сане  сделалось  грустно,  стало всё понятно и не  интересно. Он  уперся  взглядом  в  глухую  стену  и сидел  некоторое  время  в  сосредоточенном  молчании.  Потом налил себе и «посреднику»  вина,  залпом  выглотал  свою  долю.

Ругаться  и  разоблачительных  речей  произносить  не  хотел. Резко, слегка  покачнувшись, поднялся из-за стола, демонстрируя, – что разговор  окончен.

-Проводи  меня,  приятель,  как  ты  обещал, по  твоим  потайным  коридорам.

Они  вышли  из  коморки.

Совсем  близко  послышался  шорох, мимо  скользнула  застигнутая  врасплох,  чья-то тень.

-Кажется,  нас  подслушивали.

-Нет, нет, ваше  величество, вам  показалось. – Садовник  семенил  рядом. – Однако  вы  не  отметайте  с  порога.  Подумайте  хорошенько.  В  королевстве  нынче  не  спокойно.  Назревают беспорядки, их  надо  направить  в  нужное  русло.  Ведь всякое  случиться может,  виноваты  будете  только  вы.  Подумайте  о  себе. Мы  с  вами  даже  о  цене  не  поговорили.  Можно  сделать  скидку… И главное, чего вам беспокоиться, вы ведь не свои деньги будете тратить,  подумаешь, миллион  туда, миллион сюда, государство не обеднеет…

Саня  шел  молча,  мысленно  отвечая: «Да  пошли  вы  все…!»

Тем  временем  во  двор  королевского  дворца  уже  заглядывал  рассвет.

 

По темным  ходам  и сырым  коридорам с крутыми  ступенями,  но более  удобным, путём,  нежели  по карнизу,  король вернулся в  свои  покои.  Пьян  он  был не сильно,  но  сильно  расстроен.

Он  разделся,  лег  в  постель, закрыл  глаза,  лежал  и  думал.   «Почему  нельзя,  чтобы  всё  было  просто.  Почему  обязательно  нужны  какие-то  перемигивания,  недосказанности,  два  на  пальцах,  три  в  уме, кляп  во  рту,  в  кармане  фига.

…- Получается, что я и есть,  самый  настоящий,  глупый и голый  король … Ах,  эти  сложности,  уговоры,  недомолвки,  тайные  благодетели,  требующие  оплаты! Да  ну  их  всех к  чёртям.   Зачем  оно мне  надо!? На  кой  мне вся эта  канитель!

Вот  какие  откровения  явились  к  нему   той  ночью!

За  окнами  становилось совсем светло, и он  уснул,  крепко и  беспробудно.

Утром  короля  пытались будить на  службу.  Он сонно  возмущался, угрожая  смертной  казнью, прогнал  всех, и  нарочно провалялся  в  постели начало церемониальных  процедур,  заставив придворных  топтаться  в  приёмном  зале  два  часа  к  ряду.

Проснулся  бодрым  и  агрессивным.

Здоровый  сон  в  его  мозгах  расставил  всё  по  полкам, снял тяжести  висевшие  грузом  на  душе.

 

***

   Когда  счастливая  минута  явления  их  величества придворным настала, никто, конечно же,  не  посмел  его  упрекнуть  за  двухчасовую  задержку даже  взглядом.

А он, утратив  степенность,  чуть  ли  не  с  разбегу,  небрежно брякнулся  на  трон, закинув  ногу  на  ногу.

Эта  вызывающая  поза была, как  знак присутствующим,  дескать,  господа «чиновные  придворники»,  пока хозяином  здесь  я являюсь, извольте  рассматривать  в  деталях  низ  моих  подошв!

(Увы,  в  отсутствии иных  доказательств независимости,  остаётся  последнее, – грубить.)

Потом с  кислым  выражением на  лице король выслушивал доклады,  называл  их бестолковыми,  а  докладчиков, – бестолочами,   приказывая  убираться с  глаз  долой,  для выполнения  работы  над  ошибками.

Потом  явились  депутации  с  прошеньями.

Он отклонил все  прошения, и впредь велел с подобной ерундой не обращаться, а бумагу  выкинуть, как  мусор.

– И  вообще, – резюмировал брюзгливо, – лишь где-то, что-то замышляется  от имени  короля и  королевства, зри  в корень, увидишь  воровство.

Придворные  тревожно  переглядывались,   недоуменно пожимая плечами.

Его отвлечь пытались,  чем-нибудь  весёлым,  однако, что  б   ни  говорилось, король заранее  готов  был  возражать и всему  противился.

Их  величество, вел  себя   несносно,  словно  плохой  ребенок.   Ничем  нельзя  было  угодить  королю, точно  червяк  в  него  вселился.

А  потом  Король  поинтересовался,  про  ткань  и  платье,  которое  ему  было  обещано  три  дня  назад. И  потребовал господ немедля отчитаться.

По  залу  пробежал  тревожный  шепоток.

На  подиум  перед  троном  выскочил  церемониймейстер.

Он уверял, что  королевский указ, выполняется, что уйму  денег заплатив, покорные  слуги  сумели-таки вырвать станки  и  ткачей, создающих  волшебную материю  для  платья  их  величества.  И  вот  сегодня  мастера к  работе приступают.  Им отведены  три комнаты  дворца  на  нижнем  этаже.

