Александр Винник. Пиджаки (повесть). ДС – «Земля»

Начались очередные командно-штабные учения (КШУ), это такие учения, о которых знают только в в штабе. Задачи по перехватам решаются на ординарных полётах. Могут, правда, дать готовность звену или полку. Но от этого чувства участия в боевой операции не прибавляется. Как-то зимой мы сидели в первой готовности больше часа, что не положено – у пилотов бдительность притупляется и снижается чувство классовой ненависти к врагу. У техников ничего не притупляется. Оставили несколько дежурных машин в первой готовности (пилот в кабине, техник на стремянке) в каждой эскадрилье, остальные заняли позицию (готовность) номер два – пилоты одеты, но не в кабине, самолёты расчехлены и с подвешенными ракетами, но мы с пилотами пошли тусить в наше бомбоубежище – домик эскадрильи. На этих учениях я впервые не бросил курить, до этого не пробовал бросать. Бросить я собрался утром в восемь-ноль-ноль, так как вчера было что-то выпито и выкурено и чувствовал я себя, мягко говоря, не комфортно. Подсчёт показал, что, если я вчера лёг в полночь, то к восьми утра не курил уже восемь часов. К обеду уже двенадцать, к началу войны пятнадцать, до суток без никотина оставалось сходить на ужин. Тут эта тревога. Пилот в кабине, я на стремянке, бросаю курить. Холодно обоим. Пилоту тепло, если двигатель запустить, так мне даже лучше – могу спрыгнуть со стремянки, попрыгать похлопать руками по плечам и такое прочее. Пилоту вылезать нельзя, размахнуться негде, попрыгать тоже. Что делать? Правильно закурить. Он закуривает. С моей точки зрения, ему теплей – тёплый дым входит в организм. Попросил и себе табачный подогрев. Пилот не жмот – тут же поделился. Пятнадцатичасовая программа или, как сейчас модно говорить – пятнадцатичасовой проект, пошела (пошёл) псу под хвост. На тех, зимних КШУ, оказалось, отрабатывали сценарий с ядерным ударом по аэродрому. По такому случаю в убежище нам выдали карманные дозиметры ДКП-50А. Принесли целую кучу. Я стал себе выбирать. Предполагалось, что нам выдают не пользованные приборы, совсем нулячие – полосочка прибора, расчитанного на дозу в 50 рентген, должна была стоять на нуле. Но в армии не всё так просто, и даже авиация тут ни причём. Бардака хватает всюды. Домой для сувенира (я из него сделал шариковую ручку) я нашёл. Рабочего не было ни одного. Небыло ни одного прибора не то что на нуле, не было даже с волоском (стрелка) перпендикулярным шкале. Угол между волоском и шкалой составлял от 60˚ до минус 60˚. Волосок не указывал дозу, накопленную с течением времени, а как бы перечёркивал шкалу. Когда время нахождения в готовности, дали её часа в пятнадцать, ещё засветло, перевалило за три часа, а календарное время за 18:00, появились три проблемы. Первое, городские не уехали в 17:45 домой, а следующий рейс только к двадцати. Второе, от безделия сильно захотелось есть и спать одноврнеменно, но кушать сильнене, потому что – третье, в городке войны, то бишь учений не было и столовая готовилась закрыться как положено в девятнадцать. Нас начали группами отпускать ужинать. В кои годы городским достался их ужин, который и я и столовские считали своим. Всё-таки в руководстве КШУ были гуманисты – отбой тревоги организовали до 19:30 и городские успели на восьмичасовой автобус, а кто-то из нас и автобус остались в городке.

