Мобилок тогда ещё не было, SMSок тоже, письма писали ручками на бумаге. В одном письме брат, или как я его нежно называл Мин Херц, в ответ за его попытку назвать меня как-то в письме mein Lieben, написал, что собирается жениться. Событие радостное, брат родной, не увидел повода не поехать. Планировалось на май, ну то есть – вот-вот. Проверил логистику. Добираться в Сумскую область из Тульской было не просто, как минимум прямое сообщение Тула-Сумы отсутствовало. Зато был найден подпольный рейс из Курска в Суммы. Получалось более-менее складно. До Тулы автобусом, до Курска поездом, там самолёт, из Сумм до Краснополья пригородным поездом либо автобусом. За день не управиться. День свадьбы был выбран удачно – в среду. Как ни крути, вся лётная неделя вылетает. Я отписал брату, чтобы он выслал заверенную телеграмму, которая является основанием для получения отпуска за свой счёт. С телеграммой я пришёл к Владимиру Львовичу. Реакция меня ошеломила – отказ. Я тогда ещё не проникся своей важностью на службе. А важным был. Без меня моя машина не взлетит. Могут поставить другого техника, но их всегда меньше, чем хочется пилотам втиснуть в плановую таблицу, а на полётах счет простой: количество техников в строю равняется количеству самолётов в плановой таблице. Поэтому нас и в город не пускали – без техника группы самолёт по тревоге на войну отправить можно, а без техника трудно, а на полёты самолёт вытащить – невозможно. И теперь, инженер говорит, что не отпускает – техников мало. Я ему говорю, что по закону положено, а он, де, Родина в опасности. И ещё один аргумент, он на свадьбу сестры не поехал. Я контраргумент, если вы, Владимир Львович, чудак, то это не повод и мне быть чудаком. А он опять, не отпускаю. Я говорю, услышал Ваш отказ, это даёт мне право, не нарушая субординацию, двигаться вверх по команде (инстанции – по-штатски), и обратиться с рапортом к комэску. Валентин Олегович меня выслушал, пообещал разобраться. В конце концов – разрешили. Я предполагал выдвинуться в пятницу после службы, до ночи мог бы добраться до Курска, там, у курян, заночевать, а с утра самолёт на Сумы. К вечеру мог добраться до Краснополья. Но вышло не так. Я себе предполагал, а Владимир Львович располагал. Что-то он знал такое, чего я не знал. А знал он о комплексной проверке ПВО Москвы. Весь комплекс мероприятий мне не узнать никогда, но та часть, что касалась нашего полка, была доведена в пятницу на построении в 17:00, с которого я планировал двигаться с городскими, без ужина на автовокзал Ефремова без тройки. Без ужина было тяжело. Но тяжелей оказалось объявление инженера. Он рассказал, что завтра шесть машин из полка с выключенной системой опознавания (СРЗО или «свой-чужой») пойдут врагами на Москву. Ни до этого, ни после полётов по субботам не было никогда. РТВшники и ЗРВшники будут по нашим самолётам работать, проверяя свою выучку. Большое начальство эту выучку оценит. Пока ничто не предвещало беды, пока не объявили перечень бортов для такой деликатной и важной задачи. От каждой эскадрильи, путём несложных арифметических подсчётов, выделялось по две машины. Второй от нашей эскадрильи значился борт № 89. Я попытался возражать, я же отпущен на свадьбу, но увидев ленинский хитрый прищур у инженера, понял, что слово «чудак» во время отпрашивания, даром не минуло. Отъезд пришлось отложить. Хоть, ужин не пропал. Полёты предполагались халявные. Шутка ли, один вылет, да ещё и с подвесным баком, кому-то придётся вешать, а мне и снимать не нужно. У меня таких полётов не было ни  до, ни после этого. Подготовка к повторному вылету не предполагается. Утром на ЦЗ вытащили шесть «врагов» и спарку для разведки погоды. Всё спокойно, без горячки. Слетала разведка. Вылетали на маршрут по одному, с интервалом в десять минут. Летели на экономичном режиме, без максималов и форсажей, поэтому вернуться должны были часа через полтора-два. Не знаю, участвовал ли инженер в составлении плановой таблицы, но мой орёл вылетал, а, следовательно, и садиться должен был крайним. На борту майор Восьмилетов, замполит третьей, я его в молодости чуть не сдул с ЦЗ, когда двигатель гонял ночью на полётах, без включенных БАНО. Очередей в домике ни на камни, ни на плиты (ни на «козла», ни на шиш-беш) не было – на аэродроме людей – раз, два и обчёлся. Наворочались камней, надвигались плит, объявили посадку первого. Первый ушёл, остальные пашут – с плитами да камнями. Объявили посадку второго – второй техник ушёл, остальные потеют. Так продолжалось до пятого. Когда пятый покинул домик, остались мы со стартехом, плиты не подвигаешь, кворума нет – только камни ворочать. Через пять-семь минут вышли на лётное поле и мы. Оперативность инженерно-авиационной службы была выше всяких похвал – на ЦЗ было пусто, даже пятый самолёт уже успели утащить. Только моего нет. Тут по громкой связи с ИПУ объявляют: «Аварийной команде готовность номер 2». Думаю, дикие люди, тут на аэродроме два калеки осталось, а ИПУ решило аварийную команду тренировать. Но аварийщики пристегнули  аварийную тележку к тягачу и курят рядышком. Когда новая команда: «Аварийной команде готовность номер 1». Те