Печальная повесть о человеческой глупости.

Правдивая выдумка о необходимости ежедневного переосмысления законов существования.

Нет, я круче Деда Мороза!

Не, ну правда – я лучше гораздо!

Он приходит  всего лишь по разу

Хоть и к каждому, но только в праздник.

Он не любит ребенка каждого

И не искренне шмыгает носом

Только для настроения праздного

И ради детского в елочку взноса

 

…Он не чувственно стихи слушает

И в глаза ребенка не падает,

А только для кармана грязнущего

Монетой питается, словно  падалью…

 

А я все же искренней  слова впитываю

Пускай не так громко они сказаны

Через призму детства простую, ситовую

Они к правде жизни моей привязаны.

 

А я круче Деда Мороза

Его нет, а я здесь, реальный…

 

28.12.2014

 

Пролог.

Мысли  глупы, если они одиноки.  Человек безнравственен, ежели один только думает о доброте и совершает ее. Но, в то же время,  индивид так же глуп и скуп, когда вживается он в стаю или лучше сказать – в стадо таких же людишек. Людишки эти теряют свою самобытность и оригинальность, попадая в сообщество себе подобных.  Очень сложно  современному человеку оставаться индивидуальным и, в то же время,  почитаемым обществом. В этом и есть борьба, суть нового мира, открывающегося сейчас – во время глобализации и потери  простых человеческих ценностей.

Отчего вообще человек задумывается о смысле жизни? О своем месте в строгой иерархии социального общества? Ведь тогда он как-бы останавливается, теряет драгоценное время, которое он мог бы потратить более рационально. Ответов на эти вопросы целое множество. Один из них заключается в том, что иногда становится ясно, что идет он куда-то не туда, куда все, либо совсем стоит на месте.  Что жизнь проходит мимо, а он топчется на месте, буксует. В эти моменты «трезвости» индивид  старается максимально приблизиться к общественной массе, даже утонуть в ней, дабы не оставаться более одному со своими проблемами. Вопрос для меня заключатся в том, каким путем лучше всего оставаться «на плаву», как безопасно для себя и окружающих «трезветь».  Очень многие и не пытаются что-то менять в жизни, предаваясь  алкоголю, погибая от него и засасывая за собой ни повинных в своей беде людей.  Вопрос еще заключается в том, что далеко не все вообще задумываются о своем месте в мироздании. Это простые глупцы, чьи бренные тела бесцельно слоняются по пустыне бытия. Их задача – просто существовать, ничего не ища и не пытаясь понять. Да и зачем думать, размышлять? «Ведь жизнь нам  дана случайно и протекать должна так же односложно , без идейно»…  Есть необходимость просто вкалывать сутками, чтобы в пятницу вечером бухнуть с  псевдо-друзьями и съездить летом в Турцию. «Может быть жизнь  и подарена нам для этого?».. А кем же она «подарена» и зачем?  Может быть бог все же существует?.. Не думаю. Это было бы совсем уж банально, а жизнь не есть банальность по сути своей.  Но вот кто ответит на этот извечный вопрос о смысле жизни? Кто выдаст четкий алгоритм поведения? Это  вопрос, пока не имеющий ясного и вразумительного ответа.  Ясно здесь одно – просто плыть по реке жизни, не понимая откуда и куда ты двигаешься – нельзя, вредно просто.  Одному плыть в лодке тоже нельзя – сгинешь. Нужно работать одинаково хорошо и головой и руками…

 

Глава 1.

Тихое утро не резким движением солнечных лучей заставило пробудиться. Организм сегодня как-то нехотя включил режим диагностики органов и систем. Чуть дольше, чем обычно ему понадобилось времени сегодня, чтобы выдать предварительный ответ о фактическом своем состоянии. Вроде ничего все, вроде пока ничего не болит.… То был первичный итог этой диагностики.  «На работу идти можно, – как бы говорил мозг – но стоит-ли?».  Этот ответ был очень не понятен обладателю данной биологической машины. Казалось бы – все хорошо, но готовность к активным действиям частично отсутствует.  Далее – заработали более активные участки мозга. Они заставили тело задуматься о том, что нужно сейчас предпринять – открыть глаза до упора или закрыть вновь, чтобы расслабиться и уснуть. Решение пришло тут же – надо пробуждаться, дабы куда-то не опоздать. Куда же?.. На работу… Но почему же никакого желания пробуждаться нет? Ведь вчера-то было желание, это точно. Мозг совершенно определенно дал это понять – было желание, а сегодня нету его! Что-то не так. Здоровье-то вроде бы ничего, в порядке. Что-то не так… Ах да! В голове вспыхнула микро – молния, которая все разъяснила. Выходной! Сегодня же просто выходной. Привычка просыпаться рано есть, а вот осознания отдыха, такого нужного и желанного – нет. Просто расслабиться нужно, дать отдых и телу, и разуму…

Федор перевернулся с левого на правый бок и очень нежно, но довольно-таки сильно потянулся. Эта не хитрая процедура позволила еще более приблизиться к окончательному пробуждению. Не торопясь, легко и позитивно присел в кровати, опустив ноги в прохладные тапки. С минуту он подождал, пока под ногами потеплеет и включил спящий еще ноутбук.  Комп ответил обычным приветствием, начав загрузку всех файлов и систем. В общем, все как обычно. Вроде бы все как всегда, за исключением… О,Боже! За исключением того, что кроме кровати, тапок, журнального столика и ноутбука не было больше ничего. Т.е. совсем ничего!.. Со всех сторон, и сверху, и снизу – пустота. Что-то похожее на небесное пространство, когда летишь в самолете, а вокруг ни облачка. Только сейчас Федор не летел, а находился в статическом состоянии. Он потрогал ногой рядом с небольшим ковриком у кровати, но там было пусто. Кровать, небольшой столик с ноутбуком и коврик с тапками – эти составляющие утра были единственными упорами для тела. Минут пять продолжался ступор. Далее началась паника. Федя посмотрел в ноутбук, надеясь на интернет, но того не оказалось – без доступа к сети…  Начал кричать. Дико, с завыванием и каким-то звериным клокотаньем в горле.  Встал – сел. Снова встал, лег в кровать. Встал на кровати – и вновь сел перед ноутбуком. Ничего, абсолютно ничего не помогало. По-прежнему один с не большим арсеналом вещей и по-прежнему чистое небо во всех направлениях…

«Неделя, сама по себе, хороша, но все упирается в понедельник…» – отчего-то пришла на ум фраза одного дружка по училищу, Васьки Егорова. От этой мысли в голове как-будто что-то хрустнуло, будто переключилось из одного режима в другой,  и Федя потерял сознание. Снова его разбудил свет, но на этот раз то был яркий, режущий мозг изнутри,  вспых . Глаза открылись и перед ними возникло что-то в белой маске с очень крупными очками на точках-зрачках. «Оно» пристально смотрело в глаза оппонента. Потом, как правильно определил не здоровый мозг нашего героя, –  человек произнес сухо: «Петров, капельница!» Эти слова оказались неким ключом, секретным кодом, который включил определенный файл в мозге. Федя вспомнил где он и что с ним произошло.  Не понятное ощущение груза на душе постепенно, но напористо окутало его.  Он подумал: «Ну, вот опять. Снова это место. Как же надоело мне!..» Стало даже слегка подташнивать. Заболело то в одном месте организма, то в другом. Душа обретала  тело в общем…

Квартирование нашего героя, который с легкой руки автора  получил имя Федор, обрело свои границы. Это была больничная палата. Вполне себе еще советского профиля и запаха. Стены были окрашены в бледно- тусклый цвет. Именно в такой. Потому что точного названия этому оттенку трудно было отыскать в воспаленном  мозгу пробудившегося героя повествования. Да и под разным освещением эти стены могли, как говорят служители кисти и краски, играть по-разному. Потолок возвышался над больными, и не очень людьми, белой массой  без праздничных излишеств и надоедливых мух. Чистые окна и открытая дверь. Все это говорило о том, что здесь хоть и не бесплатно, но пытаются от  чего-то лечить. Старосоветская койка приветливо поскрипывала от каждого движения ее современного постояльца. Не хитрое постельное белье гармонично завершало общее впечатление о нынешнем местонахождении  нашего больного.  Ах да! Еще люди… Здесь были еще люди. Всего в палате располагалось четыре койки. Две по обе стороны окна и еще столько же чуть в отдалении, у стен – ближе к входной двери. На левом от окна «ложе» сейчас  по-видимому спало какое –то существо, похожее на человека. От него исходил легкий храп и слабеющий перегар. Справа сидел средних лет не бритый мужчина вполне славянской наружности, в меру седой и грустный. Он что-то жевал провалившимися зубами и смотрел куда-то далеко, но взгляд его все же упирался примерно в район противоположной стены.

«Напротив меня под капельницей лежал паренек лет 25-32-х. Из-за неизведанной болезни «алкоголизм» более точно возраст определить было трудно. Он только смотрел бесцельно в потолок и страдальчески кривил губами. Видимо, похмелье даже на больничной койке все-таки остается похмельем. Все молчали. Даже, существо, похожее на человека на койке слева от окна, не храпело. В воздухе смрадило опустошением и болью, обычной человеческой болью. Это «чувство», а точнее ощущение настолько банально и просто, но его погружение в человека всегда внезапно и по-новому. Каждая современная боль, кажется, намного сильнее прежней. Здесь, в помещении врачевания это ощущали все присутствующие, даже персонал.  Я лежал и чего-то ждал: то-ли капельницы, то-ли таблеток, то-ли еще чего-то… Мысли мои то сгущались от тяжелого кома в горле, то превращались в небесную птаху – надежду, птицу завтрашнего дня что-ли)) Абстинентный   синдром еще не отпускал, поэтому страдать и почти не двигаться мне было не лень. Внезапная боль за грудиной заставила  меня немного присесть в койке, от чего она сильно скрипнула и привлекла внимание паренька напротив. Санитар надо мной замахал руками и сбежал прочь.  Еще через мгновение мне стало не в моготу дышать, а еще через секунду я умер…»

Не удачный пример для нашего повествования. Возьмем «паренька напротив». Он вроде ничего и идет на поправку.

Глава 2.

«Блядь, как страшно-то…  А, если и я так же вот – копыта откину. Скорей бы хоть полегчало, а там посмотрим… Да когда же его унесут? Не очень-то приятно лицезреть мертвого алкаша. Светлая ему память так-то.  Может  и хороший был человек, хоть и сильно пьющий.  Больше никогда бухать не буду. НИКОГДА!»

Славе было не по себе от вида только что умершего человека. Хотя он и знал, что на планете Земля ежедневно умирают тысячи людей и, в том числе, от алкоголя, но все же шок от свершившейся на глазах смерти, не отпускал. Да еще, как полагал Слава, труп убиенного в не равной войне с зеленым змием человека довольно долго не уносили.  Почему-то даже не пошел покурить, хотя очень хотелось. Как супер-клеем приклеило его к койке. Было страшно, но и интересно тоже было. Наконец, минут через 25 после ухода врача, констатировавшего  смерть пациента, унесли тело пропавшего от алкоголя человека.

«Вот и подшился» – подумал Слава, полагая, что от увиденного и пережитого здесь,  в наркологической клинике города  «N» Ленинградской области ему навсегда перехочется «употреблять».  Он уже в 3-й раз оказался именно в этой клинике. До этого еще пару раз были и другие подобные «богоугодные» заведения. Но почему-то только сюда сваливают всех алкашей области более-менее среднего достатка. Звонишь в «скорую» с сообщением о крайней хреновости своего состояния и почему-то тебя со всей твоей хреновостью перенаправляют  именно сюда. Это всегда очень неожиданно и странно, т.к. здесь, в этой наркологической клинике все за деньги.  Никакой медицинский полис вместе со всей системой здравоохранения здесь не указ. Так что: для кого на полную катушку работает наше замечательное и энергичное правительство – не ясно.  Буквально за 3, ну максимум, за 5 дней практически любого пациента ставят на ноги, взяв за услуги не малую сумму денег. Если, конечно, пациент этот останется жив. Очень удивительно, это все же медицинское учреждение, но в случае критического состояния больного тут… вызывают скорую помощь.  Да, да. Как это ни покажется странным, но абстинентный  синдром здесь лечат  какие-то люди в белых халатах. И всего лишь. На доблестных работников медицины эти «белохалатники» никак не тянут.  Так что Слава, понимая это ввиду собственного горького опыта, испытывал настоящий страх при попадании сюда. Его страх обострился, превратившись  в панический страх, когда произошел этот смертельный случай прямо на его глазах.  И ведь не первый же смертельный случай приключился от зеленого  змия. И ведь все знают, что употреблять вредно, а употреблять много – просто смертельно!.. Но человеческая глупость настолько сильна, а желание пить так неистребимо в наших сердцах, что все-равно.

С наступлением предвечернего времени начала донимать сумеречная хандра. Слава прозябал в данном учреждении уже третий день и стал трезветь. С трезвостью же начала проявляться и тоска. Тоска по дому, по свободному времяпровождению, а может и по горячительному…  Около 19 часов принесли ужин: небольшую порцию макарон с тушеным мясом и подливой. А так же средней крепости чай и, конечно, пару кусочков хлеба. Кормили здесь, в принципе, неплохо и  для, слабого еще от возлияний, организма вполне достаточно. Еду принесли всем троим, оставшимся пациентам палаты. Человека, что спал левее окна, даже специально разбудили. То оказался молодой паренек лет 25-ти  со взъерошенными от сна светлыми волосами. Сказав невнятное, но искреннее «спасибо» он начал есть – нехотя, но с пониманием необходимости процедуры. Седой не бритый мужичок, что справа от окна, стал поедать свой ужин наоборот с жадностью и самозабвеньем, что говорило о его давнем уже пребывании в том месте. «Уж день 5-й здесь лежит, видимо», – подумал опытный Слава. А сам, в свою очередь, не заметно для своего сознания, не получив практически никакого удовольствия от приема пищи, скушал все. Выпил чай и все-таки решился перекурить, пока не принесли всегдашние вечерние таблетки. Прием и первичное переваривание пищи немного отодвинуло плохое состояние души  нашего героя, но не надолго… Часов в 9 вечера или около того тоска вновь опутала его. Чувство безысходности и какой-то бездны поселилось в голове. Одиночество среди себе подобных, одиночество живое дотронулось до его души.  Снова сходил покурить в надежде на то, что когда вернется – неистребимая печаль, гнетущее ощущение одиночества куда-то уйдут. Будто они, эти черные ощущения живут не в нем самом, а являются его спутниками и деликатно остаются сидеть на месте, когда он уходит покурить. Принесли таблетки. Всем троим. Повеселевший, проснувшийся окончательно паренек «слева от окна» решил-таки не просто познакомиться с обывателями палаты, но и узнать их имена. Сперва подошел к Славе, протянул свою сухую худощавую руку и представился Коляном. Потом немного вернулся и узнал, что своего оппонента, седого мужичка средних лет величать Федором. Так и познакомились  сотоварищи…

К 10 часам троица уже мило беседовала в курилке. Говорили о многом, но в основном о тех событиях, которые и привели их сюда, в это мрачное место. Шутили не много. Да и не время было сейчас шутить, еще не зажили душевные раны от алкогольных возлияний. Очень интересную  историю поведал Федор – самый старший из повествователей.  По его словам, это была история, воссозданная им не только из своей непосредственной памяти, но и из слов других людей, так или иначе принявших в ней участие. Ведь что может рассказать о своем запое сам пьющий?..

Все перешли из курилки в палату и даже отказались от всегдашнего укола снотворного. Начал он с  того, что сообщил нам об очень интересной  причине  попадания сюда. Сообщил  в начале своего рассказа, что начиналось-то  все как обычно: стресс на работе, острое желание выпить, магазин… Но потом!

 

Рассказ Федора.  56-ти лет от роду.

Прежде чем перейти к дальнейшему повествованию, можно рассказать уважаемому читателю о внешности нашего героя…  Федор Семенович Туркин был мужчина  вполне средних лет, среднего роста, коренастый и крепкий в плечах. Его густые,  темные с частой проседью волосы всегда были немного длиннее, чем хотелось бы человеку, смотрящему на него. Даже слегка  мешали глазам обладателя. От этих заморочек с волосяным покровом головы,  глаза Туркина почти всегда смотрели вниз, чаще всего – в пол  или  в землю. Легкая хромота на правую ногу могла говорить  о нелегкой судьбе этого человека.  Что касается его характера, то он был вполне себе русский. Т.е. когда надо прямой и грубый, но в основном – мягкий, податливый. Федор Семенович бесконечно уважал начальство, но и искренне ненавидел его в не частые задержки по зарплате…

 

Федор Семенович Туркин работал в одной из, бесчисленных на руси,  управляющих компаний, старшим электриком. Был на хорошем счету. Коллеги его уважали и ценили как очень классного специалиста.  За несколько  лет работы Федор Семенович или, как его все называли, Семеныч добился уважения среди сослуживцев и, что не мало важно, среди начальства. Получал вполне хорошую зарплату и тратил ее вполне разумно, не влезая ни в какие кредитные истории.  В семье было тоже все благополучно. Любящая жена – опытная медсестра, работающая в областной больнице; два вполне уже состоявшихся сына, старший Иван – работал в Москве менеджером в очень успешной торговой компании. Младший, Коля – недавно поступил в аспирантуру медицинского института. Была у Федора Семеновича и недорогая, но вполне опрятная иномарка, на которой они с женой, Верой Павловной ездили на дачу каждый сезон. Все было хорошо. Но это хорошо длилось последние 8 лет. 8 лет трезвости, т.е. полного отказа от алкоголя.  А до этого был ад. Не было ничего: ни дачи, ни машины, ни любящей жены. Дети – голодранцы. Точнее – дача была, но была похожа на прибежище бродячих собак и всегда голодных крыс. Была и жена, может быть и любящая,  где-то в глубинах души…  Но и до этого периода, периода адского – был свой позитивный отрезок жизни.  И вот 8 лет – тишь и благодать. Время ярких красок, любви и счастья. Но и 8 лет страха.  Все боялись возобновления того ада, что еще не исчез из памяти семейства Туркиных. Все боялись этого дня… Но этот день все же наступил.

