Юрий Михайлов. Хромовые сапоги (рассказ)

Дюнин и Климкин стояли у дверей закрытой кочегарки в серенькой осенней хмари, когда не знаешь с утра, дождь будет или солнце. Рядом – вход в общежитие, где они живут вместе с родителями, не надеясь в ближайшее время съехать из перенаселённых комнат. Им по двадцать два, оба закончили школу для умственно отсталых детей, оба с дикого похмелья, которое грозит закончится увольнением с работы по 33 статье – “волчий билет”. Их строительная бригада возводит очистные сооружения: копает гектар земли для трёхметрового по глубине бассейна, куда будут стекать отходы свинокомплекса. Начальство рвёт и мечет, на дворе октябрь, а бетонирование стенок даже не начиналось: после зарплаты у трети работяг – запой.

Первыми мимо кочегарки пробежали на фабрику женщины: смена начинается с семи утра, к восьми – прошли степенные ремонтники, к девяти – проследовали неторопливые разговорчивые итеэровские (служащие), временно проживающие с семьями в общаге. На похмельных парней никто даже не взглянул.

– Всё, Вовчик, хана нам! – заскулил белобрысый с большой головой Валерка Климкин, по кличке Дебил. – Я ззздохну без сто грамм… Осталась только Лушка, но ее вчерась не было во дворе. Айда, в подвал. – Он потащил практически невменяемого друга к торцу дома, где словно чёрным беззубым ртом зиял вход в подвальное помещение с десятком комнат, занятых одинокими стариками и старухами, которых бросили дети.

Тётя Лукерья начинала трудиться на фабрике передовицей-стахановкой, выдавала по полторы-две нормы за смену. Жили с мужем в бараке, поскольку приехали из сельской глубинки, вскоре родились у них погодки – два сына и дочь. Степан, отец малышей, с войны не вернулся, а мать, чтобы прокормиться, по ночам мыла в столовой полы, и не заметила, как старший из сыновей попал в колонию для малолетних преступников: разбой, налёты, убийство в составе банды. Через два года за кражу мануфактуры в тюрьму угодил и второй сын. Дочь уехала на Север, на заработки, пропала, как будто её и не существовало в семье. Тётя Луша стала выпивать, работу бросила “по здоровью”, как она говорила, гнала самогон на маленькой кухоньке, благо, в подвале, куда она перебралась из попавшего под снос барака, нет свидетелей и доносчиков: спивалась долго, временами, на неё было страшно смотреть.

– Во, лярва, лежит заблёванная… Кто-то драл её что ли, с рынка, поди, ухари. Им без разницы, старуха али нет, было бы выпить, – Дебил с отвращением прикрыл женщину серой вязёнкой, валявшейся в ногах кровати. Вовчика пристроил на табурете в углу комнаты, чтобы тот не свалился на пол. – Нигде ничего нет, стаканы пустые, щас, на кухне пошарю.

Он открыл все дверцы в столе и навесном шкафу, запнулся за стоящие в углу бутылки и по звуку понял, что в доме нет наполненных самогоном посудин. Схватил покосившуюся табуретку и стал крошить приготовленную к розливу тару: бутылки летели налево и направо, некоторые разбивались, осколки впивались в трухлявые деревянные перегородки. Дебил орал во всю глотку:

– Вот тебе, сука, старая! Щас, аппарат раздолбаю к едрене фене…

Но на самогонный аппарат у спившегося парня сил уже не осталось. Он схватил Вовчика за руку и потащил в коридор. Собутыльники вывалились из дверей подъезда на серый асфальт двора, выщербленный временем до ям и проплешин, заросший на границе с землёй осенней травой. Прямо у голов лежащих парней остановился солдат в начищенных сапогах, промазанных у подошвы густым слоем ваксы. Мундир тёмно-зелёного сукна, новенький, с яркими значками на груди и золотыми нашивками на погонах, охватывал по поясу коричневый кожаный ремень с тяжёлой до блеска начищенной бляхой. На плече он держал на двух соединённых лямках вещмешок из парусины цвета хаки.