бычки побросали, в тягач – и в конец полосы. Я всё ещё не связываю их телодвижения со своей машиной, хотя в воздухе только № 89. И тут, он, красавец, проходит не над полосой, а над ЦЗ, на высоте метров двадцать-двадцать пять, с левым креном и уходит на круг. Я в шоке, но понять ничего не могу, а ИПУ не собирается объяснять. Через три минуты сел. Красиво сел, парашют вовремя вышел – всё в порядке. К чему эти реверансы над ЦЗ, на хулиганство смахивает. Встречаю. Механик вешает на съёмник статики на крыле заземление, ставит колодки, ведро, подключает аэродромное питание. Я ставлю стремянку, взлетаю, спрашиваю: «Товарищ майор, замечания?» Восьмилетов смеётся и говорит: «Да ерунда, у ГА-142 соленоид сгорел, гидравлика шасси не выпустила, воздухом вытолкнул». ГА-142 – электрогидроклапан управляет выпуском-уборкой шасси. ГА – гидроагрегат. Электрочасть состоит из соленоида (катушки), который при прохождении по нему тока создаёт магнитное поле, что тянет сердечник, а тот открывает клапан. Клапан открывает путь гидрожидкости под давлением в сто восемьдесят атмосфер и шасси выпускаются. Это вкратце, на самом деле сложней, потому что есть ещё створки ниш, открываемые отдельным гидроцилиндром, управляемым своим согласующим клапаном. Этот клапан ещё будет упомянут в этой книге и не самым приятным образом. Вернёмся к моему ГА. Перегорел соленоид, а менять нужно весь ГА. Андреич уже послал механика на склад, мы притянули козелки, подняли самолёт, начали откручивать гидроагрегат. Мысли скверные: сегодня я бы мог уже проснуться в Курске, с отходняком от вчерашней встречи с курскими братьями, а я окручиваю накидные гайки ГА-142, гидрашка течёт мне на голову. И Владимира Львовича помянул не злым тихим словом… Установили новый ГА, подогнали гидрашку, дали давление на борт, убрали-выпустили шасси троекратно – подтеканий гидрожидкости не наблюдалось. Самолет – на стоянку, зачехлил, сетью прикрыл и на автобус, в Тулу, оттуда в Курск. Засветло уже тусил у кассы аэрофлота. Купил билет на Сумы на завтра. Познакомился с хохотушкой Наташей в аэрофлотовской форме, забили стрелку на вечер. Она меня вывела на лётноё поле и я через ВПП пешочком пошёл в Халино или Курск-Восточный. Нашёл Льва Андреевича. Нашёл ещё одногруппника Юру Олексеича, Диму Карпушина из антоновского КБ, ещё друга по общаге в Киеве – друзей валом. Только у них полёты сегодня в субботу – жесть. Договорились, что приду после 23:00. Опять через полосу к аэропорту, к троллейбусной остановке. Вот она цивилизация. Аэрофлотовка жила на улице Заводской. Зашёл в магазин за винной картой. Поболтали, посмеялись – время быстро подкатило к одиннадцати. Снова троллейбусе  в аэропорт, тайными тропами (Натали научила) на лётное поле и пешком через ВПП к корефанам. Успел удачно, увидел красную ракету – отбой полётов, видел, как сел крайний курский двадцать третий, но оцепление с полосы ещё не сняли. Поэтому в темноте услышал знакомый окрик: «Стой, кто идет?» Отзыв: «Лейтенант Винник, вторая эскадрилья», был признан зачётным, на землю не укладывали, очередь поверх головы не запускали. Потусил на стоянке и с Львом пошли в офицерскую общагу. Пару-тройку водки я взял. Для меня это тоже был шок – вышел в город и купил водку в магазине без драки. Закуска тоже нашлась, посидели нормальненько. Долго удивлялся, что столько знакомых встретил – позитива валом. Койко-место выделили. Красота. Завтрак проспали хором. На обед меня пригласили в столовую, у них тоже есть городские, поэтому накормили без проблем. Приятно удивили салфетки на столах. Мы сколько не боролись, не скандалили, ответ один – не положено. О брюки можно руки вытирать, а салфетками – зась. Куряне объяснили, что салфетки – жизненная необходимость, без них первое есть нельзя. ??? Потерпи, говорят, сам поймешь. Подали первое. Сверху толстым слоем плавал комбинированный жир (комбижир) ярко-ядовито-оранжевого цвета. Мои кореши начали топить в нём салфетки. Утопят, вытащат – жиру поменьше становится. Так несколько раз, пока не выбрали комбижир полностью. Кормили у них, по сравнению с Ефремовым, крайне невкусно, хоть и с салфетками. Мне за родную столовую стало приятно. Отобедали, до отлёта оставалось ещё часа полтора-два. Зашёл в гарнизонный гастроном. В нашем гастрономе, тоже, как у Филатова: «А у нас в дому закусок, полгорбушки да мосол», но у нас же есть тётя Зина. Из мясного прилавка-холодильника на меня смотрели три свиные головы, в окружении копыт. Было бы грусно, и анекдот вспомнился сам. Француз, японец и советский человек обсуждают, как, где умервщляют скотину, чтобы она адреналин не выделяла, чтобы тот вкус мяса не подпортил. Французы на эстетику давят – чистота, полотенца с узором, мыло с запахом, музыка приятная – свинья обо всём на свете забывает, а её аккуратненько в сердце – хрясь. У японцев всё на электронике: видеокамеры, автоматические поилки, кормушки, турникеты, хрюшке о грустном думать – повода нет, а её аккуратненько электрическим разрядом – хрясь. Все посмотрели на советского представителя. А он: «Судя по тому, что продают в магазинах, их у нас взрывают». Халинский прилавок точно после взрыва оформляли.

