Die Straße frei Den braunen Bataillonen,
Die Straße frei Dem Sturmabteilungsmann!
Es schau’n aufs Hakenkreuz Voll Hoffnung schon Millionen
Der Tag für Freiheit Und für Brot bricht an.
I
Однажды Елена, ранним холодным утром, со слезами на глазах, ворвалась к своей дочери в комнату, что-то громко и невнятно крича. Она быстро накинула на нее старое, потрепанное одеяло, взяла на руки и бегом, не глядя под ноги, направилась прочь из дома.
По улице в панике бежали люди. Женщины, дети, старики… Словно река, рвущаяся вниз по течению, все они, одной большой толпой без оглядки двигались в центр города. На дворе стоял январь, грязь и снег городских улиц смешались под их ногами в одну большую скользкую массу. Люди падали, уже не вставая. Толпа не думала останавливаться. Мать стояла около своего подъезда, босыми ногами по щиколотку утопая в снегу. Руки ее дрожали, по уголкам ее тонких губ, посиневших от пронизывающего холода, застыли маленькие льдинки. Она с ужасом смотрела вперед, видя перед собой лишь ослепшее от паники обезумившее стадо, несколько минут назад еще имевшее слабый человеческий облик.
– Пошла прочь! Чего встала здесь как вкопанная, не даешь людям пройти?
Мать пошатнулась от сильного толчка и, побалансировав с минуту на скользком тротуаре, рухнула вниз, крепко прижав дочь к своей груди. Дама лет пятидесяти, в огромной меховой накидке, придававшей ей вид неуклюжего медведя, переваливаясь с ноги на ногу, медленно шла по тротуару. В одной своей руке она держала холщовую сумку, в которую наспех были закинуты дорогая одежда и золотые украшения, а в другой, прижав к телу, она несла старинные антиквариатные часы, еле-еле помещавшиеся в ее пухленькой ладони. Что-то бормоча себе под нос, посылая ругань и проклятия в адрес матери, дама медленно удалялась, то и дело стараясь покрепче прижать к себе свои богатства. По лицу Елены медленной струйкой стекала кровь. Вытерев лоб ладонью, она, взяв себя в руки, одним мощным рывком поднялась на слабые ноги и оглянулась по сторонам. В момент вспыхнувший ужас в ее голове чуть ли не заставил вновь упасть на землю. Вот уже практически в ста метрах от пожилой дамы по тротуару медленно плелся, таща за собой тяжелую коляску, маленький мальчик. Он, еле-еле ковыляя, в одном одетом наспех ботинке, шел за своей матерью, но никак, как не старался, не мог ее нагнать. Сквозь нескончаемый поток слез, скатывавшихся по его лицу, он ежесекундно звал свою маму, прося ее остановиться и подождать его. Но не слышал ответа. Не видел и внимания с ее стороны. Она уже канула в бесконечном зверином потоке, когда он проходил мимо женщины с ребенком на руках, одиноко стоящей на тротуаре.
Когда в жизни обычного мальчишки приходит такой момент, когда он становится настоящим мужчиной? И приходит ли он у каждого вообще? Я не смогу дать вам точного ответа на эти вопросы. Я могу лишь с абсолютной уверенностью сказать, что в тот самый момент, когда маленький мальчик, подняв глаза в поисках своей матери, не увидел ничего кроме холодных серых домов и вьюги, медленно и сурово поднимающейся над городом, в тот самый момент закончилось его, вероятно, прекрасное и светлое детство, полное смеха и радости. В том холодном аду маленьким мальчикам не выжить, а этот мужчина очень сильно хотел жить.
Сбросив свою ношу, он сел в отдалении от моей матери, подперев голову руками, и устремил взгляд в никуда, обдумывая, что же делать дальше.
II
– Мальчик, мальчик! Как тебя зовут?
Ответа не последовало. Елена подсела к нему.
– Меня зовут Елена, – а затем, указав на девочку, добавила, – А это моя дочка, ее зовут Надежда. Будем с тобой дружить?
Он ничего не отвечал, лишь зубы его беспорядочно стучали друг о друга.
– Знаешь, мы сейчас направляемся к моей хорошей подруге, у нее в доме сейчас тепло, я думаю, есть что перекусить, и полным полно таких детишек как ты. И я почти уверенна в том, что и твоя мама будет тебя там ждать, – и, поднявшись, протянула ему свою руку. – Давай же, вставай! Не оставлять же тебя сидеть здесь одного, на этом ужасном холоде?
Он медленно взглянул ей прямо в глаза. Елена всем своим сердцем хотела, чтобы он пошел вместе с ними, но она никак не могла долго выжидать его решения. Смерть неустанно приближалась к окраинам города, и каждая минута, даже секунда были на драгоценном счету. Она вот уже начала подумывать насильно схватить его и потащить с собой, как он схватил ее протянутую руку и быстро встал.
– Вы возьмете меня с собой?
– Да, конечно же, мой милый, пойдем быстрее!
– Только одно…
– Что?
– У меня больше нет матери.
Недолго постояв, устремив взгляд друг на друга, они двинулись в путь: Она, ее дочь и Он.