– Ого, привет, огурцы! – солдат всматривается в вывернутые в его сторону лица парней, улыбка не сходит с губ. – Вовчик, Дебил, вы что ли?! Не рановато опохмелялись-то. У тёти Луши были?

– Ты-то нам и нужен, Васёк… Ты наш, это, как его – спаситель, – вымучил из себя Дебил и начал подниматься на колени. Солдату пришлось несколько раз поддерживать его за локоть, потом вдвоём они подняли на ноги Вовчика.

***

 

Василий Степнов вообще-то уже три года не жил в общаге, переехал в большую комнату, которую им с мамой дали в доме на центральном проспекте города. Но друзьями на новом месте не успел обзавестись, по старой памяти, находясь даже в отпуске из армии, почти каждый день приезжал в общагу. Куда денешься: живя там, закончил школу, отучился два курса в институте, а потом уже был призван на военную службу. Вчера утренним поездом насовсем прибыл домой, повидался с родственниками, но ужинали с мамой вдвоём.

– Как, сынок, жизнь строить думаешь? – спросила она, недавно вышедшая на пенсию по возрасту.

– Не проживём, мам, на степуху и твою пенсию, правильно ты задала вопрос… Значит, буду определяться с работой, но до конца года мне надо семестр закрыть, чтоб остаться на третьем курсе. Продержимся до января? Тропинки на овощебазу и в сортировочное депо я знаю, так что с голоду не помрём. В январе закрою дневную учёбу с переводом на вечернюю… И за это время буду искать работу. Вот такие планы у нас с тобой, дорогая моя, старушка.

– Ну, уж нашёл старушку, – смутилась мама, – я ещё хоть куда: могу устроиться в прачечную при бане, сутки через двое выход… И денежка пойдёт, и тебя брошенным не оставлю. А может, продолжишь учёбу-то, я точно говорю: могу пока работать…

– Мам, ну, что ты: здоровый лоб будет сидеть у тебя на шее?

– Ну, хорошо, отдохни недельку, выспись, отъешься, к ребятам-девчатам сходи, а там примем решение.

Василий уже точно знал, что завтра пойдёт в общагу к старому другу, с которым дверь в дверь жили почти до самой армии, пока не переехали с мамой в другой дом. Звали соседа Армен-джан, его отец работал в райхозотделе водителем самосвала. Дядя Ашот приехал после войны на заработки, но встретил русскую девушку Анюту и женился. Армен – первый ребёнок, родился слабеньким, недоношенным: война проклятая забрала у нас все силы, часто жаловалась Васькиной маме тётя Нюра, вот и сын таким больным стал. С шестого класса Армен уже не смог ходить в обычную школу, плохо рос, медленно передвигался, ручки и ножки – настолько худые, что взрослые боялись, как бы не переломались при детских шалостях.

Семилетку Армен вытянул экстерном, сдал экзамены, получил документ, хотел поступать в техникум, но его пригласили на медкомиссию в поликлинику и объявили инвалидом второй группы. Пенсия-мизерная, дядя Ашот оскорбился, когда узнал, что назначили сыну. Он сказал, что плевать они хотели на такую подачку и что пока у него есть силы, сын ни в чём не будет нуждаться. Но пенсию ежемесячно приносил домой почтальон, заставлял мальчика расписываться в ведомости и просил у тёти Нюры мелочишку за доставку. По общей договорённости в семье (а уже росли две школьницы и младший брат, ходивший в садик), о почтальоне отцу никто никогда не говорил.