Это было тогда, а на нынешних КШУ отрабатывался сценарий по отражению действий диверсионных групп. Я был уверен, что меня это не касается – я в домике. В дежурном домике, в дежурном звене. Я и так выполняю боевую задачу по защите неба столицы с юга. В гарнизоне же разворачивались дикие события. Диверсанты таки проникли в гарнизон прямо через КПП. Нам объяснили, что роль диверсантов будут играть десантники. Мы живо представили крепких ребят, в маскировочных халатах (маскхалат) с автоматами наперевес. Всё оказалось проще. Эти двуличные существа, иуды во плоти, прошли через КПП в повседневной (зелёной) форме. Крой, цвет, погоны – всё одинаковое. Отличие только в эмблемах на погонах и петлицах, но они такие мелкие, кто их разглядывает. Правда у десантников нет повседневной формы с брюками навыпуск, только в сапоги. Нормальный авиатор, в город из города в такой форме не пойдет, да и по городку шататься не будет, только если в наряде. А если ты в наряде, то тебе должность специальная положена, а к ней повязка красная с белыми буквами, соответствующими этой самой должности. Но не угледел наряд КПП эти подробности, не стоит их винить – солдатики они. Им спорить с офицером – себе дороже. Так вот, эти коварные диверсанты обрисовали меловыми крестами башню Рожновского (водонапорную), условно лишив гарнизон воды. Это ещё можно было бы пережить, но они ещё запустили дымовуху в штаб, условно лишив гарнизон и штаба. Усиленные патрули рыскали по городку и частям, по громкой передавали примены красномордого офицера десантника, но так никого и не нашли. Я заступил в ДЗ и в оперативной глуши забыл об учениях, называемыми воэнными – игра в войнушку. У них там игрушки, а у меня триста на триста километров неба Москвы под охраной. Заступили на сутки в 17:00. Утром следующего дня дневальный пригласил меня к телефону, предупредив что на трубе – оперативный. В ДЗ по телефону я разговаривал только с лётной столовой, заказывая меню. Беседа с оперативным ничего хорошего не сулила. Взял трубку, в неё же и отрапортовал: «Старший техник ДС, л-т Винник». Оттуда: «Оперативный, п. п-к такой-то. Дежурным силам команда – «Земля». Я ему: «Это щутка?» Он: «Какие шутки? Выполнять!», а я ему: «Дяденька оперативный, простите пиджака, но объясните, что такое – «Земля»? Хорош человек попался расстреливать не стал, а просто объяснил, что команда «Земля» – нападение на ДЗ. Ну тут я успокоился, заверил, что команда ясна и ДС мы отстоим! Тут же предложил дневального включить дверной звонок, изображавший у нас сирену, а сам командирским голосом, заглушающим работающий на максимале двигатель шепнул: «ДЗ – в ружьё!» Открыл оружейную пирамиду и, выбегающие, заспанные бойцы хватали свой автомат и два магазина к нему. Сам я был при табельном ТТ. Построив перед домиком поставил задачу. Задача не сложная – каждого, кто приближается к ДС – задерживать. Кто не подчиняется – класть мордой в песок, ну а если и тут отказ – огонь на поражение. Патрульного оставил охранять фасад домика и подступы со стороны рулёжной дорожки. С остальными организовали круговую оборону. Когда рубежи были заняты, я начал осмыслять, что происходит. В ДЗ я выполняю боевую задачу, получил боевую команду «Земля», бойцов разложил с автоматами и боевыми патронами. А вдруг диверсанты придут? У меня холостых нет. Выхода два – либо в тюрьму за не выполнение боевого приказа, либо валить диверсантов. Их в цинке к родителям, а мне медальку. Стало жутковато, такая себе перспективка. Играть в шиш-беш с тоже вооруженными пилотами не стал, ходил кругами по круговой обороне, чтоб ни дай боже, кто-нибудь из бойцов не применил оружие по назначению. А они еще помнили легенду о ефрейторе Захарченко, с перепугу пальнувшего и отправленного на десять суток в отпуск. К счастью, мои бойцы и не собирались стрелять. Они воспринимали армию вообще и то, что Родина доверила им боевое оружие, как игру. Пятеро из шести круговых защитников через полчаса защиты ДЗ спали. Только четверо спали чутко, а пятый – по-богатырски. Я изъял у него автомат Калашникова модернизированный (АКМ) с боекомплектом и сложил назад в пирамиду. На построении, после отбоя «земли», на вопрос о личном табельном оружии боец хихикал, как в детском саду, и говорил, что я забрал. Я не кадровый, но что такое потеря табельного оружия догадываюсь – это там же в УК, в разделе «воинские преступления» – трибунал и в мирное время, в военное и без трибунала можно обойтись. Обидно то, что лекциями на тему личного оружия и бдительности при обращении с ним начинается каждое заступление в ДЗ – семь раз в неделю. Особо подчеркивается, что не враги сейчас опасны, хотя и их списывать со счетов рано, а вышедший из-под контроля криминал. Ему не нужно выводить из строя ДС, ему автомат твой нужен. При этом тебя самого грохнут в первую очередь, а уж сколько потом из твоего оружия уложат – кто знает? Всё равно, бойцам как с гуся вода. Я доложил о его поведении замполиту эскадрильи Мумлюкову. Что с бойцом сделали, не знаю, но в тюрьму не отправили, дослуживал со мной. На этом проказы с оружием не закончились. Однажды утром, выполняя осмотр в рамках двух-шестичасовых работ, на ведомом самолёте я обнаружил отверстие в руле направления. Проверил – пулевое отверстие. Строимся. Кто стрелял? Никто. Аргументирую: сейчас же вскрою  пирамиду – узнаю. Всё равно никто. Вскрываю пирамиду, проверяю, нахожу магазин с левым патроном. У него не только номер партии не совпадает, у него цвет отличается – темно-зелёный, окисленный, будто в земле годы пролежал. Снова доклад замполиту, уже с требованием снять бойца с дежурства, может, хоть поругают. Наказать солдата почти некак, ну, если, конечно, не трибунал. В наряд не поставишь – он из них и так не вылезает. Как не в звене, так в казарме, по кухне, ДСП – на полётах они почти не бывают, ничего не умеют. Если год назад я бойца в кабину на буксировке мог усадить, он бы лучше меня молодого рулил, то теперь заставить чехол снять страшно. Больше всех требовали наказания стрелка свои офицеры, которые пришли менять руль направления. Как вы думаете, часто их меняют? Правильно – никогда, как и закрылки, что я изуродовал. Руль направления запасной на складе был. Проблема не в этом. Его же с завода никто никогда не трогал. В лючках цапф подшипников винты прикипели, болты цапф тоже. Каждый крепёжный элемент снимался под радостные возгласы техноты, победившей непобедимую технику. Они меня очень уговаривали назвать фамилию бойца. Не сказал, пожалел – урыли бы. Хотя жалеть их было иногда не за что. Они были уверены, что армия для них это игрушка. Я понимаю, служба у срочников не сахар, но это же не повод придумывать себе проблемы. Бойцов в будние дни я не видел вообще, после того как перестал бывать у них на политзанятиях. Видел только в ДЗ. Они ДЗ любили. Очень либеральное и часто меняющееся начальство, несложные обязанности, наличие цветного телевизора. Либерализм командования объяснялся тем, что в эскадрилье было шестьдесят офицеров и прапорщиков и от двенадцати до семи солдат. Для офицеров и прапорщиков это были родненькие сыночки – их подкармливали, подпаивали и старались не утруждать работой. Но бойцы иногда садились на шею. В дежурном звене ночью спали все, даже дневальный и часовой/патрульный (тонкость в написании через косую будет разъяснена позже). Однако технику самолёта и механикам положено в дежурном звене выполнять работы через 2-6 часов дежурства. Можете поверить, каждые два часа к самолёту никто не подходил. Считать умеете, если каждые два часа подходить, за сутки получится двенадцать подходов, а если через шесть часов, то всего четыре. Работу себе никто не ищет. Но даже если ходить раз в шесть часов, то ночью хоть раз нужно встать. Нет, можно, безусловно, утром сделать запись, что работы выполнены глубокой ночью, но это если ты не старший техник ДС. Старшему, а по совместительству начальнику караула/патруля, хоть раз за ночь нужно проверить несение наряда и караульной/патрульной службы (то, что через косую, опять-таки объясню позже). Ещё и коды системы опознавания нужно менять по времени. И уж раз ты встал, то и работы выполнишь, и несение службы проверишь, и к бойцам в кубрик заглянешь. Работы не сложные – посмотреть на отсутствие подтекания рабочих жидкостей и всё. Проверка несения службы заключается в нахождении часового/патрульного на улице, а не у телевизора (цветного в ДЗ по приказу самого МО), а дневального, если и спящего у телевизора, то хотя бы с закрытой на ключ дверью. Проверка кубрика тоже не сложная, посчитать до шести спящих голов да плюс дневальный и часовой/патрульный. Когда голов меньше, это нервирует старшего техника ДС. Он обычно от нечего делать устраивает побудку всем. Как правило, и не только в армии, больше всего получает пендалей не залётчик, а кто под руку попался. Построенный личный состав заставляем хором читать плакат, висящий над тумбочкой и разъясняющий некоторые статьи УК, относящиеся к воинским преступлениям, а именно: «Оставление поста, в мирное время – от трёх до семи лет лишения свободы, в воэнное – расстрел». Зачем читать тем, кто остался, непонятно – они-то как раз эту статью не нарушали. Объясню – чтобы у них и желание не появлялось. Затем следует разбирательство – куда же делись самоходчики и когда их ждать? Никто ничего не знает, своих не сдают. Куда ходят,  в общих чертах известно – в деревню за полосой, называется деревня имени 12-летия Октября, попросту – Двенадцатый Октябрь. Как они без мобилок налаживают связь с местным женским населением, увы, для меня останется загадкой на всю жизнь. Я в гарнизоне наладить не смог, в городе не смог, может, плохо старался, а они в деревнях в округе находят. Даже меня один раз возили на тягаче – не пешком же идти офицеру. Уговорили просто: давайте привезём мешок яблок в дежурное звено, за полчаса управимся. Если бунт подавить нельзя, его нужно возглавить. Я выдвинул условие – только со мной. Если залетать, так хоть знать за что. Поехали. Я был сильно удивлён дизайном усадеб местного населения. Заборы изготовлены из частей металлического покрытия грунтовых аэродромов, все летние души – из ПТБ разных типов самолётов, много мест, задрапированных маскировочными сетками, – ни дать неивзять  воэнное поселение. Я, конечно, бойцам мешал невероятно. Они, скорее всего, планировали быстротечный огневой контакт. С моим присутствием это сильно затруднялось. Более того, я нервно покуривал и смотрел на часы – вредная офицерская привычка, воспетая в анекдотах. Не знаете? Слушайте: В автобусе произошла драка. Участники: офицер, еврей и студент. Все задержаны и доставлены в отделение милиции, где дают пояснения. Офицер объясняет: он никого не трогал, но тут на остановке зашёл еврей и наступил ему на ногу. Офицер решил, что если через минуту тот не встанет с ноги, он ему врежет. Прошла минута – еврей так же стоит на ноге офицера. Ладно, офицер дал ещё 30 секунд. Прошло 30 секунд, офицер отвесил еврею оплеуху, еврей свалился, тут внезапно подлетел студент и начал пинать еврея ногами. Еврей объяснил, что он вообще никого не трогал, а тут воэнный как врежет, а потом этот студент чуть до смерти ногами не забил. Студент объяснил, что сразу заметил еврея, а рядом воэнный, на часы посматривает, а потом как врежет еврею. Вот он, студент, и подумал, что по всей стране началось.

Я, конечно, выкурил пару-тройку сигарет и отворачивался в сторону от усадьбы, вроде меня и нет, но для бойцов – это миг. С мешком яблок и недовольными бойцовскими рожами вернулись в ДЗ. Больше я с ними в самоход не ходил, но за яблоками отпускал. К этому располагал общий бардак в стране и в системе ПВО в частности. Если в начале службы «готовность раз» в звене объявляли раза три в сутки, то ближе к дембелю, а он был уже недалёкок, за неделю могли ни разу не объявить. Это приводило к расслабону, и не только у бойцов. Ночных ходоков я дождался, читали хором статьи УК о воинских преступлениях, а на утро доводили до блеска «семьдесят шестую спарку» – парашу в ДЗ. Сейфуль-Мулюкову докладывать не стал – смысла нет: действий от него никаких, только мне подрыв авторитета стукачеством. Лучше сам накажу. Или возглавлю бунт. На будущее – самоход только с моего разрешения.