III
Она прижала ее к своей груди, взяла его за руку и, набрав больше воздуха в легкие, ринулась сквозь бешеную толпу на другую сторону дороги. Удар за ударом, толчок за толчком, она медленно пробиралась к намеченной цели, искусно лавируя между плечами обезумивших животных. Она ни на мгновение не выпускала детей из виду, все время прижимая их как можно ближе себе. Даже когда из-под ее ног раздался душераздирающий крик, и хруст слабых женских костей тяжелым отзвуком отозвался в ее голове, когда она чуть было не рухнула в живую могилу, подвернув ногу о лежащее на земле бездыханное тело, даже тогда она лишь обхватила свою дочь обеими руками и с криком бросилась вперед. И лишь дойдя до тротуара, отдышавшись и опустив ее на землю, она вдруг с ужасом поняла, что держала в своей правой руке. Маленькую красную варежку… Знаете, такую, какую вяжут своим любимым внукам заботливые бабушки. Кому-то наверное принадлежавшую. Например, одинокому мальчику, гуляющему по холодным улицам в одном синем ботинке. Она вдруг резко развернулась и застыла на месте. Среди мелькающих то и дело тел, как вихрь, проносящихся по дороге, она, наконец, нашла то, что искала. Он стоял там совершенно один, с паническим страхом в глазах, оглядываясь в поисках своих новых друзей. Когда их глаза встретились, она все еще стояла на том же месте, не зная, что ей делать дальше. Оставить свою дочь и прыгнуть назад в тот адский водоворот, из которого она только успела выбраться, или забыть все как страшный сон, взять свою дочь на руки и, не оборачиваясь, уйти. Секунды, как январский снег, медленно падали с серого неба. Правда, снег, как тогда казалось, был бесконечен, а время на принятия решения – нет.
IV
У нее была сломана рука, лицо ее было рассечено чьими-то острыми когтями, а с подбородка медленно капала кровь. Такова была цена за спасение мальчика от обезумевшей толпы, готовой в любое мгновение втоптать его в промерзший асфальт. Через несколько минут они вошли в невысокий трёхэтажный дом, одиноко стоящий на пересечение четырех городских улиц. В былые времена дом был полон кучей разношерстных людей: начиная от зажиточных любовников, прячущихся в слабоосвещенных комнатах от своего вечного надоевшего якоря, не дающего им вновь пуститься в свое одинокое путешествие, и заканчивая уличным отрепьем, скрывающимся здесь от горькой правды жизни. Вся грязь ночного города неизменно тянулась в этот старый дом. Дурная слава хозяина этой богадельни, для мужа с его женой являлась единственным способом выжить в этом жестоком мире. Те малые крохи, которые им с таким трудом удавалось вырвать у жизни, они неизменно тратили на единственную для них радость – двух своих дочерей. Для них они были всем: они одни способны были принести радость к их очагу, вновь с яркими красками оживить давно угасшие чувства, они были их ангельским светом в кромешной и жестокой тьме. Но так было в былые времена. Сейчас же дом был совершенно пуст. В длинном узком коридоре, ведущем на кухню, кучей была навалена старая прогнившая мебель, полностью преградившая туда путь. Чуть левее, между коридором и дверью в столовую, находилась широкая лестница, ведущая на верхние этажи. Комната хозяев располагалась на самом верху рядом с входом на чердак. Немного покричав хозяйке дома, Елена, так и не услышав ответа, решила подняться в квартиру сама, оставив детей посидеть внизу. Закрыв входную дверь и взяв с собой ключи, она тихонько подошла к лестнице. С каждым шагом вокруг напряжение все нарастало и нарастало. Хозяйка дома вот уже несколько лет была сильно больна и выходила из дома крайне редко. Точнее, Елена просто-напросто не могла припомнить тот день, когда бы видела ее мирно гуляющей по солнечным улицам города. Несмотря на ее болезнь, слуху ее всегда можно было позавидовать, и не услышать Елену она просто не могла. Несомненно, что-то здесь было не так. Елена прошла второй этаж, начала медленно подниматься на третий. Кроме скрипа прогнивших ступенек под ногами да звука вековой пыли, серым облаком выходящей из-под старых досок, ничего больше не нарушало воцарившуюся здесь мертвую тишину. Она поднялась на третий этаж, вышла в тусклый коридор и медленно зашагала в самый его конец. Каждый ее шаг, будто бой набата, отзывался гулким эхом вокруг, делая ее ноги ватными и заставляя ее руки дрожать все сильней и сильней. Чем ближе она подходила к квартире своей подруги, тем сильней ее внутренний голос во все свое горло вопил о приближающейся опасности. Ей показалось, что прошли часы, прежде чем она подошла к нужной ей двери. Дверь была немного приоткрыта, слабый тусклый свет чуть пробивался из комнаты. Она медленно подняла руку, медленно поднесла ее к двери. Ей не пришлось набираться храбрости, чтобы открыть дверь – лишь она ее легонько коснулась, дверь сама отварилась, приглашая ее воочию увидеть все то, что было внутри. Там было пусто. Хозяев не было. Не успела она вдоволь насладиться идеальным порядком, царившим в квартире, как вдруг, откуда-то снизу, раздался громкий детский крик, будто бы напрямик проносящийся сквозь гнилые стены этого проклятого дома. Выронив ключи, она стремглав бежала вниз по лестнице, падая и снова вставая, спотыкаясь чуть ли ни на каждом шагу. Ступеньки скрипели у нее под ногами, издевательски смеясь над ее удивительной глупостью. Казалось, весь дом смеялся над ней.
