Русалка
(рассказ о слабом человеке)
– Слушай беззвучие, – говорила Маргарита мастеру, и песок шуршал под ее босыми ногами, – слушай и наслаждайся тем, чего тебе не давали в жизни, – тишиной.
М.А. Булгаков, “Мастер и Маргарита”
Серебристый овал с тихим плеском мокро сверкнул в лунном свете и скрылся, оставив на воде мелкую черно-белую рябь.
…Уплыла. Опять расстроилась.
Она ненавидела дым и не любила, когда он пьян. Она всегда уплывала, когда он приходил такой к реке. Он знал это, когда закурил сигарету, знал, что она уплывет, и хотел этого, она его достала.
«Ну и катитесь, дорогая!» – думал он, снова прикладываясь к горлышку своей бутылки. Порой на него всегда находило какое-то тупое, отчаянное, сардоническое веселье, «веселье вопреки». В таком состоянии он бесил окружающих и самого себя, но все-таки оно позволяло забыться.
Черно-желтые пятна домов больше на него не давили, он задышал свободнее. Речной воздух пах сыростью, мусором и рыбой. Грязное местечко, как раз то, что нужно.
Через полчаса он затушил последнюю сигарету, хотел швырнуть бутылку в реку, но в последний момент вспомнил о ней, как глупышка бесится, когда он так делает, и передумал. Он понес бутылку в руке, держа двумя пальцами за горлышко.
Шоссе было недалеко. Он дошел до самого его края, поставил бутылку на землю, вытянул руку привычным небрежным жестом, голосуя проезжающим мимо железным коням. Было уже полпервого, и долго никто не останавливался. В конце концов, тормознула старая БМВ, и он сел, сказал куда ехать и не спросил, сколько возьмут.
Ехали молча. Подкатили к подъезду. Он расплатился и вышел.
Ему открыли дверь сразу, как только он позвонил. Маруся, вся чистенькая, аккуратная, в передничке, вежливо поздоровалась с ним, но в глазах её читалась тревога. Она ждала его, переживала, почему он опять поздно. Неужели не привыкла. Глупая она, неужели не видит, какой он идиот. Прислуга должна быть глупой, преданной и предупредительной. Маруся – идеал.
Она сказала, что его ждут в гостиной. Это значит, оба решили его дождаться. Это значит, будет опять разнос. Ему было всё равно.
Он прошёл по коридору, залитому золотистым светом бра, отраженным блестящими панелями красного дерева, в очень просторную гостиную, с чувством прыгнул на мягкий кожаный диван, заставив его тихонько, скромно скрипнуть, растянулся на нем во весь рост, улыбнулся самой нахальной улыбкой, на какую был способен, снял свои огромные очки, зеркально отразившие бледное лицо матери, и произнес:
– Дарова!
Когда сын вошел в комнату, отец был лилово-серым. После такого приветствия к этой палитре прибавился легкий оттенок зелени.
– Который сейчас час? – спросил он, пытаясь быть убийственно вежливым, но в горле его что-то заклокотало.
Сын размашистым жестом поднес к лицу свои сверкающие золотом дорогие часы и объявил:
– Без пяти два!
– Где ты был все это время?! – не выдержав, взвизгнула мать, но отец остановил ее, коснувшись рукой ее плеча.
– Не надо, дорогая. Он сейчас нам скажет, что мы все это уже проходили…
Улыбка не сходила с лица вальяжно развалившегося на великолепном диване субъекта, от которого несло пивом и дешевыми сигаретами.
– Я решил лишить тебя содержания.
– Я давно предлагал тебе это сделать.
– И я это сделаю.
– Это ничего не изменит.
– Зачем ты это делаешь? – спросила мать, немного картинно дрожа голосом.
– Вы же распоряжаетесь своей судьбой как хотите. Распорядились и моей. Я хочу тоже попытаться.
– Ты решил, что это способ самоутвердиться?! – разорался отец. – Провести свою молодость в кабаках, по уши в марихуане и пиве?!
– Сегодня я не был в кабаке.
– А где ты был?!
– У реки.
Они не сразу нашлись, что на это ответить.
– Ты, как бомж, как алкоголик, сидел в грязи с бутылкой пива и какой-то табачной дрянью у Москвы-реки?! – возопила мать после паузы.
– Да.
– Хватит лежать, я хочу, чтобы мой сын разговаривал со своей матерью в нормальной позе!
– Я устал. С каких это пор ты стал так щепетилен?
Отец окончательно залился багрянцем. Его большие волосатые кулаки с наманикюренными ногтями сжались. Только прикосновение жены к его щеке удержало его от того, чтобы броситься на сына.
