Проснулся я с нехорошим предчувствием, что сегодня должно произойти нечто неприятное, что, возможно, разом перевернет всю мою дальнейшую жизнь.
Собственно, так и случилось. Этот день действительно стал для меня роковым. Он не только уничтожил мои надежды на будущее – он изменил меня самого, из нормального, в общем-то, человека превратив в ту жалкую – и в моральном, и в психическом смысле – развалину, каковой я являюсь сейчас. Мне, конечно, крайне тяжело все это вспоминать, но если я не изложу здесь во всех подробностях события того злосчастного дня, мой рассказ попросту потеряет смысл.
Итак, я перехожу к самой невероятной и одновременно самой печальной части моей правдивой истории…
Был, если мне не изменяет память, один из выходных – кажется, воскресенье. Именно поэтому свой визит к Аделе я решил не откладывать до вечера.
Погода стояла ненастная. Ночью прошел сильный дождь, и к утру хмарь еще не рассеялась, облепив небо от края до края плотной свалявшейся ватой грязно-серых туч, в любую минуту готовых извергнуть из себя новые потоки воды.
Я шел по улице торопливой походкой человека, спешащего на важную деловую встречу, не очень заботясь о лужах, попадающихся то и дело на пути. Помню, настроение у меня было какое-то тревожно-приподнятое: я вроде бы и не надеялся на благополучный исход свидания и в то же время уговаривал себя не расстраиваться раньше времени. Знал бы я, какой убийственный сюрприз готовит мне сегодня судьба!
Первым, кого я увидел, войдя во двор, был Бонифат. Но на этот раз, вместо того чтобы орудовать метлой, он, нахохлившись, сидел на спинке скамейки, взобравшись на нее с ногами, и издалека напоминал большую взъерошенную птицу, взлетевшую на низкий заборчик. Я, конечно, сразу понял, что дворник ожидает меня, тем более что при моем появлении он тут же соскочил со своего насеста и решительно засеменил мне навстречу.
Судя по всему, обстоятельства с самого начала начинали складываться не в мою пользу. Я внутренне напрягся, прекрасно понимая, что разговор ожидается не из приятных. Ну да не беда! Если вместо Аделы судьба подсовывает мне ее обожаемого братца, было бы глупо этим не воспользоваться. Ведь еще совсем недавно я так желал с ним встретиться. Что ж, теперь у меня, наконец, появилась возможность высказать в его наглую рожу все, что я о нем думаю!
Но Бонифат, похоже, был настроен более миролюбиво. Подойдя почти вплотную и глядя на меня как-то уж очень задумчиво, он произнес одну только фразу:
– Поговорить надо, – после чего, резко развернувшись, направился куда-то в глубину двора. Мне не оставалось ничего другого, как последовать за ним. Внутри меня уже нарастала тревога, причину которой я не мог пока определить…
Здесь я снова хотел бы сделать небольшую остановку, чтобы внести некоторую ясность в последовавшие за этим события. Больше чем уверен, мои предполагаемые читатели, что они покажутся вам чистейшей воды вымыслом. Но, я готов поклясться чем угодно, все, что произошло со мной потом – правда. И пускай сегодня мои врачи пытаются убедить меня в обратном, списав все за счет моего тогдашнего невменяемого состояния, я от своих слов отказываться не собираюсь. Я не сумасшедший, нет, хотя, если честно, от всего, что свалилось в тот день на мою бедную голову, трудно было не повредиться в рассудке. Впрочем, судите сами…
Едва поспевая за Бонифатом, я вошел в подъезд соседнего с Аделиным дома и спустился в полуподвальный этаж, где мой провожатый толкнул какую-то дверь, буркнув, не оборачиваясь:
– Это мои апартаменты. Здесь нам никто не помешает.
Не без робости переступив порог того, что дворник назвал своими апартаментами, я оказался в маленькой тесной комнатенке с низким закопченным потолком, всю обстановку которой составляли ветхий топчан, некое подобие платяного шкафа с облупившимися боками и перекошенной дверцей и такой же кособокий стол, накрытый замусоленной клеенкой с прожженными кое-где дырками от сигарет. Сваленный в углу дворницкий инвентарь ясно указывал на предназначение этого помещения.