V
Не успела она спуститься назад в холл, как дети моментально бросились к ней в объятья, невнятно крича что-то сквозь нескончаемый поток слез. Елена обняла их, прижала к себе, пытаясь разобрать, что же они такое говорят. Оглядев все вокруг, она заметила открытую дверь, ведущую в столовую. Успокоив детей, Елена медленно подошла к ней и заглянула внутрь. Посреди слабоосвещенной комнаты стоял круглый обеденный стол. Окна были плотно закрыты, пропуская лишь несколько лучиков мутно-зеленоватого света. На столе стояли разнообразные блюда и закуски, посредине стоял огромный графин. За столом сидела вся семья хозяев: двое детей, жена и муж. Младшая дочь сидела слева, руки ее безжизненно болтались по обе стороны большого деревянного стула. Губы ее посинели и разбухли, потрескались и начали медленно гнить изнутри. Глаза повылезали из орбит, на посиневшей шее тяжелым грузом висела длинная бельевая веревка. Дальше, прямо напротив двери, сидела старшая дочь. Она улыбалась гостям своей безупречной, застывшей улыбкой. На лице улыбка, в глазах – панический страх. Она сидела к пришедшим гостям спиной, однако это не помешало ей повернуть свою головку на сто восемьдесят градусов и приветливо встретить гостей. Правее сидела их мать. Можно было подумать, что она просто мирно спит, если бы не с десяток вилок и ножей, торчащие из ее головы. Голова ее лежала на столе, прямо в огромном стеклянном блюде, кровь полностью заполнила его и медленно стекала сначала на стол, а затем и на пол. Во главе стола сидел отец. Он сидел, не двигаясь, опустив голову, держа в руках серебристый револьвер. Елена не могла пошевельнуться, слезы ручьем лились по ее щекам. Она хорошо знала всю семью, и увиденное безумно шокировало ее. Собрав всю свою волю в кулак, она развернулась, но двинуться так и не смогла. И не потому, что прибывала в неизгладимом шоке, а от того, что из дальнего конца столовой, лишь она развернулась, раздался тихий мужской голос:
– Как ты думаешь, Елен, что лучше: жить в мучениях или умереть, освободившись от них?
В адском ознобе, она повернулась назад и увидела главу семейства, все так же неподвижно сидящем на своем месте, но уже с дулом у своего виска.
– Мы, с моей семьей, считаем, что лучше умереть. Не правда ли, дорогие? – Он медленно оглядел все трупы за столом. – Не отвечают… Что бы мы делали теперь? Когда началась война? Смог бы я обречь всю семью на голодную и безрадостную жизнь? Здесь, в холоде и грязи? Или там, высоко? Ты же знаешь, мы люди совсем обычные, и эта жизнь совсем не для нас. Вся семья согласилась со мной, когда я предложил то, что ты видишь. Через нашу боль мы искупили грехи жизни, и теперь мы на небесах, у господа Бога. А для тебя, что лучше для тебя? Готова ли ты гореть в этом аду или наслаждаться жизнью там, вместе с нами?
Сказав это, он немного накренился над столом, направив дуло револьвера прямиком на Елену.
– Почему же ты молчишь. Отвечай. Отвечай. ОТВЕЧАЙ ЖЕ!
Крикнув это, он вдруг резко вскочил со своего места. Стул его рухнул на пол, а дуло револьвера целилось прямиком Елене в голову.
Она не знала, что ответить. Она заикалась от вдруг нахлынувшего страха. Не прошло и нескольких секунд, как мужчина перестал целиться в нее. Он, извиняясь, отвел оружие, открыв барабан и тупо уставившись в него.
– С тобой же здесь еще двое детей, не так ли? Получается нас четверо. А пуль у меня полный барабан, – он улыбнулся ей, от улыбки на его лице по щекам пошли еле заметные трещинки. – Знаешь сколько это всего пуль. Знаешь? – он взглянул на нее, широко раскрыв безумные глаза, веки и губы его начали легонько дергаться. – Шесть. Ровно шесть пуль.
Сказав это, он резким движением захлопнул барабан револьвера: “Я решу за тебя, раз ты такая маленькая боязливая девочка. Приготовься!”
Крикнув это, он одним мощным рывком запрыгнул на стол, и пополз прямиком на Елену, роняя со стола аккуратно расставленную посуду.
VI
Секунды она стояла перед ним не в силах пошевельнуться. Страх сковал все ее тело, наполнив ее голову горячим свинцом. Глаза заволокло туманной пеленой, реальность, словно дым сигареты, стремительно исчезала в никуда. Перед ее глазами вдруг появились образы двух детей, которых она поклялась оберегать, во что бы то ни стало. Они смотрели на нее пустым обреченным взглядом. В их головах зияли два пулевых отверстия.
В одно мгновение весь адреналин, мирно покоящийся в ней все это время, вырвался наружу.