– Уходи, прошу тебя, уходи, – все еще дрожа всем телом, с мукой в голосе пророкотал отец.
Сын в одно мгновение обрел серьезность.
– Я уйду, па, честно, скоро уйду. Я все понимаю. Просто так надо.
И он ушел к себе в комнату.
Он любил смотреть, как она ест. Не как другие девушки, клюющие, как курочки, по три зернышка в день. Она всегда ела с аппетитом, аккуратно и быстро поглощая пищу. И в этом тоже была особая грация, как и во всем, что она делает.
– Не смотри на меня так, я смущаюсь.
– Я люблю смотреть, как ты ешь.
– Это тебя не извиняет.
– Прости, Луна, но, как говорили герои «Обыкновенного чуда», я не могу иначе.
Она улыбнулась. Его лицо не изменилось, он знал, но в груди у него что-то загорелось от этой улыбки.
– Ты запомнил это…
– Я все помню.
Вот и думай теперь, что я имел в виду. Хотя впрочем, тебе все равно.
Ты очаровательна, Луна. Ты совершенна. Твои волосы, то серебристые, то золотые, такие длинные. Ты носишь их в хвосте, всегда носишь так, но видел их распущенными, я знаю, они прекрасны и так. Твои глаза, самые прозрачные на свете. Прозрачные, да, но я никогда не узнаю, что таится на их бесконечно далеком дне. Твоя идеальная кожа. Ты красива и будешь такой вечно. В моей голове точно. Луна, моя Луна. Ты никогда моей не будешь
– Как поживает Теоретик?
– Нормально. Учится. Скоро поедем с ним в деревню. У него там родственники и речка.
– Удачи.
– Кстати, он скоро придет.
– Я рад буду его увидеть.
– Ты добрый сегодня, Ерш.
– К тебе я всегда добрый.
– Если бы! Тогда моя жизнь была бы в три раза легче.
– Я рад, что занимаю столько места в твоей жизни.
– Глупости, ты и так это знал. О, вот и он, Теоретик. Здравствуй, хороший!
Он красивый, этот Теоретик. И человек чудесный. Добрый до такой степени, что это даже слишком. Ерш никогда понять не мог, как можно быть таким добрым. Он плохо одет, и очки у него старые, в тонкой железной оправе, но они ему идут, и он все равно красивый. Он любит ее. Любит? Да. И все человечество тоже. А кого больше? Не известно.
Я тоже одеваюсь очень просто, когда я тебя вижу, Луна. Никаких огромных очков, никаких кед за половину зарплаты твоей матери. Зачем я вообще их надеваю? Они так же противны мне иногда, как тебе. Но я из тех, кто должен так одеваться.
Должен? Я, черт побери, никому ничего не должен. И из них ли я? Нет, я кто-то чужой.
А Луна любит Теоретика, да, любит. Ерш не будет с ней никогда. Но он ей нужен, чтобы смотреть, как они любят друг друга. Такие чистые, светлые, холодные.
Ее глаза светились каким-то фосфорическим светом, луна смотрела ей в затылок, бросая пляшущие блики на черную воду, плещущуюся вокруг ее плеч. Она такая усталая, бледная. Очень грустная.
– Ты помнишь, как ты впервые ко мне приплыла?
– Помню. Я долго искала тебя.
– Я тогда подумал, что пора завязывать с травкой. А потом решил, что Москва-река давно должна была породить в своих ядовитых водах нечто подобное.
При слове «травка» ее лицо еще больше осунулось.
– Зачем ты вспоминаешь об этом?
– А потом ты стала рассказывать мне о других русалках, о вашем величии многовековой давности. А я все удивлялся, почему ты приплыла именно ко мне.
– Ты все знаешь. Зачем вспоминаешь? Мы влюбляемся в первого встречного. Но мы знаем, кого встречаем.
– Так и не понял, что это значит. Никогда не понимал.
– Ты тогда прогнал меня.
Она всегда говорит таким ровным голосом. Неземным ровным голосом воды. Почему у воды такой грустный голос.
Ерш посмотрел на нее внимательно. Пойми же, что ты много значишь для меня.
– Я сделал это зря. Я жалею об этом. Я прошу у тебя прощения.
– Я не могу обижаться на тебя.
Вот тебе и обида, и прощение. Вот такая ты всегда, русалка. Да, ты хорошая, я бы без тебя не выжил. Но есть Луна. И ты о ней знаешь. Знала с самой первой минуты. Наверное, с рождения знала.
– Жалко, что ты не можешь выйти.