Пришло время объяснить, почему в ДЗ часовой с патрульным пишутся так странно через косую. На самом деле в ДЗ нужен часовой, чтобы никого не допускал на территорию ДЗ. Всем кричал: «Стой!», потом: «Стой! Кто идет?», «Стой! Стрелять буду!», а потом гасил из автомата по нарушителю. Всё бы хорошо, но вот те работы, что через 2-6 часов, и проверки при смене самолётов, требуют подхода ограниченного круга технических специалистов. А часовой не имеет права их допускать на пост. Он знает только начкара и разводящего. Может знать ещё замначкара, но в ДЗ такой должности нет. Да и разводящего не каждого он знает, а только своего, выставившего его на пост. Неувязочка выходит. Чтобы неувязочки убрать, воэнные придумали хитрость. Назвали часового патрульным, а начкара – старшим патруля. Неувязочка одна ушла, другая вылезла. Права и обязанности патрульного тоже описаны в Уставе гарнизонной и караульной службы, только право применения оружия сильно урезано. Но у воэнных есть ещё одна воэнная хитрость – а мы будем считать их по документам патрульными, а инструктировать как часовых. Так и делали. За годы моей службы всё обходилось, но не приведи господи боец выстрелил бы в какого-нибудь штатского, получил бы годы дисциплинарного батальона (дисбат). А офицер разводил бы руками и говорил: ну и что, что инструктировал, боец у нас грамотный, уставы читал, присягу принимал. Был ещё один курьёз на тему часовой/патрульный. В четыре утра приехал начштаба проверять несение службы в ДЗ. Его никто не встретил. Ни часовой/патрульный, ни дневальный, заснувший на мягком диване перед цветным телевизором. Зато дверь нараспашку. Начштаба мараться беседой с бойцами и техником не стал, сразу пошёл к старшему лётчику ДС, по совместительству – старший ДС – всех ДС. Тот в шоке вскочил: что случилось? А начштаба ему: не суетись, просто нет ни дневального, ни часового, дверь в дежурный домик нараспашку, я же к тебе спокойно зашёл. К выходу их из помещения лётчиков я и дневальный были уже на месте, точнее, дневальный был на месте, а я прогуливался рядом, как Штирлиц, что бежал за машиной Бормана на скорости 150 км/ч и делал вид, что прогуливается. Вышли начштаба и старший ДС и давай нас учить Родину любить. Вазелин в таких случаях ещё нужно заслужить. Проходит минут двадцать учёбы любить, мы уже такие удовлетворённые. Вдруг, как в сказке, скрипнула дверь, и на пороге предстал наш часовой, официально патрульный. Без таких воэнных подробностей, как отдание чести или просто поздороваться, с порога, тыкая пальцем в «маршрут патрулирования», укреплённый прямо под плакатом о воинских преступления, утверждённый лично начальником штаба, лениво заявляет: «А я видел, товарищ подполковник, как вы подъехали, но, не отклоняясь от маршрута, продолжил патрулирование». Немая сцена, как в «Ревизоре», картина маслом, как в «Ликвидации». Сказать наглому, но смекалистому бойцу некому и нечего. Мы с дневальным готовы были разорвать его, мы-то получили дозу любви к Родине и удовлетворённые обтекаем. Начальник штаба, умный такой дядька, тоже примолк – по закону не придерёшься. Так и ушёл разгильдяй, не то что пендалей не получив, даже замечание нельзя сделать. Служи по уставу – завоюешь честь и славу. Хоть нюансы и здесь есть. Я в дисбате не был, но знающие люди, гутарят, что никаких там зверств, истязаний и пыток нет. Там просто от солдат требуют неукоснительного исполнения требований воинских уставов. Только одно толкование слегка расширено. В обычных частях через плац разрешено проходить либо строевым шагом, либо бегом. В дисбате вся территория части приравнена к плацу. Ну, и увольнительные им не положены. Говорят – там тяжко.

Немного о чехлах. К лету их у меня практически не было. Рассыпались, аннигилировали. Заявился к Львовичу с просьбой. Он ещё не отошёл от братовой свадьбы, косил лиловым глазом в мою сторону, но новый комплект чехлов разрешил выдать. В солнечную предварительную я их раскатал. Нанёс красной краской бортовой номер в пяти местах на каждый, краски-то валом, любого цвета – не первый год служим. Носовую шнуровку основного чехла заменил резинками, на хвостовом тоже шнуровку срезал, нашил крючки и резинки – сплошная красота!. Чехлы, кроме основного, аккуратнейшим образом смотал и уложил в будку. Основной налепил – красный, как рождественская ёлка – восемьдесят девятый номер виден со всех сторон – откуда бы ни подошёл, не подполз или не подлетел наблюдатель. Для пущей красоты и поднятия моего боевого духа по бортам перед кабиной той же красной краской нарисовал двух скорпионов. Красной краски, даже после таких художеств, всё-равно в будке осталось море. Моя будка к деибелю – полная чаша, старый чехол-то тоже не выбросил, может, пригодится. В будке, кроме чехлов и краски всех цветов в количествах, достаточных полностью перекрасить самолёт, по нескольку мотков контровки всех размеров от 0,5 мм до 1,2 мм, и медной тоже; ЦИАТИМа банок по шесть каждого вида; лопаты на зиму уже готовые и заготовки к ним, запасное ведро. Потом там же появились съёмники статики. Это отдельная история, о ней чуть позже, пока закончим со скорпионами. После обеда посмотреть на мои чехлы пришёл Трезвых. Львович оценил глубину и широту моей чехловой подготовки, похвалил. Потом, особо подчёркивая свои передовые взгляды на перестройку в войсках, сказал, что он лично против скорпионов ничего не имеет. Однако любой другой начальник не имеет такого кругозора, как он, и прикажет немедленно снять. Поэтому, чтобы этого не произошло, ликвидировать начехольную живопись необходимо сразу. Я не увидел логики в заявлении заместителя комэска по ИАС и предложил дождаться этих ретроградов от армии, а также привёл аргументы в пользу рисунков. Во-первых, краска увеличивает водоотталкивающие свойства чехла и улучшает, соответственно, микроклимат под ним. Во-вторых, улучшает идентификацию и чехла, и зачехлённого самолёта – такой себе аргумент – я не знаю случаев воровства или подмены чехлов. В-третьих, это поднимает мне боевой дух и настроение, хоть и не война сейчас. В-четвёртых, поднимает общий эстетический уровень в эскадрилье. Инженер, не привыкший к такому глубокоэшелонированному возражению, разрешил оставить животинушек на чехле. Я до сих пор не возьму в толк, почему я нарисовал скорпиона. По Зодиаку я Весы, знак Скорпиона следующий. Животные бывают посимпатичней, не жалящие себя и не такие подлые, согласно легендам. Более известный персонаж самолётной живописи – акула, точнее, её пасть, как в 120 ИАП из Домны, или глаз, как в 415 ИАП из Туношны. Сильно продвинутые американцы, особенно на бомбардировщиках, там места поболее, рисовали всё, включая голых девок. А у меня довольно скромные и даже симпатичные скорпиончики – по правому и левому бортам. Рисовать его я не умел – ходил в библиотеку, в Большой Советской Энциклопедии (БСЭ) нашёл изображение, скопировал, тщательно сосчитав количество членов в хвосте, лапах. Получился неплохо, только красный. Из политических соображений другие краски я не использовал, а были. Это оставался пятый аргумент, что он хоть и скорпион, но наш – красный, пролетарский. Этот аргумент я достал из широких штанин, когда на построении в полшестого инженер приказал скорпиона ликвидировать. В полшестого уже ни один аргумент не действовал, а пролонгировать дискуссию никому не было интересно, особенно городским, у которых автобус, как «Михаил Светлов», – Уху-у-у!. Я пошел к родному скорпионистому борту. Смывать скорпиона не было никакого смысла, один из аргументов – эстетика – пострадала бы больше всего. Закрасить, превратив скорпиона в «красный квадрат» Малевича-Винника, тоже не хотелось – это уничтожало моё творчество. В случае с Малевичем, возможно, это и было оправдано. Как стало известно, Малевич писал серию портретов лесорубов. Один ему очень не понравился. Я так и не понял, портрет ему на понравился или сам лесоруб был занудой, но уже готовый портрет был поверх закрашен радикально чёрной краской. Это уже потом исследователи творчества Малевича, проведя спектрометрический анализ, пришли к выводу, что тон радикально-чёрного цвета уникален. Сам старик Казимир сильно удивился бы такой постановке вопроса – он-то просто завозюкивал портрет, той чёрной краской, что у него была, а не смешивал на палитре, выводя какой-то концептуальный оттенок чёрного. Вот решение выставить полотно было сильно концептуальным. Во-первых, этот его поступок убедительнейшим образом доказывает наличие в его польской сущности еврейского или украинского начала. Портрет ему, видишь ли, не понравился, он его хрясь чёрной краской – от лесоруба следов не осталось, это уж потом, после исследований в рентгеновских лучах, лесоруба раскопали, но, гляди ж, произведение не выбросил, хотя оно и произведением-то не было. И вот на одной из выставок, что проходила в обычной сельской избе с невысокими потолками, в красном углу Малевич вывесил эту чёрную мазню. Эффект превзошёл все ожидания. Люди входят в хату, ищут по привычке красный угол, чтобы воздать ему крестное знамение, а там чёрная пустота. В месте, которое используют для духовного общения с Всевышним, чёрная пустота – нет ничего, лесоруба-то не видать. Так Казимир поведал миру о падении нравов в период революций и войн. Потом, чтобы как-то вывести население из шока неверия и недоверия и сгладить гадостное впечатление от «Чёрного квадрата», он пишет «Красный квадрат» – он уже и в красном углу производит более приподнятое, радостное впечатление. Только без «Чёрного квадрата» «Красный квадрат» смысла не имеет. У меня даже мелькнула мысль: с левого борта изобразить «Чёрный квадрат», как моё разуверие в перестроечных ценностях инженера, а с правого борта – «Красный квадрат», как символ моей веры в светлое будущее и подъём духовных ценностей, попранных годами застоя и поднятых перестройкой. Обе краски у меня были – и чёрная, и красная. Больше скажу: была и белая, она мне нравилась больше – больше веры в более светлое будущее, но плохо согласовывалось с классикой и слабо контрастировала бы на чехле, который с  годами выцветая на солнце делается раикально белым. Делать кайомочку, меня отучили в художественной школе, нужно делать фон. Цвет фона не вырисовывался в моём воображении, для мук творчества нужно время и вдохновение. От белого квадрата пришлось отказаться. Вот и Малевич до белого квадрата не дорос. Хотя поговаривали, что «Чёрный квадрат» – это фрагмент картины. Малевич задумал изваять шахматную доску с динамичным чередованием чёрных и белых клеток, но творческих сил хватило только на одну клетку. От красного и чёрного тоже. Объясняй потом, что это репродукция, а не плагиат. Ушёл я от классики простым приёмом – нашил крупными стежками латки – и приказ выполнил, и творчество своё сохранил, и на поводу у поляка не повёлся.

