Но утром все продолжилось, как прежде. Та ненасытная безудержная сука, что угнездилась в ней – опять пробудилась ближе к полудню, и тут же нагло и привычно пустилась диктовать Еве всяческие приказы, которые та исполняла (не то хуже будет!) торопливо и почти охотно. Сказала немедленно подойти к Нему – едва заметно поманившему взглядом из двери – и Евочка послушно вскочила, даже подол не оправив, забросив к черту сверхсрочный перевод (уфф, одни аббревиатуры); нашепнула изобразить манящую улыбку – и невинная улыбка глазки-в-пол покорно ею изобразилась… ах, как будто чистая любовь впереди!

 

А едва за спиной кликнула дверь, она – ужас же! – тут же хихикнула под его лапаньем, тут же похотно просунула колено между Его ног, нарочито нервно расстегивая его версачевскую сорочку и жадно протискиваясь руками в открывающуюся полость. Потом нагнулась послушно под его рукой и повела-повела-повела языком по солоновато-горькому животу, по горько-пахучим купам седоватой волосни на груди, по могучей шее, розовой щечкой прижалась мазохически к его шершавому подбородку и вцеловалась картинно в табачно-сладкие губы (опять, преддиабетик, позволил себе шоколад!). А внизу вовсю откровенничало уже не колено, а бедро ее – мягкое и жаркое, зовущее к себе, влекущее в себя, как родная тропическая ночь, под завязку наполненная томлением звезд и брачным жабьим квакушеством. И, аки царевна-лягушка, она вмиг освободилась от одежки и предстала во всем своем царственном бесстыдстве. Ему это нравится, она знала. Нравится куда как больше, чем анорексичные куколки из типового порно, – для тех типов, что “не можут” сами отодрать женщину!

 

Торопясь уже, дрожа не в лад всем растомившимся телом, Евочка расстегнула Ему брюки, стараясь все устроить понежнее, но еле же сдерживаясь, чтобы не порвать ему ширинку! И задыхаясь, зашептала дежурный любовный при́говор – на неясном ему диком наречии, перемежаемом только примитивными командами тела. Что-то из индейских легенд, ей и самой (суке той) довольно приятное: “Милый, как же я хочу! Возьми меня скорей – пришел мой час, чтобы из живота моего родился фонтан неизбывного счастья, а из глаз высеклись жемчужины восторга! Я кричу, чтобы знала вся Природа: твоя коленопреклоненная жертва сходит с ума без твоего огня! Ороси меня! Как-же-я-те-бя-хо-чу!”.

 

И та глупая сука с одной извилиной, которая жила в ней, приказала удовлетворенно, чтобы Евочка села на низкий диван, зовуще приподняв ноги и откинувшись назад. И Ева села, и задрала скрещенные ноги, и откинулась (lick!). Хозяин опустился перед уступчивой красоткой на колени; она спешно водрузила утомленные ноженьки ему на плечи. И он, сладко-сладко вылизав ее там, дождавшись ее как бы первой дрожи (fuck?), встал затем и ох как твердо и горячо навалился на нее… Он уже в ней, в этой чертовой сучке! И тут Еве приказано было не размышлять попусту, а интимно пискнуть-взвизгнуть от счастья – так, как только она и умеет! И что-то жарко тарабарить по-индейски, все равно что, задыхаясь, давясь словами и прихлынувшей слюной, конвульсивно содрогаясь всем телом на полуслоге (cum!!!). А потом уже только тупо стонать и вскрикивать. Сладостно стонать и исступленно вскрикивать – ради того, что Он владеет и царствует. Это Ему приятно. Это Ему очень приятно. Евочкин сладостный стон. Это Он любит больше всего на свете.

 

Еще – стон!

 

Еще! Он уже на вершине блаженства! Ах!

 

Еще!

 

И – вместе с Ним – ах, общий стон – вместе – стон вместе с Царем!..

 

Теперь медленней. Тише. Еще тише. Медленней.

 

Стоп.

 

Нежный мокрый благодарный чмок туда. Это Ему тоже нравится. Он счастлив. Ее Царь.

