Часть первая

Беглецы

1

Небо тусклое, ядовитое, а камень, как панцирь, звенящий под ногой. Человек бежал, оглядываясь, он что-то отчаянно искал. Ему было

жалко – себя, ему было страшно – за себя, ему хотелось хоть капли озарения – для себя. Человек плакал и бил в отчаянии в бетон стен. Его

плачь  уходил  в мерцающее небо, разбивался в эхо, угасал.

Кто ты, отверженное этим миром существо? Тебя презирает род людской.  Люди охотятся за тобой, ты – беглец  от их убивающих  идей.

Робкие мысли, едва пробившиеся чувства, какие-то детские мечты –  всё отравлено, сломлено, осквернено. Нет, нет, не думай, не чувствуй ничего, ты ещё в состоянии не принять и мерзость и тоску, нахлынувшие на тебя. Лучше умри сейчас, ибо уродливые рубцы уже покрывают твои нежные покровы, а далее разум постигнет безумие, или осознанная смерть.

Кто ты, неведомое этой жизни существо? Ты – маленький человек. Один, во всей Вселенной. Чёрная бездна нахлынула и унесла. Безмолвие, бесконечность, безнадёжность – пустое пространство, с потухшими звёздами и залитое тоской. Да сможешь ли ты не захлебнуться той тоской! Нет веры, нет любви, нет никакой опоры. Тьма и безмолвие… Где я? Что я? Ухожу, пропадаю,  исчезаю… Хоть каплю дайте боли!

Много шло непорочных до тебя – все захлебнулись, исчезли без следа. Ни один не ушёл из Града. Так может ты? Какая наивность! И всё же я верю, верю! И  снова бросаю свой яростный вызов вверх.

Обыкновенный человек жил в тихом городке, на зелёной улице, в крупноблочном доме, на пятом этаже. Был он как будто стар, но не очень, имел  вполне приличный загар, хотя редко кто видел его, покидавшим свою квартиру. Носил сей человек седую, аккуратно подстриженную бородку, подходящую для его возраста, и выглядевшую вполне современно. Но одевался не по моде, что было, впрочем, характерно для большинства людей поколения его. Зато ходил походкой прямой, молодой, без трости.  Никто не знал, есть ли родственники у этого человека, либо друзья. Не видно было, чтобы кто-то к нему приезжал, заходил в гости, с кем-то беседовал он, или гулял. Никто из соседей не ведал, сколько лет старику, и как давно живёт он в этом доме.

Но кто бы поверил из людей, узнай он истину об этом типичном человеке. А истина заключалась в том, что жил старец на этом самом месте со дня основания городка, то есть более 200 лет, а до этого скитался по всей Руси со времён Игоря и Святослава, а ещё до того путешествовал по Европе, Китаю и Америке. Жил он и в Древнем Риме, вплоть до падения Западной Империи в 476 году, ещё ранее, наблюдал такой же закат культуры в Древней Греции. Более того, странствовал по планете и до эпохи Антики, пройдя цивилизации Ассирии, Вавилона и Египта – видел их блистательный взлёт и разрушение.

Однако сам он считал, что не было ничего удивительного в этом странствии по временам и странам. Он жил обыкновенно, не считая будней, день за днём, не задевая никого из живых, и не обязываясь ничем перед мертвецами, считая искренне, что это смог бы проделать любой живущий на Земле. В любом человеке были задатки те же, что и у него.

Так он и шёл, то соучастником, то наблюдателем событий от первых людей до 21-го века от Рождества Христова. Когда гибло государство, он переходил в другое, когда была возможность, он становился императором, или царём, ни разу, однако, не запятнав себя кровью, и не осквернив свою душу ложью.

За эти тысячелетия ему очень повезло: его не убили в сражениях, не отравили на престоле, не казнили, как раба. Однако, многие тайны стали известны этому человеку: давно забытые людьми, и звёздные, ведомые лишь мудрецам и магам.  Многое что взял сей странник у древних учителей. Он овладел способностью укрощать самого себя и не боялся никого из смертных. Умение перевоплощаться в любые образы  тоже было присуще этому неприметному  человеку. Не покидая своей квартиры, он мог проникать в другие измерения. Там, открывая иные порталы, он встречал таких же существ любопытных, как и сам. Наконец, он овладел высшим искусством – звёздным. Мог общаться со звёздным миром, мог в него уходить.

Немало он выводил из тьмы заблудших душ – к себе подобным. Немало грёз свершилось, не раз любовь побеждала зло благодаря ему. Имя его, Проводник,  уже звучало во Вселенной.

«Вселенная много имеет тайн для приходящего извне, – так объяснял и утверждал  себя этот человек. – Она породила человека, чтобы его принять и удивить».

И снова услышал он чей-то зовущий крик.

 

И бежала девчонка, навстречу сбежавшему из своих времён. Она бежала одна, танцуя, ночью, под луной. Она и не знала, что это её магический исход.  Она бежала  к нему, давно желанному, взлелеянному в грёзах. Она лишь поверила, ничего не осознавая.

Всё было, как во сне, всё было в очень долгом беге. Она бежала через города и царства, не разбирая времена – бывала во власти вождей, царей и королей – и никто, никогда не мог её остановить. Быть может наивность, быть может неведение спасали её, и выводили на тропу.  Она именно бежала – легко, веря в свою предопределённость. Эпохи сменялись эпохами – а ей всё чудились вокруг простор и красота.

Кого-то она свела с ума, кто-то ей восхищался необыкновенно, кто-то ей пробовал завладеть, но судьба непременно выводила девушку из любых безнадёжных тупиков. И так она бежала в свои грёзы, пока не объявилась, в таком же диком и неприступном мире, как сама.

 

2

 

Мальчик очнулся, осознавая себя иным – ушедшим в иное бытие. Невдалеке стояла чёрная стена леса, а за него уходило солнце, такое же алое, как  разгоревшееся пламя их вечного костра. Всех вокруг и самого себя он обнаружил в лохматых шкурах. Женщины ворчали, возясь с визжащими малышами. А напротив, на камне, в окружении жестикулирующих и гаркающих охотников сидел самый сильный в их племени – Вождь.

Мальчик знал, что будет чудное путешествие, и не во сне, а наяву, что страсть и безумие его спасли – так далеко он бежал в иные времена. Теперь он помнил  (только это он помнить и хотел), как маленького, что-то швырнуло его в туман. Ещё он помнил, что плакал тогда от страха, а кто-то из взрослых вёл его за руку через удушливый и горклый дым. Они обходили догоравшие хижины и неподвижные тела. Оглядываясь, мальчик видел, как добивали воины раненых, разбивая массивными палицами крепкие и крупные, как орехи, черепа.

И возмечталось ему: она придёт! Визжа и рыча, он бежал с поднятой палицей, бросал удар. Брызги крови и мозга летели на него. Он  не ужасался – было лишь остывавшее удовлетворение – но он не ужаснулся бы,  будь убит и сам. Он жил, совершенно не ведая о каких-то временах, бился за пищу свою, убивая людей и зверей, знал вкус любого животного и растения, предпочитая белых личинок, печень врага и сладкий мёд.

И вместе с тем он ждал её. Однажды, на высоком утёсе – вся долина была под ним, как под птицей – пришло к нему ощущение: всё это, что вдали и под ним, в тумане – всё уйдёт. Именно ощущение – ещё мало имелось в его арсенале слов. Был светлый день, открытое пространство, ветер, врывающийся на утёс – из этих явлений состоялось ощущение, что всё изменится, всё пропадёт.

Да, всё изменится – как пошла раз биться в неистовой судороге земля, и посыпались, казалось, вечные горы. Также распадётся и это племя, изменится он сам – вот эта рука, вот это лицо, вот эта сила. Маленький человек, а играет со зверем: и мамонта может загнать в яму, и пещерного льва поймать в капкан. И будет смеяться, и играть, (недаром, как у нечистых обезьян, много схожего в мимике и смехе), а в конце засмеётся над собой.

Сколько раз он бросался к Матери, просил защиты у неё. А Хранительница Рода редко когда выходила из пещеры. Уже безразличная, беспредельно уставшая, выползала  лишь посидеть на солнце. А когда он прибегал к ней вновь побитый, только могла, что погладить его рукой, да ласково что-то проурчать.

А их новый Вождь был самый искусный человек. Взял власть у Матери силой, а почитал её, и падал перед ней. И когда она умерла, поставил маленькую, всего с ладонь статуэтку в кумирне на холме – всего лишь обнажённый торс – и всех заставил  молиться на неё.

Стоило ли удивляться, что уходила чистота. Кто одевал на себя оленью шкуру, подходя к доверчивому стаду? Кто из удачливых восторженно разыгрывал пантомиму: вот он ползёт змеёй, вот он замирает рысью… бросок копья – и падает сражённая антилопа!

И пришла наконец она. Как и ждал, как и жаждал он: одна, лунной ночью, танцующая на бегу. Было в облике её что-то от кузнечика и от бледного лунного луча. А мальчик знал уже: она из его грёз. Она пришла  играть.

Той же ночью, увидел мальчишка, как волосатый вздумал предъявить права на новую собственность свою. Дело было обыкновенным, на глазах у всех. Вначале Вождь прорычал, отгоняя молодых самцов. Но когда он набросился на девушку, та птичкой выпорхнула из его огромных рук. Вождь оторопел: такое было впервые в его жизни. Снова, с добродушным ворчанием, пошёл он к девушке, и вдруг, она, как бы раскрылась  перед ним, ударив в его лицо глазами, сказав негромко неведомое слово. Волосатый остановился, не видя девушку в упор, и вдруг повернулся, уже забыв о ней, молча пошёл в пещеру. Женщины, на миг прекратившие работу, снова принялись за неё.

А мальчишка на следующий день нашёл её одну, и жестами, мимикой переиграл ей волосатую обезьяну. О, как они смеялись! Оказывается, и волосатого можно победить. Потом он с удивлением ощупал её тонкие руки: не птица ли ты, что сумела упорхнуть, внимательно рассмотрел её чёрные глаза: не змея ли ты, что умеешь ворожить?

И она в свою очередь взяла его за руку и показала в сторону долины. Я побегу дальше, я на небо забегу. Ты пойдёшь туда со мной?

 

Возможность бежать им представилась, когда выпал глубокий снег и ударили сильные морозы. Он случайно узнал о заговоре, и жестами и односложными словами ей объяснил, что им предстоит.

Глубокой ночью пятеро набросились на спящего Вождя. Но ещё на мгновение раньше взвизгнули испуганные женщины, и Вождь вскочил, просыпаясь на лету. Он заревел в темноте, освещённый лишь слабыми всполохами костра – огромный, сбрасывающий на лету шкуры. Рука его мгновенно вооружилась дубиной – и отразила с грохотом первые удары. Нападавшие сразу лишились  главного преимущества – внезапности во тьме. Двое из пятерых были убиты первыми взмахами дубины, другие, после короткой борьбы, бросились к выходу из пещеры. Вождь выскочил вслед за ними, и вскоре рёв его, перемежаясь с визгом преследуемых, стал удаляться в темноту.

Юноша тронул девушку рукой, издав приглушённый каркающий звук. Взгляд его показал на свободный выход. О, она отлично увидела этот взгляд во тьме! Они ждали долго, как терпеливые рыси, они таились скрыто, как хитрые лисы. Девушка засмеялась было: «Эни, Эни!» – но  горячие пальцы быстро зажали её рот. Всё это ей казалось продолжением игры.

Две лёгкие фигурки, почти незаметно, в темноте, скользнули к выходу. Казалось, никто не видел их, никому не было дела до двоих. Ледяным ветром ударило по ним. Безнадёжно и жутко было в чёрной пустоте. Они отпрянули в первое мгновенье – и всё же бросились в свободное пространство, подобно двум птицам, давно соскучившимся по небесам.

А когда Вождь вернулся, самая старая и злобная из жён, завопила, показывая вслед беглецам, изображая гримасы ужаса и отвращения на своём лице, и царапая ненавистные образы, рисуя их пальцами в воздухе перед собой.

Но Вождь засмеялся неожиданно, и в такт ему захихикало, а затем завизжало от смеха племя. Они убежали? От племени и от костра?! В ночь, в ледяную мглу! О, безнадёжные и пропащие глупцы! О, тупые неразумные обезьяны. Они пропадут, затеряются во мгле. Племя их позабудет – они исчезнут навечно для людей.

 

А беглецы тем временем уходили в свою долгожданную свободу. Взошло солнце, и мир прояснился под лучами. Над ними было фиолетовое, без помарок небо, и белые, только что порождённые снега. Давно они убедились, что погони за ними нет, давно закончилась территория племя, давно они миновали места, которые он знал.

Странная оказалась эта свобода: они вольны были и жить, и умирать. Никто не угрожал им, не преследовал, не убивал – но и не вёл, не защищал. Они были властны над собой – но они задыхались в разряжённой атмосфере, у них почти не было пищи, и отсутствовал огонь.

Внезапно горы оборвались и беглецы остановились. Далеко внизу,  в тумане, они увидели пустыню, неведомую им. Смутные легенды припомнились юноше об этой пустыне за горами. Все, кто уходили в неё, не возвращались оттуда никогда. Однако девушка уверенно повела его вниз, за собой.

За горами пошли островерхие скалы, за ними распадки с замёрзшими ручьями. Сначала они передвигались осторожно, оглядываясь по сторонам, но эта пустыня была без жизни, без людей. День их свободы сменялся ночью, и снова сменялся днём. В одном броске они надеялись пройти пустыню.  Но даже для них, молодых, постепенно накапливалась усталость, всё с большей волей её приходилось преодолевать. Потом у них закончилась пища, потом стали гореть в лихорадке их тела. Вокруг по-прежнему были безмолвие и пустота – зато внутри бушевали неистовые бури. Они зашли в бесконечность – она была идеальна, совершенна – какая им грезилась давно, но выхода, как существам несовершенным им не предвиделось нигде.