Теперь об упомянутых съёмниках. Съёмники статического электричества крепились на концах задних кромок плоскостей крыла, стабилизатора и киля. Через них в атмосферу стекали статические заряды, образованные трением дюраля о воздух. Были у нас в одной студенческой песне слова: «Обогнув космическую даль, ободрав об вакуум дюраль…». Обдирая дюоаль, воздух производил ионизацию воздуха и осаждение заряженных частиц на поверхности самолёта. Это было нехорошо. Хорошо самолёту было сбросить с себя заряды посредством съёмников. Съёмник был единственной деталью на самолёте, которая не контрилась. И что вы думаете? Конечно, откручивалась в полёте и падала в недоступном для технического состава месте, где-нибудь на пашне или в лесу. При заступлении в ДЗ ты шёл к ближайшему самолёту и скручивал недостающие съёмники. Сложно было, когда ближайший заступал с тобой же. Тогда приходилось идти к дальнему или в соседние эскадрильи. Чтобы не тащиться на их стоянки, воровство организовывали на полётах. Так удобней. Когда у тебя пропадали съёмники, а в звено заступала третья, ты знал, куда делись твои съёмники – только забрать уже не мог. Тогда у Михаила Андреевича лопалось терпение, он брал самогон или спирт и уходил в ПАРМ. Оттуда он возвращался с деталями съёмника: алюминиевыми стержнями и кольцевыми текстолитовыми изоляторами. Проволочки нужно было искать самому. На некоторое время хватало, потом опять начинали тырить друг у друга. Ещё один круговорот деталей в природе организовал я сам. Как-то целую неделю мы безуспешно летали. Вытаскивали самолёты на ЦЗ, готовили и ждали. Летали разведчи?ки погоды, начало лётной смены переносили по несколько раз, потом, не дождавшись нужной погоды, отбивали полёты. На третий день, подозревая, что будет похожая картина, топливо из ПТБ я скачал, но бак снимать не стал. Мы уже часов пять шлялись без дела по аэродрому, когда неожиданно стартех пригласил меня в каптёрку. Там откуда-то взялось пиво. Как на духу говорю: выпил я один двухсотпятидесятиграммовый стакан, полный. Не два, не полтора – один. Через полчаса громкая связь возвестила о правильной погоде и начале полётов. Я попросил стартеха Андреича помочь снять бак. Понятное дело не держать, а сбросить. По ИАСовским понятиям, нужно было открыть лючок по правому борту пилона ПТБ и вынуть чеку из пиропатрона. После этого подняться в кабину, включить аэродромное питание и нажать кнопку «Сброс ПТБ» на РУСе. Замок, удерживающий рым-болт, открывался, а убранная чека не давала ударить бойку по капсюлю пиропатрона. Уточняю, для надёжности в пиропатроне два капсюля, в них бьют по два бойка на капсюль – четыре. Пиропатрон срабатывает от одного любого. Налицо четырёхкратное дублирование системы управления сбросом ПТБ. Для грамотных техников это был длинный путь. Короткий состоял в открытии лючка по левому борту пилона ПТБ и проворачивании сектора замка, приводящем к тому же результату – открытию замка рым-болта. Был, правда, один нюанс. Конструкторы продумали алгоритм сброса следующим образом: один соленоид тягой через упомянутый сектор открывал замок, а пиропатрон генерировал газы, поступавшие на поршень, сбрасывающий бак усилием в 3 тс. Это усилие регулировалось срезной алюминиевой шайбой, которая разрушалась тем самым усилием в 3 тс. Пока усилие, создаваемое пороховыми газами от пиропатрона не достигало 3 тс, бак, уже не удерживаемый рым-болтом, висел на срезной шайбе. Когда усилие в поршне достигало положенных 3 тс, шайба срезалась и поршень с гарантированным усилием 3 тс отбрасывал бак от самолёта подальше, чтобы отлетающий бак никоим образом не зацепил самолёт. На моём самолёте срезной шайбы не было никогда. Больше того, ни на одной из известных мне машин я таковой не видел. Знаю, что должна быть, но даже не представляю, как выглядит. Добрались мы со стартехом до самолёта, я к лючку у правого борта. Был уверен, что уже расчековал, но Андреич потребовал проверить. Куда я смотрел и о чём думал, уже не узнает никто. Но глядя на сблокированную и установленную на своё рабочее место чеку, я доложил, что чека вынута. Миша видеть этого не мог, хотя закон ИАС гласит, что он должен был проверить. Он равнодушно сказал: «Ну, держи». Я взялся за нос бака, механик за хвост. Андреич скомандовал: «Сброс». Бывает, когда техник плохо скачает топливо из бака, там может остаться литров сто топлива, но после слова «сброс» первая мысль была о том, что бак я и не скачивал вовсе – на руки легла огромная нагрузка, оценить не могу, но больше тонны. Вторая мысль, как у Пятачка, упавшего на воздушный шарик – подарок для ослика Иа: «Интересно, что это так бабахнуло? И интересно откуда столько дыма и вони? И почему это мои руки удлиннились вдвое? И сколько было керосина в баке, что ни я, ни Мерин не удержали бак?» Прозрение пришло быстро. Сначала я увидел большие и круглые глаза механика Мерина, потом стартеха. Пиропатрон сработал, невзирая на мой доклад о его расчековании. Доклад был, а пиропатрон был штатно зачекован и штатно сработал. От обрыва четырёх рук от моего организма и организма механика спасло нарушение технологической дисциплины – отсутствие срезной шайбы. Если бы она была, то каждая из четырёх рук получила бы удар усилием в 0,75 тс, плюс вес самого бака и недослитого топлива. Что-то около 1 тонно-силы на каждую руку. Этого хватило бы, чтобы если и не оторвать совсем, то вырвать их из плечевого сустава. Обалдевшие, мы отволокли бак на ложемент и давай готовиться к вылету – пилоты уже шли к самолётам. Полёты были укороченными – начало ведь отодвигалось, поэтому и отбой наступил раньше. Сколько стартех ни спрашивал, как это меня угораздило, внятного ответа придумать я не мог. Сейчас тоже не могу. Единственным оправданием себе, другим же такого не скажешь, был стакан пива, выпитый перед сбросом.