Моментально она вышла из своего каменно ступора. Убийца уже слезал со стола и был в полу метре от нее. Резким движением она отскочила на полшага назад и захлопнула перед ним слабую деревянную дверь. Момент был подобран удачно, и дверь с большой скоростью заехала мужчине прямиком в лицо, от чего тот резко упал на холодный скользкий паркет. Елена быстро развернулась, взглядом нашла детей, все это время стоящих возле стены, схватила их и на мгновение задумалась куда бежать. На кухне наверняка можно было бы найти нож или что-нибудь острое, но проход туда завален мебелью. Улица? Улица! Елена начала панически просматривать все карманы, в поисках ключей. Но их там не было, она где-то выронила их. Проклиная свою глупость, она выбрала единственный оставшийся вариант – верхние этажи.
Убийца с ноги выломал дверь, с бешеными глазами выскочив в холл. Елена с детьми уже поворачивали на следующий лестничный проход, как над ее ухом со свистом пролетела пуля.
– Стой, Сучка! Не заставляй меня бегать за тобой! – убийца кричал во все горло, его голос с каждый словом все больше и больше превращался в визг обезумевшей свиньи, в которую медленно всаживают остро-заточенный нож. – Уже осталась пять пуль! Сучка, не утруждай жизнь мне и себе!
Перепрыгивая разом через несколько ступенек, держа детей на руках, она судорожно пыталась сообразить, где ей спрятаться. Второй этаж. Если двери будут закрыты, бежать дальше будет некуда. Конец истории. Третий этаж. Она была уверенна только в одной двери – в квартире хозяев. Времени обдумывать варианты совсем не было, и поэтому она выбрала именно ее.
Убийца уже нагнал их. Одной рукой он попытался схватить ее за платье, другой – начинал целиться в нее револьвером. Елене повезло. Убийца не успел поймать женщину, и пуля вновь просвистела в миллиметрах от ее головы. Пройдя сквозь гнилые стены, пуля пробила водопроводную трубу, от чего та, громким гулом боли и страдания замычала по всему дому.
– Слышишь? Это Господь говорит со мной! – забыв о своих жертвах, мужчина ухом прислонился к стене. – Что, Господи? Что ты говоришь? Да, я понимаю, но ведь времени так мало… Что? Ты подождешь? Меня отблагодарят? Да… ДА!!!
Мужчина резким движением оторвался от стены и закричал на весь дом.
– Можешь бежать! Беги, беги! Я только что говорил с Господом нашим Всевышним. И знаешь, что он мне сказал? Знаешь? Что ты не достойна просто смерти! Нет, ты все испортила! – он еще раз выстрелил в никуда. – Теперь мне нужны только две пули. Для двоих детей. Их он пощадил. А вот тебя нет!
Елена уже успела вбежать в комнату хозяев и захлопнула за собой дверь. Пытаясь придумать, куда ей с детьми спрятаться, она вдруг вспомнила, как много лет назад, будучи детьми, она и будущая хозяйка этого дома прятались в этой квартире. В самом дальнем ее углу была маленькая дверь, служившая входом в чулан. Когда в квартире делали ремонт, рабочие так залепили ее обоими, что, теперь не зная про ее существование найти ее было крайне трудно. Этот чулан был идеальным местом, чтобы спрятаться, как в детстве, так и сейчас. Елена с детьми подбежала к нужному углу, и начала медленно простукивать каждый его уголок. Времени было катастрофически мало, но если бы она начала торопиться, то могла в жизни ее не найти. С минуты потребовалось ей, чтобы отпереть эту дверь. Только они вошли в чулан, в коридоре раздался оглушающий звук. Убийца с ноги выломал первую дверь.
VII
Елена крепко прижала детей к себе, любыми способами стараясь отогнать о себя дурные мысли. Она вспомнила, как когда-то ее мать также прижимала ее к себе. Они сидели в старой холодной ванне, без света и, стараясь не издавать лишнего шума. Кафель, которым было покрыто все вокруг в этой ванне, совсем не держал тепло. Он тысячами холодных иголок вонзался в твое тело, наполняя каждое движение адской болью. Они сидели там, на полу, греясь друг о друга.
Они жили в большом доме, ванна располагалась на втором этаже, а где-то внизу ходил тот, от кого они прятались. Он расхаживал по дому, заглядывая в каждый его уголок, на каждом углу крича имя ее матери. В руке он держал деревянную ножку, совершенно случайным образом отломившуюся от кухонного стула. Он весь насквозь был пропитан ядом. Он называл свой поход по дому “проверкой на крепость отношений”, он искал ее и ее мать. Вламываясь в каждую комнату, он истерически хохотал низким горланым смехом. Хохотал от того, что все ближе и ближе подбирался к поставленной цели.
– Люди не меняются, Маргарет! Никогда! Пойди сюда, я поговорим с тобой как взрослые люди! – с размаху деревянной палкой он разбивал вазу или дорогую посуду, а потом добавлял – Посмотри, какую грязь ты здесь навела! Спустись, помоги мне прибраться.
Удар, хохот, удар, хохот.
– Люди не меняются, Маргарет! Сверни не туда раз, и ты на века в этом адском водовороте. Да люди не хотят, не могут, и не будут меняться. Изменять своим принципам, даже если они прогнили насквозь! Маргарет! Маргарет!!! Глянь вокруг, ничто нас не изменит. Разве ты, никчемная дрянь, смогла измениться? После того, как изменила мне, ты исправилась? А как же семья, черт ее дери, Маргарет! Люди однажды ударив, будут бить всегда! Однажды оскорбив – смешивать с грязью все вокруг. Выпив – с этими словами он одним большим глотком осушал стакан, бросал его на пол и раздавался задыхающимся хохотом – Выпив – будут пить! Люди не меняются, Маргарет! А ты навсегда останешься никчёмной мерзкой сучкой!