Вряд –ли человек может сломаться в одну секунду. Так называемому «срыву» что-то предшествует. Какое-то событие или даже цепь событий. Но, как бы то ни было, с утра  пораньше Семеныч получил нагоняй от начальника. За то, что нагрубил главному бухгалтеру, Нине Петровне в ответ на несвоевременную выплату аванса. Сам по себе случай задержки выплаты денег  не мог бы являться причиной конфликта между старшим электриком и бухгалтером. Такое иногда случается. Федора Семеновича возмутило то, что двери в кассу были закрыты прямо перед его носом, за 10 минут до начала обеденного перерыва. Деньги для выплаты аванса были и Семеныч специально прибежал непосредственно к месту его получения аж с  дальнего участка. А это, между прочим, километра три! Нина Петровна сказала буквально следующее: все получили еще до десяти часов и нечего тут, памаш, выделяться! Началась словесная перепалка, в результате которой оппоненты узнали о себе много новых фактов…

Ну, женщина что – покричит, выпьет валерьянки и опять – нервы трепать мужчинам! А вот мужчине в этом смысле сложней. Валерьянку он не пьет. Есть другие, «мужские» напитки. Короче говоря, на следующий день после перепалки с работницей рубля и калькулятора, к обеду,  старший электрик управляющей компании «N» Федор Семенович Туркин был крепко пьян…  Особого шока и дисбаланса среди работников управляющей компании это событие не вызвало. Лишь мастер, некая Лидия Петровна с досадою покачала  головой и сказала, что теперь придется вызывать из отпуска некоего Славку. А Семеныча было решено срочно отправить домой…

Провожать пьяного, но все еще уважаемого электрика до дома взялся свободный в тот момент от работы бригадир сантехнической бригады, Паша Струкин. Это был 35-ти летний паренек, высокий и широкий в плечах. Всегдашняя его улыбка сейчас была особенно ярка и жизнерадостна, неизвестно почему. До приезда к  двухэтажному зданию управления автомобиля такси, наш герой уже еле держался на ногах. Так, что Паше приходилось применять  силу, дабы удержать своего коллегу в вертикальном положении. Все это время Федор Семенович что-то пел себе под нос  и пытался уснуть, но крепкая рука товарища не позволяла это сделать. Наконец, приехало такси и старший электрик одной из бесчисленных управляющих компаний, в совершенно не профессиональном виде был не без труда посажен в автомобиль. Паша Струкин, не долго думая, решил-таки поехать вместе с Семенычем. Да, некоторые из сантехников все же имеют что-то вроде совести…

Так или иначе, но Федор Семенович Туркин уже к двум часам пополудни был дома. Он прилег на крохотный диванчик в гостиной, где обычно никто никогда не спал. Разве что иногда – кот отдыхал от дневных своих трудов. Но толстый кастрированный Рыжик никогда так не храпел, как это делал наш герой, возвратившись так скоропостижно с работы. Вечером вернулась с работы и жена его, Вера Павловна. Увидев то, что видели уже и мы с вами, она поняла все сразу. Ни криков, ни паники и различных истерик не случилось в эту минуту. Она просто тихо села рядом с мужем на диванчик, нежно и как-то с осторожностью погладила по его густым черно-белым волосам, сказала: «Господи! Опять…» и прозрачная, холодная слеза выкатилась из ее глаз.

***

Они познакомились 35 лет назад, т.е. в 1981 году «на картошке». Это было время, когда различные предприятия, организации советского общества засылали целые десанты в совхозы, в русскую так-сказать деревню. Эти ребята и девчонки помогали сельской братии  в различных сельскохозяйственных манипуляциях, в том числе и в сборе картофеля, по-простому – картошки. Так случилось, что оказались вместе, в одной кабине одного старенького зилка собственно водитель Федька Туркин, студент электротехнического училища и студентка медицинского техникума, Верочка Мальцева – стройная, высокая брюнетка со жгучим и очень томным, одновременно, взглядом. Им предстояло проехать почти 500 верст до овощебазы, где должны разгрузить их картошку. Времени для того, чтобы познакомиться и узнать кое-что друг о друге, как понимаете, было предостаточно. И они сразу очень хорошо поладили. Верочке очень понравился широкоплечий, юморной брюнет с густой шевелюрой на голове. Да и Федьке миловидная брюнеточка с красивой фигурой и очень звонким, заразительным смехом, что звучал подобно весеннему ручью, явно приглянулась! Они говорили обо всем: о новых политических веяньях, об искусстве, природе, о самой картошке, что везли, о родителях и родственниках… Обо всем. И это было настолько приятно, совсем не обременительно. Их разговор как-бы плыл тихим ручейком среди бурного леса с его обитателями и трудностями. Сильные кочки не ощущались, а лишь всякий раз веселили молодых, уже влюбленных людей…

Да, именно влюбленных! Потому что к концу путешествия они уже были влюблены друг в друга до беспамятства.  Далее все развивалось до банальности просто: белые ночи в Ленинграде, встречи под  луной, томные воздыхания друг друга, поцелуи и недолгие расставания, что только усиливали вселенское их счастье…  Как-то быстро пролетели эти 5 счастливейших лет в жизни Верочки и Феди. И тут они узнают, что Вера беременна. Эта новость ничуть не удивила наших влюбленных и вскоре они поженились. Благо родители уже привыкли к чувству своих детишек и даже помогли в свадьбе.

Так на свет появился Ваня, а через 3 года родился и Коля. Все было прекрасно. Молодым родителям дали 2-х комнатную квартиру в Озерках и стали они, как вещалось в русских сказках, жить – поживать да добра наживать. Но счастливую семейную жизнь омрачил один вполне себе обыденный случай. .. Прежде нужно сообщить уважаемому читателю (если это ты – привет тебе!), что Федор Туркин был очень, крайне ревнивым человеком! Ревновал свою Верочку к каждому столбу. Иногда доходило до полнейшего бреда: однажды приревновал к ее прямому начальнику, главврачу, которому было… 67 лет! Так вот. Про случай… Это произошло на свадьбе каких-то общих друзей. Данное торжественное мероприятие происходило в поселке Красный Бор, что в 70-ти километрах от их дома. До этого празднества Федя Туркин почти не употреблял алкоголь, был очень спортивным человеком. А здесь, что называется, как с цепи сорвался! Почти ни одного тоста не пропускал и стал вести себя не совсем адекватно. Это привело к тому, что Вера сделала ему легкое, очень интеллигентное замечание. И его прорвало!.. Он начал кричать на нее и размахивать руками. Другие мужчины, оказавшиеся рядом, не осмеливались вступиться за девушку ввиду внушительных габаритов Феди и его агрессивности. Советские Отелло и Дездемона  вышли из частного одноэтажного дома, где гулялась свадьба на улицу. Очень долго и громко ругались. Федор обвинял свою жену в неверности и в результате ударил ее тыльной стороной ладони по лицу.

Через месяц они воссоединились и стали жить дальше, как ни в чем не бывало. Скажете: вот так просто, после удара по лицу она его простила? Да нет, что вы! Конечно не просто так. Он извинился и подарил ей цветы. Правда после почти месячного запоя… И все пошло-поехало как и прежде. Угасшая, но все еще стойкая любовь и нежность друг к другу.

Через 3 года опять запой и удар по лицу.  Далее – уже год между запоями и уже плачущие дети… Потом – кодировка от алкоголя и долгие, долгие годы без этого ада и насилия! Насилия водки над человеком и человека нал своими близкими. И вот, после длительного спокойствия и тихого счастья, снова взору Веры Павловны предстал ЭТОТ человек.

***

Запах перегара окутал уже всю прихожую квартиры Туркиных. Федор Семенович тяжко храпел на диванчике, где обычно спал кот. Вера Павловна бесшумно плакала и внутренне молилась богу о чем-то. Вдруг храпящий открыл глаза. Его взгляд был не ясен. Как-будто не узнал в сидящей рядом женщине свою жену. Присел. Поднял вверх руку с выставленным пальцем и произнес глухо, но слышно: «Не надо так… говорить, твари!» После этих слов Федор Туркин снова лег на диванчик, отвернулся к стене и захрапел с новой силой. Несчастная жена сняла только с мужа обувь и прошла на кухню, где занялась житейскими делами. Но все валилось из рук. Ничего не получалось. Она села на стул, взяла домашний телефон и набрала номер из памяти. Она звонила… священнику!

Никогда она не была верующей до мозга костей, как говорится. Да и Федя никогда ни баловал ни отца, ни сына, ни даже святого духа. Но последнее время, возможно с годами стала задумываться о боге. Почему-то все люди к старости поголовно начинают верить в силы небесные. Совсем никак  у Есенина: «Стыдно мне, что я в Бога верил; горько мне, что не верю теперь…» Вот и решилась позвонить отцу Георгию, настоятелю скромной сельской церквушки. Про него говорили сослуживицы по работе, что он силен именно в таких делах. В делах «водочных» так-сказать. Очень много об этом говорили, а  в последнее время все чаще и  Вера Павловна подумала, что эти подружки с работы «беду и накликали» . Ответили не сразу. После седьмого-восьмого гудка из трубы послышался бархатистый баритон отца Георгия.

-Слушаю!

– Алло! Здравствуйте, отец Георгий! – от страха и нервозности слова посыпались быстро и резко. – Простите за беспокойство, я по очень важному делу. Мой муж… Он запил и  я хочу вас просить!.. Если вы конечно не против… Если надо денег, то…

– Кто вы? – прервал святой отец.

– Меня зовут Вера Павловна… Туркина, – вдруг засмущалась просящая женщина, – и мне вас посоветовали как хорошего специалиста…

– «Хорошего специалиста?» – в голосе священника послышался сарказм.

– Ой, простите, пожалуйста!.. – еще больше смутилась Вера Павловна. – Я хотела сказать…

– Ваш муж пьет? – опять перебил отец Георгий.

– Да, батюшка, еще как… – ответила Вера, грузно опустившись на стул. – Очень долго все было хорошо и тут…. Прям и не знаю, что стряслось. Приехала с дежурства и он… пьяный уже спит.

– Как хотите, но чтобы завтра утром… часов в 8 привозите его ко мне, в приход. Только не дай Бог, чтоб опохмелился! – последние слова прозвучали как-то особенно торжественно и звучно. Далее послышались короткие гудки, святой отец бросил трубку.

«Чтоб не опохмелился! – пульсивно бились слова в воспаленной голове напуганной женщины. – Легко сказать! А как сделать-то?..»

После разговора со священником, Вера Павловна почувствовала некое улучшение, какую-то даже легкость  в мыслях. Но тревога не покидала ее. Эта легкая, не по годам молодящаяся женщина 53-х лет выглядела сегодня усталой. Все напряжение 8ми лет ожидания срыва, а именно так и было, казалось, сейчас вылилось в сильнейшие душевные терзания. Это была депрессия, перемежающаяся с внутренним напряжением. Что делать теперь? Что будет? Эти вопросы не выходили у нее из головы и заставляли жить только этим, сегодня случившимся, непредсказуемо-очевидным происшествием. «Как вот так бывает, боженька? – обращалась куда-то Вера Павловна. – Все было хорошо: работа, дача, домашние дела, детки – самая жизнь улыбалась нам так широко и вдруг… Что же случилось с ним? Кто виноват в этом?..»

Глава 3

Вечером наступило похмелье. Нет, не только у Федора Туркина болела голова! Она болела и у его жены, и у младшего сына, Коленьки. Отец семейства не то, чтобы буйствовал, но своим взглядом и нервными телодвижениями держал домашних в остром напряжении. «Где сигаррреты?» – кричал он сильным, но хриплым голосом. Все начали искать сигареты. «Где тапки мои, сволота?!» – вновь раздавался его бас и тапки быстро, но суетливо находились. Вере Павловне пришлось-таки бежать в магазин за очередной бутылкой проклятой жидкости. И запой благополучно продолжился…

Но запой Федора Семеновича заставлял страдать не только его самого, Веру Павловну, но и Колю – их младшего сына, который жил, как помнит читатель, с родителями. Молодой ученый, аспирант, живущий наукой и желанием красивой девушки, одновременно, он просто скрежетал зубами от болезни своего отца. Еще больше Николай страдал от мучений своей матери и тайно ненавидел отца за это. Он сегодня даже подумывал о том, чтобы проучить пьяного родителя физически, но ввиду того, что отец был явно сильнее – всегда откладывал эту идею. Были мысли и о вызове полиции. Это острое желание также разбивалось вдребезги о хроническое неверие наших людей в органы правопорядка. Захотелось просто уйти из дома и отсидеться хоть где, хоть у кого – лишь бы не существовать в этом семейном аду. Захотел как-то повлиять на отца, поговорить с ним. Для этого Коля даже купил себе бутылку пива и присел рядом с отцом, на кухне. Поставил бутылку на стол и обратился к папе, который сидел на табуретке, курил и тупым пьяным взглядом смотрел в пол.

– Бать, может хватит, а? – тихим, испуганным голосом произнес Николай. – Давай по пивку и хватит? А то мамка уже того, бесится…

– Чего надо? – был дан резкий ответ-вопрос. – Иди отсюда!..

– Может спать пойдешь?

– Иди сам, сученыш! – на этот раз Федор Семеныч повернулся к сыну и посмотрел ему в глаза. Взгляд был мутный, но явно агрессивный. – Пшел вон!

– Пап!. Ну тебе же плохо потом будет, понимаешь?.. – пытался успокоить пьяного человека его сын.

– Понимаешь!.. – передразнил Федор и потянулся к стоящей рядом бутылке водки. – Я говорю: вон!!!

Пришлось Коле закончить этот глупый разговор, так-как понял он, что любое нравоучение для отца сейчас – это пустой звук. Так и не отхлебнув и глотка пива, он вышел из кухни, прошел в свою комнату. Вообще квартира у семейства Туркиных была крохотная, о двух комнатах. Маленький коридор и кухня, в которой трем человекам всегда тесно- еще больше уменьшали общее впечатление о данном семейном гнездышке. Это была классическая «хрущевка», что на гражданском проспекте. Для жизни это место было вполне себе ничего, а вот для запоя человека с широкой душой – явно очень мало. Максимум на что она, т.е. квартира эта тянула – пара бутылочек пива, ну бутылка шампанского на двоих. Для более крепких напитков, да еще и длительного употребления эта «двушка» была просто не пригодна.

Больше всего Коля Туркин не понимал того преображения, которое произошло с папой после начала запоя. Он и раньше, в самом еще детстве видел его пьяного, но такого – никогда! Какая-то необъяснимая агрессия, раздражение овладевали отцом. Николай не понимал этого резкого изменения в поведении своего родителя. Ведь в трезвое время это был совершенно нормальный, тихий и уравновешенный человек. А сегодня в глазах его – ненависть и злоба. Необъяснимая злоба на свою жену и сына! И за что?.. Просто за то, что они рядом? Не понятно, ведь никакого напряжения в их семейной жизни не было. По крайней мере так думал он, Коля. Если бы он был психологом, то возможно смог бы дать ответ на этот вопрос. Но психологом он не был и только терялся в догадках. Вера Павловна чуть больше понимала в запое своего мужа, но все же и этого не хватало для полной ясности и тем более для приостановки возлияний. Сейчас она просто сидела тихонько в комнате, смотрела тупой сериал таким же взглядом и тайно молилась богу, чтобы он прекратил все это, в том числе и сериал. Муж пока относительно тихо пил на кухне, но зная былые его нравы, Вера Павловна уповала только на внезапный сон Федора Семеныча. Через час такого вот тупого безделья произошло самой ужасное, что может быть в запое (кроме смерти, конечно), а именно: удвоение самого запоя. К Федору Туркину пришел «дружок». Этот человек был подобен герою какого-нибудь таинственного романа: он приходил только в определенные моменты к людям, т.е. в моменты их запоя! Где находился он до этого никто не знал. Появление его всегда сопровождалось появлением застарелого перегара. Точнее даже сначала появлялся перегар, а потом и он – Миша Брежнев. Такая известная для советского уха фамилия придавала некую комичность образу этого пьяницы. Хотя ничего смешного в его существе не было. Это был худющий мужичок неопределенного возраста со сложным уже рисунком лица. Всегда пьяный и всегда с фингалом каждый раз под  другим глазом, Мишка Брежнев по кличке «генсек» был местной достопримечательностью. Любитель дешевой выпивки и страшенных женщин, он был всегда наготове «сбегать», т.к. своих средств к «существованию» у него не было, что говорило кстати и о его еще до пенсионном возрасте. Люди о нем знали только, что живет он совершенно один в захудалом домишке на окраине города, без электричества – потому, как… Не буду считать своего читателя настолько глупым.