И если  будет воля  короля ткани редкостного качества увидеть  и  оценить,  то  он  увидит и  оценит  сам.

Тут  на  помощь  церемониймейстеру  выступил  придворный  философ,  по  совместительству  начальник палачей.

Палач-философ сказал так:   «Ваше  величество, в давнем  споре между  сторонниками  первичности  материи  и  теми,  кто отстаивает  первичность  духа,  наконец-то  возникло  примирение.

Именно  в материи,  которую  сегодня  создают чудесные мастера, соединились воедино невесомость субстрата,  и предметность мысли.  Дурак, здесь ничего  не  разумеет,  да  и  зачем  ему.  Но умного  и  развитого  человека,  привыкшего  заглядывать  в  корень,  духовная  материя питает энергией, согревая душу. То есть, обратите  внимание,  она  является  как бы  душегрейкой.  Вряд ли найдутся люди, способные оспорить столь очевидный  факт».

Король почему-то   кивнул,  в  знак  согласия.

– В  этой  связи  заглянем  в обычный справочник, – продолжал  философ, – и мы увидим: «Душегрейка – (устар.)  теплая  кофта без рукавов».  Но  вам-то, ваше  величество, её  сделают  с  рукавами,  и  даже  с  манжетами  на  рукавах.  Вот  от сих  и до сих…- Он  показал  на  себе  размер  манжет.

Церемониймейстер  поддакивал  и  кивал  головой  в  поддержку  философа.

Саня  гримасой  выразил  своё  неудовольствие  и  тихо  заключил,

–  Значит,  говорите,  дурак  ничего  не  поймёт,  а умный   увидит,  и  останется  доволен.  Ну, ну. Ловлю на  слове  вас обоих.  Если   сегодня  вечером я ничего  не  увижу, прикажу за разглашение  государственной  тайны прибить ваши  языки гвоздями  вон  к  тем  косякам. – И  показал  указательным  пальцем, какой толщины  будут  гвозди.

Несколько  обескураженные,  церемониймейстер  и  философ  «встали  в  строй».  Им    сделалось  не  по  себе.

«Черт  его, короля, знает,  что у  него на  уме!»

В их  испуге Саня мог бы  вполне найти удовлетворение  от своей маленькой победы, но  радости он не почувствовал.

Не  всякому  дано  испытывать  упоение  от власти,  внушающей другим  страх.

Тишина в зале сделалась непрерывной. Потому что король продолжал пристально всматриваться  в  подчиненных, словно  подбирал новую жертву.

Выбрал  главного  начальника  внутренних  дел,  и давай ехидно задавать  всякие нелепые вопросы: про здоровье родственников, про яйценоскость  кур, про настроение жены, про  течи  в  крыше и    прочую  ерунду.

Нет  бы так  прямо и сказать, чего  хочет, ведь всё равно, ответы на вопросы  не интересовали его, он их  мимо  ушей  пропускал.

Мало  того,  в  своих  придирках  дошел до упреков, – дескать,  его  величеству сегодня  дурно  спалось.     А  виноват  кто?

Виноват,  конечно,  министр!

Боже мой, сколько  всякой  дребедени  приходится  выслушивать  от  начальников.

Поглядел бы Саня на себя со стороны, но  он погрузился в роль.

Стал  плести  ахинею  про  свои  ночные,  якобы,  видения, в  которых из оконных решеток  тюрем, тянутся худые руки, и извиваются  как  червяки.

И слышен  свист  кнутов, вопли  истязаемых, мольбы о  пощаде.

И лиц не  видно, а только  черви.

И  в  небо  поднимается  черный  дым, он закрывает солнце.  А  по  улицам  вышагивают  монстроподобные  стражники,  хватают  и  выламывают  конечности  всем  подряд.  Мрак  и  опустение  спускается  с  небес  на  город!

Потом  король  устало  склонил  голову и  спросил:

– Господин внутренний министр, вы глаза-то  не  отворачивайте,  будто вам  и  сказать  нечего?  Растолкуйте королю,  что  сии  видения  могли  бы  означать.

На сей  раз,  начальник внутренних  дел  не  стушевался, на  колени  не  падал,  испуг  не  изображал. Он принял  гордую  стойку, встав  в  позицию  номер  три. Отвечал  с  вызывающей  смелостью и громко.

– Ваше  величество,  я  скромный  служака,  и  никак  не  мастер  всяческих  толкований.  Вон  ваш  философ – живоруб, пусть  он  и  толкует,  это  его  работа.

– Господин философ, – король оборотился к палачу  совместителю, – тут, вот,  есть  предложение заняться  делом.

Палач,  наморщив  лоб,  ответил  просто:

«Всегда  готов! Если  возникают  неприятности,  надо  искать  виноватого, и наказывать  незамедлительно, а  то  ведь  невинность  обычно  чужая,  а  неприятности  ваши!   Я  и  мои  орлы  к  приведению в  исполнение  готовы  всегда! Приступать?»

– Приступайте, – кивнул  Саня,  с  любопытством  наблюдая  за  происходящим.

– Оч-чень хорошо, – «внутренний» министр сорвал  с  себя  парик  и как  шапкой  ударил  им  об  пол.