Мать не слушала его. По ее с дочерью щекам текли слезы, и мать тихо напевала дочери старую песню из своего детства:
“Лишь солнце скроется за облаками,
Лишь грусть на мир здесь бросит тень
Зажги свечу, надежды светлой знамя
Пускай она просветит миру целый день”
С каждой новой строчкой стук его шагов становился все ближе и ближе, голос матери вздрагивал, но она продолжала петь, вновь и вновь роняя горячие слезы на ледяной пол ванны.
VIII
Елена крепче прижала детей к себе и очень тихо начала петь им старую, давно знакомую ей песню.
“Лишь солнце скроется за облаками…”
Звук выломанной двери. Адский хохот убийцы
“Лишь грусть на мир здесь бросит тень…”
Еще один удар.
“Зажги свечу, надежды светлой знамя…”
Еще.
“Пускай она просветит миру целый день”
Последняя дверь с грохотом пала под напором убийцы.
Он с хохотом ворвался в ярко-освещенную, прекрасно убранную комнату. Размахивая револьвером, он огромными шагами ходил по комнате взад и вперед, заглядывал в каждый угол, смотрел под кроватью, искал в огромном платяном шкафу. Но так и не смог никого найти. В его голове закипала адская злость: “Они должны быть здесь, прятаться, где в этой чертовой комнате! Как? Как они могли проскользнуть мимо меня!”
– Черт бы их побрал! – во все горло завопил убийца, и Елена поняла, что он не знает где они. Поняла, что он никогда и не знал об их тайном укрытии, и что, пускай и на мгновение, но можно спокойно вздохнуть.
– Гореть вам в аду! Всем вам троим!
Он в ярости пинал все, что не попадалась на его пути. Злость полностью поглотила его. Она горячим, обжигающим все тело ядом, медленно подбиралась к его горлу, готовая в любой момент феерично выплеснуться наружу. Ослепленный яростью, убийца схватил в руки деревянный стул и с силой ударил о стену. Затем схватил останки мебели вновь и с бешеным криком швырнул их в дальний угол комнаты. Отчаявшись найти своих жертв, он приставил револьвер к виску, зажмурился от страха предстоящей смерти и приготовился нажать на курок.
Он не видел, как останки стула, с огромной скоростью вращающиеся вокруг себя, с грохотом врезались в дверь потайного чулана. Он не видел, как от его точно удара, дверь вдруг настежь отварилась перед ним. Он не увидел и громкий крик страха загнанной в угол матери. Но он успел его услышать. И он медленно открыл глаза.
Злоба сменилась экстазом. Он подходил к чулану все ближе и ближе, а его жертвы все больше и больше вдавливались в стенку чулана.
– Грянул час икс, дорогая! Конец этой адской прелюдии к настоящей жизни. Маски сброшены, актеры выходят на финальный поклон! Пойми, настоящая жизнь ждет нас там, высоко! Там, высоко! Здесь и сейчас – ты в оковах своего бренного тела! Ты серое безжизненное создание! Но я помогу тебе все изменить! Я помог своей семье, помогу и вам.
Он присел на корточки в паре метров от двери в чулан. Взял в руку отломанную деревянную ножку и, перекидывая из руки в руку, продолжил:
– Признаюсь, мои дочери не хотели освобождения. Они были глупы и наивны. Они плакали и умоляли меня передумать. Плакала их мать. Но я переубедил их. Мы сели за обеденный стол. Две дочери, их мать и я. Сначала я занялся младшенькой. Я душил ее бельевой веревкой и видел, видел, как ее душа вместе со слезами вырывалась на свободу, к Господу нашему. Она смотрела на меня своими большими глазами полными боли, и я, признаюсь, чуть ослабил веревку, дав ей вдохнуть немного воздуха. А затем закончим начатое. Далее я подошел к старшей дочери. Она плакала, и я, вытерев ее слезы своим платком, (благо он лежал у меня в кармане), попросил ее улыбнуться. И когда она сделала это, я сказал ей, что ее прекрасная улыбка будет теперь встречать всех гостей, входящих в наш дом. Хруст ее шейки ужасными рыданиями отозвался в ее матери. Но вот мать мне успокоить не удалось и как вывод: вилки и ножи в ее голове.
Он выпрямился и, размахнувшись ножкой, разбил стеклянную вазу стоящую рядом на маленьком столике. Он адски захохотал, а потом вдруг резко смолк, пронзительным взглядом уставившись на детей и Елену.
– Примите Господа нашего и жизнь новую, дети мои.
И мило улыбнулся.
IX
Елена, не двигаясь, лежала в центре комнаты. Из огромной ножевой раны на ее шее водопадом лилась кровь. Лицо ее побелело, глаза помутнели.
Где-то вдалеке раздавался громкий детский плач.
Убийца уже занес руку над Еленой и детьми, как вдруг снизу из холла раздались несколько мужских голосов.
– (Кто-нибудь из нашего отряда уже был здесь?)
– (нет, мне бы сообщили)
Убийца вновь приветливо улыбнулся, накренился над Еленой и прошептал:
– Никуда не уходите, я спущусь вниз и проверю, как там моя семья.