Шум в ушах от взрыва пиропатрона потстепенно утих. Встал вопрос, где взять пиропатрон? Пошли проторенной дорогой – на полётах снять с самолёта соседней эскадрильи. Так и сделали. На ИПУ выстрел не слышали, а инженер обратился ко мне «Саша» и сказал, что я человек взрослый и должен самостоятельно решить проблему. Конечно решил, и тут же спёр пиропатрон на полётах у соседа. Две недели прошли тихо, а перед очередным заступлением в ДЗ, я обнаружил пропажу патрона. Было это с утра на парковом дне, и после обеда мы собрались в домике третьего звена. Присутствовал там Стас Ерошин, я, Андреич, Латух и Мерин. Мерин там оказался потому, что после обеда, а он ходил обедать домой, не в столовую, принёс бутылку. Я пускал слюни и сопли об утерянном пиропатроне. Прямой и честный путь отпадал. Утерянные, равно как и приведенные в негодность материальные ценности категории АВиБ, подлежали возмещению в десятикратном размере. На это я, при своей-то украинской прижимистости, пойти никак не мог. Латух, хряпнув полстакана, в очередной раз меня удивил, сказав, что в современном мире пиропатрон не проблема. Цена была названа в две бутылки мокрого вина. Я тут же заказал Андреичу купить в городе и вывалил денюжку на вино прапорщику со склада АВиБ и бутылку лёгенькой нам, для празднования завершения эпопеи с пиропатроном. Когда Латух доставил новый пиропатрон, я неделю гравировал на нём отверткой цифры «89», чтобы ни у кого и в мыслях не было спереть его у меня. Но оказалось, что ни у кого и не было, потому что кроме меня никто пиропатроны больше не подрывал.

Как-то неожиданно подошел к концу ресурс левой основной стойки на моей ласточке. Замена основной стойки – работа серьёзная эскадрильского масштаба. Латух на тракторе с утра сгонял на склад и привез новую стойку. Руководить заменой вызвался новичок эскадрильи, но человек с огромным техническим, человеческим и жизненным опытом – Птица Говорун Отличается Умом И Сообразительностью. Все слова с большой буквы потому, что это всё прозвище. Да, длинное, но и человек достойный. Правда некоторые несознательные техники сокращали полное прозвище до Птицы Говоруна, а самые недостойные до Говоруна. Раздача заданий выглядела как тщательно спланированная штабом операция:

– Техник (это мне) – самолёт поднять на козелки. Ты откуручиваешь большую гайку оси стойки, ты откуручиваешь большую гайку оси штока гидроцилиндра, ты снимаешь щиток, вы снимаете колесо и тормоз, вы отсоединяете электрожгуты и гидрошланги. Прапорщик Допколзин – на тракторе в село за самогоном. Прапорщик Латухов – на мотоцикле в город за пивом. На обратном пути в технической столовой снять с довольствия на ужин всех участников замены стойки и получить довольствие сухпайком. Что рты пораскрывали? За работу!

Когда дружный коллектив правильно организован, он работает много лучше швейцарских часов. А когда он ещё и правильно мотивирован… Слова о тракторе, мотоцикле и столовой грели сердце каждого участника. Не скажу, что всё было так просто. Ось гидроцилиндра вышла довольно легко. Ось стойки без кувалды не сдавалась. Пока её выбивали, весь личный состав держал её на руках. До обеда стойка была демонтирована и уложена в ящик вместо новой. Отобедали. После обеда взяли новую стойку на руки и специалисты начали вводить ось на место. Если выбить ось было затруднительно, то вставить назад было много затруднительней. Стойка крепится к фюзеляжу самолёта по системе ухо-вилка. Два уха с классными (очень точными) отверстиями на фюзеляже, отверстие в стойке является вилкой. Вилку нужно вставить между двумя ушами и всё вместе пронзить осью, тоже выполненной прецизионно. Диаметр оси – под сто миллиметров. Без приспособлений её не вставить. И приспособление было, с дивным названием «…алупа» – набалдашник, наворачиваемый на внутреннюю технологическую резьбу оси и имеющий оживальную форму. Техник, как зоотехник при спаривании крупного рогатого скота, направляет систему ось-…алупа в отверстие уха, потом вилки. Далее менее квалифицированные, зато более физически одарённые товарищи кувалдой «забивают снаряд в пушку туго». Ось проходит вилку, попадает во второе ухо и выходит наружу. При этом народ, удерживающий стойку на весу, ещё ею покачивает, для полного удовлетворения процесса прохождения приспособления с осью через систему отверстий вилка-ухо. У нас, даже с опытным техником-зоотехником, процедура прошла с третьей попытки. Приспособление, или на молодёжном сленге – дивайс, от частого использования в комплекте с кувалдой получило царапины, зазубрины и забоины, мешающие слиться в экстазе оси с отверстиями. Но, возможно, с нашей помощью, зоотехник таки засадил ось. Наша помощь выражалась в выкрикивании советов, в основном, в виде ненормативной лексики, зоотехнику, кузнецу, инженеру эскадрильи, производственникам, конструкторам и лично товарищам Микояну и Гуревичу, сваявшим эту машину, но не попробовавших ручками засандалить ось. После установки оси всё остальное было проще простого. К трём часам дня на стойке было установлено всё снятое до обеда, я докручивал контровку, услышали потрескивание трактора – сердце завибрировало в такт. Когда же было услышано урчание мотоцикла, мы уже переодетыми и с вымытыми руками тусили у тормознутого домика.

Заседали в банкетном зале у тормозников. Конечно, и хозяева были приглашены. Никто со службы домой не торопился, даже городские. Беседа велась спокойная и дружелюбная. Блистал Птица Говорун. В числе прочего он рассказал историю из его службы в Ак-Тепе, Туркестанский ВО (ТуркВО). Снимали там фильм о полёте Гарри Пауэрса на самолёте-шпионе U-2. Кадров на аэродроме было не много: Гарри садится в самолёт в ВКК и ГШ, выруливает. Как известно из истории, заруливать и выходить из самолёта ему не пришлось –  был сбит первой ракетой зенитно-ракетного комплекса С-75 «Двина». Слухов об этом полёте и его пресечении было много. Говорили, что сперва своего сбили, потом писали, что по Пауэрсу работало 19 дивизионов. Сейчас официальная версия звучит так: сначала на перехват подняли пару МиГ-19 и почти одновременно один Су-9, который без вооружения оказался на аэродроме Кольцово, выполняя перелёт. МиГи не имели шансов перехватить U-2 – он шёл на высоте 20 000 м, а у МиГов статический потолок – 15 000 м, динамический побольше, но маневрировать, а особенно применить оружие на большей высоте они не могли. Су-9 по высоте мог достать U-2, но он не вооружен. Помните, уже говорил: таран – оружие героя. Пилот Су-9 получил приказ таранить. Он ни секунды не колебался, только просил позаботиться о семье, что ему было обещано. Су-9 не смог перехватить Пауэрса, не буду вдаваться в подробности, но это очень сложно. С первого раза не попал на цель – на второй круг керосина не хватило. Пилот приземлился, не выполнив задачи. Как у Рыбникова в «Юноне и Авось» – затея не удалась, за попытку спасибо. У МиГов тоже не удалось, тогда начали работать С-75. Ведущий пары МиГов покинул зону, а ведомый не успел – был сбит своей советской ракетой и погиб. Долго пытался я понять, как совместить, что работало 19 дивизионов ЗРК, но сбит первой ракетой. Оказалось – возможно. Пролететь 20 км ввысь, да может ещё больше в длину – время нужно. Пока первая летела, остальные дивизионы успели произвести пуски, даже своего сбили. Но в U-2 Пауэрса попала именно первая ракета. Так утверждается. Сомнения есть. Вероятность поражения цели ракетой ЗРК С-75 около 80%. Для пущей надёжности делают залп из двух ракет, значит, в воздухе их было больше тридцати. Как они там разобрались, какая из них попала?

