Ртутная девочка
Ртутная девочка,
ртутное сердце,
Рядом с тобой
Негде согреться.
Надену свитер,
Укутаюсь в шаль,
Но не поможет,
быстрее скорости света
конец обнадежит.
Зубы скалит печаль-печать,
Крепко хватает за накрахмаленный воротник,
Пулями-дурами звенит,
Ложится дырами в душе.
Мне не уйти и вплавь не переплыть,
Рукав в дельте реки не перекрыть.
Вода, пропитанная ядом, проявляет черный всех мастей.
Включаю кнопку перезапуска и продолжаю терпеть.
Ты
роковой дорожкой, не спеша,
мягкой отравой ляжешь.
Воздушно-капельно
и в воздухе осядешь.
С кашлем в аду
и чуточкой иронии я рядом умираю.
Всё живое растворяю в человеке.
Канет на дно разум, бултыхаясь котёнком в
мутной водице.
Тебя
В стакан бессонница
мне подмешала!
Проникла тоска в глаза,
Возвышала и вешала.
Бездельника.
Судья и висельник –
две сущности в одном лице.
Фальцетом в горло угодила,
С улыбкой светлоликой морила,
нанизывая кожу на кулак,
и суя в трубку чай заместо табака.
Ножи в спину – твой секретный конек,
но разве это честно – бить лежачего?
И месяц тихо плакал,
а я лежал в крови.
Крала ты сердце, улыбалась
светом холодной далекой звезды.
Ртутная девочка,
лунная нежность всему вопреки.
Мимозами путь твой усыпан.
Увы,
ртутное сердце не бьется,
не стучит.
В твои ноги
можно только уткнуться.
Веки твои целовать
и не получать ответ.
Так в чем проблема, чистильщик?
Иль я теперь мишень?
Иль птица я, пристреленная из рогатки?
Уйди сквозь пальцы из моей головы,
Ведь я не выдержу напора.
Я не Рейхстаг,
не нужен мне твой флаг,
раскаянья не нужно и прощения.
Исчезни просто.
Навсегда.
Взорвись или останься пеплом,
холодная далекая звезда.
Синеющие руки
Вечереет.
Нут награждает небо молочными звёздами.
У берега Нила,
Сомкнулись двери стеною,
Дробя наши синеющие руки.
Если пальцы – пропащая парадигма,
Кисти – дело палачей.
На чьей ты сейчас стороне, мой милый,
Если мир тебя выбросил за борт,
А за бортом кончаются страницы дней?
Про какое-то море на котором мы даже не были
Вечер.
Чудный
холодный вечер.
Деревья
в темноте качают ветвями,
как огромными, бездушными руками.
Тепло и уютно:
на лавочке,
сидишь –разглагольствуешь:
«прирожденный оратор»!
Говоришь…
про какое-то море,
на котором мы даже не были,
Но говоришь.
Так уверенно,
так проникновенно,
так верно,
как будто бы были.
БЫЛИ!!!
И я начинаю верить.
А может и были?
поднимаю руку,
прикасаюсь
и вижу:
– «Не –е… были».
Нет.
Это всего лишь голограмма
моего воображения,
сон кошмарный,
но наяву.
-Почему же кошмарный?
– Да потому что неправда!
Было даже менее страшно,
когда я ругалась с мамой
во сне.
Хотя знаешь?
С мамой мне было страшно…
Я просыпалась со слезами,
и даже книга Марины Цветаевой
не утешит так,
как кружка кофе и забытый кусочек ласки.
Неужели это все бесполезно?
Болез-зно.
Как носок, изодранный
в дыры
ровно наполовину?
Нет, глупости!
Здравствуй, милая, Психея…
Даже самые большие дыры
можно заштопать,
зашить.
Прости.
но столько выпало,
Так наболело!
Соскучилась?
Знаю,
по врачевателю твоему,
Милая…
Прости за то, что часто поступаю
необдуманно,
Спасибо за то, что ты терпишь,
а может…
Опять сама с собой разговариваю?!
Просто так;
Не ответишь ведь,
опять не ответишь!
Отошла от темы про море,
столько всего хочу сказать…
Выблевать…
И ,
кажется,
что оно так близко,
так рядом!
Тёплое и такое родное.
Ведь у каждого своя стихия,
Верно?
Отчего я Катя?
Сама не знаю.
Я должна была быть Мариной,
родиться из пены,
как Афродита,
но , увы,
реальный мир,
милая…
Не наш с тобою – выдуманный.
Кто из нас существует,
ты или я?
Не знаю, ты даже существеннее, что ли,
Стоишь надо мною,
как Есенин над разбитым зеркалом.
Слышишь,
как оно бьётся, сердце глупое?
Катится так…
и стремится выскочить
Из грудной клетки,
подальше,
От семи шейных позвонков,
которые его так пугают,
изгибаются угрожающе,
как будто…
Хотят запретить ему мечтать и надеяться.
Бестолку.
Бежит от них, как от бешеной собаки,
А знаешь,
ты,
посторонний человек,
не переставай мечтать!
Ведь счастье – заразительно!