И что-то весело насвистывая, он вышел из комнаты.
Несколько минут в доме стояла абсолютная тишина. Елена судорожно пыталась сообразить, как же ей с детьми сбежать из этого дома. Единственный выход был там, куда сейчас направился убийца. Убийца же стараясь не создавать лишнего шума, аккуратно спускался вниз по лестнице, дабы узнать, кто осмелился его потревожить. А те, кто осмелились его потревожить, пребывали в шоке от увиденного в столовой.
Тишину нарушил крик убийцы. Посылая проклятия в адрес пришедших, он несколько раз выстрелил из своего оружия. В ответ раздались крики и ответные залпы из винтовок. Буквально через секунду пальба прекратилась, и за ней последовал звук тяжелых шагов, медленно поднимающихся по лестнице.
Елена наспех попыталась закрыть дверь в чулан, но это ей не удалось – стул, кинутый убийцей, повредил дверной замок. Они лишились своего последнего укрытия. Звук шагов становился все громче и громче, и Елена решилась на отчаянный шаг – она вышла из чулана, поцеловала детей и закрыла за собой дверь. Придвинув к двери маленький деревянный стол, она хоть как-то перекрыла дорогу к детям. Стол то и дело шатался из стороны в сторону, то приоткрывая, то снова плотно захлопывая дверь. Наконец, подперев ножку стола какой-то деревяшкой, она быстро подошла к окну и устремила свой взгляд в непроглядную пелену снежной бури.
В дверном проеме показались три человека. Все высокие блондины, одетые в мокрую от снега военную форму. Держа винтовки наготове, они быстро оглядели всю комнату, бросили друг другу пару фраз и уставились на женщину. Один из них подался вперед, рукой поправляя свои гладко прилизанные волосы, и заговорил с женщиной. Солдат говорил по-немецки, и Елена ни слова не понимала из того, что он говорил. Она лишь силой приковала свой взгляд к окну, стараясь ни на секунду не переводить взгляд на их тайную крепость. Поняв, что так говорить с женщиной бесполезно, солдат обратился к своему товарищу:
– (Густав, ты же изучал русский в военно-подготовительном лагере.)Спроси у нее, есть ли в доме еще кто-нибудь?)
Густав на несколько секунд задумался. Он был ниже остальных солдат, но такой же прилизанный блондин с круглыми очками на лице, замотанными на дужке тонкой синий изолентой. Его трехдневная щетина почти полностью скрывала шрам, полученный в военно-подготовительном лагере за (как выразился преподаватель) мысли не подходящие их великой идеологии. Взмах линейкой был настолько силен, что оставил рубец от виска до подбородка на всю его жизнь.
– Быть в доме кто еще?
Не отрывая своего взгляда от окна, она тихим голосом сказала:
– Нет, здесь больше никого нет. Дом пуст.
– (В доме никого, Иоганн)
– (Хорошо. Очень хорошо. Бастиан, возвращайся в отряд, доложи, что на этой улице ни в одном доме мы не нашли ни одного живого человека.)
– (Но сэр…)
– (Мой приказ понятен, рядовой?)
– (Да, Сэр) – и один из солдат быстрым шагом вышел из комнаты.
Иоганн снял с себя винтовку, положил ее на маленький столик, стоящий в углу комнаты, и, обняв Густава за плечи, что-то прошептал ему на ухо. Затем, сняв с пояса фляжку, и немного отхлебнув из нее, он подошел к Елене.
– Я поздравлять тебя с тем, ты станешь избранницей (великой немецкой армии) – твердо проговорил Густав.
Елена понимала все без слов. Она не думала ни о солдатах, ни о том, что ждет ее впереди. Она лишь все больше и больше смотрела туда, где прятались ее дети, молясь Богу, чтобы немецкие солдаты ни коем образом не узнали об их присутствие. Елена не сопротивлялась, она и не думала сопротивляться. Когда солдат с силой кинул ее на кровать, ее взгляд от секретного чулана было уже не оторвать. И взглядом, и своими мыслями она была сейчас с детьми. По ее щекам медленно скатывались слезы, некоторые из них попадали ей на губы, и она чувствовала их горький обжигающий привкус. Она знала, что ждет ее потом, когда все это закончится и не могла представить себе, что будет с ее маленькими детьми, когда ее не станет.
– (Эй ты, русская шлюшька! Смотри мне в глаза! Смотри в глаза! Тебе не нравится быть со мной? Ответь мне, что же ты молчишь?) – и он крепко схватил Елену своей рукой за ее слабые скулы, приковав взгляд к своим маленьким щурящимся глазам. – (Или… Или тебе не нравится делать это на кровати? Вы русские все такие изобретательные? Нравится тот стол, пойдем, перейдем на него!)
Глаза ее наполнились ужасом. Она била его в грудь кулаками, кричала ему прямо в лицо. Подойдя к маленькому деревянному столику, еле стоящему на своих ножках, солдат рывком закинул Елену на него.
Самый страшный звук в ее жизни – это треск слабых ножек стола, подломившегося под ее весом.
Самый страшная картина в ее жизни – глаза зверя, увидевшего дополнительный бонус к своему подарку судьбы.
Самый долгий момент в ее жизни – те секунды, когда она летела на пол вместе со старым деревянным столиком и думала, как все это может закончиться.