Так вот, в квартире Туркиных, можно сказать, поселился Миша Брежнев. И вместо одной головной боли у Веры Павловны и Коли появилось две! К вечеру началось самое страшное, а именно: желание трезвых обитателей квартиры почивать стало заострять, как-бы усиливать каждое действие, происходящее на кухне, где «бухали» два человека. А эти самые два человека, в свою очередь, опьянев окончательно, подлили масла в огонь. Они захотели петь и… собственно, запели! Вера Павловна решила как-то прекратить это безобразие и вошла в кухню. В руках Мишки Брежнева пестрела принесенная им откуда-то гитара, готовая вот-вот начать исторгать музыкальные потуги.

– Хватит уже шуметь! – крикнула Вера Павловна.

– Пошла вон! – не очень внятно, но крайне агрессивно ответил Федор Семеныч. – Иди спать!

– Так ты ж нам не даешь спать-то! – в словах Веры послышались умоляющие нотки. – Ну, хватит уже галдеть тут! Ведь мне на работу завтра, Кольке на учебу. Да и тебе…

– Что мне?! – взревел Федор, ударив кулаком по столу. – Чихать я хотел на эту сраную работу! Пускай сами вкалывают!..

– Да и ты уходи, Миш! – более мягко, просяще вымолвила Вера Павловна.

– Его не трожь! – гаркнул хозяин квартиры. – Он мой друг и соратник! Уходи отсюда!

На кухню прошел и Коля.

– Тебе чего, щенок?! – крикнул на него Федор.

– Пап! Хватит уже бухать-то,а?

– Вон отсюда!!! – это был крик не человека, а зверя. Этот зверь защищал то самое важное, что составляло сейчас главный смысл его жизни. Он защищал свое право на потребление горькой. Да и саму бутылку он защищал подобно тому, как заботливая мать защищает свое дитя.  Последствия такого крика могли быть самыми плачевными и неудачные парламентеры ретировались.

===

Слава богу, что до рукоприкладства не дошло. Но самое страшное для Веры Павловны и Кольки было бы не это. И даже не приходящие в их квартиру «дружки» и не нарушение обыденного семейного покоя. Самое страшное было то, что Федор Семенович мог потерять работу. Он зарабатывал львиную долю семейного бюджета. Что там зарплатка Веры Павловны – опытной медсестры, но все же медсестры и все же отечественной медицины! Потерять работу в нашем государстве, да еще в таком возрасте – это катастрофа для существования целой фамилии. Утром уже звонил начальник участка. Спрашивал о Семеныче. «Приболел гриппом и спит»: был ответ. В обеденное время был еще звонок. Уже от замдиректора. На этот раз к мобильному телефону подошел сам Федор. Невнятным, заплетающимся голосом он подтвердил, что болен простудным заболеванием. Замдиректора настороженно спросил: «Федор Семенович! Вы пьяны?!.» В ответ отрицательное: «Да ну что вы!» и короткие гудки. Далее: очередная бутылка водки, за которой бегала хозяйка, по предусмотрительности своей –  еще с вечера.  Потом – новый дружок, никогда не отказывающийся от халявной выпивки, Жорка Птахин –  вечный грузчик. Его главным достоинством был голос. У него был сильный, звонкий бас, которым он совершенно одинаково мог и обматерить, и признаться в любви какой-нибудь пьянчужке в женском обличии. В крохотной же квартирке бас этот лишь надоедал, настораживал и надсаживал и до того расхлябанные нервы трезвой половины местных обитателей. Да еще вид Жорки вполне соответствовал голосу: высокий, хотя и сутулый от возраста(ему было что-то около 45-ти), небритый, с растрепанными засаленными волосами неясного оттенка на пьяной голове. Вечером, когда уже был дома Колька, с работы вернулась несчастная хозяйка дома. Она очень надеялась на то, что хоть этого «черта волосатого» простынет след к ее приходу. Но, как говорится: не тут-то было! Как только Вера Павловна открыла входную дверь, в ее уши врезался дикий, прокуренный хохот Жорки Птахина. «Видимо, еще ходили!»: подумала она, стараясь как можно громче входить в свое неспокойное жилище.

Поздним вечером «отдыхающие» решили посмотреть телевизор. Из-за этого Вера Павловна перешла в комнату сына, где тот включил ей, не без раздражения, какой-то российский бесконечный сериал с таким же бесконечным сюжетом. «Отдыхающие» же устали от телевидения и включили музыкальный центр, какого-то Квадрата или Круга – хрен его знает!.. Начались хлопанья дверей, сигаретный дым уже по всей квартире, матная ругань и прочее пренебрежение трезвой жизни и трезвых людей. Уже за полночь звонили соседи, требуя «перестать шуметь». Федор Семенович и Жорка Птахин честно перестали шуметь для соседей, но не для обитателей квартиры. Угомонились все только часам к четырем утра. Через три часа, совершенно не выспавшись, под воздействием будильника пробудились мама с сыном. «Что-то будет дальше? И что вообще делать с ними?» –  уставшим мозгом размышляла Вера Павловна. На ее глазах выступали слезы – все чаще и чаще, все больше и больше. Она молилась о том, чтобы хотя бы на время Федор перестал пить, чтобы она смогла отвезти своего несчастного мужа к отцу Георгию… И только спустя неделю активного запоя удалось уговорить Федора Семеновича (не без труда и жениной изловченности) съездить «до монастыря». На это неожиданное и крайне обнадеживающее решение повлияло плохое физическое состояние «пьющего». Зная, что муж до чертиков не любит врачей и больницы, Вера Павловна предложила альтернативу в виде русской православной церкви с ее «святой» водой и добрыми священниками. Одним вполне себе обычным утром семейная пара отправилась в упомянутое выше место, где располагался храм и отец Георгий в нем.

Глава 4.

Сильным дождем и осенней промозглостью ( хоть и лето кончалось только) встретило усталую семейную пару село «N»-ское. Тонкая дождевая пелена застилала их не молодые уже взоры. Они шлепали, обутыми в кожаную обувь  ногами, сначала по мокрому асфальту перрона, куда привезла их полупустая пригородная электричка; потом по склизкой дороге, ведущей к самому селу, через перелески и совхозные поля, по лужам, по грязи, по относительно чистым местам. Оба мало любовались красотами русской деревни, так нагло и неприкрыто, открывающейся не только своим, русским, но и иностранцам. Редкие люди и еще более редкие автомобили, встречные и попутные не отвлекали их от задумчивости. Цель была определена, а итоги встречи с этой самой целью виделись очень размыто; положительный итог был не очевиден. Пока шли, говорили мало : большей частью об обратной дороге и о том, мало ли, много ли взяли для подаяния батюшке и церкви. Гордые чайки кружили над путниками, кричали отчаянно, как бы встрепенувшись от появления здесь, на территории, совершенно далекой от цивилизации, этих городских гостей. Чернявые вороны, летающие в стороне и ниже чаек, казалось, вот-вот коснутся голов двух путников, но каждая подобная попытка разбивалась вдребезги о невозмутимость этих людей, идущих к своей цели. Тогда вороны, эти хозяева околочеловеческой суеты, отваливались от траектории движения супружеской пары и улетали прочь, но все же не далеко. Дождик почти перестал как назло именно в тот момент, когда Вера Павловна и Федор Семенович пришли к небольшой церкви, расположенной на границе между местным кладбищем и огромным русским полем. Кладбище это наступало на густой хвойный лес и наступало решительно, с ожесточением и огромной скоростью, которую набрало население этих мест, особенно мужская ее часть. Метрах в трехстах по полю, перерезая его своим металлическим великолепием, шла линия высоковольтки на широких и высоких опорах. В общем,  заблудшей душе трудно понять такое место, как здесь быть и  чему уповать: древнему богу или современной науке. Хотя… нахождение церкви отвечало на этот вопрос совершенно, казалось бы, однозначно.

Прошли по узенькой тропинке из щебня, окруженную зеленым небольшим садиком, где росли двухметровые пихты, сосенки и даже лиственницы были здесь. Дорожка подходила к небольшому бетонному крылечку, крытому деревянным навесом. Здесь стоял  старожил подобных мест, дежурный нищий, одетый, правда, достаточно сносно – все-таки прогресс рыночных отношений коснулся и этого церковного контингента. Недоверие и какая-то, вросшая в жилы нелюбовь к церкви  Федора Семеновича, здесь немного смягчились, при виде этого садика и небольшой прицерковной территории с колодцем, с  «воротом», с которого свисало металлическое ведерко, деревянной крышей и скамейкой. Вообще, все здесь было ухожено и неспешно собрано, будто бы на века. Вера Павловна с мужем устало, но ,в то же время, бодро взошли по крылечку, дали нищему какую-то мелочь ( на что он поднял свой хитро-мутный взор на подающих, т.к. в его шапке, лежащей на полу, были сейчас только бумажные купюры) и вошли в самую церковь. Это было очень красивое место. Небольшое внутреннее помещение буквально блистало от позолоты. Многочисленные изображения святых были здесь повсюду: и на округленных стенах, и на сводчатом потолке, будто бы желая улететь прямо вот сейчас куда-то вверх, к богу.  Голубой свод действительно напоминал безоблачное небо. Разнообразность красок и исторические лики святых заставляли человеческую душу здесь приостановить тело, заставить думать медленнее, отрешеннее от городской суеты и злобы. В этом месте хочется не думать ни о чем другом, как о спасении души. Этот психологический ход присущ именно православной обители в отличии, например, от католического храма, который просто подавляет входящего своим серым величием, подобно тому, как разбушевавшаяся  природная стихия подавляет путника. Здесь же, в православной церквушке молящийся проникается доверием к себе со стороны, как думает он, самого бога…

Вера Павловна и Федор Семенович подошли к алтарю, находящемуся чуть в глубине холла, и встали как вкопанные. Они не совсем понимали, что им следует сделать в первую очередь, но будучи людьми, достаточно интеллигентными, не стали звать на помощь. Вера Павловна первой нарушила это неловкое состояние и не смело перекрестилась. Нехотя то же сделал и Федор Семенович, вслед за своей женой. Ему было не хорошо: все-таки обильные возлияния давали о себе знать. Так простояли несколько минут. Церковное оцепенение окутало супругов, но неожиданно пришел на помощь начальник данного учреждения. Отец  Георгий подошел справа, со стороны Федора Семеновича, слегка коснувшись  его рукой  о предплечье. «Блядь!» – вырвалось у молящегося. Он вздрогнул и занес было свою крепкую руку над  Георгием, но вовремя остановился в этом рефлекторном инстинкте. Тут он впервые увидел испуганного священника, чуть даже присевшего от неожиданно напавшего страха. Напуганность  отца Георгия казалась еще более абсурдной, если обратить внимание на фигуру и статность его. Он хоть и был погружен в рясу, но скрыть атлетичность его тела  это не могло. Перед супружеской  парой  требователей  бога  предстал почти двухметровый  исполин средних лет, с густой шевелюрой  темных волос на голове, с пронзительно-требовательным взглядом черных зрачков. «Бог в помощь!» : густым басом пропел отец Георгий. Тут уже повернулась и Вера Павловна. Сразу сказала: «Здрасьти!», а потом уже рассмотрела владельца сильного голоса. Но батюшка, даже не посмотрев на нее, обратился к отцу семейства: «Пьете?». Ответом был слабый, но достаточно отчетливый кивок головы с одновременным опусканием взгляда в пол. «Пойдемте со мной»: слова священника прозвучали тихо, но властно. Супруги-несчастники проследовали за святым отцом. Вошли в небольшую, почти крохотную келью, расположенную сразу за алтарем. В нее вела маленькая, полутораметровая дверь – даже Вере Павловне, женщине  небольшого роста,  пришлось нагнуться, чтобы войти внутрь. Священник сели на удобное кожаное кресло за офисным столом, пригласил посетителей также присесть на скромные пластиковые стульчики со спинкой, напротив себя. Улыбнулся. Но тут же принял строгое выражение лица.

– Пьешь, сын мой? – спросил отец Георгий.

– А кто же не пьет? – пытался шутить Федор Семенович, приветливо сверкнув глазами.

– Это верно, – произнес Георгий, опершись на тяжелый стол. – Но есть ли в этом смысл?

– Смысла нету конечно, – ответил Федор Семенович, приняв серьезное расположение мысли. – Так для того ж и пьют: чтоб смысла поменьше, тоски поменьше, а радости побольше…

– От какой же такой радости вы пришли ко мне?

– Да с горя пришли, батюшка. С горя великого! – вмешалась в разговор Вера Павловна, нервно ерзая на стуле. – Беда это большая для нас – водка проклятая!

– Да брось ты, Вер!.. Мы ж не причитать сюда приехали, – Федору Туркину было неловко за свою жену.

– А что?! – даже как-то громче, чем можно в храме, воскликнула женщина. – Сколько мне еще терпеть?!  Больше сил нету  у меня! Нету!

– Не мешай женщине кричать, сын мой! – басовито произнес  отец Георгий. – От этого большинство скандалов в семье. Она покричит, да успокоится. А ты думай: что не так делаешь… Вот  ты считаешь, что жена твоя не права сейчас?

Федор Семенович с минуту подумал, но все-таки ответил, хоть и с трудом: «Да права, конечно!». После этих слов мужчина вышел из кельи-кабинета, чтобы подышать. Вышел на улицу и действительно вдохнул полной грудью чистый деревенский воздух, ярким порывом, втянувшийся в усталую его грудь. Сам приезд в эту глухомань, приход в эту церквушку, к этому попу делали первый шаг к излечению. К излечению его души, которая может очиститься от скверны лишь при включении в работу мозга. К излечению его тела, привыкшего  к отрешению от всего земного через механизм действия алкоголя на человека. К излечению его семьи, погрязшей в суете радостных будней и забывающей о том, что жизнь – это череда несчастий и вранья, со светлыми перерывами на счастье. Осознать это легко, но применить на практике – очень, очень трудно! Федор Семенович это понимал и не спешил радоваться пока.

После внезапного выхода мужа из кельи, Вера Павловна решила догнать и вернуть мужа. Однако отец  Георгий  остановил женщину, сказав: «Иногда оставляй мужа одного во избежание беды и непонимания!».

– Вы сможете помочь ему? – спросила тихим голосом женщина, нарушив установившуюся тишину.

– Не знаю, – тоже тихо ответил священник, опустив взор на свои руки, сложенные вместе на столе. – Никто не знает этого… Алкоголизм не лечиться, он проходит сам. Или не проходит вовсе. Обычно болезнь, которая вызвана самим же алкоголем помогает остановиться. Но, как вы понимаете, очень часто поздно это все… бывает.

– А многим вы помогли? – голос Веры Павловны зазвучал чуть громче, но менее уверенно.

– Многим! Но дело в том, – улыбнулся всем своим существом отец Георгий, – что для многих было уже поздно. Болезнь легко лечится на ранних стадиях, как известно.

Он встал, вышел из-за стола, подошел к Вере Павловне и, встав за ее спиной, продолжал:

– Вы понимаете… бросить пить очень просто. А вот не начать снова, да еще с большей силой и тоской – вот это задачка! Тут все средства хороши: и священник, и нарколог, и жена с детьми! Но никогда, никогда нельзя действовать не агрессией и наказанием!

– Это очень трудно наверно… – вымолвила Вера Павловна, чуть не заплакав.

– Трудно! – воскликнул отец Георгий. – Дело священника здесь – попытаться со стороны темных сил пьющего подойти к этому вопросу. Бог тут совсем, абсолютно не причем! Может быть, его и вовсе нет, но есть вера в него, которая может помочь…

Слова священника поразили бедную женщину. Она не поверила своим ушам: как это работник сана может говорить такие слова про господа?! Но смысл слов Георгия был ей понятен.

– А, что, если муж мой совсем не верит? Что тогда?

– А пускай поверит! – уверенно произнес святой отец. – Это необходимо ему самому. Богу, если он и существует, не велика потеря, если сгинет мученик Федор со свету. А помочь Он может. Но только, когда сам грешник поверит в исцеление и веру примет…

Здесь в кабинет святого отца вошел сам виновник разговора. Потупив взор, он сел на стул рядом с женой. С некоторой нервозностью помял в руках конверт снежно-белого цвета, в котором были «пожертвования» храму. Положил к перстам Георгия, сказал сурово, но в то же время – спокойно:

– Это Вам, батюшка! На храм и всякое такое…

– Спасибо, сын мой! Ваши пожертвования окажут нам великую помощь! – промолвил священник, привычным движением кладя конверт в ящик стола. – Для начала: ты должен остаться здесь, а жена твоя – уехать домой. Это обязательное условие.

– Я согласен! – снова вернулось ироничное настроение к Федору Семеновичу.

– Нечему тут радоваться, сын мой! – улыбка легко коснулась уголка губ отца Георгия, показав людям, что он все-таки тоже человек. – Через два часа у Веры Павловны обратная электричка. А ТЫ останешься здесь на неделю.

– Вы даже не посмотрели, что в конверте, – лукаво произнес Федор Семеныч.