 

И обязательно, обязательно пролепетать смущенно: “Как же ты меня заводишь, милый, я просто на небе каждый раз!”.

 

И после всего этого, – пока хре́нов Царь натягивает свои Calvin Klein-ы и раскуривает дежурную послелюбовную сигарку, – послать расслабившуюся бешеную суку к чертовой матери!!!

 

 

 

Лихорадочно заперев дверь, Ева уселась прямо на прогнувшуюся с гадким чпоком крышку унитаза и разрыдалась. Попыталась разрыдаться. Но глаза остались сухие – и сил рыдать даже не было. Была тошнота, поднимающаяся от вагины и живота, заполняющая грудь, легкие, мозг… обессиливающая настолько, что не было даже сил перевернуться, поднять наконец поганую крышку и бухнуться перед унитазом на колени… Нет – тошнота, как и слезы, тоже была жалкой фикцией – даже этого она уже не могла! Только несколько сухих судорог сотрясли ее тело и оставили Еву, вконец униженную, малодушно разевать рот, жадно хватая искусственный, пахучий яблочным дезодорантом воздух, вместо того, чтобы, не дыша, решить все раз и навсегда. Не стоит ее тело даже искусственного воздуха! Ах, трусиха! Проклятое тело!

 

Да, оно снова подвело ее, – но это само по себе стало уже даже привычным. Ведь уже сто раз не девочка, как говорится! Огорчало вот, что даже несколько часов не смогла удерживаться – не многих лет, как до первой памятной порчи, не томительных недель, как по молодости терпела не раз, а циферблат еще не докрутился после ее Обещания! Позорище… Так она сидела, дыша, постепенно эмоционально выдыхаясь, зато от влажной вагины и подрагивающего еще живота шли вверх уже не тошнота, а горячие волны истомы, предательского бездумья и – как возможно? – все-таки покоя. Грешного покоя…

 

Ну что же, любовница! Между-нами-девочками – эка невидаль! Быть любовницей – как же безумно это молодит! Этот хахаль был еще получше других – не умом, нет, и уж конечно не убогой техникой – тут она аж истерически расхихикалась… Нет, тем лишь, что был женат и не мог причинить неприятностей. Вот и чудненько. И к тому же – прирученный любовник-босс – это очень современно и практично, это любая женщина в ее положении скажет…

 

Она встала и посмотрелась в зеркало: раскраснелась-то как! “Обезумевшая сучка” – так однажды и назвал ее ласково один из лучших любовников; давно, еще на родине. Ах, жалкая сцена – сучка перед зеркалом! Верно, так и есть – и когда же ее тело стало так жить отдельно от души? Положим, она и знала, но сейчас это было совершенно ни к чему вспоминать…  Ева взялась перекладывать прическу. Все равно, она подозревала, многие догадываются. Хорошо, хоть Ян настолько не интересуется ее работой, не знаком ни с кем и не хочет, и ни от кого ничего грязного не услышит. А если? Ах, да глупчик не поверит никогда, потому что дома она совсем другая, сама ручная. И правда любит своего Яна. Янчика. Правда хочет, очень хочет любить его – быть его всеми доступными ему чувствами. И откуда знать бедолажке, что берет он… ммм… ну, пять-семь процентов того, что мог бы иметь? Она глупо хихикнула – вот же, бывают ситуации, когда даже женщина как она ничего сделать не может…

 