Внезапно, рассекая воздух, что-то тяжёлое ринулось на них.  В гигантском прыжке шло огромное полосато-белое тело. Мигом вспыхнули ответной яростью люди. Два острых жала из кремния и древка успели встретить коварного саблезуба. Шкуры на людях вмиг полетели в клочья, яростный визг их слился со звериным рёвом. Трое тел покатились одним клубком. Это была жизнь чистая, без лжи. Прав в ней был тот, кто убьёт и съест другого. От проигравших не оставалось и следа.

И снова странное произошло в пустыне: вдруг завизжало сильное полосатое тело и легко взлетело вверх. Поражённые беглецы увидали: огромная чёрная гора, подняв кверху хобот, трубит о своей победе. Толстые ноги, как каменные валуны, растаптывали извивающееся тело. А мамонт вдруг засмеялся смехом. На верху его, в лохматой волчьей шкуре, сидел и смеялся человек.

 

Вот так и встретились трое на одной тропе: Картен, Эника и Проводник. Девчонка пришла, ей предстояло играть  давно желанную игру. И сказку  эту она придумала сама.

А чёрный великан уносил их далее в пустыню. Проводник оказался человеком не молодым. Лицо его было скрыто под белой бородой, но то и дело, улыбкой открывалось беглецам.

Под вечер они вошли во владения Проводника. На звук его голоса прибежала стадо прирученных им оленей. Вслед им примчалась и стая огромных свирепых псов. Они охраняли своего владыку.

Час за часом, уснули влюблённые, мерно покачиваясь на спине надёжного великана.

 

3

 

Вслед за днём сменилась эпоха,  и Проводник их вывел к реке, несущейся с вершин. Не дал названия  реке, не объяснил, что значит в их судьбе река, а просто вывел влюблённых к Истоку, в безлюдье – и исчез.

Всё начиналось с обнажений  тел. Они вошли в Исток – и вода унесла всё грязное, лживое, что пыталось облечь их, осквернить.

Теперь, им, существам омытым, чистым, надо было входить в определённый ритуал. А ритуал открывался поцелуем. И это был их первый глоток из родника.

Они вышли из горной реки – уже не скрывая своих тел. Вот их исходное начало: тело открытое – без единого слова и образа – ничего ещё не придумали люди из искусств. Им хотелось бы удивиться друг другу, в восторге замереть. Но слишком обыкновенными, да и похожими оказались их тела. Анатомически они незначительно отличались друг от друга. Она была ниже, хрупче, светлей его, ступая ногами, отнюдь не сотрясала мир. Он ждал её игры, смеха, вызова, каприза – а она, сделав шаг, ещё раз раскрылась перед ним.

Их тела боялись друг друга –  друг друга стерегли. Это досталось им от первобытных, их стихий. Они не знали, что делать с откровением, они просто хотели (страсть хотела) верить друг другу абсолютно, иначе бы не раскрылись так друг для друга обнажённо, без стыда.

Он попытался вообразить её в различнейших одеждах. В какой ей присуща злоба, очарование, доброта, загадочность, весёлость. Но в её наготе ему предлагалось лишь откровение и беззащитность. А она увидела звериную поступь и изгибы тела, почувствовала его силу, его рык. Ей хотелось быть жертвой этого тела, ей хотелось пасть перед ним и с ним пропасть.

При первом соприкосновении она оказалась удивительно мягкая в его руках. Пальцы рук его вздрогнули одновременно от холода и от тепла. Настороженно он пытался расшифровать сокровенные запахи её. Инстинктивно он знал, как это будет важно для него. И действительно, запахи её, как и всё остальное, исходящее из тела, были чисты, благоуханны, и вскоре он о них забыл.

А она лишь доверилась ему. И ей хотелось нестись в бушующем потоке. Вместе нестись в иные времена.

Они поцеловались, соприкоснулись – унеслись. Верхняя, нижняя сфера – всё слилось. Они перестали быть людьми. Им нечего было делать средь людей.

Они пошли по вселенским тропам. Они умирали и гибли – несясь сокрушительной лавиной. Они возвращались – и улетали снова прочь.  Они проживали жизни людей за жизнь им неведомых зверей. Осталось создать вселенную свою.

 

Влюблённым не снилось – воображалось. Ему – как он ходил один, совсем один в погибшем граде. Он шёл по неузнаваемым улицам, обходя горы мусора и каких-то развалин, видя вскрытые уродства домов, и вдруг почувствовал, что сам он вывернут насильно (он помнил). И всё тайное его кем-то взято у него. И, перерезая улицу, его ждала бесноватая толпа.

А ей воображалось: вот теперь она убьёт всех, кто ей когда-то внушал ужас, преследовал её. Она не сможет не убить, как и Юдифь когда-то отсекла голову ассирийскому царю. И накатило-то это в хорошую минуту, светлый день. Ей казалось, если она полюбила одного, то с таким же чувством посмотрит, как отлетит голова у другого – смертельного врага.

 

Только сейчас  им открылась тайна тайн: тело их общее распалось – и вот половинки нашли друг друга и слились. Они были чисты, наивны и безумны – и с этим достоинством пришли. А Проводник одарил их прозрачностью, лёгкостью и волшебством. Кто-то же должен был указать им дорогу в небеса.

– Вы сами пришли в свою страну, – сказал им Проводник. – Я только явился к вам на зов. И я проведу вас тайными тропами по временам.  Все ваши грёзы предстанут наяву. А а допущу, и вы поймёте язык любых эпох.

Они уже начали прорезать сплетение времён. Шли через нечто вещественное, будто выпытывая что-то, для себя.

– Мы выйдем в начало всех начал, – объяснял Проводник влюблённым. – Под чистое небо выйдем и в очень усталый день.

Пространство, в котором они материализовались, оказалось безоблачным и жарким. Воздух настоян был на незнакомых, пугавших  ароматах, а голоса людей звучали с неведомым распевом.

– Это Шумер, начало человека, одна из первых его проб, – говорил Проводник  своим ведомым. –  Видите эту грязь? Из неё богиней Аруру был вылеплен первый человек.

Где-то, под заунывные звуки простой свирели, в несколько голосов  звучала одна и та же песня. С недальних  кривых и узких переулков неслись порой окрики погонщиков ослов. Кто-то укладывался спать в длинной тени от крепостной стены. Возле недавно возведённой глыбы  зиккурата, храма бога Луны Нанна, сидело и разговаривало восемь человек старцев. Москиты тучами гудели над их головами, едва стихал порыв влажного и жаркого ветра. Солнце уже закатилось. Быстро, как и положено в южной стране, темнело. Слуги принесли факелы. Было тихо, люди сидели молча, словно ждали прихода первых звёзд.

Наконец, среди старцев, сидящих кругом, послышались слова приветствия, и патэси Ур-Намму, главный жрец и властитель Ура, вступил в освещённый круг. Прижав руки к обнажённой груди, он произнёс:

– Я явился по вашему зову, о мужи обширного ограждённого Ура. Время звёзд, как всегда, недолговечно, но Анум и Энлиль всемилостивы к людям. – С этими словами он опустился и сел на пол, равный любому человеку Ура. Был он ещё не стар, с бритой головой и длинной чёрной бородой.

– Мы, граждане ограждённого города Ура, позвали тебя от смущения, овладевшего всеми нами, – начал один из старцев. – Великую гору сотворили мы из глины, возведя три ступени её к небесам. А прежде тысячи рабов пригнали с гор и западных степей. И теперь каждый вечер ты поднимаешься и говоришь с луноликим  Нанной. Ты узнал про многие тайны неба. Скажи, не забыли ли боги в последнее время своих черноголовых?

Ур-Намму отвечал с достоинством, подобающим его сану:

– Каждую ночь я восхожу на вершину великого храма Нанны, и в тайном чертоге Великая Девственница прислуживает мне. Я ложусь и отверзаю лико  к небосводу. Там я вижу наш маленький град – на небе великий град. Я вижу себя и каждого из вас. Мы – созвездие искр, ушедших от Земли. Среди звёзд я видел и нашу пирамиду.

– Тогда поведай нам, великий царь и жрец, почему так ничтожен человек? – продолжали спрашивать старцы. – Почему вонюч, как гиена, похотлив, как козёл и глуп, как обезьяна? Почему его тело оскверняет порой проказа, а глаза слепота? Почему к нему приходят враги? Почему разливается вмиг Бурунунна (Евфрат) и Индигина (Тигр)?  Почему, скажи, случается, страшный голод? И самое странное, нам объясни: почему никого не минует смерть?

Отвечал сомневавшимся их повелитель-жрец:

– Вот глина, – он взял в руки влажный ком, – вот вода, – он указал на реку,  – вот золото,  – он показал свой амулет,  – вот священное дерево пальма,  – он поднял палец вверх. – Вот то, что есть. И есть слово «Быть», которое появилось раньше всех. Рассёк бог Мардук чудовище Гиамат, точно раковину разделив её на две половины. Одну из них он воздвиг небесной крышей, другую сделал землёй – и люди вышли из земли. Грязь – вот что в людях начало всех начал. А очистить их может только кровь. Что касается смерти – от вашего страха смерть. Как гибнет пастуший бог Думузи.  Так богиня Инанна его  убивает – и вновь воскрешает для любви.

– Мал, безлик и тленен пылинка-человек! – воскликнул другой старец. – Что он звёздам, что богам. Не приходит, не слушает его никто. И всегда – в рождении, в смерти он один. Возводит храмы, вздымает зиккураты – всё вотще. Всё у него забирает смерть.

– Нет, боги создали Вселенную для человека, – отвечал непреклонный жрец. – Оглянитесь, всё в ней для удовольствия людей: и воздух, и пища, и радости утех.

– Тогда попроси богов наших, – упорствовали старцы, – пусть они гласом заявят о себе, или пусть повернут Бурунунну вспять, или пусть остановят бег Солнца и Луны – либо нас испепелят, непокорных.

– Вы обезумели! – не выдержал наконец царь. – Вы забылись, кто есть вы, и кто они. Вы…

Но тут разыгравшееся действие было прервано на полуслове: несколько вооружённых копьями стражников ввели в круг света странную компанию: старика и мальчика, сидящего на прирученном диком онагре.

Начальник стражи поклонился Ур-Намму и заговорил без предисловий:

– Патэси, их взяли возле городских ворот. Старик говорит по-нашему, а мальчишка молчит. Мне кажется, это лазутчики эламитов. Сделать их твоими рабами, или убить? Как скажешь, патэси.

– Судя по одеяниям, вы – люди гор, – утвердительно произнёс Ур-Намму. – А люди с гор близки и к небесам и к преисподней. Вот и мы возвели свою священную гору…

– Ты восходишь к богам – а боги спускаются к тебе. Ибо тобой все боги хороши, – сказал вдруг на чисто шумерском старец.

– Однако, ты говоришь слова людей! – воскликнул царь и жрец. – Слова – та же часть, ушедшая от нас. И ты мне дал интересные слова. Может, к тому же объяснишь одеяние странное своё, расскажешь про своего немого мальчика, слишком румяного, красивого мальчика – заметь! – и про своё появление перед стеной. Скорей, придумывай ещё слова – но красивей. А я прикажу принести сюда арфу и свирель. И мы все подпоём тебе дружным хором.

Удивительно спокойно поднял свои глаза пришелец.

– Ты также робок, как и я. И никуда тебе не вознестись. Оглянись, вокруг тебя всего лишь пустота.

– Неужели ты хочешь сказать… – воскликнул жрец.

– Я хочу сказать, – прервал его пришелец, – что ты – величайший из слепцов. Я хочу сказать, что сам ты знаешь это. Я хочу сказать, что ты в великом поиске. Я хочу сказать, что ты в пропащем тупике.

– О-о! – простонал жрец перед ничего не понимавшими старцами. – Да откуда ты вышел, не моя ли ты странная душа?

– Нет, – ответил пришелец. – Я вошёл в тебя только что, сейчас.

– Может ты демон… а может ты просто наглый раб? Слушай, завтра я прикажу испытать тебя огнём… Очень странные ты загадал загадки, а за разгадками мне отправляться только в подземную страну. Стража, уведите их. За их жизни вы отдадите мне свои. Прощайте, старцы.

И он величественно, один, направился к ступеням чёрного, на фоне звёзд, зиккурата.

 

Глубокой ночью, когда весь город спал, вздрогнула земля, озарилась священная келья, и кто-то тронул спящего Ур-Намму за плечо. Открыл глаза царь и жрец и увидал красивого юношу перед собой.

– Кто ты?! – воскликнул царь и жрец. К его удивлению, прекрасный юноша также заговорил на шумерском:

– Я прибыл от  Вечного – к тебе.

– О-о, вы посланцы небес! О, горе мне, неразумному, я спорил с бессмертными богами!

– Очисть свои мысли, – промолвил посланник Вечного прекрасным чистым голосом, – уйми своё сердце, смирись со своей блуждающей душой. Мы отправляемся в путешествие по небесам.

– О боги! О Энлиль, о Анум, о Нанна – я всегда знал, что вы благоволите Уру.

– Возьми в ярмо свою душу, говорю,  – слишком много вокруг тебя нечистоты. Отринь всё это, останься гол и чист. Смотри: Луна – абсолютно круглый диск, горизонт – окружность, описывающая землю, чаша неба – идеальный изгиб над миром. Вы, жрецы, блаженствуете среди божественных красот.

Они вышли из чертога на верхнюю площадку зиккурата. Здесь, не удивляемый уже ничему, жрец увидел знакомых старика и прирученного ослика-онагра. А глубоко внизу, во тьме, спал священный город Ур.

Без колебаний последовал Ур-Намму за богами. Ослик оказался волшебным, и, уместившись на нём втроём, они легко взлетели вверх.

Первой пред ними предстала странная пустыня, покрытая пылью и камнями и испещрённая большими и малыми ямами вокруг. Тени от камней тянулись резкие, густые. Пылало солнце, но отчего-то на совершенно чёрном небе. Жрец сидел на ослике первым, за ним находились юноша и старик.

– Это Луна, – пояснил певучим голосом юноша.  – Так выглядит её поверхность.