Читайте журнал «Новая Литература»

Работу Армену предложили на картонажной фабрике, в бригаде со слепыми и слабослышащими детьми. И – стройка, где определялись выпускники школ для умственно отсталых детей. Через какие-то родственные каналы, по великому блату дядя Ашот устроил сына в артель бытового обслуживания населения. Не захотел ни в парикмахеры, ни в химчистку идти парень, тогда его сунули в обувную мастерскую. Здесь-то вдруг и расцвёл талант настоящего мастера: через пару лет вытянувшийся, повзрослевший и возмужавший Армен, с шевелюрой густых иссиня-чёрных волос и орлиным носом кавказца, шил на заказ лучшие в округе женские сапоги. Не могли отличить от заграничных, кто бы ни пытался это сделать. Записывались к нему в очередь на пошив обуви раз в полгода, в определённый день и час. Хорошо стали жить армянские соседи Василия, если бы не медленная несколько вихляющая походка Армена, никто и никогда не мог бы подумать, что у него инвалидность и что ноги от сидячей работы истончаются год от года.

Первым тревогу забил дядя Ашот: выбросил все списки, перечеркнул очередь к сыну, перевёл его на воздух, в домик для чистки обуви на конечной остановке трамвайного маршрута. Армен стал сам себе хозяин: главное – откройся вовремя, чтобы бытовая служба не придиралась. И чтобы вечером пятёрка или червонец перекочевали в карман как бы невзначай заглянувшего на огонёк инспектора. В день мастер по три-четыре раза выходил на улицу, делал круги по несколько километров. Парень вздохнул свободно, хотя и тосковал по женским сапожкам, милым ножкам и запахам всевозможных духов…

Ещё находясь в отпуске, почти год назад, Василий попросил Армена сшить для мамы настоящие, конечно, с учётом возраста, сапожки. Сосед тут же ответил:

– Лучший хром – в армии, достанешь сапоги 45 размера, бери, не раздумывая, мы такие полусапожки сварганим тёте Тоне – закачаешься, до конца своих дней будет меня помнить.

Достал солдат сапоги, через систему обмена и доплаты получил нужную модель на военном складе. Вот и поехал после дембеля с утра пораньше к Армену в общагу, поздороваться с домочадцами, доложить о демобилизации. В вещмешке лежали хромовые сапоги и кое-какие сувениры, хотя, вообще-то, он знал по письмам, что в пригородной деревне Горкино дядя Ашот купил огромный дом с большим участком земли, флигелем и баней. И с дочками уже переехал туда жить, возя их каждое утро на самосвале в школу. А тётя Нюра, Армен и младший брат пока ещё продолжали жить в общежитии: трудно было с местами в садике да и старшего сына хозяйка не хотела бросать на произвол судьбы. Но проблему до конца года отец собрался решить: приглядывал “Москвич” для сына, чтобы тот по утрам развозил в школу и на работу всю семью. И формально только Армен оставался с пропиской в общежитии.

***

 

– Съезди с нами на участок, к бугру, объявись корешом… Дембельнулся, мол, на денёк уводишь нас, мол, надо отметить и всё такое! – Дебил вдруг разговорился.

– Не, братва, я к Армену, надо его поймать до работы, передать подарочки и новые хромачи привёз…

– Васёк, не будь сукой… – взмолился Дебил, – выручи от смерти и 33 статьи… И хоть ты, падла, бил меня пацаном, зла не держу. За дело бил…

– Вась, я честно говоря, щас бы спасть лучше пошёл… – сказал Вовчик, – и пойду. Но если не ты, никто нас не спасёт от “волчьего билета”. Без работы будем, менты загребут, под статью за тунеядство подведут.

– Володь, – мягко, по-дружески, заговорил Василий. – Чо ты за этого архаровца держишься?! И в школу дураков на пару с ним пошёл, и щас на водку подсел? Ты ж – нормальный мужик, девчонка у тебя есть, я же знаю, хорошая девчонка…

– Всё потом, Васёк. – Вовчик плакал лёгкими пьяными слезами. – Съезди с нами, спаси! Потом будем решать, как жить… Тут недалеко, до моста, три остановки на трамвае. А потом иди к Армену, он, кстати, уже прошёл на работу… Нет его дома.