Не зря я оговорился, что авиарейс на Сумы подпольный. Тогда много было, так называемых грузо-пассажирских рейсов. Мой такой же. Весь салон был заставлен ящиками, откидные сиденья в Ан-2 откинуть не как, сесть негде. Дверь в кабину экипажа тоже зафиксирована ящиком в открытом положении. Спрашиваю, а присесть-то где? Указали на ящик. Я сел, ножки в кабину свесил – так и летел. Так оно интересней. Летели не высоко, всё видно и речки и дома и коровки в поле. Летели не долго, около часа. Мягкая посадка, троллейбус, автовокзал, автобус, и – Краснополье. Брат-хирург, сказал, что вечером идём в гости к невесте. Краснополье одноэтажный посёлок, хоть и центр района. Есть в нём пятиэтажки, но мало. Брат жил то ли в общежитии, то ли в коммуналке на территории Центральной районной больницы (ЦРБ). До армии бывал я тут часто, соседей знал. Невеста жила в общежитии даже по краснопольским меркам – у чорта на рогах, в конце улицы Мезеновской, назаванной по имени соседнего села. К Мезеновке было ближе чем к центру, шутка. Мин Херц у меня охотник, по-этому невеста угощала нас дичью, отстреленной братом. Так и познакомились. Два дня я отдыхал. Моя помощь в подготовке не требовалась. И роль у меня была почётная – свидетель. Не буду уточнять, что я был в штатском, но, наверное, тоже хорош. Роспись была в поселковом совете, а гуляли в Витиной коммуналке. Весело гуляли, хорошо. Когда все уже расходились, пошли со свидетельницей звёзды считать, долго считали. Утром, в путь домой, в родной Ефремов. Автобус в Суммы, Ан-2 в Курск, без заездов в Халино и к Натали Курской, вокзал, поезд и на Тулу, автобус в Ефремов и ещё один автобус в Ефремов-3. Отгуляли свадебку.

Новое событие ожидало меня в гарнизоне. Прибыли кадровые техники: Имрагимов Натиг Латифа Оглы, Реченков Саня, Кобшанский Вася и Славик Сермятин, худой-худой. Ребята были живые раскомплексованные. Расселили их, как всех кадровых на втором этаже. Юность и задор прердавлись и нам. Учитывая нашу повышенную активность, связанную с куховарением, общий тонус в общежитии повысился. В отличии от нас, штатских пиджаков, заброшенных на два года в непривычную среду, эти попали в свою, чувствовали себя как рыбы в воде. Они тут же нашли каналы снабжения алкоголем, нашли контакты с женским контингентом в гарнизоне и даже в городе. Время от времени к нам в квартиру стучались какие-то леди, интересовались кем-нибудь из этой четвёрки. Я за год службы не завёл знакомств среди женского населения ни в гарнизоне, ни в городе. Конечно, было, новогоднее наваждение, но без продолжений. К городским бывалые кадровые не рекомендовали обращаться, потому как в городе свирепствовали эпидемий различных венерических заболеваний. Может поэтому девицам в Ефремове было выделено, никогда мною не слышанное, ласковое прозвище – пидерсии. Общаться с гарнизонными – это как заниматься любовью под микроскопом. Любимое развлечение боевых подруг – обсуждение новостей, основанных на собственных и подружкиных наблюдениях. Жен офицеров в городке было значительно больше, чем вакансий, поэтому большая половина боевых подруг  в графе профессия вынуждены были писать «домохозяйка». Пока мужья на службе, у них  два места нахождения: дом и очередь в магазине. Дом – место наблюдения, очередь – место обсуждения. Тяжелее всего было будущим мамам, у них место обсуждения практически отсутствовало. Зато наблюдение было круглосуточным. В качестве инструментов наблюдения использовались ручка, блокнот и мужнин бинокль с, минимум, восьмикратным, а то и денадцатикратным увеличением. Наблюдение подкреплялось анализом, выходило примерно так: ст. л-т Петров, в 13:07 зашёл в подъезд № 2 ДОС-3, в 16:18 вышел. Кто у нас в подъезде № 2? Путем исключения, оставалась одна-три ососби женского пола, подходящих по возрасту, к кому мог зайти. Женская интуиция и логика выбирали одну из трёх. Время в подъезде давало пищу для фантазии. Что можно сделать за три часа? Выпить, закусить и ещё время на кое-что оставалось. Вариант, что Петров зашел к другу бухнуть, не давал пищи для фантазии, поэтому не рассматривался. Если, время проведенное в подъезде, приближалось к получасовому интервалу, то интуиция, логика и собственный опыт рисовали фантазии на тему «Экстремальная любовь и методика её применения в гарнизонных условиях». Скрыться от комплекса пунктов наблюдения в разных ДОСах было невозможно. После наблюдений следуют командно-штабные учения в магазинных очередях, с накалом страстей приближённых к боевым.