Затем небо смешалось, окрасилось в бледно-розовый цвет, а камни и пыль приобрели цвет бурый, словно посыпались охрой.

– А это Марс, – продолжал пояснять голос юноши взади

– Снова сменилась вокруг них панорама. Камни были другого, пластинчатого вида, их сменило угрюмое, дикое плато. Ни движения, ни жизни не было в этой панораме. Небо стало багрового оттенка, и странный, как от гигантского костра, жар, шёл от плато и неба.

– А это Венера – самая яркая из блуждающих планет.

– О, я вижу, вижу! – вдруг воскликнул великий жрец.

– Что ты видишь из нами раскрытого тебе? – произнёс за плечом его юный бог.

– Я вижу провал в Преисподнюю, а перед ней Плотину для небес. Вижу также людей-скорпионов, стерегущих в ту Преисподнюю проход. Вот Солнце-Шамаш прошло через медные ворота…

Засмеялись за спиной его оба бога, даже их ослик от смеха затрясся головой.

– Мы показали тебе всего лишь пустоту и камни.

– Вы – жалкие глупцы, а не боги, – гордо поднял свою голову Ур-Намму. – Не видеть то, что видно каждому из смертных.

Лишь молча вздохнули в ответ разоблачённые лже-боги.

– Хорошо, мы откроем тебе ещё одну картину. Великому Гильгамешу не снились сны такие, и даже он не встречал подобные миры.

И Ур-Намму увидал людей, одетых очень странно: сплошь в белое и с золотыми масками на лицах, вслед им проследовали женщины, одетые вызывающе, но не обнажённо. Они увидели колесницы, мчащиеся сами собой по волшебным дорогам, птиц, гигантских, парящих в небесах.

– Вот кто реален в пустоте, хотел бы и ты так отыграть?

– О нет! – воскликнул жрец. – Слишком прекрасны мои боги.

Тогда волшебный ослик помчал их над городом – скопищем строений. Они пролетал мимо зданий выше самых великих храмов Междуречья.

– Не последуешь ли ты за нами, в этот волшебный, но реальный мир? – спросили его неразумные боги. – Очень многое люди выдумывают там про себя и для себя.

И снова ответил «Нет» непреклонный жрец.

– Вот где люди владеют миром и собой. Все тайны раскрыты у людей – внутри себя, вокруг – до самых звёзд. Мы наделим тебя всем этим.

Лишь грустно улыбнулся в ответ  великий царь и жрец.

– Сделайте меня рыбкой маленькой… или бабочкой… или просто стебельком. Мне почудилось: я вдруг стал всемогущим богом, но отчего тогда так грустно мне?

И с этими словами проснулся царь и жрец великого ограждённого города Ура. Бледный свет зари уже проникал в вознесённую к небу келью.

А между тем, ещё спал великий город, когда на второй ступени зиккурата происходило волшебство: старец так и остался старцем, только слез с осла. Но осёл, из породы диких онагров, превратился в обыкновенного юношу, а прекрасный юноша-бог в черноокую девушку на которую с обожанию смотрел юноша, вновь обретший свой обветренный образ.

 

4

 

– Да, в судовой журнал я был записан, как Антонио из Ламбарде, резервист, – представился он троим. – Так значился я в экипаже «Тринидада», и так звали меня на корабле. Но вёл  дневник, как Пигафетта. Однако, что угодно от меня сеньорам? Прошло столько лет – кого интересует забытый всеми  рыцарь?

Трое, внезапно нагрянувшие в его убогую каморку, были то ли паломники, то ли пилигримы – старик, и очевидно два  его юных сына. Все трое обёрнуты в тёмные дорожные плащи. Был поздний вечер, маленький городок уже погрузился во тьму, и было довольно странным появление незнакомцев. Тем более, кто они и откуда, «паломники» так и не сказали.

Пришедшие, однако, принесли с собой пару бутылок вина и, вынув их из складок плащей, поставили на стол. Их разговор, очевидно,  обещал быть откровенным. Лицо Пигафетты оживилось, он сделал знак служанке, и вскоре рядом с объёмистыми бутылями появилось четыре бокала и немного скромной снеди. Когда все сели, старший отрок задал вопрос первым:

– О, достопочтимый рыцарь, дошёл до нас слух о вашем великом плавании по Морю-Океану.  И вот мы, простые странники, идущие издалека, почли за честь увидеть такого удивительного морехода.

– Что вы, – скромно промолвил бывший резервист, – я был всего лишь летописец, не более того.

– Однако, это была экспедиция, объявшая весь мир! – воскликнул звонким голосом второй отрок – Ни до, ни после ещё не свершалось подобных деяний у людей!

«Да, мне повезло, сеньоры,  –  Антонио был польщён нежданной  похвалой. – Я пребывал в Испании, в свите нунция, папского посла, когда узнал в Барселоне, что на Молуккские острова снаряжается пять галеонов. Имея любопытство природное и склонность к странствиям, я решил повидать удивительные явления на Море-Океане, и побывать в странах дальних, дабы в некоторой мере удовлетворить любознательность природную, равно как, и для того, чтобы в потомстве своём далёком снискать некую славу по себе. Я прибыл в Севилью, имея множество писем влиятельных особ, где и предстал перед генерал-капитаном. Это был Фернан  ди Магальянш, великий человек, сеньоры. Он состоял на службе у Короля Испании, однако по рождению своему был португальский дворянин. За величайшие заслуги Король удостоил его командором ордена Иакова Меченосца. При первой же встрече я был очарован им, сеньоры.  Это был весьма молчаливый, с телом плотным телом и наделённый  силой чудесной человек. Это был истинный герой! Не раз он пересекал Океан и снискал великую славу по себе.

Мы долго готовились, загружая припасами наши галеоны. Наконец, причастившись в последний раз в церкви Сан-Лукара, мы вышли на простор, – повествовал  Пигафетта далее. – Здесь, в океане, нашего достославного капитана  звали уже Фернандо Магеллан. Мирное лоно приняло нас в объятья, и мы шли по нему с любовью, не спеша. Ноги наши плясали в ритмах волн, а руки обнимали воду и небо, нам открывавшиеся со всех сторон. А наши уста благоухали, восславляя  Небесного Отца. Сколько чудес Господь рассыпал перед нами! Видел я рыб летающих и листья, ползающие, живые. Не раз перед бурей нас посещали  огни святого Эльма. Часами они висели на мачтах  галеонов наших, а мы не в силах  были понять этих божественных знамений. В дикой и пустынной стране видели мы гигантских людей – в два раза выше обыкновенных христиан. А в тропических странах слыхали о карликах, не более нашего локтя. Рассказывали нам и о диких  волосатых людях. На них охотились люди-дикари.  И те и другие были людоеды».

Антонио видел, что отроки слушают, затаив дыхание. И сам он, как будто вновь улетел на двадцать лет назад – в ту запредельную страну.

«А когда перешли экватор,  увидели звёзды, для нас совсем чужие, – продолжал Пигафетта, всё более воодушевляясь. – Ярче всех в этом небе сиял  Звёздный Крест. Долго мы шли в узком проливе  Всех Святых, а вокруг нас взметнулись горы высокие, в неведомых огнях. И не знали мы, что это за огни, какие там обитают люди, либо существа. И вдруг пресеклась эта пропащая земля, и мы очутились в Тихом море. Все ликовали: мы нашли-таки желанный нам пролив – а, оказалось, все бедствия наши были впереди. Три месяца мы шли по этому бесконечному морю. У нас закончилась пища, пропала вся вода, мы умирали от голода и жажды.

Но мы покорили это Тихое Море-Океан, и очутились на райских островах. Это был настоящий Рай в Океане! Кокосы, бананы, хлеб – всё падало прямо в наши руки!  И опять мы встретили странных, и  непонятных нам людей. Совершенно голые это были люди. Даже женщины закрывали листьями только срам.

Но мы с миром пришли к этим диким, заблудшим существам. Мы несли им слово великого Христа. И на каждом острове воздвигали крест, повторяя при этом молитвы  «Aве Мария» и «Отче Наш».

Так мы прибыли к островку Мактан. И не ведал никто, насколько коварный этот остров. Как добрый пастырь, наш капитан-генерал отправился пасти неразумное стадо. Мы шли  на трёх корабельных шлюпках, вместе с Зулой, союзным нам вождём. А когда подошли к дикарям, то увидели, что числом их более тыщи. Мы не боялись этих голых людей, но едва нас увидев, они с воплями кинулись в воду  – прямо к нам. И бессильными против них оказались наши мушкеты и арбалеты. Видя это, капитан отрядил небольшой отряд, дабы сжечь их дома, и подействовать этим страхом. Но туземные люди пришли в ещё большую ярость. Они тут же обрушили на нас град камней и копий. Вдруг, один из туземцев копьём попал в лицо капитана, но он тут же убил его своим. Капитан уже вытащил было меч, но ещё одно копьё пронзило его руку. Видя это, туземцы накинулись все на капитана. Они копьями закололи его на глазах у нас. И мы были бессильны помочь Магеллану. Так погиб  наш свет, наше зерцало, наша последняя отрада!

Но как только не стало защиты нашей, все несчастья обрушились на армаду. Нам отказывали в воде и пище, коварные малайцы заманивали нас и убивали, внутри команды зрели предательство и бунты. И только алчность и женщины были причиной  бедствий наших. Вот где была коварная опасность: природа нежная и человеческая страсть. Мы достигли желанной цели – Молуккских островов. Мы заполнили наши трюмы бесценным грузом – пряностями всех сортов. Многие из нас стали немыслимыми богачами. Но женщины слишком легко проникали на наши корабли – а вместе с ними ревность и злоба заползали к нам. Вскоре мы поняли: надо, как можно быстрее уходить от этих коварных островов

И долго ещё, через два океана, мы шли по своей стезе. Жара и холод, свирепая буря возле Африканского мыса, и бегство от португальцев, нас стерегущих  у самого порога – столько превратностей нас ожидало ещё на Море-Океане. И только одна «Виктория», из всей флотилии в пять галеонов, пришла в Севилью. Вот чем, сеньоры, закончился наш отчаянный поход».

На этом рыцарь закончил повествование своё. От выпитого вина и от собственных слов Пигафетта был возбуждён, и слёзы сверкали на его глазах. Отроки с обожанием смотрели на великого летописца-морехода. Видно было: они завидуют ему.

Было за полночь. Щедро одарив рассказчика золотыми дукатами, гости откланялись, и вышли в город без звуков и огней. Лил сильный дождь, и мгла непроглядная упала на город, и обезличила его. Пигафетта смотрел в окно  вслед пришельцам, и ему показалось, что три темные фигуры вдруг превратились в больших птиц. Плащи преобразились в крылья, и ими взмахнув, они устремились куда-то ввысь. Пигафетта в благоговении застыл: «Неужели это архангелы  приходили ко мне, в моё убогое жилище?»

 

В ту ночь опять не спалось, и Фернандо вышел на палубу «Тринидада». Рулевой матрос приветствовал капитана; как обычно, в ночную вахту на палубе не было больше никого. Магеллану давно хотелось побыть одному, уйти в свои мысли, свои грёзы и вот до самого рассвета ему отдавалось драгоценное время. Он отослал рулевого в кубрик и сам встал за штурвал. Исправно горел «фароль» – фонарь из смоляного факела – не давая «Виктории» и «Консепсьону» отстать, затеряться в Океане, слегка надуты были паруса галеона. Даже в безлунную ночь  на их белизне был заметен огромный красный крест. Дышал спокойно и тихо огромный, казалось, вечный  во временах и пространствах Океан. А над Океаном раскинулось такое огромное, такое чудное Небо.  Весь небосвод пылал от мириада звёзд. И все эти звёзды были неведомы ему, и галеон, казалось, плыл прямо к ним – не было никаких границ  меж звёздами и Океаном.

И как долго смотрел Магеллан в эти звёзды, то показалось, кто-то летит ему навстречу. Вот захлопали чьи-то крылья, сообразуясь с хлопками парусов. Как будто три большие светлые птицы спустились на палубу с небес. И только начал читать Фернандо молитву от дьявольского наваждения,  как обернулись светлые птицы в образы людей. Людей, как будто обыкновенных, но в одеяниях исходящих звёздным светом. Понял, Фернандо, чьи-то посланники пришли к нему – и уже догадывался от кого.

Старец и двое отроков были пред ним во плоти, в несомненном бытие. «Вот они, ангелы! – изумился Магеллан. – Я впервые вижу их. Неужели они, как тогда, пришли к Лоту – искушать!»

– Мы явились на суд человеческий, – точно угадав его мысли, промолвил старец. – Много шло вслед за тобой, как презирающих, так  и любящих тебя, и у каждого есть слово о тебе.

Старец слегка махнул рукой – и Фернандо увидел всех любящих его. Они шли друг за другом безмолвными тенями: его друг Франсишко, нашедший свой рай на Молуккских островах, его возлюбленная супруга Беатриж – печальная, полу призрачная тень, его Барбозе, маленький, годовалый сын, его Энрике, раб-малаец, его  Фалейра,  географ и страстный книжник, не покидавший ни одной из гаваней, моряк, его Король, поверивший в него, его армада, пять галеонов, пять зверей, отправившихся рыскать по Вселенной, его Пигафетта – летописец, резервист.

Знал Магеллан, что много, гораздо более, было его ненавидящих, подстерегавших, однако из них старик не вызвал никого.

– Все, все они уже оболганы, или мертвы, – сказал ему старик. – Нет уже Беатриж и твоего наследника Барбозе – они умерли в голоде, и нищете, изгнан наивный Руй Фалерна, не дождался тебя твой друг Серрано, пропали четыре красавца-корабля, уничтожены дневники Пифагетты!

Молча смотрел на пришельцев Магеллан. По своей природе он был неразговорчив, мысли не спешили преобразовываться в суждения из слов.