Она, ни слова не говоря, подплыла к краю набережной, подтянулась на руках и села на каменном бортике. Ее длинный огромный хвост поблескивал в лунном свете, а глаза горели. Мокрые волосы, длинные и слипшиеся от воды, закрывали толстой сетью почти всю верхнюю часть тела. Через пять секунд хвост высох и превратился в две прямые худые ноги. Она встала перед ним, скорчившимся на земле, обнаженная, скрытая сетью мокрых волос, глядя на него сверху с какой-то неземной любовью. Такой нечеловеческой любовью, которая не делает ближе. И с горечью.
– Почему тебе так горько всегда?
– Я всегда думаю о тебе.
– Но почему?
– Тебя ждет великая боль. Я тебя люблю, все очень просто.
– Да. От Луны очень больно, но это того стоит. Поверь мне. Я не смогу пойти за тобой, да, не смогу, из-за нее я ничего не смогу.
– Однажды ты последуешь за мной.
– Думай так, если так легче. Прости меня.
– Ты не виноват в том, за что извиняешься.
Он снова посмотрел ей в глаза внимательным взглядом.
– Ты была бы очень на нее похожа. Если бы не была такая грустная.
Да, они похожи. Русалка и Луна. Только русалка более блеклая. Обе такие холодные. Но холодные по-разному. Ерш не знал, как Теоретик целовал Луну. Ему это казалось невозможным. Луна не подпускает к себе своим холодом, льдом своего спокойствия она обросла, как коркой. А русалка тоже холодная. Но ее хочется из-за этого утешить. Согреть. Только не хочется касаться. Боишься повредить. Очень тонкая, как пленка льда на октябрьской утренней луже.
– Я не смогу пойти за тобой.
– Живи. Ты увидишь все дальше.
Громкий всплеск, брызги. Ерш даже не моргнул. Хвост мелькнул и исчез в черной воде. Прощай, русалка, скоро увидимся. Что бы я без тебя делал, холодное глупое создание, глупое, потому что полюбило меня. То ли бред больного мозга, то ли жертва радиации, то ли живое чудо.
Что я делаю здесь? Что я делаю здесь???
– Шакал, ты видишь, я уже не могу удовлетвориться только этим. Мне придется зайти дальше.
– Ерш, Боже мой, были бы деньги.
Ерш знал Шакала с детства. Их семьи дружили, положение занимали примерно одинаковое. Родители Ерша считали Шакала «достойным мальчиком из хорошей семьи», почти навязывали ему дружбу с ним.
Молодцы, дорогие мои, знали бы вы, чем этот «достойный мальчик» торгует, знали бы вы, с кем вы меня повязали.
Луна. Луна. Всё, все силы мои кончились. Ты не простишь меня, если узнаешь. Но простишь ли ты себе?
Кто такой Теоретик? Он любит тебя, говоришь. Да, так и есть. Но что могу я для тебя, а что он? Что он такое? Я в тебе весь растворился. Растворил свой мозг. Теперь размякшая отвратительная масса в моей черепной коробке питается спиртовыми парами, табачными смолами и галлюциногенами.
– Тебе давно пора попробовать что-то получше амфетамина. Ты уже не мальчик, Ерш.
– Шакал, я не для проб к тебе прихожу. Мне надо что-то сделать со своей башкой. Давай мне свою дрянь, и я пошел.
– Нет, после этой штуки тебе лучше сидеть у меня, пока не выветрится. Как друг говорю.
Верить Шакалу… Верить. Больше ничего не остается. Ты сам себя загнал в это дерьмо. Теперь расхлебывай.
Прости меня, русалка…
Почему так долго… Что это за дрянь такая у Шакала…
Из этого водоворота нет выхода. Сначала он был таким сияющим. Золотистая плазма. Нет, это не кайф, это, черт побери, покой, как давно тебя не было. Сон. Смерть. Так близко.
Но из него нет выхода.
Нет выхода.
Луна… Луна, где ты… твое лицо. Нет, слишком далеко. Мои легкие… успокоились. И не хотят дышать
Прости меня, русалка. Русалка.
Воздух!
– Эй, Ерш, ты тут? ЭЭЭээээЭЭйййй… Эй! – голос шакала появился четко и резко, потом расплылся, потом вновь вернулся. – Говорить можешь?
Ерш только застонал.
– Ну, слава гашишу, ты живой. Ты мне нужен живой, Ерш, окей?
Живой. Да, тебе я нужен. Чтобы содрать с меня деньги, тупая промарихуаненная скотина.
Луна. Луна. Так далеко. Ты простишь меня? Ты простишь себя?
Зеркало. Я давно тебя не видел, здравствуй.
