Есть мнение, что человек чувствует современной историей промежуток времени, начинающийся за пятьдесят лет до его рождения. Для меня современная история начинается 1945-м годом.
В самой этой фразе “Современная история” – столько цинизма. “Все, что нас действительно волнует” – как бы говорим мы. Но моя история, пожалуй, избавляет меня от надобности оправдываться. Кто же упрекнет человека за то, что он уделяет повышенное внимание 1945-му году?
Учебные корпуса, жилые бараки, манеж, тир, футбольное поле – чкаловское зенитное училище распростерлось на целый микрорайон Оренбурга, прямо в центре города. Улицы с четырех сторон: Богдана Хмельницкого, Маршала Жукова, Ленинская и Кирова – носили в прежние времена совсем другие названия. Там, на бывшей Форштадской, в доме 56, задним фасадом подпирающем забор училища, жила моя знаменитая на весь Форштадт бабушка Варвара. Впрочем, знаменитой она стала не сразу. До какого-то момента никаких сверхъестественных способностей она не проявляла.
У Варвары была сестра Надежда – на три года старше. Однажды она привела домой молодого врача, поляка из села Аланское. В этом селе на протяжении долгих лет жили староверы, массово бежавшие из Польши в 1780-м году. Варвара полюбила польского врача, но тот женился на двадцатилетней, красивой Надежде. Счастье молодых, однако, было недолгим. В 1944-м году, во время мобилизации, поезд, в котором ехали Надежда и Михаил Давыдовы, попал под обстрел. Михаил погиб, Надежда была ранена и попала в госпиталь, в котором должен был стать фельдшером ее муж. Смерть ли возлюбленного, увечья ли сестры стали причиной временного помешательства Варвары – неизвестно. Она перестала есть. Сидела в комнате. 8 декабря, похудевшая, она вышла в коридор коммунальной квартиры, взяла из комода свидетельство о рождении сестры и ушла.
Через два месяца соседский парень, вернувшийся с фронта в дом на Форштадской с ранением, рассказал, что видел Варвару за рулем грузовика ЗИС. Она, закладывая виражи по отступным фронта, перевозила из тыла боеприпасы и забирала из полевого госпиталя раненных, уволенных за дальнейшей непригодностью к военному делу. На шее ее, по словам солдата, вился, как язык пламени на газетной фотографии, черный шарф. В зубах – дымилась не гнутая папироса.
– О чем вы говорили? – спросил у солдата старый отец семейства.
– Мы виделись шапошно. Она сказала, что март будет сырым, и дороги разобьют до матерщины.
Шли недели. Следующее известие о пропавшей появилось только в апреле. Варвара была ранена. Ее привезли домой в таком состоянии, что мать ее плакала, сидя на крыльце дома на Форштадской, с утра до ночи. Но страшные бинты, которыми девушка была обмотана, как мумия, только зря напугали всех. Под повязками была лишь свежая розовая кожа от ожога. Постепенно Варвара начала выходить во двор, сидеть в палисаднике. Потом стало ясно, что картина – табак. Она начала говорить, что ей очень не хватает ее скрипки.
Родные не сразу поняли, что девушка сошла с ума и решила ни с того ни с сего, что она – композитор. Когда дошло до расспросов, выяснилось, что дело серьезное. Она говорила, что у нее были сломаны пальцы, потому она не может играть. Но скоро кости срастутся и талант проявится.
Мест в больнице для тихих помешанных после войны не было. Доктор Нонна Грантовна лишь сказала, что опасности для здоровья девушки нет. И, пытаясь успокоить несчастную мать, посоветовала найти где-нибудь скрипку. Пусть, сказала она, девушка сама поймет, что никаких талантов у нее к инструменту не имеется. Или успокаивает себя «музыкой», сколько соседи смогут терпеть. Девушке, мол, многое пришлось пережить, но время лечит.
Денег на скрипку в семье, где остались одни бабы да мой пращур, старый уже тогда дед, конечно, не было. Бедность Куприяновых на фоне общей бедности не выделялась. Но инструмент был равен по степени недостижимости автомобилю.
К осени всеобщий ажиотаж по поводу победы поутих. В здании через дорогу от военного училища до конца войны лечили раненых, контуженных и искалеченных солдат и офицеров. После войны корпус вернули сельскохозяйственной академии. И примыкал к этому корпусу магазин “Урожай”, где торговали с полу овощами и арбузами.
В послевоенные годы возле «Урожайного» толпились круглыми сутками бабы и дети, пытаясь добыть продуктов. Тридцать метров вверх по улице стояли пивные ларьки. Возле тех ларьков собирались фронтовики: старики и молодые парни, калеки и тронутые умом, потерявшие в войну семьи, потерявшие себя, с костылями, с повязками на глазах, без рук и ног. В простом деревянном ящике с колёсами от детской игрушки приезжал туда старый мужчина. Люди собирались там напиться и поплакать.