– Нате, зарубите, и  заодно себе  на  носу!  Пока  вот  эта  голова  на  плечах, – он  звонко  постучал  себе  по  лысине, – ваши  головы  на  месте!  А  если  её  не  станет,  то  и  вам  парики будет надевать некуда!

Он  говорил убеждённо и убедительно.  Его  энергетика  была  мощной. Не вину  за  собой  он чувствовал, а  правоту.

– Да,  ваше  величество, в  казематы немало  народу нынче собрано. Не  вы  ли  сами  велели  мне  прибегнуть  к  столь  жестким  мерам?  Вспомните  хорошенько!  И  ведь  правильно  велели.  Теперь-то  задним  числом понимаешь  вашу  мудрость  и  провидческий ум.   Пусть посидят, от  них  не  убудет,  до  тех  пор  покуда  злодея  не сыщем.  Вы ведь, ваше величество, будто в корень глядели, уж не хотел вас тревожить, но извольте. – Он выхватил некое подобие тетради, сшитой нитками из листов грубой бумаги, и протянул её  Сане.

– Мой король, несмотря  на  корявость  почерка и литературные  издержки  эта маленькая тетрадка хуже  бомбы.  Она переписывается многократно и  по-тихому передаётся  из  рук  в  руки.  Сегодня  ею  заражено  чуть  не  пол города.

Король брезгливо  принял тетрадь, но прочитав  название,  словно бы  поперхнулся, аж  корона  съехала  набекрень,  и  присутствующие заметили это.

На  обложке красовалась  надпись,  выведенная  старательными  буквами: «Жизнь,  подвиги  и  поучения  царя  Демокрейского».

Он принялся листать, не читая, только рассматривал почерк, поскольку накатившие, смешанные  чувства не давали сосредоточиться.

То  было  и  тихое  восхищение  собой, талантливым  таким, сумевшим заронить  в души людей  мудрое,  доброе,  вечное. И глубокий  вдох самолюбия, приятно  распирающего  грудь,   от  славы, что создал он   невзначай,  непринужденно.  И в  то  же  время  нешуточная  тревога,  которую    несла  в  себе  эта подшивка.

Ворвавшаяся новость неожиданно перепутала студенту  настроение,  он  едва  сдержал  себя,  чтобы  не  вскрикнуть  на  весь  зал: «Это  я,  это я  граф  Демокристо»!

А министр торопливо докладывал:

– Книжечка,  доложу  я  вам,  оч-чень  прелюбопытная.  Это не книжка, а  чисто призыв к  ниспровержению основ. Уже и король вместо вас,  другой есть,  имейте  в  виду, где-то скрывается, гад.    Почитайте,  почитайте, там,  в  начале,  прямо  говорится,  что  происхождение  у  него знатное,  королевского  рода.  Да так  уж  вышло, – рано осиротел бедняга, потеряв  мамашу,  померла,  от  обычной  смертельной  болезни.  А  папаша,  добрый королёк,  спутался  со  стервой,  которая  спала  и  видела,  чтобы  занять  свободное  место при  его  величестве.  И охмурила-таки  королька.  А  тот развесил уши,  слюни  распустил,  припал  к  её  коленям,  и  думает,  сокровище  обрёл.  А  она, став женой, зубы-то и  показала, смертно невзлюбила ребеночка. Взяла  однажды,  да  и  уронила  его с  большой  высоты.  Слава  богу,  мимо  пролетал орел,  который  спас младенца, схватив  за  шкирку.   И с  тех  пор,  у  мальчика  начались  годы  нужды и скитаний. Он постиг всю тяжесть  жизни  простолюдина.  Рос,  что  травина,  как  птица  божья,  ел  что  придётся, спал  где  попало, концы  с  концами  едва  сводил,  концерты  давать научился.   Ну  и  так  далее.

Шлялся  где-то  тридцать  лет  и  три года, забрёл  сюда.  А его тут  не  встречают, распростёртых  объятий  не  видно, не  переполняет радость сердца  людей.

Но  звездочеты  и  гадалки  обещали  явление  доброго  князя – кормильца.  Вот  он  и  явился.

Не  долго  думая,  этот  тип, в подтверждение  предсказаний,  расстегнул  свою котомку и  накормил  множество  людей  свининой  с  хреном,  с  пивом.  Так  прямо  вынимал  горстями  и  раскидывал  по  сторонам!

И  перво-наперво  пообещал  дать  людям  волю. Ну  те,  конечно,  к  свинине  с  хреном  и  потянулись,  а  на  всех  не  хватило.

Они  его,  давай  спрашивать.

А  он  рад  стараться, отвечает,  мол, добра желает людям, и  знает,  где  его  можно  взять  по  лёгкому.  И якобы,  посвящен  в алхимические  премудрости.  Ведает  устройствами  паровых  машин, каких-то насосов унитазных и скороварок самогонных от которых сплошная чистота помыслов и стеклянная ясность взора.

Саня, как раз  наткнулся  на это  место,  в  тетради, бегло  пробежал  глазами.

В  рукописи  шли  бестолковые  описания  его  легкомысленных  «изобретений».

– А  завершается  книга  прямыми  призывами: мол, сидит сегодня на  престоле самозванец в  окружении лицемеров,  тогда как  настоящий  Царь  Демокрейский,  которому  назначено  облагодетельствовать  несчастное  население, ходит среди простых людей и ждёт когда звезды сойдутся клином.