– Только одна «Виктория» придёт в Севилью! – безжалостно судил его старец. – И на ней будет только 18 человек!  Тебя предадут – и много раз. Тебя оболгут, ограбят, вычеркнут из списков. Вся слава достанется тем, кто презирал тебя, хотел тебя убить. Штурман дель Кано – вот кто получит всю славу за тебя. А ты… ты останешься где-то на безымянном островке. Никто не узнает, где твоё тело, никто не позаботится о твоей неприкаянной душе.

– Мы пришли, чтобы тебя спасти, – продолжал далее один из отроков, – и мы предлагаем тебе новый вариант. В нём ты дойдёшь до островов пряностей,  в нём ты вернёшься в Севилью богатым и не оболганный никем.

– Мы одарим тебя высшей  истиной, – промолвил самый юный отрок, – в ней будет царствовать любовь. Ты проживёшь жизнь новую, без единого пятна. И ни единого злобствующего не встретишь на пути.

Долго молчал Магеллан. Где-то бродили, витали и не спеша приземлялись его мысли. Наконец, взгляд его ожил.

– Есть суд божественный, не только от людей, – ответил Магеллан, – и я не боюсь предстать на этот суд. Разве Господь наш не знает истину, разве не Он меня повёл?  Руки мои сжимали меч – и всё сокрушали на пути. Ноги мои попирали змиев, скорпионов – во что превращались люди  на земле. А уста мои источали слова, как неприглядную скверну для людей, а мысли были только от Него. Нет, для меня невозможна жизнь иная. В этой Господь меня всем наградил. Вот эта ночь – она тоже от Него. Смотрите, какая бездна, сколько звёзд – и все они мои. И Океан этот бескрайний принял меня, обнял. И тихо в нём, как в этих блаженных небесах.

И с этим потухло сияние, исчезли призраки в ночи. Фернандо вздрогнул, он понял, что на какой-то миг заснул за штурвалом. Но очень яркий, отрадный ему успел присниться сон.

 

5

 

Он умирал тяжело, как человек, и было это не словоблудие, не ложь. Все великие идеи его, все, даже самые крикливые лозунги, оказались вне истины – ничто не могло его спасти. Это была неразрешимая, унизительная боль. Шестая часть земли отдалась безропотно ему – а он умирал, и не мог взять её; это была воистину человеческая боль.

Уже не повиновалось ему парализованное тело, уже отказал его язык, уже он понял, зачем Берия не допускает к нему никого – но на всё это в ответ были лишь бессильные слёзы. Заплакал Великий Вождь, и обнаружил, что плачет он, подобно человеку. В этих слезах причастился Иосиф, и омылась душа его, и стала чистой, как будто бы живой. И уснул, помолившись, слабый человек.

 

И снился ему предсмертный сон: трибуна Мавзолея, мимо, сотрясая брусчатку, проходит грозная техника, чёткие стальные шеренги с винтовками наперевес пропечатали свой шаг. Далее, мускулистые физкультурники, раскрепощённые, в майках, женщины, ловкие и смелые акробаты, прямо на ходу, показывая чудеса в построении невероятных пирамид, прошли по главной площади столицы.

Наконец, хлынула праздничная толпа трудящихся, с красными флагами, портретами в руках и малышами на плечах. А впереди всей этой массы народа несколько плотных парней несли огромный, через всю площадь, транспарант: «Смерть изменникам фашистского сталинско-молотовского блока!»

«Нет, этого не было!» – закричал Великий Вождь. И хотя парализованный язык, на удивление повиновался ему, никто почему-то не услышал его крик. Играл неутомимый оркестр, улыбались, смеялись и ликовали люди. А на трибуне Мавзолея, на его месте, а на сотнях портретах, плывущих над толпой, был он – ненавистный образ. С чёрной мерзкой бородкой, в гадливом интеллигентском пенсне – Лев Давыдович Троцкий.

 

Вдруг перед Сталиным возникло чьё-то женское лицо. Выплыло само по себе, из тьмы. Но не плакатное, не топорное, а живое. Лицо было юное, свежее, а облекал его белый простой платок.

– Кто ты? – спросил Иосиф, боясь, что и она не услышит его глас.

– Я –  Россия, которую ты убивал.

– Я убивал врагов державы,  – у него, как всегда, был готов ответ. – И очищал от ненужных ей людей. Наконец, я отразил агрессию и истребил фашизм.

– Сам народ защитил свою страну – а ты убивал  лучших из него, – судило женское лицо. – Только одно ты умел в своей жизни – убивать! Ты убивал во имя идеи, ты убивал из-за страха, ты просто убивал. На много хватило тебе великой нации!

Но тут вскочил, забыв про все параличи и хворости, Иосиф.

– Да, я убивал, да, я ненавидел. И все ненавидели друг друга. Все доносили друг на друга, все убивали друг друга, и они же избрали

меня Вождём. А я не раз и не два им говорил «Нет, не могу и не хочу!». И всё же они меня вознесли, провозгласили богом на земле. Они сказали:

«Вот меч и корона – бери их, царствуй и казни» И каждый хотел, чтобы казнили недруга его. А я встал и пошёл – и кровь брызнула из-под меча. И я

очищал от великой злобы эту великую страну. И стал Россией – кровавой, но побеждающей своих врагов.

Побледнело женское лико, выслушав монолог, замешанный на крови, и усмехнувшись, безжалостно произнесло:

– Нет, ты не Россия, а пришлый актёр, сыгравший загадочную роль. Сколько было и сгинуло таких – провозглашённых, самозваных – и  все

вы были на крови.  И никто не был Россией, никогда.

И образ России  исчез а он, диктатор, преобразился в шестую часть Земли. Был он обыкновенный блудный сын грузинского народа

– а стал величайшими реками, горными хребтами, бескрайними лесами. Каждая полянка, каждый лесок стали клетками его плоти, каждый ручеёк

стал жилочкой его, каждый человек стал частью его страдающей души. Попробовал было встать Иосиф-Россия – и не смог. Скованно было

омерзительным параличом тело. Попробовал было думать – но не было мыслей, всё было выхолощено лозунгами, мысли давно покинули его.

Попробовал  было возрадоваться своей громадности и мощи – но только злобно сощурились глаза его, да подозрительно забегали вокруг.

Так и запрыгал он на четвереньках, аки злобствующий на всё и вся, аки рычащий на весь этот мир поганый пёс.

 

Но даже за самым страшным, грязным, обыкновенно наступает тишина. Бросился потрясённый человек в эту спасительную тишину. И увидел

себя иного, в день иной, в историю иную. Сидел он в убогой келье, уже не молодой, лет сорока протоирей. У него были обвисшие усы и измятое,

испитое лицо. Он сидел и тупо смотрел в угол. Не было ни революции, ни романтического времени до неё. Не было лихих парт-экспроприаций, а

попросту убийств и грабежей. Распалась сама собой партия большевиков – и не было пролито ни единого ручейка крови. Монархию ограничили

конституцией, молодой капитализм России набирал стремительнейший темп.

А не вышедший на арену Красный диктатор сидел один, пил водку и бессмысленно смотрел в угол,  в котором, как и в голове его, не было

ровным счётом ничего.

 

И всё умирал диктатор и что-то пытался важное сказать пришедшему вновь  к нему лицу. На очень тонкое, зовущее свибрировала его душа.

Просил,  умолял диктатор, но так и не узнал, зачем так безвинно обнажён.

Никто и не ведал: как далеко-далеко, на огромных полях его страны, он слышал свой же крик. Как вышли сзади, из темноты, руки чёрные

и сжали горло у него.  Как в белорусском лесу немецкие танки давили  гусеницами его плоть. Как падали в том лесу деревья огромными столпами.

Как стало вещественным взрывы, вопли людей  и рёв моторов. Как  расстреливали двоих подпольщиков в бетонном дворе гестапо – и это тоже было

от него. И старший, тот смотрел в дуло насмешливо-спокойно, а молодой успел что-то прокричать и вскинуть руку вверх.  И подошёл офицер в

высокой кокарде на голове и тронул лощёным сапогом уже мёртвое лицо. Что он прокричал, этот русский партизан? Вечно, они что-то кричат,

словно хотят что-то смерти доказать. А не знал, что вскоре будет как падаль, зарыт в этой русской, им презираемой земле. Как открылось грядущее:

беззвучно шёл в степи и вышел на какой-то уютный хуторок. Играла музыка, плясала чья-то свадьба – а он прошёл призраком сквозь это. Как

увидал Великую Идею, и как пошёл ей вслед, защищая от врагов. А те враги – одно рыло безобразнее другого. А это были двурушнические маски –

и он безжалостно их срывал, размазывая морды в грязь. И как не видел, что у его Идеи давно уже выколоты глаза. Как попал в пирамиду:

поднимался, шёл тайными ходами. Как вышел на самую вершину, и открылась с неё панорама всей страны. И повёл рукой – потекли вспять реки,

взметнулись дымящие гиганты, прорубились дальние трассы. Как почувствовал: уже и ветры, и недра земли, и океаны подвластны все ему. Почти

бессмертия, почти идеала достиг,  восходя плечом к плечу со своей  Идеей. А кто-то тихо, почти беззвучно посмел в ладоши хлопнуть – и всё

исчезло. Всё, что под ним, и вместе с ним. И сам он даже не засмеялся такой нелепости с собой.

Мир содрогнулся, превратился в бессмыслие сам-человек, а с беспорочных звёзд на пустоту сошла Любовь. И тоже с истиной, но иной, и

тоже с болью и плачем – но своими. Пришла она с другой стороны света. И открыла сокровенную тайну: что перебит хребет её страны, что

исчерпаны до конца все её ресурсы. И ещё принесла она страшную тайну: что не будет у неё страны. А воцарится на троне абсурдная Идея, но от

неё, ещё живой. пойдёт великий смрад. И ещё она знала великую тайну – но её постаралась спрятать от людей. Не поймут они, как подменили их

страну.

Но удивительно было, покойно, с улыбкой всепрощения, лицо Любви.

В руке левой девушка держала мешок, а в правой, обнажённый, в крови, меч. Молча подошла она к Проводнику и любимому, давно

поджидавшими её, и также молча вытряхнула перед ними свой мешок. Тяжело упало на землю и покатилось несколько человеческих голов: с усами,

с чёлкой, грозное, как лев…

– Пусть в этом варианте утвердиться справедливость у людей, – сказала девушка, и наступила ногой на самую лукавую из них.

 

Часть вторая

Тоннель

 

1

 

Смотрите, вот он, по курсу – человек. Его трепещущее, метущееся «Я» в небытие. Вот раскинуты во тьме его руки, ноги, вот они слепо

хватаются за что-то, что он не видит ещё перед собой. Вот в ужасе – и в первый раз! – он раскрывает глаза, и вопль страдания извергает

рот… Вдруг ветер хлестнул по голому и ещё мокрому телу.

А-а, так вот с какой болью эта явь!

Вот так же великим эхом кричала Вселенная, вывертываясь из непонятного ей небытия. Человек, ещё не видавший, не понимавший ничего,

кричал от боли. А Вселенная бежала в отчаянии от самой себя.

«Что это за явление  – жизнь?» – кто-то спросил из небытия.

«Сначала дайте свет! Теперь ты видишь?»

«Да».

«Тогда навстречу Вселенной делай шаг».

 

«Всё это, Картен, твоя безумная игра: исход, приход, и вновь исход, – поведывал странник беглецу. – Всё это, Картен, о тебе. Разве не

узнаёшь – отчаянные крики в пустоту. Твоё одиночество во тьме. Твой Город, твой Зверь, твоя Война. Много раз Город будет заманивать к себе, и

много раз ты будешь бежать от этого ужаса в себе.  И много вопросов будет у тебя. Ибо загадки твои все в этом граде, ибо рождён  ты им, от плоти

плоть».

«Город – это когда ты заходишь в лабиринт, – исповедовался  страннику беглец. – В чёрном, тоскливом беззвездье тебя поглощает лабиринт.

Город – это Бетонный Зверь. Он стережёт тебя, идёт вслед за тобой. Город – это лоно  Войны. Она зарождается здесь в безумных прозрениях от

Зверя. Она уходит отсюда в свои беспощадные походы.

А я бросаю вызов извечным временам. А я ухожу от незыблемых столпов.  А я отрекаюсь от людей».

 

И мнилось Картену, что он пленён подводным царством. Вокруг него безмолвие, а он в нечто пленяющее погружён. Мнилось  ему, что

люди здесь в обликах рыб, либо гадов морских, либо ядовитых кораллов. А он задыхается в безмолвии и тьме. Он был  без хвоста и  плавников, ибо

предпочитал ходить, а не скользить, и изгибаться. И был одиноким в этой тьме. И  сколько бы звёзд он не искал   –  всё  было вотще  в подводном

граде. И сколько бы к людям не взывал – только бессмысленные рыбьи лики были в темноте.

Он шёл предельно осторожно: самые коварные, самые ядовитые твари его стерегли за каждым из домов. Все они жаждали только его  плоти.

 

Лечь и расслабиться – всё тише, всё темнее, всё глуше (звучит любимый их оркестр).

Мы готовы, мы замерли, развернув голубую панораму (очень нежно вступили скрипки).

Мы – что-то: звери, застывшие перед прыжком. Кто-то берёт наши руки и открывает веки, тяжело.

А проснёмся мы… нет. Нас разбудят (снова, снова гул во сне) в волшебный день.

Веришь ли? Да, мы бездарны, мы уродливы, ничтожны. Но поверь, поверь себе и мне, малыш.

Ты готов? И ты готова? Мы надёжно захлопнули наши души? Ибо сердца, глаза и уши распахнуты, обнажены.

Ты пройдёшь там такую смердь, такую боль, а называться это будет просто – жизнь.

Выходи малыш, скажи спасибо тьме.

 

Стена рухнула – и отпустила засасывающая глушь.

Время бегства они выбрали раннее утро, оберегая себя от неприемлемых  для себя людей.

Сострадая, их прикрыл собой молочно-тёплый туман.

Защищаясь от внешних соприкосновений, они одели суровые дорожные одежды. Равно они страшились, как обнажённости природы, так и

безумия людей.