Наши молодые кадровые умели обходить и эту сложную наблюдательно-иннформационную систему. Ходили они и в кино и на дискотеки. Я тоже любил ходить, но стеснялся. С этими орлами, да выпив для храбрости, сам чувствовал себя орлом. Свели знакомства с гарнизонной молодёжью, бывали в весёлых компаниях где-то в ДОСах. Холостой сожитель Дуся тоже участвовал, когда получалось. Я так мало написал о соседе, с которым прожил в одной комнате почти два года. Не мудрено. Это нюансы армейской жизни. У нас полёты, уходим утром – Дуся ещё спит. Приходим с полётов – Дуся уже спит. В субботу выходной – Дуся в наряд или коммандировку. Месяцами могли не видеться. Конечно, скучали, но не письма же писать – в одной комнате живём. В общем, закипело. Этому, безусловно, способствовал новый статус второгодника, повышенная уверенность в себе и завтрашнем дне. Самым заводним был Натиг, или как я его уважительно называл – Натиг-джан. Он находил разные пути, достать выпить, организовывал встречи – был душой и организатором компании. Помимо прочего, обучал меня азербайджанаскому языку. Таких фраз, как на мокше, шокше и ерзянском я не выучил, но «спасибо», «пожалуйста», «приятного аппетита» знал. Мог даже объясниться в любви и любовь предложить. Правда Натиг заверил, что если я это скажу в Азербайджане, азарбайджанской девушке, меня могут и зарезать. На одной из таких встреч я познакомился с двумя двойняшками, ученицами выпускного класса. Имена из памяти стёрлись, но память об их красоте осталась. Попытки сблизиться с ними были безуспешными. Мы нечасто встречались на каких-то посиделках, на дискотеках, но было это всегда спонтанно и дистанция оставалась. Тем более, поговорить с ними удавалось не всегда, а когда удавалось на дискотеке, что за разговор. Всегда удивлялся дискотекам – грохот музыки такой, что всё эстетическое удовольствие расплёскивалось, а поговорить во время танца, даже медленного, получалось, как на аэродроме рядом работающим двигателем, всё время нужно орать и прислушиваться. Удалось выяснить, что они занимаются в нашем клубе в художественной самодеятельности. Пришлось, как Семён Семёнычу, соврать, что я тоже участвую (помните, в «Бриллиантовой руке»: «Зачем я соврал? Я же не участвую»). Пригласили на репетицию. Уже упоминавшаяся ранее, жена разведчика руководила творческим процессом. Она была очень миловидна, невероятно обаятельна, но мне казалась сильно взрослой. Было ей лет тридцать или меньше того. В разработке был спектакль по пьесе Георгия Полонского «Не покидай…», которая была написана по мотивам сказки Уильяма Теккерея «Кольцо и роза». Мне тут же было предложена роль кукольника с диким именем Желтоплюш. Моя сценическая жена была много старше нашего творческого руководителя, к тому же миловидностью не отличалась – училка местная. Роль была так себе, хорошо слов не много. Мы с «женой» открывали спектакль, минуты три, не больше и выходили на финальную сцену кланяться. Пока шли репетиции, всё было хорошо. Я не перетруждался и каждую репетицию выдел близняшек. Сечас я уже не уверен, что они близняшки, может и двойняшки. Сначала я никак их не мог отличить. Потом заметил, что у них разные характеры. Когда научился отличать по внешности, оказалось, что с мягким, добрым характером, более симпатичная. В общем определился, кто нравится. Но сблизиться всё равно не получалось. Они приходили и уходили внезапно, даже не смог напроситься в провожатые. Прошу заметить, без алкоголя я был чрезвычайно застенчив, а на репетиции приходить с запахом не позволяло воспитание – спасибо папе и маме. Когда начала приближаться дата премьеры, я начал сильно комплексовать – как то отнесуться мои сослуживцы и сожители по общаге к моим театральным опытам. Партнёрша-то у меня на нашем студентческом жаргоне – «пенсия». Если бы я выходил на сцену с близняшками-двойняшками, то даже моя игра не имела бы значения. Я попытался исчезнуть в ДЗ, но жена разведчика настигла и пристыдила, в ДЗ меня тут же поменяли. Деваться некуда, пришлось участвовать в премьере. Я молил бога, чтобы мои сожители и сослуживцы были в нарядах, отпусках, командировках, в ДЗ или просто бухали или имели свои дела. Точно никого специально не приглашал. В отсутствие других развлечений, на премьере был полный аншлаг, что меня ввергло в ступор. Спасло только то, что когда вышел на сцену, свет лупил в глаза, я никого в зале не видел, поэтому для себя решил – я в домике, никого вокруг нет. Отыграл начало кое-как, но слов не забыл. Выход в финальной сцене не в счёт, там нас много и ответственность делится на всех: гуртом и батька добрэ быты. Преференции от участия в самодеятельности таки ж были. Первое, упомянутая ранее, хоть и неудачная, попытка сигануть с парашютом, организованная женой разведчика. Второе, ею же организованный выезд всей труппой в дом отдыха в Шилово на выходные, где-то севернее Ефремова и, по моим расчётам, совсем недалеко от первого ратного поля России – Куликова поля. Было это уже осенью, погода чудесная солнечная, но купаться как-то студёно. Так что предмет своего обожания в купальнике увидеть не удалось. Оно может и к лучшему – растройства меньше. Если сильно хороша – тоска съест, а нехороша, ещё хуже. На Куликово поле, к слову, я так и не попал. Жаль.