Как  только  клином  они  сойдутся, так каждый начнет жить плодами трудов своих,  то  есть:  если  у  кого-то  чего-то  много, то значит  должен  делиться,  а  если  делиться,  кто  не  захочет,  значит, отнимут и разделят  по  честности,  у  кого  ничего  нет!  И это  будет  «…очень  правильно!…»  И потом соберутся вместе и,  «…как  положено,  положат к ногам  Его  то, что ему  и  так  положено…», по родословному  праву.

И король примет  от  них  власть и навсегда  даст  людям  праздник,  по  меньшей  мере,  пять  раз  в  неделю!

Саня  про себя усмехнулся.  «Во  брехуны»!

Министр волнуясь выдохнул,  и  голову склонив  сказал:  «Я  всё  сказал».

Этот  старый  служака сегодня вызывал  симпатию.

«Надо  будет  ему  премию  выписать».

Но,  сохраняя  строгость  взгляда,  их  величество вздохнул тяжко, и задумался, как бы  печалясь о судьбах отечества,  в  которой  подданные, что  ни  день, то  вытворяют, черт-те  что.

В  очередной  раз, выдержал,  глубокомысленную  паузу,  и  щелкнув  пальцами  в  сторону  писцов, начал  вслух  составлять  экстренный  Указ.

Писцы, усердно  перьями  скрипя, ловили  каждый   звук.

Указ  получился хорошим. Говорилось в нём,  что  их  величество, будучи  чрезвычайно милосердным и справедливым правителем, прощает и  повелевает  дать  волю  всем,  кто  схвачен был невинно  за  Демокрейского  царя. Что этот  царь теперь, стал  лучшим  другом  королю,  и в  управлении  страной  к его  советам  их  величество отныне прислушаться  готов.

А  министра  внутренних  дел  он  отправляет  в  отпуск,  чтоб  тот  немного  отдохнул  и  остудил  свой  пыл. Чтоб  после  отдыха  работу  исполнял  с  не  меньшим  рвеньем  нежели  теперь.

Написанное перечитав, он  венценосною  рукой уточненье  внёс:  «незамедлительно Указ на  площадях  и  улицах огласить.  И узников, несправедливо  заточённых  выпустить на  волю до  захода  солнца!»

Всё-таки превратиться  из  сажателя в освободители Сане было приятно. Он  чувствовал,  народ  примет  его жест  искренним ликованием.

Придворные, слушая  указ, в  восхищении рукоплескали,   оценив  доброту  и  мудрость  короля по  достоинству.

Один  лишь  внутренний  министр печально головой качал.

Но  команда  пошла,  скороходы  побежали,  трубы  на  башнях  загудели, пушки  загромыхали,  колокола  зазвонили.

Король  для  приличия  ещё  посидел  в  задумчивости  минут  несколько, и разрешил до  вечера придворным разойтись.

А  вечером  велел  явиться  всем,  чтоб на работу  тех  ткачей  премудрых  поглядеть.

Свита  перешёптываясь  разбрелась.

 

И вечер наступил.

В  зал,  где  свершалось сотворение  волшебной  ткани, король  вошел сопровождаемый  советником,  церемониймейстером  и философским палачом.  Дальше,  по гласной и по негласной  субординации  следовали  остальные.

Министра  внутренних  дел  не  оказалось.  Он  срочно  ушел  в  отпуск,  даже  отпускных  дожидаться  не  стал.  Убыл в  неизвестном  направлении  вместе  с семьей  и  домочадцами.

Король входил церемонно.

Посередине  зала,  стоял  огромный  ящик,  внутри  ящика  что-то  тарахтело.  Двое  здоровых  детин   тяжко крутили за  рукоятки  два огромных  колеса.  Внутрь  сооружения,  через  отверстия  входили  тонкие полупрозрачные нити  с  катушек  надетых  на  специальной  гребёнке.  Ещё  двое работников  суетились рядом,  один  сосредоточенно  следил  за  входящими  нитями, связывал  порывы узелками, если таковые  случались.  Другой,  с  противоположной  стороны  принимал  и  равномерно  укладывал  выходящую  из  горизонтальной  щели  ткань.

Работники сосредоточенно наблюдали за работой станка и никак не имели  возможности  отнять своё  внимание  на  высоких  гостей.

Выглядело  чрезвычайно  правдоподобно, и  даже  ткань  похожая  на  прозрачный  газ  была  как будто бы  реальной.

Впрочем, для  Сани оно  уже  не  имело  никакого  значения,  потому,  что  линию  дальнейшего  поведения  он  избрал  для  себя  окончательно.

Кто-то  подал  незаметный  знак, ткачи, как бы спохватились, приостановили работу, склонили головы перед королём и сановной  публикой.

А  зал  тем временем  наполнялся  придворными.

Король  с  привычной  уже,  гримасой  выражающей  недоверие,  стал  рыскать  глазами,  ища волшебную  ткань.

Церемониймейстер,  перехватив  взгляд  короля,  выразительным  жестом  указал  на   «кусок готовой  продукции» якобы   свернутый,  якобы  в  рулон.  Указал и  напрягся  весь,  будто  приготовился  к  подзатыльнику.