Все заволокло туманом. Он был безумно тягуч, и время медленно капало в никуда. Зверь отбросил от себя Елену, и, облизываясь, направился к детям. Он приветливо улыбнулся и протянул им свою руку. Елена хотела встать, быстрее подняться, наброситься на солдата, но ноги ее онемели, и она никак не могла оторвать свое тело от пола. Воздух превратился в кромешную белую вату, не дающую ей свободно двигаться в пространстве. Она щупала руками пол под собой, пытаясь опереться на него, но ее рука все время предательски скользила по нему. Она скользила так, пока не наткнулась на ножку стола, отлетевшую от недавно поломанной мебели. Так ей показалось поначалу. Но когда она сосредоточила свой взгляд на ней, то поняла что держит в руках не что иное, как винтовку, заботливо положенную им на столик.
Туман рассеялся. Пол перестал быть скользок как лед. Руки ее окрепли. Ноги налились кровью, придав ей неведанных сил. Она быстро вскочила на них. Занесла оружие над спиной населившего ее солдата. И… И с бешеным криком вонзила штык – нож прямо в область сердца. Глаза ее горели. Руки вновь и вновь проворачивали винтовку, торчащую в спине солдата. Она с силой подалась вперед, а потом что-то потянуло ее назад. Вдруг она все своим телом начала заваливаться назад. Она почувствовала, как что-то холодное вонзается в ее горло, а затем, как теплая жидкость полилась по ее шее, вниз по телу, прокатившись волной по ее груди, согрев потоком ей живот, защекотав ее ноги. Руками она схватилась за одежду Густава, тот перевернул ее на спину и услышал от нее лишь одну фразу: “Люди не меняются, Маргарет” Из ее рта фонтаном брызнула кровь, залив очки солдата густой красной краской.
Елена, не двигаясь, лежала в центре комнаты. Из огромной ножевой раны на ее шее водопадом лилась кровь. Лицо ее побелело, глаза помутнели.
Она была мертва.
X
Иоганн, проклиная все на свете, медленно встал с пола. Из его спины ручейком текла кровь. Повернувшись и взглянув на Елену, он лишь буркнул что-то в ее адрес и обратился к Густаву:
– (Спасибо тебе, друг. Это сучка убила бы меня и глазом не моргнула.) – он пнул лежащий в центре комнаты труп, – (не зря мы с тобой лучшие друзья.)
– (Она сказала мне…)
– (Я слышал, что сказала тебе это сучка. К черту ее. Люди и права не меняются. Мы с тобой неизменны, убивали и будем убивать всякий мусор этой бедной планеты.)
Он сел на кровать, снял с себя рубашку, кинул ее на кровать, а затем подошел к Густаву.
– (Спустить вниз, в столовой я видел водку. Принеси ее мне. Пожалуйста)
– (А что с детьми?)
Иоганн улыбнулся и пообещал Густаву все уладить.
– (Доверься мне, друг. Мы столько лет знаем друг друга. Когда я делал людям плохо?)
Густав ему не поверил, но не подчиниться приказу старшего по званию он не мог, и поэтому быстрым шагом вышел из комнаты. Оставив Иоганна наедине с детьми.
Иоганн повернулся к ним, снова улыбнулся и взглянул им в лица. Оба ребенка плакали не переставая. Они видели, как из жизни ушла их единственная защитница. Их любящая мать. Мать для обоих детей. Но выйти к ней они не могли, солдат преградил им путь.
Иоганн достал из кобуры маузер и подозвал к себе маленького мальчика, сжавшегося в маленький комочек от безудержного страха. Мальчик не отвечал. Тогда он подозвал к себе девочку. И тоже не получил реакции. Тогда он отошел с их пути, пропуская их к трупу матери. Оба быстро рванули вперед: сначала девочка, а затем мальчик. Девочка пробежала рядом с ним и кинулась обнимать свою мать, Иоганн не старался поймать ее. Он схватил бежащего вслед за ней мальчика, поднял его на уровне своего лица, зажал ему рот рукой и тихо сказал ему на ухо: “Попрощайся с ними” и резким движением сломал ему шею. Забросив его, как мешок ненужной картошки обратно в чулан, он подошел к маленькой девочки и, гладя ее по голове, начал успокаивать ее. Он говорил на немецком, и девочка ни слова не могла понять из того, что он говорит.
Зато мог понять Густав. Он стоял в коридоре, спиной прислонившись к стене и слушая его слова. Он подошел точно тогда, когда Иоганн заговорил:
– (Твоя мать была пакостной мерзкой шлюхой. Не переживай, что этой сучки больше нет с нами.) – он говорил таким ангельским голосом, что невозможно было и подумать об истинном значении его слов, – (Дети платят за грехи родителей, ты знаешь милая моя? Мне не удалось поразвлечься с твоей матерью, понимаешь ли, она, мертва. А я не занимаюсь такими вещами… Но вот с тобой, дорогая, у нас все еще впереди, у нас впереди долгий-долгий зимний день.)
Густав ворвался в комнату со слезами на глазах и с маузером в своей трясущейся руке. Он направил его на Иоганна, готовый в любой момент продырявить ему его голову. Иоганн поднялся, глаза его наполнились злобой:
– (Что ты делаешь, сукин ты сын? Мы же лучшие друзья, черт побери, с пятого класса вместе. Убери свое оружие, придурок)
– (Ты мне не друг)
– (Что?) – Иоганн все больше и больше отходил к кровати. Он бросил свой маузер именно на него. – (Я спас тебе жизнь целых два раза и вот чем ты, тварь, хочешь отплатить мне?)