– Ты очень глуп, хоть и седина в волосах твоих, – ответил Георгий и продолжил, обратившись к Вере Павловне. – Извините, моя машина в ремонте. Так что вам пора выходить, а то опоздаете на элеткричку. Просто следующая только завтра утром…

Разговор был прерван, т.к. отец  Георгий встал из-за стола и взглядом попросил Веру Павловну выйти. Жена попрощалась с мужем достаточно сухо, очень легко поцеловав того в щечку, и вскоре покинула сначала кабинет-келью, а потом и самую церковь.

 

Глава 5

Тишина церкви проникла в сущность Федора Семеновича. Он сидел в своем пластмассовом кресле со спинкой, смотрел в зашарканный пол и пытался  остановить  свою мысль на чем-то определенном. Однако же это не получалось и взор его упал на священника, который сейчас стоял рядом.

– Что мне делать, батюшка? – неожиданно для себя, мягко и даже как-то религиозно спросил Федор Туркин.

– Ничего. Иди молись и отдыхай, если хочешь, – также спокойно ответил священник. – Антонина проведет тебя в твои покои. Там есть все для тебя: иконы, кровать и тишина… Если иконы для молитвы тебе не понадобятся, сын мой, то оставь их… Главное – молись.

– Но я не знаю ни одной молитвы!

– Но слова? Добрые слова ты знаешь?

– Да , конечно знаю, – произнес  изумленный человек.

– Тогда говори молитву этими словами, – голос отца Георгия лился тихим, бархатным потоком. – Главное, чтобы ты говорил слова богу, а не дьяволу. Проси у него только то, что сможешь одолеть.

– А, если нет никакого бога все-таки?

– Ведь ты не веришь в это, – улыбнулся священник.

– Не знаю, батюшка…

– Дело не в знании, а вере – запомни это! – более грубо и властно промолвил Георгий. – Все, я должен уединиться… Антонина!

Через мгновение в келью вошла высокая, сухопарая женщина средних лет, одетая в темные одежды. Поняв, что от нее требуется, Антонина медленно вышла, взглядом поманив за собою Федора Семеновича. Вышли в помещение церкви, в котором теперь находилась одна женщина средних лет, мирно молящаяся на какую-то очередную икону на стене. Прошли чуть вправо и очутились у другой двери, такой же маленькой, что и дверь в келью настоятеля. Антонина приоткрыла дверь и жестом предложила войти Федору Семеновичу. Войдя внутрь, пациент храма очутился в крохотной комнатушке без окон. Длиною метра два с половиной и шириною метра в полтора, эта «палата» представляла собой нечто вроде скромной каюты небольшой рыболовецкой шхуны из старинных фильмов. Слева от двери располагалась старомодная кровать-полуторка; чуть ближе к двери был деревянный стул – пока пустующий; за кроватью, где, по логике, не плохо было бы находиться окну, стояла деревянная же, много лет назад лакированная, тумбочка, тоже не заполненная вещами. Противоположная кровати, стена почти вся была завешана различными иконами и молитвами, напечатанными на, хорошего качества, бумаге. Присел на кровати. Стал изучать художества на стене, но очень скоро устал, прилег на мягкую кровать и уснул. Усталость организма от впечатлений сделала свое дело.

Федор Туркин был разбужен легким, даже почти нежным поглаживанием ладони по голове. То была Антонина, принесшая уставшему человеку ужин: металлическую тарелку с картофельным пюре и небольшим кусочком какой-то жареной рыбы и, конечно же, хлебом. Поставила тарелку на тумбочку. Федор Семенович с радостью приступил к поеданию ужина. Потом принесли чай со свежей выпечкой.  «Батюшка ждет вас в саду»: произнесла Антонина, забирая грязную посуду, и улыбнулась женственно. Это насторожило его, но и было приятно.

На улице было тихо, но как-то весело. Стояла такая тишина, когда не грустишь ей, а радуешься. Теплый ветерок слегка колыхал верхушки разных  деревьев. Птицы в небе дружными стайками или приветливой одиночностью перелетали с макушки на макушку, невнятно разговаривая между собою. Вот-вот начнется дождик. Именно «дождик», т.к. вся эта вечерняя благодать, вся природная сущность сегодняшнего вечера не могли родить в природе ничего, кроме тихого, мерного шелеста легких капель о кроны деревьев, о позолоченную крышу, покрытую мохом крышу дворового сарая. В такую погоду не стыдно и простыть… Смеркалось. И это тоже грело простуженную душу страдальца. «Хорошо здесь! Тихо и спокойно, но… грустно без Веры и Кольки. Да и как там Ванька, в Москве?»: думалось Федору Семеновичу, пока он тихо шагал по крохотному прицерковному садику, в поисках настоятеля. Тот вскоре нашелся: он сидел в крытой беседке, в дальнем углу садика и, казалось, давно уже приметил вышедшего из церкви человека. Федор Семенович прошел под крышу, по которой глухим шепотом уже начал работать дождик…

– Здрасьти! – глупо-бодрым тоном произнес Туркин.

– Здравствуй! – ответил Георгий, скудно улыбнувшись. – Надоело внутри сидеть?

– Да… не знаю что и делать. Мысли разные бегают, – сказал Федор Семенович, потеребив пальцами правой руки волосы, как бы показывая свои «мысли».

– Сейчас пойдем дрова колоть, а завтра… тяжелая работа будет. Ох, тяжелая!..

– О завтра будем думать завтра, батюшка, – пытался шутить Федор Семенович. – А сегодня что ж: поколем и дровишки!

Отец Георгий решительно встал с места и бодрым шагом направился к сараю, у которого стоял огромный пень-стол для колки дров, сами дрова и два колуна. Принялись за дело тут же, с охотой. Федор в начале, взяв слишком быстрый ритм, уже минут через пять устал колоть вымокшие под дождиком дрова, поставил рядом с собой чурку по ровней, сел на нее. Закурил. Увидев это, священник слегка улыбнулся и сел рядом.

–  А вы вот что, совсем не пьете? – ехидно, но по-доброму спросил Федор.

– Почти нет. Да бог и не любит этого…

– Вы его спрашивали об этом?

– Как же! Спрашивал! – невозмутимо произнес отец Георгий. – И пить нельзя, и детей обижать нельзя… И много чего делать нельзя и все это знают, но продолжают это делать.

– А от чего же продолжают? – улыбка пропала с лица Туркина, а лицо приняло выражение искренней заинтересованности. Сигарета выпала из рук его, начиная тухнуть на земле. – Почему такие глупые-то люди?

– Да потому что в бога не веруют, – отвечал священник все также спокойно, устремив взгляд куда-то в пустоту.

– И что дает вера человеку? По вашим словам получается, что, если знаешь о существовании бога, то значит ты умнее?

– Я говорю не о знании, а о вере… – голос священника зазвучал тише, но еще уверенней.

– Совсем вы меня запутали, батюшка, – искренне недоумевал Федор, закуривая вторую сигарету подряд. – Так есть бог-то или нет все-таки?

– Бога, возможно, и нет, но умирать при нем только спокойно и можно… Без страха и самоунижения. Зачем же вам знать: есть бог или нет его, когда вера успокаивает сама по себе?

– Но ведь тогда правды нет?

– Есть правда, сын мой. Есть! – ответил отец Георгий, даже слегка ударив кулаком себе по коленке. – Она только в вере и есть! Кто этого не понимает – тот, конечно, ученый, умный, но несчастливый и злой человек.

– То-есть вы хотите сказать, что правда во вранье что-ли?!

– Правда только одна на земле – это бог. Все остальное – вторично и подчинено ему.

– А что такое наука, по вашему?

– Наука?.. Наука – это попытка понять, образумить действия бога, но не суть самого создателя, – произнес Георгий, все больше возбуждаясь. – Объяснить искры от фейерверка, а не обрадоваться самому фейерверку. Ты пойми, родимый: жизни твоей не хватит и всего времени существования человечества, чтобы понять причины божественной… Наука должна помогать Ему, а не раздевать.

После минутной паузы, Федор Туркин возобновил диалог:

– Я все же убежден, что вера в бога – это глупость и остатки былой неучености у людей… Ведь в бога-то верят, в основном, именно как в дядю доброго, что живет на небесах и решает все наши проблемы. И, главное что опасно – это то, что все надеются на жизнь после смерти и от этого не дорожат своей жизнью и не только своей… Ведь если выкинуть из головы всякие подобные глупости, то можно избежать тех бед, что мы совершаем каждый день! Можно тогда понять, что нынешний момент нужно беречь..

– Человек часто умен по отдельности, но народ глуп в целом, – перебил святой отец, посмотрев на этот раз в глаза оппоненту. – Человеку закон божий необходим!

– Все это очень как-то… пафосно что-ли, – менее убедительно проговорил Федор Семенович.

– Ну, ладно! Хватит на сегодня философии, – сказал отец Георгий, совершенно смягчившись. – Дровишки ждут!..)

Федор затушил в землю очередной окурок, с доброй энергией встал и продолжил колоть дрова. После этого разговора работа пошла лучше, эффективнее что-ли… Подумал: «как хорошо бывает поговорить с человеком. Не с самим собой, а с другим таким же. Высказать то, что накипело на душе. Сообщить оппоненту то, что тебе в нем не нравится или, наоборот, признаться ему в любви».

Вечером был легкий перекус: кусочек индюшатины с гречневой кашей, и овощной салат на постном масле. Федора пригласили на вечернюю молитву, но он все же не пошел, сославшись на усталость. Сон долго не приходил к нему. В голове яркими вспышками мелькал весь прошедший день. Мозг не покидала мысль о разговоре за колкой дров. «Может и есть бог-то этот? – думал Федор, лежа в своей скромной кроватке. – Может быть существование его оправдано?.. Но нет. Нет! Религия – это глупость и глупость отупляющая. Это временная помощь, но не исцеление вовсе…» Уже далеко за полночь он уснул. Ничего Федору не снилось.

Глава 6.

«Батюшка зовет на службу!» – этими словами Федор Семенович был разбужен. Антонина поставила на маленький столик возле кровати, завтрак. Он состоял из манной каши на молоке и стакана крепкого – аж до темноты, чая. Женщина улыбнулась материнской улыбкой и вышла из комнаты. Аппетит появился сразу же, не требуя своего «вызова».  Посмотрел на часы: было 7 часов. С наслаждением перекусив, Федор прошел к рукомойнику, бывшему сразу за дверью. Помыл руки и лицо. «Что же я тут делаю?.. Неужели для того, чтобы «завязать», нужно обязательно в церковь? – подумал он. – А пьющий еврей что: в синагогу должен идти?». Эта мысль подняла Федору Семеновичу настроение, и взбодрила его сонный дух. Прошел к алтарю, где уже стоял отец Георгий во  всем обличии духовника и держал перед своими глазами молитвенник. Он кинул быстрый, легкий, но надзирательный взгляд на Федора и начал петь молитву. Не совсем понятные слова лились мерным, основополагающим потоком человеческого бытия. Такое пение заставляет даже глубоко неверующего человека задуматься о чем-то тайном, неосознанном до крайности. «Молитва, продекламированная профессионалом, все же успокаивает» – подумалось грешнику. Но это сладкое впечатление длилось первые минут двадцать. Далее Федор Семенович понял, что существенно ничего в рисунке этого пения не изменится. И начал ждать, когда же все это закончится. Переминаясь с ноги на ногу, иногда теребя свои черно-седые волосы, он прождал часа полтора. «Зачем это? – подумал Федор, когда молитва закончилась. – Неужели бог так глуп, чтобы больше часа выслушивать одно и тоже? Причем, каждый день?..»

Неожиданно мысли его были прерваны дружеским хлопком по плечу. Оказалось, что утренняя служба подошла к концу, а отец Георгий подошел к Федору. «Ну, что, сердешный? – спросил лукаво священник. Странная улыбка, какая-то искренне-страдальческая, блеснула на его губах. – Пойдем, поможем богу?». Федор Семенович не понял, но кивнул утвердительно. В церкви находилось сейчас еще пять человек. Все они ждали чего-то. То были мужички непонятного возраста, одетые в серые и поношенно-синие одежды, обутые в кирзовые сапоги – тоже не первой свежести. Как и в какой момент молитвы они появились – не ясно. Они сгруппировались рядом с выходом на улицу и посматривали на священника. Отец Георгий подошел к ним, что-то сказал неслышно для Федора, потом подозвал его к себе. Подойдя ближе, наш герой смог разглядеть всю пятерку. Это были вполне обычные деревенские мужички, чьи физиономии землистого цвета излучали глубокую стадию алкоголизма и отвращение к «зеленому змию», одновременно. Взгляд их потухших глаз смотрел на человека заискивающе, плотно. Страшно не было, нет. Но, посмотрев на них, Федор Семенович ощутил свежее дыхание смерти. Зов оттуда – из глубин земли. Какая-то безнадежность определялась в голове, когда смотришь на этих потерянных людей. Именно потерянных, а не потерявшихся. Вроде бы разницы нет в этих словах, но когда ты потерялся, тебя можно найти. А вот, когда потерял себя сам, то здесь уже не выбраться, не найти выход… Познакомились. Двое из этих мужиков были совсем уж дохляки, и отец Георгий сказал в их сторону: «А вы только засыпать будете, ясно?».  Те кивнули согласно. Третий, здоровенный паренек в вязанной шапке-пидорке, назвавшийся Саней, был разумнее всех и был определен бригадиром какого-то сегодняшнего дела. Мужичок среднего роста, по имени Толик, беззубый и веселый отчего-то, предложил Федору Семеновичу лопату. Федор взял в руки инструмент, не забыв поблагодарить Толика. Пятый грешник был совсем уж молодой паренек, ушастый и грязный на лицо. Его вроде бы светлые волосы лежали бесформенными комками на голове, местами оголяя череп. Держался он скромно, но назойливо. Назвался Кирюхой. Как звались два «дохляка», Федор почему-то не запомнил. «Ну, Федор Семеныч, поступаешь в распоряжение Сани. Он парень простой, но лентяев не любит и может поддать за это!» – проговорил отец Георгий, весело улыбнувшись. «Да, я не… я это» – невнятно пролепетал Саня басовито, почесав затылок своей ручищей. «А что делать-то?» – резонно спросил Федор, обратившись ко всем. Вместо ответа святой отец перекрестил его и легонько подтолкнул к выходу. Лукавая, но искренняя улыбка не сходила с его губ.  Вышли из церкви. Прохладный, назойливый ветерок ошпарил разгоряченное лицо Федора. Нос ощутил движение приятных масс деревенского воздуха. То был особый аромат из домашних пряностей, лесной свежести, сырых трав, и резкой примеси леса и полевого разнотравья. Кроны деревьев близлежащего леса болтались в разные стороны. Воздушная живность уже на полную кружила в небе, призывая людей жить и работать. Сочетание нервозности от прохладной погоды и живая радость от лицезрения природы давали двойственное ощущение. С одной стороны, хотелось что-то непременно делать, действовать. Но, с другой стороны, было жгучее желание вернуться обратно внутрь, даже лечь в теплую койку и забыться долгим, оздоровительным сном. Закрапал моросящий дождик. Металлический купол, принимая первым в окружении капли дождя, принял вид совершено серый и хмурый. Настроение стало сложным, неопределенным. Посмотрев на отца Георгия, Федор Семенович не обнаружил на лице его никакого подобия улыбки. Природа подчинила себе и священника…

Но не только природа, точнее ее проявление – погода – смыла улыбку и со священника, и со всех остальных. К ним вышла Антонина, в одном сером сарафане, но в своем обычном сером же платке, прикрывающем прическу. Она обратилась к своему наставнику: «Усопших уже привезли, батюшка! Только что звонили… Ожидают!» Антонина улыбнулась отчего-то, посмотрев в глаза Федора. Снова он ощутил странную игривость в ее взоре. «Или показалось?» – подумалось ему.

Предвосхищение чего-то неприятного, отталкивающего овладело существом Федора Туркина. Он понял, что придется иметь дело с «усопшими». По наставительному кивку Сани, все работяги двинулись за ограду церкви. Кто-то закурил, стали слышны обычные шутейные разговорчики и смешки. Но когда пришли к месту, весь позитивный тон исчез. «Местом» оказалась окраина местного кладбища, что еще вчера лицезрел Федор Семенович и Вера Павловна. Оно вплотную подступало к церковному металлическому забору, как всевозможные магазины-бутики подступают к станции метро. Подошли к пустому месту, по соседству с огромным кустом ??? с одной стороны, и с заброшенной могилкой без ограды, с старинным бетонным крестом без таблички, с другой. Место это было вполне широкое, примерно десять на десять шагов. Саня, проворно обращаясь с лопатой, обозначил границы будущей работы. Получилось четыре на четыре шага. «Здесь четверо полягут. Так значит, метра три в глубину копать надо. Погнали, братцы!» – приказал Саня, первый начав копать. Первые двое, описанные нами «доходяги», несмотря на указание отца Георгия, вместе со всеми принялись за работу. Федор Семенович также включился в общее дело, как это всегда было и раньше. Разговорились. Из разговора Федор узнал, что копают они, конечно, могилу – для местных товарищей – алкашей. Очередная партия этих страдальцев полегла за последнюю неделю. Кто-то из усопших умер от долгой хронической болезни, связанной с водкой, одного зарезала жена, а кто-то просто отравился суррогатом. Мол, таким образом отец Георгий пытается отучить местных мужиков от пьянства, заставить их работать. Эффекта этому действию почти никакого не было. Обычно, похоронив своего «боевого товарища», мужики поминали душу усопшего раба божия, как водится. Это приводило к очередному опьянению и превращению человека в животное. Сам настоятель храма, конечно, пить не давал, да и денег тоже не платил за работу. Рассчитывался с ними лишь едой, дровами, сеном и прочим. Но повод, как говорится есть, и ладно.