В тот ранний час не раздавалось в мире ни звука, шли только далёкие гудки.

Беглецы уходили в великую свободу и упивались главным инстинктом,  данным им.

Они вошли в явление первое: полусумрак, безмолвие, и рядом овальное бледное лицо.

К их удивлению, Бетонный Зверь не сторожил, не убивал возненавидевших его. Возможно, проспал в столь ранний час, возможно умер,

возможно вынашивал замыслы дьяволов-людей.

Они легко распутали лабиринты улиц, миновали ловушки тупиков, и неожиданно оказались вне городской черты, преобразившись  из

бессловесных в смеющихся существ. Впереди открывалось пустое поле, где для них уже растаял туман.

Держась за руки, ступили  влюблённые на безмолвное и мокрое от росы Поле. Им не надо было каких-то слов, животных ласк, игралищ лиц.

Всё менее человечьих условностей здесь им  хотелось соблюсти.

Разгоняя остатки тумана, поднималось новое, алого цвета солнце. А природа ласкала их тёплым ветерком. Она знала: встречает весьма

болезненных существ.

Теперь (только теперь!) они изумились уродствам своих тел, поступкам этих тел. Они не желали встреч с людьми, с такими же телами, как не

хотелось видеть им и их следы. Но слово Истина выдавала в них людей.

Оглянувшись, они восприняли свет вскрывающий, облака касающие, пространство безбрежное вокруг. В этом пространстве была одинокая

тропа, уводящая их возможно в никуда.

Мир их ласкал и принимал – не угрожая, и не обманывая их. С изумлением возлюбленные вслушивались в величественные гимны в небесах.

Пытаясь творить – свои слова, свои шаги – они оглядывались на богов.

 

Они искали долго – и вот нашли друг друга в пустоте.

«Как?! – воскликнул про себя он. – Она бы не знала, она бы не пришла!» «Как?! – воскликнула про себя она. – Он был бы один – на

миллиарды  лет – и сгинул, неведомый в тех временах!»

Любовь – самое произносимое слово у людей. Любовь – самое пустое слово от людей. О, как ничтожны  её преображаемая страсть, её

ритмичный ритуал, её бесформенно летящие слова! Человек был бездарен в своих искусствах и потугах. Представлял ли он истину, реальность,

либо был он придумок-человек?

Но была ли любовь не от людей? К влюблённым бежали наперегонки цветы, они обступали к ним пришедших. Это были белые, алые, синие

цветы. Это были цветы знакомые – тюльпаны, подсолнечник, гвоздика, цветы дикие, избегавшие людей – ромашка, шиповник, василёк. Были

здесь и цветы фантастические, возросшие только в этом рае. Цветы обступившие, любили их, влюблённых. Они их ласкали лепестками, они

увлекали их вперёд, в глубины поля, они вырастали над людьми, лелея их мягкой полутенью. Что-то общее было в звёздах и цветах.

Наконец, цветы расступились и вывели людей к своей тропе, к соцветным. И только ступили влюблённые на ту тропу, как истинно стали

цветами, в них преображены. К звёздам навстречу пошли цветы-люди.

Они не пытались выдумать, а значит объяснить открывшуюся панораму звёзд. Они приняли её, как красоту, безумие, и ничего. Не знали

только, как стать бессмертными, войдя меж звёзд.

Проистекая, время вводило день второй, раскрывая ещё одну свою волшебную возможность.

 

2

 

«А что это за явление «Любовь»? –  спросил кто-то невидимый из Небытия.

«Это когда в пустыне встречаются случайно двое, – отвечала Блуждающая Мысль, – Это когда двое кричат от боли и гибнут от неё. Это когда

они делают шаг последний к смерти, чтобы взлететь к богам за мгновенье до неё».

«И на это способны два малых, наивных существа?»

«Да, но не все, а только самые пропащие из них. Родится, отчается – и погибнет человек. Заблудший мальчишка и девчонка, беспечно бегущая

по временам  – я бросаю их в бездну вновь и вновь. Так разыграется этот звёздный вариант. Кажется, не было ещё безнадёжней истории среди

людей!»

 

И мнилось Картену: рыбы стали людьми, а Град оковался в каменный панцирь мостовых. То ли рыбы решили  сыграть в людей, то ли

люди придумали ещё одну изощрённую дьявольщину.

И собрались на площади города люди, чтобы вершить над ним свой человечий суд. Поднялся на трибуну Судья и в праведном гневе

произнёс: «Ты – порождение града, кровь и плоть  его, его любовь. Но ты не от радости и горя – ты мертвец. Мысли твои – хула на истины

незыблемого  Града. И за это, от имени  Града тебе наш  приговор:  подвергнуть забвению, презреть».

И хочет Картен прокричать им всем: «Я не хочу ничего – не знать, не видеть, и не быть. Я создаю свой звёздный мир.  А вы, что рыбы, что

рабы – просто безмолвие этого  ледяного Града». Но безмолвие стережёт – и пожирает его крик.

И выходит для казни его Бетонный Зверь. Дрожит от тяжёлой поступи планета. Это идут дома, дворцы и монументы. Они окружают

приговорённого, возносятся над ним. Бетонный зверь срывает его последние покровы  И все увидели: там всего лишь пустое слово – и больше

ничего. Несокрушимой лапой он накладывает на Картена печать: «Отныне блуждать тебе в лабиринте  Града – а выйти  в никуда. Отныне – ты

призрак среди настоящих, плотных: никто не увидит тебя, никто не полюбит, не скажет просто «Да!».

 

Кончилось Дикое Поле и, подкравшись, влюблённых пленила тьма. И в этой тьме неразгаданной к ним хлынул  детский плач. Они среагировали  инстинктивно: вот так  же каждый из них ужаснулся когда-то миром, возникшим в пустоте. Ведь каждый из них вошёл сюда, как человек.

Тьма эта была первозданной, и они разрешали неразрешимую задачу: почему я, что такое я, где буду я когда-то? К их удивлению, тьма сменилась светом. Свет изливался на них из какого-то, уходящего вглубь земли Тоннеля. Наконец, беглецы ощутили: у них странным образом были спеленаты  руки.

Только умчалось это ощущение, как мальчик, лет двух, побежал впереди по коридору. Мальчик бежал то к ним, то прочь от них. Можно было сказать – себе – и успокоить, что всё увиденное происходит на экране, и в тоже время было ясно, что нет никакого экрана впереди.

Мальчик падал, бежал, снова падал, обдирая на коленях кожу. И если честно, очень честно быть с самим собой, они  на себе почувствовали  сдираемую боль.

Кроме боли им всё время было не по себе: либо жарко, либо зябко, постоянно мучил кожный зуд, стал болеть живот.

Реально они оказались в Тоннеле без просвета. Возрастали они – возрастал и мальчик. И было ему четыре года, когда впервые он оглядел себя. Увидев тело своё, он пришёл в настоящий ужас – сколько постыдных тайн таилось в нём.

Пришедшие, мужчина и женщина, пытались с ребёнком наладить  связь, но он не слышал никого, все были призрачны по отношению к нему.

Так, по Тоннелю, все трое попали в светлый Сад, и это событие оказалось достойным их первого вздоха. Сад, который они открыли, оказался

невообразимо высок, и мальчик ему удивился очень, его деревьям и цветам. Его дурманили ароматы пряные, он инстинктивно насторожился, опять-

таки, не зная, как реагировать на них. Мальчик шёл далее. Было тихо, светило солнце, ему стало покойно, ничто не раздражало его, не причиняло

боль. Он не знал ещё, что люди назвали это место райская обитель.

Мальчик сделал ещё шаг – ещё возрос. Он возрастал, то осознавая себя, то ничего не смысля ни в себе, ни в людях. Так, с высоты своего удивительного роста, он узнал о явлениях низости, гадости, стыда. Так ударили его совершенно чужие люди. Но почему? За что?

 

И он пошёл – во Вселенной, подаренной ему.

Вдруг что-то остановило вошедшего в пространство человека. Ему было 12 лет, и что-то важное ему надо было прежде уяснить. Он обернулся, и идущие следом поняли, что он вопрошает кого-то – а именно созвучных, их.

Итак, он есть, а значит должен быть. Да, Вселенная эта была задолго до него, но ведь гораздо главнее, для него, что есть он сам. Есть время и есть жизнь, и ему, явлению, подобному иным, должна быть предоставлена вечность. Вы пришли, вы спасёте меня (о, жгучая догадка!), вы объясните, докажите мне всё. Зачем мне это тело – оно не летает, не витает. В любую минуту оно может разбиться, заболеть и умереть. Что за дикое слово «умереть»? И если вы не опровергните этого слова «умереть», то зачем мне громада неба, миллионы звёзд, жизнь с движениями, удивлениями и чудесами? Зачем всё это, когда легко приходит смерть.

Ни единого слова, ни единого утешения никто не произнёс – никто не знал ответ.

Философский смерч схватил его, понёс. Двое, парень и девушка, пришедшие на зов, кинулись к нему, хотели крикнуть: «О, ты не одинок!» – но он по-прежнему не видел ни одной протянутой руки навстречу.

Это когда ты даже не в гробу – в гробу это торжественно, в цветах. Это когда ты просто ничего. Ничего: не дышать, не любить, не знать – не любим, не знаем, навсегда.

«Как?! А если я, именно я не захочу, если наперекор всем законам не умру! – кричал мальчишка. Я, столько вместивший звёзд – уйти в какой-то нуль?»

Он не знал, что пришли к нему те же самые смертные, только отчаянные, от жизни, беглецы.

«Я уйду, убегу с этой убийственной планеты. Я отрину первооснову смерти – плоть».

А бессмертная непорочная Вселенная плескалась рядом – у него над головой.

О, эти маленькие философы! И всегда-то им кажется, что ниточка от Вселенной в их руках. И всегда-то знают они, как им играть.

 

3

 

И вновь все трое обнаружили себя в Тоннеле. Вселенная сводила их в свои глубины.

«Я Вселенной истинной представляю много бескомпромиссных «Почему?», – говорил 14-летний человек. Он говорил это им, в лицо, идущим вслед за ним. – Почему человек оказался в таком нелепом теле? Почему он ходит, как курица, на двух ногах? Почему дурно пахнуща его физиология, почему поверхность кожи его имеет блеклый вид? Но самое странное, почему у людей любовь? Как это с ними происходит: губы соприкасаются с губами, тело желает тело. Кто-то однажды сказал, раскрыл им это. Но кто сказал, зачем и что сказал?

Нет, постой, я ухожу от своего ума, – он ходил взад-вперёд, он бесновался по Тоннелю. – Но это действительно невозможно для людей, это уродство наконец: два нарочито обнажённых тела, раскрывших все таинства свои. И эти тела должны отыграть какой-то ритуал?! Да, вожделение, какая простота – взять и отсечь.

А я призываю вскрыть ваше собственное тело: есть ли в нём тайны, сошедшие со звёзд».

И снова он обернулся и вышел вновь из темноты. И было ему уже 16 лет. И всё в Тоннеле замерло, внимая словам и действиям маленького бунтаря. Лицо мальчишки застыло в мучительной гримасе. А произошла уже, оказывается, смерть. И за смертью этой осталось тело, очень странное тело – без души.

Трепетал мальчик пред таинством, которое сам же и призвал.

Увидели вслед идущие, как к мальчику, с его мучительной гримасой на лице, из Тоннеля, как из под панциря его обличья, выходили все персонажи, выдуманные им. Они выходили и играли с ним в особую игру. Влюблённые видели, как заманивали мальчика персонажи, им порождённые, в самые необузданные дали, самые бесчеловечные времена. Одни уходили от его Тоннеля прочь, другие пересекали его, третьи в нём утверждались на века. А кто-то хихикал и шмыгал по углам.

Долго юноша этот блуждал по Тоннелю, в глубине, ища Всеистину, но ничего не находил. Он лишь осквернял своё тело, свои мысли. Порой он отчаянно кричал, но не слышал ответного зова никогда.

Вот он отыграл и Бога и дьявола, вот отягощал себя безмерными грехами, а Тоннель уводил его далее, всё завлекал в свой последний вариант.

Вдруг Тоннель оборвался – Мир распахнулся, а Человек прогромыхал над безднами стопами. И прошёл Человек, не зажмурившись, с широко раскрытыми глазами, по тонкой тропке в небесах – и вышел в сумрачный приют.

Их словно ждали в этом приюте, ибо, едва они вошли все трое, перед ними предстала фигура в белом – Врач. Мальчишка увидел храм и жрицу, служащую в нём.

Пришельцы внимательно рассмотрели в сумраке храма её образ: то была женщина, с лошадиными чертами на лице. Животноподобной её делали крупные выступающие зубы, резкие движения рук и тела, и неспособность изобразить даже подобие улыбки на лице.

Мальчик пришёл и осквернил своими шагами тишину, благоговейно питавшей приют для мертвецов. Будучи жрицей  храма мёртвых, женщина лишь кивком головы позвала пришедшего в свои покои. Она с гордостью открывала тайны морга-храма – много здесь было тел и частей человечьих тел. Странный юноша, пришедший в приют безмолвных, произнёс откровенные слова: «Можно потрогать это тело?» Они стояли возле юноши, очень схожего по возрасту с пришедшим – и отчаянно любопытно было живому сыграть роль мертвеца.

Врач, жрица мёртвых, очень удивилась – кивком головы, ответив ему за мертвеца. Юноша подошёл и рукой соприкоснулся с неодушевлённым телом. Свидетели видели всё это: ничего во Вселенной не произошло! Мир с антимиром раскрылись безусловно – и разошлись, не увидев ничего.

Юноша удивился просто, как и должен был удивиться человек. Тело это предстало холодной твёрдой плотью, соприкоснувшись с ним, он не увидел вещей чрезвычайных, сверх реальных.

Тогда юноша задал вопрос, ещё более изумивший женщину-врача:

– Я могу всё увидеть в этом теле?

– Он обнажён – чего ж вам более, – сказала ему Врач, – или вы сомневаетесь в этом существе?