Свет в каморку проникал через единственное окно с мутными, засиженными мухами стеклами, верхняя часть которого выходила во двор, а нижняя упиралась в стенку каменного колодца, забранного сверху решеткой и до половины засыпанного мусором и жухлой листвой. Стульев не было вообще – их заменяли два поставленных боком ящика. На один из них и опустился Бонифат, жестом приглашая меня следовать его примеру. Пока я размещал зад на этом шатком седалище, дворник достал из-за пазухи бутылку «Столичной», а из кармана два пластиковых стаканчика и небольшой сверток с кое-какой нехитрой закуской, деловито разложил и расставил все это на столе.
– Угощайся. Как говорится, чем богаты.
Настороженно следя за его приготовлениями, я терялся в догадках. Что это он вдруг? Никак задобрить меня решил? А может, начнет уговаривать, чтобы я отступился от его сестры? Дешево же он меня ценит в таком случае!
– Спасибо, что-то не хочется, – я постарался придать голосу твердости, но дворник словно не слышал:
– Давай-давай, не стесняйся! Когда-то ты меня угостил, позволь теперь и мне ответить тем же!
– Я тебя тогда, между прочим, не за так угостил. Надеялся, что ты мне поможешь… А ты вот не захотел.
– Да ладно тебе! – мой вежливо-холодный тон, казалось, совершенно не действовал на Бонифата. – Кто старое помянет, тому – сам знаешь. Выпей-ка лучше со мной! Если, конечно, не брезгуешь.
– Не в этом дело. Просто не хочу.
– А ты через «не хочу»! – дворник вдруг приблизил свою физиономию к самому моему лицу, уставился не мигая, словно собирался просверлить взглядом. – Тем более, то, что я собираюсь тебе сейчас рассказать, удобней воспринимать не на трезвую голову.
По спине у меня пробежал легкий холодок. В словах Бонифата мне почудилось некое зловещее предзнаменование, отчего вся моя храбрость, что называется, ушла в пятки, оставив меня – робкого, растерянного – одного перед лицом какой-то неведомой опасности, медленно, но неуклонно наползающей из всех углов этой темной каморки. Парализованный внезапным страхом, я как будто окаменел, и дворник, видя мое состояние, не преминул воспользоваться моментом: открыв бутылку, проворно разлил водку по стаканам.
– Ну, давай! За встречу.
Действуя как под гипнозом, я опрокинул в себя предложенную мне Бонифатом стопку и тут же потянулся к закуске: «Столичная» почему-то оказалась намного крепче, чем можно было предположить, опалив гортань и все внутренности таким жарким огнем, что я чуть не закашлялся. Дворник, по всей видимости, тоже проглотил свою порцию не без усилий: прежде чем снова заговорить, минуту сидел, бессмысленно уставившись в одну точку, с шумом выпуская изо рта воздух.
– Ты, конечно, догадываешься, что речь сейчас пойдет о той девушке… об Аделе… Тогда я не мог тебе всего сказать. Скоро ты сам поймешь, почему, – в его широко расставленных глазах мелькнуло что-то похожее на сожаление. – Эх, лучше бы тебе, конечно, вообще ничего не знать! Но я уже понял, что так просто от тебя не отделаешься… – Бонифат задумчиво пожевал губами, отвернувшись к окну. – И настырный же ты малый, однако! Все до правды хочешь докопаться, а того не понимаешь, что правда эта тебе поперек горла может встать!
– Да хватит меня пугать! – меня уже начинала выводить из себя эта его манера ходить вокруг да около. – И потом, почему ты решил, что от вранья больше пользы?
– Чем меньше знаешь, тем лучше спишь! – эта расхожая фраза, произнесенная с какой-то особой значительностью, заставила меня вздрогнуть. Мне вдруг показалось на мгновение, что Бонифату все известно про мои жуткие сны, но я тут же отогнал от себя эту мысль.
– Слушай, а может, обойдемся без предисловий! – грубостью тона я пытался скрыть стремительно нараставшую тревогу. – Ты, кажется, собирался что-то рассказать про Аделу.