Земля была мокрая, вязкая и тяжелая. Пока выкопали нужный котлован, изрядно устали. Чем дольше работали, тем меньше говорили – видимо, из-за усталости. Но этот нелегкий труд беззвучным шепотом сплотил этих людей. Общая цель, особенно такая горестная, конечно, объединяет. Наконец, Саня объявил о конце работы. Все выбрались наверх, сели на относительно сухие доски, у края могилы и закурили.

– А ты чего здесь, лечишься что-ли? – неожиданно обратился Саня к Федору Семеновичу.

– Да, типа того, – ответил Туркин, улыбнувшись. Говорить не хотелось – хотелось просто курить.

– Ну и как, помогает? – снова спросил бригадир с ехидцей.

– Да вроде пока не тянет.

– Ну, это пока запах не почуял…

– А я вот месяц могу не бухать! – воскликнул сидящий рядом с Федором, Кирюха.

– Да не бреши ты, балабол! – захохотал Толик, обнажив беззубость своего рта. – А позавчера кто к Лидке за пузырем ходил?

– Да то я на праздник брал. Скоро ж день этого, как его там… единства!

– Ну, точно – балабол! – повторил свой диагноз Толик. Он махнул рукой, встал и начал бросать вниз, на сырое дно будущей могилы еловые ветки. – Не верю, чтоб ты хоть каплю сохранил!

– Да и не верь,  беззубый! А я могу держаться… – слегка обиделся Кирюха.

– Ладно, хватит базарить! Веток набросайте, да инвентарь приберите, – отдал очередной приказ Саня, вставая тоже.

Все стали выполнять указание главного. Федор, бросая ветки ели, задумался. Его мысли закружили вокруг его нынешней жизни. Она, жизнь эта сегодняшняя, казалась ему никчемной и бессмысленной. Дети большие уже – скоро женятся и заживут сами по себе. Они с Верой Павловной совсем станут им не нужны. Ну, разве только – в качестве сиделок для их будущих детей. И что, в этом и есть тот пресловутый смысл жизни? Стоило ради этого страдать, терпеть лишения? Все ради того, чтобы жизнь на Земле не прекращалась? А зачем? Для чего?.. Эти вопросы назойливыми комарами лезли в голову, заставляли отвлекаться на них. Отвлекаться от простого, бездумного существования. «Так может быть в том и суть, чтобы не задумываться?..» – подумалось Федору, но мысль была прервана долгим гудком подъехавшей к кладбищу серой «буханки». Привезли мертвых. Водитель поставил машину задом к вырытому котловану, и вышел, открыв задние двери. Изнутри небольшого кузова показалось четыре гроба: два внизу и два сверху. Одни на других. То были простенькие гробики, обтянутые классической в этом случае красной тканью. Вытащили их из машины, расставили у бровки ямы, по два: слева и справа. Запах свежей ели усилился, т.к. из кузова УАЗ-ика вытащили еще целую охапку еловых лап. Делали все очень проворно, на автомате, почти молча. Даже не курили. «Ну, передохнем малехо», – провозгласил Саня, закурил и вытащил из пластикового черного пакета большой термос. Налил в кружку горячего чаю и предложил сначала Федру Семеновичу. Тот поблагодарил и, как можно быстрее, но и аккуратно, чтобы не обжечься, выпил напиток. Потом выпили и все остальные. Сели на скамейку у соседней оградки и, как водится, задымили сигаретами. Вскоре к ним начали подходить первые скорбящие: две пожилые, хронически плачущие женщины в черных платках, трое мужчин (тоже уже седовласых) и молодой паренек в современном прикиде – видимо, городской обыватель. Все работники встали, рассудив, что сидеть в подобной ситуации не прилично. «Который наш-то?» – спросила одна из женщин, трогая гробы. Ответа не было, ведь никто не знал его. И тут она начала открывать гробы, приподнимая крышки. Для нее, да и для всех присутствующих это было нелегко, потому как «своего» она нашла только в последнем, четвертом гробе. Открыв его, лицо женщины исказилось в нервном смятении, глаза расширились до предела, а всю окружность оглушил неистовый крик женщины, потерявшей своего сына. Все почему-то сразу поняли, что это был именно ее сын. Женщина попыталась залезть в гроб, но один из мужчин, пришедший вместе с ней, остановил ее. Она запричитала бессвязно, закрыв лицо руками.

Федор Туркин был обескуражен. Его жизненный опыт разбился о простую, каждодневную человеческую смерть. Он страдал сейчас вместе со всеми, как бы оказался причастным к этому горю. Именно теперь захотелось ему выпить. Да что там выпить! Он захотел нажраться до потери сознания!.. «Вот как странно устроен человек, – подумалось Федору, – люди мрут как мухи от водки, а увидев это, так хочется выпить!» Ему захотелось непременно уйти отсюда, убежать! Закрыться от мира! Желание бросить пить, если и было, то было накрыто страхом, стрессом. А лучшее лекарство от стресса – это вино… Вскоре к месту погребения повалил народ и места, которого, казалось, будет в избытке, стало не хватать. Сюда пришло почти все село. Было много пожилых женщин, много меньше стариков, а также алкашей. Последние были уже навеселе. Шутка ли – полдень уже! Прощание было скромным и совершенно лишенным суеты. Это очень удивило Федора. Казалось, что все настолько привыкли к такому времяпровождению, что делали все машинально, буднично. В разговоре с Толиком, Федор Семенович узнал, что одна из вдов не явилась на похороны своего мужа. Но удивителен был не сам факт не явки вдовы, а причина этого. Она просто была пьяна! Вдова не пришла на похороны мужа – алкоголика потому, что была совершенно пьяна!.. Пока прощались, снова пошел моросящий, мерзкий дождик. Федор очень продрог и очень обрадовался, когда получили сигнал к закапыванию спущенных гробов. Тут вновь возобновился женский плач и мужское молчание. Все закончилось для этих бедолаг, что навсегда были заколочены гвоздями. Федор Семенович посмотрел на своих товарищей, которые стояли у края могилы, опустив головы. Лица их выражали не только совместную скорбь, но и что-то другое читалось в их взорах. То были личные переживания, личный страх. «Ах, как хочется выпить сейчас!» – вновь подумал Туркин и, без согласования с бригадиром, пробрел неспешно в церковь…

***

Проснувшись рано утром от легкого прикосновения руки Антонины к плечу, Федор Семенович узнал, что два его вчерашних напарника, два «дохляка» отдали богу душу ночью… Это известие ударило его по голове. Мозг был явно не готов к такому старту. Федор присел в кровати, опустил голову вниз и обхватил ее руками. Потом он немного пришел в себя, поблагодарил Антонину за печальную, но все же новость. Отказался от завтрака, попросив лишь чаю покрепче. Чай заставил нервную систему сосредоточиться и успокоиться. Через некоторое время в келью вошел отец Георгий. Он молча сел на кровать рядом с, застывшим в позе думающего философа, Федором Семеновичем.  Уставил свой взгляд примерно в ту же невидимую точку, куда смотрел и Федор. Произнес сухо:

– Это жизнь, сын мой…

– На хрена такая жизнь? – сказал Федор тихо, не переставая смотреть в свою невидимую цель.

– Другой не было и не будет, – ответил на риторический вопрос священник. Вообще, вид его был хоть и грустный, но вполне бодрый и жизненный. – Они бы все-равно скоро умерли…

– Да что вы такое говорите?! – вдруг взорвался Федор Туркин. Он вскочил с кровати, тряся кулаками над головой. – Они же вчера со всеми с нами… копали, плакали даже. Они ведь жить хотели! Хоть вот так, плохо – как могут, но жить!

– Но что можно поделать? – отвечал отец Георгий, совершенно никак не поменяв ни позы своей, ни даже тембра голоса. – От наркомании еще нет спасения, нет лекарств. Если человек не захочет бросить пить всем своим существом, то ничего не выйдет.

– От этого не легче… – провозгласил Федор Семенович, немного успокоился, и обратно сел на кровать.

Вид его сегодня кардинально изменился, по сравнению со вчерашним днем: лицо помялось, белки глаз пронизывали красные нити, даже как будто плечи слегка опустились. Казалось, что седых вкраплений в когда-то жгучей черной шевелюре стало больше за одну ночь. Чего было больше: физической усталости или морального «вреда» – неизвестно. Может быть, все вместе отложило отпечаток на внешний и внутренний вид Туркина. Что он хотел сейчас – этого даже он сам не понимал. Но явный дискомфорт в душе был виден даже со стороны.

Решив как-то разрядить напряжение, отец Георгий предложил Федору прогуляться по редколесью, что примыкало к другой стороне кладбища. После недолгих споров, Туркин согласился. Минут через пятнадцать два человека, один – в рясе, другой в обычной кожаной куртке и темно-синих джинсах мирно прохаживались по подобию парка. Один курил табачный дым, другой дышал этим и воздухом.

– Знаете, чего хочется щас? – спросил Федор Семенович, смотря вниз, под ноги.

– Выпить?

– Не просто выпить, а нажраться как свинья, – ответил Федор, и взор его ожесточился.

– И что произойдет потом?

– Не знаю, что потом… а сейчас легче станет.

– Кому?

– Мне, батюшка, мне!..

– Не станет легче. – Отец Георгий остановился перед изрядно обгоревшей березкой, сразу за небольшой канавкой, разделяющей тропинку и редколесье. Посмотрел на черный уголь, в который превратилось когда-то буйно растущее русское дерево. Потом с искрой возбужденной грусти обратился к Туркину:

– Ни тебе не станет легче, ни родным твоим!.. Вот, посмотри на эту сгоревшую березу. Она уже не живет, хотя находится среди жизни, остается элементом этой жизни…

Туркину нечего было сказать. Продолжили прогулку.

– Пожалуй, я уеду, батюшка, – робко произнес Туркин после почти десятиминутного молчания.

Подошли к старой, заросшей деревянной скамье на краю тропинки. Видимо, эта полузаросшая тропинка когда-то была красивой, уютной дорожкой посреди парка. Отец Георгий потрогал ладонью сиденье скамейки, определил относительную ее сухость и присел. Тоже сделал и Федор Семенович.

– Когда ты хочешь уехать? – спросил отец Георгий умиротворенно.

– Сегодня… или завтра. Но как можно скорее! – проговорил Федор нервно. Но продолжил с улыбкой. – Не помогает мне ваша церковная терапия, святой отец…

– Так и не поможет, сын мой. Тут ведь как… Все, что нас окружает, все эти условности и придумки – все лишь для того, чтобы менять наше существо. Но не наоборот. Только ты сам можешь изменить себя… Ведь ты признаешь, что пить – это плохо?

– Конечно.

– И то, что это мешает нормальной твоей жизни?

– Да, батюшка… это так.

– Тогда не пей! Ведь у тебя есть люди, ради которых стоит не пить?

– Это моя семья.

– Вот именно. А, если бы не было семьи, то мотивация не пить – это создание этой самой семьи, или еще какие другие мысли!

– Спасибо, батюшка! – сказал Федор, посмотрел открытым взором в открытые глаза Георгия. – Но я поеду сегодня вечером…

– Но деньги за неустойку не возвращаются! – произнес святой отец, улыбнувшись вполне мирской улыбкой.

Вечером того же дня, 8-ми часовой электричкой Федор Семенович Туркин, совершенно трезвый, уехал из местечка «N». Бросил ли он пить? Ответа на этот вопрос не было, и нет.

Глава 7.  

Временное поселение мужа в сельской церквушке подействовало на Веру Павловну двояко: с одной стороны, так ожидаемое излечение Федора от злого недуга придавало ей сил и положительных эмоций; с другой стороны, расставание с супругом несколько деморализовало. Все-таки привычка – дело серьезное, а привычка жить в паре – вещь крайне въедливая. Весь день Вера Павловна думала: как там Федя? Что с ним сейчас? Поможет ли православная церковь и конкретно – отец Георгий бедному ее мужу? На работе Вера Павловна делала все машинально, и только  огромный ее опыт в работе не позволял наносить людям, пациентам больницы, физический и моральный вред. Лишь коллеги по работе несколько раз спрашивали об ее состоянии, заметив профессиональным и житейским взглядом, некоторую подавленность Веры Павловны и ее нездоровый вид. На это она отвечала тем, что слегка не высыпается по ночам из-за обычных возрастных изменений. Но все коллеги по больничному штату знали, что муж ее, Федор Семенович снова запил и попал в какое-то «заведение». Откуда они знали об этом, Вера Павловна не понимала никоим образом, ведь сама ничего никому не сообщала, даже «по секрету». И хотя они и не говорили ей словами о своей осведомленности, но взгляды их были очень красноречивы в этом вопросе. Да ей, в принципе, было и все-равно: знает, кто о проблеме ее мужа или не знает. Для Веры Павловны главным был ожидаемый результат, а современные терзания она, как и большинство русских женщин в подобных ситуациях, готова была и потерпеть.

Дома было спокойно, но тревожно. Первым вечером они с Колей ужинали и мило беседовали о разном. Отсутствие пьяного папы было очень комфортным событием, но отсутствие трезвого папы давило тяжестью непривычности.  После ужина сели смотреть какой-то семейный сериал, что, кстати сказать, большая редкость в нынешнее время. Дело в том, что Коля безмерно уважал свою маму и всегда терпел до последнего, чтобы не сорваться в пучину интернета. Общались.

– Да как он может так говорить?! – в телевизор возмущалась Вера Павловна, уютно расположенная в небольшом кресле, обитом флоком.

– Да он тупой, – отвечал ей Коля с усмешкой.

– Он не тупой, а сволочь! – восклицала Вера Павловна, не переставая глазеть в «ящик» и не понимая, что сын ее сейчас слегка пошутил. – Как таких земля-то держит?

– Мам, да это кино! – возразил сын, вставая с такого же как у мамы кресла. На нем последние несколько лет сиживал отец семейства, смотря спортивные трансляции и, конечно же, новости.

– Ты куда это? – все так же, не меняя своей диспозиции, вопрошала Вера Павловна.

– Пойду пройдусь… А Что?

– Купи молока, вот что!

– Хорошо, мам…

Через пару минут входная дверь издала звук своего закрывания – хлопок, а Вера Павловна вдруг загрустила. Ей стало так скучно и грустно, что тяжелая слеза скатилась ей на щеку. Сериал перестал быть интересным , и она опустила свой взгляд на пустое кресло, рядом с собой. Она скучала по мужу.

 

Вспомнился один случай из их бурной совместной жизни. То был день рождения какого-то друга и соратника семьи, некоего Сашки Редькина. Они с Федей Туркиным дружны были еще со школьной скамьи и не раз гуливали в длинных питерских ночах, били кому-то морды, сидели за в отделениях милиции за хулиганство, даже приударивали за разными прекрасными особами… Последнее обстоятельство всегда и, вполне естественно, злило Верочку. Но каждый раз Федя уверял, что любит и боготворит только ее. На этот раз, как водится, все изрядно напились и пошли гулять по ночному Петербургу. Было начало 90-х и, знающие люди, помнят все особенности того времени: полное разгильдяйство властей, беспредел на всех уровнях государства, хаос и анархия и в клозетах, и в головах. Верочка было достаточно сексуально-привлекательной девушкой, что придавало много головной боли начинающему инженеру-электрику, Федору Туркину. На этот раз к девушке прилип очередной кавалер, прямо на улице и очень, прямо, скажем, пошло и недвусмысленно: он схватил ее за мягкое место на глазах ее парня. Парень, т.е. Туркин Федя, ударил наглеца в челюсть, отчего последняя изволила сломаться. По классическому мировому сюжету, нахал оказался крупной шишкой: сынком начальника районного отделения милиции. Уже на следующий день Туркина вызвали в милицию, а через пару дней дали условный срок. После чего, под видом извинений, он посетил больного в больнице (извините за тавтологию) и сломал ему нос. За это Феде светил настоящий срок, но тут уже вступились знатные родственники Верочки, которые отмазали жениха, посоветовали ему поменять и место работы, и место проживания. Настоящая, истинная любовь пришла к Вере именно после этого случая. И дело здесь было не в сломанной челюсти и носе, а в чем-то другом, чем-то более глубинном и интересном…

Вечером пришла старая во всех отношениях подруга, Наталья. Они вместе учились еще в школе и знали друг друга очень хорошо. Многим делились и очень часто сплетничали, даже о своих мужьях, даже о том, о чем говорить-то стыдно в приличном обществе. Наталья была веселой, задорной женщиной не малых уже лет, маленького роста, с шикарной копной ненастоящих рыжих волос. Носила старомодные очки с очень толстыми линзами, что придавало ей давно забытый,  советский вид. Вот и сегодня Наталья пришла «посмотреть какой-то сериал».

– Ну, как твой-то? – оживленно спросила Наталья, усаживаясь в кресло, рядом с Верой Павловной.

– Пока не знаю, Наташ… – обреченный ответ был произнесен тихим, уставшим голосом.

– А ты не унывай! Бог он поможет, не сомневайся.

– А есть-ли  бог-то этот?

Подруга на мгновение оторвалась от экрана телевизора, очень сильно удивившись.

– А ты сомневаешься?