– Вскройте его – и я увижу всё, – ответил тихо мальчик, – ведь где-то же в нём гнездиться смерть.

– Но он уже вскрыт, – промолвило Лошадиное Лицо, – и в нём не найдено загадок.

– Тогда вскройте иное тело для меня. Ведь в мёртвом теле особая загадка, а Вы, как жрица, способны загадки эти рассекать, – промолвил загадочный мальчишка.

Женщина-врач посмотрела внимательно на заблудшего в стан мертвецов. И, не раздумывая более, повела его в свой святотатский зал.

– Вот, смотри, – проводила она его вдоль стеллажей, – какие преображённые тела сюда пришли. – Вот перерезанные поездами, вот сгоревшие на пожарах до углей, вот просто убитый током, вот просто от инфаркта смерть. Смотри, как фантазирует природа в отношении нашего конца. Заметь, как нем и бесстрастен человек, дойдя до этого конца. Разве это не принципиальная загадка у людей?

Наконец, жрица-врач остановилась, явно замысливая что-то. Машинально мальчик отметил про себя: вот-вот начнётся главное из таинств. Оба они стояли над телом мужчины лет 40. Тело это было спокойно,  безучастно, перед тем, что оно обнажено. Женщина в белом взяла в руки скальпель – но тело мужчины было немо и беззащитно. Она наклонилась и сделала большой разрез – от подбородка до мочевого пузыря. И время в храме от общего было вмиг отсечено.

Она осквернила это тело на его глазах. Она обезобразила, унизила, высмеяла это тело. Она вырезала органы, показывая их пришельцу, потом распилила череп и вынула самое ценное человека – мозг.

Молчали в приюте  боги, люди, а жрица в белом явно увлеклась, забыв про любопытного мальчишку за спиной. Вдруг, вспомнив что-то, она обернулась на пришельца – и тот увидал в глазах её пляшущие огоньки. И он бежал – в страхе и ужасе от святотатства.

 

 

Он умер. Он закрыл глаза, сказал: «Я умер, я похоронен, я лежу в гробу». И сам поверил в свою смерть. Уже пребывая в смерти, очнулся в темноте. Невероятно медленно он поднял руку вверх… и она не упёрлась в крышку гроба! Он стал шарить вокруг себя руками, и они – о диво дивное – проваливались в пустоту! Вдруг что-то вспыхнуло – и он невольно защитил глаза руками. А когда их открыл, увидел угрожавшую картину.   Картина та почти вся была залита водой – на холсте разливалось море. А замыкал это бездное море звёздный небосвод. Мальчик ещё не видел море, как и не видел столько звёзд. Изображение обоих миров из одномерного стало вдруг объёмным – он просто поверил в эту явь. Вода затопила мир, а звёзды слились с океаном. Лишь узенькая полоска причала была на первом плане – больше ему, как человеку, не оставалось ничего. Великий океан, и небесная сфера уходил от него в бесконечность, уже поглощая и его.

Мальчишка знал, что против воли своей он входит в эту жуткую картину, но бездна неумолимо влекла его к себе. Иного выхода в его движении не было нигде. Он уже шёл по причалу, о который взрывались волны, неумолимо он подходил всё ближе к ним. Обе бездны шептали ему: «Вот она, полная свобода для тебя!» Лёгкая лодка ждала его возле причала, приглашая в последний его ход.

Лодка закачалась у него под ногами, лишь тонкой скорлупкой отгораживая  от воды. Волны начали возносить и сбрасывать его, а вода очень быстро поглощала землю позади. Но это была ещё не смерть, а только предощущение её.

Лодка взлетела в последний раз, и, зачерпнув воды, ушла из-под его ног. Он, без всяких условностей, оказался в этом мире один, барахтающийся в бездне, очерченный бездной в вышине.

Он так и не узнал, какое вселенское спокойствие утолило его боль. Тело, уже угасшее, уходило вниз.

Когда люди, услышав крики из под земли, раскопали могилу и открыли гроб, то инстинктивно отпрянули от вызывающей асимметрии фигуры: перед ними лежал человек, с одеждой, изорванной в клочья и лицом, превращённым в кровавое месиво собственными руками.

Никому не позволено святотатствовать в Храме Звёзд!

 

Часть третья

Обитель

 

1

 

И мнилось Картену, что он постыдно обнажён. Он поставлен на обозрение перед хохочущей, улюлюкающей над ним толпой. Сотни глаз бесстыдно и нагло взирают на тайны его тела. Его унижают самыми грязными  словами. Толпа его судит,  он презираем ею безгранично. И вдруг, в этой толпе, появляется она. Она увидела его! И с состраданием смотрит на него.

Она единственная в этом граде, кто любит его ни за что, ни почему, всем вопреки. Но сама она беззащитна и слаба. Она лишь молча может смотреть и плакать за него.

И Эника идёт к нему, раздвигая безумную толпу. Она не слышит летящих в неё смердящих слов. Она берёт его за руку.  Он унижен, он проклят  –  но он мой. И вдруг, оцепенев, толпа расступается  перед  двоими.

Так влюбленные были изгнаны из города-рая.

 

В мире разлился чистый свет – и вновь наступило блаженное состояние исхода. Раздалось пение птиц, шелест трав, в небесах заплясали облака – а любовники отметили лёгкость своих тел. К ним выходил высокий тёмный Лес. Слегка коснулись взглядом пришельцы ниспосланной картины – и тут же вошли в объятия её. Слишком тщеславными почувствовали себя перед застывшими столпами. Что-то своё шептали могучие кроны в вышине. Из сумрака Леса к ним выступал первоначальный  хаос – из кустов, бурелома, стоящих и рухнувших стволов. Из этого хаоса стали появляться чудеса. Вот вышел из чащи волк матёрый, подошёл осторожно, привычно лёг у ног. Вот заяц бесстрашно прискакал, сел на задние лапки, дал ухо почесать. Чёрный ворон спланировал, сделал круг, уселся на плечо. Появилось разное: медведь и рысь, цветок и бабочка. Что-то говорили меж собой деревья, звери, с человеком в том числе.

 

Тропа исхода вывела возлюбленных из Леса, они ступили на горное Плато. Чёрные тени истекли от них назад. Так показались они себе давным-давно упавшими камнями.

Их касались явления всё более диких ландшафтов, в них всё менее было от людей.

Где-то здесь таились невидимые звери.  Не их ли это звучали голоса? Или к ним приближались химеры пустоты?

Как престранно менялись небеса: голубые, белые, багровые и снова голубые. Небеса разбрасывали и расцветали: дождь, холодный снег и

алую зарю.

В той пустыне торопились выйти к людям множество естественных причуд: кратеры, разломы и воздвигнутые валуны. Россыпи камней – магически разложенные числа.

Люди появлялись в этом мире странно – то срываясь вниз, то улетая в небеса. Люди трепетали от соприкосновения со вздыбленной землёй. Люди содрогались от излития огня. Прямо в небеса летел огонь земной. И с высоких звёзд слетал огонь бессмертный.

Это смертное-засмертное зависело от их шагов: было дикое беззвучие вокруг – переходящее в текучесть, безусловность, мрак.

Так, в конце пути, всего лишь дня пути, вышли двое от  себя, вдаль неба, для себя. Там приобрели в повадках странный для себя, зверей, цветов, людей, оскал. Красота у них была в повадках и изгибах тел. А они смеялись и игрались этой красотой.

Ещё раз взглянули двое друг на друга, увидев оранжевые лица, серебристые глаза. А плато во множестве камней заплескалось от шагов  пришедших.

 

Исходя, беглецы озвучивали пустоту: Лес, Пустыня, Звёздная Обитель. Так одаряли мир словами от себя.

Они подошли вплотную к небесам и Звёздное Лико спросило у людей: «Так где та точка отсчёта, из которой всё во Вселенной расцвело?»  «Излился свет – и в нём появился Человек. Так сотворился Мир», – ответили им люди. В ответ улыбнулось Звёздное Лико – и они вошли в межзвездье.

В благоговении люди предстали пред звёздным мириадом. Звёзды спросили беглецов: «Откуда вы пришли?» «Мы – порождение ветров и грёз», – сказали они звёздам. «Что людям звёзды, небесные тела?»  – спросили снова их. «Вселенная – царство свободы и любви. И мы явились на царствие своё», – отвечали беглецы. «Мир обнажился без прикрас. Идите и творите»  – сказали людям звёзды.

Их встретил Великий Звон пространства. Вселенная что-то сообщала о себе. А они принесли звук шагов, шум дыхания, ритмы двух сердец. Тотчас, идя навстречу людям, все звёзды изменили свои ритмы.

Так они стали царствовать, повелевать.

 

Звёзды вдруг расступились, и снова к ним вышел Проводник. Всё было предопределено, всё было высвечено этим человеком: место встречи и цель их звёздного похода. «Кто-то прорвался в небеса. Кого-то поглотила бездна. А кто-то родился в звёздной мгле, – сказал им Проводник. – Всё это слова, они идут навстречу, а я их Проводник. Слова о вашей истории любви:

«Враги врывались в осаждённый город и хватали не многих оставшихся в живых. Его избили и отвели в одну сторону, её лишь отбросили в другую. А через несколько месяцев она украдкой пробралась в покои Повелителя, рухнула перед ним ничком и сказала со слезами:

– О, Великий и Мудрый! Ты – не заходящее солнце на нашем небосклоне! А в царстве твоём торжествует лишь красота и справедливость. Меня разлучили с возлюбленным воины твои, и если бы я узнала, что он мёртв, то умерла бы также, как и он.

– Почему же он не спасёт тебя, коль так безраздельна любовь ваша? Ведь любовь истинная не знает преград ни перед чем.

– Он у тебя в плену, отдай мне его, Великий царь.

– Так значит не он тебя, а ты, о женщина, пришла его спасти, – нахмурился Великий царь. – Да, я отдам тебе его – если, он живой, конечно.

– Он жив, он жив, я знаю!

– Да, он нужен тебе живой, – проговорил в раздумье царь. Вдруг лицо его прояснилось. – Пожалуй, я дам и тебе и ему свободу. Только смотри, о женщина, не пожалей об этой свободе никогда.

И когда воины привели его к ней в дом, он стонал и едва шёл от ран. Она бросилась к нему, обнимая его, целуя. А он стоял неподвижно и смотрел как-то странно, сквозь неё.

– Пошли, милый, я исцелю тебя, залечу все твои раны. Теперь ты свободен, понимаешь?

– Оставь меня, – простонал он. – Уйди, забудь, возненавидь. Ты поняла? Они оскопили меня.

Она в ужасе смотрела на него. Они сделали его таким глухим, таким чужим.

– Я тебя люблю, я тебя не брошу, не брошу никогда, – заклинала она себя.

Но когда-то, примерно через год, прошла эта беспросветная ночь. Взошло солнце, и она улыбнулась в первый раз – начиналась снова жизнь. Кто-то с бледным и трепетным лицом  и тонкими усиками на нём нагнал её в переулке и дрожащим голосом зашептал ей о любви. А она твёрдо сказала: «Нет». И в день следующий она отвечала «Нет»  – и проследовала тем же маршрутом. И в третий раз сказала она «Нет» – и пришла ночью в его дом.

А тот, её первый возлюбленный, какое он теперь имел право на неё? Когда ночь безвозвратно прошла и светило солнце. Но он видел всё, всё замечал, ничем, увы, не ослеплённый. Он выследил её, пробрался через потайную дверь в дом второго, увидев всё, что пожелал. А увидел он тайну двух прекрасных тел.

Тогда он с удивлением оглядел собственное тело. Оно было спокойно, пребывая в довольствии и безмятежье, хотя пора ему было переходить в неистовство и смерть.

Так задала любовь вопрос – и так от людей пришёл ответ.

 

…А мальчик метался в пустоте, беззвучно разевая рот. Он не знал, какими руками, губами и словами, ему утолить, насытить эту боль.

«Ты узнал эту тайну, разгадал?! – он сам себе кричал. – Так иди в эту бездну – и умри. Но умри, не играя, навсегда. Ты сумеешь уйти, не играя, навсегда?

Но тогда разгадаю ли я загадку за живых?»

«Воистину, говорю тебе, Человек, будешь метаться по Вселенной, в поисках лишь достойного себя, пока не ослепит тебя прозрение, а вместе с ним и смерть».

 

2

 

И снова – мир умер – и возродился новым днём. И Проводник поведал вторую повесть о любви:

«Всё в тебе, Человек, ведь ты – Вселенная. Но куда и когда тебе уйти, ведь зачастую ты изменяешь сам себе.

Проснуться – значит вновь родиться. Увидеть белое, чистое. Увидеть небо свободное над головой. Выйти в утро с умытыми проспектами и с улыбающимися людьми, с суперликующим, уже стартовавшим солнцем. Улететь, улететь туда, где ждёт она.

«Стой», – он рассеяно, по божественному, обласкал вокруг себя пейзаж. Он, нынешний, снисходительно пожимал  руку вчерашнему, роптавшему: «Ты понимаешь, друг, она позвала меня к себе. Она сказала: «Не будет дома никого». И чмокнула в губы.  И побежала к подъезду. А это её цветное платье. А эти ножки, робко выглядывающие из-под него! Ну-ка, ещё раз эту картину повторить… Никак не перейти смертному из ипостаси в ипостась. Но родилась, родилась вселенная – и всё из-за единого словца. Я думаю…»

Но эту мысль он так и не додумал никогда. Как не успел удивиться, испугаться, закричать. Даже силы удара почувствовать  не успел. Было лишь самое начало: что-то абсолютно беспрекословное толкнуло его в спину. И почти в тоже мгновение голова его раскололась об асфальт.

А был обыкновенный шумный день. Много прохожих шло по этому проспекту. И все они позволили его убить. Пьяный водитель на тяжёлом самосвале с огромной скоростью ворвался на тротуар и насмерть сбил девочку лет семи, пожилую женщину,  с хозяйской сумкой в руках, и его, влюблённого юношу, спешащего на волшебное свиданье.