Их  величество  долго  соображал,  куда  именно  надо  смотреть.  Обошел  вокруг  станка, пощупал  нитки,  входящие  в  ящик.  Потрогал  пальцами  рукоятки  колес.  Зашел  с  той  стороны  откуда  ткань  выходила.  Сначала  сделал  вид, дескать,  ничего  не  заметил, а  потом  вдруг  «увидел».  Всплеснул  руками,  подошел  пощупал  воздух, лицо  его слегка просветлело.

-А что, – сказал  он, – что-то  в  этом  есть!  Очень  даже  интересно!

Он  заходил  справа,  он  заходил  слева,  приподнимал  «край  лоскута»,  проводил  ладонью по  поверхности  и  повторял:

-Чудесно,  просто  чудесно.  И  ведь  главное,  был  бы  я  дурак,  ничего  бы  не  увидел,  а  я   же  вижу.   В  зале  дураки  имеются?

– Нет,  нет, –  качали  головами  придворные.

Палач,  церемониймейстер, советник и другие,  не  веря  происходящему,  переглядывались, облегченно  вздыхая.

Король тем временем хлопал по плечу одного из  мастеров, хвалил и  уверял, мол,  ничего подобного ему  не приходилось наблюдать.

«Не  правда  ли,  господа».

«Правда,  правда» – с    радостной  готовностью  отвечали  придворные. Как  на  сеансе  массового  идиотизма.

Впрочем, они всегда  радуются  и  поддакивают, им ведь  ничего  другого не остаётся.

Потом  король  изволили  интересоваться фасоном  платья.  Возникло  некоторое  замешательство,  неразбериха,  кого-то,  куда-то,  за  чем-то  послали.  Вышла заминка,  отнявшая  не  более  двух минут.  Наконец ему поднесли  и  показали  несколько  эскизов,  из  которых  предлагалось  выбрать  наилучший.

Король,  не  долго  думая,  остановился  на  одном.  Велел  подать  перо, чернила,  поставил  подпись  на  выбранной  картинке.  И  далее  провозгласил  Указ…

(По  некоторым  наблюдениям, есть такие  начальники,  которые  что  ни  сделают,  всё  получается  хуже,  и  им  же  самим  и  подчинённым.)

Но  это  к  слову.

В  Указе  говорилось, про  божью милость, пославшую чудеснейшую ткань. Что у того,  кто облачится  в  платье  из  неё, стать, а так  же все  прелести  и  достоинства  будут  выигрышно подчеркнуты.  Что  в  наше  время  ценится  весьма.

А дальше в том указе он  повелевал, из этой ткани  сшить форму единого образца всем без исключения придворным! А  если  кто-то  глуп не в меру,  тот  может  отказаться,  составив  письменное  заявление, с  соответствующей  мотивировкой  и  с  просьбой  об  освобождении от  замещаемых  должностей  государственной  службы по  собственному  желанию.

А  ещё,  в  указе  он  приказывал  портным снять мерки с каждого  и  доложить.  И также отдавал  распоряженье, – расплатиться с  мастерами швейно-ткацких  дел   за  предстоящую  работу авансом   щедрым.

Все  ахнули  непроизвольно,  и  улыбались  и  кивали.

У озабоченного  советника  задергалась  голова, он  попытался  Сане  втолковать,  что  это  невозможно,  поскольку  ткань  уж  очень  дорога,  что  от этой воли  короля  казна  изрядно  оскудеет.

Но  их  величество  и  слушать  не  хотел,  на все возражения, ногами  топал,  руками  размахивал  и  требовал  вести  переговоры  с  продавцами  и добиваться  приобретения  материала  оптом, поскольку  оно  всегда  дешевле!

Потом  король жал  руки опешившим  ткачам.

Сказал: «Работайте  ребята, вы делаете  то,  что  надо.  Чем  больше этой  ткани  сотворите  вы,  тем  четче  прояснятся  очертания  истинных  фигур и  действующих  лиц».

– Не  будем  им  мешать,-  скомандовал  король и как  овец, придворных  за  собой увел…

 

***

   На этом месте наше повествование о правлении короля Сани (Александра) обрывается. Во-первых,  из-за  скудости  исходного  материала, а  во-вторых,  из-за  того, что  оно действительно оборвалось.

В достоверных хрониках  его царствования, много  путаницы  и  разночтений.  Одно  лишь  известно  доподлинно: в королевстве  начались  беспорядки.

Или  так: у  короля  Сани (Александра) дела  пошли  из  ряда  вон  отвратительно.

Он  сделал  всё,  чтобы  не  осталось  ни  одного  сука,  на  котором  хоть  кто-нибудь  мог спокойно сидеть,  включая  его  самого. Перессорились даже  те,  кто  мог бы  сосуществовать  мирно. Последней  каплей  стал  указ  про  форму  единого  образца  для  всех  без  исключения  придворных  чиновников.

«Если  он сам дурак, то мы-то здесь  при  чём?… Были всякие короли,  но такой  глупый  впервые…»  Шептались  между  собой  оскорбленные  до  глубины  души  некоторые достойные чиновники  средней  руки.

Другие,  материальная  заинтересованность  которых  была  очевидна,  вели  себя  сдержанней.  «А  что, – говорили  они, – приказы  начальников  не  обсуждаются.  Если  их  обсуждать,  эдак,  вообще святого  не  останется!  Сплошные  шатания…»

Третьи  обличали  вторых  в  корыстолюбии  и  беспринципности,  а  так  же  в  том,  что они  готовы за мнимые  выгоды  торговать  своим  голым  телом.