– Да уж и не знаю, Наташенька. Не знаю… – произнесла Вера Павловна удрученно. Взгляд ее прыгал по сериалу, но не фиксировал мысли на нем. – Кажется, будто он то есть, то куда-то пропадает.

– Перекрестись! – воскликнула Наталья, сама перекрестившись неумело, но подобострастно. – Бог терпел и нам велел, как говорится.

– А зачем терпеть? Почему нельзя жить и радоваться всему вокруг, и себе?

– Ну… ты это, – замешкалась с ответом Наталья, – не крути всякое! Не ты первая, не ты последняя!

– Да уж я это все раз сто слушала. А легче не становится.

– Не переживай, подруга! – проговорила Наталья, прихватив Веру за руку. – Все образуется. Не будь такой пессимисткой!

– Надеюсь, – тихо, задумчиво промолвила Вера Павловна. – Очень надеюсь…

И весь разговор. Точнее – содержательная его часть. Во все остальное время, когда общались подруги, ничем более существенным они не обменялись. Почти в десять часов пришел Коля(?), который хоть и был уже взрослым парнем, но от материнской заботы отказываться не спешил. Мама была вынуждена проводить подругу, чтобы покормить своего сына.

– Опять сплетничали? – поинтересовался сын за ужином. Сарказм перемешивался с любовью.

– А что ж нам еще делать, старым теткам? – ответила Вера Павловна, улыбаясь через силу. – Я все места себе не найду, Коль…

– А что, от папы нет вестей?

– Нет, телефон так и не отвечает, отец Георгий сказал, что папа еще вчера покинул монастырь…

– Ты думаешь, что не помогло?

– Да не знаю, сынок… Кабы чего хуже не случилось, – растерянно проговорила Вера Павловна, грузно сев на стул перед кухонным столом.

– Тогда давай в милицию заявим что-ли? – Коля совершенно перестал ужинать, не съев и половины вкусной материнской порции.

– Да я уж думала об этом…

Решили на утро идти в отделение милиции, подавать в розыск. Но ночью произошло событие, поменявшее их планы на следующий день.

 

***

Последний разговор святого отца и страждущего грешника произошел в автомобиле попа, в новеньком мерседесике, который он приобрел на пожертвования какого-то бизнесмена, больного раком на последней стадии. Георгий получил эти шальные деньги пол года назад и, решив, что в данное время церковь ни в чем не нуждается, купил себе иномарку на церковные, естественно, нужды. И вот сейчас святой отец и Федор Туркин сидели в этом автомобиле и мило беседовали. Отец Георгий склонился к нему. Лицо приблизилось к лицу, почти вплотную. Нос к носу. «Зачем? подумал Федор. – Неужели он хочет меня поцеловать?» Но нет – губы продвинулись дальше, колючая, плотная борода щекотнула щеку. Теплое дыхание коснулось уха. Через какое-то время, неизвестное человеческому исчислению, в ушную раковину Федора вошли слова. Они прозвучали спокойно, даже игриво. «А никакого бога-то нет», – произнес святой отец. Туркин тут же отскочил от священника как от дьявола, резко открыл дверь и выпрыгнул наружу. Он шел очень быстрым, энергичным шагом по мокрому асфальту перрона, натыкаясь своим сильным плечом о пассажиров, направляясь в кассу, чтобы купить билет и скорее, как можно скорее покинуть это место! Но вместо покупки счастливого билета, наш герой,  может быть по какой-то таинственной ниточке, связывающей всех алкоголиков, встретил у дежурного ларька двух зевак. Оба были классическим олицетворением  русского мужичка, но уже в последней стадии своих жизненных потуг: обильные грязные пакли волос на голове, землистого цвета ехидные физиономии, перепачканные всесезонные одежды и вечный спутник – едкокислый запах мочи. Слова, обращенные к продавцу – молодому кавказцу вырвались сами собой: бутылочку водочки! Зашли в ближайший сквер, сели на мокрую скамейку, вспугнули ленивых голубей и принялись бухать. Серое небо внезапно, на какое-то мимолетное мгновение показало тройке пьющих людей свое солнце, но тут же закрыло его. Снова серость природы нависла  над ними всей своей тягучей мощностью. Но зачем настоящее солнце, когда есть искусственное?.. Что было дальше – этого Федор Туркин почти не запомнил.

Проснулся он в каком-то темном, воняющем всей палитрой отрицательных запахов, месте. Сверху что-то капало, снизу поддувало сыростью, спину ломило от твердой поверхности, на которой он лежал. Осторожно он присел и увидел себя в подвале, сидящим на паре труб то ли отопления, то ли нет, т.к. они были холодные. Рядом не было никого, лишь наглая крыса грызла шнурок на его ботинке. Федор Семенович с отвращением отпихнул мерзкую тварь и встал на ноги. Под ногами зазвенели пустые бутылки, оступаясь о которые, Федор робко зашагал по подвалу в поисках выхода. Никого рядом не было, что вызывало искренне удивление.

«О, божечка милостивый!» – такими словами был встречен Федор Туркин на пороге своей квартиры. Он был очень помят алкоголем и недельной уличной жизнью: одежда имела цвет грязного асфальта и чернозема, ботинки где-то потеряли шнурки, лицо сильно опухло и имело цвет того же асфальта в весеннюю непогоду; грязные, запутанные пакли черно-седых волос, неприятная щетина…  Жена узнала мужа только по глазам, которые смотрели сейчас на нее тускло, грустно, испуганно.  Едко-кислый запах, исходящий от него, резал носовые рецепторы как меч плоть . Почти целую минуту немая сцена происходила на пороге квартиры Туркиных. Только после того, как из глаз Веры Павловны брызнули слезы, оцепенение прошло. «Проходи, Федь!» – пробормотала она, помогая своему мужу пройти внутрь. Переступив  порог своей квартиры, Федор первым делом прошел, не разуваясь и не снимая одежды, на кухню, сел на табуретку перед столом. Какой-то застарелый сатирик, за стеной изрыгал из телевизора свои глупые шутки. Ночной город шумел привычными звуками, жизнь текла несмотря ни на что. Федор достал из кармана «малек» водки и опрокинул его в рот. Потом закрыл глаза, слегка поморщившись, открыл их и сказал жене, стоящей за его спиной, голосом приглушенным, лишенным мужской силы жизни: «Ну, вот я и вернулся из церкви, Верунь… Завтра еду в наркологию. » Она подошла близко к мужу, обняла его крепкую, грязную шею и ответила спокойно, даже с достоинством: «Я люблю тебя, Федечка».

 

 

Глава 8. 

Федор Семенович плакал. Воспоминания о том вечере, да и обо всей ситуации, предшествовавшей попаданию его сюда, в белую клинику с черной душой, заставили его плакать. То были мужские, медленные слезы безысходности. Когда мысли об утраченном не дают телу быть сильным… Красивый парень с копной светлых волос на горячей голове отошел к писсуару. Вернувшись, он увидел тишину в позах своих товарищей. Федор Туркин держал в зубах не подожженную сигарету. Светловолосый парень, которого звали Колян, поднес Федору зажигалку, помог ему прикурить и начал свой рассказ…

Рассказ Коляна, 25-ти лет.

Все началось еще в армии. Он служил в ракетных войсках, недалеко от Москвы, в N-ской области. Служба проходила, как и у всех: совсем не сладкая в первый год, не сладкая в дальнейшем. Если до поступления в ряды нашей доблестной российской «милитарии» Коля практически не употреблял алкоголь, то здесь, среди преобладающего необразованного населения, ему пришлось достаточно часто прикладываться к стакану. Сначала это было не очень приятно, непривычно. Но потом он пристрастился к этой привычке, даже порой, не мысля свое существование без бутылочки «горячительного». Большой проблемы он в этом не видел, полагая, что после демобилизации эта потребность пройдет, как и необходимость, например, вставать в седьмом часу утра каждый день. Также было и с курением сигарет: если ты не куришь, значит, ты, либо гей, либо очень хочешь поработать. Прошли долгие месяцы воинской службы, но привычки, приобретенные в ней, не выветрились, в отличие от стойкого запаха солдатских портянок. Новые старые друзья в первый же день возвращения из армии потребовали от Коляна серьезной «проставы». Так начались его гражданские будни. Начались тем, чем закончились армейские…

Как ни странно, но его девушка – красивая, миниатюрная блондинка с приятным личиком и шикарными формами, по имени Леночка, все-таки дождалась его (хочу подчеркнуть, что это, тем не менее, не фантастический роман), несмотря на 3 акта сексуального взаимодействия Леночки с его же приятелями. Коля узнал об этом, но простил. Чувства нахлынули с новой силой и окунули обоих в океан страстей. Закрутилась лихая, после армейская жизнь, полная безрассудства и чистой радости. Один дружок как-то предложил «курнуть травки» и Коля, как это было с ним в армии, не решился отказаться от предложения, боясь оказаться белой вороной. Вмешательство родителей, обычных инженеров российской индустрии, никак не отражалось на образе жизни  Николая.

Все же случился один разговор с мамой, после которого кое-что изменилось.

– Ты не устал гулять, сына? – спросила усталая и обеспокоенная мать, накладывая сыну порцию борща на кухне. – Что молчишь?

– Мам, я же говорил: отдохну немного и пойду работать, – нервно ответил Коля, копаясь ложкой в тарелке красного супа.

– Так сколько ж можно? – воскликнула мама, теряя самообладание. – Почти месяц ведь уже прошел!

Она села напротив, за стол. Сложила свои когда-то красивые, а сейчас мозолистые от семейной жизни руки на столе. Ее тусклые глаза умоляюще смотрели на Николая.

– Мам, я вот завтра пойду в отдел кадров, на завод и устроюсь. Меня уже зовут, я узнавал…

– А почему не сегодня? Ведь еще только девять утра!

– Сегодня не могу. Надо… Толяну помочь с мотоциклом, – ответил Коля, пряча глаза в борще.

– Опохмелиться тебе хочется, вот что! – мать не выдержала, бросила в сына мокрое полотенце и выбежала из кухни.

Коля опустил ложку, вонзил руки в свои, начавшие уже отрастать, густые светлые волосы. Аппетит исчез, он встал из-за стола и вскоре вышел из квартиры. Нельзя сказать, что сразу после этого короткого диалога с мамой Коля пошел на работу. Но именно теперь что-то изменилось в его поведении. Он стал чуть меньше пить, чуть реже курить всякую афганскую гадость и примерно через неделю устроился-таки на работу. Его приняли без особой радости, т.к. время советского производственного идеализма прошло, переменившись в капиталистический хаос. Времени на вредные привычки, казалось бы, стало намного меньше, но молодецкое здоровье позволяло Николаю работать днем и предаваться разврату ночью. Леночка поддерживала его в этом. Вскоре эта идиллия оборвалась очень резко. Виной тому… неожиданная смерть Лены. Она захлебнулась собственной рвотой в своей собственной квартире, на своей кровати…

Коля очень страдал поначалу. Но потом, оправившись от шока, примерно через неделю после смерти возлюбленной,  закутил с новой силой. Нашел себе новую девушку, по имени Светочка. Стал больше пить, пропускать работу и, вскоре, был уволен.

Однажды поутру в средней бедности квартиру, в которой жил наш герой, вошел серьезно – иронического настроя средних лет человек в белом халате. То был врач-нарколог. По-моему, это самый несчастный вид медицинского персонала, т.к. еще ни одному представителю данной профессии не удалось достичь окончательного успеха в своем деле. Проще говоря, еще ни один нарколог не вылечил ни одного алкоголика. Конечно, можно защитить этих специалистов, обратив внимание на онкологов, которые вряд ли могут вылечить больного на 4й стадии ракового заболевания. Но тут все же есть значительные перспективы и даже подвижки. Дело же врача – нарколога, по мне, дело безнадежное…

Тем не менее, данный медицинский персонаж оказался лицом к лицу с Колей и его проблемой. Внешность нарколога располагала к выздоровлению: легкая седина на черных густых волосах, хитрый приятный взгляд голубых глаз, прямая осанка и белоснежный медицинский халат – весь этот набор не оставлял ничего другого, как благоговеть. Назвавшись Егором Николаевичем, врач прошел туда, куда указала ему мама больного, а именно в его маленькую светлую комнату. На полуторной кровати старого образца возлежал страждущий, закутавшись в непонятное месиво из пожелтевшего от времени одеяла, коричневого покрывала и каких-то одежд. Увидев доктора, Колян дернулся, полуприсел и уставился на Егора Николаевича мутным, но тревожным взором.

– Вы кто? – глухим голосом спросил больной.

– Зовут меня Егор Николаич, я пришел помочь вам, молодой человек, – ответил доктор, широко улыбаясь.

– Мне ничего не надо, – проговорил Колян, отворачиваясь к стене.

– Я присяду? – спросил Егор Николаевич и сел на краешек кровати, не дожидаясь разрешения.

Мама стояла тут же в комнате, у двери. Она явно очень страдала, но была рада приходу этого человека. Ее сын погибал и это, как она думала, было его последним шансом на возвращение к нормальной жизни.

– Давно пьете? – спросил доктор.

– Если сильно, так с неделю где-то, – ответила за сына мать. – А, вообще, так это… месяца три уж. Как с армии вернулся, так и пьет.

– Понятно, – промычал доктор, доставая из своего вполне массивного сундучка тонометр. – Сейчас померяем вам давление, молодой человек, и поставим капельницу.

Медицинские манипуляции продолжались с пол-часа, после чего, молодой человек уснул сладким сном надежд на трезвое будущее. Пока доктор собирал в мусорное ведро осколки своего лечения, мама смотрела на своего сына. Это был взгляд одновременно страдальческий и любящий, с безусловной верой в правду произошедшего. Она надеялась на волшебство, на то, что эти бесконечные использованные склянки полностью излечат ее уставшего от глупости своей сына… Случаются ли чудеса в жизни? Посмотрим…

***

«Ничего нет выгодней для настоящего коммерсанта, чем человеческая глупость – обширная и массовая. Можно сколько угодно долго тянуть деньги из людей, впаривая им откровенную гадость, а потом, когда по какой-то опять же случайной глупости они поймут, что их обманули, то  необходимо впарить им противоядие! И они с радостью купят и его!  Капитализм – вещь очень простая и удобная. Это легкий способ заработать, используя нас, глупых и ленивых людей. И это им, бизнесменам можно простить, т.к. мы в этом повинны сами. Но вот когда наживаются на человеческом несчастии и явном горе, то прощения нет им, людям без души и мысли!..»

Эту, как он полагал дурь, Коля написал еще очень давно, когда учился в 10м классе. Но сейчас, когда он проснулся после лечебного сна, то вспомнил наизусть свои слова и поразился их силой и глубиной. Коля медленно присел в кровати, ощущая легкое головокружение. Первым его желанием было промочить иссушенное горло… пивком! Однако чувство какой-то совести немного мешало ему прямо сейчас пойти и выпить целебного нектара. Да и мама весело хлопотала на кухне за стеной, веря в то, что посещение врача-нарколога исцелит ее несчастного сына.

Ровно через день Коляну позвонила его Светочка, предложила пойти погулять. Встретившись на углу Советской и улицы Ленина, молодая парочка медленно и вальяжно зафланировала вдоль широкой, живой Советской улицы. Девушка была одета достаточно прохладно, не по погоде(ведь стоял уже грозный ноябрь): легкие демисезонные кожаные ботиночки, неприлично длинные ножки окружены тонкими черными колготками, еле видимая из-под дутой курточки джинсовая юбчонка, ну и красивая головка со средней длинны каштановыми волосами, без шапки. Всегда одевающийся по погоде Коля выглядел более логично: теплые ботинки, толстые синие джинсы, дутая куртка и шапка. Они брели вдоль оживленной улицы, говорили тихо и все по делу. В руках Светочки весело поблескивала баночка джин-тоника, придавая девушке радости и жизненных сил. Молодой человек наоборот, был скучен, угрюм. Но вот, спустя минут двадцать мы видим совершенно другую картину: двигаясь в обратном направлении, парочка веселится уже обоюдно, а в руке молодого человека играет всеми красками вечернего настроения бутылочка дорогого пивка…

 

Глава 9. 

/Но хватит об алкоголе. Читать только про это, думается мне, моему собеседнику не интересно. Внесем что-нибудь захватывающее, человечное! Если мой воображаемый друг и товарищ  дошел своими пытливыми глазами до этого места (что сомнительно), то я просто обязан в награду как-то оживить мой скучный рассказ чем-нибудь более интересным./

В этом монологе Коляна, начавшемся в курильном отделении туалета наркологической больницы, а продолжавшемся уже в палате, было много срывов, перебежек с одного на другое. И это не мудрено. Но было в нем и кое-что единое, красной нитью прошедшее сквозь все ляпы и неточности – это безусловная любовь к матери. Коля был единственным ребенком у Натальи и Петра Костылевых. Отец работал моряком дальнего плавания и редко бывал дома. Он мало воспитывал своего сына, полагая, что главная его, отцовская задача – это материальное обеспечение потомства. Наталья Костылева в этом соглашалась с мужем, но думала ли она также?.. Все это обеспечило тонкую, но очень прочную связь сына с матерью на всю жизнь. Отец умер еще когда Коля учился в школе – не утонул, не был убит пиратами. Просто вышел ночью за сигаретами, был избит тремя перспективными тинэйджерами, да и умер себе в больнице от полученных травм. Это еще больше укрепило родственную связь матери с сыном. Но потеря отца, пускай мало участвовавшего в воспитании Коли, выкинуло его на улицу со всеми вытекающими последствиями. Показатели в учебе, понятное дело, резко снизились. Мать перестала как-то влиять на собственного сына. И лишь вложенное что-то в самом детстве, возможно даже работа какого-то сильного гена, не позволили Николаю скатиться до самого дна, до наркотиков тяжелого действия.