Василий круто развернулся на месте и направился к остановке трамвая. Обрадованные парни поплелись за ним. От моста через неширокую замутнённую недавними дождями реку вела тропинка, прошли по пожухлой траве краем капустного поля, остановились у сборного щитового дома с табличкой, мол, такому-то стройучастку поручено вести работы по возведению очистных сооружений. Двери в дом смело открыл Дебил, заорал:

– Михалыч, мы с вокзала! Только что кореша встретили, везём его… Там уже вся братва собралась. Надо отметить дембелёк! О, мотри-мотри, с лычками, примерный солдат! Вся грудь в значках…

– Климкин, ты, по-моему, с получки не просыхаешь, а это уже третий день пошёл… Вычеркнул я тебя с Вовчиком из своей жизни! Сегодня же приказ подпишу, по 33 пойдёте!

– Товарищ начальник, – вмешался Василий, – я, действительно, только пришёл из армии… Мы с одного дома, двора, росли вместе двадцать лет!

– Господи, сержант, ты-то трезвый, аки, стёклышко, нет к тебе вопросов, поздравляю… – начальник участка умолк, покачал головой, сказал, – убирайтесь отсюда! Всё равно от вас никакого толка. Завтра придёте такими же, приказ будет на столе ждать… Убирайтесь, мерзавцы!

Василий заметил на улице, как воспрянули оба парня, будто новая кровь в них влилась, щёки порозовели, глаза заблестели, походка выровнялась. Дебил почти орал:

-Щас, Васёк, в 49-й заскочим, там с въездных ворот можно пузырь до одиннадцати купить и сверху недорого берут… У тебя есть пятерик, угостишь нас за дембель свой?

– Нет, думать забудь! Я – на трамвай, у меня встреча…

– Так не пойдёт… Мы сдохнем без сотки в пасть! Ты – друг или…

– Заткнись, Дебил! – Вовчика явно понесло, он смотрел на Василия честными глазами, – Мы украдём у тебя лишних полчаса и три рубля денег. Похмели нас, Вась, сдохнем ведь. Долг я тебе лично отдам, как только встречусь с Лидкой, после обеда, она придёт со смены…

…Они сидели на молодой травке, которая от нескольких погожих дней стала забивать старые бурые стебли, выдержавшие, как минимум, конец августа и бабье лето. Полбуханки чёрного хлеба, три плавленых сырка, пустая банка из-под гороха лежали на старом куске газеты. Водку не выпускал из рук Дебил: он уже обил тёмно-коричневый сургуч, хлебнул зелья, прополоскал рот и судорожно сделал кадыком глоток. По выражению его лица, большого, с крупным носом и огромной нижней челюстью, похожей на лошадиную, по бегающим бледно-серым глазам, узкому лбу с нависшими над бровями сальными пепельными волосами вряд ли можно сказать, что он из “школы дураков”. Но то, что он может, не задумываясь, прикончить человека, Василий знал всегда и понимал, что тому, в итоге, выдадут справку из дурдома и от наказания освободят. Солдат с детства усвоил эту чёрную несправедливость и всегда был настороже с соседом по дому.

Внизу оврага, на краю которого они расположились с выпивкой, проходили трамвайные рельсы, две колеи, на конечную остановку, где Василию надо встретиться с Арменом, и в центр города, а потом и дальше, на железнодорожный вокзал. Трамваи бежали под уклон с приличной скоростью, иногда тренькая перед поворотами и выходящими на рельсы тропинками, по которым с горы могли спускаться люди. Собутыльники пили молча, жадно, разливая драгоценную влагу по подбородку. В бутылке оставалось не более четверти емкости, когда Вовчик очухался, пододвинул банку к Василию и налил граммов сто водки. Солдат выпил, почти полностью съел сырок и большой ломоть хлеба. Сказал:

– Поешьте, до дома не доберётесь…

– А, может, ещё на бутылёк дашь, солдат? А чо, Вовчик, давай ограбим его, нахрен, хромачи отберём да загоним…

– Говори да не заговаривайся, Дебил! – сказал Василий, понимая, что вот такой юмор у его друзей детства и юности, – вы тут отдохните, а я пошёл. До встречи в общаге, если увидимся.