– А, да-да, конечно! – хитрец словно только теперь вспомнил, о чем у нас разговор. – Сейчас я тебе все растолкую… Хотя нет! Постой! Давай еще выпьем!
Он почему-то все еще не решался заговорить о главном. Чтобы успокоить Бонифата, я специально напустил на себя безразличный вид.
– Что ж, можно и выпить, – и, хотя мне этого совсем не хотелось, покорно взял со стола стакан, наполненный дворником почти до краев. Ладно уж, потерплю ради дела. Может, водка быстрей развяжет ему язык.
Мы опрокинули еще по одной. И снова питье не пошло мне в прок, едва не вывернув наизнанку внутренности. Ох, и крепкий же у Бонифата алкоголь! Не подмешал ли он туда чего-нибудь?
– Так на чем я остановился? – прежде чем заговорить, дворник, как и в прошлый раз, энергично выпустил воздух из легких, не торопясь, закусил. – Ты, конечно же, считаешь меня извергом, который издевается над сестрой, заставляя ее идти на панель… – он сделал паузу, словно ожидая от меня подтверждения, но я благоразумно помалкивал. – Так вот, выкинь это из головы! В проститутки она пошла по собственной воле, потому что ни на что другое оказалась просто не способна.
– Хорошего же ты мнения о сестре! – я постарался вложить в голос как можно больше издевки.
– Ты не понял, – и вновь во взгляде Бонифата мелькнуло что-то похожее на сожаление. – Я совсем другое имел в виду. У вас это, кажется, называют «любовь». Или нет, правильней будет сказать – страсть. Да, именно страсть! Уж чего-чего, а этого в Аделе с избытком. А вот что касается любви… на мой взгляд, это как раз то, чего ей больше всего следовало опасаться.
– Опасаться? Это еще почему?
– Почему, почему! – он неожиданно вспылил. – А потому, что будь она хоть чуть-чуть поумнее, и мне бы не пришлось сейчас здесь перед тобой оправдываться!.. Но это еще не самое главное! Весь вопрос в том, КЕМ она является на самом деле!
– И кем же? – напряжение внутри меня разрасталось, как снежный ком – нет, правильней будет сказать: как некий пульсирующий сгусток энергии, который все сильней давил на уши, дробью отдавался в висках, мутил сознание. Дворник, видно, догадался о моем состоянии – нетерпеливо заерзал на месте, взглянул на меня почти просительно:
– Давай-ка еще по одной? А? – и, предупреждая мой отказ, энергично замахал рукой. – Молчи! О тебе же забочусь!
После третьей стопки, которая пошла уже легче, все предметы вокруг, включая и моего собутыльника, стали восприниматься мной в несколько ином ракурсе, словно бы я глядел на них сквозь огромную призму, поднесенную к самым глазам. Голос Бонифата звучал теперь глухо, как из колодца:
– Так вот, что касается Аделы… Постарайся меня понять… Она и я – это… ну, как бы одно целое. Улавливаешь?
– Что ж, понятное дело. Вы ведь с ней, кажется, сродни.
– Послушай, я сейчас говорю не в метафорическом смысле, а в буквальном.
– Что значит «буквальном»?
– Ну, как бы тебе объяснить попонятней… – дворник зачем-то оглянулся на окно и вдруг, вновь наклонившись к самому моему лицу, перешел на шепот. – Ты знаешь, кто такие суккубы?
– Суккубы?.. Это, по-моему, что-то из области мистики?
– Допустим. Ты когда-нибудь слышал про них?
– Слышал. Только очень давно… Кажется, это демоны, которые могут принимать и женский, и мужской облик.
Я заметил, что в то самое время, как я произносил эту фразу, с дворником творилось что-то странное: он еще больше заерзал на своем ящике, стал то сцеплять, то расцеплять пальцы, бросая панические взгляды по сторонам, словно опасался, что нас могут услышать.
– В общем-то, верно, хотя… я бы кое-что уточнил.