– (Ты монстр!)
– (Ты тоже, Густав! Тоже! Мы вместе пытали русских солдат и насиловали женщин, или ты забыл 13 декабря, забыл?)
– (Но не детей, не детей…)
– (Большая разница, Густав) – он сел на кровать и поджал под себя маузер. Густав не заметил этого. – (Мы уже в этом водовороте ничто не смоет наши грехи. Люди не меняются, мой дорогой, НИ-КО-ГДА!. Стреляй же в меня)
Руки Густава тряслись все сильней и сильней. Он тысячи раз нажимал на курок. Тысячи раз он лишал жизни не в чем неповинных людей. Но никогда он и не думал, что ему придется убить своего лучшего друга.
– (Стреляй! Стреляй! СТРЕЛЯЙ, ЧЕТРОВ СУКИН СЫН!)
Иоганн резко встал, высунув из-под себя маузер, и нажал на курок.
Щелчок, и пуля со свистом вылетела из пистолета и врезалась прямо Густаву в голову. Он умер моментально.
Точнее умер бы. Умер бы, если бы Иоганн не разрядил весь свой маузер в маньяка, жившего в этом доме. А так был лишь щелчок.
Бросив пистолет в сторону и, высунув нож из-за спины, он рывком бросился к маленькой девочке, но не успел сделать и шагу, пуля Густава прошла насквозь, прямиком через голову зверя.
Иоганн был мертв. В этот момент в комнату вернулся Бастиан. Он вернулся сообщить Иоганну приказ от начальства, повелевающий ему вернуться в отряд и то, что русские войска подходят к городу для спасения граждан. Он мог ожидать все, но только не то, что он увидел в квартире.
По центру комнаты лежала женщина, полностью залитая кровью. Рядом с ней плакала маленькая девочка, от горя не в силах поднять на него взгляд. Рядом мертвым лежал Иоганн, с пулевым отверстием в голове. А из стены, из потайного чулана, безжизненно свисала чья-то детская ручонка. Ах да, еще там стоял Густав, с лицом в крови и пистолетом в руках. Ужас сразил его, и он бегом выбежал из дома.
Финал.
Густав, голый по пояс шел прочь из города. На руках, закутанную в его куртку, он нес маленькую девочку. Он шел окольными путями, молясь о том, чтобы не встретить ни одного человека из немецкой армии. Адская стужа и буран кололи его тело, и с каждым шагом он все больше и больше лишался сил. Когда он вышел из города, то увидел в паре километров от него, то к чему так устремленно шел.
Через несколько минут, под прицелом сотен винтовок, он подошел к малочисленной русской армии, пришедшей на помощь этому городу.
Из армии вышел высокий, коренастый русский солдат. Он был главным в этой своеобразной армии, и, достав пистолет, тоже нацелил его на немца. Густав, подойдя на расстоянии нескольких метров от них, опустил на землю девочку и та, быстро побежала в сторону русских. Сам он упал на колени, от ужасной боли.
Обняв девочку, взяв ее за руку, мужчина подошел вместе с ней к немцу, держа прицел наготове.
– Что ты с ней сделал, отвечай мне?
О не ждал, что Густав ответит, но тот заговорил.
– Всю семью убить. Я спасти девочка.
– Кто убил ее семью?
– Не я.
– Немцы убили ее семью?
Молчание.
– Отвечай мне!
– Да, мы убили ее. Мы убить ее мать. Но я жалеть об этом, я спасать жизнь друга.
– Ничего это не меняет. Запомни, тварь, люди не меняются. Никогда. И вы как были зверьми – так зверьми и останетесь, и…
– Я не жду прощенья. Я лишь хотеть изменить…
– Никто тебя и не простит. Люди не меняются, их не изменить. Зверю – звериная смерть!
И, подняв пистолет, он выстрелил в него. Крик маленькой девочки заглушил звук выстрела. Она, вырвавшись из рук мужчины, кинулась обнять стоящего на коленях немца.
Пуля прошла сквозь нее, моментально окрасив снег вокруг в кроваво-красный цвет. Прошла прямо сквозь ее сердце, смертельно ранив Густава. Девочка упала на снег, ее рука безжизненно повалилась рядом. Маленькая слезинка упала рядом на землю, горячая и соленая, растопив совсем немного люда на этой давно замерзшей земле.
Через несколько секунд, жизнь покинула и Густава. “Люди никогда не меняются, так?” – такова была его последняя фраза.
Секундами позже мужчина упал рядом с ними. Он, прислонив к виску пистолет, выстрелил себе в голову.
Девочка же умирая, не думала о войне. Она не думала о Густаве, хотя глубоко в сердце, не понимая этого до конца, была безумно благодарна ему. Она думала о своей матери. Она вспоминала, как та, сидя в чулане, и, обнимая ее так крепко, насколько это может любящая мать, тихонечко пела ей песню:
“Лишь солнце скроется за облаками,
Лишь грусть на мир здесь бросит тень
Зажги свечу, надежды светлой знамя
Пускай она просветит миру целый день”
Конец.