Солдат поднялся резко и красиво, не опираясь руками о землю, набросил вещмешок на плечо и, не оборачиваясь, широко зашагал к остановке в конце оврага. Кореша тыкали горлышком бутылки в банку, пытались вылить остатки водки. Ни сил, ни трезвости, ни мозгов у обоих не осталось ни на грамм. И всё же они поняли, что с уходом Василия исчезнет последняя возможность заполучить очередную порцию выпивки. Не сговариваясь, с большим трудом, они всё же смогли подняться с примятой травы, пошли, припадая на ноги и держась друг за друга, на трамвайную остановку. Дебил заорал во всю глотку: “Последний нонешний денечек /Гуляю с вами я, друзья. /А завтра рано чуть светочек /Заплачет вся моя родня…”

***

 

Обнялись бывшие соседи крепко, по-мужски, смотрели друг другу в глаза: Василий ещё подрос, оказался почти на голову выше Армен-джана, его серые в зеленоватую крапинку глаза лучились, на правой щеке будто живой ходил вверх-вниз едва заметный шрам. Они помнили, как стояли друг за друга в уличной драке и как испугались, когда Василия ударили в лицо увесистым камнем, и как спас их от хулиганов дядя Ашот. За год, что не виделись после отпуска, оба, действительно, соскучились друг по другу.

Мастер по ремонту, продавец различной мелочи по уходу за обувью, чистильщик Армен немного смущался своего нового положения, развёл руки, повернулся на месте, как бы показывая хозяйство: домик 2 на 3 квадрата примыкал к овощному магазину, в него врезали паровое отопление, провели электричество, два окна выходили на небольшую площадь с конечной остановкой трамвая. Рядом ютились совсем небольшие ларьки с розливом пива, с продажей кондитерских изделий, различной выпечки и чёрного душистого хлеба. Чуть больше остальных выглядел домик аптекаря, Соломона Моисеевича, которого знали будучи ещё молодыми родители подростков. Замыкали площадь стальное кольцо из рельсов, шпал и треугольных столбов – штангенциркулей да будка для ремонта и обслуживания трамваев.

Армен отодвинул с прохода специальный ящик для чистки обуви, расставил два кресла друг против друга, водрузил на четырёхугольную большущую плитку медный чайник, начищенный до зеркального блеска. От стены оттянул столик на выдвижных ножках, из шкафа с застеклённой секцией для посуды достал крохотные рюмки. Армянский коньяк, пять звёздочек, выдержанный, принёс из кладовки, где хранил небольшое количество принесённой на ремонт обуви: только от родственников и близких друзей.

Василий наблюдал за другом, ему нравилось новое место работы Армена: уютно, тепло, всё рационально продумано, ничего лишнего. На стене на трёх параллельных шнурах висели сотни чёрных, белых, коричневых, жёлтых и красных пар шнурков, длинных и совсем коротких для детских туфелек. На противоположной стене прямо в свете от окна взгромоздилась, заняв две трети пространства, прилично исполненная копия картины Василия Перова – “Охотники на привале”.

– Где достал картину, – не удержался, спросил Василий, – выменял?

– Директору музея помог с обувью (у него страшное плоскостопие), он пригласил на распродажу залежавшегося инвентаря… Так у них называются приличные вещи, купил по сходной цене копию великого художника Перова…. Сейчас я заварю чай, аромат – опьянеешь, а потом вкусом тебя добью: недавно привезли пару пачек с юга, из Краснодарского края.