Ещё одно яркое явление случилось в нашей общаге. Поселился у нас в Дос-раз новый начальник группы АВ нашей эскадрильи страшный лейтенант Семенной. Но, наверное, не все знали его фамилию, больше он был известен, как Ферзь. Как ещё назвать человека, который ходит в чёрном кожанном плаще, чёрной фетровой широкополой шляпе впридачу с белоснежным офицерским кашне? Только Ферзь! Пока Ферзь нащупывал знакомства, он был нам полезен – группа АВ получала больше всех спирта в эскадрилье, кое-что поначалу и нам попадало. Ферзь в выпивке был профессионалом и эстетом. Тривиально разводить спирт водой – не его метод. Он колотил какие-то смеси с кофе, какао, лимонами, сиропами и называл это ликёрами. Но поскольку баб он был не чужд, все эти напитки впоследствии уходили на их охмурение, нам оставалась только собственная черноплодная рябина. С производством в те времена произошёл неприятный сбой. Даже два. Однажды, уходя на службу, я не выключил обогревательна антресолях и дорожжи сварились в обоих бутылях. Выливать сосрок литров в унитаз было жалко и больно – душа плакала. Второй технологический казус произошёл в субботу. В пятницу мы слили остатки витаминов и тут же поставили новую партию из двух бутылей. Остаток употребили под курей в сметане с овощно-фруктовым гарниром. Если бы только рябиновка, могло бы быть и нормально, но внезапно появившийся голодный Кадавр попытался сесть на хвост. Послать просто – мы не приучены, опять же, правила советского общежития не позволяют. Пригласить даром за стол, тоже не порядок. Решили половинчато – послали, не просто, а за спиртом. Спирт с рябиновкой дал исключительный эффект. На централи мы не буянили, утром голова была бо-бо, а в желудке ураган. Утром я проснулся с желанием попить водички. Первое, что я услышал – хлопок, а потом звук льющейся жидкости. Больное похмельное воображение нарисовало картину – кому-то стало тошно, но до туалета не донёс, расплескал по дороге. Откуда такие ассоциации – сам был на грани похожего. Выглянул в корридор, увиденное с моей фантазией не совпало. С антресоли стеной, или зеркальной струёй текла свежепоставленная брага, а снизу встроенного шкафа под антресолью била волна. Представляете, из-за активной ферментации, забилась ягодкой рябины трубка водяного затвора. Одна бутыль взорвалась, осколками разбив вторую, которая тоже была под давлением. Итог: минус сорок литров недобродившего продукта; минус два бутыля, которые дались нам не легко; минус пять-шесть шинелей, залитых сладкой брагой (наши с Дусей шинели ителлегетно висели в шкафу в комнате). Целую неделю мы караулили на полётах бутыль, но базовцы, почему-то усилившие бдительность, были на чеку. За неделю раздобыли только одну и, конечно, тут же поставили бродить новую партию. На следущей неделе, таки добыли вторую. Процесс пошёл, но на летние месяцы подогрев нагревателем из технологического процесса исключили.