– Не понимаю, – я уже начинал не на шутку злиться, – зачем тебе понадобилось спрашивать меня про каких-то…
Но он не дал мне договорить и, придвинувшись еще ближе, из-за чего я вынужден был слегка отстраниться, громко зашептал:
– Сейчас поймешь! ДЕЛО В ТОМ, ЧТО Я И ЕСТЬ ЭТОТ САМЫЙ СУККУБ!
В комнатке повисла зловещая пауза. Минуту, если не больше, я, не отрываясь, смотрел в пустые немигающие глаза Бонифата, тщетно пытаясь собраться с мыслями.
– Что… что ты сказал?! – выдавил, наконец, из себя. – Что за дурацкие шутки?
– ЭТО НЕ ШУТКИ! – от тона, каким были произнесены эти слова, и от его жуткого неподвижного взгляда я почувствовал, как у меня по коже продирает мороз. Хмель стремительно улетучивался из моей головы, и, пропорционально его исчезновению, хотя и не так быстро, ко мне возвращалось сознание. Помню, первой спасительной мыслью, пришедшей на ум, была: «По-моему, он держит меня за психа».
– Слушай, а может, хватит валять дурака?! – я постарался, чтобы голос мой звучал как можно тверже и не дрожал. – В конце концов, мы собрались здесь не для того…
Я осекся на полуслове, потому что мне показалось вдруг, что глаза моего собеседника на мгновение полыхнули жутким фосфоресцирующим огнем. После этого весь он как-то выпрямился, подтянулся, так что горб на спине стал почти незаметен, а сам дворник словно прибавил в росте, заговорив со мной совершенно другим, громким отрывистым голосом, нисколько не похожим на его прежний бубнящий речитатив:
– Я так и знал, что ты мне не поверишь, – Бонифат уже не боялся, что кто-то посторонний может его услышать, или, скорей всего, просто не думал об этом, настолько, по-видимому, был возмущен моей реакцией. – Конечно! Ваш жалкий человеческий разум просто не в силах постигнуть такое! И все же тебе придется принять это как данность. Да, я действительно существо иного мира – демон, черт, дьявол – называй как угодно…
«Да он просто не в своем уме! Господи! И как же я сразу не догадался!» – видимо, эта мысль настолько ясно читалась в моих глазах, что дворник не мог этого не заметить.
– Понимаю, тебе не легко с этим смириться. Но пойми и меня тоже! Я не по своей воле здесь. Это долго объяснять, да, думаю, и незачем… Ты должен понять одно: там, откуда я прибыл, тоже есть своя иерархия, свои законы, и тех, кто нарушает эти законы, в качестве наказания отправляют сюда… Только не удивляйся! Просто ваши представления о рае и аде в целом очень примитивны и далеки от реальности. Небо, земля, жизнь, смерть – все весьма относительно… Впрочем, когда-нибудь ты и сам это поймешь. Ну, а пока тебе придется поверить мне на слово…
– Значит, ты хочешь сказать, – решил я подыграть своему собеседнику, – что прибыл сюда с того света?
– А ты все еще сомневаешься в этом?! – и вновь от его резкого тона меня как будто пробрало холодом, но я постарался взять себя в руки.
– И… и что же он из себя представляет?
– Это долго объяснять… Боюсь, ты не поймешь.
– А ты все же попытайся.
– Ну, если не вдаваться в подробности, существует как бы несколько уровней. Это что-то вроде этажей в высотном здании. Тот, в котором обитаете вы – то есть обычные смертные – самый низший.
– Это еще почему?
– Понимаешь, вы еще очень далеки от совершенства. Я имею в виду не внешние данные, – поймал он на себе мой насмешливый взгляд, – а внутреннее содержание. Вы наивны, злопамятны, агрессивны, а главное – слишком меркантильны. Духовность вам заменяют разного рода фетиши, главный из которых – деньги… Хотя зачем я тебе об этом говорю! Ты и сам все прекрасно знаешь, – глянув на меня исподлобья, Бонифат быстро отвел глаза. – Ты только не обижайся, ладно? Я говорю все это не для того, чтобы тебя унизить, а для того, чтобы ты понял: ваш мир для нас – это что-то вроде исправительной колонии строгого режима. Причем, попав сюда, мы сразу же автоматически лишаемся всех тех свойств, которые были нам присущи в так называемом загробном мире. Всех, кроме одного – самого основного, того, что отличает нас от других подвидов. Я не слишком заумно объясняю?