Тем временем,  пока  происходил  разброд между  материально  заинтересованными, потому  беспринципными,  и  материально  незаинтересованными, – принципиальными,  кое кто  третий, использовав  королевский Указ,  опустошил  казну, изъяв  оттуда  деньги,  якобы  в  оплату  аванса  ткачам  с  портными до  разоренья.  И скрылся  в  неизвестном  направленье.

И  началось…

Как предсказывали  звездочеты,  звезды  стали  клином.

Саня почувствовал: – Скоро отсюда пора улетать. Время  смываться  пришло.

Ну,  попробовал  поработать  начальником,  понял,  что  не  получается, и  вопрос следует  считать  закрытым.  Не  моё.  Одни муравьи рождаются солдатами, другие – рабочими и в президентство им путь заказан!  Не  каждому  дано. –

Понять это,  дорогого  стоит!

Однако здравые мысли, как известно, всегда  приходят с опозданием.

События  помчались с сумасшедшей  быстротой.

Народ, освободившийся из  тюрем, по воле доброго короля, оказался очень сердитым.  Особо  буйные  ребята, никому  ничего  не  собирались  прощать.

Доброго  короля  объявили трусливым  самозванцем.

Сдерживать  натиск  возмущенной   толпы стало  невозможно.

А  министр  внутренних  дел,  как  назло  убыл  в  отпуске.

Многие   чиновники  пошли  с  народом.

Например,  философ,  не  пропускал  ни  одного  митинга,  на  которых  кричал,  что  смотрит  на  вещи  философски, и это помогает  ему  занимать  правильную  позицию  при  всех  изменениях  жизненных  обстоятельств.

Срывал  аплодисменты,  между прочим.

Группа  мятежных  заговорщиков,  прорвав  кордон  оцепления  и  ненадежную  стражу,  ворвалась  потайными  ходами  в  покои.

Короля  Александра  схватили,  заточили  в  крепость.

Революционно  настроенные  массы, называющие  себя  партией демокристов,  народным  трибуналом  приговорили  самодержца к повешению, и  повесили  бы,  незамедлительно,  но  тут,  откуда  ни  возьмись,  объявился сам царь  Демокрейский.

Он  ни  капли,  не  был  похож  на  Саню, оказался  мелок  росточком,  но  в  черном  плаще,  с  кожаной  подвязкой  и  в черной  полумаске  на  глазах.   Умело возглавил  растревоженный  народ,  а  народу  было  уже не  важно.

Новый царь велел  не  торопиться. Нашего студента, бедолагу,  в  связи с революционной необходимостью переприговорили к  четвертованию.

По  такому  случаю  в  казематы  к  Сане  приходил философ – палач.  Снимал  мерки  для  пошива  «савана  смертника», а  королевскую  одежду  отнял.  Вечером  того же  дня  саван  принесли.

День  казни  приближался.

Она  непременно  состоялась  бы,  если  бы  Саня  просто  так  сидел  бы  сложа руки.  Но  он,  был  студентом,  а  студенты,  когда  приспичит,  хитрить  умеют  виртуозно.  Буквально  за  несколько  часов  до роковых  взмахов  топора, узник сбежал, и  скрылся в  неизвестном  направлении.

Правда,  ему  и  самому  это  направление  было  не  известно.

Он  бежал,  бежал, бежал…

И встретил слепого  старца с  гуслями, сидящего  на  пне. Старец  объяснил: «Беги, пока глаза глядят».

И Саня снова побежал. В лесу беглец наткнулся на разбойников.

Те  его  чуть  не  убили. Однако  пригляделись,  видят  парень  не  плохой, из  беглых,  физическая  подготовка  удовлетворительная,  взяли  к  себе.

У  них  имелись  лошади.

Саня  никогда  не  пробовал  ездить  на  лошади,  а  тут  сел  и  давай  тикать,  куда  глаза  глядят.

Причем  сразу  же  поскакал  уверенно,  с  рыси легко перешел  на  галоп,  и  уже  остановить  его  было  невозможно.  На  правую  руку  он  намотал  локон  гривы, левой  бил  по  крупу.

А  бандиты  увидали,  что  он  убегает  и  за  ним.

И вот  скачет король по  лесу, пытается уйти  от  преследователей. Уже и  снег  выпал, сугробами лежит. Зима  началась.  Саван  его  ветер  раздувает,  обжигает  тело  холодом, а  ему  хоть бы хны,  ему  лишь  бы  от  преследователей  оторваться.

Как  говорится: хуже  нет, – ждать  да  догонять,  мы от  себя  добавим,  убегать,  тоже  радость  не  великая,  когда  разбойники  почти  настигли, когда они рассержены, оскорблены и руки  чешутся  у  них нешуточно.  И никакой  надежды,  не  сулит уставший  конь, холодный  ветер,  да  дремучий  лес.

Но вдруг, Саня видит  впереди,  сквозь  стволы, небольшое  поле,  за  ним  пригорок,  а  на  пригорке  группу приличных  всадников.  Они  стояли и в  подзорные  трубы  даль  рассматривали.   «Это  спасение», подумал  беглец,  и  к  ним.