Прекрасные южные вечера стояли и морили горожан оранжевым туманом. Люди, собираясь, напивались до отключки, развалившись прямо на лавке у пивных ларьков.
Варвара же любила автоматы с газводой. Она ходила к городскому цирку каждый день. Выяснилось, работал на обслуживании этих автоматов паренек. Писал стихи, признавался Варваре в любви. Ездил на мотоцикле с коляской. У цирка было их место свидания. Вечером он на последней точке маршрута, в вестибюле цирка, заряжал аппарат водой, сиропом и газом из баллона, который возил по городу в люльке. Потом Варвара смотрела, как ухажер пил водку с клоунами и дрессировщиками. Все они любили Варвару: показывали ей фокусы, жонглировали закуской. А потом они шли гулять по Советской улице, и он читал ей свое новое стихотворение:
Где искать мне вас, друзей?
Что ж я труся у дверей?
Цирк, Бульвар, Восход, Сельхоз –
Весь измерзся я до слез.
Что ж вы делаете, суки?
Заморился я от скуки.
Нету водки, беляшей.
Хоть спускайся вниз к Уралу,
Ледяную воду пей.
Однажды пройдоха принес Варваре скрипку, которую выиграл в карты у знакомого клоуна. Тут и началось. Он сидел с ней всеми вечерами и слушал кошачьи скрипы бутафорских струн.
Дела в стране потихоньку налаживались. Из госпиталей выписывались последние раненные. И в один хмурый день Варвару забрали в дом для помешанных на обследование. Она так и заявила врачу: я музыкантша, а парень мой – поэт. И ей посоветовали приходить в больницу два раза в неделю.
Парень ее, которого звали Филя, тем временем нашел настоящие струны, выпросил у знакомого ресторанного музыканта самоучитель для пятилетних детей, и скрипичные гаммы стали раздаваться звонче в кирпичном дворике, примыкавшем к забору военного училища. Варвара говорила, что она великая музыкантша. Филя кивал.
Как-то на провесне, когда асфальт на Ленинской улице, едва обтаяв, покрылся коркой свежего льда, Варвара вышла во двор и заиграла странную мелодию. Весна обостряла в ней чувства. По вечерам она продолжала ходить к автоматам газированной воды. А когда темнело, Филя привозил ее на мотоцикле домой. Она сидела в люльке, укрытая теплым ватным одеялом и держала в руках скрипку. В том апреле она стала приносить домой деньги. Говорила матери и деду, что у нее был концерт.
Старый отец семейства сильно грустил. Младшая его дочь не шла на поправку. Старшая, Надежда, оклемавшаяся и привыкшая скрывать шрамы на шее за пышным шиньоном, пропадала в кинотеатре, где работала ее школьная подруга. Приезжали на премьеры артисты. Устраивали кинолектории. Проводили с девушками время.
Однажды в Оренбург приехал знаменитый автор песен из советских фильмов. В попойке после лекции для студентов культпросветучилища участвовали и Надежда, и Филя, и знакомый ресторанный музыкант. Ради веселья компания попросила Варвару сыграть на скрипке, которая всегда была у сумасшедшей при себе. Музыкант, пьяный, не понял, что у девицы не все с головой в порядке, сказал, что игра ее никуда не годится, но попросил посмотреть ноты, по которым она играла. Взял листы и на следующий день уехал.
У Варвары назавтра, к обеду случился припадок, она сильно переживала, что зря показала мастеру свою мелодию, и что отдала единственный экземпляр своих нот. Нонна Грантовна в припадке увидела прогресс заболевания, и девушку положили в больницу.
А через две недели Надежде позвонил столичный гость и стал допытывать, где девица взяла эту «партитуру». Варвара, сидя в кабинете и глядя на двор, по которому ходили люди в больших шлепанцах, сказала, что никаких партитур она ни у кого не брала. И вообще не знает такого слова.
К делу подключился Филя, которому, само собой, не поверили. Но он устроил Нонне Грантовне телефонный разговор с музыкантом из Москвы. И в результате долгой беседы врач поверила пареньку. По всем правилам получилось, что Варвара не сумасшедшая, а просто творческая натура. Пришлось ее отпустить за отсутствием состава бреда. Доктор признала, что допустила ошибку, так как больная и правда играет на скрипке, и дело совсем непонятное.
Варвара, испуганная таким хамским недоверием, сказала жениху, что на людях играть никогда больше не будет. Через какое-то время молодые поженились. И уехали в Кушкуль, что переводилось «Два озера». Там пройдохе перепал в наследство от умершей матери фамильный дом. Чтобы успеть зарядить все городские автоматы водой, сиропом и газом, молодым теперь приходилось просыпаться в четыре утра. Но Варваре и ее молодому мужу нравилось ездить по прохладной утренней трассе. Так было до первых заморозков.