Ты изменилось. Другое лицо. Совсем другое. Ты было лицом мальчишки, такого самонадеянного и холеного идиота, чья дорога была ясна всем, и, кажется, ему самому. Почему же ты оступился? Оставался бы идиотом, был бы счастлив. На свой идиотский манер. Лицо. Потом ты стало лицом несостоявшегося пропойцы-поэта. Что это теперь? Что это?
Конец, Ерш. Конец Ерша. Конец Ершу.
…Она еще не поняла, что никто не придет.
– Саша точно должна быть здесь?
– Она говорила про этот кабинет.
Хорошо, что замок не щелкает. Не пугайся, Луна, не укрывайся за тучами холода.
Она смотрела в глаза Ерша и читала все. Как на бумаге.
– Никто не придет, – прошептали ее мягкие губы.
Ерш подошел к ней. Поцеловал ей руку. Медленно, как хрупкий цветок, прижал к пересохшим коркам на губах. Она выдернула ладонь.
– Прости меня, Луна. Ты не говоришь со мной. А я без этого умираю. Тебе не жаль меня. Ты такая холодная, Луна! Раньше ты делала вид, что я тебе друг, хотя ты все видела, но я мог говорить с тобой. А теперь ты держишь рядом только Теоретика. Это из-за того, что я совсем опустился, как ты говоришь? Так это из-за тебя, Луна, ты – моё вечное горе. Ты не изменишься. Но мне нужно, нужно говорить с тобой, понимаешь?
Вначале Ерш говорил спокойно, но дальше каждая фраза давалась ему всё с большим трудом, его голос, огрубевший, дрожал натянутой тетивой, потому что она так смотрела на него, так пристально и строго, как никогда раньше. Невозможно было выносить этот взгляд. Но не смотреть тоже было невозможно. Он так долго был лишен радости видеть на себе ее взгляд – она уже больше месяца избегала его. Точную причину такого поведения он не знал, и это сводило его с ума.
Он приблизился к ней еще на полметра, и их лица оказались совсем близко. Но она продолжала смотреть на него осуждающе-холодно, не мигая. Приблизить лицо еще на полсантиметра стоило ему невероятных усилий. Этот взгляд толкал его назад, требовал не придвигаться больше, отойти, открыть дверь, уйти, уйти навсегда…
Но он отпрянул, причем с ужасом и отчаянием, только когда прочитал в глубине этих убийственно-прекрасных глаз то, что они все это время скрывали: отвращение.
– За что?! – вскричал Ерш, отходя от нее к окну. – За что ты так любишь его и так ненавидишь меня?! Да, он любит, он умеет любить, но я, я весь в тебе… растворился! Я буду для тебя всем, стану подчиняться любому твоему приказу! Жестокая!!! О, жестокая…
Он никогда еще не слышал, чтобы она так кричала.
– ЗАМОЛЧИ!
От этого крика, а главное, от выражения ее лица, полного ненависти и горя, его отбросило еще дальше. Глядя ей в глаза, он слушал страшные слова:
– Думаешь, я не знаю?! Думаешь, я ничего не вижу, я слепая, по-твоему?! Ты – наркоман!! Я знаю, ты ходил к Шакалу месяц назад и купил у него еще этого отвратительного зелья, только в тот раз в три раза хуже, и теперь ты окончательно сел на это! Я с самого начала знала! Да, я следила за тобой! Я думала, ты мне друг, я боялась за тебя! Сначала я ненавидела СЕБЯ, слышишь ты? Я так и думала, я говорила себе, что я тебя убиваю. Но в тот день! Когда я узнала!.. «Я в тебе растворился!» «Я стану починяться любому твоему приказу!» Это все только слова, Ерш, ничего более! Ты ничего не сделал! Ты знаешь, что я хочу мужа и здоровых детей, что я мечтаю о материнстве. Я говорила тебе все это, доверяла тебе! Ты таким себе представляешь здорового мужа – алкоголиком, наркоманом, прожигателем жизни?! Ты говорил, ты сильный, ты все для меня можешь. Лжец, ты не смог отказаться от всего этого дерьма!
– Я не знал, Луна, не знал…
– Уходи, никогда больше не приближайся ко мне. Я ни в чем перед тобой не виновата.
Ни в чем. Ни в чем.
– Русалка! Русалка!
Вот она, всплыла совсем рядом. Видимо, чем хуже выглядит он, тем хуже и она. Зачем ты любишь меня, девочка. Что бы я без тебя делал…
– Русалка, я… она…
– Я знаю. Я все знаю. Мне жаль тебя, Ерш.