Чуть впереди на белой лошади восседал полнеющий, не высокий, но генеральского  облика, человек.

Черная  шляпа спереди  и по бокам имела шикарные завороты, правая рука  пряталась под  лацкан,  сапоги  доходили до  колен.   И  кого-то  он  сильно, сильно  напоминал  студенту.

Санина  коняга  перед  таким  красивым  начальником,  аж  заржала  и  застыла  как  вкопанная.  Видимо, натаскана  на  генералов  была.

Студент оглянулся,  и  чувствует,  разбойники по  пятам  идут,  вот-вот  из  леса  выскочат.

Однако  он перевел  дух и с достоинством  приветствовал  всадников,  хотел, уж было попросить о  помощи.   Но  тот  господин,  на  белой  лошади, окинул высокомерным  взглядом Саню  и  небрежно  спросил:

– Эй,  ты  кто?

-Я король, – ответил  Саня.

– Какой  такой  король?

Саня  замялся  и  сказал: «Александр».

Из леса  тем  временем высыпали  буйные  преследователи  на  конях,  чуть  выехали и остановились, на  почтительном  расстоянии,  оценивая обстановку.

Кто-то  из  свиты благородных конников, увидев  ватагу  бандитов, отчаянно крикнул: «Казаки! Бежим!»

– Вы хотите сказать, что вы Александр-I, что ли? – Генералоподобный всадник  расхохотался.  – Вы  лжете, сударь,  с императором я  знаком  лично, а вы какой-то шарамыга.

Студент, впрямь,  выглядел не солидно,  мотнул головой и  простодушно сознался,  что  он  никакой  не первый,  а  обыкновенный    король  из  сказки,  про  голого  короля.

Конники улыбнулись.

– А там  кто?

– Разбойники,  гонятся за  мной. –  И  вспомнилось нашему беглецу,  на кого  похож  этот, генеральского вида тип:  он  походил  на  Бонапарта.

– Ах  вон  ты  какой  король.  Ну  и  сколько страниц в  этой  твоей  сказке?

Саня  пожал  плечами. «Разве  это  имеет  значение?» И  наобум  сказал:  ну пять  страниц, например.

-Имеет, – ответил  Наполеон,  поправляя лацкан мундира, – вот  иди  там  и  командуй,  на  пяти  страницах.  А  тут   тебе  делать  нечего.  Кыш  отсюда.

Эта публика Сане сразу  разонравилась,  хамы.

«Косят под благородных, а сами – хамы»!

Он  не  стал  их  просить  о  помощи, без  слов «пришпорил» пятками  коня  и  рванул  резко  в  бок.

А  там  оказались  густые  кусты.

Конь, сделав два шага, пытался вспрыгнуть, чтобы уйти от   прямого  столкновения с ними.

И студент почувствовал, как вылетает, под дружный хохот зрителей.

Когда  он  вылетел,  траектория  его  полёта  пересекала колючую стену, толи  тёрна,  толи  лоха,  толи  боярышника.

Его смертный  саван  зацепился,  разорвавшись  по  швам, и  остался  висеть  на  колючей  стене,  а  Саня  вывалившись  из  него,  точно вареная  колбаса  из  свертка, полетел  вниз. Сделалось  совсем  холодно,  студент оказался  в  одних  трусах.  Он успел лишь подумать:  «Это  конец. Пришел я голым  и  голым ухожу.  Как  я  всё  здорово  организовал».

Больно  ударившись  о  мёрзлый  сугроб,  покатился  по  твердому снегу.  Вскочил  на  ноги, побежал.

Под  ногами  снег таял  и  превращался  в  лужи.

Впрочем, может,  просто проехала  поливальная  машина  и помыла  асфальт.

Поднимался  рассвет.

Саня,  шлёпая  ступнями  воду,  трусил  по  переулку  выходящему  на  проспект.

– Кажется  всё  не  так  уж  и  плохо, жизнь налаживается, – сказал сам  себе, – бегу  куда  хочу,  никому  не  мешаю  и  никого  не  принуждаю,  я  свободный  человек  свободного  города.  Королевских  амбиций  не  имел,  а теперь и вовсе заводить не  намерен.

Холодный  ветерок  обдувал  голое  тело.

Воздух  оказался  приятным  на  вкус, студент принялся  пить  его  большими  глотками  и  старался  бежать  быстрее,  чтобы  согреться, тихо  радуясь  удаче,  которая  помогла  ему вырваться  из плена  дураков.

Воздух  был  чист,  ночь  уходила, день  начинался.

Он  бежал  в  искрах  водяных  брызг, нарочно  выбирая  лужи,  совсем  продрогший, раздетый,  но  весёлый,  радуясь  избавлению от  своей начальственной  ноши.

Но радость  его  оказалась преждевременной, погоня  ещё  не  закончилась.

Нет  бы,  ему  куда-нибудь  свернуть и  затеряться,  в  сплетениях  подворотен  и  проходов.  Но  он, точно  заяц,  бежал по  самой серёдке.

« Стой, стой,  кому  говорят»!

Они всё-таки  за  ним  гнались,  несмотря  на  то, что  их,  милицейский  УАЗик  всё  время  глох.  Саня  в  эти  минуты  сильно  отрывался.

Но  потом,  они  там  провода какие-то  соединили  напрямую,  и  двигатель  глохнуть  перестал.