Мужик в клетчатой рубашке вмиг протрезвел и, схватившись за голову, побежал прочь, пока народ в оцепенении застыл вокруг ирреальной картины, вброшенной в этот обычный день.

Неужели вот так, мгновенно и неожиданно, его могли убить? Но разве имел право сделать это кто-то в момент его апофеоза? И маленькую девочку тем  более никто не имел право убивать. Да и женщине  невозможно было расплющить в кровавое месиво лицо.

А вокруг уже собиралась любопытная толпа. Тела погибших прикрыли газетами, но сотни жадных глаз старались проникнуть под эти печальные покровы. Слепой случай  сделал троих мертвецами, а остальным оставил жизнь. Однако живые эти были великолепны в своём безумном торжестве. Живые были правы по всем статьям: они могли мыслить, радоваться, говорить – мёртвые могли только замолчать.

Не было справедливости в этой истории людей. И никто, никогда, из мёртвых – даже самый могучий из царей – не мог восстать и разогнать эту лживую толпу».

 

Они ходили, скорее прохаживались, от звезде к звезде, беседуя на тему загадок о любви. И ритм их шагов был эхом от проговариваемых слов: «О, как они любили друг друга – так чисто, так нежно, как могут любить только в первую и последнюю любовь. И когда настал этот волшебный день, казалось, всё, они не выдержат – взовьются, улетят, обожествлённые, куда-то в небеса.

Великий звёздный звон звучал в её душе. Она вышла под нежное голубое небо, одетая в непорочно-белое, а из под полу опущенной накидки смотрели её любопытные серые глаза. Девушка стояла в окружении весело воркующих  подруг. Она, рассеянно слушая их, ждала: сейчас он приедет,  возьмёт её за руку, и поведёт.

Сначала он задержался на несколько минут. Потом у неё появилась лёгкая досада. Но его не было всё более не объяснимо. Уже давно прошло время, назначенное в загсе, уже недоумённо гудели все вокруг, и кто-то уже поехал узнавать. Она топнула ногой, расплакалась, и пошла домой, но его не было по-прежнему, хотя наступил вечер. И тут она почувствовала, поняла сразу всё – истина вдруг распахнулась страшно, без прикрас. Она услышала, словно приглушённые, словно  издалека слова: «Что?!», «Не может быть!», «Какой ужас!»  И вдруг все застыли, поражённые: она стояла на пороге и раскрытыми детскими глазами смотрела на них всех.

Не справившись с управлением, на огромной скорости, в свадебный кортеж врезался мотоциклист. Разумеется, в центе города, гнать с бешеной скоростью, никто право не имел. Тем более, вломившись на красный свет. Тем более, попасть именно в головную машину свадебного кортежа, убить рулём мотоцикла жениха, и самому, вылетев из седла, сломать себе о бетонный барьер шею.

Совершенно ненужное, совершенно немыслимое событие произошло в обыкновенный день, в обыкновенном городе: он так любил её, так обожал, ни разу не опоздал к ней на свидание  – и вот теперь он опаздывал – и навсегда.

А она рвала белое платье на себе, она кричала «Не верю, не верю!», и упрямо топала ногой.

Конечно, он был прав – но он был мёртв. И он нарушил законы у живых: не любил более, как клялся, опаздывал на вечность, был равнодушен к её слезам. А значит, права была жизнь, но не он. Но самое удивительное, что он не знал об этом ничего – в восторге несясь и несясь к ней бесконечно.

Медленно, бесповоротно сгинул этот никому не нужный день. И к её удивлению, наступило утро следующего. А затем дни пошли один за другим. А он, уподобившись, вечным звёздам, плыл и витал, где-то в пространствах без начала и конца.

Однако через неделю девушка перестала плакать. А потом с удивлением отметила, что жизнь вокруг всё также монотонна и спокойна. И вот уже другое лицо появилось рядом с ней.

Она была жива – а жизнь права всегда. А он был мёртв – и всё к ней летел, пребывая на одном и том же месте. И всё также смотрел на неё с застывшим восторгом на лице. Он видел всё, не было для него теперь во Вселенной тайны ни одной, даже самой сокровенной. Он знал, кто-то губами, руками, ласкал у неё то, что предназначалось когда-то для него. Чей-то восторженный голос – явно не его – говорил ей такое, от чего задыхались звёзды. А его лицо, с улыбкой вечной, смотрело на их сплетённые тела – не появлялось ещё глупее шутки между звёзд.

Но кто-то во Вселенной плакал – вне мёртвых, вне живых. Для кого-то любовь оставалась вечным эталоном. Кто-то видел своё унижение, как ложь абсолютную, неприемлемую  ни для кого. Кто-то видел свою любимую рядом, и не мог с ней быть. «Не м-о-ог!»  – на всю Вселенную раздался крик».

 

Всё глубже возлюбленные погружались в мир, сотканный из слов, всё далее их уводила звёздная дорога: «Этому мальчику было три года, а ему предстояло умереть. И мама с папой не отходили от его кроватки ни на миг.

«Он умирает! – в безнадёжной тоске выла душа матери. – Моя кровиночка, мой мальчик умирает навсегда! Крупозное воспаление – и я ничем не могу ему помочь. Господи, если Ты есть, возьми, что осталось моей жизни – и отдай ему!»

«Он абсолютно беззащитен, наш малыш, – думал в отчаянии отец. – И жизнь и смерть – всё для него невыносимо. И он уверен только в нас, во взрослых. Ведь говорили мы ему: «Потерпи мой маленький, скоро будет тебе легче». И ещё, он не знает, что его не будет, не будет никогда!»

И когда он всё же умер, как они плакали, как убивались о нём оба. Не будут никогда топать по полу его ножки, не будет щебетать его чистый голосок. И почему, почему весь этот мир не умер вместе с ним!

Они красиво, небесно-голубым, обили его гробик, нарядили в самый красивый костюмчик, положили игрушки, с которыми он любил играть более всего: пистолет и машину.

Он лежал в гробу, как живой, почти живой. Никто не провожал его  – только они двое. Они поцеловали его в последний раз,  и крышка гроба скрыла их от него навсегда.

Шли годы, а с ними шла, преображаясь, жизнь. Старели мама с папой, у них давно уже родились и выросли другие дети. Радость и огорчения от этих детей всецело наполнили их жизнь. Да, родители помнили о своём так рано ушедшем первенце. Но не было и следа от пережитой боли. Давно иссякла горечь, давно иссохли слёзы. В их памяти он остался совсем маленьким, и они иногда вспоминали его наивную любовь. И никого – в целом мире не было никого – кто зарыдал бы о нём на бессчётное число лет».

 

И в пятый раз Проводник повёл их за собой. Они продолжали играть в свои пленительные игры: «Был серый, будний день, когда его везли в автобусе, в гробу. Пришло много друзей и родичей, была безумная, от рыданий, мать.

Очень торжественно происходило прощание – как он и захотел. Он лежал в гробу прямой, с совершенным отсутствием мыслей и выражений на лице. Но для него предназначались эти душераздирающие звуки: нанятый мёртвыми у живых оркестр.

Родственники подходили прощаться по очереди, мать без чувств упала на него. И последней была любимая его. Она не рыдала. Вся в чёрном, с лицом спокойным, казалось, она и не видела его. Она перекрестила себя, потом его. Она-то знала, какая далёкая им предстоит дорога.

Ему послышалось, как боги забили в литавры в вышине.

Он увидел, как подошёл к Пределу. Ему закрыли лицо накидкой – и ныне никто не смел убрать её с лица. Ему уже не терпелось Предел перешагнуть.

Вот он замурован в гробу – на вечный ход – они опускают его в могилу – и он исчезает навсегда. Никто не сможет остановить его уход.

Он умирал, уходил, как человек, отнюдь ни для кого не играя в этот раз.

И он пошёл по временной шкале. Очень тяжёлым было движение его. В первые годы его жизни его смерти стал чёрный памятник и алые цветы были посажены вокруг. Но вот прошло двадцать лет, затем пятьдесят – все уходили в небытие, кто знал его, любил. Мёртвый, он не печалился ни от забвения своего, ни от того, что завалился памятник, уже не нужный никому. Всё поглотилось в конце высоким бурьяном.

Прошли сотни и тысячи, затем миллионы лет – и никто не помнил, не знал, и не плакал ни о ком. Ни об убитых злодейским способом, ни о оклеветанных бесстыдными лжецами, ни об умерших внезапно, ненужно никому».

Так двое возлюбленных  стояли за уходящим гробом, за спинами провожающих людей. Так отыграли эту сцену за людей. Так загадали свою загадку про людей.

 

3

 

«Всё это звёздные слова, – поведал Картен страннику. – Но где мне найти людей от этих слов?»

«Только звёздам открыты все тайны про людей. И только на звёзды надежда у людей», – ответил Проводник

«Но кто со звёзд  бросит вызов извечным истинам людей? – спросил у странника беглец. – Кто мне  улыбнётся, как человеку человек? Где я, человек, смогу открыться на равных человеку?»

«Есть люди истины, которых не зачеркнуть, не оболгать. Есть люди, в которых много ещё предельных «Почему?», – ответил Проводник. – И их слова, как искры, летят на небеса. Это и есть вечно блистающие звёзды.

Жил в неком граде некий человек, и был он не жалок, не смешон – всего лишь не рождён. И не отчаяться ему, счастливцу, не знать о прошлом, да и на будущее не был он приговорён. Но ведал всё о нём великий Мрак-Театр.

И в том же граде жил маленький и ничтожный человек. Настолько ничтожный и лицом и телом, что никому он не был интересен, и уж тем более любим. И жил человек с обезображенным лицом, душа которого, однако, очень жаждала любить. И жил настоящий урод – человек лишился ног – достойный по отношению к себе лишь сожалений, но отнюдь не поэтичных чувств. И в этом же граде родился человек, жаждавший только одного: убивать и убивать. И появился всё в том же граде человек, вызывающий омерзение и ужас – настолько были извращены его понятия любви. А люди здесь были летавшие и ползучие, нищие и богатые, бесталанные и гении. И все они жили вместе, в безликом и холодном Граде. И все живые завидовали тому, кто не рождён. Ибо тот, о, счастливец, не впадал ни в безумие, ни в скверну, не изрекал запретные слова.

Но все эти люди  надеялись на придуманных ими же богов.

Случилось однажды, что некоего жителя этого славного града посетило горе: потерял он единственного сына. Мало кто знал суть сей истории, а уж доподлинность её не знал никто,  но слухи о человеке этом ходили – и давно. О его нелюдимости, о странностях вообще, что живёт  он на отшибе, не разговаривая и не здороваясь ни с кем.

И вот молился денно и нощно этот человек. Никто не знал, о чём слова молитвы, думали, он просто оплакивает потерянного сына. И всё взывал он к Всеистине, и думали, что от крика он сойдёт с ума.

А молился он так: «О, великие звёзды, о, всемогущие боги! Как мне обессмыслиться, не знать о смерти сына, кем стать, чтобы вернулось назад моё дитя. Возьмите жизнь мою – отдайте всё ему. Ибо невинен он и жертвенен он за меня. Ибо Вселенная неправедна по отношению к нему. Ибо бездарен я, безумен я по отношению к Вселенной».

Он знал, что должен себе всё объяснить. Он должен сказать: «Представь себе то, что ты не мог вообразить. Ты видел бессмертие – но как бессмертным быть? Любовь и ненависть – всё это смертными изобретено. Всё это жизнь жалкая и эфемерная, а ты вообрази сверхжизнь».

 

И снова, взмахнув рукой,  Проводник  исчез.  И вышел к ним Некто, облачённый в белое, будто человек, и произнёс:

– Всё тебе, Картен, разгадаю, разрешу. Все загадки Звёздной Обители, всё её бытие раскрою для тебя – но прежде будет спор.

И увидел Картен, что он и Некто в мгновении ока перенесены на сцену огромного амфитеатра, скамьи которого, однако, все пусты.

– Что же, – спросил незнакомца  Картен, – никто не присутствует на нашем споре?

– Да нет, ты оглянись! – воскликнул Некто, – за нами наблюдет человечество. А спор этот вовсе и не спор, как ты вообразил, а настоящая, серьёзная игра. Видишь две эти маски – вот маска мне, а вот тебе – мы будем под этими масками играть. Но запомни, это твоя последняя игра.

И оба они, встав на котурны-подставки, и спрятавшись лицами за масками, начали откровенный диалог.

– Смотри, вокруг тебя ничего нет, – выходил в откровение Некто. – Ты видишь людей, как гиблый  род. Но где здесь истина – её здесь нет. Где Бог и дьявол, любовь и мерзость – их тоже нигде нет. Всё это придумано тобой.

– Но есть злодеяния страшные среди людей, – парировал этот довод Картен. – Разве это не сказано богами?

– Но человек – убивающий. Ему насыщаться надо – он поэтому должен убивать.

– Ты говоришь мне нечеловеческие вещи! – удивился Картен.

Усмехнулся за маской, одетый в белое, нечеловек.

– Я проговариваю Истину. Истину, которые люди когда-то бросили богам. А ныне ты пришёл в сомнение: быть тебе человеком, иль не быть.

– Мне не быть человеком? Да я давно отрёкся от людей!

– Твоё печальное одиночество – среди людей, – открывал ему истину Некто. – Вознестись над людьми и миром – это во власти только у богов. Вы, люди, часто уповаете на разум – а видите лишь пейзажи, творимые собственной рукой.

– О, уберечь лицо, не продать свою душу, не солгать самому себе – что сотворить вокруг, куда прорваться человеку? – воскликнул Картен.

– Никуда, – ответил смятённому человеку Некто. – Не велик человек, не познающ, а уж тем более не божество. Будь абсолютно свободен – и  иди.

С этим сменили маски игроки, защитив свои души верой, и теперь Человек испытывал вопросами Некто:

– Я думаю, главное в человеке – вера. А вера истинная – его идеальная любовь.

– Но любовь, истекающая из веры, не отказ ли при этом от себя? Ибо очень несовершенен человек.