В Ак-Тепе перекрасили для съёмок несколько машин под американские. Кадров, как говорил, было немного, отсняли – уехали. Американские самолёты остались. Прикольно летают американцы над родной среднеазиатской землёй. Прикольно было, пока очередной генерал с очередной проверкой не заехал. Крик описывать не буду, громко было, смысл – смыть американский камуфляж и опознавательные знаки. Приказано – сделано. Начали смывать самой доступной жидкостью – керосином. Не берёт. Потом авиационным бензином Б-70. Тот же результат. Потом смывка, ацетон, другие растворители – не сдаётся киношная краска. Загнали эти самолёты на дальнюю стоянку, подальше от генеральских глаз и забыли. Долго стояли. Очень долго стояли, пока дождь не пошёл, а дожди в ТуркВо – явление не частое. Но как только первые капли легли на голливудский камуфляж, он потёк. Оказалось, киношники, чтобы не наносить вред обороноспособности страны, использовали самую легкосмываемую краску – гуашь. Только смывается она легко водой, а не авиационно-техническими жидкостями.

Вот так с шутками и прибаутками, под рюмку беленькой, завершался напряжённый день службы. Кто умеет хорошо работать, тот умеет хорошо отдыхать. Но не наоборот.

После очередного выхода «до витру» я увидел гору брезентовых мешков, рядом курил дедушка-тормозник. На мой вопрос он пояснил, что это новые тормозные парашюты. Нужно – бери. Я их всегда видел в контейнере или без него. В контейнере он такой компактный, а тут огромный мешок, в него два ящика бутылок входит – сам проверял. Конечно, нужно, но возьму в понедельник. Я же не салага, волочить руками. В понедельник подгоню машину и завезу в общагу. В понедельник оказалось, что новые парашюты очень нужны самим тормозникам, мне не отказали, а сказали: «Потом». Я до дембеля за ними ходил и всё одно и то же – потом. У индусов похожий ответ – ноу проблем. Приходит советский спец к индусу и говорит, что по контракту положены квартира и машина. Квартира есть, машины нет. Индус: «Ноу проблем». Сколько раз ни подойди, улыбка до ушей и «ноу проблем». «Ноу проблем» и машина тоже ноу. У испанцев другое слово-паразит – маньяна, что в переводе означает завтра. Сколько ни проси, ответ один – маньяна. Ну, а у славян – потом. Завтра – тоже подходит. Закормили меня этим «потом», потому что нарушил не известный мне тогда армейский закон: дают – бери, бьют – беги. Причём бери, когда дают, не вводи сам в оборот «потом», от него же и пострадаешь. На гражданке свои нюансы. Мой ведущий технолог на заводе им. Артёма рассказывал, как он по молодости, гуляя по заводу, увидел до смерти нужную ему железку. Рядом занимался делом рабочий. Издалека шаркая ножкой, с обворожительной улыбкой и сладкими речами, на цырлах подкатил он к работяге, мол, поделись железкой, может, вам и не нужна. В ответ получил суровый взгляд и категорический ответ: «Нужна самому». Ведущий технолог пошёл несолоно хлебавши. Но не отошел он и пять метров, как суровый рабочий его окликнул, тот вернулся. Рабочий выдал ему штатский закон: нужна железяка (пластмаска, стёклышко) – хватай, бери и беги. Если она никому не нужна сию секунду, то унесёшь. Если взял что-то нужное, догонят и отберут. А будешь спрашивать, каждый задумается – для чего-то же она просителю нужна? Может, и мне пригодится? И ответ будет категоричен. Так наш сосед по общаге на заводе – Веня-попрыгунчик, добряк, не жмот, всем поделится. Спросишь у него канистру, а он – бери конечно, но тут же шкурный вопрос: «А тебе зачем?» Объясняешь, что в футбол побегали, теперь пивка хотим выпить, восстановить водный баланс. Веня, как услышит «пиво», тут же канистру из рук вырывает – самому нужна!

В те же времена из-за плохой погоды, вытаскивания самолётов на полёты, топтания на аэродроме целыми днями, с последующим переносом полётов на резервный день в пятницу, а то и субботу, произошёл стихийный бунт в братском и близком курском 492ИАП. Бунт погасили обещанием выдать выходной день среди недели, если нет погоды, но организовать полёты в субботу. На воскресеннье даже самые рьяные генералы не позарились. Это решение автоматически распространилось и на наш полк. О чудо, с утра в четверг, придя на полёты, мы получили сообщение, что у нас выходной. Поскольку правило записываться на выезд в город действовало только на субботу и воскресенье, мы, не раздумывая и не записываясь, дали тягу в город. Цель – поход в баню. Как говориться, пивка попить, заодно и помыться. У нас было несколько луженых двадцатилитровых канистр из под масла, вымытых по всем правилам ИАС. С этими канистрами мы выдвинулись на остановку. Однако уехать незамеченными не удалось. Хорошо, что не инженер нас засёк. Нас остановил простым ненавязчивым вопросом Птица Говорун: «Вы куда?» Мы: «В баню». Птица, глядя на канистры: «И пиво пить будете?» Мы: «Однозначно». Птица: «Я с вами». Мы: «Дрянь вопрос». Поехали все вместе. Говорун оказался весьма полезен. Мы в Ефремове почти не ориентировались. Знали только вокзал, автовокзал, площадь, Пьяный угол, ну, я ещё смутно помнил «Красивую Мечу» и вытрезвитель. Говорун знал и где баня, и где пиво на разлив. Взяв пиво, пошли в баню. Парились, пили пиво, снова парились, и так целый день – пива-то набрали, как дураки махорки. Только Говорун, не снимая верхней одежды, сидел в раздевалке и караулил пиво и пил его же. Возвращаясь домой, Говоруна потеряли, потом нашли, потом попали к его знакомым, потом водка, астрал и на автопилоте домой. Такой праздник был только раз. Погоды не было ни в пятницу, ни в субботу. Вышло, что руководство дало нам выходной просто так. Просто так в армии ничего не бывает, и выходные в будни прекратили. Ещё интересный случай произошёл с главным, как мне казалось, разгильдяем нашего звена, эскадрильи, а может, и полка, Стасом Ерошиным. Пришла как-то очередная шифротелеграма какого-то ГИ или ГИА, что в Н-ской части произошло рассоединение телескопического соединения топливопровода. Это соединение находилось под огромным люком в нижней части фюзеляжа на сто сорок винтов М10 (больших, если непонятно). Перед снятием люка сначала нужно снять подвесной бак и пилон ПТБ – тоже шмат работы не малый. Все техники полка к осмотру телескопического соединения подошли творчески – осмотрели не снимая люка, тем более пилона. Не течёт – значит норма. И используя вековую техническую мудрость – «не выполнил – распишись», сделали запись в ЖПС с автографом и подписью начТЭЧ звена. Какие тараканы ползали у Стаса, кто его обидел и, главное, что он хотел этим сказать или доказать, доподлинно не известно. Но известно, что Стас снял пилон и, отвернув все сто сорок винтов, люк, благо его машина чёткая, в смысле, чётная, стояла без бака, но и это, конечно, не аргумент против другой вековой технической мудрости – не трогай технику руками и она не подведёт. Сняв люк и осмотрев телескопическое соединение топливопровода, Стас к своему ужасу увидел, что оно почти разошлось, было, как говорят, на соплях. Никто же не знает, как было на других самолётах, может, так же. Не текло – значит норма. У Стасова борта № 86 ведь тоже не текло. Стас решил исправить ситуацию и подтолкнуть-направить топливопровод-папу в топливопровод-маму, что немедленно и выполнил, упершись в трубопровод-папу отверткой и легонько, как он думал, стукнув молотком. Результат превзошёл все ожидания. Всё от неопытности. Хотя Стас служил уже ого-го, но с топливопроводом столкнулся впервые. Не знал он, что топливопровод, выдерживающий давление в шестьдесят атмосфер, изготовлен из мягкого и тонкого алюминия. Жало отвертки как по маслу вошло в стенку топливопровода. Не удивительно, что оттуда потёк керосин. Стас вынул отвертку и закрыл дырку, нет, не грудью – пальцем. Стас был один в своём кармане и помощи ждать было не от кого. Попытался убрать палец и сходить за помощью, не вышло – топливо било могучей струёй, заливая бетон под самолётом. Керосина не жалко, но он мог вспыхнуть и сжечь самолёт. Долго ли, коротко ли, но люди к Стасу подошли. Позвали нашего стартеха. Он отправил Латуха на склад за запасным топливопроводом. Стас продолжал пальцем герметизировать течь. Латух приехал через полчаса и сказал, что такой запчасти на складе нет. Это было громом средь ясна неба. Стас героически удерживал пробоину. Не буду описывать все мытарства, скажу только, что случай дошёл до инженера полка, но запчасть нашли. Только не на складе, а на учебном стенде, я тут же вспомнил, что видел этот кусок трубы, когда мы переучивались на заре нашей пиджаковой службы. Топливопровод установили, самолёт вытащили для запуска из кармана ближе к рулёжке, карман был по щиколотку залит керосином, а так при газовке в струе двигателя или сгорит, или просушится. Закончили газовку к восьми. Всех участников: Стаса, Мерина и меня, стартех пригласил на рюмку. Стас и стартех профукали выезд в город. Мерин ушел за бутылкой. Заседали в ДОС-раз-квартира-раз, закуски были. Беседа не шла, всё время нарываясь на риторический и отчаянный вопрос Стасу: «Ну какого… ты туда полез?» Вопрос потому и риторический – ответ на него не нужен. Да у Стаса его, как мне показалось, и не было.