И вдруг – ее прямо до костей пробил каменный холод. Да, как дипломированный врач, оказавшийся вдруг в безвыходных джунглях и открывший у себя гангрену и механически-методически помечающий в дневнике что́ еще отмерло и отгнило, Ева точно так осознала самым дальним краем сознания, как буквально исчезает с каждой новой изменой. И безысходно! Ведь измена – всегда глупость, глупость, глупость! Тем более, хроническая… Ах, Боже! До чего она дошла – ставит себе самодиагноз перед зеркалом! А зеркало легкомысленно отобразило ей молодую, но чем-то взвинченную женщину, несомненно привлекательную и не страдающую от отсутствия похотливых или даже чистых влюбленных взглядов. Так что же с ней не так? А не так то, что зеркалишко это – наиглупейшее в мире создание, хуже апокрифических блондинок, потому что видит только тело и совершенно не смотрит в глаза. Но если осторожно заглянуть в себя … Изображение расплылось, как-то покривело, исказилось, и на месте собственного лица Ева сначала разглядела какую-ту старуху в черном платке с жуткими провалами глазниц, потом уличную девку с багрово подбитым глазом, потом трагическую красавицу, вороные волосы которой заполонили одним махом все пространство зеркала, и еще много всяких лиц, и потом полную пустоту, темный туман, без начала и конца… Но все эти выказывающиеся бесяки уже были привычны и совершенно не пугали. Разглядывала их скорее с любопытством и критически – как морщинки на лице. По крайней мере, днем… Одного только лица – своего настоящего, которое, впрочем, и самой ей помнилось только по фото, – Ева никогда не могла увидать, как ни щурилась, в этом, видать, совершенно немагическом зеркале! Лица той юной девочки с мудрыми глазами, мудрее мирового океана, которую когда-то давным-давно испортили поганые мужики!

 

Ах! Она расстроенно вздохнула, настроила воду и подмылась наконец. Подтершись бумажной салфеткой из раздатчика, с облегчением натянула чистые трусики, а старые, брезгливо подцепив с пола двумя пальчиками – ах, сделать бы маникюр! – сунула в заготовленный полиэтиленовый пакетик, замотала туже и запихала на дно сумочки. Конспирация! И, доставая косметичку, вновь – фыркнула и расхохоталась… Право, как удобно все в этом “мире широких возможностей” – вот, пожалуйста, отдельная кабинка, где можно после этого поостыть и спокойно прихорошиться. На родине, бывало, так и приходилось расхаживать липкой до вечера, не будешь же подчищаться при всех у коллективной раковины на этаже!

 

Но все же – с этим непотребством надобно как-то кончать! Она сердито посмотрела на себя нынешнюю в зеркало и резко раскрутила помаду. Смешно, конечно, и невероятно, но, может ли быть, что те “любовные” эксперименты, которые начнутся ныне вечером – это и ответ Бога на ее просьбы? Может? Она нервно закусила губу. Не деньги главное, конечно нет! Это же только с Яном, не старея еще, а только предчувствуя сей ужас, поневоле начала больше об этом думать, а раньше – ах, сколько наотвергала предложений роскошной жизни ради глупой нищеты! Но – внимание! Вот почему этот смешной аттракцион – спасение. Потому что не дом, и не работа. Не Ян, и не любовник-босс. Ни умом, ни телом можно ни под кого не подстилаться. По крайней мере – там люди, незнакомые люди. Ах, помнит ли сама, как когда-то, отчаявшаяся, лихорадочно собиралась на дискотеки, тратя последний сантим на дешевую помаду (не чета даже нынешней!) – ведь там, где чужие люди, там  не надо притворяться, а можно безумно-бездумно танцевать до утра, там жизнь – в которой можно раствориться без остатка, быть только эмоцией, вспышкой музыки, не думать и не гадать о грядущей судьбе.

 

Ах! – она хихикнула. Ах, помнит ли сама, как ей порой после тех безумных ночных плясок подружки по CRUSP связывали руки, чтобы перестали дрожать? Yaki-Da, Erasure, Rialto и что там еще было на слуху? “I saw you dancing… I’ll never be the same again!..” Ах-х!!! “I love to hate you…” – любил напевать тот ее любовник.

 

Ах, как можно было так дурачиться! Но теперь – она подвела новой прекрасной помадой последний штрих – теперь она мудра и собирается не на безумную вечеринку. Но просто к людям, к событиям, к мечтам – пожить хоть немного. И этот – как его? Мэтт? – напрасно будет ждать многого. Хотя… посмотрим, как он будет себя вести – она игриво стрельнула сама себе глазками в зеркале – может, она его и пожалеет! Кого-то же надо!

 

И Ева-Евочка (расхохоталась: aka “Teaser on the Catwalk” – или dba надо употребить? Ха-ха!) открыла дверь…