– Продолжай. Какое же свойство является самым основным для тебя?
– А сам ты не догадываешься? Это моя способность к перевоплощению. Или, как говорят у вас, к смене пола. Усекаешь?
Я неуверенно кивнул.
– Правда, имеется одно «но». Если в том, нашем мире я имел возможность менять свой облик когда и где угодно, то здесь, в назидание мне, все строго регламентировано: днем я мужчина и лишь с наступлением ночи принимаю свой истинный вид.
– Значит, ты все-таки женщина? – я сам испугался своего внезапно охрипшего голоса. Все это время, находясь в состоянии ступора, я воспринимал его слова как бы половиной сознания. Я и верил и не верил услышанному, но не потому что оказался таким уж упертым. Сейчас, вспоминая тот разговор, я прекрасно понимаю, что если бы дал тогда волю воображению, то есть сразу и безоговорочно принял все сказанное Бонифатом за истину, я бы просто сошел с ума. Видимо, мой организм прибегнул к помощи так называемой защитной реакции, пытаясь хотя бы на немного оттянуть стресс, который – я чувствовал – уже начинал потихоньку подбираться ко мне, давил на виски, тупой изматывающей болью отдавался где-то в затылочной части.
Мой собеседник, видно, понял это по моему лицу, потому что вдруг резко сменил свой уверенный тон на прежний, глухой и вроде бы извиняющийся, словно он чувствовал себя виноватым за то, что вынужден был мне сейчас говорить.
– Да, я женщина, в отличие, например, от инкуба, в котором превалирует мужское начало.
До странности жутко звучали эти слова в устах сидящего передо мной горбатого урода в замызганном ватнике, который, встречаясь с моим взглядом, теперь старательно отводил глаза. Я почувствовал вдруг, как к горлу подкатывает противный липкий ком, и, борясь с отвращением, несколько раз судорожно сглотнул. Заметив это, Бонифат тут же потянулся к бутылке:
– Может, еще по одной?
Я отрицательно помотал головой. Нет, водка мне уже не поможет. Мне сейчас ничто не поможет. Несколько минут я сидел, не произнося ни слова, с остановившимся взглядом. Мой собеседник тоже деликатно помалкивал.
– Ты вот говоришь, – отважился я, наконец, нарушить порядком затянувшееся молчание, – что попал сюда не по своей воле. А за какую такую провинность, позволь узнать?
– Извини, но этого я тебе сказать не могу. Не имею права… Еще будут ко мне вопросы?
– Тогда скажи хотя бы, много ли еще вас таких обитает в нашем мире?
– И это тоже тебе знать не обязательно. Тем более что по теории вероятности возможность еще одной встречи с кем-нибудь из нас для тебя теперь равна нулю.
– Я не потому спросил…
Мы снова немного помолчали. На этот раз первым не выдержал Бонифат:
– Я вижу, тебя что-то еще волнует. Спрашивай, не смущайся.
– Какой смысл, если ты все равно не отвечаешь на мои вопросы.
– Я отвечу на любой вопрос, который касается меня лично.
– Ну, тогда расскажи поподробней, как это все с тобой происходит.
– Ты имеешь в виду перевоплощение? – дворник недовольно поморщился. – Может, не стоит?
– Вот, опять! Что я говорил!
– Тебе действительно так важно это знать?
– Чрезвычайно! – я сам поражался своему упорству – что это, приступ мазохизма или, наоборот, своеобразная защита по принципу «клин клином». – Ну, что тебе стоит! Хотя бы в общих чертах.