Где-то в это же время во время газовки двигателя после подвески ПТБ на машине Мити-Толмача вышел из строя двигатель. У Митиного самолета были подломаны заглушки воздухозаборников. Они в безветрие держались на абсолютно неподвижном самолёте, но при буксировке падали. Поэтому Митя заглушки заталкивал при буксировке в воздухозаборник, а на стоянке прилепливал на место. Возможно, его стартех и не знал таких нюансов. Но и горячиться не стоило. Пока Митя ковырялся с чехлами, стартех залез в кабину, механик убрал стремянку. Ни стартех, ни механик в  темноте и суматохе не обратили внимание на заглушки, аккуратно сложенные в правом воздухозаборнике. Если бы Митя имел привычку возить их в левом, они, наверное, были бы замечены. Когда Митя оторвался от ковыряния в чехлах, искры из сопла уже радовали красивым фейерверком окружающих, а стартех глушил двигатель, ещё даже не вышедший на ЗМГ. Митя, конечно, не доследил за не в меру ретивым стартехом, но вся ответственность легла на старшего. Как и в случае, когда мой стартех Юзоф полез газовать без осмотра по маршруту и не надев шлемофон, Митин стартех тоже не удосужился осмотреть самолёт и козырно газовал без использования СПУ. Это был второй двигатель, угробленный с участием двухгодичников. Что меня удержало от обидных слов Мите – не знаю, но удержало правильно. С каждым происшествием мы становились опытнее и, не побоюсь этого слова, мудрее. Я не мог передавать опыт Пеплову, тот, вишь ли, не той специальности – САУшник. Зато удалось передать опыт белобрысому новичку. Тот прибежал с широко открытыми глазами, задыхающийся и потому не говорящий. Я понял, что нужна помощь. Мы подошли к его самолёту, он нажал на дренажную клавишу гидробака – оттуда шарахнула розовая пена гидрожидкости. Может, вы забыли, я описывал такой случай, что произошол с моим самолётом год назад. Тогда я с таким же видом, не могущий выговорить ни слова, прибежал к Вальдасовичу, а он такой спокойный, одним глазом глянул и сказал, что порвалась мембрана гидроаккумулятора, и указал на люк, где находится гидроаккумулятор. Я повторил белобрысому слово в слово то, что год назад выслушал от Марценелиса, тут же вызвал Латуха и отправил его на склад за мембраной, а молодого – к переговорному устройству, доложить на ИПУ о порванной мембране и переносе вылета на полчаса. Молодой смотрел на меня как на кумира и только чуть слышно спросил, хватит ли получаса. Я заверил, что ещё перекурить успеем. Белобрысый не курил. Заметьте, как молодой техник, ещё год назад дрожавший как заяц, весь зелёный, ожидая первой посадки, теперь важно надувал щёки и раздавал советы и помощь молодому. Через год и белобрысый будет раздавать советы новым молодым, как бывалый. Это называется преемственность поколений.