Ещё Пеплов выдал идею снять кино. А, может и не Пеплов, но как-то мы год ни о чём таком не думали, а тут появился Яблоков и мы решились. У Мити-Толмача была кинокамера. Нынешняя генерация молодёжи кино любит, но, что такое кинокамера, возможно, и понятия не имеет. Видео снимает каждый своей мобилкой и выкладывает в Интернет – в U-tube заблудиться можно. С кинокамерой сложнее, но интересней. Решили мы снимать фильм. Сюжет выбрали не замысловатый – шпионский. У нас в стране есть нечто, что крайне необходимо империалистам, а у них такого, в силу технологической отсталости, отсутствует. Я уже в студенчестве снимал подобное кино. Тогда исходили из существующих условий и реквизита. Поэтому перечень персонажей был слишком креативным: Красная Шапочка, Серый волк, Чингачгук, профессор Мариарти, Шерлок Холмс, бандеровцы-власовцы-эсэсовцы и Спартак. Красная Шапочка несла нечто в дипломате, отрицательные персонажи пытались это отобрать, положительные возвращали. В результате целью путешествия главной героини была пивнуха, а то нечто – сушёная рыба. Хеппи энда в фильме не было, как и в социалистической действительности. Рыбу Красная Шапочка с помощью положительных героев сохранила, пивная оказалась открыта, но с табличкой «Пива нет». Типичный реализм, только не социалистический. Как в одном детском фильме-сказке вытащенный из картотеки герой – Фигура – сам себя охарактеризовал: «Я из Тимура, только не из его команды». Связь разных направлений в искусстве ярко и точно характеризует сказка о падишахе и художниках. Жил как-то падишах был он мудрым и хорошим. Много добрых дел сделал, во многих походах бывал. Потерял в тех походах ногу и глаз. На закате своей жизни, решил увековечить себя мудрого и доброго. Пирамиды строить не стал, от крупногабаритных монументов тоже отказался. Решил скромно написать с себя портрет. Для этой цели был приглашён художник. Пришёл художник с бантом в берете, ну словом, настоящий художник. Изобразил падишаха и с ногой, и с глазом. А падишах был мудрый и говорит: «Это красиво, но не правильно. Отрубите ему голову!» Так родился и умер буржуазный романтизм. Второй художник был попроще, в толстовке и быстро изобразил падишаха, как есть – и без глаза, и без ноги. Мудрый и говорит: «Это правильно, но не красиво. Отрубите ему голову!» Так родился и умер критический реализм. Третий художник был не в меру шустрый. Падишаха развернул в полоборота, чтобы не видно было отсутствующего глаза, а у отсутствующей ноги поставил стул. Так родился, живёт и здравствует социалистический реализм. Наш реализм был, я надеюсь, юморной. По нашему сюжету, вражеский агент проникал в СССР водным путем – в водолазном костюме (его роль играл ОЗК, в смысле роль водолазного костюма, роль агента играл Дуся) он погружался в ванну, вода выходила, а агента в ней не было, значит проник в водную среду. Появление агента происходило в нашем открытом гарнизонном бассейне – агент выпрыгивал, как пингвин, из-под воды прямо на тумбочку бассейна. Поскольку выпрыгивать, как пингвин, Дуся не умел, задачу упростили – ему нужно было грациозно спрыгнуть с тумбочки в воду, а съёмочная группа при монтаже, используя древний спецэффект – обратная съёмка, превратила бы его впрыгивание в бассейн, в выпрыгивание из бассейна. Но и эта задача оказалась не столь простой и даже  смертельно опасной. Съёмки мы начали летом, но к эпизоду в бассейне подошли в ноябре, а правильно, когда ещё снимать сцену в воде – когда холодней, чтобы раелистичней. Все мы инженеры, офицеры, понятие о технике безопасности имеем. Кто-то должен страховать Дусю. Желающих было не много, только Митя-Толмач и согласился поплавать в это время года и не напрасно. Как только Дуся скрылся под водой и оператор-Пеплов сказал: «Снято!», Митя рванул к месту, где ушёл под воду вражеский агент, однако Дуся появился в полутора метрах от входа в воду. Он с такой скоростью греб, что мы не могли ничего понять, а спасатель догнать. Гарнизонный открытый бассейн был выложен аэродромными плитами, берег тоже, только берег бассейна был наклонный, сэкономили на лесенке для входа в воду. Часть наклонной плиты у воды была укрыта скользкими водрослями, может мхом, я не ботаник, да это и не важно. Важно то, что Дуся на полкорпуса вышел на берег, дальше не получчалось из-за скользкости, но грести не переставал, даже темп не сбросил. Всё это было бы смешно, если бы не было так грустно. Мы понимали, что актёр и каскадёр в одном лице борется за жизнь. Мы бросились его вытаскивать, с воды его активно подталкивал спасатель. Только вытащив на сухое, когда Дуся перестал скользить, мы стащили с него противогаз. А вы думали, без противогаза, так себе, просто в ОЗК. Нет-нет, только полейший натурализм. Только после снятия противогаза, Дуся громко вдохнул и начал часто-часто дышать. Из всех щелей ОЗК в огромных количествах вытекала вода. Без Дусиных объяснений, он и говорить-то толком не мог, мы поняли, что произошло. ОЗК защищает только от пыли, предположительно радиактивной, отравляющих веществ, ну, и от воды, тоже, к слову, предположительно радиактивной, садящехся на воэннослужащего сверху. Никакой герметизации нет. Как только Дуся попал в бассейн, ОЗК наполнился водой по самое немогу. Дуся камнем пош     л на дно, благо не глубоко. Он смог оттолкнуться ото дна – это его и спасло, дальше вы знаете – отчаянно борясь за жизнь, Дуся остервенело махал руками и это его тоже спасло. Ну и Митя помог.