– Ладно, будь по-твоему, – Бонифат снова отвернулся к окну, словно разглядел что-то интересное в серой выщербленной стене за ним. – В целом это довольно болезненный процесс. Напоминает ломку у наркомана… Только не подумай, пожалуйста, что я сижу на игле. Просто это сравнение кажется мне наиболее подходящим… – он снова немного помолчал. – Я уже говорил тебе, что все происходит примерно в одно и то же время. Обычно это шесть вечера и потом снова – около шести утра. Узнаю я об этом всегда заблаговременно – где-то за полчаса – благодаря вот этой штучке, – мой собеседник сунул руку за ворот рубахи и извлек на свет знакомый мне кулон, напоминающий иероглиф. – Этот магический знак в виде анаграммы – единственная моя связь с тем миром («Ага, значит, я оказался прав! – мелькнуло в голове. – Кулон – не просто украшение, а что-то вроде талисмана».) Он мой помощник и одновременно строгий контролер. Перед тем, как происходит превращение, он слегка нагревается, и где бы я в тот момент не находился, как бы крепко ни спал, я тут же почувствую это и постараюсь соответствующим образом настроиться. Такой настрой необходим, чтобы все прошло более-менее гладко, в противном случае мои мучения только усиливаются. Ну и, конечно, в это время рядом со мной лучше всего не находиться – уж очень неприятно все это выглядит со стороны…
В моей памяти тут же всплыло утро того злополучного дня, когда Адела так отчаянно пыталась выставить меня из квартиры. Выходит, девушка не врала мне – она действительно ожидала появления Бонифата, вот только войти ее так называемый братец должен был не с улицы и даже не из соседней комнаты – он в это время находился ВНУТРИ НЕЕ и все настойчивей, все решительней просился наружу. Господи, неужели такое возможно?
И тут же, словно отвечая на мой мысленный вопрос, вслед за первым воспоминанием, как по цепочке, потянулось следующее. Я вдруг понял, что так озадачило и напугало меня тогда в лице Аделы. Едва заметный темный пушок вокруг губ и на щеках, след все более явственно проступающей щетины, который я в тот момент принял за причудливую игру теней. Теперь, в сочетании с ее внезапно огрубевшим голосом и ростом, уменьшающимся прямо на глазах (значит, мне это все-таки не привиделось), все это получало совершенно неожиданное объяснение, еще раз подтверждающее правоту моего собеседника. Словно части некой дьявольской мозаики подгонялись постепенно одна к другой, образуя перед моим изумленным взглядом до жути причудливый рисунок, одновременно и пугающий, и странным образом притягивающий…
И вот тут-то я впервые по-настоящему испытал ужас – ужас от того, что все это действительно правда и что случилось это не с кем-нибудь, а со мной. Господи! Значит, я полюбил монстра! Я предавался страсти с двуликим Янусом, одна из личин которого сидит сейчас передо мной и в душе, наверное, ухмыляется над моей ошибкой.
– Ты, конечно, считаешь себя обманутым, – Бонифат словно прочитал мои мысли (хотя теперь уже нетрудно было предположить, что он и впрямь обладает такой способностью). – Поверь, я сейчас страдаю не меньше тебя. Но это еще цветочки по сравнению с тем, что испытывает Адела.
– Почему ты говоришь о ней в третьем лице? – я не скрывал своего изумления. – Ведь ты только что говорил, что она… и ты…
– И я не отказываюсь от своих слов. Да, Адела действительно лишь одна из моих ипостасей. Но она, подобно мне, живет своей жизнью. Я не властен над ее мыслями и поступками, так же как она над моими. Подумай сам, если бы я мог управлять ее сознанием, разве бы я допустил до того, что она… ну, в общем, влюбилась в тебя! – встретив мой озадаченный взгляд, Бонифат вдруг осекся, как-то странно закашлявшись, и дальше уже продолжал, не глядя в мою сторону. – Да, это так. Адела просто потеряла голову. Не знаю, в чем тут дело, но явно не только во внешности, потому что – уж прости за откровенность – были у нее парни и посимпатичней. Видно, есть в тебе что-то такое, что сближает с такими, как мы… Хотя я могу и ошибаться. Кто их поймет, женщин!
Я скривил губы в горькой усмешке. А что мне оставалось делать! Услышь я эти слова какой-нибудь час назад, наверно, почитал бы себя счастливейшим из смертных. Теперь же они звучали для меня жестокой издевкой, делающей боль утраты еще более невыносимой. Впрочем, не исключено, что, видя мое жалкое состояние, дворник решил всего лишь несколько подсластить пилюлю.