Был у него друг, Сашка Краснов – отъявленный драчун, убежденный троечник, но очень добрый и отзывчивый для своих,  товарищ. Как-то раз, бессмысленно прогуливаясь по дворам и переулкам их небольшого поселка, Сашка и Колька наткнулись на бездомно гуляющую собаку неизвестной породы. Похожа она было на обычную дворнягу, но взгляд говорил о каком-то неподдельном благородстве. Сашка сразу проникся любовью к этой сучке, назвав ее Счастье.

– Почему «Счастье?» – спросил Колька, склонившись к собачонке, весело повиливающей коротким недлинным хвостиком.

– А разве не счастье что-ли? – ответил друг. – Она шла себе, чуть не подыхала, а тут оп! Счастье!

– Ну, так это мы ее счастье ведь, а не наоборот? – возразил Коля.

– А какая разница? – не унимался Сашка, по-хозяйски потрепав собачку по загривку. – Тут как ни крути, все счастье получается!

Так и пришли мы к Коле домой: Счастье, Сашка, да Коля. Но мама их радости не поняла и сначала была просто в бешенстве от грязной, вонючей животинки. Колькин друг включил все свое красноречие и обаяние, чтобы убедить маму Наташу не прогнать всех нас на улицу.

– А почему ты свое Счастье домой не привел ,а? – спросила мама, немного подобрев после бури эмоций, наливая нам ароматные кислые щи.

– Да у меня тетка… злая больно, – ответил Сашка, пряча взгляд в тарелке с супом. –Я, когда в том гОде домой морскую свинку притащил, так она сказала, что либо я, либо она. Двух свиней в доме она не вытерпит!

Тут, все еще суровый, взгляд у мамы сменился на добрый и ироничный. Она потрепала сорванцов за густые загривки волос и сказала: «Ладно, любители животных. Пускай поживет пока у нас ваше Счастье!» Так и жила собачка со странным именем у нас все лето. А потом чего-то съела во дворе или еще чего приключилось, но сдохла она очень скоро, за три дня. Сначала она перестала есть, потом ходить, хвостик свой небольшой поджала, вздохнула почти по-человечески и скончалась. Колька с мамой очень переживали, не знали как и передать страшную весть Сашке. Но вскоре он сам прибежал к ним, как всегда неожиданно, как шторм или молния. Увидев печальную картину, друг поник весь как-то, даже всплакнул, чего за ним никогда не водилось. Похоронили Счастье друзья недалеко от поселка, в сосновом перелеске. Были трое: мы с Сашкой, да копатель – дядя Степан, Колькин сосед. Он все время похорон удивлялся нашему опечаленному виду, полагая наверно, что по собаке какой-то так скорбить нельзя. А мы скорбили и плакали, совсем не стесняясь.

Потом все пошло вроде бы как обычно: друзья гуляли, дрались. Сашка, правда,  меньше стал задираться, больше избегал ненужных драк и насилия. А через месяц он пропал. Оказалось, что был пойман в райцентре за кражу собаки прямо из зоомагазина, где торговали живым товаром. Его судили, дали ему условный срок, а он сбежал. С тех пор никто его не видел. У Коли остались лишь тягостные воспоминания о тех радостных днях, проведенных с другом Сашкой, о встрече собачки по кличке Счастье, ставшей началом обычного человеческого горя…

***

Тем не менее, Коля продолжил свой рассказ о том, что послужило поводом для попадания в эту наркологическую клинику. Любовь к маме, и кажется только она, не дала ему спиться совсем или перейти на популярный тогда героин. Сексуальная привязанность к Светке так и не переросла в истинную любовь, от которой так часто рождаются желанные дети. Однажды вечером, когда молодая парочка прогуливалась неспешным шагом по достопримечательным своей пошлостью дворам поселка, между ними завязался следующий диалог.

– А как ты относишься к детишкам, Светуль? – спросил Колян голосом иронично-озабоченным.

– Нормально, – тон голоса девушки зазвучал незаинтересованно, глухо.

– Я имею ввиду: если вот у нас с тобой вдруг… появятся дети?

– Дети вдруг не могут появится, – пошутила Света, сделав аппетитный глоток из затемненной бутылки. – Ты чо, решил детей стругать?

– Такими вещами не шутят, Светка! – возмутился Коля, строго посмотрев на спутницу.

– Какие ж тут шутки!.. Но я пока не хочу… с тобой.

– А с другим значит хочешь?! – молодой человек почти закипал от негодования.

– Ну и дурачок же ты! – произнесла Света примирительно. – Я не об этом говорю. Зачем нам сейчас дети? Что мы с ними будем делать? Пиво с ними хлестать вечерами?..

– Зачем пиво? Как все будем: заботиться, купать в ванночке, лечить от детских болезней…

Девушка устремила свой взгляд куда-то вниз, на испещренную разной мусорной сорностью землю. Задумалась, остановившись. Но потом подняла свои прекрасные очи, уставила их на Колю, ответила непринужденно:

– Да ну тебя! Скажешь тоже!

– Ну вот! Значит, ты меня не любишь! – обиделся Колян, продолжив свой путь. Девушка пошла за ним.

– Может, и не люблю, – слова девушки утонули в глоткЕ горькой влаги из темной бутылки.

Мало что изменилось в отношениях двух молодых людей после этого «судьбоносного» разговора. А через месяц они расстались очень легко, без скандалов и сцен.

Жизнь продолжилась, душевной раны не случилось. Примерно через неделю после расставания, а точнее – резкого обрыва отношений со Светой, после долгих уговоров матери, Колян все же устроился на работу. В этом ему, конечно же, помогла мама. Дело  в том, что некий ее «знакомый» трудился начальником слесарной бригады, на кирпичном заводе, который находился в соседнем поселке, в 30-ти километрах. Звали этого знакомого Петр Иваныч и он устроил Кольку в бригаду своих слесарей, так-сказать «младшим научным сотрудником». А, говоря понятным для нас с вами языком, подсобным рабочим. Работа не слишком сложная, умственно обесточенная, но требующая каких-то навыков и старания. Николай сразу понравился и бригадиру (т.к. работал в принципе неплохо), и другим сослуживцам (легко мог опрокинуть стакан за здоровье). Очень часто Петр Иваныч гостил у них дома и, имея в собственности личный автомобиль марки «Ока», возил Колю домой. Ехать, в принципе, было не долго, не более получаса, но… это же не мерседес все же. Да и не любил лихачить и гонять по-пусту.  Николая эта медлительность езды слегка напрягала, но воспитание и характер не давали показывать ему свое раздражение. И выходили эти поездки минут на десять-пятнадцать дольше, чем у большинства других автомобилистов. В этих поездках с работы домой и наоборот, заходили у Петра Иваныча и Коли философские беседы. Темы этих бесед были совершенно различные: от жадности начальника ЖЭКа до неизвестности причинности повышения цен на энергоресурсы в нашей стране, при их падении в мире. Но вот самым сложным для Коляна бывали диалоги о смысле существования человека, его месте в природе. Петр Иваныч был совершенный материалист, но очень сомневающийся из-за правдивости религиозных суждений. Он не верил в существование бога, но боялся говорить об этом вслух. Да и все морали, которые он читал Коляну, были насквозь пропитаны евангелием и прочими христианскими учениями. Точнее, не самими книгами (их содержание он конечно же не знал наизусть), а их общим тоном. Вот один из подобных диалогов.

– А зачем им вообще эти храмы? – спросил Коля, садясь в сладко гудящую «Оку». Водитель поджидал его на своем месте.

– Эк ты спросил! – улыбнулся Петр Иваныч, закуривая прямо в машине дежурную сигаретку. – А где ж им собираться-то всем? Только там и можно, в храме! Иначе примут их за революционеров и пересажают.

– Это вы серьезно?

– В каждой шутке есть доля шутки, – возвестил известную истину Петр Иваныч. Едкий дым дешевой сигареты застилал внутренность машины. Но открывать двери не хотелось – был октябрь, уже слегка подмораживало вечерами.

– Ну, такими вещами не шутят вообще, – задумчиво возразил Коля. Он тоже был из «сомневающихся». – Сильно верующие люди не любят, когда цинично относятся к их святыням. Даже готовы убить за это! Разве это и есть доброта?

– Да шут ее знает, эту веру, – произнес задумчиво Петр Иваныч, уже не улыбаясь. – Бог-то вроде как и есть… Но правильно мы в него верим? Все ли делаем для него, бога, и друг для друга?.. Когда меня спрашивают: верю ли я в бога, то я отвечаю: да! Но почему люди, шибко верующие, продолжают убивать? Всевышний вроде как и наказывает нас за это, дает шанс постоянно, а мы один хрен нарушаем его заветы!

– А ни человек ли все это выдумал, дядь Петь? – осторожно спросил Николай.

– Да какой я тебе «дядя Петя?» – возмутился Петр Иваныч совершенно искренне. – Петр вне работы, Петр Иваныч – на работе!.. Как мог человек выдумать идеальный образ доброты, если сам по себе глуп и невежда? Это что за такие тайные человеки, что написали столько правильных книг и исчезли из истории? Кто они такие, по твоему?

– Ученые. Кто же еще?

– Ученые пытаются познать мелочи жизни, устройство природы и бытия нашего. Человек не способен рассуждать трезво, понимаешь? – голос начальника зазвучал ровнее, но и сильнее.

Автомобиль отечественного производства заскулил от боли российского автопрома и медленно покатил прочь от рабочего будня, сквозь сумеречную пелену вечернего городка. Легкий озноб окутал эту местность, заставляя не привыкших еще людей суетиться, быстрее прежнего добираться до своих домиков и квартирок. Уставшие от рабочих проблем, люди, торопились к проблемам своим, домашним. Перемена напряжений – есть тоже отдых, хоть и мнимый. Редкие деревья вдоль проспекта уже потеряли свою листву, на некоторое время умерев, чтобы в скором времени родиться вновь… В чем смысл этого перерождения? Какая суть цикличности жизни? А, может быть, и нет никакого смысла? Возможно, человеку просто свойственно придавать каждому эпизоду, проносящемуся перед его глазами, какой-то смысл, наделять все и вся идеею…

– Т.е. вы хотите сказать, что написать все эти библии-кораны мог только не человек? – спросил Коля после минутной паузы любования окрестностей.

– А как иначе-то? Притом, только бог и мог все это осуществить.

– А что же все-таки такое – бог?

Петр Иваныч даже отвлекся от дороги, на мгновение посмотрев на собеседника.

– Это то, что управляет нами.

– И он справедлив, по вашему?

– Абсолютно!

– А как же больные, умирающие дети? Это тоже справедливо? – не унимался Николай.

– Значит, да. Нам не понять его сущности, если мы будем рассуждать так, как ты.

– Это как же?

– Ну.. – слегка замешкался с ответом Петр Иваныч. – Мы думаем о его поступках, как малые дети о поступках своих родителей. Если они так говорят, значит, так и нужно! Иначе ничего не получится, ведь дети мало чего понимают в жизни и их нужно наставлять, поправлять, т.к. они сами они не в состоянии разобраться, что по чем…

– Но причем здесь какой-то там бог?! – воскликнул очень горячо молодой человек. – Мы сами себя учим и сами, наблюдая за природой, ставим себе цели и задачи, корректируем свое поведение…

Здесь мы прекратим этот диалог, потому что логического завершения его никогда не бывало. Ведь мы видим две совершенно разные позиции, основанные на диаметрально противоположных суждениях: одно – научное, другое – «мимонаучное». Те, кто раз и навсегда принял позиции логики и доказательности, никогда не поймут верующих идеалистов, признающих божественное происхождение сущего. Спор этот никогда не принесет ничего позитивного ни для той, ни для другой из сторон. Здесь мы просто показали две полюсные позиции, на которых стоит наш мир.

А легкое авто, тем временем, приблизилось к дому, где наших героев ждал вкусный ужин и любящая их (каждого по своему) женщина. И это было сейчас самым главным смыслом, не зависящим от дуализма мироустройства. Ведь на сытый желудок и умирать приятней…

***

Полусемейная идиллия длилась довольно долго – почти два года. Пока в празднование нового года, прийдя домой изрядно выпившим, Коля не увидел, как его любимый начальник, навалившись всем своим не малым весом на хрупкую мать, фактически насиловал ее. Он знал конечно всегда, чем они занимаются в его отсутствие и понимал естественные потребности своей матери, но, увидев как она умоляла это животное остановиться и пощадить ее, Николай пришел в бешенство, схватил случайный топор  и отрубил горячо любимому начальнику руку, которой он держал за волосы свою жертву.

На суде мама защищала не сына, а своего любовника. Вот есть в этих двух людях бог, спрашивается? Коля не знал этого. Но знал он одно: если всевышний и есть, то его не хватает на всех людей. Николаю дали условный срок за членовредительство и он ушел из дома к приятелю, на «блатхату». Что такое «блатхата»? Это место сборища алкоголиков и прочих наркоманов, пока их не накрыла милиция. Постоянных жильцов здесь обычно не много, остальные же приходят и уходят, справив свою потребность выпить или уколоться. В этой блатхате, о которой идет речь, жило три человека: некий Игорюха по кличке Моряк, его мать и непосредственно Колян, ушедший из своего дома…

Пил Коля часто, но не всегда много. Иногда он просыпался и сразу выплескивал в себя стакан чего-либо алкогольного, без озабоченности о том, что он пьет. Иногда он пил мало, начиная не раньше обеда. Но употреблял он всегда, гордясь тем, что не колется героином, в отличие от некоторых товарищей по кружку, перешедших на этот сильнодействующий наркотик.  Так вот, в периоды этого «ослабления запоя», когда алкоголя было не много, ему снились сны. Это были настоящие шедевры мирового кино. Находка для любого психолога! Давайте посмотрим один из его чудо-снов.

«Колькин сон»

Белая-белая пустыня кругом. Необычайно белый песок вяжет босые ноги. Воздух жаркий, сухой. Небо в легкой дымке, туман застилает глаза и мешает дышать свободно. Я иду, увязая по щиколотку, надеясь на чудо избавления от неудобств тела. Иду долго, мучительно. Одолевает жажда. Вдруг, вдалеке вижу черное пятно. Надежда на спасение заставляет быстрее двигаться, чаще дышать. Пятно только удаляется от меня. Начинаю бежать из последних сил, почти настигая желанное. И вот, почти добравшись до заветного пятна, вижу, как оно резко прыгает в сторону. Опять приходится преодолевать тяжелый песок, свои нервы и неудобства природы. Снова настигаю пятно, ставшее уже почему-то светлым, но снова оно отбрыкивается от меня, удаляясь. Так происходит несколько раз подряд. И тут я падаю без сил, плачу реальными слезами от безысходности и слабости. Но пятно вдруг приближается ко мне, опускается на горячий песок. Я поднимаю свои заплаканные глаза на проклятое пятно и узнаю в нем нашего президента… Он стоит как ни в чем не бывало в удобных кроссовках, в белой кепке и улыбается мне ехидно. Контур его тела как бы подсвечивается изнутри. «Помогите мне, – говорю я умоляющим тоном. – Я умираю здесь!» Улыбка президента превращается сначала в смех, потом в гримасу ненависти и он отвечает: «Вас много, а я один. Всех не спасешь! Удачи!» И исчезает…

***

Коля проснулся от нехватки воздуха, обнаружив свое лицо уткнувшимся в грязной подушке. Его мучила сильнейшая  жажда и слезы жгли разгоряченное его лицо. «Скорее! Немедленно выпить!» – подумал он и, к своей радости, увидел наполовину наполненный жидкостью стакан. Понюхав, он нашел эту жидкость спиртом и выпил ее с легкостью и надеждой. Мать хозяина блатхаты, тетя Тамара сидела в кресле и смотрела старенький японский телевизор. Там товарищ президент что-то в очередной раз обещал в камеру. Больше в комнате не было никого, лишь он, Коля, проснувшийся на воняющем всей палитрой гнусности  диване  и она, стареющая не по годам женщина-алкоголичка…

Так существовал, так деградировал когда-то красивый высокий парень, жгучий брюнет крепкого телосложения, способный понравится любой женщине мира. А теперь он стал похож на огородное чучело, на медленно умирающего страдальца. Даже тетя Тамара, перевидавшая здесь многих, удивлялась и говорила ему: «Колька! Ты ж молодой, красивый парнишка! Нашел бы себе девку, на работу пошел бы!» Колька ухмылялся и отвечал: «А вы-то чего тут пропадаете? А сына ваш чего?» Не было ответа на эти вопросы у измученной, погибающей женщины. Характер же Колькин был такой, что он никогда не стал бы никому жаловаться и причитать по поводу своей нелегкой судьбы. Он даже заставил себя как можно меньше вспоминать о матери, которую любил в глубине своего сознания. Ведь больше не было у него никого, кроме родительницы. На уровне «подсознания» Коля хотел простить мать и вернуться к ней. Но разум не позволял этого сделать, память каждый раз включала ему ту ужасную картину насилия.