Потом отсняли сюжет с подъёмом по тревоге группы быстрого реагирования. Форму для группы не выдумывали, подсмотрели в «Огоньке» в статье о спецназе МВД. Это парадная у них форма была с краповыми беретами, отрабатывали приёмы рукопашного боя они в нашем техническом комбинезоне. Усилили впечатление снаряжением с портупеей поверх технички и отсняли за один дубль, мы не тарковские или станиславские: верю – не верю. Тягач стоял рядом с ДОС-раз, группа выпрыгивала из кузова самыми замысловатыми способами, чтобы при обратной прокрутке, так же замысловато запрыгивать. Оставался один сюжет с погоней. Предполагался подрыв одного транспортного средства, по схеме отработанной на разборах свалки, когда в хорошо раскочегаренный костер плеснуть ведро керосина… Для этого нам требовались на час тягач и автобус, на котором мы катали городских в город. Возможности у нас были. Во время съёмок у нас в общаге кроме Кадавра, проживал ещё и чернявый капитан Саша из автороты. Но вот снова нюансы армейской службы. То Саня в наряде, то кто-то из действующих лиц в ДЗ, то Дуся в командировке. Так до дембеля и не засняли. Отснятая плёнка исчезла на двадцать четыре года. Контакт с Митей-Толмачём я наладил года три назад, но о судьбе плёнки он понятия не имел, и только недавно Пеплов заявил, что плёнка никуда не девалась, а была у него и он второй год уже её оцифровывает.

Когда-то давно, русского, украинца и еврея спросили, чтобы они сделали, если бы стали царями. Русский собрал всех друзей-товарищей и закатил бы пир горой. Украинец нацаревал бы сто рублей и сбежал. Еврей сказал, что жил бы лучше чем царь, он бы шил на дому. Мы тоже шили на дому. Славка купил на офицерскую зарплату швейную машинку. Пошил себе куртку непродуваемую из белой ткани – пижон (поясняю: пижон – многожёнец с количеством жен, равным числу пи). Куртка была тёплая, многослойная. Непродуваемость обеспечивала полиэтиленовая плёнка. Не знаю, чем он думал, почему мы ему не указали на ошибочность применения полиэтилена или цуллалоида. Точно понимаю, правда только сейчас, задним умом, что цуллалоид это не современные мембраны, пропускающие пар от организма наружу, и не пропускающие атмосферную влагу внутрь. Дышать цуллалоид не мог. Он, конечно, не пропускал внутрь атмосферные осадки, но и влагу горячего молодого тела наружу не выпускал. Если долго ходить будешь мокрым независимо от погоды. Был ещё существенный недостаток. Куртка была тёплая, с фланелевой подкладкаой, предполагалась для ношения зимой. Так вот, как раз при отрицательных температурах, цуллалоид начинал грохотать при каждом движении. Пошили мы с ним и по паре джинс. В городе Славка надыбал индийскую джинсовую ткань, нашёл выкройки и раз – джинсы готовы. Однако особое значение наше шитьё приобрело после приказа министра обороны, вводившего новую летнюю форму одежды – рубашка с коротким рукавом без гадстука. Приказ не предполагал отоваривание офицеров и прапорщиков немедленно данным видом вещевого довольствия, но не возражал против переделывания рубашек с длинным рукавом в рубашки с коротким рукавом. «Красная звезда» опубликовала подробные инструкции переделки. Через пару дней мы все щеголяли короткими рукавами. Не мы одни, среди боевых подруг тоже было не мало рукодельниц. Кстати о рукодельницах. Как-то я проговорился нашему художественному руководителю самодеятельности, что мал-мал разбираюсь в швейных машинках. Дальше как в анекдоте о проститутке, остановленной ГАИшником, которому она взмолилась: «Отпусти меня ГАИшник, я тебе пригожусь». И тут же пригодилась. Я тоже тут же пригодился и починил машинку худруку. Потом она попросила посмотреть машинку подруги. Офицер у женщин деньги брать может, а украинец дарои не хочет. Нашли компромис – плату брал вареньем. Куда девал варенье говорить? Конечно перегоняли в витамины. Рябиновая речёвка дополнилась ещё рядом, может не таких рифмованных: «Малина – кладовая витаминов» (ну это ещё куда ни шло), «Клубникаа – кладовая витаминов», «Слива – кладовая витаминов», «Ежевика – кладовая витаминов» и т. д. и т. п.