– Люди верят, всегда перевоплощаясь. Люди не лживы по любви.

– Смотри, сколько дорог уходит в небеса, – увещевал человека Некто. – А люди избрали дорогу ложную, дорогу в ад. Нет, люди не ошиблись, они просто солгали, самим себе. А я говорю вам, людям: «Возвращайтесь, начните всё сначала. Объявите культ тела и не вздумайте возродить религию рабов. Я утверждаю: войной и ненавистью создан человек – его сознание, его сообщество, его культура. И это его дорога в небеса.

– Но эта война – самая страшная игра, – изумился Картен. – Игра безумцев, не богов. Для человека это противно естеству. Либо он будет весь убит, либо изуродовано его обличье-тело, либо извращена его душа. Есть путь один не попасть в безумие безумий: ни ненавидеть, а любить.

– Но любовь и есть последнее зло для вас, людей. Ибо любовь неестественна, противозаконна (против законов бытия), просто придумана людьми, – узаконивал свои мысли Некто.

Отвечал ему непреклонный человек:

– Самый странный соблазн для человека – созидать. Ему кажется, это вызов слову «разрушать». Но человек созидает, чтобы убить себя, своё начало, либо себя обессмертить придуманным собой. И мера в этом странном вопросе одна – любовь. Лишь любовь против естественного для человека: способности убить.

И прервался спор, пропал амфитеатр, сцена, маски, и ушёл, как и явился, в никуда, не раскрываясь, Некто. Снова воссоединились возлюбленные  и, оказалось, расстались всего на миг, и снова пошли своей тропой.

 

                                                                                                                               4

 

Вселенная поверялась Человеком, его странным  понятием любви.

Снова к ним вышел Проводник и Картен задал ему неразрешённые вопросы:

– Вот ты, как учитель, ведёшь меня по временам, раскрывая загадки человека. Но мы не открыли  главной тайны про людей: отчего они

поклоняются Войне?

Отвечал Проводник-учитель своему беспокойному ученику:

– Война – божество, а смертный обязан божеству. Как всякое божество, оно плотоядно, ненасытно, и любит безмерное поклонение себе.  И,

как божество, оно придумано людьми. Оно придумана человеком для разрешения своих инстинктов. И главный  из них – его  ненасытный разум.

Он  и придумал себе занятие – Войну.

– Тогда скажи мне, учитель, что уготовило Человеку это божество? Может уход от рутинной жизни? Может любовь эфемерную,

улетевшую от земных тягот? Может смерть её попирает смерть – и человек торжествует над собой? Может, преобразившись, человек

превратится сам в бога наконец? И вот он, прекрасный телом, любовью парящей, и с истиной  неоспоримой, один воцарится на Земле?

Учитель внимательно посмотрел на ученика. Никто ещё его не испытывал о главной тайне на Земле. Никто ещё не судил Войну.

– Война – это не только смерть, но и предсмертие её, – открывал он главные тайны человека. – Война – это свобода человека – убивать.

– Но куда мне бежать от этой свободы убивать? – спросил вновь смятённый ученик, – если я не хочу быть её рабом и ей обязан? Где мне

найти людей, презирающих Войну, где мне  найти богов, смеющихся над ней? Где мне найти слова, низвергающие это божество? Где мне найти

искусство, развенчивающее  это зло?

Тогда учитель сказал ученику:

– Вот ваш исход – и вот приход. Вот вам приговор и вот возведение на казнь.  Вот вам  её мысль – и вот её страшное дитя. – И далее молча

повёл беглецов вслед за собой.

 

Мерно звучали шаги в безмолвии и улетали испуганно слова.  Вдруг им открылась пространство – без края и конца.  И на всё это

пространство стоял одинокий  Дом. И был он огромный, несуразный.  А Проводник их уверенно ввёл в Картину Мира.

Все трое они вошли в распахнутую дверь, где снова попали в какой-то коридор. Коридор этот был живой – в отдалении раздавались чьи-то голоса – а своими изгибами и тупиками  символизировал для них город – высшее и конечное для человека зло.

Их оглушил отвратительный запах из гнили и лекарств. Но незаметно, бесшумно, явилась девушка в белом с красным крестом на голове. «Да, да, – сказала девушка в белом, очень тихо, опустив от чего-то тяжёлого глаза, – Я знаю о вас, и я вас проведу».  И она повела их, также тихо и плавно и, словно оправдывалась на ходу: «Его привезли  с войны недавно. Он там совсем один».

Возле одной из дверей сестра милосердия остановилась и, открывая дверь, дала возможность странникам войти.

Комната, где очутились Проводник и парень с девушкой, была пуста и залита дневным светом. Кроме единственной кровати, здесь не было

больше ничего. А  на кровати они увидали обнажённое тело человека, вернее то, что когда-то было телом. Оно ещё пребывало живым, но у него

отсутствовали руки, ноги и глаза. Датчики облепили это тело, его крайне обезображенное лицо было полузакрыто кислородной маской.

Проводник подошёл к обнажённому телу и сказал: «Смотрите, как человека можно унизить, осмеять – до самого конца.  Так был он забыт и

предан – без жалости, без боли».

Любовники стояли в оцепенении, не в силах переступить через порог – им запрещали подобное инстинкты.

«Но это – нечеловек!» – промолвил тихо Картен.

«А ты посмотри внимательно! – воскликнул  Проводник. – Истина  перепутала вас в  последний миг!»

«Мне это слово неведомо, я не могу его проговорить», – отвечал отрешённо Картен

«Но как нам сыграть – и не солгать?! – опять воскликнул Проводник. – Вы, воспевавшие Любви, сможете эту богиню не предать?  Вы,

молодые, красивые,  чистые, сможете не подыгрывать  гаденько, трусливо, сможете не зарыться в слащавые слова?  Вы, пришедшие царствовать,

сможете звёздно полюбить?!»

А Эника не промолвила ни слова. Она ощущала: это пришелец, он осквернён, и сам оскверняет их любовь. Однако, как женщина, она породила собственное – слёзы.

И подошел к человеку человек. А другой наблюдал за этой сценой в храме.

Она уже знала, что сделает с ним и с собой. «Он вернулся. Он просто ребёнок, в котором слишком много плача», – сказала

Эника, – и положила руки на живую плоть.

А юноша застонал отчаянно, по-детски, почувствовав пришедших вдруг к нему. Он убегал – от боли и стыда – по речному упругому песку.

Был  яркий летний день и она, смеясь, убегала от него. По своей природе он был коренастый человек. На нём был синяя рубашка, чёрные брюки,

тяжёлые чёрные ботинки на ногах. Он бежал вслед за ней, с высокого песчаного холма. А девчонка, длинноногая, в лёгком цветастом платье, уже

обернулась  к нему, протягивая руку.

И хохоча, полуобнявшись, на осыпавшемся  песке, они побежали вверх. И горячо было их дыхание. И сильны были их движения. И

беспощадны были их рывки.

Вдруг – взрыв – звон – мрак – падение – ничто. Вдруг чья-то мягкая рука прошла по его уродливым рубцам.

Кто это? Что это? Почему? – он ничего не мог спросить.

У неё были такие же тёплые пальцы. Но они всегда дрожали у неё.

Она так и не пришла – кто-то явился, за неё сыграл. Вот раздались всеутоляющие звуки, а это кто-то принёс, и кто-то произнёс.

Музыка всё рассказала, всё открыла: она была так красива и чиста. И ей не встретилась Война.

Вдруг – взлетевший аккорд: ярко-алое солнце, ярко-жёлтый песок. Они, полураздетые, бегут к воде. Её рука так надёжно покоится в его, и

подставлено солнцу, не ведая ничего, её лицо.

Он был ничем, безо всего, его повернули круто.

Когда дежурная сестра вошла в палату, она удивилась чрезвычайно. Тело юноши лежало, как и прежде, но без дыхания, без жизни.

Пришедших тоже не было в палате. «Я не заметила, когда они ушли, – в  растерянности думала сестра, – они растворились, как будто вместе с этой

несчастной  жизнью в никуда».

 

Так Человек благоговел перед Вселенной. Так истекало бытие. И так был свидетелем этой тайны Человек. Никто не подыскивал ему слова, а

за собой он оставил Бога и Ничто.

И утихла Вселенная, звуками гулкими, предваряя свой образ и ответ.

Тайна Вселенной – возможна ли? – она раскрыта, и всегда её видел Человек. Но за этой тайной придёт другая тайна. И в последней увидит он

самого себя. Он убежит от людей, опять же выйдя к ним.

Вот он видит свою святую тайну тайн: она и он. И больше никого – они в пространстве нуль. Вот он видит её губы, волосы, лицо и грудь. Вот

их  руки, ноги – вот её, а вот его. Вот они слились, переплелись… Показалось, от восторга оба взорвались. Родилась вселенная – но та ли, и

разумные ль настали времена?

 

                                                                                                                             5

 

Всё менее веса, всё более света было у влюблённых  –  они уходили всё дальше от людей.

«Все дороги времён, все тропы страждущих придут в столицу мира – так звёздами предопределено. Ибо когда-то закончится ваш бег. И это будут последние слова в Истории Любви», – сказал им Проводник.

«Жил-был человек, не высок и не низок, мужичок лет 30, – он открывал беглецам последние звёздные слова. – И всё у него было в норме. В

норме жена, в норме дети, к ним предлагался вполне респектабельный набор: квартира, дача и машина. В норме мужчина жил, в норме пил, в норме

блудил. Но случилось, как это бывает иногда у нас, у смертных, с ним беда: взял человек и заболел. И благо бы, что порядочное зацепило – инфаркт,

либо идущее от блуда, так нет, заболел болезнью странной, уникальной, симптомы коей выражались в стенаниях и стонах.

Когда достопочтенные эскулапы исследовали страдающее тело, то развели руками: ничего! Всё было исправно в этом теле – никаких отклонений, и уж тем более патологий. И направили его к последней инстанции – к психиатру. Ибо лишь опытный знаток душевных недугов мог в этой истории что-то прояснить.

Именно этот провидец всё и разгадал. У человека был единственный в своём роде недуг. Сначала он содрогался от каждого горя и каждой смерти вблизи себя, затем среди знакомых ему человеков. А вскоре стоны и плачи не прекращались ни днём, ни вечером, ни ночью. Свой город, затем страну, а в конце и всю планету оплакивал этот сверхчувствительный товарищ. Все горести, все несчастья миллиардов людей обрушились на него. И благо бы знал хоть кого-то – заработала его интуиция, потянулись невидимые связи. Флюиды горя и смерти всех несчастных сходились к нему, и замыкалось всё на нём.

И этот врач расколол его болезнь. Едва привезли на «скорой» стонавшего и рвущего волосы на голове пациента, едва врач присмотрелся внимательно к нему, как тотчас приказал привести  в свой кабинет. Никто не знал (тайна так и осталась меж двоих), что в кабинете том произошло, но вывели из него совсем другого человека: кроткого сияющего агнца. Шёл, улыбаясь каждому, и пел божественные гимны человек. Здороваясь со всеми встречными, неизменно прибавлял одно и тоже: «Любите друг друга» и «Любите Христа». Его окрестили «Блаженным» – и так он по миру и пошёл. Часто с тех пор его видели, ходящего с песнями по городу, а затем он ушёл куда-то и пропал.

Что же касается врача, то вышел он вслед за просветлённым, и не сразу заметили люди, что и в нём изменилось что-то, какой-то произошёл разлом. Стал он задумчив и вежлив до чрезвычайности и вскоре уволился, бросил жену и тоже исчез неведомо куда.

А появился он вдруг на поле брани. Где-то далеко от его страны шла беспощадная война. Каждая сторона в той войне была права и каждая ненавидела (потому что была права) другую. И вдруг, в тот день, когда победа одной из сторон была близка, началось братание двух армий. Люди, не боясь ничего, выходили без оружия, вылезали из окопов, обнимались, и клялись на Библии и Коране, что будут отныне истреблять не живых, а ненависть к живым. А начинает каждый это Великое Деяние с себя. Им открылась вдруг истина совершенно простая, без прикрас: как в Коране, так и в Библии, Бог оказывается звал любить, а не казнить. И открылась им истина вторая: да не смогут они убить отныне никого. Очень больно будет сделать это – всё равно что отрезать что-то от себя. Вот такой немудрёный для всех открылся постулат.

Разбрелись новоявленные сострадальцы во все стороны света, побрели из страны в страну. Пробовали их ловить – они заражали ловцов своих. Пытались их уничтожить – но лишь при виде их, безоружных, бросали посланные оружие своё. Никакие границы, никакие усиленные кордоны не смогли остановить эту армию любви.

Энергичная контрразведка с обоих сторон провела блестящее расследование и установила, что началом всего был один-единственный человек: врач-доброволец из далёкой большой страны. Привёз он пробирку какой-то чумы любовной и распылил её на поле брани. Место сие злосчастное обнесли колючей проволокой, прожгли из огнемётов, обработали из реактивных миномётов – но поздно, поздно было: эпидемия ушла из-под контроля, и уже разлагала такую прекрасную планету!

Рушились государства и системы. Рассыпались в пыль великолепные идеи. Менялся разум человечества. Человек, индивидуум, переболевал и имел отныне к насилию стойкий, на всю жизнь иммунитет.

Падали последние бастионы Цивилизации. Этот период в истории планеты остался, как «Заговор блаженных». Вирус сострадания проникал в очередную страну и бескровным заговором взрывал её изнутри.

Рушилась Цивилизация, разбредались армии, останавливались заводы, ржавели скопища брошенных машин. Люди возвращались в леса и степи, к своему исконному труду, к жизни, от которой так легкомысленно ушли.

А самый красивый и почитаемый был один юноша. Этот юноша был воистину чист и совершенен: сам он с рождения не обидел никого. Не унизил, не оскорбил, и не убил. И однако же знал, что такое зло – как совершить его, и что такое боль – как испытать её. И знал, как сострадать. А не играть. Воистину, это был звёздный человек!»