– А я с вещмешком…

– Вижу-вижу, наверное хром военный привёз? Молодец, что про маму не забываешь… Посмотрю сам, приду к тёте Тоне на примерку, всё сделаем по уму, пальчики оближешь, дорогой… А сейчас почисти апельсин, я порежу лимончик, вот хорошие конфеты – “Буревестник”. А ты, вижу, остограмился уже, где успел?

– Возле общаги встретил Вовчика и Дебила, страх божий, еле живые. Пришлось выручать их от увольнения по 33 статье с “волчьим билетом”… Ну, а потом началось: опохмели нас, выпьем за дембель, Дебил договорился до того, что ограбить меня хотел, идиот. Мало я его бил в детстве! Ну, неудобно, с окончанием службы всё-таки, взял бутылку, пришлось сотку принять… В общем, я их оставил на горушке у трамвайных путей, а сам поехал к тебе.

– Неровен час, припрутся сюда, – сказал явно огорчённый Армен. – Давай, по-быстрому, попьём чаю и пойдём ко мне, мама обещала обед сготовить… – он подошёл к двери и набросил на солидную петлю стальной крючок из арматуры.

Чаепитие получилось скомканным, хотя и вкус, и запах отечественного чая был замечательный. За окончание службы выпили по две рюмочки пряного, обворожительного коньяка, заели лимоном и конфетами.

– Дома угощу тебя, друг мой, нефильтрованным коньяком: приезжал мой дядя, папин брат, он большим начальником стал в Ереване, привёз несколько бутылок, сказал, чтобы я хранил до своей свадьбы. Вот, чудак, будто не знает, что я инвалид…

– Армен, прекращай упаднические мысли! – сказал искренне расстроенный Василий, – мы с тобой сделаем тренажёр, в столице я видел домашний велосипед, будешь ноги тренировать, в бассейн запишемся, плавать начнём…

– Вася, дорогой мой брат и друг! Ты же знаешь, что эта болезнь неизлечима… Она регрессирует и через несколько лет мне придётся одевать протезы, а это – костыли, кресло, неподвижность. Но я буду жить, сколько получится, буду тренироваться, скоро с отцом поедем на грязи, в Сочи… Я так благодарен тебе, Василий, кроме тебя, у меня нет друга…

В дверь сильно, с напором, несколько раз дёрнули, послышался голос:

– Закрылись изнутри, никого не пускают, у них свой замок…

Армен попросил Василия открыть дверь. В помещение буквально втолкнулись Дебил и Вовчик. На удивление, они держались на ногах самостоятельно, лица выражали жажду погони, мщения, ноздри раздувались, кадыки лихорадочно заходили, когда они увидели на столике марочный коньяк.

Хозяин дома молчал, он настолько был обескуражен поведением соседей по общежитию, что не мог вымолвить ни слова. Василий тоже молчал, но когда увидел, как Дебил прихватил со стола коньяк и стал выливать содержимое бутылки в глотку, а Вовчик пытается отнять у него зелье, буквально заорал:

– Что здесь происходит?!Пошли вон!

Пауза длилась недолго: солдат левой рукой вырвал коньяк, попавший уже к Вовчику, правой – вышвырнул Дебила в дверь. Тот тут же возвратился, буквально закричал:

– Кацо, эй, кацо, не надо ли яйцо?! Что, мразь, чёрнож…, доигрался?! Урод ты рахитный! Щас ложу тя на живот, и ты, б…, ползать будешь и просить у меня прощения… Тащи вторую бутылку, кацо, тогда прощу тебя… Иначе я твою маму буду долго и во все…

Удар деревянной колодкой пришёлся ровно в височную часть головы Дебила. Он вкинул руки, всхрапнул и рухнул на пол. Крови, на удивление, почти не было.

– Нельзя так говорить про мою маму, – тихо сказал Армен.

Василий не мог смотреть на худенького, некрепко стоявшего на ногах Армена: в правой руке он всё ещё держал тяжёлую обувную колодку…

 

 

Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.