Кстати, появление новых рубашек совпало с появлением нового приказа начальника гарнизона п-ка Гурьина о введении в гарнизоне офицерских патрулей. Вызвано это было неудовлетворительной дисциплиной рядового и сержантского состава, выражавшееся в несоблюдении отбоя и появлении в на территории городка, у казанных категорий воэннослужащих после 22:00. Главное, что эти категории воэннослужащих крутили шуры-муры с офицерскими дочками, пудрили им головы и, наверняка, склоняли к сожительству. Тогда мне это было смешно, сейчас, имея дочь четырнадцати лет, я уже не смеюсь. В состав патруля предписывалось включать трёх младших офицеров. Нарушителей правил отбоя надлежало выявлять, переписывать их данные и сдавать отцам командирам соответствующих частей и подразделений. В случае неповиновения, или отказа назвать себя, или, не дай боже, оказания сопротивления, нарушителей надлежало связывать и доставлять в караулку, где запирать на замок до утра. Нюансик был и тут. В караулке было только одно помещение, запираемое на ключ – туалет. Но. Мы же не фашисты, запирать в парашу, пусть даже нарушителей. Поэтому был негласный приказ – пленных не брать. В первый патруль отрядили кадровых. Ребята, раздосадованные невозможностью бухнуть после напряжённого служебного дня были неистовы. Что они творили, кого и как лупили, не знаю, но на второй день, когда старшим патруля заступил я, мы ходили по городку как в пустыне – ни одного бойца на улице. Может они скрывались по квартирам, но в городке их не было. В 22:10 мы только обнаружили стройбатовцев, играющих в волейбол на спортивной площадке рядом с их же, стройбатовской, казармой. Поиск офицеров-строителей привел в кабинет, где всё руководство подразделения тихонько бухало. Представившись, истребовал выполнения команды отбой и для стройбата. Пьяный руководящий состав исполнил просьбу с быстротой молнии. После этого патрулировать стало скучно. Что толку тыняться по городку с полными карманами верёвок для связывания толп нарушителей (наручников нам не выдавали), если все потенциальные нарушители отлуплены ещё вчера. Через две недели офицерский патруль отменили за ненадобностью.

Не все кадровые были такими положительными, неординарными и креативными. В отличие от описанных молодых во главе с Натигом, закончивших средние училища. Прибыл к нам и поселился в опустевшей комнате Леонарда и Сабониса выпускник высшего инженерного училища. Был он худым заморышем и очкариком, ни с кем не общался, не пил, ну чучело-чучелом, типичный ботан. На службе тоже повел себя неординарно. Потребовал себе инженерную должность, он-де инженер, техником самолёта ему быть не к лицу. Инженерная должность в эскадрилье только одна – заместитель эскадрильи по ИАС, он же инженер эскадрильи. Как салабона после училища, пусть даже высшего, поставить инженером? Ты гайки покрути, керосином пропитайся, хвосты самолётам позаноси, опыта какой никакого подсобирай, а там может и станешь инженером. Так нет же, он инженер – подавай инженерную должность и край. Должность ему не дали – он в отказ – техником не буду. Перестал ходить на службу. Шесть суток тыняется в ДОС-раз-квартира-раз-комната-два, на седьмые выходит. Такую схему я уже описывал. Мне, собственно, до его схемы, дела не было, но он и меня зацепил.

Без анекдотов в быту могло бы быть скучно. Поэтому жизнь нам подкидывала веселухи. Возвращаемся с ночных полётов – в квартире темень. Мы парни тёртые, уже проходили такое. В квартире ни души, только инженер-сачок. Мы к нему и сурово допрашиваем, что, гад, сделал, что света нет. Тот в отказ, мол, ничего не делал. Мы ещё жёстче, описывай по порядку, как проснулся, как нужду справлял, как в столовую ходил. Он зенками из-под очков блымает, но говорить начал, уж больно мы суровы были. Из всего, им перечисленного, только одно толковое дело сделал – вбил гвоздь, фуражку вешать. Как это он, со своей инженерной сущностью, сумел такое плебейское мероприятие совершить? Показывай гвоздь! Показал. У изголовья кровати, прямо над розеткой красуется гвоздь. За день вбил единственный гвоздь и попал в кабель, строго между жил, устроил КЗ. И молчит, блин! Должно было шарахнуть, если не в резиновых перчатках был, но он бы до этого не додумался, опять же, по нашему опыту, искры должны бы посыпаться. Гвоздь торжественно вытащили из стены – фуражку стало некуда вешать, зато свет появился. Из розетки, правда, фаза ушла навсегда. Такие вот у нас инженеры. Снаряд два раза в одну воронку не попадает, а инженеры в одной комнате КЗ дважды сделать могут запросто. Одно КЗ в комнате, просто случайность, а два, как говорят чукчи – тенденция, однако.

Однажды после десяти вечера завыла сирена. Некоторые, кто бухал на природе, даже побежали готовить самолёты, но кто был в зоне громкой связи, услышал: «Сбор! Сбор! Сбор!». Мы собрались на плацу возле казармы. Объявили, что наш свинопас ушёл в самоход. Группа захвата уже выехала к нему домой. Все самоходчики рвутся домой, где их уже ждут офицеры части с представителями воэнкоматов. Задача у них гуманная, изловить до наступления третьих суток, не дать самоходчику стать дезертиром. Перемена в статусе происходит, в аккурат через трое суток самовольной отлучки. Отлучка более трёх суток – уже дезертирство. Нашего ходока тоже взяли дома, но это было после, а пока нам надлежало прочесать городок и окресные поля и дубравы в поисках беглеца. Прочесывали до часу ночи – не нашли. Его счастье. Триста злющих офицеров и прапорщиков, оторванных от важных дел: кто от еды, кто от рюмки, а кто из постели, разорвали бы на куски свинопаса, в плен не брали бы. На моей памяти, это единственный случай самохода в гарнизоне. Да и обошолся без кровопролития.