Поэтому  и  догнали.

Поймали,  заломили  руки  и  с  размаху  кинули  в  задник  с  решетками.   В  заднике  никто  больше  не  сидел,  хотя имелось  два  посадочных  места.  И  всё  равно  теснота   мешала  дышать.

А  сержант по  рации стал докладывать  о  поимке  человека  и,  дескать,  если  он по  приметам  подойдёт,  то  они  его  сейчас   же  и  доставят,  а  если  не  подойдёт, то  всё  равно  доставят,  для  выяснения,  но  попозже.

Рация  работала  плохо.  Сержант  по  пять  раз  кричал  одно  и  то  же.  Потом  они  с  водителем   зачистили  какие-то там клемы,   соединили напрямую,  и  связь  наладилась.

Саня сидел смирно, потому что  за  ним  так  долго  гнались, и  по полю,  и  по лесу,  и  по  лугу, и  разбойники,  и  просто  разъярённая  толпа, ему это просто  надоело.

Сержант, заглядывал  сквозь  решетку и бесцеремонно описывал: возраст,  телосложение,  цвет трусов, глаз,  волос, и прочие приметы  задержанного.

Потом спохватился и спросил: «А зовут-то тебя как?»

– Саня  Остров.

– Студент?

– Студент.

-Так  что  же  ты  молчишь,  студент!

– А  что  же  вы  не  спрашиваете!

Не  успели  оглянуться,  уже  и  приехали,  больше  было  шума  и  возни.  Выгрузились,  вошли  в  дверь.

Парню раньше не доводилось посещать милицию, под конвоем.

В отделении стоял тяжеловатый, человеческий запах.

В комнате, перед окошком дежурного околачивалось людей десять, разношерстной  публики.

Кто  по  принуждению,  кто  по  воле  обстоятельств, но  все  по  несчастью.  Иначе,  какая  такая  сила  заставит  человека  в  ранний утренний час подпирать засаленные стены в  казенном  доме.

Явление, полуобнаженного арестанта сперва  никого не тронуло.

Ему  показали  место  и  сказали: «Стой  здесь».  Он  смирно  встал  озираясь.

Но  вдруг,  какой-то  тип, сидящий  до  того  на  корточках   у  дальнего  угла, вскочил  и  с  криком: «Ты  где  был,  гад»! – швырнул  в  лицо  бывшему  их  величеству  что-то  тряпичное и жесткое,  и ещё,  как  мухобойкой, подошвой  знакомого  башмака прихлопнул сверху по голове.

Это  было  очень  неожиданно  и  обидно. А  милиционеры, стояли с  возмутительным  равнодушием,  палец  о  палец  не  ударили,  чтобы  пресечь  произвол. Иные,  даже  цинично  подбадривали  нападавшего словами: «И  ещё  по  заднице  его  хорошенько»!

Саня запоздало пытался увертываться,  прикрываясь  рукой.  И до  него  дошло: «Это  же  Глеб  Басманов!  Это  же  мои  штаны  и  ботинки!»

Да,  бил  его Глеб, он  бы  в  клочья разорвал непутёвого приятеля, но облегчение от  счастливого исхода, усмиряли  негодование.

– Одевайся  сволочь, – сказал  Глеб,  и  так  же  как  штаны  швырнул  Сане  в  лицо  оставшуюся  часть  гардероба.

«Их  величество»,  виновато  горбился, подпрыгивал на  одной  ноге,  надевая  свои  великолепные  обновки,  возвратившиеся к  нему  в  целости  и  сохранности, даже  носки.

И  ничего  не  мог  понять.

-А  сколько  времени  прошло, – спрашивал  он.

– Целая  ночь.

– Всего лишь  ночь?

– Тебе  мало!  Из-за  твоих  выкрутасов, я  глаз  не  сомкнул,  мы искали тебя.  Куда  ты  пропал.

Саня  торопливо  одевался  и  молчал,  потому, что сам хотел бы задать  Басманову  похожий  вопрос…

 

Милицейские формальности  заняли  не  очень  много  времени,  часа  полтора.  В  результате  студентов  выпустили,  так  и  не  добившись  вразумительных  объяснений.

Сане  хватило  ума  про  королевство  смолчать.

И  их  отпустили.  Ведь  ничего дурного они не  совершали,  просто  растерялись,  и  всё.

 

Когда  они  брели  по  городу, усталые  оба,  но успокоившиеся, Сане  пытался рассказать  о своих  злоключениях.

Глеб  кивал, как  доктор,  слушающий  пациента.

А  потом  спросил: -Может, тебе  клизму  поставит, для промывания  мозгов?

-Нет, – убеждённо  отвечал  Саня, – пойми, старик,  мы живем  в информационном поле, которое окружает нас,  но показывается  не каждому.   На  моём  месте  должен  был  оказаться  ты.

– Брось болтать ерунду, – усмехнулся Басманов, – кто ищет  приключений, – в  них и  влетает. А у того, который  желает  избежать неприятностей,  ничего  не  получится,  пока  он  не убьёт или  не посадит  на  цепь – первого.   И, вообще,  – Глеб  безнадежно  махнул  рукой  на  приятеля.  – Чтобы  чем-то  стать,  надо  кем-то  быть!

Далее они  шагали  молча,  домой,  отсыпаться.