Но не весь опыт мною был получен. При заступлении в очедное звено, перед газовкой, как-то неуклюже расположились звёзды на небе и пути различных должностных лиц на земле. Я как правильный полез в воздухозаборник осматривать лопатки первой ступени компрессора. Положено открывать лючок в нише основных опор шасси. Для этого нужно отвернуть одиннадцать винтов с шестигранной головкой на тринадцать и два винта под прямой отвёрточный шлиц. Для этого нужен ящик с инструментом, там торцевой ключ на тринадцать. Но можно обойтись и без ящика. Я тогда был стройный и легко просачивался в воздухан, как змея проползая между двух гребней, установленных по доработке внутри воздухозаборника для выравнивания потока и повышения газодинамической устойчивости двигателя в целом. Гребни мешали жить технику. Уже осмотрев лопатки и нацарапав карандашом изнутри на лючках дату осмотра, вылезая из воздухозаборника, уложив фонарик на гребень, я услышал обращённые ко мне слова базовца, который тоже нёс службу в этот момент, обеспечивая спецтранспорт и ещё что-то. По сути он отвлёк меня, как в «Операции Ы», простым ненавязчивым вопросом, но отвлёк. Пришли пилоты, начали усаживаться для газовки. Обычно я со стремянки всегда бросаю взгляд в левый воздухозаборник, но тут опять вмешались звёзды и люди. Фонарь моего самолёта не закрывался. Такое бывает зимой, когда под герметизирующий шнур попадает кусок льда, но сейчас лето. Я на всякий случай осмотрел шнур – всё чисто. Повторно закрываем фонарь, снова не закрывается. Открываем, осматриваем, снова закрываем – не закрывается. Все нервничают, соседний самолёт уже запустился. Наконец я выясняю причину. Чека, которая вставляется в пиропатрон отстрела серьг фонаря, воткнута не туда, куда ей положено, а в отверстие в самой серьге. Когда меня учили вставлять чеки, то объясняли – ты должен знать примерно место, куда воткнуть чеку, а там есть одно и только одно отверстие, куда эту чеку можно воткнуть. Фишки, проверявшие машину, зацепили и выдернули чеку, но по описанному выше правилу воткнули не туда. На серьге оказалось ещё одно отверстие, по диаметру соответствующее чеке. Это было технологическое отверстие, не нёсшее конструктивного смысла. Возможно, за него подвешивали серьгу в гальванике или малярке при окраске. Сейчас это отверстие сыграло очень злую шутку. Установил чеку на место, услышал команду «К запуску!» Понимая, что времени нет, как во время вылета из дежурного звена, изобразил из себя заправочную штангу на Байконуре, оттолкнулся от самолёта и отвалил, не бросив взгляд в воздухозаборник. Всё шло по порядку. Запуск, цоканье кулачков автомата запуска, обороты пошли, система – норма. Но тут я заметил искры из сопла, потом дымок. При докладе: «Обороты 67%. Отключить питание» всё нормализовалось. Отгазовали, проверили связь, прозвучал крайний доклад пилота перед отключением двигателя: «Системы – норма, двигатель – отлично». Пилот выбрался из самолёта и пошёл в домик готовиться к ужину. Я пошёл к соплу, заглянул внутрь. Там лежали посторонние предметы, какие-то окатыши размером три-пять миллиметров. Я насторожился. Ещё не предчувствуя беды, пошёл к старшему технику, это был мой давний кадровый кореш Игорь Бекленко. Говорю, так и так, Игорь, там какая-то чепуха в сопле. Невзирая на доклад пилота, что с двигателем всё отлично, погляжу лопатки компрессора, дай фонарик. Он говорит, конечно, посмотри, только фонарик я тебе уже дал. Мозг отработал молнией. Я мгновенно вспомнил, как вылезая из воздухозаборника после осмотра лопаток, положил фонарик на ребро, как базовец со мной поговорил о том о сём и я его не взял, как не на месте установленная чека заставила меня изображать заправочную штангу и из-за этого я не посмотрел перед запуском в левый воздухозаборник. Если бы посмотрел, заметил бы. Первую ступень компрессора всё же осмотрел. Часть лопаток были погнутыми, часть с зазубринами, а одна сильно удивила. Её облепил кусок листовой стали от корпуса фонарика, он прилип и сросся с лопаткой. Как пилот не почувствовал вибрации, не понимаю. Его слова перед отключением двигателя были: «Системы – норма, двигатель – отлично». А двигателю уже был каюк. Итог боевых потерь: фонарик (хорошо, что чужой, плохо, что свой отдавать) – 1 шт.; двигатель Р35Ф-300 – 1 шт по цене 749 000 инвалютных рублей, грубо говоря, почти столько же вечнозелёных американских долларов. Самолёт оттащили на стоянку, заступил на чужом. После ДЗ оттащили в ТЭЧ, специальным прибором смотреть лопатки следующих ступеней. Поломки были не фатальные, повезло, что фонарик засосало на запуске, а не на 85% и более оборотов, а то было бы как и у рыжего Кости и Мити. Поломки не фатальные, но двигатель менять нужно. Не наказали меня никак. В те времена поменялся инженер полка. Новому, майору Болотову, чрезвычайные поисшествия (ЧП) были совсем не нужны. Мне тоже. Как я потом узнал, самолёт загнали в ТЭЧ и по договорённости с ремзаводом в Гатчине под Ленинградом сняли двигатель по какому-то бюллетеню с пятнадцатизначным номером и отправили на ремонт в Гатчину. Следом поехал мой стартех с сорока литрами в двух канистрах, конечно, чистого. Я рвался в эту командировку. Типа, вину искупить, на самом деле вырваться из городка хоть куда-нибудь. Не отпустили. Заглаживать вину бросили на полёты, новый двигатель установили оперативно. Я попытался закосить, что из-за душевного расстройства, вызванного стрессом от поломки двигателя, народного имущества стоимостью почти лям зелени, боюсь обслуживать технику. Душевное растройство инженер вылечил легко, сказав, что взамен самолёта мне могут выделить взвод плохо говорящих по-русски и ещё хуже соображающих азиатов, человек тридцать. Я, подумав, сказал, что, наверное, я недостаточно расстроился и остаюсь с самолётом один на один. Какой я молодец, что не давил на Нерасимова, когда на его машине вышел из строя двигатель, а в голове крутилось: как это после года службы можно так лохануться? Как, как? А вот так. Хочу сказать, что сослуживцы, и кадровые, и родные пиджаки, меня поддерживали как могли. Через месяц после возвращения Михаила из Гатчины меня вызвал инженер. Душевно так спрашивает: «Вину чуешь?» Говорю: «Чую, готов искупить. Что нужно?» Он: «Ты знаешь, сколько за двигатель спирта отдали?» Говорю: «Знаю». Инженер: «Нужно бутылок 10-12 водки». А я: «Где же я их возьму? В Ефремове в выходной по роже получить можно, а водку никак не получить. Нужно ехать в Москву». Инженер: «А поближе негде, в Ельце, например?» Говорю: «Владимир Львович, в Ельце я ничего не знаю, если за день не управлюсь, два выйдет. В Москву тоже два дня, но там я всё знаю, за выходные управлюсь». На том и порешили. Выбил себе выходной. Со стоянки позвонил Люсе в Паскудниково. Поехал на вокзал, на ночной поезд. Не очень удивительно, что мест не было. Пешком на автовокзал, на утренний пятичасовой автобус – нашлось место. К полудню добрался до Паскудниково. Люся посоветовала посетить гастроном возле метро по пути к ней. Зашёл, дешёвой водки по 10 руб. нет, но есть дорогущий коньяк по 12 руб. Ну, думаю, даже такой расклад устроит, пусть командиры коньяком давятся. Зашёл к Люсе, попили чайку. Говорит, её тётка живёт у большого универсама, там спиртное бывает часто, а из её окна видна очередь. Позвонила тётке – нет очереди. Решили, попытка – не пытка, съездим. Приехали к универсаму, водочные окошки с тылу огромаднейшего универсама. Заглянули на задворки: как после нейтронной бомбы – ни души. Я не отступаю, я триста вёрст отмахал, подошёл к двери и дернул за ручку. Дверь возьми и откройся. Я смотрю на прилавок, обалдеваю: коммунизм, светлое будущее – водка, шампанское сухое, мокрое … Начал я в уме прикидывать, сколько брать? Десять – командирам, десять нам (меня друзья ждут), Львович просил хорошего вина, нам с Люсей шампанского. Бабла – валом. Но когда нагрузил сумку, понял – пожадничал. Чепуха. Люся покараулила винный склад в сумке, я подогнал такси прямо под окошко, загрузили и – к Люсе. Её родители ушли к кому-то на день рождения – красота. Давай по-гусарски шампань глушить, да на домашние котлетки налегать. Шампанским меня не уморить, но я же ночь не спал. Предложил укладываться. Люся не хочет со мной дружить, укладывает меня в своей комнате, сама идёт в другое место. Понятно, делаю вид, что расстроен, но уставший – заснул, как сурок, не до нежности. Я не слышал, как к полуночи вернулись Люсины родители. Вместо того, чтобы остаться в гостях, они ещё и гостей каких-то привезли. Люсю отправили в свою комнату. Там я дрыхну. Утром Люся жаловалась, что спала в кресле. Спал я крепко, но Люсю сталкивал с кровати, как только она укладывалась. Я этого не помнил – сон богатырский, меня работающий двигатель разбудить не может. Но и спящий я начеку – вверенную территорию от посягательств оберегу. Вернулся в Ефремов на паровозе. Приходил он рано утром, я даже на построение успел. Продукт передал Вове Львовичу, он даже поблагодарил. Ну и нам на выходные было что курицей в сметане закусывать. Главу завершу анекдотом в тему. Офицер запаса втёр жене, что в армии он сжег двигатель за 749 000 инвалютных рублей и вынужден всю жизнь выплачивать по 150 грн. (эквивалент 4-х бутылок водки). Жена долго терпела, но однажды, подсчитав годовые потери, не выдержала и записалась на приём к воэнкому. На приём пришли вместе. Жена изложила суть. Воэнком, с трудом сдерживая улыбку, попросил женщину выйти – у него с офицером разговор с глазу на глаз. Когда дверь закрылась, он высказал мысль: «Слушай, я за утопленную атомную подлодку выплачиваю по 100 грн., а ты за какой-то движок – 150 грн. Скажи жене, что воэнком скостил полтинник, хватит тебе и 100 грн. заначки». Офицер вышел. На улице к нему подбегает жена: «Милый, ну что?» А он ей, нежно: «Дотрынделась! Ещё полтинник накинули!»

 

 

Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.