– Нет, нет. Я виват во всем. Я родился – и уже был виноват. Потому что испортил жизнь стольким прекрасным чистым людям. И одной русалке тоже…
Он сидел, свесив ноги с набережной, и вода почти касалась его кед. Мокрая голова русалки приблизилась к нему. Ее глаза выражали бесконечную скорбь. И бесконечное сострадание.
– Она, она такая чистая, такая прекрасная… как я мог надеяться приблизиться к ней со своей грязной, испорченной жизнью! Теоретик, Господи тебя храни, люби ее так бескорыстно и нежно, так, как я не смог. Я люблю ее эгоистично. Я хотел получить все, и не совершил ничего для этого. Мне всю жизнь все давали, все обеспечивали, и я, черт возьми, привык… И я стал таким во всем. Я верил, что я другой, что я, б****, особенный…
Он думал вслух, и сухие рыдания иногда рвались у него из груди, а русалка все смотрела и слушала, и не было теперь никого нужнее и дороже для него, чем это молчаливое существо, истекавшее водой из городской реки.
– У меня больше ничего нет, русалка. Меня самого больше нет.
– Тогда ты пойдешь со мной, – при этих словах ее глаза засветились еще ярче, и во взгляде исчезла та неизбывная тоска, что волновала Ерша все это время. Она стала необыкновенно спокойна, и это было равносильно улыбке.
– Как же я пойду за тобой, – мягко сказал Ерш, – я же не умею плавать, а уж дышать под водой тем более.
– Все это не нужно. Я заберу тебя, и ты сможешь жить со мной вечно. В вечном покое. Если захочешь.
Покой. О Господи. Не за покоем ли я гнался, когда глотал и колол в себя всякую дрянь? Не его ли я искал в этой неизбывной тоске по Луне? Покой, где ты был все это время, почему я, никчемный, не мог успокоиться в своей никчемности, забыться в ней, как другие? А теперь эта девушка кладет мне его прямо в руки.
Я окончу жизнь в муках ломки, если не пойду за ней. Может, это хорошее возмездие. Но я никчемен, я не ищу возмездия, когда могу его избежать. Я слабый, глупый человек, который в своей жизни ничего не понял. И не успеет понять, потому что сделал все, чтобы она была слишком короткой, чтобы чему-то учиться.
Ерш посмотрел на русалку и улыбнулся. Она все еще сохраняла серьезность, но глаза ее светились все ярче. Такие красивые русалочьи глаза.
– Забери меня, русалочка.
Она высунулась из воды по пояс, протянув ему мокро блестящие руки, взяла его за плечи и мягко потянула вниз. Он опускал голову все ближе к воде, и мысли исчезали, уступая дорогу приятному оцепенению, вечному спутнику легкого волнения. Вот его лицо полностью погрузилось в воду, и он задержал дыхание. Русалка обхватила его виски ладонями, в реке они не казались холодными, их прикосновение было очень приятно. Ее длинные волосы красиво струились в воде и казались серебристыми. Он заметил, что в глазах нет обычной рези и все видно очень четко, как в воздухе. Он смотрел на русалку, словно видел ее впервые. Ведь она впервые улыбнулась. И он понял, что был слеп. Это было лицо Луны. Те же черты, те же глаза и губы, все точно такое же, только близкое, родное, любящее. В голове зазвучал голос, такой похожий на голос Луны, только неземной, русалочий, и хотя ее губы не шевельнулись, он понял, что это русалка говорит с ним.
«Вдохни».
И он вдохнул. Точнее, наполнил легкие чем-то более прохладным и осязаемым, чем воздух, но не водой. Это напоминало тот золотистый водоворот, только теперь он был изумрудно-черный, удушье не возникало от него, и теперь Ерш был не один.
Теперь он никогда не будет один.
И он полностью погрузился в воду. Русалка обняла его, сцепив тонкие призрачные пальцы за его спиной, и они поплыли прочь с невероятной скоростью, а мимо, где-то над поверхностью, проносились фонари, вывески, окна…
«Милый, мы будем вместе вечно. Тебе предназначен вечный покой. Мы поплывем в далекие реки, окажемся на каменистом дне прекрасных ручьев, где вода девственно чистая. Мы отдадимся во власть течений, и они унесут нас к диким берегам, где море хранит свои чудеса для нас с тобой, только для нас.
Пусть другие живут, словно горящие, пусть совершают великие дела. Пусть у людей будет все – а в следующий миг ничего. Пусть они находят и теряют, рождаются и умирают, творят и уничтожают. Ты слаб, мой милый, и я заберу тебя в мир покоя, который нужен тебе. Это для других вечный покой есть мучение. Покой – чертог слабых. И ты всегда будешь в нем».