Вновь воцарилось молчание. Бонифат больше не делал попыток заговорить, разглядывая что-то у себя под ногами. Что касается меня, я сидел, тупо уставившись в дальний угол коморки, где были грудой свалены метлы, лопаты и грабли, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Страшная усталость, будто я только что самолично разгрузил железнодорожный состав, всей своей тяжестью навалилась мне на плечи, безжалостно пригибая к полу. В голове, огромной как котел, вяло ворочались мысли. Что я здесь делаю? Почему продолжаю сидеть, словно ожидая чего-то? Все кончено. Надеяться больше не на что. Те разумные объяснения, к которым я пытался прибегнуть, чтобы докопаться до истины, оказались несостоятельными, и причина здесь одна: разгадка этой тайны скрывалась за пределами реальных представлений о мире – в области иррационального, фантастического, о существовании которого я если и задумывался когда-нибудь, то как-то умозрительно, отвлеченно, ни в коем случае не пытаясь примерить на себя. И вот теперь, когда это фантастическое вдруг ворвалось в мою жизнь, я оказался не готов к этому, спасовал, растерялся, не сумев совладать с грузом навалившихся на мою голову проблем, и в результате раздавлен, уничтожен, размазан. Ах, как же глупо, как нелепо все получилось!..
Стараясь не глядеть на застывшего в молчании дворника, я с трудом поднялся и сделал несколько шагов в сторону двери.
– Уходишь? – словно издалека долетел до меня голос Бонифата. – Что ж, прощай! Теперь, наверно, вряд ли увидимся…
Кажется, он еще что-то говорил, но я уже ничего не слышал: уши будто забило ватой, а перед глазами клубилось бесформенное серое марево, сквозь которое с трудом проступали окружающие предметы. Сильно сдавило грудь, и я вдруг поймал себя на мысли, что, наверное, то же самое испытывает смертник в газовой камере. Я, конечно, никогда не был в этой камере, но сомневаться в своих ощущениях не приходилось – я чувствовал, что задыхаюсь. Надо немедленно выбираться отсюда! Где же выход?
Двигаясь почти наугад, я с трудом нащупал ручку двери и, повернув ее, тяжело затопал вверх по ступенькам. На воздухе этот жуткий то ли дым, то ли смог вроде бы рассеялся, и я, сориентировавшись на месте, быстро двинулся в направлении ворот. Однако не прошло и минуты, как он снова стал собираться вокруг меня густым серым облаком, забирался в нос, в уши, слепил глаза. Черт возьми! Что это такое? Что со мной творится? В ужасе я попытался бежать, но туман замедлял мои движения, обволакивая тело плотной тягучей массой…
И вдруг, словно в каком-то страшном озарении, я понял, что это туман из моего сна. Ну конечно же! Ничего удивительного! Грань между реальным и фантастическим исчезла, и теперь то, что раньше было лишь видением, плодом моего больного воображения, стало действительностью, от которой мне уже никогда не избавиться.
Я бежал, но мне казалось, что я все время топчусь на месте, потому что туман сделался настолько плотным, что я уже ничего не видел вокруг. Я споткнулся, упал, поднялся, снова упал, чувствуя, как силы оставляют меня. Чудовищный смог наваливался сверху тяжелым ватным одеялом, упрямо гнул к земле, парализуя движения.
И тогда – от страха и от беспомощности бороться с этим неведомым, неизвестно откуда на меня навалившимся – я закричал. Я кричал изо всех сил, безжалостно надрывая связки, но голос мой глушился туманом, утопал в пустоте… И вдруг с какой-то необычайной отчетливостью я понял, что мне пришел конец, что сейчас я умру, раздавленный этими ужасными серыми глыбами, но – странное дело – большого огорчения от этого не испытал. Помню, последнее, что мелькнуло тогда в голове: «Ну что ж, в конце концов, это тоже выход». Затем я покорно закрыл глаза и больше уже ничему не сопротивлялся…