Коля устал здесь находится. Он устал пить и видеть этот хаос. Но идти ему было некуда. Однажды, тетя Тамара, Моряк и он сидели одни в своей комнате. Надо описать это «святое» место: старый обшарпанный стол из какого-то дерева без скатерти, два-три таких же стула, полуторная деревянная же кровать с серым от времени, ужасно воняющим бельем, середины 20-го века сервант со всяким ненужным хламом (в котором стояли всевозможные стопки, кружки, лежали старые бумаги, пожелтевшие фотографии, неоплаченные счета), грязный, прилипающий к ногам палас непонятного теперь цвета, зимой и летом открытая дверь на балкон. На балконе также находился всякий хлам, от которого отказался бы и сам Плюшкин. На столе какая-то грязь, иногда служащая закуской, больше десятка стопок, переполненная пепельница и, почти всегда, бутылка со спиртосодержащим внутри. Еще там кресло-качалка, на котором могла сидеть только тетя Тамара (это правило свято исполнялось и только оно говорило об уважении к этой женщине. В остальном же она была простой служанкой. Моряк даже бил ее иногда, в моменты особо сильного опьянения). Моряк предложил выпить. Мама, что дико удивило обоих товарищей, наотрез отказалась пить. Она лишь закурила папироску, не вставая со своего кресла, и прикрыла глаза, будто от тихой боли. Через пол часа она начала задыхаться, а через два часа, приехавшие врачи, констатировали смерть женщины. Потом была милиция и расставание с этим страшным местом, ставшим на время его родным домом.

Жизнь, точнее жизненный тупик привели его сюда, в наркологию. Но на этот раз ему очень повезло, т.к. деньги на времяпровождение здесь были получены от его одноклассника, Сашки Петрова. Сашка увидел валяющегося возле ларька на сырой земле, корчащегося от боли Кольку. Он с трудом узнал в нем своего одноклассника и, будучи вполне обеспеченным инженером, спонсировал Николая для попадания в эту клинику. Спасибо ему большое! Но что же теперь делать Кольке? Его, конечно, вымоют, очистят  его внутренности от яда, посоветуют в дальнейшем не пить. Он, возможно, даже клятвенно пообещает этим людям в белых халатах больше не пить, устроится на работу и прочее… Но как не пить? Да и куда ему податься, покинув это место? Ведь мать, по сути дела, отказалась от него. Это, вообще-то, и послужило настоящим поводом для того, чтобы он так спился.  Вспомнились слова президента: «Вас много, а я один. Всех не спасешь! Удачи!»

Глава 10.

История Славы.

Достаточно давно от алкоголя умер его отец, слесарь местного металлургического завода. Это было в лихие 90-е, Славе было 13 лет и он помнит хорошо, как все происходило. Папа выпил изрядное  количество горячительного напитка на юбилее какого-то сослуживца. Пришел домой поздно, с разбитым носом. Мама отмывала его лицо в ванной, потом укладывала его спать. Он все время что-то говорил, бурчал невнятные слова. Славику было очень неприятно все это наблюдать, он был очень напуган чем-то. Как будто предчувствовал беду. Всю последующую неделю папа очень плохо себя чувствовал, практически ничего не ел. Но никто, даже его собственная жена, мама Славика не подумали о последствиях этого вполне себе обычного случая – папиной пьянки. Он не был алкоголиком, но пил, как и все мужики – не больше, не меньше. Прошла ровно неделя. Папе вдруг, чуть рассвет, стало очень плохо и его увезли на скорой в соседнюю больницу. Через два дня, в ночь с воскресенья на понедельник он умер. Сказать, что это событие оказалось неожиданным для семьи – значит, ничего не сказать. В их жизни произошло колоссальное по силе землетрясение, опрокинувшее весь быт и мировосприятие. Причина смерти отца – отравление суррогатами алкоголя. Лихие 90-е, что тут скажешь?.. И ни один человек, ни каким намеком не внушил Славе, что употреблять эту гадость ему ни в коем случае нельзя! Какие же чудеса творит обычная, всепоглощающая человеческая глупость! Таким образом, Слава не только не перестал пить водку с пивом ( а начал этим баловаться он уже лет с одиннадцати), но и продолжил это делать с новым, каким-то необузданным остервенением! Не то, чтобы валялся по канавам, но полюбил «это дело» достаточно сильно. И такое видишь сплошь и рядом. Мать, похоронившая свою дочь, захлебнувшуюся собственными рвотными массами во сне, приезжает на ее могилку и бережно, со всей силы своей материнской любви ставит на посмертный бугорок своего чада стопочку водочки и как водится, накрывает корочкой хлебушка. Да она же умерла от этой гадости, а ты еще имеешь глупость издеваться над памятью о своем ребенке!.. Мы научились читать, писать, мыслить одухотворенно и глубоко, осваивать внутренний мир человека и изучать космос, говорить на всех языках мира, любить театр и живопись. А думать мы так и не научились!!!

***

Она было очень красива и маняща сейчас. Свежие каштановые волосы лежали на стройных обнаженных плечах волнистыми, живыми линиями. Большие темные глаза смотрели на него наивно, но уже как-то тайно, почти по-взрослому. Легкий сарафан ярко-голубого цвета показывал ее привлекательную девичью фигуру. Он общался с ней, целовал ее, спал с ней уже почти год, а влюбился в нее, казалось, только теперь…

Сегодня Слава Егоршин и Лида Струкина впервые в жизни отправлялись в туристическую поездку до нашей всероссийской здравницы, под названием Турция. До свадьбы было еще далеко и в смысле бытового обустройства (ни дома, ни квартиры у них не было), и в смысле стадии любовной истории (по деревенским меркам, «рановато еще»). Да и родители Лиды пока не были готовы к подобному развитию событий, т.к. являлись людьми «старого воспитания». Оба работали в местном племенном хозяйстве, близ родной для всех них деревни «Ясенево»: папа Николай – трактористом, а мама Нина – осеменителем. Но, в принципе, относились к жениху своей единственной дочери лояльно и добродушно, потому что Слава был студентом аграрного техникума, а значит человеком «толковым и не пьющим всяку гадость по задворкам». Отношение же мамы Славика, учительницы местной сельской школы к своей будущей невестке было неоднозначным . С одной стороны, Элеонора Павловна хотела своему сыну добра, видела в Лидочке добрую, работящую жену для сына. Но, с другой стороны, перспектива остаться своему сыну в этой «дыре», тащить жену и кучу детей всю жизнь на своем горбу (а то, что деревенская баба нарожает ему не меньше пяти детей, она была уверена) не прельщала беспокойную мать. Но пока, несмотря на некоторую степень негативизма, Элеонора Павловна терпела Лидочку рядом со своим сыном и даже, как могла, помогала ей в быту.

– Здрасьти, мам Эль! – звонко вскрикнула Лидочка на пороге, вбегая в деревенский дом. – Славка-то где?! Обещал ведь папке помочь с забором-то!..

– Да угомонись ты, чумнАя! – проворчала Элеонора Павловна, выходя в сени. В руках у нее был ножик и очищенная луковица. Сегодня воскресенье, а значит, домашние дела пришли на смену школьным. – Это с каких пор я тебе мамой стала?

Услышав некоторую иронию, а значит «добринку» в словах учительницы, Лида ответила на ее лад:

– А с тех, когда я в вашего сыночка влюбилась! Вот как!

Заботливая мать убрала остатки ехидства, заговорила более миролюбиво.

– Да за водой пошел, на колодец твой Славка! У нас насос опять сломался, будь он трижды неладен!

– Славка неладен?! – захохотала девушка.

– А ну тебя! – махнула рукой Элеонора Павловна. – Проходи в дом. Скоро обедать будем.

А потом, после вполне добродушных разговоров, шли укоры. Впрочем, это обычное дело для отношений невестки и свекрови…

Но сегодня все менялось. Они оставались одни против целого мира красоты и отдыха, без постоянных назиданий и возможных упреков со стороны старшего поколения. Ведь даже вполне лояльные к Славе, родители Лидочки зачастую мешали их идиллии и молодому счастью. Хотя бы на две недели, но они станут взрослыми и свободными в своем союзе…

***

Перелет в жаркую страну оказался вполне обыденным, лишенным всяких неожиданностей, пусть даже и приятных. Немного алкоголя из дьюти-фри придали некоторое мистическое воодушевление в полете. Слава впервые увидел так много красивых девушек, да и Лидочка осознала, что ее Славик далеко не самый первый парень на деревне, как говорится)) Но, как бы то ни было, молодая пара любила друг друга и, казалось, полюбила еще больше ввиду новых, почти праздничных обстоятельств.

Наслушавшись историй про адскую жару этих мест, Слава был слегка удивлен некоторой даже прохладе, окутавшей их тела, оказавшиеся в аэропорту Стамбула. И, хотя это было утреннее время, но знойная пара из Ясенево ожидала буквально растаять от местного солнца. Но это было еще впереди. А сейчас наших героев, согласно квоте «ол инклюзив», посадили в шикарный автобус и повезли в гостиницу. «Я так рада!» – промурлыкала Лидочка, прижавшись к своему возлюбленному. Они сидели где-то в середине вместительного автобуса, любовались видом из окна и друг другом.

– Как думаешь: чо там наши делают сейчас? – позлорадствовал Слава, ехидно улыбнувшись.

– Так известно чо: окучивают, пропалывают! Чо им еще делать-то, деревенским? – ответила Лидочка, закатившись аппетитным, здоровым смехом. – Как я тебя хочу-у…

– Да ты чо, сумасшедшая никак?! – последняя фраза удивила Славу и своей неожиданностью, и своей легкой истомой, которая не понравилась ему сейчас. Он почему- то резко заревновал ее ко всему свету…

– Да я так, от радости… Не обращай внимания! – воскликнула Лидочка, предложив своему спутнику выпить водички из пластиковой бутылки.

– А все-таки молодцы мы, что решились на эту поездку! – воодушевленно произнес Слава, отхлебнул воды и нежно, но очень осторожно приобнял Лидочку.

В ответ девушка очень тепло посмотрела на суженого и положила голову ему на плечо. Пожилая семейная пара опрятного вида, сидящая слева по ходу движения, с любопытством посмотрела на идиллию молодых людей, одобрительно взглянув, в свою очередь, друг на друга.

Устроившись в очень средней по средним меркам гостинице, с видом на огромный открытый бассейн, наша молодая пара отправилась к местечку Джанкуртан. Это был очень красивый парк с совершенно разной растительностью, местами напоминающей родное Ясенево. Молодые люди неспешно, даже немного устало бродили по парку, говоря ни о чем и думая о чем-то неопределенном. Их напряженные суровой российской действительностью мозги отдыхали сейчас…

Вдруг, они заметили высокого, стройного брюнета, который быстро приближался к ним. Его голубые глаза светились неограниченной радостью и уверенностью, одновременно. Слава и Лида даже остановились от неожиданности, ведь незнакомец шел явно по направлению к ним. Одет он был отлично от массы посетителей парка: плотный двубортный пиджак ярко-белого цвета, такие же брюки, и красивая широкая шляпа того же оттенка; черные лакированные туфли дополняли исторический образ этого красавца. На вид ему было лет 35.  Движения его были грациозно-медлительны, а голос зазвучал басовито и легко:

– Здравствуйте, молодые люди!

– Привет! – ответил Слава непринужденно, но осторожность все же пробивалась в его голосе.

– Позвольте представиться: Александр Отт, ваш личный гид! – произнес мужчина с легким европейским акцентом, все еще не снимая улыбку с лица.

– А как вы узнали нас? – спросила Лидочка, не отрывая хитрого взгляда от нового знакомого, явно восхищенная его красотой.

– В ногах правды нет! Давайте присядем? – проговорил Александр, указывая на ближайшую деревянную скамью рядом с красивым широким озерцом, которое очень живописно расположилось посреди парка.

Устроившись на скамье между молодоженами, гид произнес все так же бархатисто и красиво:

– Дело  в том, что я, ввиду сложных причин, не смог встретить вас ни в аэропорту, ни в гостинице. Это и моя вина, отчасти… Но, слава богу, я настиг вас здесь и меня это очень радует!

– Но как вы узнали нас? – не понимала Лидочка. – Да и никто не говорил нам о гиде…

– О, я понимаю вашу настороженность, милая леди! – воскликнул Александр, целуя нежную ручку дамы, что вызвало сильное удивление и настороженность Славы. – Это ничего! Просто турагенство не включило эту функцию в договор. Вот оригинал нового соглашения с вами, который ждет только вашей подписи!..

Странный гид достал из внутреннего кармана пиджака свернутый пополам лист формата А4, развернул его и подал Лидочке.

– Но здесь очень мало написано о ваших услугах, – проговорила Лидочка, внимательно прочитав договор.

– Не беспокойтесь, милая леди! Программа вполне стандартная для туриста из России, – ответил Александр непринужденно, но добавил таинственно, вновь поцеловав ручку даме, – Но при вашем желании, можно кое-что и добавить!..

– Нам вообще-то не нужен никакой гид! – вспыхнул Слава, одергивая руку жены

– Но почему же?! – искренне удивился гид.

– Слав, да не ругайся ты! – произнесла Лида примирительно. – Нам просто хотят помочь. Что в этом такого?!

– У вас очень мудрая жена, молодой человек! – проговорил Александр, лукаво улыбнувшись. – Все будет просто замечательно!

Он достал красивую серебристую ручку и предоставил ее Славе. Тот подписал соглашение очень нервно, но твердо.

– Завтра в 9 часов утра жду вас у выхода из отеля, – сказал Александр голосом более обыденным. – Поедем на очень интересную экскурсию.

– А куда? – спросил Слава.

– Дворей Бейлербей для начала… – ответил Александр.

– Да что ты пристал?! – воскликнула Лидочка. – Завтра и увидим!

Через секунду мистер Отт встал, пожал руку Славе, в третий раз поцеловал руку Лидочке, снял дежурную улыбку и удалился.

 

Глава 11. 

Поздним вечером уже в гостинице, при тусклом освещении ночной бра, что красивым деревянным изгибом висело над кроватью наших молодоженов, между ними произошел очень интересный разговор. Она было одета по домашнему, слегка эротично, но не развратно: короткий халатик розового шелка, смешные бежевые тапочки-зайчики. Волосы распущены и нежно лежат на стройных плечах. Взгляд ее был кроток, но по-женски зрел и уверен… Голос Лиды зазвучал тихим успокоительным ветерком, нежно шевелящим мокрые листья.

– Странный мужчина, да?

– Да, – короткий ответ настоящего мужчины, суетливо усевшегося на диван перед плазменным экраном телевизора.

– Ведь ты ревновал меня сегодня? – провокационный вопрос прозвучал более серьезно, чем он ожидал. Лида тихонько присела рядом с мужем, положив свою нежную руку на его плечо. Она посмотрела ему в глаза.

Он лег на кровать, она вслед за ним.

– С чего вдруг? – не признался Слава, не моргнув глазом.

– Да я дура чо-ли?! Не вижу ничего? – Лидочка потеребила мужа за щеку. Тот нервно отпрянул.

– Мне он просто очень не понравился! А ты защищать его, как эта! – проговорил Слава и все – таки повернулся лицом к жене. – Вот нафига нам эта непонятная экскурсия, а?!

– А чего делать-то? У нас путевка без гидов и экскурсий, сам знаешь! – тут занервничала уже девушка. – И что нам делать? Сидеть в номере или бухАть сутками напролет?!

– Я не пью, ты знаешь! – ответил Слава, даже немного обидевшись.

– Так можно и запить от такого отдыха!

– Да ладно тебе! Не выступай, – произнес Слава уже более спокойно. – Утро вечера мудренее, как говорят.

– Так что будем отдыхать и не выеживаться! – успокоилась и Лида, поцеловав мужа в щечку.

Прошла минута тишины.

– А он тебе как… понравился? – вдруг спросил Слава.

– Это как?

– Ну… как мужчина?

Ответ последовал не сразу, секунд через десять:

– Да ты чо?!

– Да ты не злись, а отвечай! – примирительно, но твердо проговорил Слава, даже присев на коленки. – Что в этом такого?!

– Мужчина, как мужчина, – тоже немного успокоившись, ответила Лидочка, устремив взгляд куда-то в темную необъятность стены. – Ничего такой, интеллигентный…

– Поняятно, – протянул Слава, задумчиво.

– Да чего тебе понятно-то?! – разозлилась уличенная в чем-то жена.

– Да ничего, – как будто обидевшись, промычал муж, вставая окончательно с кровати. Натянул шорты и рубашку. – Пойду стаканчик чего-нить опрокину…

Вечерний бар отеля парил в табачном дыму и легком перегаре. За стойками бара сидели две-три девицы неясного поведения, да пара подвыпивших мужичков, очень напоминающих наших соотечественников. Уж больно они выделялись из общей толпы своей какой-то скромной, даже застенчивой наглостью. Здесь неспешно болтали за столиками, слушали музыку и танцевали под нее. Мысль здесь как бы зависла, потеряла свою цель и направление. Расслабившись, посетители ничего не думали. Мерцание цветомузыки в глухой мгле настраивало на нужный лад любого, сюда входящего. Слава подошел к стойке бара и, подозвав непринужденным жестом бармена – высокого паренька с бабочкой, сказал заветное: «Дринк, ванн водка!» Это был пароль, секретный ключ к заветному, таинственному миру опьянения и необратимой радости.